Вулкаций Галликан
Авторы жизнеописаний Августов


I. (1) Род императора Адриана был связан в более отдаленные времена с Пиценом, а в более близкие – с Испанией. Сам Адриан в книгах о своей жизни упоминает о том, что его предки, присходившие из Адрии, поселились во времена Сципионов в Италике. (2) Отцом Адриана был Элий Адриан, по прозвищу Африканец, двоюродный брат императора Траяна; матерью его была Домиция Паулина, уроженка Гад; сестрой – Паулина, выданная замуж за Сервиана; женой – Сабина; дедом его прадеда – Мариллин, который был первым в своей семье сенатором римского народа. (3) Адриан родился в Риме[1] за восемь дней до февральских календ, в седьмое консульство Веспасиана и пятое Тита.[2] (4) Лишившись отца на десятом году жизни, он поступил под опеку своего двоюродного дяди – Ульпия Траяна, который был тогда в числе бывших преторов, а потом стал императором, и римского всадника Целия Аттиана.[3] (5) Он так усиленно изучал греческую литературу и имел к ней такое пристрастие, что некоторые называли его греченком.

II. (1) На пятнадцатом году он вернулся в родной город и сейчас же поступил на военную службу, увлекаясь в то же время охотой в такой степени, что это вызывало нарекания. (2) Увезенный поэтому из родного города Траяном, который относился к нему как к сыну, он был назначен спустя немного времени децемвиром для решения судебных дел, а вскоре затем сделан трибуном второго «Вспомогательного» легиона. (3) После этого, уже в последние годы правления Домициана, он был переведен в Нижнюю Мезию. (4) Там он, говорят, получил от некоего астролога подтверждение предсказания о том, что он будет императором, которое было дано ему его двоюродным дедом Элием Адрианом, сведущим по части небесных светил. (5) Когда Траян был усыновлен Нервой,[4] Адриан, посланный для принесения поздравления от имени войска, был переведен в Верхнюю Германию. (6) Отсюда он поспешил к Траяну, чтобы первым возвестить ему о кончине Нервы. Сервиан, муж его сестры (который возбудил против него неудовольствие Траяна сообщениями о его тратах и долгах), долго задерживал его и умышленно сломал его повозку, с целью заставить его опоздать. Однако Адриан, совершая путь пешком, все-таки опередил ординарца, посланного самим Сервианом. (7) Он пользовался любовью Траяна, однако ему из-за воспитателей мальчиков, которых Траян очень любил, не[5]… благодаря расположению Галла. (8) В это время, беспокоясь относительно мнения о нем императора, он стал гадать по Вергилию,[6] и ему выпали стихи:

Кто это там, вдалеке, ветвями оливы увенчан,

Держит святыни в руках? Седины его узнаю я!

Римлян царь,[7] укрепит он законами первыми город.,

Бедной рожденный землей, из ничтожных он явится Курий,

Чтобы принять великую власть. Ее передаст он[8]…,

Другие говорят, что такое предсказание вышло ему по Сивиллиным стихам. (9) Он, однако, получил уверенность в том, что его вскоре ожидает императорская власть благодаря ответу, вышедшему из святилища Юпитера Победоносца; его поместил в своих книгам платоник Аполлоний Сириец. (10) В конце концов, Адриан при содействии Суры[9] в полной мере вернул дружбу Траяна, получив в жены, благодаря расположению Плотины,[10] племянницу Траяна, дочь его сестры, хотя сам Траян, по словам Мария Максима, не очень желал этого брака.

III. (1) Он занимал должность квестора в консульство Траяна (четвертое) и Артикулея.[11] Оглашая в это время в сенате обращение императора, он вызвал смех своим неправильным выговором. Тогда он принялся за изучение латинского языка и дошел до высшего совершенства и красноречия. (2) После квесторства он ведал хранением сенатских протоколов и, став близким Траяну человеком, сопровождал его во время Дакийской войны; (3) в это время, по его словам, он пристрастился к вину, приспосабливаясь к нравам Траяна, и за это был богато вознагражден Траяном. (4) Он был назначен народным трибуном во второе консульство Кандида и Квадрата.[12] (б) Во время исполнения этой должности ему, по его собственному утверждению, было дано знамение того, что он будет пользоваться постоянными трибунскими полномочиями, так как он потерял дорожный плащ, которым обычно пользовались во время дождя трибуны, императоры же – никогда. Поэтому и в наши дни императоры никогда не появляются в дорожных плащах перед гражданами. (6) Во время второго похода на даков[13] Траян поставил его во главе первого легиона Минервы и взял его с собой, тогда он и прославился многими блестящими подвигами. (7) Поэтому, получив в подарок от Траяна алмазный перстень, который сам Траян получил от Нервы, Адриан окрылился надеждой, что будет наследником (8) Он был сделан претором во второе консульство Субурана и Сервиана,[14] когда он получил от Траяна для устройства игр два миллиона сестерциев. (9) Затем он был отправлен в качестве легата – бывшего претора – в Нижнюю Панннию; там он укротил сарматон, поддержал военную дисциплину, обуздал прокураторов, сильно превысивших свою власть. (10) За это он был сделан консулом.[15] Находясь в этой должности, он узнал от Суры, что будет усыновлен Траяном; с тех пор друзья Траяна перестали презирать его и выказывать пренебрежение к нему. (11) После смерти Суры он стал еще ближе к Траяну, главным образом благодаря речам, которые он составлял вместо императора.

IV. (1) Он пользовался и расположением Плотины, стараниями которой он во время парфянского похода был назначен легатом. (2) В это время Адриан пользовался дружбой Созия Папа и Платория Непота из сенаторского сословия, а из сословия всадников – дружбой Аттиана, бывшего некогда его опекуном, Ливиана и Турбона. (3) Ему было обещано усыновление, когда Пальма и Цельз, его постоянные враги, которых впоследствии он и сам преследовал, навлекли на себя подозрение в стремлении к тирании. (4) Назначенный вторично консулом[16] благодаря расположению Плотины, он получил полную уверенность в том, что будет усыновлен. (5) Распространенная молва утверждала, что он подкупил вольноотпущенников Траяна, что он ухаживал за его любимцами и часто вступал с ними в связь в то время, как он стал своим человеком при дворе. (6) За четыре дня до августовских ид он, бывший тогда легатом Сирии, получил письмо о своем усыновлении; в этот день он приказал праздновать «день рождения» своего усыновления. (7) А за два дня до тех же ид, когда он решил праздновать день рождения своей власти, он получил известие о кончине Траяна. (8) Было распространено мнение, что Траян имел намерение оставить своим преемником Нератия Приска, а не Адриана, причем многие друзья императора соглашались на это, так что он как-то сказал Приску: «Если со мной случится что-либо предопределенное судьбой, я поручаю тебе провинции». (9) Многие даже говорят, что у Траяна было намерение, по примеру Александра Македонского,[17] умереть, не назначая себе преемника; многие сообщают, что он хотел послать обращение в сенат с просьбой – в случае, если с ним самим что-либо случится – дать государя Римскому государству, добавив только ряд имен, чтобы тот же сенат выбрал из них лучшего. (10) Имеется и сообщение о том, что Адриан был признан усыновленным уже после смерти Траяна интригами Плотины, причем вместо Траяна слабым голосом говорило подставное лицо.

V. (1) Достигнув власти, Адриан немедленно стал следовать древнему образу действия[18] и направил свои усилия к тому, чтобы установить мир по всему кругу земель. (2) Ведь не только отпали те народы, которые покорил Траян, но и производили нападения мавры, шли войной сарматы, нельзя было удержать под римской властью британцев, был охвачен мятежами Египет, наконец – проявляли непокорный дух Ливия и Палестина. (3) Поэтому все земли за Евфратом и Тигром он тотчас же покинул по примеру, как он говорил, Катона, который провозгласил македонцев свободными, так как не мог удерживать их. (4) Убедившись в том, что Партамазирис,[19] которого Траян поставил парфянским царем, не пользуется большим влиянием у парфян, Адриан назначил его царем соседних племен. (5) Адриан сразу стал проявлять исключительное милосердие: несмотря на то что в первые же дни его власти Аттиан посоветовал ему в письме казнить префекта Рима Бебия Макра, если тот будет отказываться признать его власть, и Лаберия Максима, который находился в ссылке на острове по подозрению в стремлении к власти, а также Фруги Красса, – он не причинил им никакого вреда; (6) впрочем, впоследствии, когда Красс покинул остров, прокуратор без приказания Адриана убил его под тем предлогом, что он замышляет государственный переворот. (7) По случаю начала своего правления Адриан произвел раздачу воинам в двойном размере. (8) Он обезоружил Лузия Квиета, отрешив его от управления мавританскими племенами, так как подозревал его в стремлении захватить власть. Для подавления беспорядков в Мавритании он назначил после разгрома иудеев Марция Турбона. (9) После этого он выехал из Антиохии, чтобы увидеть останки Траяна, которые сопровождали Аттиан, Плотина и Матидия. (10) Встретив их и отправив на корабле в Рим, он вернулся в Антиохию и, назначив правителем Сирии Катилия Севера, сам через Иллирик прибыл в Рим.

VI. (1) Обратившись к сенату с тщательно продуманным письмом, он просил для Траяна божеских почестей и добился их, причем согласие было настолько единодушным, что сенат внес уже от себя в свое постановление в честь Траяна многое такое, о чем Адриан даже не просил. (2) В письме к сенату он просил извинения за то, что не дал сенату высказать суждение по поводу перехода к нему императорской власти, – потому, что спешно был провозглашен воинами, так как государство не могло оставаться без императора. (3) Когда сенат перенес на него триумф, полагавшийся Траяну, он сам отказался от него и в триумфальной колеснице повез изображение Траяна, чтобы этот лучший из императоров даже после смерти не потерял права на честь триумфа. (4) Принятие сразу поднесенного ему и еще раз впоследствии предложенного имени отца отечества[20] он отложил на более позднее время, так как Август поздно удостоился этого имени. (5) Венечное золото[21] он снял с Италии совсем, а в провинциях уменьшил, причем в обходительных выражениях и тщательно изложил затруднения казначейства. (6) Затем, услыхав о беспорядках, произведенных сарматами и роксоланами, он, отправив вперед войска, сам устремился в Мезию. (7) Марция Турбона после его командования в Мавритании он временно поставил во главе Паннонии и Дакии, удостоив его повязок префекта. (8) С царем роксоланов, который жаловался на уменьшение ежегодных выплат, он, разобрав дело, заключил мир.

VII. (1) Он благополучно избег покушения, которое готовился совершить на него во время жертвоприношения Нигрин совместно с Лузием и многими другими, хотя Адриан предназначил его в преемники себе. (2) Вследствие этого Пальма был убит в Террацине, Цельз – в Байях, Нигрин – в Фавенции, Лузий – в пути, – все по приказу сената, против воли Адриана, как он сам пишет в собственном жизнеописании. (3) Поэтому, чтобы опровергнуть в высшей степени неблагоприятное для него мнение, будто он позволил убить одновременно четырех консуляров, Адриан немедленно вернулся в Рим, доверив управление Дакией Турбону и удостоив его – для придания ему большего авторитета – звания префекта Египта. Чтобы положить конец толкам о себе, он по прибытии произвел раздачу народу в двойном размере, несмотря на то что в его отсутствие каждому было уже выдано по три золотых. (4) Принеся в сенате извинение за то, что было сделано, он клятвенно обязался не наказывать ни одного сенатора без постановления сената. (5) Он установил правильно организованную казенную почту, чтобы не отягощать этими издержками провинциальных должностных лиц. (6) Не упуская из виду ничего, что могло доставить ему расположение, он простил частным должникам императорского казначейства как в Риме, так и в Италии неисчислимые суммы, которые за ними числились, а в провинциях также огромные суммы остававшихся недоимок, и для большей уверенности велел сжечь на форуме божественного Траяна долговые расписки. (7) Имущество осужденных он запретил забирать в свою частную казну, зачисляя все такие суммы в государственное казначейство. (8) Мальчикам и девочкам, которым еще Траян[22] назначил содержание, он сделал щедрые надбавки. (9) Состояние сенаторов, которые разорились не по своей вине, он пополнял до размеров, полагающихся сенаторам, – в соответствии с количеством их детей, причем очень многим он без задержки выдавал средства с таким расчетом, чтобы их хватило до конца их жизни. (10) Не только друзьям, но и некоторым людям из широких кругов он дарил много денег для исполнения почетных должностей. (11) Поддерживал он и некоторых женщин, выдавая им деньги на прожитье. (12) Он устроил гладиаторские бои, продолжавшиеся непрерывно в течение шести дней, и в день своего рождения выпустил тысячу диких зверей.

VIII. (1) Всех лучших людей из сената он привлек в общество собеседников императорского величества.[23] (2) От цирковых игр, кроме назначенных в его честь в день его рождения, он отказался. (3) И на сходках, и в сенате он часто говорил, что будет вести государственные дела, не забывая о том, что это – дела народа, а не его собственные. (4) Очень многих он назначал консулами в третий раз, так как и сам он был консулом три раза, бесчисленное множество людей он удостоил чести вторичного консульства. (5) В третий раз должность консула[24] он выполнял только четыре месяца и в это время часто занимался судебными делами. (6) Когда он был в Риме или в его окрестностях, то неизменно участвовал в ординарных заседаниях сената. (7) Редко назначая новых сенаторов, он поднял значение сената на такую высоту, что назначив сенатором Аттиана, бывшего префекта претория, получившего впоследствии знаки консульского достоинства, он этим показал, что большей награды он ему дать не может. (8) Римским всадникам он ни в свое отсутствие, ни при себе не позволял судить сенаторов. (9) Ведь тогда был обычай, чтобы государь, когда ему приходилось разбирать судебное дело, приглашал к себе на совещание и сенаторов, и всадников и выносил свое решение после совместного обсуждения. (10) Он резко порицал тех императоров, которые не оказывали уважения сенаторам. (11) Мужу своей сестры Сервиану он оказывал такое уважение, что при его приходе всегда выходил ему навстречу из своей комнаты; ему он назначил третье консульство без всякой просьбы и ходатайства с его стороны, однако – не вместе с собою, чтобы ему самому не пришлось высказывать свое мнение вторым, так как тот уже два раза был консулом до Адриана.

IX. (1) Между тем он, однако, покинул много провинций, завоеванных Траяном, и наперекор всем разрушил тот театр, который заложил на Марсовом поле Траян. (2) Это казалось тем более печальным, что все меры, вызывавшие, как мог видеть Адриан, неудовольствие, он проводил, ссылаясь на данные ему секретно поручения Траяна. (3) Не будучи уже больше в состоянии выносить могущества своего префекта, а некогда опекуна Аттиана, он склонялся к тому, чтобы погубить его, но его от этого отговорили ввиду сильной ненависти, вызванной против него гибелью четырех консуляров,[25] убийство которых он, правда, сваливал на подававшего ему советы Аттиана. (4) Так как он не мог сменить его – ведь Аттиан не просил его об этом, – Адриан повел дело так, чтобы сам он об этом попросил, и как только тот обратился к нему с такой просьбой, Адриан передал его власть Турбону; (5) одновременно он заменил и другого префекта, Симила, Сентицием Кларом. (6) Удалив с должности префекта этих людей, которым он был обязан своей императорской властью, Адриан отправился в Кампанию и облегчил положение всех ее городов своими благодеяниями и щедротами, причислив к своим друзьям всех лучших людей. (7) В Риме он часто присутствовал при исполнении преторами и консулами их служебных обязанностей, принимал участие в пирах друзей, посещал больных по два и три раза в день, в том числе некоторых всадников и вольноотпущенников, утешал их, поддерживал своими советами, всегда приглашал на свои пиры. (8) В сущности, он во всем поступал как частный человек. (9) Своей теще он оказывал исключительный почет, устраивая в ее честь гладиаторские игры и другими способами выказывая свое уважение.

X. (1) Отправившись после этого в Галлию, он облегчил положение всех общин, даровав им разные льготы. (2) Оттуда он перешел в Германию. Любя больше мир, чем войну, он тем не менее упражнял воинов, как будто война была неминуемой, действуя на них примерами собственной выносливости. Сам среди их манипулов он исполнял обязанности военного начальника, с удовольствием питаясь на глазах у всех обычной лагерной пищей, то есть салом, творогом и поской[26] по примеру Сципиона Эмилиана, Метелла и своего приемного отца Траяна. Многих он наградил, некоторым дал почетные звания для того, чтобы они могли легче переносить его суровые требования. (3) И действительно, он сумел восстановить поколебленную после Цезаря Октавиана – вследствие небрежности прежних государей – дисциплину, точно определив служебные обязанности и расходы и никогда никому не позволяя уходить из лагеря без уважительной причины; военных же трибунов должно было выдвигать не расположение воинов, а их заслуги. (4) На всех прочих он оказывал влияние примером своей доблести, проходя вместе с ними в полном вооружении по двадцати миль. В лагерях он велел разрушить помещения для пиров, портики, закрытые галереи и художественные сады. (5) Он часто надевал самую простую одежду, перевязь его меча не была украшена золотом, застежки [военного плаща] были без драгоценных камней, только его палаш заканчивался рукояткой из слоновой кости. (6) Он посещал больных воинов там, где они были размещены на постой; сам выбирал места для лагеря. Жезл центуриона он давал только людям сильным и имевшим хорошую репутацию, трибунами он назначал только тех, у кого выросла настоящая борода и чьи благоразумие и лета могли придать вес званию трибуна. (7) Он не позволял трибунам брать от солдат какие-либо подарки, устранил повсюду всякие признаки роскоши, наконец, улучшил их оружие и снаряжение. (8) Он вынес также решение относительно возраста воинов, чтобы никто не находился в лагере – в нарушение древнего обычая – будучи моложе того возраста, которого требует мужественная доблесть, или старше того, который допускается человечностью, и стремился к тому, чтобы знать воинов и чтобы было известно их число.

XI. (1) Кроме того, он старался иметь точные сведения о запасах для войска, умело учитывая поступления из провинций с тем, чтобы пополнять обнаруживающиеся в том или ином месте недостатки. Но больше, чем кто-либо другой, он старался никогда не покупать и не держать чего-либо бесполезного. (2) И вот, когда воины, глядя на поведение государя, изменили свой образ жизни, он направился в Британию, где он произвел много улучшений и первый провел стену на протяжении восьмидесяти миль, чтобы она отделяла римлян от варваров. (3) Он сменил префекта претория Сентиция Клара и государственного секретаря[27] Светония Транквилла, а также многих других за то, что они тогда держали себя на половине его жены Сабины более свободно, чем это было совместимо с уважением к императорскому двору. И со своей женой, как он говорил, он развелся бы из-за ее угрюмости и сварливости, если бы был частным человеком. (4) Он внимательно следил не только за своим домом, но и за домами своих друзей, так что через своих тайных агентов[28] узнавал все их тайны; его друзья даже не думали, что их жизнь так хорошо известна императору, пока сам император не открывал им этого. (5) Можно поместить здесь забавный рассказ, из которого ясно, что он собрал много сведений о своих друзьях. (6) Когда одному из них жена написала, что он, увлеченный удовольствиями и купаниями, не хочет к ней вернуться – об этом через тайных агентов узнал Адриан. В ответ на его просьбу дать ему отпуск император упрекнул его за купания и удовольствия. «Неужели, – воскликнул тот, – и тебе моя жена написала то же, что и мне?». (7) Эта черта характера Адриана подвергается особенному порицанию, равно как и его любовь к взрослым юношам и любовные связи с замужними женщинами, к чему был склонен Адриан; добавляют, что даже по отношению к своим друзьям он не сохранял порядочности.

