Анакреонт
Стихотворения из сб. "Эллинские поэты"
Пред тобой, русокудрая
Артемида, дочь Зевсова,
Ланебойца, зверей гроза,
Я колени склоняю.
О явись и веселый взор
Брось на град у Лефея вод,[1]
Где живут люди мощные,
Брось и радуйся:
ты царишь Над людьми веледушными!
Ты, с кем Эрос властительный,
Афродита в багрянце,
Синеокие нимфы
Сообща забавляются
На вершинах высоких гор,
На коленях молю тебя:
Появись и прими мою
Благосклонно молитву.
Будь хорошим советником
Клеобулу! Любовь мою
Не презри, о великий царь,
Дионис многославный!
Свежую зелень петрушки в душистый венок заплетая,
Мы посвятим Дионису сегодняшний радостный праздник.
Весьма многошумного
Тебя, Диониса…
В золотой своей одежде, дева пышнокудрая,
Старика, меня, услышь ты…[2]
Пышноволосые дочери Зевса непринужденно плясали.
Я ненавижу всех
Тех, кто заботы дня, тягость трудов своих
В душах лелеют. Тебя, кажется мне, Мегист,
Жизнь без тревог вести я научил сполна.
Сединой виски покрылись, голова вся побелела,
Свежесть юности умчалась, зубы старческие слабы.
Жизнью сладостной недолго наслаждаться мне осталось.
Потому-то я и плачу — Тартар мысль мою пугает![3]
Ведь ужасна глубь Аида — тяжело в нее спускаться.
Кто сошел туда — готово: для него уж нет возврата.
Вот уже седые нити, примешавшись,
В черных вьются волосах.
Отупели мои мысли…
И ты меня развратником
Перед соседями срамишь!
Умереть мне было б лучше, ибо нет другого
Избавленья от несчастий, что со мной случились.
Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги,[4]
И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем.
По три венка на пирующих было:
По два из роз, а один
Венок навкратидский.[5]
Сплели
Из лотоса венки, на грудь надели и на шею.
Носит вино бронзовоцветное,
Полною кружкой его наливая,
Мальчик-прислужник.
…И не греми, как вал морской,
А Гастродору шумному
Обильно кубок наливай
И пей ты с ним во здравие.[6]
Снова меня не хочешь пьяным домой отправить?
Тот мне не люб, кто в гостях, пируя за полным кратером,
Речь заведет о вражде, о многослезной войне.
Тот мне любезен, кто Муз и дары золотой Афродиты
Вспомнит на радость гостям, полня весельем весь дом.
Ввысь на Олимп
Я возношусь
На быстролетных крыльях.
Нужен Эрот:
Мне на любовь
Юность ответить не хочет.
Но, увидав,
Что у меня
Вся борода поседела,
Сразу Эрот
Прочь отлетел
На золотистых крыльях.
Дрался, как лев, в кулачном бою.
Можно теперь мне передохнуть
Я благодарен сердцем за то,
Что от Эрота смог убежать,
Спасся Дионис ныне от пут
Тяжких, что Афродита плела.
Пусть принесут в кувшинах вина,
Влаги бурлящей пусть принесут…
…бросился вновь со скалы Левкадской
И безвольно ношусь в волнах седых, пьяный от жаркой страсти.[7]
Во тьме
Над скалой ношусь подводной.
Дай воды, вина дай, мальчик,
Нам подай венков душистых,
Поскорей беги — охота
Побороться мне с Эротом.
Как кузнец молотом, вновь Эрот по мне ударил,
А потом бросил меня он в ледяную воду.
Бред внушать нам, смятеньем мучить
Для Эрота — что в бабки играть.
Люблю опять и не люблю,
И без ума, и в разуме.
Говорят, в любви хороша справедливость.
Пусть против воли твоей, а все ж я останусь с тобою.
Кобылица молодая, бег стремя неукротимый,
На меня зачем косишься? Или мнишь: я — не ездок?
Подожди, пора настанет, удила я вмиг накину,
И, узде моей послушна, ты мне мету обогнешь.
А пока в лугах, на воле ты резвишься и играешь:
Знать, еще ты не напала на лихого ездока![8]
Пирожком я позавтракал, отломивши кусочек,
Выпил кружку вина — и вот за пектиду берусь я,[9]
Чтобы нежные песни петь нежной девушке милой.
Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутой.
Но, смеяся презрительно
Над седой головой моей,
Лесбиянка прекрасная
На другого глазеет.
С болью думаю о том я,
Что краса и гордость женщин
Все одно лишь повторяет
И клянет свою судьбу:
«Мать, всего бы лучше было,
Если б ты со скал прибрежных,
Горемычную, столкнула
В волны синие меня!»
[…иль чуждаешься]
Незнакомца ты сердцем своим?
Всех вокруг дев ты прекраснее.