XII. (1) Устроив дела в Британии, он отправился в Галлию и получил взволновавшее его известие о беспорядках в Александрии. Они произошли из-за Аписа, который был найден после многолетних поисков. Это вызвало брожение среди народа, так как все яростно спорили о том, у кого его следует поместить. (2) В это же время он построил в Немаузе базилику удивительной работы в честь Плотины. (3) После этого он направился в Испанию и зимовал в Тарраконе, где за свой счет восстановил храм Августа. (4) Он созвал всех испанцев на съезд в Тарракону. Когда италики в шутливых выражениях отказались от набора (подлинные их слова приводит Марий Максим), а прочие – очень решительно, он принял благоразумное и осторожное решение. (5) В это время он подвергся немалой опасности, но вышел из положения не без славы; когда он гулял в саду под Тарраконой, раб его хозяина с мечом в руках яростно бросился на него. Адриан задержал его и передал подбежавшим слугам; когда было установлено, что он сумасшедший, Адриан, ни на кого не сердясь, велел отдать его на лечение врачам. (6) И в это, и в другое время в очень многих местах, где варвары отделены от римских владений не реками, а обыкновенными границами, он отмежевал варваров от римлян столбами, глубоко врытыми в землю наподобие деревенских изгородей и связанными между собой. (7) Он поставил царя над германцами, подавил волнения мавров и удостоился назначения сенатом благодарственных молений. (8) В это время война со стороны парфян только подготовлялась; благодаря личным переговорам Адриана она была предотвращена.

XIII. (1) После этого он поплыл вдоль берегов Азии и мимо островов в Ахайю и по примеру Геркулеса и Филиппа принял посвящение в элевсинские таинства. Он выказал большое благоволение к афинянам и был председателем на их состязаниях. (2) И в Ахайе, говорят, было отмечено, что во время священнодействий все бывшие с Адрианом появлялись невооруженными, тогда как вообще многие присутствовавшие имели при себе ножи. (3) После этого он отплыл в Сицилию, где поднимался на гору Этну, чтобы наблюдать восход солнца в виде, как говорят, разноцветной дуги. (4) Оттуда он прибыл в Рим. Затем из Рима он переправился в Африку и оказал африканским провинциям много благодеяний. (5) Пожалуй, ни один император не проехал столько земель с такой быстротой. (6) Затем, вернувшись после посещения Африки в Рим, он тотчас же снова отправился на Восток, проехал через Афины и совершил освящение тех сооружений, которые он начал у афинян, а именно – храма Юпитера Олимпийского и алтаря в свою честь; таким же образом, совершая путь по Азии, он освятил ряд храмов своего имени. (7) Затем у каппадокийцев он взял рабов, которые могли быть полезны для войска. (8) Он пригласил для дружеской встречи местных правителей и царей; пригласил также парфянского царя Осдроя, вернув ему дочь, которую взял в плен Траян, и обещая возвратить трон, который также был захвачен. (9) Когда к нему прибыли некоторые цари, он обошелся с ними так, что тем, кто не пожелал прибыть, пришлось в этом раскаяться. Поступил он так, главным образом, из-за Фарасмана, который высокомерно пренебрег его приглашением. (10) Объезжая провинции, он наказывал прокураторов и наместников за их проступки так сурово, что, казалось, сам он подстрекал против них обвинителей.

XIV. (1) В это время он так ненавидел антиохийцев, что хотел отделить Сирию от Финикии, для того чтобы Антиохия не называлась метрополией стольких городов. (2) В то же время и иудеи подняли войну,[29] потому что им было запрещено увечить половые органы.[30] (3) На горе Казии, когда он ночью поднялся туда, чтобы видеть восход солнца, и совершал жертвоприношение, пошел ливень, и упавшая молния сожгла у него жертву и служителя. (4) Пересекши Аравию, он прибыл в Пелузий и выстроил Помпею гробницу великолепнее прежнего. (5) Когда он плыл по Нилу, он потерял своего Антиноя, которого оплакал как женщина. (6) Об Антиное идет разная молва: одни утверждают, что он обрек себя ради Адриана, другие выдвигают в качестве объяснения то, о чем говорит его красота и чрезмерная страсть Адриана. (7) Греки, по воле Адриана, обожествили Антиноя и утверждали, что через него даются предсказания, – Адриан хвалится, что сам сочинял их. (8) Адриан чрезвычайно усердно занимался поэзией и литературой, был очень сведущ в арифметике и геометрии, прекрасно рисовал. (9) Он гордился своим умением играть на цитре и петь. В наслаждениях он был неумеренным. Он сочинил много стихов о предметах своей страсти. (10) В то же время он прекрасно владел оружием и был очень сведущ в военном деле; он упражнялся даже с гладиаторским оружием. (11) Он бывал строгим и веселым, приветливым и грозным, необузданным и осмотрительным, скупым и щедрым, простодушным и притворщиком, жестоким и милостивым; всегда во всех проявлениях он был переменчивым.

XV. (1) Он делал богатыми своих друзей, даже если они не просили об этом, а тем, кто просил, он ни в чем не отказывал. (2) Он, однако же, охотно прислушивался к тому, что ему нашептывали против его друзей, так что почти всех, даже самых близких друзей, даже тех, кого он превознес, удостоив высших почестей, он впоследствии считал своими врагами, как например, Аттиана, Непота и Сентиция Клара. (3) И Евдемона, с которым прежде, домогаясь власти, он делился своими замыслами, он довел до нищеты. (4) Поллиена и Марцелла он принудил добровольно умереть. (5) Гелиодора он осмеивал в позорящих его памфлетах. (6) Тициана он позволил уличить в сообщничестве с теми, кто стремился к тирании, и объявить вне закона. (7) Он жестоко преследовал Умидия Квадрата,[31] Катилия Севера и Турбона. (8) Мужа своей сестры Сервиана, которому было уже девяносто лет, он принудил умереть, боясь, как бы тот не пережил его. (9) Наконец, он преследовал вольноотпущенников и некоторых воинов. (10) Несмотря на то что он очень легко произносил речи и писал стихи и был сведущ во всех искусствах, он всегда насмехался над специалистами во всех искусствах, считая себя ученее их, презирая их, унижал. (11) С этими самыми специалистами и философами он часто соревновался, со своей стороны выпуская книги и стихотворения. (12) Когда однажды он стал порицать какое-то выражение, употребленное Фаворином, последний согласился с ним. Друзья упрекнули его за то, что он напрасно согласился с Адрианом относительно выражения, которое употребляли хорошие авторы. Ответ Фаворина вызвал веселый смех. (13) Он сказал: «Вы даете мне неправильный совет, друзья, если не позволяете мне считать самым ученым среди всех того, кто командует тридцатью легионами».

XVI. (1) Адриан так жаждал громкой славы, что книги о собственной жизни, написанные им самим, он передал своим образованным вольноотпущенникам, для того чтобы они издали их от своего имени; ведь говорят, что и книги Флегонта написаны Адрианом. (2) Подражая Антимаху, он написал очень темные по смыслу книги «Катаханны». (3) Поэту Флору, который написал ему:

Цезарем быть не желаю,

По британцам всяким шляться,

………………. укрываться,

От снегов страдая скифских, —

(4) он в ответ написал:

Флором быть я не желаю,

По трактирам всяким шляться,

По харчевням укрываться,

От клопов страдая круглых[32]

(5) Кроме того, он любил старинный стиль, любил выступать с контроверсами. (6) Цицерону он предпочитал Катона, Вергилию – Энния, Саллюстию – Целия; с такой же самоуверенностью он судил о Гомере и Платоне. (7) Он был столь большого мнения о своих познаниях в астрологии, что в январские календы делал запись обо всем том, что могло произойти с ним в течение всего года, и в тот год, когда он погиб, он написал все, что он будет делать до самого часа своей смерти. (8) Несмотря на свою склонность бранить музыкантов, трагиков, комиков, грамматиков, риторов, ораторов, он всех специалистов удостаивал высоких почестей и делал богатыми, хотя и приводил их в смущение своими вопросами. (9) И хотя он сам был виноват в том, что многие уходили от него опечаленными, он говорил, что ему тяжело видеть кого-либо печальным. (10) Особенно близкими были ему философы Эпиктет и Гелиодор, а также – чтобы не называть их поименно – грамматики, риторы, музыканты, геометры, художники, астрологи; но выше всех, как говорят, он ставил Фаворина. (11) Ученых, которые явно не подходили для своей профессии, он делал богатыми и удостаивал почестей, но отстранял от их профессиональных занятий.

XVII. (1) Врагов, которых он имел в бытность свою частным человеком, он, став императором, стал презирать настолько, что одному, который был его смертельным врагом, он, став императором, сказал: «Ты спасся». (2) Тем, кого он сам звал на войну, он всегда давал коней, мулов, одежды, деньги на расходы и все вооружение. (3) В праздники Сатурналий и Сигиллярий[33] он часто посылал друзьям, даже не ожидавшим этого, подарки, сам охотно получал их, в свою очередь, посылал другие. (4) Чтобы обнаружить обманы своих закупщиков, он приказывал, если его гости размещались на многих сигмах[34] – подавать ему блюда с других столов, даже с последних. (5) Всех царей он превзошел своими подарками. Он часто мылся со всеми в общественных банях. (6) Известен следующий забавный случай в бане. Как-то раз он увидел, как один ветеран, которого он знал по военной службе, терся спиной и другими частями тела о стену. Осведомившись, почему он трется о мрамор, и услыхав, что делает это потому, что у него нет раба, Адриан подарил ему и рабов и деньги. (7) На следующий день, когда многие старики с целью вызвать государя на щедрость стали тереться о стены, он велел позвать их к себе и приказал им растирать друг друга. (8) Он очень выставлял напоказ свою любовь к простому народу. Он страстно любил путешествия: со всем тем, о чем он читал относительно разных мест по всему кругу земель, он хотел познакомиться, увидав своими глазами. (9) К холоду и жаре он был вынослив настолько, что никогда не покрывал головы. (10) Многим царям он оказывал очень большие почести, а у многих даже покупал мир; некоторые цари относились к нему с презрением. (11) Многим он дал непомерные подарки, но самые большие – царю иберов, которому, сверх великолепных даров, он подарил еще слона и когорту в пятьдесят человек. (12) Получив от Фарасмана огромные подарки и в их числе также золоченые хламиды, он – в насмешку над его дарами – выпустил на арену триста преступников в золоченых хламидах.

XVIII. (1) Разбирая судебные дела, он привлекал в свой совет не только своих друзей и приближенных, но и знатоков права, в первую очередь – Ювенция Цельза, Сальвия Юлиана, Нерация Приска и других, однако только одобренных всем сенатом. (2) Между прочим, он постановил, чтоб ни в какой общине ни один дом не разрушался с целью перенесения его в другой город ради получения дешевого материала. (3) Детям тех, чье имущество подвергалось конфискации, он оставлял одну двенадцатую часть имущества. (4) Процессов по обвинению в оскорблении величества он не допускал. (5) Наследств от незнакомых ему людей он не принимал, равно как и от знакомых, если у них были дети. (6) Относительно кладов он постановил так: если кто найдет клад на своей земле, пусть сам и владеет им; если же на чужой, пусть даст половину владельцу земли; если на государственной, пусть разделит пополам с императорским казначейством. (7) Он запретил господам убивать рабов и предписал судьям выносить приговор, если рабы того заслужили. (8) Он запретил продавать без объяснения причин раба или служанку своднику или содержателю гладиаторской школы. (9) Расточителей своего имущества, если они были правоспособны, он приказывал сечь в амфитеатре, а затем отпускать. Рабочие тюрьмы для рабов и свободных людей он упразднил. (10) Он разделил бани на мужские и женские.[35] (11) Согласно его предписанию, если господин был убит у себя в доме, следствие производилось не обо всех рабах, а только о тех, которые, находясь поблизости, могли услышать.

XIX. (1) Будучи императором, он исполнял должность претора в Этрурии. В городах Лация он был диктатором,[36] эдилом и дуумвиром, в Неаполе – демархом[37] в своем родном городе – членом коллегии пятнадцати, также и в Адрии членом коллегии пятнадцати, словно это был его второй родной город, в Афинах – архонтом. (2) Почти во всех городах он что-нибудь построил и давал игры. (3) В Афинах он показал на стадионе охоту на тысячу диких зверей. (4) Из Рима он никогда не вызывал ни одного охотника на диких зверей или актера. (5) В Риме после многих превосходящих всякие границы развлечений для народа он роздал в честь своей тещи в подарок народу благовония; в честь Траяна он велел разлить по ступенькам театра бальзам и эссенцию шафрана. (6) В театре он по старинному обычаю ставил пьесы всякого рода и предоставил дворцовых актеров в распоряжение народа. (7) В цирке при нем убивали много диких животных и часто даже по сто львов. (8) Он часто устраивал перед народом военные танцы – пиррихи. Сам он часто смотрел на гладиаторские бои. (9) Возводя повсюду бесконечное количество сооружений, он, однако, никогда не писал на них своего имени, за исключением храма отца своего – Траяна. (10) В Риме он восстановил Пантеон, ограждения,[38] базилику Нептуна, множество священных зданий, форум Августа, бани Агриппы; все эти сооружения он посвятил собственным именам их создателей. (11) Но от своего имени он выстроил мост, гробницу[39] около Тибра и храм Доброй богини. (12) Он перенес Колосс[40] с того места, на котором теперь находится храм Рима, причем архитектор Декриан поднял его в стоячем положении на воздух, потребовалось применение огромной силы, так что на эту работу пришлось употребить даже труд двадцати четырех слонов. (13) Он посвятил это изображение Солнцу,[41] удалив голову Нерона, которому раньше была посвящена эта статуя. Другое такое же сооружение он задумал создать в честь Луны, поручив это дело архитектору Аполлодору.

XX. (1) В беседах с людьми даже очень низкого звания он проявлял исключительную любезность и ненавидел тех, кто неодобрительно относился к этому доставлявшему ему удовольствие, проявлению человечности под тем предлогом, будто они оберегают достоинство государя. (2) В Александрии, в Музее он поставил специалистам много вопросов, и на эти поставленные им вопросы сам же ответил. (3) Марки Максим говорит, что по природе он был жесток и только потому выказывал так много доброты, что боялся, как бы с ним не случилось того же, что с Домицианом. (4) Несмотря на то что он не любил делать надписи на общественных сооружениях, он много городов назвал Адрианополями, как, например, Карфаген и одну часть Афин. (5) Своим же именем он обозначил бесконечное количество водопроводов. (6) Он первый назначил адвоката императорского казначейства.[42] (7) Он отличался необыкновенной памятью, огромными ораторскими способностями; он сам и речи свои диктовал, и отвечал на все вопросы. (8) Сохранилось множество его шуток – ведь он был очень колким. Из них получила известность одна: одному человеку, у которого голова уже седела, он в чем-то отказал; когда тот, покрасив волосы, вторично обратился к нему с просьбой, он ответил: «Я уже отказал в этом твоему отцу». (9) Очень многих людей он называл по имени без помощи номенклатора, хотя слышал их имена только один раз, притом вместе со многими другими; очень часто он даже поправлял номенклаторов, когда те ошибались. (10) Ои называл и имена ветеранов, которых давно уже отпустил в отставку. Книги, недавно[43] им прочитанные и неизвестные большинству, он цитировал на память. (11) Он одновременно писал, диктовал, слушал и разговаривал с друзьями [если этому можно верить]. Всю государственную отчетность он знал так, как ни один отец семейства, как бы старателен он ни был, не знает своих домашних расходов. (12) Он так любил лошадей и собак, что сооружал им гробницы. (13) В одном месте он основал Адрианотеры, потому что там он удачно охотился и как-то убил медведицу.

XXI. (1) По поводу всех судебных дел[44] он всегда производил тщательные разыскания обо всех обстоятельствах до тех пор, пока не обнаруживал истину. (2) Он не хотел, чтобы его вольноотпущенники пользовались известностью в обществе и оказывали на него самого какое-либо влияние. По его словам, он ставил в вину предшествовавшим государям пороки нх вольноотпущенников; всех своих вольноотпущенников, которые хвастались своим влиянием на него, он присуждал к наказанию. (3) С этим связан и следующий, показывающий его суровость по отношению к рабам, но почти смехотворный случай. Увидев как-то, что его раб гуляет между двумя сенаторами, он послал человека, чтобы тот дал ему пощечину и сказал: «Не гуляй с теми, чьим рабом ты еще можешь стать». (4) Из блюд он особенно любил так называемый тетрафармакон – кушание, составленное из фазана, свиного вымени, окорока и хрустящего пирожка. (5) В его правление были голод, моровая язва, землетрясения; во всех этих несчастьях он проявлял заботливость, и многим городам, опустошенным этими бедствиями, он приходил на помощь. (6) Было также наводнение от разлива Тибра. (7) Многим городам он дал латинское право, многие освободил от налогов. (8) При нем совсем не было важных военных походов; войны также заканчивались почти без шума. (9) Он был очень любим воинами за свою исключительную заботу о войске и за то, что по отношению к ним он был очень щедр. (10) С парфянами он всегда был в дружбе, потому что удалил от них царя, которого дал им Траян. (11) Армянам он позволил иметь своего царя, тогда как при Траяне у них был римский легат. (12) От жителей Месопотамии он не требовал дани, которую наложил на них Траян. (13) В албанцах и иберах он имел верных друзей, так как их царей он щедро одарил, хотя они и отказались прибыть к нему. (14) Цари бактрийцев отправили к нему послов с мольбой о заключении дружбы.

XXII. (1) Он часто назначал опекунов. Гражданскую дисциплину он поддерживал не менее строго, чем военную. (2) Сенаторам и римским всадникам он приказал появляться среди публики в тоге, за исключением тех случаев, когда они возвращались с пира. (3) Сам он, находясь в Италии, всегда носил тогу. (4) Приходивших к нему на пир сенаторов он принимал стоя. За столом он возлежал всегда либо покрывшись греческим плащом, либо спустив с плеча тогу. (5) С тщательностью судьи он назначал расходы на пиры и свел их к древней норме. (6) Он запретил въезд в Рим с непомерно нагруженными повозками. В городах он не позволял ездить верхом. (7) До восьмого часа он никому, кроме больных, не позволял мыться в банях. (8) Он был первым императором, имевшим на должностях секретаря[45] и докладчика[46] по прошениям римских всадников. (9) Тех, кого он видел бедными, если это были честные люди, он без их просьб обогащал, но ненавидел тех, кто разбогател благодаря хитрости. (10) Римские священные обряды он выполнял самым тщательным образом, а иноземные презирал. Он исполнял обязанности понтифика.[47] (11) И в Риме, и в провинциях он часто разбирал судебные дела, привлекая в свой совет консулов, преторов и лучших из сенаторов. (12) Он спустил воды Фуцинского озера. (13) Он назначил четверых консуляров судьями для всей Италии. (14) Когда он прибыл в Африку, то к его приезду – впервые за пять лет – пошел дождь; африканцы полюбили его за это.

XXIII. (1) Объехав все части мира с открытой головой и часто при сильнейших дождях и холодах, он захворал и должен был слечь в постель. (2) Обеспокоенный вопросом о своем преемнике, он сначала подумал о Сервиане, которого потом, как мы сказали, он принудил умереть. (3) Фуска он глубоко возненавидел за то, что тот на основании предсказаний и знамений надеялся на получение императорской власти. (4) Обуреваемый подозрениями, он с ненавистью относился к Платорию Непоту, которого он прежде любил так сильно, что, придя к нему во время его болезни и не будучи к нему допущен, оставил это безнаказанным; (5) ненавидел он и Теренция Генциана, и даже сильнее, так как видел, что тот любим сенатом. (6) Наконец, всех, кому он думал передать императорскую власть, он возненавидел как будущих императоров. (7) Однако всю силу своей природной жестокости он сдерживал до тех пор, пока в Тибуртинской вилле кровоистечение чуть было не довело его до гибели. (8) Тогда, недолго думая, он принудил Сервиана как домогающегося императорской власти умереть за то, что тот послал обед царским рабам, за то, что он сел в стоявшее у ложа царское кресло, за то, что он, девяностолетний старец, держась прямо, подходил к воинским сторожевым постам. Он лишил жизни и многих других либо открыто, либо коварным образом. (9) Скончалась и жена его Сабина, и дело не обошлось без толков о том, что Адриан дал ей яд. (10) Тогда он решил усыновить Цейония Коммода,[48] зятя того Нигрина, который некогда готовил покушение; рекомендацией его в глазах Адриана послужила только его красота. (11) Таким образом, ко всеобщему неудовольствию он усыновил Цейония Коммода Вера и назвал его Цезарем Элием Вером. (12) По случаю его усыновления он устроил цирковые игры и роздал народу и воинам денежные подарки. (13) Он удостоил его звания претора и тотчас же поставил его во главе Панноний, назначив его консулом[49] и дав средства на расходы. Этого же Коммода он вторично наметил в консулы. (14) Он видел, что Вер – человек слабого здоровья, и не раз говаривал: «Мы оперлись на шаткую стену и потеряли четыреста миллионов сестерциев,[50] которые мы роздали народу и воинам по случаю усыновления Коммода». (16) Ввиду состояния своего здоровья Коммод не мог даже произнести в сенате благодарственной речи Адриану за свое усыновление. (16) Наконец, приняв – вследствие ухудшения своего состояния – более сильную дозу противоядия против болезни, он умер[51] во время сна в самые январские календы. Поэтому Адриан запретил оплакивать его ввиду приближения дня добрых пожеланий.

XXIV. (1) После смерти Цезаря Элия Вера Адриан – ввиду плачевного состояния своего здоровья – усыновил Аррия Антонина, который впоследствии был назван Пием, но с тем условием, чтобы тот усыновил двоих – Анния Вера и Марка Антонина.[52] Это были те, которые впоследствии вдвоем в качестве Августов впервые управляли государством совместно. (3) Антонин, говорят, был назван Пием за то, что поддерживал своей рукой тестя, отягощенного бременем лет. (4) Другие, впрочем, говорят, что такое прозвище было присвоено ему за то, что он спас многих сенаторов от свирепости Адриана, (5) а по объяснению иных, – за то, что он воздал Адриану после его смерти великие почести. (6) Усыновление Антонина очень многих тогда огорчило, особенно Катилия Севера, префекта Рима, который подготовлял для себя путь к императорской власти. (7) Когда об этом стало известно, он был смещен и лишен звания. (8) Адриан, которому жизнь уже совсем опостылела, велел рабу пронзить его мечом. (9) Когда весть об этом распространилась и дошла до Антонина, то к Адриану явились префекты и его сын с просьбами, чтобы он стойко переносил неизбежную болезнь, причем Антонин говорил, что он окажется отцеубийцей, если, будучи им усыновлен, допустит, чтобы Адриан был убит. (10) Разгневанный на них, Адриан велел казнить того, кто выдал его намерение, но этот человек был спасен Антонином. (11) Адриан немедленно написал свое завещание и не переставал заниматься государственными делами. (12) И после завещания он сделал попытку покончить с собой; когда у него отняли кинжал, он сделался еще более свирепым. (13) Он просил и яда у своего врача, но тот, чтобы не дать ему, убил самого себя.

XXV. (1) В это время появилась какая-то женщина, которая говорила, будто во сне ей было дано указание сообщить Адриану, чтобы он не убивал себя, так как здоровье к нему вернется; не выполнив этого указания, она ослепла. Однако ей вторично было дано повеление сказать об этом Адриану и поцеловать его колени; к ней вернется зрение, если она это сделает. (2) Выполнив полученное во сне повеление, она вновь обрела зрение, после того как омыла свои глаза водой, бывшей в том святилище, откуда она пришла. (3) И из Паннонии пришел к Адриану, которого мучила лихорадка, какой-то древний слепец и прикоснулся к нему. (4) После этого и сам он прозрел, и Адриана покинула лихорадка. Впрочем, Марий Максим говорит, что это было нарочно подстроено. (5) После этого Адриан уехал в Байи, оставив в Риме для управления Антонина. (6) Так как ему там не стало легче, он вызвал к себе Антонина и на глазах у него умер в самих Байях за пять дней до июльских ид.[53] (7) Ненавидимый всеми, он был похоронен в имении Цицерона в Путеолах. (8) Незадолго до своей смерти он принудил умереть, как сказано выше, девяностолетнего Сервиана, боясь, что тот его переживет и станет, как он думал, императором. За незначительные проступки он велел убить множество других людей, которых Антонин, однако, спас. (9) Умирая, он, говорят, написал такие стихи:

Душа моя, скиталица

И тела гостья, спутница,

В какой теперь уходишь ты,

Унылый, мрачный, голый край,

Забыв веселость прежнюю.[54]

(10) Подобные же стихи, ничуть не лучшие, написал он и по-гречески. (11) Он прожил шестьдесят два года, пять месяцев, семнадцать дней, был императором двадцать один год и одиннадцать месяцев.

XXVI. (1) Он был высокого роста, отличался внешним изяществом, завивал с помощью гребня свои волосы, отпустил бороду, чтобы скрыть природные недостатки лица, имел крепкое телосложение. (2) Он очень много ездил верхом и ходил пешком, всегда проделывал упражнения с оружием и копьем. (3) На охоте он очень часто собственноручно убивал львов. На охоте же он сломал себе ключицу и ребро. Охотничью добычу он всегда делил с друзьями. (4) На пирах он, смотря по обстоятельствам, показывал трагедии, комедии, ателланы, выпускал арфисток, чтецов, поэтов. (5) Свою Тибуртинскую виллу он отстроил удивительным образом: отдельным ее частям он дал наиболее славные названия провинций и местностей, например, Ликей, Академия, Пританей, Канон, Расписная галерея, Темнейскан долина. И чтобы ничего не пропустить, он сделал там даже подземное царство. (6) Предзнаменования его смерти были следующие: когда он в последний раз праздновал день своего рождения и молился за Антонина, его претекста сама соскользнула с его головы и открыла ее. (7) Перстень, на котором было вырезано его изображение, сам собой упал с пальца. (8) Перед днем его рождения кто-то вошел в сенат с воплями: это взволновало Адриана так, как будто тот говорил о его смерти, хотя слов никто разобрать не мог. (9) Когда Адриан хотел сказать в сенате: «После смерти моего сына», – он сказал «После моей смерти». (10) Кроме того, он видел во сне, будто он получил от отца снотворное питье. Он видел также во сне, будто его задушил лев.

XXVII. (1) После его смерти многие говорили о нем много дурного. Сенат хотел объявить недействительными его постановления. (2) Он не был бы назван божественным, если бы об этом не просил Антонин (3) Наконец, он выстроил ему храм в Путеолах вместо гробницы, учредил пятилетние игры, назначил фламинов, товарищество жрецов и многое другое, что связано с почитанием божественного существа. (4) Многие, как сказано выше, считают, что по этой причине Антонин и был назван Пием.

Диоклетиану Августу от преданного ему Элия Спартиана привет.

I. (1) Мое намерение, Диоклетиан Август, величайший из стольких государей, – повергнуть на рассмотрение твоей божественности жизнеописание не только тех лиц, которые занимали положение государей, ныне принадлежащее тебе, как это я сделал по отношению к государям вплоть до божественного Адриана, но также и тех, которые, не будучи ни государями, ни Августами, либо носили имя Цезарей, либо так или иначе притязали на высшую власть согласно народной молве или своим собственным чаяниям. (2) Из них прежде всего следует сказать об Элии Вере; он первый получил только имя Цезаря, войдя благодаря усыновлению его Адрианом в императорскую семью. (3) И так как о нем придется сказать очень мало, а пролог не должен быть длиннее пьесы, я сейчас же приступлю к рассказу об Элии.

II. (1) Цейоний Коммод, называвшийся также Элием Вером, был усыновлен Адрианом, когда последний, отягощенный годами, страдал от тяжких болезней, уже объехав весь круг земель. В жизни этого Цейония Коммода не произошло ничего замечательного за исключением того, что он первый был назван только Цезарем (2) не по завещанию, как это обыкновенно делалось раньше, и не тем способом, каким был усыновлен Траян, но так, как в наши времена были вашей милостью наречены Цезарями, как если бы они были сыновьями государей, – Максимин и Констанций, намеченные благодаря своей доблести в наследники августейшего величия. (3) И так как истолкование имени Цезаря, по моему мнению, должно быть приведено именно в жизнеописании Вера – ведь он получил только это имя, – я скажу, что самые ученые и образованные люди считают, что тот первый, кто был так наречен, получил это имя от названия слона (который на языке мавров называется цезай), убитого им в битве, (4) потому, что родился от мертвой матери и был вырезан из ее чрева,[55] или потому, что он вышел из лона родительницы уже с длинными волосами,[56] или потому, что он имел такие блестящие серо-голубые[57] глаза, каких не бывает у людей. (5) Во всяком случае, какая бы ни была причина, следует признать счастливой необходимость, создавшую столь славное имя, которому суждено было существовать вечно. (6) Итак, тот, о ком сейчас идет речь, назывался сначала Луцием Аврелием Вером, но, усыновленный Адрианом, он бьет записан в семью Элиев, то есть в семью Адриана, и назван Цезарем.[58] (7) Отцом его был Цейоний Коммод, о котором одни передают, что он назывался Вером, другие – Луцием Аврелием, многие – Аннием.[59] (8) Все его предки принадлежали к высшей знати и были родом из Этрурии или из Фавенции. (9) О его семье мы будем говорить подробнее в жизнеописании Луция Аврелия Цейония Коммода Вера Антонина, сына этого Вера, усыновить которого было приказано Антонину. (10) Та книга должна содержать все, что относится к родословной, так как она повествует о государе, о котором нужно будет сказать многое.

III. (1) Элий Вер был усыновлен Адрианом в то время, когда, как сказано выше, здоровье последнего уже пошатнулось и ему необходимо было подумать о преемнике. (2) Вер был тотчас же сделан претором и поставлен военным начальником и правителем в Паннониях; вскоре затем он был назначен консулом и, как предназначавшийся к императорской власти, вторично намечен в консулы.[60] (3) По случаю его усыновления была произведена раздача народу, воинам дано триста миллионов сестерциев, устроены цирковые игры и не упущено ничего, что могло бы поднять общее веселие. (4) И таково было его влияние на императора Адриана, что – помимо чувства привязанности, которое тот, по-видимому, питал к нему, как к приемному сыну, – Вер был единственным, кто мог добиться от него всего, чего хотел, даже посредством писем. (5) Он сумел быть полезным и той провинции, во главе которой он был поставлен. (6) Его военные успехи или, скорее, его счастье создали ему славу если не великого, то, во всяком случае, среднего полководца. (7) Но он был настолько слаб здоровьем, что Адриан сразу же начал раскаиваться в том, что усыновил его, и если бы Адриан прожил дольше, он мог бы исключить его из императорской фамилии, так как он часто подумывал о замене его другим. (8) Наконец, те, кто тщательно описывал в своих сочинениях жизнь Адриана, говорят, что Адриан знал гороскоп Вера и, уже давно находя его неподходящим для управления государством, усыновил его лишь для того, чтобы удовлетворить свою прихоть и, как говорят некоторые, исполнить клятву, которую они, по слухам, тайно дали друг другу. (9) Марий Максим сообщает, что Адриан был до такой степени сведущ в астрологии, что, по его словам, знал относительно себя все; он даже наперед записал по дням все предстоявшие действия, до самого часа смерти.

IV. (1) Кроме того, достаточно известно, что Адриан часто говаривал о Вере:

Юношу явят земле на мгновение судьбы – и дальше

Жить не позволят ему.[61]

(2) Как-то, гуляя в саду, он напевал эти стихи. Один из присутствовавших при этом образованных людей, с которыми Адриан особенно любил общаться, пожелал добавить:

Показалось бы слишком могучим

Племя римлян богам, если б этот их дар сохранило.[62]

(3) На это, говорят, Адриан ответил: «Эти стихи не подходят к жизни Вера», – и сам добавил:

Дайте роз пурпурных и лилий:

Душу внука хочу я цветами щедро осыпать,

Выполнить долг перед ним хоть этим даром ничтожным.[63]

(4) При этом, говорят, он прибавил с усмешкой: «Я усыновил божество, а не сына[64]». (5) Тут один из присутствовавших образованных людей, желая утешить его, сказал: «А что если не совсем правильно было определено расположение звезд при рождении Вера, который, как мы надеемся, будет жить долго?». На это Адриан, говорят, сказал: «Легко это говорить тебе, который ищет наследника своему имуществу, а не империи». (6) Отсюда ясно, что у него под конец его жизни было намерение выбрать себе другого преемника, а Вера отстранить от управления государством. (7) Однако случайное обстоятельство помогло осуществлению его замыслов: вернувшись из своей провинции и приготовив прекрасную речь, которую читают до сих пор (написал ли ее он сам или, возможно, при содействии начальников канцелярий[65] или учителей красноречия), чтобы в день январских календ принести благодарность своему отцу, Элий выпил питие, которое, как он думал, должно было принести ему пользу, и умер в самый день январских календ.[66] (8) Так как наступал день добрых пожеланий,[67] то Адриан запретил оплакивать его.

V. (1) Вер вел очень веселый образ жизни, получил хорошее образование; злые языки говорят, что он был более приятен Адриану своей наружностью, чем своими нравами. (2) При дворе он был недолго. Если его частная жизнь не вызывала одобрения, то и порицания она не заслуживала. Он помнил о достоинстве своей семьи. Он отличался изяществом, привлекательностью, царственной красотой, имел благородное лицо, обладал возвышенным красноречием, легко писал стихи, не был также бесполезным в государственном управлении. (3) Те, кто описывал его жизнь, рассказывают о его большой склонности к наслаждениям, хотя и не постыдным, но свидетельствующим о некоторой распущенности. (4) Говорят, что именно он придумал тот тетрафармакон или, скорее, пентафармакон, который впоследствии вошел в обиход Адриана; то есть, соединение свиного вымени, фазана, павлина, запеченного окорока и кабаньего мяса. (5) Об этом блюде иначе передает Марий Максим, называя его не пентафармакон, а тетрафармакон, чему и мы следовали в описании жизни Адриана. (6) Называют еще один вид наслаждения, изобретенный Вером. (7) Он устроил ложе с четырьмя высокими спинками, со всех сторон закрытое густое сеткой; его он наполнил лепестками роз, у которых предварительно отрезались белые кончики. Здесь он лежал со своими наложницами, умащенный персидскими благовониями, покрывшись одеялом, сделанным из лилий. (8) И сейчас некоторые часто повторяют, что он устраивал ложа и столы из роз и лилий, притом очищенных. Хотя все это и не очень достойно, однако не служит на погибель государству. (9) Он, говорят, всегда имел у себя на ложе книги Апиция (сообщено другими), а также и книги «Любовных стихотворений» Овидия; поэта Марциала, писавшего эпиграммы, он называл своим Вергилием и знал его наизусть. (10) Менее важно то, что своим скороходам он часто приделывал крылья, наподобие Купидонов, и нередко давал им имена ветров, одного называл Бореем, другого Нотом, затем Аквилоном или Цирцием и прочими именами, и безжалостно заставлял их бегать без устали. (11) Жене, жаловавшейся на его увлечения на стороне, он, говорят, ответил так: «Позволь мне удовлетворять свою страсть с другими женщинами; слово жена служит обозначением достоинства, а не предмета наслаждения». (12) Его сыном является Антонин Вер – тот, кто был усыновлен Марком или, вернее сказать, вместе с Марком[68] и на равных с ним правах занимал положение императора. (13) Они именно и были первыми, кого называли двумя Августами, и в консульских списках их имена так и записаны: они названы не «двое Антонинов», а «двое Августов». (14) Значение этого нововведения было настолько велико, что некоторые консульские списки с них начинают новый ряд консулов.

VI. (1) В честь его усыновления Адриан роздал народу и воинам огромную сумму денег. (2) Но когда этот довольно проницательный человек понял, что Вер настолько слаб здоровьем, что не в состоянии мощно потрясать щитом, он, говорят, сказал: (3) «Мы потеряли триста миллионов, которые мы заплатили войску и народу; мы оперлись на довольно шаткую стену, которая не то что государство, но даже нас с трудом может поддерживать». (4) Так говорил Адриан со своим префектом. (5) Префект разгласил это, и потому у Элия Цезаря с каждым днем все более и более возрастало беспокойство, как это свойственно человеку, доведенному до отчаяния. Адриан, желая для видимости смягчить жестокость своих слов, сменил префекта, разгласившего их разговор. (6) Но это ничуть не помогло: как мы сказали, Луций Цейоний Коммод Вер Элий Цезарь (он носил все эти имена) умер, был похоронен с императорской пышностью и из всех царских почестей получил только погребальные. (7) Адриан скорбел о его смерти как хороший отец, но не как хороший государь. Когда обеспокоенные друзья спрашивали его, кто может быть теперь усыновлен им, Адриан, говорят, ответил: «Я принял решение еще при жизни Вера». (8) Этим он показал либо свое умение оценивать положение, либо способность узнавать будущее. (9) После смерти Вера Адриан долго колебался, как ему поступить, и, наконец, усыновил Антонина, получившего прозвание Пия, и поставил ему условие усыновить в свою очередь Марка и Вера, а свою дочь[69] выдать за Вера, а не за Марка. (10) После этого Адриан прожил недолго, удрученный слабостью и всякого рода болезнями. Он часто повторял, что государь должен умереть полным сил, а не расслабленным.[70]

VII. (1) Он приказал поставить по всему миру колоссальные статуи Элия Вера, а в некоторых городах построить ему храмы. (2) Наконец, ради него Адриан, как мы уже сказали, поручил Антонину Пию усыновить – вместе с Марком – его сына Вера, как своего внука, который после смерти Элия остался в семье самого Адриана; он не раз повторял: «Пусть в государстве останется что-нибудь от Вера». (3) Это противоречит сообщениям большинства авторов относительно его раскаяния в том, что он усыновил Элия, так как у младшего Вера не было никаких качеств, которые могли бы придать блеск императорской фамилии, если не считать милосердия. (4) Вот все, что следовало записать о жизни Вера Цезаря. (5) О нем я не умолчал потому, что заранее поставил себе задачей описать в отдельных книгах жизнь всех тех, которые после диктатора Цезаря, то есть божественного Юлия, были названы Цезарями или Августами, или государями и либо путем усыновления, либо в силу того, что были сыновьями или родственниками императоров, получили священное имя Цезарей. Я делал это, стремясь быть добросовестным, хотя в пространных расследованиях подобного рода нет никакой необходимости.