В доме своем лелеет тебя
Размышлением крепкая мать,
На лугу вволю пасешься ты,
Там, где Киприда в нежной траве
Гиацинты взрастив, лошадей
Под ярмо шлет, всем желанное.
Если бы ты, вспугнув горожан,
Средь шумливой промчалась толпы,
Всколебав разом сердца их вдруг,
Как Гермотима, всех до себя…[10]
С ланью грудною, извилисторогою, мать потерявшею
В темном лесу, боязливо дрожащая девушка схожа.
Мила ты к гостям; дай же и мне, жаждущему, напиться.[11]
Я потускнела вся, стала как плод перезрелый,
Виною — безумье твое.[12]
Что же ты мчишься,
С душой, как сиринга,[13] полой,
Груди свои миррой намазав?
На берег я из реки выхожу, блеском сияя светлым.[14]
Сбросила хитон, как у дорийцев…[15]
Бегу я от нее, как будто я кукушка.
Заботишься одна о слишком многих ты.
Сплетясь бедром к бедру.
Не мою деву нежную…
Мальчик с видом девическим,
Просьб моих ты не слушаешь
И не знаешь, что душу ты
На вожжах мою держишь.
…Тех кудрей, что так чудесно
Оттеняли нежный стан.
Но теперь — совсем ты лысый,
А венец кудрей роскошный
Брошен мерзкими руками
И валяется в пыли.
Грубо срезан он железом
Беспощадным, я ж страдаю
От тоски. Что будем делать?
Фракия ушла от нас![16]
Гривою тряся фракийской…
Ты остриг красу безупречную нежных волос…
Клеобула, Клеобула я люблю,
К Клеобулу я как бешеный лечу,
Клеобула я глазами проглочу.
Пифомандр меня снова сразил
Любовью, хоть я от Эрота спасался.
В двадцать струн на магадисе,[17]
Левкаспид, пою твоей юности цвет.
Кто это, к юношам
Милым взор обратив, всем существом флейт полузвук ловит?[18]
О ты, трижды вспаханный, Смердис!..
Я б хотел сойтись с тобою: ты имеешь нрав приятный…
Ты же был ко мне непреклонен.
Ибо мальчики за речи полюбить меня могли бы:
Я приятно петь умею, говорить могу приятно.
…но стройность бедер
Покажи своих, о друг мой!
И спальня — не женился он, а замуж вышел в спальне той.
Варварскую речь смягчи ты, Зевс, его.
Изо всех друзей отважных вопль мой первый — о тебе:
Юность отдал ты, чтоб рабства город не узнал родной.[19]
Любит жестокий Арес тех, кто в бою не гнется.
Города стены — венец его; ныне они погибли.
Полные слез он возлюбил сраженья.
И вот наш Елисий снова
Свой щит черногрозный щиплет…
Бросив свой щит на берегах речки прекрасноструйной.[20]
А кто сражаться хочет,
Их воля: пусть воюют!
Раньше ходил в рубище он и в старой шляпе войлочной,
Вместо серег в мочках ушей носил кусочки дерева;
Облезлой бычьей шкурою
Плечи одев (шкуру содрал он со щита негодного),
Жил среди шлюх плут Артемон, среди торговок мелочных,
Нечестно добывая хлеб;
Часто на брус шею он клал и колесом пытаем был,
Часто ему шкуру витым спускали со спины бичом
И выдирали бороду.
Ну а теперь Кики сынок ездит в повозке, золото
Носит в ушах, темя покрыв слоновой кости зонтиком,
Как женщины…[21]
Еврипилу русому забота —
Артемон и его носилки.[22]
Десять месяцев прошло уж, как Мегист наш благодушный,
Увенчав чело лозою, тянет сусло слаще меда.
Симала я в хоре узрел — с пектидой он был прекрасной.
Изготовителя мазей Стратти да
Спросил я, чего он чванится.
Говорит Таргелий, что ты мечешь диск
Искусно.
Я поднял чашу полную в честь Эрксиона
С белым султаном — и осушил ее…
Не сули мне [обилье благ],
Амалфеи волшебный рог,[23]
И ни сто, да еще полета
Лет царить не хотел бы я
В стоблаженном Тартессе.[24]
Подобно чужеземцам вы приветливы:
Лишь кров вам нужен да очаг нагревшийся.[25]
Когда-то были доблестны милетяне…[26]
Засовом смысла нет створки дверей запирать:
Спокойно спи и так.[27]
Мятежники
На острове, Мегист,
Разоряют священный город.[28]
И не то чтобы стоек,
Ни чтоб граждан приветить.
Не воссияло тогда еще среброликое им
Убежденье.[29]
Случку ослов с лошадьми
Изобрели мисийцы.[30]
Вовсе не наше, к тому ж не прекрасно…
Отобрал большое сокровище.