I. (1) Род Тита Аврелия Фульвия Бойония Антонина Пия[71] со стороны отца происходил из Трансальпийской Галлии, именно из города Немауза. (2) Его дедом был Тит Аврелий Фульвий, который, пройдя по всем ступеням почетных должностей, был два раза консулом и, наконец, префектом Рима. (3) Его отец Аврелий Фульвий, который тоже был консулом, отличался суровостью и неподкупностью. (4) Его бабкой со стороны матери была Бойония Процилла, а матерью Аррия Фадилла. Дедом со стороны матери был Аррий Антонин, два раза бывший консулом, человек безупречный, который жалел Нерву, когда последнему пришлось стать императором. (5) Его единоутробной сестрой была Юлия Фадилла; (6) его отчимом – консуляр Юлий Луп, а тестем Анний Вер. (7) Женат он был на Аннии Фаустине. У него было двое сыновей и две дочери; зятем, мужем старшей дочери, был Ламия Сильван, а младший – Марк Антонин. (8) Сам Антонин Пий родился в ланувийском имении, за двенадцать дней до октябрьских календ, в консульство Домициана (двенадцатое) и Корнелия Долабеллы.[72] Он был воспитан в Лории, по Аврелиевой дороге, где впоследствии он выстроил себе дворец, остатки которого сохранились еще и доныне. (9) Свое детство он провел сначала с дедом с отцовской стороны, а затем – с дедом с материнской стороны. Он с такой благоговейной любовью относился ко всем своим родственникам, что даже его двоюродные братья, его отчим и многие его близкие оставили ему по завещанию наследства, и он стал богат.

II. (1) Он выделялся своей наружностью, славился своими добрыми нравами, отличался благородным милосердием, имел спокойное выражение лица, обладал необыкновенными дарованиями, блестящим красноречием, превосходно знал литературу, был трезв, прилежно занимался возделыванием полей, был мягким, щедрым, не посягал на чужое, – при всем этом у него было большое чувство меры и отсутствие всякого тщеславия. (2) Наконец, он во всех отношениях был достоин похвалы, и его вполне заслуженно сравнивают – на основании суждения хороших людей – с Нумой Помпилием.[73] (3) Он получил от сената прозвание «Пий»[74] либо за то, что на глазах сената протянул руку, чтобы поддержать своего тестя, удрученного возрастом (что, впрочем, не может служить доказательством великого благочестия, так скорее был бы нечестивым тот, кто этого не сделал бы, чем проявил благочестие тот, кто этим выполнил свой долг); (4) либо за то, что сохранил жизнь тем, кого во время своей болезни велел казнить Адриан; (5) либо за то, что после смерти Адриана он – наперекор общему настроению – постановил оказать ему бесконечные и безмерные почести; (6) либо за то, что когда Адриан хотел наложить на себя руки, он не допустил этого, установив необыкновенно тщательное наблюдение за ним; (7) либо, наконец, за то, что он был от природы действительно очень милосердным и во время своего правления не совершил ни одного жестокого поступка. (8) Он брал треть процента в месяц, то есть самый малый процент, так что очень многим оказывал помощь своим собственным имуществом. (9) В должности квестора он проявил щедрость, пышно справил свое преторство; консулом он был вместе с Катилием Севером.[75] (10) В бытность свою частным человеком он жил большей частью вне города, но повсюду пользовался известностью. (11) В число четырех консуляров, которым было поручено управление Италией, Адриан включил и его и поставил во главе той части страны, где у него были обширные владения: так Адриан позаботился одновременно и об оказании почести такому мужу, и о его спокойствии.

III. (1) Когда он управлял Италией, ему было дано знамение ожидавшей его императорской власти. Когда он поднялся на трибуну, то среди других возгласов было сказано: «Август, да хранят тебя боги!». (2) В свое проконсульство в Азии он вел себя так, что был единственным, превзошедшим своего деда. (3) Во время своего проконсульства он получил следующее предзнаменование ожидавшей его императорской власти: жрица в Траллах, которая по обычаю приветствовала проконсулов, называя эту их должность, обращаясь к нему, сказала не: «Будь здрав, проконсул», а: «Будь здрав, император». (4) Также и в Кизике венок с изображения бога был перенесен на его статую. (5) И после его консульства мраморный бык, поставленный в саду, повис рогами на поднявшихся ветвях дерева. Затем молния в ясный день ударила в его дом, не причинив вреда. В Этрурии сосуды, зарытые в землю, были найдены на поверхности земли. Во всей Этрурии рои пчел покрыли его статуи. В сновидениях он часто получал указания поставить среди своих пенатов изображение Адриана. (6) Когда он отправлялся для исполнения должности проконсула, он потерял свою старшую дочь. (7) О его жене было много разговоров из-за ее слишком свободного и легкомысленного образа жизни, но он положил им конец, хотя и страдал в глубине души. (8) После своего проконсульства он часто высказывался в Риме на совещаниях у Адриана по поводу всего того, о чем Адриан просил совета, и его суждения были всегда очень мягкими.

IV. (1) Вот как, говорят, произошло его усыновление: после смерти Элия Вера, которого усыновил Адриан и которого он нарек Цезарем, было назначено заседание сената. (2) Туда пришел и Аррий Антонин, помогая идти своему тестю, и за это, говорят, он был усыновлен Адрианом. (3) Но это совсем не могло и не должно было быть единственной причиной усыновления, так как Антонин хорошо выполнял свои обязанности по отношению к государству и во время своего проконсульства был безупречен и серьезен. (4) Когда Адриан официально заявил о своем намерении усыновить его, Антонину был дан срок подумать, согласен ли он стать сыном Адриана. (5) Условия для этого усыновления были поставлены следующие: подобно тому, как Адриан усыновляет Антонина, последний должен усыновить Марка Антонина, сына брата своей жены, и сына усыновленного Адрианом Элия Вера – Луция Вера, который впоследствии был назван Вером Антонином. (6) Антонин был усыновлен за четыре дня до мартовских календ, произнес в сенате благодарственную речь Адриану за такое доброе к себе отношение (7) и был объявлен сотоварищем императора в проконсульской власти и трибунских полномочиях. (8) Первым его высказыванием в новом положении, говорят, было следующее: когда жена стала упрекать его в том, что он по какому-то поводу проявил мало щедрости по отношению к своим, он сказал ей: «Глупая, после того как нас призвали к управлению империей, мы потеряли и то, что мы имели раньше». (9) Он произвел раздачу воинам и народу из собственных средств и выдал то, что обещал его отец. (10) Он внес крупные суммы для окончания работ, начатых Адрианом, а венечное золото, назначенное в качестве налога по поводу его усыновления, он отменил целиком для италийцев и наполовину для провинциалов.

V. (1) Отцу, пока тот был жив, он повиновался с величайшим благоговением. Когда же Адриан умер в Байях, его останки он благочестиво и с почетом перевез в Рим и поместил в садах Домиции. Несмотря на всеобщее неудовольствие, он причислил его к богам. (2) Он позволил сенату назвать его жену Фаустину Августой. Сам он принял прозвание Пия. Он охотно согласился с предложением сената поставить статуи его отцу, матери, дедам и братьям, уже умершим. Он не отказался от цирковых игр, назначенных в честь дня его рождения, но отклонил все прочие почести. Он посвятил великолепный щит Адриану и назначил для него жрецов. (3) Став императором, он не сменил никого из тех, кого выдвинул Адриан, и этого правила он так твердо держался, что задерживал в провинциях по семи и по девяти лет хороших наместников. (4) Руками своих легатов, он вел очень много войн. Легат Лоллий Урбик победил британцев и, оттеснив варваров, провел новый, покрытый дерном земляной вал.[76] Он заставил мавров просить мира. Действуя через своих наместников и легатов, он разбил германцев, даков и много других племен, а также поднявших восстание иудеев. (5) В Ахайе и Египте он также подавил восстание. Он не раз обуздывал аланов, когда они приходили в движение.

VI. (1) Он приказал своим прокураторам проявлять умеренность при сборе податей, а с тех, кто превышал меру, он требовал отчета в их действиях и никогда не радовался выгоде, если она была связана с притеснениями провинциалов. (2) Он охотно выслушивал людей, жаловавшихся на его прокураторов. (3) Для тех, кого осудил Адриан, он попросил у сената прощения, говоря, что сам Адриан сделал бы это. (4) Высоту императорской власти он соединил с величайшей любезностью, что еще больше усилило ее к неудовольствию придворных слуг, которые при государе, делавшем все без посредников, не могли уже запугивать людей и продавать то, что не было тайной. (5) Будучи императором, он оказывал сенату такое уважение, какое он хотел бы видеть по отношению к себе со стороны другого императора в бытность свою частным человеком. (6) Поднесенное ему сенатом имя отца отечества, принятие которого он сначала отложил, он затем принял,[77] выразив при этом глубокую признательность. (7) На третьем году своего правления он потерял свою жену Фаустину. Сенат обожествил ее, назначив в ее честь цирковые игры, храм и фламинок,[78] золотые и серебряные статуи, причем он даже сам разрешил выставлять ее изображение во время всех цирковых представлений. (8) Когда была поставлена назначенная ему сенатом золотая статуя, он согласился принять ее. (9) По просьбе сената, он назначил консулом квестора Марка Антонина.[79] Анния Вера, который потом был назван Антонином, он раньше срока[80] наметил в квесторы. (11) Ни относительно провинций, ни по поводу каких-либо других дел он не выносил никаких решений, не поговорив предварительно со своими друзьями, и формулировал свои решения, сообразуясь с их мнениями. (12) Друзья видели его в одежде частного человека, среди занятий своими домашними делами.

VII. (1) Он управлял подчиненными ему народами с большой заботливостью, опекая всех и все, словно это была его собственность. (2) Во время его правления все провинции процветали. Ябедники исчезли. (3) Конфискация имущества происходила реже, чем когда бы то ни было, так что только один человек, обвиненный в стремлении к тирании, был объявлен вне закона: это был Атилий Тициан, причем так наказал его сенат. Император запретил производить розыск относительно его соучастников, а его сыну он всегда оказывал помощь во всем. (4) Погиб и Присциан, обвиненный в стремлении к тирании, но добровольной смертью. Производить дальнейшее расследование по поводу этого заговора император запретил. (5) Образ жизни Антонина Пия был богатым, но не вызывал нареканий, бережливым, но без скупости. Стол его обслуживали его собственные рабы, собственные птицеловы, рыболовы и охотники. (6) Баню, которой он когда-то пользовался сам, он предоставил в бесплатное пользование народу и вообще не внес никакого изменения в обиход своей частной жизни. (7) Многих он лишил содержания, именно тех, кто, как он видел, получают, ничего не делая: он говорил, что самое недостойное, самое возмутительное – это если кто-нибудь объедает государство, сам не принося ему никакой пользы своим трудом. (8) Вследствие этого он уменьшил содержание лирическому поэту Месомеду. Отчетность всех провинций и отчетность по налогам он знал с большой точностью. (9) Свое собственное имущество он закрепил за дочерью, но доходы с него подарил государству. (10) Лишние предметы роскоши из императорского дворца и поместья он продал и жил в своих собственных усадьбах попеременно, сообразуясь с временем года. (11) Он не предпринимал никаких поездок; отправился он только в свои земли и в Кампанию, говоря, что для провинциалов содержание спутников государя, даже очень бережливого, является тягостным. (12) Несмотря на то, что он оставался в Риме – с той целью, чтобы, находясь в центре, возможно скорее получать отовсюду известия, – он все же пользовался огромным авторитетом у всех народов.

VIII. (1) Он произвел раздачу народу, увеличил размер денежного подарка воинам. Он учредил в честь фаустины «Фаустининских девочек», получавших содержание от государства. (2) Имеются следующие его сооружения: в Риме – храм Адриана, посвященный памяти отца; Грекостадий,[81] восстановленный после пожара; ремонтированы амфитеатр,[82] гробница Адриана,[83] храм Агриппы,[84] мост на сваях; (3) восстановление Фароса, гавань в Кайете, восстановление Террацинской гавани, баня в Остии, водопровод в Анции, храмы в Ланувии. (4) Многим городам он оказал денежную помощь для того, чтобы они либо выстроили новые сооружения, либо восстановили старые. Равным образом он оказывал поддержку должностным лицам и сенаторам в Риме, чтобы они могли выполнять свои обязанности. (5) Наследства от тех, у кого были дети, он отвергал. Он первый постановил, чтобы отказ по завещанию, связанный с наказанием, был недействительным. (6) Ни одного хорошего судью он не сменил при его жизни, за исключением префекта Рима Орфита, и то по его просьбе. (7) Так, в его правлении Гавий Максим, человек очень суровый, был префектом претория в течение двадцати лет. Преемником его был Таций Максим. (8) После смерти последнего император назначил на его место двух префектов – Фабия Репентина и Корнелия Викторина. (9) Но Репентин был заклеймен народной молвой за то, что он достиг должности префекта с помощью наложницы государя. (10) В его правление ни один сенатор не был казнен и даже сознавшийся отцеубийца был отправлен на пустынный остров, так как – согласно законам природы – ему нельзя уже было жить. (11) Недостаток в вине, масле и муке он прекратил тем, что с убытком для собственной казны покупал и даром раздавал все это народу.

IX. (1) В его времена произошли следующие бедствия: голод, о котором мы упоминали, обвал цирка, землетрясение, разрушение города на Родосе и в Азии; все эти города он восстановил изумительным образом. В Риме произошел пожар, который поглотил триста сорок доходных домов и особняков.[85] (2) Горели и город Нарбона, и город Антиохия, и карфагенский форум.[86] (3) Было также и наводнение от разлива Тибра. Появилась звезда с хвостом, родился ребенок о двух головах, а одна женщина родила сразу пятерых детей. (4) В Аравии видели змею больше обычных размеров и с гребнем, которая сама себя пожрала от хвоста до середины туловища. Была в Аравии и чума. В Мезии на вершинах деревьев вырос ячмень. (5) В Аравии четверо львов, словно ручные, добровольно дали себя поймать. (6) Царь Фарасман прибыл к Антонину в Рим и проявил к нему больше уважения, чем к Адриану. Лазам он дал царем Пакора. Одним только своим письмом он удержал парфянского царя от нападения на армян. Действуя только своим авторитетом, он заставил царя Абгара удалиться от восточных областей империи. (7) Он прекратил споры между царями. Парфянскому царю, требовавшему возвращения царского трона, захваченного Траяном, он решительно отказал. (8) Разобрав спорное дело между Реметалком и Евпатором,[87] он отослал первого в Боспор на царство. (9) Ольвийцам он послал на помощь войска в Понт против тавроскифов и, победив последних, заставил их дать заложников ольвийцам. (10) Конечно, такого авторитета у иноземных народов никто до него не имел, хотя он всегда любил мир в такой степени, что часто повторял слова Сципиона, говорившего, что лучше сохранить жизнь одному гражданину, чем убить тысячу врагов.

X. (1) Сенат постановил назвать месяцы сентябрь и октябрь антонином и фаустином, но Антонин отверг это. (2) Свадьбу своей дочери Фаустины, когда он выдавал ее за Марка Антонина, он справил с особенным блеском,[88] – даже выдал денежный подарок воинам. (3) Вера Антонина после его квесторства он назначил консулом.[89] (4) Вызвав из Халкиды[90] Аполлония, он пригласил его в дом Тиберия,[91] в котором он сам жил, чтобы поручить ему обучение Марка Антонина. Когда Аполлоний сказал: «Не учитель должен приходить к ученику, а ученик к учителю», – император высмеял его, говоря: «Аполлонию легче было явиться из Халкиды в Рим, чем из своего дома во дворец». Упрекнул он его и в жадности, которую проявил Аполлоний, назначая себе плату. (5) Среди многих других доказательств его душевной теплоты приводят еще и такое: когда Марк оплакивал смерть своего воспитателя и придворные слуги уговаривали его не выказывать открыто своих чувств, император сказал: «Дозвольте ему быть человеком; ведь ни философия, ни императорская власть не лишают человека способности чувствовать». (6) Своих префектов он сделал богатыми людьми и одарил знаками консульского достоинства. (7) Детям тех, кого он осудил за вымогательство, он возвращал отцовское имущество, но с тем условием, что они вернут провинциалам то, что отняли у последних их отцы. (8) Он был очень склонен оказывать милости. (9) Были даны зрелища, во время которых он показал слонов, гиен, тигров, носорогов, а также крокодилов и гиппопотамов, – словом, всяких животных со всего круга земель вместе с тиграми. Он выпустил даже сто львов одновременно.

XI. (1) К своим друзьям он, став императором, относился так же, как и в бытность частным человеком, так как и они вместе с его вольноотпущенниками не торговали пустыми обещаниями на его счет, тем более, что по отношению к своим вольноотпущенникам он проявлял очень большую строгость. (2) Он любил искусство актеров. Он особенно наслаждался рыбной ловлей и охотой, прогулками и беседой с друзьями. Праздник сбора винограда он справлял с друзьями как частный человек. (3) Риторам и философам он назначил во всех провинциях и почести, и содержание. Многие говорили, что те речи, которые известны под его именем, не принадлежат ему, но Марий Максим говорит, что это действительно были его собственные речи. (4) На свои парадные и домашние пиры он всегда приглашал своих друзей (5) и ни одного жертвоприношения не совершал через заместителя, если только не бывал болен. (6) Когда он просил для себя или для своих сыновей каких-нибудь почетных должностей, то поступал во всем как обыкновенный частный человек. (7) И сам он нередко посещал пиры своих друзей. (8) Среди других явных доказательств его доброты рассказывают следующий случай. Осматривая дом Гомулла и удивляясь порфировым колоннам, он спросил, откуда тот их добыл. Гомулл ответил ему: «Когда приходишь в чужой дом, будь нем и глух», – и эту выходку император терпеливо снес. Много шуток этого Гомулла он терпеливо выслушивал.

XII. (1) Он установил многое в области права и пользовался указаниями законоведов: Виндия Вера, Сальвия Валента, Волузия Мециана, Ульция Марцелла и Диаболена. (2) Происходившие в разных местах мятежи он прекращал, действуя не жестокими мерами, а кротостью и авторитетом. (3) Он запретил хоронить мертвых в черте города. Он установил размер расходов на гладиаторские бои. С величайшей тщательностью он поддерживал казенную почту. Обо всем, что он сделал, он давал отчет сенату посредством эдиктов. (4) Он умер на семидесятом году жизни,[92] но печалились о нем так, как будто он погиб юношей. Рассказывают, что его смерть была такая. За обедом он с некоторой жадностью поел альпийского сыру, ночью у него была рвота, а на следующий день его трясла лихорадка. (5) На третий день, видя, что его состояние ухудшается, он в присутствии префектов препоручил государство и свою дочь Марку Антонину и велел перенести к последнему золотую статую Фортуны, которая обычно стояла в спальне императора. (6) Затем он дал трибуну пароль «самообладание» и потом, повернувшись, словно во сне, испустил дух в Лории. (7) Бредя во время лихорадки, он говорил только о государственных делах и о тех царях, на которых он гневался. (8) Свое собственное имущество он оставил своей дочери, но всем своим близким назначил по завещанию порядочное наследство.

XIII. (1) Высокий рост придавал ему представительность. Но так как он был длинным и старым, то стан его согнулся, и он, чтобы ходить прямо, привязывал себе на грудь липовые дощечки. (2) Будучи стариком, он, прежде чем принимать приходивших с утренними приветствиями, ел для поддержания сил хлеб всухомятку. Голос его был хриплым, но громким и приятным. (3) Сенат провозгласил его божественным, причем все наперерыв выражали свое согласие, все восхваляли его благочестие, милосердие, природные дарования, безупречность. Ему были назначены все почести, какие раньше присваивались лучшим государям. (4) Он удостоился и фламина, и цирковых игр, и храма, и товарищества антониновских жрецов. Он – едва ли не единственный из всех государей – прожил, не проливая, насколько это от него зависело, ни крови граждан, ни крови врагов, и его справедливо сравнивают с Нумой, чье счастье, благочестие, мирная жизнь и священнодействия были и его постоянным достоянием.



I. (1) Отцом Марка Антонина, который в течение всей своей жизни предавался философским занятиям и праведностью своей жизни превзошел всех государей, был Анний Вер, умерший в должности претора; (2) дедом – Анний Вер, бывший два раза консулом и префектом Рима, включенный в число патрициев в цензорство государей Веспасиана и Тита; (3) дядей со стороны отца – консул Анний Либон, теткой – Галерия Фаустина Августа, матерью – Домиция Кальвилла,[93] дочь Кальвизия Тулла, бывшего два раза консулом; (4) прадедом со стороны отца – Анний Вер, бывший претор из Уккубитанской муниципии в Испании, ставший сенатором; прадедом со стороны матери – Катилий Север, бывший два раза консулом и префектом Рима; бабкой со стороны отца – Рунилия Фаустина, дочь консуляра Рунилия Бона. (5) Марк родился в Риме за пять дней до майских календ,[94] в садах на холме Целии, в консульство своего деда (второе) и Авгура. (6) Согласно указаниям Мария Максима, род его, если восходить к его истокам, ведет свое начало, как доказывают, от Нумы, а равным образом и от саллентинского царя Малемния, сына Дазумма, который основал Лоции. (7) Воспитан он был там же, где и родился, в доме своего деда Вера, рядом с дворцом Латерана. (8) У него была и сестра, моложе его, Анния Корнифиция. Женой его была его двоюродная сестра Анния Фаустина.[95] (9) В первые годы своей жизни Марк Антонин носил имя своего прадеда по матери Катилия Севера, (10) после же смерти его отца император Адриан назвал его Аннием Вериссимом, а после своего совершеннолетия он стал называться Аннием Вером. По смерти отца он был усыновлен и воспитан своим дедом со стороны отца.

II. (1) Уже с первых лет детства он отличался серьезностью. Выйдя из того возраста, который требует заботы нянек, он был поручен выдающимся наставникам и приступил к изучению философии. (2) Начальное образование он получил у учителя грамоты Евфориона, комического актера Гемина, музыканта Андрона, который обучал его и геометрии. Всем им, как положившим начало его научным занятиям, он оказывал очень большое уважение. (3) Кроме того, он обучался у грамматиков: греческого – Александра Котиенского и латинских – Трозия Апра, Поллиона и Евтихия Прокула из Сикки. (4) Обучался он у ораторов: греческих – Аниния Макра, Каниния Целера и Герода Аттика и латинского – Фронтона Корнелия. (5) Из них всех наибольшее уважение он оказывал Фронтону, которому он просил поставить статую в сенате. Прокула он продвинул до проконсульства, взяв на себя издержки. (6) Будучи еще мальчиком, он усиленно занимался философией. Когда ему пошел двенадцатый год, он стал одеваться, как философ, и соблюдать правила воздержания: занимался в греческом плаще, спал на земле, и мать с трудом могла уговорить его ложиться на кровать, покрытую шкурами. (7) Обучался он также у Коммода,[96] с которым ему предстояло породниться,[97] обучался и у философа-стоика Аполлония Халкедонского.[98]

III. (1) Рвение его к философским занятиям было так сильно, что принятый уже в императорский дворец, он все же ходил учиться на дом к Аполлонию. (2) Слушал он также Секста Херонейского, племянника Плутарха, стоиков Юния Рустика, Клавдия Максима и Цинну Катула. (3) Изучая философию перипатетиков, он слушал Клавдия Севера, а главным образом – Юния Рустика; он и лично уважал его и был последователем его учения. Рустик был человеком сильным в мирных и военных делах и весьма сведущим в стоической философии. (4) С ним он всегда советовался и по государственным, и по своим частным делам, приветствовал его всегда раньше, чем префектов претория, вторично наметил его в консулы,[99] а после его смерти потребовал, чтобы сенат поставил ему статуи. (5) Он с таким уважением относился к своим наставникам, что держал у себя в помещении для ларов их золотые изображения, а могилы их всегда чтил, посещая их, принося жертвы и украшая цветами. (6) Он изучал право и слушал Луция Волузия Мециана. (7) На эти занятия он положил так много усилий и труда, что его здоровье пошатнулось. В своем отроческом возрасте он только в этом отношении навлекал на себя порицание. (8) Он посещал и общественные школы мастеров красноречия. Из числа своих товарищей по учению он особенно любил из сенаторского сословия Сея Фусциана и Ауфидия Викторина, а из всаднического – Бебия Лонга и Калена. (9) По отношению к ним он был особенно щедр и тех их них, кому ввиду их звания он не мог поручить государственные дела, старался делать богатыми.

IV. (1) Он был воспитан на лоне Адриана, который, как мы сказали выше, называл его Вериссимом. Когда ему было шесть лет, Адриан дал ему почетное право получить коня от государства, (2) а на восьмом году его жизни записал в коллегию салиев. (3) В бытность свою салием он получил знамение ожидавшей его императорской власти: когда все они по обычаю бросали на подушку венки,[100] то последние падали на разные места, а его венок попал на голову Марса, словно его надела какая-то невидимая рука. (4) Будучи жрецом-салием, он был и первым выступающим, и запевалой, и руководителем, многих посвятил и лишил посвящения, причем никто не подсказывал ему, так как он сам выучил все песни. (5) На пятнадцатом году жизни он надел мужскую тогу, и с ним по воле Адриана была немедленно помолвлена дочь Луция Цейония Коммода. (6) Немного позднее он был устроителем латинских празднеств.[101] Выполняя вместо должностных лиц это почетное поручение, он показал себя с самой лучшей стороны; так же – и на пирах, данных императором Адрианом. (7) После этого он уступил все отцовское имущество, на раздел которого звала его мать, своей сестре и сказал, что ему достаточно и состояния деда; к этому он прибавил, чтобы и мать, если хочет, завещала свое состояние сестре для того, чтобы сестра не была беднее своего мужа. (8) Он отличался уступчивостью, и его иногда можно было заставить пойти смотреть охоту в цирке, появиться в театра или присутствовать на зрелищах. (9) Кроме того, он занимался живописью под руководством Диогнета. Он любил кулачный бой, борьбу, бег, ловлю птиц; особенную склонность он имел к игре в мяч и к охоте. (10) Но от всех этих наклонностей его отвлекали философские занятия, которые сделали его серьезным и сосредоточенным. От этого, однако, не исчезла его приветливость, которую он проявлял прежде всего по отношению к своим, затем – к друзьям, а также и к менее знакомым людям. Он был честным без непреклонности, скромным без слабости, серьезным без угрюмости.

V. (1) При таких обстоятельствах, когда после смерти Луция Цезаря Адриан стал искать наследника императорской власти, причем Марка сочли неподходящим – ему было всего восемнадцать лет, – Адриан усыновил Антонина Пия, женатого на тетке Марка, но с тем условием, чтобы Пий усыновил Марка, а Марк усыновил Луция Коммода.[102] (2) В день усыновления Вер[103] увидел во сне,[104] что плечи у него из слоновой кости и попробовав, подходящи ли они для несения тяжести, нашел их более сильными, чем обычно. (3) Узнав, что он усыновлен Адрианом, он скорее испугался, чем обрадовался, и, получив приказание переселиться в частный дом Адриана, неохотно ушел из материнских садов. (4) Когда домашние спросили его, почему он с такой печалью принимает императорское усыновление, он изложил им, какие неприятности заключает в себе императорская власть. (5) Тогда он впервые вместо Анния стал называться Аврелием, потому что в силу усыновления он перешел в фамилию Аврелиев, то есть в фамилию Антонина. (6) Таким образом, он был усыновлен на восемнадцатом году жизни, во второе консульство Антонина, ставшего ему отцом. По предложению Адриана, он был намечен в квесторы,[105] причем возраст его не послужил препятствием.[106] (7) Перейдя после усыновления во дворец, он продолжал проявлять по отношению к родным такое же уважение, какое он оказывал им в бытность частным человеком. (8) Как и в своем частном доме, он был бережлив и старателен и желал действовать, говорить, мыслить сообразно с правилами отца.

VI. (1) Когда Адриан скончался в Байях и Пий отправился, чтобы привезти его останки, Марк, оставленный в Риме, выполнил надлежащие обряды в память деда и – в качестве квестора – устроил гладиаторские бои таким образом, словно он был частным человеком. (2) После кончины Адриана Пий немедленно через посредство своей жены запросил Марка и, объявив недействительной помолвку Марка с…[107] Луция Цейония Коммода, пожелал помолвить… ввиду неподходящего возраста; после размышления Марк заявил о своем согласии. (3) После этих событий Пий наметил Марка, который был до этого квестором, вместе с собой в консулы, пожаловал его наименованием Цезаря и, когда Марк был уже намеченным консулом,[108] поставил его в качестве севира во главе отряда римских всадников.[109] Он сидел рядом с Марком, когда тот вместе со своими сотоварищами устраивал севиральные игры. Он велел ему переселиться в дом Тиберия,[110] окружил его, несмотря на его сопротивление, дворцовой роскошью и по приказу сената принял его в коллегии жрецов. (4) Пий вторично наметил Марка в консулы,[111] когда и сам в четвертый раз вступал в должность консула. (5) В то самое время, когда Марк занимал такие должности и, подготовляясь к управлению государством, участвовал в действиях отца, он продолжал весьма ревностно посещать ученые собрания. (6) Затем он женился на Фаустине, и после рождения дочери ему были дарованы трибунские полномочия и проконсульская власть вне Рима; к этому было добавлено право пяти докладов.[112] (7) Он пользовался у Пия таким влиянием, что тот никогда никого не продвигал без его согласия. (8) Однако Марк оказывал отцу полнейшее повиновение, хотя кое-кто и нашептывал против него, и больше всех Валерий Гомулл, (9) который, увидев Луциллу, мать Марка, совершавшую в своих садах поклонение перед статуей Аполлона, стал нашептывать Пию: «Она сейчас молится о том, чтобы окончились дни твоей жизни и чтобы ее сын стал императором». Но такие речи совсем не действовали на Пия: (10) настолько велика была порядочность Марка и его скромность, когда он стал соучастником императорской власти.

VII. (1) Он очень заботился о своем добром имени, так что, будучи еще мальчиком, всегда убеждал своих прокураторов не вести себя вызывающе и иногда отвергал назначавшиеся ему наследства, отдавая их близким родственникам. (2) Наконец, он так вел себя в течение двадцати трех лет в доме отца, что любовь к нему с каждым днем возрастала; за все эти годы он отлучился из дому только на две ночи, да и то в разные сроки. (3) Поэтому, когда Антонин Пий почувствовал приближение конца жизни, он призвал своих друзей и префектов, всем им представил Марка как преемника своей власти и утвердил его. Тотчас же после этого он дал трибуну пароль «самообладание» и велел перенести в спальню Марка золотую статую фортуны, которая обычно стояла в спальне государя. (4) Свою долю материнского имущества Марк передал Муммию Квадрату,[113] сыну своей сестры, так как последняя уже умерла. (5) После кончины божественного Пия, когда сенат принудил его взять на себя государственное управление, он назначил соучастником императорской власти своего брата, которого он назвал Луцием Аврелием Вером Коммодом, и нарек Цезарем и Августом. (6) И с этого времени они стали совместно править государством. Тогда впервые Римская империя стала иметь двух Августов…[114] разделил с другим. Вскоре сам он принял имя Антонина. (7) И словно он был отцом Луция Коммода, он назвал его и Вером, прибавил ему имя Антонина и дочь свою Луциллу помолвил за брата. (8) По случаю этого союза они предписали включить в списки[115] для получения хлеба мальчиков и девочек, обозначив их новыми именами. (9) Совершив все, что полагалось совершить в сенате, они вместе направились в преторианский лагерь и по случаю своего совместного вступления во власть обещали воинам по двадцати тысяч сестерциев, а прочим – соответствующую долю. (10) Совершив пышный обряд выноса, они похоронили тело отца в гробнице Адриана. Вскоре был объявлен общественный траур и установлен официальный порядок погребения. (11) Каждый из них произнес у ростр похвальное слово отцу, из родственников назначили ему фламина, а из ближайших друзей составили товарищество жрецов-аврелианцев.

VIII. (1) Достигнув императорской власти, оба они стали проявлять такую любезность, что никому не приходилось вспоминать о мягкости Пия; даже Марулл, тогдашний автор мимов, безнаказанно подшучивал над ними. (2) Они устроили поминальный гладиаторский бой в честь отца. (3) Марк всецело отдавался философским занятиям, в то же время добиваясь любви граждан. (4) Но эту счастливую и спокойную жизнь императора нарушило прежде всего бывшее при них очень грозное наводнение от разлива Тибра. Оно повредило много зданий в городе, погубило множество животных и породило сильнейший голод. (5) Все эти бедствия Марк и Вер сумели облегчить благодаря своей заботливости и своему присутствию. (6) В это время происходила и Парфянская война, которую Вологез, подготовившись еще при Пии, объявил в правление Марка и Вера, обратив в бегство Атидия Корнелиана, управлявшего тогда Сирией. (7) Грозила также война в Британии, а катты вторглись в Германию и Рецию. (8) Против британцев был послан Кальпурний Агрикола, против каттов – Ауфидий Викторин. (9) На войну с парфянами с согласия сената был отправлен брат Вер.[116] Сам же Марк остался в Риме, так как городские дела требовали присутствия императора. (10) Что же касается Вера, то Марк, проводив его до Капуи, дал ему в спутники в знак почета своих друзей из сената и присоединил к ним руководителей всех дворцовых ведомств. (11) Но когда Марк вернулся в Рим и узнал, что в Канузии Вер захворал, он поспешил повидаться с ним, предварительно произнеся в сенате обеты. Последние он немедленно выполнил, когда по возвращении в Рим узнал о переправе Вера. (12) Вер же, прибыв в Сирию, стал проводить жизнь в наслаждениях в Антиохии и Дафне, увлекаясь гладиаторскими боями и охотами. Войну с парфянами вели за него его легаты, а он был провозглашен императором, (13) тогда как Марк все свои часы отдавал государственным делам и терпеливо, почти добровольно[117] и охотно переносил распущенный образ жизни брата. (14) Наконец, Марк, находясь в Риме, организовал и упорядочил все, что было нужно для войны.

IX. (1) В Армении успешно вел дело Стаций Приск, взяв Артаксаты. Обоим государям было присвоено имя Армянского. Сначала Марк из скромности отказывался от него, впоследствии же все-таки принял его. (2) После окончания войны каждый из императоров получил имя Парфянского. И на этот раз Марк отказался от предложенного ему наименования, но потом принял его. (3) Принятие же имени отца отечества, поднесенного ему в отсутствие брата, он отложил до прибытия последнего.[118] (4) В середине войны он проводил до Брундизия Цивику, который был дядей Вера по отцу, и свою дочь, которой предстояло выйти замуж, поручив ее заботам своей сестры и богато ее одарив. (5) Он послал ее к Веру, а сам немедленно вернулся в Рим; его заставили возвратиться толки тех, кто говорил, что Марк хочет присвоить себе славу окончания войны и ради этого отправляется в Сирию. (6) Проконсулам он написал, чтобы никто не выезжал навстречу его дочери во время ее путешествия. (7) Тем временем он дал твердую основу тяжбам о свободном состоянии: он первый приказал, чтобы всякий гражданин в тридцатидневный срок заявлял у префектов государственного казначейства в храме Сатурна о родившихся у него детях, дав последним имя. (8) В провинциях он установил порядок, по которому у государственных регистраторов должны были делаться такие же заявки, как в Риме у префектов государственного казначейства, чтобы родившиеся в провинции, если бы им случилось устанавливать свои права свободнорожденных, могли бы получить оттуда удостоверение. (9) Кроме того, он подкрепил весь этот закон, касающийся свидетельских показаний относительно свободного состояния. Предложил он и другие законы – относительно менял и аукционов.

X. (1) Сенат он назначил судьей по многим делам, главным образом, по тем, которые касались области его собственного ведения. Расследования о гражданском состоянии умерших он приказал производить в пределах пятилетнего срока. (2) Никто из государей не оказывал сенату большего уважения. Оказывая честь сенату, он поручил многим бывшим преторам и консулярам решать дела частных лиц, чтобы благодаря занятию судебными делами возрастал их авторитет. (3) Многих из своих друзей он ввел в состав сената со званием бывших эдилов и преторов. (4) Многим сенаторам, обедневшим не по своей вине, он пожаловал звание трибунов или эдилов. (5) В это сословие он зачислял только тех, кого он сам хорошо знал. (6) Уважение его к сенаторам выражалось и в том, что при привлечении кого-нибудь из них к суду по уголовному делу он расследовал это дело секретно и уже потом объявлял о нем; в разборе таких дел он не разрешал принимать участие римским всадникам. (7) Всякий раз, как у него была возможность, он участвовал в заседаниях сената, хотя бы ему не о чем было докладывать, если только он был в Риме; если же он хотел о чем-нибудь доложить, то сам приезжал даже из Кампании. (8) Кроме того, он часто участвовал в комициях, оставаясь там до самой ночи; из курии он никогда не уходил раньше, чем консул объявит: (9) «Мы больше не задерживаем вас, отцы сенаторы». Сенат он сделал судьей по апелляциям на решения консула. (10) К судебным делам он относился с особенным вниманием: он увеличил в календаре число присутственных судебных дней, предназначив для ведения судебных дел двести тридцать дней в году. (11) Он первый назначил претора по опекунским делам, чтобы установить больший порядок в назначении опекунов, тогда как раньше для назначения опекунов обращались к консулу. (12) Что касается попечителей, которые раньше в силу Леториева закона давались только при распущенности или при слабоумии, то он постановил, чтобы их получали все недостигшие совершеннолетия без указания причины.

XI. (1) Он оберегал государственные доходы и положил предел клевете ябедников, наложив пятно бесчестия на ложных доносчиков. Он презирал доносы, от которых могла бы обогащаться императорская казна. (2) Он придумал много благоразумных мероприятий относительно выдаваемого государством питания. Из числа сенаторов он выделил попечителей для многих городов, чтобы тем самым расширить круг сенаторских званий. (3) Во время голода он выдал италийским городам хлеб из Рима и вообще он проявлял заботу о снабжении хлебом. (4) Он всячески ограничивал зрелища, на которых выступали гладиаторы. Ограничил он и подарки актерам, приказав платить им по пяти золотых, притом с таким расчетом, чтобы ни один устроитель зрелища не давал больше десяти золотых. (5) С особенной тщательностью он следил за исправностью улиц в Риме и больших дорог. Он строго наблюдал за делом хлебного снабжения. (6) Он выказал заботу об Италии, назначив для нее судей[119] по примеру Адриана, который велел консулярам творить суд. (7) Доведенным до истощения испанцам он добросовестно помог, произведя вопреки предписаниям…[120] и Траяна набор среди италийцев. (8) Он добавил также законы относительно налога на наследство в размере одной двадцатой части,[121] относительно опекунства над вольноотпущенниками, относительно материнского имущества,[122] а также относительно доли детей в наследстве от матери; о том, чтобы сенаторы неиталийцы имели в Италии имущество в размере одной четвертой части своего состояния.[123] (9) Кроме того, он дал попечителям районов и дорог полномочия либо самим наказывать, либо отправлять для наказания к префекту Рима тех, кто требовал с кого-либо что бы то ни было сверх установленных пошлин. (10) Он скорее восстанавливал старое право, нежели вводил новое. Он всегда имел при себе префектов[124] и диктовал свои приговоры, сообразуясь с их авторитетными высказываниями и проектами. Преимущественно он пользовался указаниями законоведа Сцеволы.

XII. (1) К народу он обращался так, как это было принято в свободном государстве. (2) Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить к добру, богато наградить одних, оправдать – выказав снисходительность – других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших – превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых. (3) Так, когда некий Ветразин, пользовавшийся очень дурной славой, просил у него почетной должности, он посоветовал ему сначала освободиться от репутации, какую он имел у народа. Когда тот сказал ему в ответ, что он видит преторами многих из них, кто сражался вместе с ним на арене, император терпеливо вынес это замечание. (4) Избегая слишком поспешно карать людей, он не приказал претору, который очень дурно вел некоторые дела, сложить с себя преторскую должность, но разбор судебных дел поручил его сотоварищу. (5) Он никогда не проявлял пристрастия в пользу императорского казначейства, когда судил по делам, которые могли бы принести последнему выгоду. (6) Отличаясь твердостью, он в то же время был совестлив. (7) После возвращения его брата с победой из Сирии было постановлено присвоить им обоим имя отцов отечества, так как Марк в отсутствие Вера держал себя с необыкновенным тактом по отношению к сенаторам и всем прочим людям. (8) Кроме того, им обоим был поднесен гражданский венок,[125] а Луций просил, чтобы Марк вместе с ним справлял триумф; он просил также о том, чтобы сыновья Марка были названы Цезарями.[126] (9) Однако Марк был настолько умерен, что, хотя он и справил триумф вместе с Луцием, все же после его смерти он называл себя только Германским; это прозвище он приобрел на войне, которую вел сам. (10) В триумфальном шествии они везли с собой и детей Марка обоего пола, везли даже маленьких девочек. (11) В одеянии триумфаторов они смотрели на игры, назначенные по поводу триумфа. (12) Среди других доказательств человеколюбия Марка заслуживает особого упоминания следующее проявление его заботливости: он велел подкладывать для канатных плясунов подушки, после того как упало несколько мальчиков; с тех пор и доныне под веревкой протягивается сеть. (13) В то время, как шла Парфянская война, вспыхнула война с маркоманнами. Благодаря ловкости тамошних начальников начало ее долго оттягивалось, так что можно было по окончании восточной войны приступить к Маркоманнской. (14) По возвращении брата после пятилетнего отсутствия, намекнув народу во время царившего тогда голода на то, что предстоит война, он выступил в сенате, указывая на необходимость участия обоих императоров в Германской войне.

XIII. (1) Страх, вызванный войной с маркомаинами, был так велик, что Антонин решил призвать отовсюду жрецов, выполнить иноземные обряды, произвести всякого рода очищения Рима. (2) Из-за этого задержалось даже его отправление на войну, и он справил также лектистернии[127] по римскому обряду в течение семи дней. (3) Свирепствовала такая моровая язва,[128] что трупы увозились на повозках и двуколках. (4) Тогда Антонины установили очень суровые законы насчет погребений и могил: они запретили устраивать могилы как кому хочется.[129] Это правило соблюдается и доныне. (5) Моровая язва унесла много тысяч людей, и притом много видных лиц; самым выдающимся из них Антонин поставил статуи. (6) Так велико было его милосердие, что он приказал производить на государственный счет похороны умерших из простого народа. Один проходимец, искавший вместе с несколькими соучастниками удобного случая произвести грабежи в Риме, произнес с вершины фигового дерева на Марсовом поле речь перед толпой о том, что с неба падет огонь и будет конец света, если он, упав с дерева, превратится в аиста. Действительно в назначенный срок он упал с дерева и выпустил аиста, который был у него за пазухой. Когда его привели к императору и он во всем сознался, император простил его.

XIV. (1) Однако оба императора, облачившись в плащи полководцев, отправились на войну, в то время как виктуалы и маркоманны производили повсюду смятение, а другие племена, теснимые с севера варварами, начинали военные действия, если их не впускали в римские пределы. (2) Этот поход императоров принес немалую пользу уже тогда, когда они дошли до Аквилеи: ведь многие цари ушли назад со своими народами и перебили зачинщиков смятения. (3) Квады же, потеряв своего царя, заявили, что утвердят избрание нового царя не раньше, чем нашим императорам будет угодно признать его. (4) Так как многие из них направляли к легатам императоров посольства, прося прощения за отпадение, то Луций отправился дальше неохотно: (5) он полагал, что ввиду смерти префекта претория Фурия Викторина и гибели части войска следует возвратиться обратно. Марк же, считая, что бегство варваров и все прочие признаки их готовности отказаться от войны представляют собой обман с целью спасти себя от разгрома, грозившего им со стороны такой огромной военной силы, думал, что следует продолжать наступление. (6) Наконец, перейдя Альпы, они продвинулись дальше и устроили все, что им было нужно для охраны Италии и Иллирика. (7) По настойчивому требованию Луция было решено, чтобы Луций после отправки предварительного извещения сенату вернулся в Рим. (8) Но через два дня после того, как они двинулись в путь, Луций, сидя с братом в повозке, внезапно умер,[130] пораженный апоплексическим ударом.

XV. (1) Марк имел привычку во время циркового представления читать, слушать доклады, писать заключения. За это, говорят, он часто подвергался насмешкам[131] со стороны народа. (2) Большим влиянием при Марке и Вере пользовались вольноотпущенники Гемин и Агаклит. (3) Марк был человеком настолько благородным, что скрывал и оправдывал пороки Вера, хотя они причиняли ему глубокое огорчение. После его смерти он обожествил его. Его теток и сестер он поддержал и возвеличил, назначив им почести и содержание. Самого же Вера он почтил множеством священнодействий. (4) Он назначил ему фламина и товарищество антониновских жрецов и оказал ему все почести, какие полагаются обожествленным. (5) Но никто из государей не защищен от тяжкой клеветы, и даже о Марке ходила молва, будто он либо отравил Вера, разрезав свиную матку ножом, одна сторона которого была обмазана ядом, и дав съесть брату отравленный кусок, а себе оставив неотравленный; (6) либо убил его с помощью врача Посидиппа, который, как говорят, не вовремя пустил Веру кровь. После смерти Вера Кассий поднял восстание[132] против Марка.

XVI. (1) Марк в высшей степени благожелательно относился к своим: всех близких он осыпал всякими знаками почета, а своему сыну, хотя тот был преступным и грязным, он рано дал имя Цезаря, затем жреческую должность,[133] тотчас же после этого – звание императора,[134] участие в триумфах[135] и консульство.[136] (2) В это время без… император сыну шел в цирке пешком у триумфальной колесницы. (3) После смерти Вера Марк один управлял государством, (4) гораздо свободнее и полнее отдаваясь своим добродетельным наклонностям, так как ему не мешали уже ни заблуждения Вера, прикрывавшиеся притворной суровостью (это был его врожденный порок), ни его извращенный образ мыслей и наклонности, которые, главным образом, и вызывали неудовольствие Марка Антонина уже с первых дней его жизни. (5) Сам Марк отличался таким спокойствием духа, что выражение его лица никогда не менялось ни от горя, ни от радости: он был последователем стоической философии, которую он перенял от превосходных преподавателей и сам усваивал из различных источников. (6) Адриан наметил бы его, как говорят, себе в преемники, если бы этому не помешала его молодость. (7) Это видно из того, что он выбрал его затем для Антонина Пия как человека, достойного того, чтобы власть над Римской империей когда-нибудь перешла к нему.

XVII. (1) Итак, он управлял после этого римскими провинциями с необыкновенной умеренностью и добротой. Он с успехом вел войны против германцев. (2) Необыкновенную войну с маркоманнами, какой еще не бывало на памяти людей, он закончил доблестно и удачно, и притом в такое время, когда тяжкая моровая язва погубила много тысяч и среди народа, и среди воинов. (3) Таким образом, он освободил Паннонии от рабства, разгромив маркоманнов, сарматов, вандалов, а вместе с ними и квадов. В Риме, как мы уже сказали, он справил над ними триумф вместе со своим сыном Коммодом, которого он уже сделал Цезарем. (4) Истощив на эту войну всю свою казну, он даже не подумал требовать от провинциалов каких-нибудь чрезвычайных поборов. На форуме божественного Траяна он устроил торги принадлежавших императору предметов роскоши; он продал золотые, хрустальные, мурриновые бокалы, императорские сосуды, шелковую золоченую одежду жены, даже драгоценные камни, которые он нашел в большом количестве в потайной сокровищнице Адриана. (5) Эта распродажа длилась два месяца и было выручено столько золота, что он мог, закончив Маркоманнскую войну так, как он желал, дать покупщикам такое разрешение: кто хочет вернуть купленные вещи и получить назад деньги, пусть знает, что это позволено. И он не выказывал никакого неудовольствия ни против тех, кто не отдавал купленого, ни против тех, кто отдавал его. (6) Затем он дал высокопоставленным лицам позволение устраивать пиры с тем же убранством, какое было у него самого, и с одинаковой обслугой. (7) Устраивая народу зрелища, он был так щедр, что выпустил одновременно сто львов, которые были убиты стрелами.

XVIII. (1) Так он правил, окруженный всеобщей любовью, так что одни называли его братом, другие – отцом, третьи – сыном, как кому позволял возраст, и все любили его, и закончил он свои дни[137] на восемнадцатом году своего правления и на шестьдесят первом году жизни. (2) И так ярко проявилась любовь к нему в этот день императорских похорон, что никто не считал нужным горевать о нем, так как все были уверены, что, ниспосланный богами, он возвратился к богам. (3) Многие рассказывают, что до окончания похорон и сенат, и народ (чего не бывало ни раньше, ни впоследствии) не в разных местах, но собравшись вместе, нарекли его благодатным богом. (4) И этот столь великий и столь прекрасный человек, и в жизни и после смерти равный богам, оставил такого сына, как Коммод: если бы он был счастлив, то не оставил бы после себя сына. (5) Мало того, что люди разного возраста, разного пола, всякого состояния и звания воздавали ему божеские почести, святотатцем считался тот, кто не имел в своем доме его изображения, хотя по своим средствам мог или должен был иметь его. (6) И ныне еще во многих домах среди богов-пенатов стоят статуи Марка Антонина. (7) Немало было людей, которые, вещая, объявляли, что в сновидениях он предсказал им много верного о будущем. (8) Поэтому ему был воздвигнут храм, даны антониновские жрецы, товарищество, фламины и все то, что с древних времен назначалось обожествленным.

XIX. (1) Некоторые говорят – и это кажется правдоподобным, – что Коммод Антонин, его преемник и сын, родился не от него, а был плодом прелюбодеяния, и добавляют к этому такую, живущую в народной молве, сказочку. (2) Как-то раз Фаустина, дочь Пия и жена Марка, при виде проходивших мимо гладиаторов воспылала любовью к одному из них – и после долгих страданий, причиненных любовным недугом, призналась в своей любви мужу. (3) Когда Марк обратился к халдеям,[138] они дали совет убить этого гладиатора с тем, чтобы Фаустина омылась его кровью и потом возлегла с мужем. (4) Когда это было сделано, Фаустина, правда, освободилась от любви, (5) но на свет появился Коммод – скорее гладиатор, чем император: будучи императором, он выступал публично перед народом почти тысячу раз в гладиаторских боях, как это будет указано в его жизнеописании. (6) Этот рассказ считается правдоподобным на том основании, что сын столь безупречного государя отличался такими нравами, какие чужды даже любому учителю гладиаторов, любому актеру, любому из тех, кто выступает на арене, наконец, любому человеку, в котором, как в помойной яме, соединены всякая грязь и преступление. (7) Многие говорят и так, что Коммод – вообще плод преступной любви: ведь хорошо известно, что в Кайоте Фаустина выбирала себе любовников из матросов и гладиаторов. (8) Когда Марку Антонину говорили о ее поведении, предлагая развестись с ней, если он не хочет казнить ее, он, говорят, сказал: «Если я разведусь с женой, то нужно возвратить ей и приданое».[139] (9) А что другое могло считаться приданым, как не императорская власть, которую он получил от тестя, будучи им усыновлен по воле Адриана? (10) Но жизнь хорошего государя, его безупречность, уравновешенность и благочестие имеют такую силу, что ненависть, которую вызывают к себе его близкие, не может затмить его славы. (11) Словом, Марку Антонину не могли повредить ни его сын-гладиатор, ни распутная жена, так как он оставался всегда верен себе и ничьи нашептывания не могли его изменить. (12) И до нашего времени на него смотрят как на бога, каким он и Вам самим, святейший император Диоклетиан, казался и прежде, кажется и теперь: ведь Вы чтите его среди ваших божеств не так, как прочих, а особенно, и часто говорите, что своим образом жизни и милосердием вы хотите сравняться с Марком, превзойти которого в философии не мог бы сам Платон, если бы вернулся к жизни. Но об этом кратко и сжато.

XX. (1) Вот что произошло в правление Марка Антонина после смерти его брата. Прежде всего тело последнего было перевезено в Рим и похоронено в усыпальнице предков,[140] (2) ему были назначены божеские почести. Затем, выразив признательность сенату за обожествление брата, Марк незаметно намекнул, что все военные планы, благодаря которым были побеждены парфяне, принадлежали лично ему. (3) Кроме того, он добавил несколько слов, в которых намекнул, что теперь, наконец, он как бы приступит к управлению государством, так как удалился тот, кто обнаружил свою нерадивость. (4) И то, что говорил Марк, сенат понял именно так, что он, по-видимому, благодарит за смерть Вера. (5) Затем он щедро наделил правами, почестями и деньгами его сестер, родственников и вольноотпущенников. Ведь он относился всегда с необыкновенной внимательностью к тем мнениям, какие о нем высказывались, и старался всегда узнать правду, – что всякий говорит о нем, исправляя то, что, как казалось, вызывало справедливые упреки. (6) Отправляясь на Германскую войну, он, не выждав срока траура, выдал замуж свою дочь[141] за престарелого Клавдия Помпеяна, сына римского всадника, родом из Антиоха, человека не очень знатного (впоследствии он сделал его два раза консулом), (7) тогда как дочь Марка была Августой и дочерью Августы. Но этот брак был не по душе и Фаустине, и самой выдаваемой замуж.

XXI. (1) Когда мавры стали опустошать почти всю Испанию, против них успешно повели дело его легаты. (2) И когда в Египте воины-буколы причинили много бед, они были разбиты[142] Авидием Кассием, который впоследствии поднял мятеж. (3) В дни, предшествовавшие отправлению на войну, живя в уединении в своем пренестинском имении, он потерял своего семилетнего сына Вера Цезаря, у которого была вырезана опухоль под ухом. (4) Он горевал о нем только пять дней, даже утешал врачей, а затем вновь обратился к государственным делам. (5) Так как это были дни игр в честь Юпитера всеблагого и величайшего, он не захотел помешать им наложением общественного траура; он только приказал назначить умершему сыну статуи, чтобы проносить его изображение в торжественном шествии во время цирковых игр, а также вставить его имя в песню салиев. (6) Ввиду того, что моровая язва все еще продолжалась с прежней силой, он тщательнейшим образом восстановил почитание богов и, как это было сделано в Пуническую войну, снарядил на войну рабов, которых он назвал волонтерами,[143] по образцу волонов. (7) Вооружал он и гладиаторов, которых назвал «услужливыми». Он сделал воинами и разбойников Далмации и Дардании. Вооружил он и диогмитов. Он нанял также против германцев и вспомогательные отряды из германцев. (8) Кроме того, он со всей тщательностью подготовил легионы к Германской и Маркоманнской войнам. (9) Чтобы не накладывать тяжелого бремени на провинциалов, он, как мы сказали, устроил на форуме божественного Траяна аукцион дворцовых вещей, где, кроме одежд, бокалов и золотых сосудов, он продал статуи и картины великих мастеров. (10) При самом переходе через Дунай он истребил маркоманнов, а взятую ими добычу возвратил провинциалам.

XXII. (1) Все племена от пределов Иллирика до Галлии объединились; это были маркоманны, варисты, гермундуры и квады, свевы, сарматы, лакринги и буреи[144]… эти и другие вместе с виктуалами, созибы, сикоботы, роксоланы, бастерны, аланы, певкины, костобоки. Грозила война и с парфянами, и с британцами. (2) Много потрудившись и сам, он победил самые свирепые племена, причем воины подражали ему, а войско вели также легаты и префекты претория. Он принял сдавшихся ему маркоманнов и очень многих переселил в Италию. (3) Прежде чем что-либо сделать, он всегда – не только по военным делам, но и по гражданским – советовался с лицами, занимавшими высокое положение.[145] (4) Его любимым высказыванием было: «Справедливее мне следовать советам стольких столь опытных друзей, нежели стольким столь опытным друзьям повиноваться моей воле, воле одного человека». (5) Видимая суровость, проявлявшаяся и в его трудах на войне, и в его жизни, проистекавшая от его философской выучки, вызывала тяжкие нарекания, (6) однако злоречивым людям он отвечал либо устно, либо письменно. (7) Много знатных лиц погибло во время Германской, или Маркоманской, войны, вернее – войны с множеством племен (всем им он поставил статуи на форуме Ульпия).[146] (8) Поэтому друзья часто советовали ему удалиться от военных действий и вернуться в Рим. Но он презрел их советы и продолжал оставаться; ушел он не раньше, чем закончил все войны. (9) Проконсульские провинции он делал консульскими, а консульские – проконсульскими или преторскими в зависимости от требований войны.[147] (10) Смуту, поднявшуюся в области секванов, он прекратил, действуя строгостью и авторитетом. (11) Он привел в порядок испанские дела, которые пришли в расстройство из-за Лузитании. (12) Сына своего Коммода он вызвал к себе на границу и объявил его здесь совершеннолетним.[148] По этому случаю он произвел раздачу народу, а его самого раньше законного срока наметил в консулы.[149]

XXIII. (1) Он неохотно принимал сообщения о том, что префект Рима конфисковал чье-либо имущество. (2) Сам он при раздачах государственных средств проявлял величайшую бережливость, что заслуживает скорее похвалы, нежели порицания. (3) Но людям порядочным он давал деньги, городам, приходившим в упадок, оказывал помощь и там, где этого требовала необходимость, отменял подати и налоги. (4) Он дал строжайшее приказание, чтобы в его отсутствие об устройстве развлечений для римского народа заботились наиболее богатые люди. (5) Между прочим, когда он взял на войну гладиаторов, в народе были толки о том, что, отняв у народа развлечение, он хочет заставить народ заниматься философией. (6) Чтобы не мешать торговле, он велел показывать представления пантомимов попозже, а не в течение всего дня.[150] (7) Как мы сказали выше, были толки о любовных связях его жены с пантомимами, но в своих письмах он это опроверг. (8) Тот же Марк запретил ездить в пределах Рима верхом или в повозках. Он уничтожил общие для обоих полов бани.[151] Он обуздал распущенные нравы матрон и затных молодых людей. Он очистил священнодействия в честь Сераписа от пелузийской грубости. (9) Правда, были слухи и о том, что некоторые люди под личиной философии терзают государство и частных лиц, но он это опроверг.

XXIV. (1) У Марка Антонина было обыкновение подвергать всех обвиненных меньшим наказаниям, чем какие полагаются по законам, хотя иногда по отношению к явным преступникам, совершившим тяжкие преступления, он оставался неумолимым. (2) По уголовным делам, возбужденным против видных лиц, он производил расследование сам, проявляя при этом величайшую справедливость; он даже упрекал претора, слишком быстро разбиравшего дела обвиняемых, и приказывал ему вторично произвести расследование, говоря, что достоинство обвиняемых требует того, чтобы человек, который судит от имени народа, выслушал их. (3) Справедливость он соблюдал и по отношению к взятым в плен врагам. Бесконечное число пленных из разных племен он разместил на римской земле. (4) Своими молитвами он исторгнул молнию с неба против военной хитрости врагов, а для своих, когда они страдали от жажды, он испросил дождь,[152] (б) Он хотел создать провинцию Маркоманнию, хотел создать также и провинцию Сарматию;[153] (6) и он создал бы их, если бы в это же время на Востоке не поднял восстания Авидий Кассий, который провозгласил себя императором, как говорят некоторые, по желанию Фаустины, считавшей мужа безнадежно больным. (7) Другие – на том основании, что Кассий называл Марка божественным, говорят, что Кассий провозгласил себя императором, распустив ложный слух о смерти Антонина. (8) Антонин был не очень обеспокоен отложением Кассия и не применил к его близким никаких суровых мер. (9) Но сенат объявил его врагом, а его имущество было конфисковано в пользу государственного казначейства.

XXV. (1) Итак, оставив войну с сарматами и маркоманнами, он отправился против Кассия. (2) В Риме также были волнения, словно туда в отсутствие Антонина мог прибыть Кассий. Но Кассий был очень скоро убит, и голова его была принесена Антонину. (3) Однако Марк не радовался убийству Кассия и приказал похоронить его голову. (4) Войско убило также Мециана (сына Кассия), которому было поручено управление Александрией; ведь Кассий назначил себе и префекта претория, который тоже был убит. (5) Марк запретил сенату выносить суровые приговоры участникам отложения. (6) Вместе с тем, он просил в продолжение его правления не убивать ни одного сенатора, чтобы не запятнать его власть. (7) Тех, кто был сослан, он приказал вернуть, и лишь очень немногие центурионы оказались казненными. (8) Простил он и те города, которые стали на сторону Кассия, простил и антиохийцев, которые в угоду Кассию говорили много дурного о Марке. (9) Он отнял у них зрелища и запретил общественные собрания и всякого рода сходки; он послал направленный против антиохийцев очень суровый эдикт. (10) Об их мятежном настроении говорит и приведенная у Мария Максима речь, которую произнес Марк среди своих друзей. (11) Он не пожелал посетить Антиохию, когда отправлялся в Сирию, (12) не пожелал он посетить и Кипр, откуда родом был Кассий.

XXVI. (1) Он побывал в Александрии, милостиво обходясь с жителями города. Впоследствии, однако, он посетил и Антиохию. Он вел много переговоров с царями, закрепил мирные отношения со всеми прибывшими к нему царями и послами персов. (2) Он был очень дорог всем восточным провинциям; во многих он оставил следы своей философии. (3) У египтян он держал себя, как простой гражданин и философ, – во всех ученых собраниях, храмах, повсюду. Несмотря на то, что александрийцы высказывали много добрых пожеланий Кассию, он всех их простил и оставил у них свою дочь. (4) Он потерял свою Фаустину, которая умерла[154] от внезапно постигшей ее болезни в поселке Галале у подошвы Таврских гор. (5) Он просил сенат назначить Фаустине почести и храм и произнес похвальную речь, хотя молва упорно обвиняла ее в безнравственности. Антонин либо ничего не знал об этом, либо делал вид, что не знает. (6) Он учредил в честь своей умершей жены «фаустинианских девочек». (7) Он принес благодарность сенату за объявление Фаустины божественной: (8) она сопровождала его во всех летних походах, так что он называл ее «матерью лагерей». (9) Поселок, в котором умерла Фаустина, он сделал колонией ее имени и выстроил ей храм, но впоследствии этот храм посвятили Гелиогабалу. (10) По своей мягкости он позволил, но не приказывал убить Кассия. (11) Сын Кассия Гелиодор подвергся ссылке, другие получили право свободно выбрать место изгнания, а также часть своего имущества. (12) Дети Кассия получили больше половины отцовского имущества, кроме того им было подарено золото, серебро, а женщинам также и драгоценные украшения. Дочь Кассия Александрия и его зять Друнциан[155] получили право свободно передвигаться и были препоручены мужу тетки императора. (13) Во всяком случае, Марк горевал о смерти Кассия, говоря, что он хотел до конца своего правления не проливать крови сенаторов.

XXVII. (1) Устроив дела на Востоке, Марк прибыл в Афины и, чтобы доказать свою нравственную чистоту, принял посвящение в таинства Цереры[156] и один вошел в святилище. (2) Возвращаясь в Италию морским путем, он выдержал сильнейшую бурю. (3) Прибыв в Брундизий, он в Италии и сам оделся в тогу, и велел воинам быть в тоге; никогда в его правление воины не появлялись в военных плащах. (4) По прибытии в Рим он справил триумф, потом отправился в Лавиний. (5) Затем он присоединил к себе Коммода в качестве сотоварища по трибунским полномочиям.[157] Он произвел раздачу народу и устроил изумительные зрелища. Затем он исправил многое в гражданском управлении. (6) Он установил предел для расходов на гладиаторские бои. (7) Он постоянно повторял изречение Платона: «Государства процветали бы, если бы философы были властителями или если бы властители были философами».[158] (8) Своего сына он соединил браком с дочерью Бруттия Презента и свадьбу справил так, как она справляется у частных людей. По этому поводу он еще раз произвел раздачу народу. (9) Затем он отправился,[159] чтобы окончить войну, и, руководя военными действиями, умер, в то время как нравы его сына перестали соответствовать наставлениям Марка. (10) Он в течение трех лет вел войну с маркоманнами, гермундурами, сарматами и квадами и, проживи он еще один год, он. создал бы римские провинции из земель этих народов. (11) За два дня до своей смерти, допустив к себе своих друзей, он, говорят, высказал о сыне такое же суждение, какое высказал Филипп об Александре,[160] когда он дурно отозвался о последнем; и при этом он добавил, что он огорчен совсем не тем, что умирает, а тем, что оставляет после себя [такого][161] сына: (12) Коммод уже показал себя беспутным и жестоким.

XXVIII. (1) Смерть его была такова. Захворав, он призвал к себе сына и прежде всего попросил его не считать эту войну совершенно законченной, чтобы не казалось, что он действует во вред государству. (2) Когда сын ответил, что он прежде всего желает прекращения моровой язвы, Марк позволил ему действовать, как он хочет, но просил его подождать немного дней и не уезжать тотчас же. (3) Затем он перестал принимать пищу и питье, желая умереть, и тем усилил свою болезнь. (4) На шестой день он призвал своих друзей и беседовал с ними, смеясь над бренностью человеческих дел и выражая презрение к смерти; он говорил друзьям: «Что вы плачете обо мне, а не думаете больше о моровой язве и об общей смерти?». (5) Когда они хотели уйти, он, испустив стон, сказал: «Если вы уже покидаете меня, то я говорю вам последнее прости, уходя раньше вас». (6) Когда его спросили, кому он препоручает своего сына, он ответил: «Вам, если он будет того достоин, и бессмертным богам». (7) Войско, узнав о его болезни, испытало сильнейшую скорбь, так как он пользовался исключительной любовью. (8) На седьмой день его состояние ухудшилось. Он допустил к себе только сына, но и его тотчас же отпустил, боясь, как бы на него не перешла зараза. (9) Отпустив сына, он закрылся с головой, как бы желая заснуть, и ночью испустил дух. (10) Говорят, он желал смерти сына, так как предвидел, что тот будет таким, каким он и оказался после смерти отца; он боялся, как он сам говорил, что сын будет подобен Нерону, Калигуле и Домициану.

XXIX. (1) Ему ставили в вину то, что он выдвигал на разные высокие места любовников своей жены – Тертулла, Тутилия, Орфита и Модерата, хотя Тертулла он однажды застал завтракающим вместе с ней. (2) Имея его в виду, один актер, игравший на сцене раба, на вопрос глупого господина об имени любовника его жены, три раза сказал в присутствии Антонина «Тулл», а когда глупец продолжал спрашивать, он ответил: «Я уже сказал тебе трижды – Тулл[162] его имя». (3) Об этом было много толков в народе. Много говорили об этом и другие, порицая долготерпение Антонина. (4) Задолго до своей смерти, прежде чем отправиться на войну с маркоманнами, он клятвенно заявил в Капитолии, что с его ведома не был казнен ни один сенатор; при этом он сказал, что он сохранил бы жизнь даже тем, кто восстал против него, если бы все делалось с его ведома. (5) Ничего он так не боялся и ни с чем так не боролся, как с разговорами о его скупости; во многих письмах он опровергает такого рода обвинения. (6) Упрекали его и в том, что он умел притворяться и не был таким простодушным, каким хотел казаться или какими были Пий и Вер. (7) Ставили ему в вину и то, что он увеличил наглость придворных, не проводя время со своими друзьями и не приглашая их на пиры. (8) Он постановил причислить к богам своих родителей. Друзей своих родителей, даже тех, кто уже умер, он почтил статуями. (9) Он не сразу оказывал доверие ходатаям, но всегда долго расследовал, чтобы узнать правду. (10) После смерти Фаустины Фабия[163] всеми способами старалась выйти за него замуж, но он, имея столько детей и не желая навязать им мачеху, взял себе в наложницы дочь прокуратора своей жены.



I. (1) Знаю, что большинство писателей в своих исторических сочинениях описали жизнь Марка и Вера таким образом, что сначала познакомили читателей с жизнью Вера, имея в виду не ту последовательность, в какой они правили государством, а ту, в какой они жили. (2) Я же – ввиду того, что сначала принял власть Марк, а потом уже и Вер, который, правда, умер раньше Марка, – счел нужным описать сначала жизнь Марка, а затем – Вера. (3) Итак, Луций Цейоний Элий Коммод Вер Антонин,[164] который, по желанию Адриана, был назван Элием, а вследствие усыновления Антонином получил имена Вера и Антонина, не причисляется ни к хорошим государям, ни к дурным. (4) Про него известно, что он не выделялся особыми пороками, не отличался и достоинствами. Прожил он, не пользуясь вполне свободно своими правами государя, но находился при Марке, разделяя с последним – на одинаковых и равных правах – императорскую власть. Но распущенность нравов и чрезмерная склонность к разгульной жизни противоречила учению, которому следовал Марк. (5) Ведь он был простодушен и ничего не мог скрывать. (6) Родным отцом Вера был Луций Элий Вер, который, будучи усыновлен Адрианом, первый стал называться Цезарем и, достигнув такого положения, скончался. (7) Деды, прадеды и множество предков Вера были консулярами. (8) Родился Луций в Риме в преторство своего отца, за семнадцать дней до январских календ[165] – это дата рождения Нерона,[166] который достиг высшей власти. (9) Предки его со стороны отца были родом большей частью из Этрурии, а со стороны матери – из Фавенции.

II. (1) Происходя из этого рода, он, после усыновления его отца Адрианом, перешел в род Элиев и по смерти своего отца, Цезаря, оставался в семействе Адриана. (2) Последний велел Аврелию усыновить его, когда, заботясь о будущем своего потомства, он пожелал сделать своим сыном Пия, а внуком – Марка (3) с условием, чтобы Вер женился впоследствии на дочери Пия. Она была выдана за Марка ввиду неподходящего возраста Вера, как мы об этом рассказали в жизнеописании Марка. (4) Вер женился на дочери Марка – Луцилле. Воспитывался Вер в Тибериевом доме.[167] (5) Он слушал латинского грамматика Скавра, сына того Скавра,[168] который был грамматиком у Адриана, греческих грамматиков – Телефа, Гефестиона, Гарпократиона; риторов Аполлония, Целера Каниния и Герода Аттика; латинского ритора – Корнелия Фронтона; философов – Аполлония и Секста. (6) Всех их он очень любил и сам, в свою очередь, был любим ими, несмотря на то что он не отличался способностями к наукам. (7) Он любил в детстве писать стихи, а впоследствии – речи. Говорят, что он был лучшим оратором, нежели поэтом, а говоря по правде, – он был еще более плохим поэтом, нежели ритором. (8) Кое-кто утверждает, что он пользовался помощью даровитых друзей, а то, что написано им, как бы это ни оценивать, составлено для него другими; говорят, что в его окружении всегда было много красноречивых и образованных людей. (9) Воспитателем его был Никомед. Вер любил удовольствия, отличался чрезмерной веселостью; он был очень склонен ко всякого рода пристойным забавам, играм и шуткам. (10) Достигнув семилетнего возраста, он был переведен в семью Аврелиев и воспитывался там, имея перед глазами нравы и авторитетный пример Марка. Любил он охоту, борьбу в палестре и всякого рода упражнения, принятые у молодежи. (11) Во дворце императора он прожил в качестве частного лица двадцать три года.

III. (1) В тот день, когда Вер получил мужскую тогу, Антонин Пий освятил храм своего отца и проявил щедрость по отношению к народу. (2) Когда Вер в качестве квестора[169] давал народу зрелища, он сидел посередине между Пием и Марком. (3) После своего квесторства Вер сразу же был сделан консулом[170] вместе с Секстием Латераном. Спустя несколько лет он вторично был сделан консулом[171] вместе с братом Марком. (4) Но он долго был не у дел и не пользовался теми почестями, какими был наделен Марк. (5) Так, до своего квесторства он не заседал в сенате; во время путешествия он ехал не с отцом, а с префектом претория; ему не было дано никакого другого почетного звания, как только «сын Августа». (6) Он увлекался цирковыми играми, а также гладиаторскими боями. Несмотря на то, что его обуревала такая страсть к наслаждениям и излишествам, Пий держал его при себе, вероятно, потому, что Адриан, желая называть его своим внуком, приказал Пию усыновить его. Вообще Пий, как кажется, проявлял по отношению к нему чувство долга, а не любовь. (7) Однако Антонин Пий любил его простодушие и порядочное поведение и убеждал его следовать также примеру брата. (8) После смерти Пия Марк дал ему все – даже допустил к участию в императорской власти и сделал его своим соправителем, хотя сенат вручил власть ему одному.

IV. (1) Дав ему императорскую власть и предоставив трибунские полномочия, а затем наделив его консульским достоинством, Марк приказал называть его Вером, перенеся на него свое имя, тогда как до этого времени тот назывался Коммодом. (2) Луций, в свою очередь, в делах управления повиновался Марку как легат проконсулу или как наместник императору. (3) На первых порах Марк обращался к воинам с речью от имени обоих, и Вер, помня о совместном управлении, держал себя с достоинством и считался с примером Марка. (4) Но когда он отправился в Сирию, то там опозорил себя не только невоздержанным образом жизни, но и распутством и юношескими любовными похождениями. (5) Говорят также, что впоследствии, по возвращении из Сирии, он дошел до такой распущенности, что устроил у себя дома настоящий кабак, куда ходил даже после пира у Марка, причем его обслуживали там всякого рода мерзкие люди. (6) Рассказывают также, что он ночи напролет играл в кости, усвоив себе этот порок в Сирии, и дошел в своих пороках до того, что мог соперничать с Гаем, Нероном и Вителлием, шатался ночью по кабакам и лупанарам, закрыв голову обыкновенным капюшоном, какой носят в дороге, и пировал с разными проходимцами; затевал драки, скрывая от людей, кто он такой, и часто возвращался домой избитый, с синяками на лице и узнанный в кабаках, несмотря на свои старания остаться неизвестным.[172] (7) В трактирах он бросал крупные монеты, чтобы разбить ими чаши. (8) Он любил цирковых наездников, покровительствуя при этом партии зеленых.[173] (9) Он очень часто устраивал во время своих пиров гладиаторские бои, затягивая такие пиры на всю ночь и засыпая на пиршественном ложе, так что его поднимали вместе с подстилками и переносили в спальню. (10) Спал он очень мало, пищеварением обладал очень хорошим. (11) Марк, зная о нем все, делал вид, что ничего не знает, стыдясь упрекать брата.

V. (1) Рассказывают, между прочим, про один замечательный пир, устроенный Вером, на котором, прежде всего, присутствовало двенадцать человек, хотя есть известная поговорка о числе пирующих «Семеро – угощаются, девятеро – ругаются». (2) Каждому из гостей был подарен красивый раб, который прислуживал этому гостю; каждому были подарены распорядитель на пирах и поднос; далее, подарены были живые домашние и дикие птицы, а также четвероногие – тех пород, мясо которых подавалось за столом; (3) каждому были подарены также мурриновые и хрустальные александрийские чаши после каждого их употребления – столько раз, сколько пили; были подарены также золотые и серебряные бокалы, украшенные драгоценными камнями; были подарены даже венки, сплетенные из золотых лент вперемежку с несезонными цветами; были подарены и золотые сосуды с душистыми мазями, имевшие вид алебастровых баночек; (4) были подарены и повозки вместе с мулицами, погонщиками мулов и серебряной упряжью, чтобы гости возвращались с ними домой. (5) Пир этот обошелся, говорят, в шесть миллионов сестерциев. (6) Когда Марк услыхал об этом пире, он, говорят, испустил стон и пожалел о судьбе государства. (7) После пира до рассвета шла игра в кости. (8) Это произошло уже после Парфянской войны, на которую, говорят, Марк отправил его либо для того, чтобы он не бесчинствовал в Риме на глазах у всех, либо – чтобы приучить его во время путешествия к бережливости, либо – чтобы он, пережив ужасы войны, возвратился домой исправившимся, либо – чтобы он понял, наконец, что он – император. (9) Но в какой степени Марк достиг своей цели, – это может показать как образ жизни Вера вообще, так и тот пир, о котором мы рассказали.

VI. (1) О цирковых играх он заботился в такой степени, что часто по поводу их писал из провинции письма и получал ответы. (2) Даже присутствуя в цирке и сидя вместе с Марком, он подвергался оскорблениям со стороны голубых за то, что непристойнейшим образом покровительствовал их противникам. (3) Он сделал себе и носил с собой золотое изображение коня по кличке «Крылатый», принадлежавшего партии зеленых. (4) Он клал в ясли этому коню вместо ячменя изюм и орешки и приказывал покрывать его окрашенным в пурпур военным плащом и в таком виде приводить его к себе в Тибериев дворец. Когда этот конь пал, он соорудил ему гробницу на Ватиканском холме. (5) В честь этого коня впервые стали требовать для коней золотых монет или призов. (6) Конь этот был в таком почете, что партия зеленых часто требовала для него целый модий золотых. (7) Когда его отправляли на войну против парфян, Марк провожал его до Капуи. Предаваясь пьянству на всех виллах, Вер захворал и слег в Канузии. Брат поспешил туда, чтобы навестить его. (8) Много позорного и недостойного вскрылось в поведении Вера и во время этой войны: (9) когда был убит легат,[174] перебиты легионы, сирийцы замышляли отложиться и Восток подвергался опустошениям, он охотился в Апулии; у Коринфа и Афин он катался по морю с музыкой и пением и задерживался в каждом известном своими удовольствиями приморском городе Азии, Памфилии и Киликии.

VII. (1) Прибыв в Антиохию, он предался роскошному образу жизни. Между тем полководцы – Стаций Приск, Авидий Кассий и Марций Вер – в течение четырех лет закончили Парфянскую войну, дошли до Вавилона, Мидии и завоевали Армению. (2) Вер приобрел прозвание Армянского, Парфянского и Мидийского, и оно же было присвоено Марку, находившемуся в это время в Риме. (3) В продолжение четырех лет Вер проводил зиму в Лаодикее, лето – в Дафне,[175] остальную часть года – в Антиохии. (4) Он был предметом насмешек для всех сирийцев; сохранилось много шуток, сказанных ими на его счет в театре. (5) Во время сатурналий и в другие праздничные дни он всегда пускал выросших в его доме рабов в столовую. (6) Под влиянием уговоров своих приближенных он все же дважды направлялся к Евфрату. (7) Он также вернулся в Эфес, чтобы встретить свою жену Луциллу, отправленную к нему Марком, главным образом для того, чтобы сам Марк не явился вместе с ней в Сирию и не проведал о его постыдном поведении, так как Марк говорил в сенате, что он намерен сам проводить свою дочь в Сирию. (8) По окончании войны он отдал в управление царства – царям, а провинции – своим приближенным. (9) Затем он отправился в Рим для празднования триумфа, но неохотно, так как Сирию он оставлял с таким чувством, словно это было его царство. В Риме он справил триумф вместе с братом, приняв от сената те прозвания,[176] которые раньше получил, находясь среди войска. (10) Про него рассказывают, между прочим, что в Сирии он, по желанию своей любовницы,[177] обыкновенной продажной женщины, сбрил себе бороду. По этому поводу у сирийцев ходило много шуток на его счет.

VIII. (1) Было что-то роковое в том, что во все провинции, через которые он возвращался, и в самый Рим он, казалось, приносил с собой заразу. (2) Моровая язва, говорят, появилась сначала в Вавилонии, где в храме Аполлона из золотого ящика, случайно разрубленного одним воином, вырвался тлетворный дух и затем распространился по земле парфян и по всему миру. (3) Это произошло не по вине Луция Вера, а по вине Кассия, вероломно захватившего Селевкию, которая приняла наших воинов, как своих друзей. (4) Однако римлян оправдывает, среди других писателей, также и Квадрат,[178] написавший историю Парфянской войны; он обвиняет жителей Селевкии, которые первыми нарушили клятву верности. (5) Вер питал к Марку такое уважение, что пожелал присвоенные ему прозвания разделить с Марком в день триумфа,[179] который они совместно справили. (6) Но по возвращении с Парфянской войны он стал относиться к брату с меньшим почтением, проявляя предосудительную уступчивость по отношению к вольноотпущенникам и во многих случаях распоряжаясь независимо от брата. (7) Вдобавок ко всему этому, он вывез из Сирии актеров, словно это были какие-то цари, привезенные для триумфа. Самым замечательным из них был Максимин, которого он нарек именем Париса. (8) Кроме того, Вер построил на Клавдиевой дороге виллу, пользовавшуюся очень дурной славой. Там он в течение многих дней кутил среди необыкновенной роскоши со своими вольноотпущенниками и друзьями Париса, присутствие которых не стесняло его ни в каком отношении. (9) Он пригласил и Марка, который прибыл, чтобы показать брату почтенный и достойный подражания образец безупречных нравов. В течение пяти дней пребывания на этой вилле Марк все время занимался расследованием судебных дел, между тем как его брат либо пировал, либо готовился к пирам. (10) Был у Вера и актер Агрипп, по прозвищу Мемфий, которого он привез из Сирии как трофей Парфянской войны, назвав его Аполавстом. (11) Привез он с собой и музыкантш, игравших на струнных инструментах, и флейтистов, и мимических актеров, и шутов, и фокусников, и всякого рода рабов, какие составляют утеху Сирии и Александрии. Казалось, он закончил войну, которая велась не против парфян, а против актеров.

IX. (1) Что такое расхождение в образе жизни и многое другое поселило между Марком и Вером вражду – это не было очевидной истиной, а служило предметом тайных слухов. (2) В особенности показателен следующий случай. Марк послал в Сирию на правах легата некоего Либона, своего двоюродного брата. Либон держал себя там заносчиво, как не подобает порядочному сенатору, и говорил, что в случае какого-нибудь сомнения он будет писать своим братьям. Находившийся там Вер не мог этого выносить. Либон неожиданно захворал и умер при почти явных признаках отравления. Тогда некоторым, но не Марку, показалось, что его коварно убил Вер. Этот случай еще больше усилил слухи о неладах между Марком и Вером. (3) Большое влияние на Вера оказывали, как мы об этом говорили в жизнеописании Марка, вольноотпущенники Гемин и Агаклит. (4) За последнего Вер, против воли Марка, выдал замуж вдову Либона; когда Вер справлял эту свадьбу, Марк не принимал участия в брачном пиршестве. (5) Были у Вера и другие бесчестные вольноотпущенники, например Кед, Эклект и прочие. (6) Всех их Марк после смерти Вера удалил под предлогом того или иного почетного назначения, удержав при себе только Эклекта, который впоследствии убил его сына Коммода. (7) Так как Марк не желал ни посылать Луция на Германскую войну одного, ни оставлять его одного в Риме из-за беспутной жизни, то они отправились вместе, прибыли в Аквилею (8) и, несмотря на нежелание Вера, переправились через Альпы. Когда они были в Аквилее, Вер проводил время только на охоте и на пирах, а Марк принял на себя все заботы. (9) Об этой войне, – во время которой с одной стороны действовали послы варваров, просивших о мире, а с другой, наши полководцы, – мы очень подробно говорили в жизнеописании Марка. (10) По окончании войны в Паннонии императоры, по настоянию Луция, возвратились в Аквилею, и так как Луций скучал по городским удовольствиям, они поспешили в Рим. (11) Но неподалеку от Альтина Луция внезапно постигла болезнь, называемая апоплексией; его сняли с повозки, пустили кровь и затем доставили его в Альтин. Прожив три дня и потеряв способность говорить, он скончался[180] в Альтине.

X. (1) Были толки о том, будто он вступил когда-то в преступную связь со своей тещей Фаустиной и будто он погиб оттого, что его теща Фаустина коварно подсыпала ему в устрицы яд за то, что он выдал ее дочери тайну своей связи с матерью. (2) Впрочем, возникли и те толки, которые изложены в жизнеописании Марка и противоречат характеру жизни этого человека. (3) Многие приписывают отравление Вера его жене по той причине, что Вер слишком благоволил к Фабии, могущество которой его жена Луцилла не могла выносить. (4) Между Луцием и сестрой его Фабией была действительно столь большая дружба, что шел слух, будто они сговорились лишить жизни Марка. (5) Когда вольноотпущенник Агаклит выдал этот их замысел Марку, Фаустина поспешила устранить Луция, боясь, как бы он не предупредил ее. (6) Вер отличался красивым телосложением, ласковым выражением лица, отпускал бороду почти так же, как это делают варвары, был высок, а наморщенный лоб придавал ему почтенный вид. (7) Говорят, что он так заботился о своих золотистых волосах, что посыпал голову золотыми блестками, чтобы волосы у него еще больше отливали золотом. (8) Речь у него была затрудненная. Он страстно любил игру в кости. Он вел всегда беспутный образ жизни и во многих отношениях напоминал Нерона, но без его жестокости и издевательств. (9) Среди других предметов роскоши была у него хрустальная чаша, которую он называл «Крылатый» в честь любимого коня; величина ее превышала норму, какую может выпить человек.

XI. (1) Прожил он сорок два года. Был императором – совместно с братом – одиннадцать лет.[181] Тело его похоронено в гробнице Адриана, в которой погребен и родной отец его – Цезарь. (2) Известен рассказ, совершенно не вяжущийся с образом жизни Марка, будто он предложил Веру кусок свиной матки, обмазанный ядом, отрезав этот кусок ножом, на одной стороне которого был яд. (3) Но преступно думать так о Марке, хотя бы замыслы и поступки Вера и заслуживали такой кары. (4) Мы не оставим этих толков без обсуждения, но целиком отбрасываем их как опровергнутые и неосновательные, так как после Марка до наших дней – кроме вашей милости, Диоклетиан Август, – даже сама лесть не могла бы создать такого императора.



I. (1) Авидий Кассий, по мнению некоторых, происходил, как говорят, со стороны матери из фамилии Кассиев; отцом его был Авидий Север,[182] человек новый,[183] служивший сначала центурионом, а впоследствии достигший очень высоких должностей. (2) О нем с уважением упоминает в своей истории Квадрат и утверждает, что это был человек выдающийся, необходимый для государства, которого высоко ставил сам Марк; (3) ведь он погиб, по воле рока, как передают, уже в правление Марка. (4) Этот Кассий, происходивший, как мы сказали, из рода Кассиев, – тех самых, которые вступили в заговор против Гая Юлия, тайно ненавидел императорскую власть и не мог выносить самого слова «император». Он говорил, что нет ничего более тяжкого, чем слово «император», потому что государство может избавиться от императора только путем замены его другим императором. (5) Говорят, наконец, что он еще в юности пытался отнять власть государя у Пия, но благодаря отцу, человеку безупречному и почтенному, это стремление его к тирании не было обнаружено; однако начальники всегда считали его подозрительным. (6) Что он строил козни против Вера – об этом сообщается в письме самого Вера к Марку, которое я здесь помещаю. (7) Из письма Вера: «Авидий Кассий жаждет, как мне кажется, императорской власти, что стало известным уже при моем деде – твоем отце.[184] Я желал бы, чтобы ты приказал наблюдать за ним. (8) Все наше ему не нравится. Он собирает себе значительные средства. Над нашими письмами он смеется. Тебя он называет философствующей старушонкой, а меня расточительным дураком. Подумай о том, что следует предпринять. (9) Я не питаю ненависти к этому человеку, но ты подумай о том, что ты оказываешь плохую услугу себе и своим детям, имея среди лиц, носящих военньш пояс, такого человека, которого воины с удовольствием слушают, с удовольствием видят».

II. (1) Ответ Марка на письмо Вера по поводу Авидия Кассия: «Я прочитал твое письмо, в котором больше беспокойства, нежели императорского достоинства; оно не сообразно с обстоятельствами нашего правления. (2) Ведь если ему суждено свыше стать императором, то мы не сможем убить его, хотя бы и желали этого. Ты знаешь изречение твоего прадеда:[185] «Никто еще не убил своего преемника». Если же не суждено, то без проявлений жестокости с нашей стороны он сам попадется в сети, расставленные ему судьбой. (3) Добавь к этому еще и то, что мы не можем объявить виновным человека, которого никто не обвиняет и которого, как ты сам говоришь, любят воины. (4) Затем, сущность дел об оскорблении величества такова, что даже те, чья виновность доказана, кажутся жертвами насилия. (5) Ведь ты сам знаешь, что сказал твой дед Адриан: «В жалком положении находятся императоры: ведь только после того, как они убиты, люди могут поверить, что заговор с целью захватить тираническую власть действительно существовал». (6) Я предпочел взять в качестве примера Адриана, а не Домициана, который, говорят, первый сказал эти слова,[186] так как самые лучшие выражения в устах тиранов не имеют того значения, какое они должны были иметь. (7) Итак, пусть Авидий ведет себя как хочет, тем более, что это – хороший полководец, строгий, храбрый и необходимый для государства. (8) Что же касается твоих слов о том, чтобы смертью его предохранить моих детей, то пусть уж совсем погибнут мои дети, если Авидий заслужит большую любовь, чем они, и если для государства будет полезнее, чтобы был жив Кассий, а не дети Марка». Вот что о Кассии писал Вер и что – Марк.

III. (1) Мы кратко расскажем о природных качествах и нравах этого человека. Ведь немногое можно узнать о тех, чью жизнь никто не осмеливается осветить из страха перед теми, кем они были сломлены. (2) Мы добавим рассказ о том, как он достиг императорской власти, как погиб и где потерпел поражение. (3) Ведь я поставил себе целью, Диоклетиан Август, описать жизнь всех, кто по праву или не по праву носил императорское звание, для того чтобы ты, Август, знал всех порфироносцев. (4) Нрав Авидия был таков: иногда он казался человеком свирепым и грубым, а иногда кротким и мягким; часто проявлял набожность, а в иных случаях высказывал пренебрежение к священным обрядам, был жаден до вина и в то же время мог быть воздержанным, любил хорошо поесть и терпеливо переносил голод, страстно предавался любовным утехам и почитал целомудрие. (5) Некоторые называли его Катилиной; он был доволен, что его так называли, и говорил, что он действительно будет Сергием, если убьет диалогиста, разумея под этим именем Антонина, (6) который уже настолько прославился как философ, что к нему, – когда он собрался на войну с маркоманнами и все боялись, как бы не произошло чего-либо, предопределенного судьбой, – обратились с просьбой, не из лести, а совершенно искренне, преподать наставления в философии. (7) И Марк не устрашился: в продолжение трех дней он занимался рассуждениями в форме парэнезы, то есть увещаний. (8) Кроме того, Авидий Кассий держал войско в строгой дисциплине и желал, чтобы его называли Марием.

IV. (1) Раз мы начали говорить о его строгости, следует сказать, что существует множество свидетельств скорее о его жестокости, чем о строгости. (2) Прежде всего, тех воинов, которые силой отнимали что-нибудь у провинциалов, он распинал на кресте в тех местах, где они провинились. (3) Он даже первый придумал такого рода казнь: ставил громадный столб высотой в восемьдесят и сто футов и осужденных на казнь привязывал к нему, начиная с верхнего конца бревна и до нижнего, – у нижнего конца разводил огонь; одни сгорали, другие задыхались в дыму, иные умирали в разнообразных муках, а иные – от страха. (4) Иногда, сковав вместе по десяти человек, он приказывал топить их в проточной воде или в море. (5) У многих дезертиров он отсекал руки, другим перебивал голени и подколенные чашечки и говорил, что оставленный в живых искалеченный преступник служит лучшим примером, чем убитый. (6) Когда он вел войско и вспомогательный отряд без его ведома, по распоряжению своих центурионов, перебил три тысячи сарматов, беспечно расположившихся на берегах Дуная, и возвратился к нему с огромной добычей, причем центурионы надеялись получить награду за то, что они, имея очень небольшой отряд, перебили стольких неприятелей, тогда как трибуны бездействовали и даже ничего не знали об этом деле, – Авидий велел схватить этих центурионов и распять на кресте, применив к ним вид казни, предназначенный для рабов, – чему до него не бывало примера. Он сказал, что могло бы случиться так, что там была бы устроена засада и тогда пропало бы всякое уважение к Римскому государству. (7) Когда в войске возник крупнейший мятеж, он вышел обнаженный, прикрытый одним только набедренником, и сказал: «Пронзите меня, если смеете, и добавьте к нарушению дисциплины преступление». (8) Все присмирели, так как он внушал к себе страх тем, что сам не устрашился. (9) Этот случай сильно поднял дисциплину в римском войске, а на варваров нагнал такой страх, что они стали просить у Антонина, который был далеко, мира на сто лет. Они увидели, что по приговору римского полководца осуждены на казнь даже те, кто победил незаконно.

V. (1) О многих жестоких мерах, принятых Кассием против своеволия воинов, рассказано у Эмилия Партениана, который написал историю всех лиц, стремившихся к тирании, начиная с самых древних времен. (2) Он подвергал наказанию розгами на площади или казнил посреди лагеря, отрубая голову тем, кто этого заслуживал, а многим отсекал руки. (3) Во время походов он запрещал воину иметь при себе что-нибудь, кроме сала, солдатских сухарей и винного уксуса, а если находил что-либо другое, то подвергал роскошествовавшего тяжкому наказанию. (4) Об этом сохранилось следующее письмо божественного Марка к своему префекту: (5) «Я поручил Авидию Кассию сирийские легионы, утопающие в роскоши и усвоившие нравы Дафны;[187] Цезоний Вектилиан, как он сам написал мне, убедился в том, что все легионеры моются в теплых ваннах. (6) Думаю, что я не сделал ошибки, если ты знаешь Кассия, человека Кассиевой строгости и дисциплины. (7) Ведь воинами можно управлять только при помощи строгой дисциплины. Ты знаешь стих, написанный хорошим поэтом и часто всеми повторяемый: «Римской державы оплот – мужи и обычаи предков».[188] (8) Ты только обильно снабди эти легионы провиантом, который, я уверен, не пропадет даром, если я хорошо знаю Авидия». (9) От префекта Марку: «Правильно ты решил, мой владыка, что назначил Кассия начальником сирийских легионов. (10) Ведь для воинов, поддавшихся греческому влиянию, наиболее полезным является очень суровый человек. (11) Он, конечно, отучит воинов от теплых ванн и сорвет у них все цветы и с головы, и с тела, и с груди. (12) Все продовольствие заготовлено. При хорошем полководце ни в чем не бывает недостатка; при нем немного и требуется, немного и расходуется».

VI. (1) И Кассий оправдал составившееся о нем мнение. Он немедленно велел объявить перед строем и вывесил уведомление на стенах о том, что если кто-нибудь опоясанный будет обнаружен в Дафне, то возвратится назад распоясанным. (2) Через каждые семь дней он осматривал вооружение солдат, а также их одежды, обувь и поножи. Он удалил из лагеря все, что способствует изнеженности, и объявил, что если нравы воинов не исправятся, то зимой они будут жить в кожаных палатках. И действительно, они прожили бы так, если бы образ жизни их не стал лучше. (3) Через каждые семь дней происходили военные упражнения всех воинов: они пускали стрелы и производили упражнения с оружием. (4) Он считал прискорбным то обстоятельство, что воины не занимаются упражнениями, тогда как атлеты, охотники и гладиаторы постоянно упражняются; предстоящий воинам труд был бы для них более легким, если бы он стал для них привычным.[189] (5) Итак, подняв дисциплину, он прекрасно вел порученное ему дело[190] в Армении, Аравии, Египте и был любим всеми жителями Востока, а в особенности антиохийцами, (6) которые даже сочувствовали захвату им императорской власти, как сообщает Марий Максим в жизнеописании божественного Марка. (7) Когда в Египте воины-буколы причинили много бед, они были укрощены им же, как сообщает тот же Марий Максим во второй книге выпущенного им жизнеописания Марка Антонина.

VII. (1) Он объявил себя на Востоке императором, как говорят некоторые, по желанию Фаустины, которая уже не надеялась, что Марк проживет долго, и опасалась, что она одна не сможет защитить своих малолетних детей, и кто-нибудь, захватив место императора, устранит с дороги этих малолетних. (2) Другие же говорят, что Кассий – с целью склонить на свою сторону любивших Марка воинов и провинциалов – употребил такую хитрость и объявил, что Марк окончил свои дни. (3) Ведь говорят, что он провозгласил Марка божественным, чтобы смягчить скорбь о нем. (4) Почувствовав себя императором, он немедленно назначил префектом претория того, кто надел на него знаки императорского достоинства. Сам он был убит против воли Антонина войском, которое – против воли Антонина и без его ведома – погубило и Мециана, получившего в управление Александрию и вступившего в соглашение с Кассием в надежде разделить с ним власть. (5) Узнав о восстании, Антонин не очень разгневался и не применил к детям и близким Кассия никаких суровых мер. (6) Сенат объявил Кассия врагом и конфисковал его имущество. Антонин не пожелал, чтобы оно поступило в его частную казну, и вследствие этого оно, по указанию сената, перешло к государственному казначейству. (7) В Риме царил страх. Говорили, что Авидий Кассий в отсутствие Антонина, горячо любимого всеми, кроме прожигателей жизни, прибудет в Рим и – подобно тирану – разграбит его, главным образом, из ненависти к сенаторам, которые объявили его врагом и конфисковали его имущество. (8) Любовь к Антонину проявилась особенно в том, что убийство Авидия вызвало одобрение со стороны всех, кроме антиохийцев. (9) Но сам Марк не приказывал, а лишь допустил, чтобы убили Кассия, так что для всех было ясно, что он пощадил бы Кассия, если бы это зависело только от него.

VIII. (1) Когда Антонину принесли голову Кассия, он не возликовал, не возгордился, но, наоборот, даже скорбел о том, что у него отняли случай проявить милосердие. Он говорил, что предпочел бы, чтобы Кассия взяли живым, чтобы иметь возможность, упрекнув его за забвение оказанных ему благодеяний, сохранить ему жизнь. (2) Когда кто-то сказал, что Антонин заслуживает укоров за свою снисходительность по отношению к врагу, к его детям, близким и ко всем уличенным соумышленникам человека, стремившегося к тирании, причем укорявший добавил: «А что, если бы победил тот?» (3) Марк, говорят, сказал: «Не так плохо мы почитали богов и не так плохо живем, чтобы он мог победить нас». Перечисляя затем всех императоров, которые были убиты, он сказал, что имелись причины, по которым они заслуживали быть убитыми, и что ни один хороший император не был так просто побежден тираном и не был убит. (4) Он говорил, что Нерон заслуживал смерти, Калигула должен был погибнуть, Отон и Вителий даже не хотели быть императорами. (5) О [Пертинаксе и][191] Гальбе[192] он думал то же и говорил, что скупость в императоре – ужаснейшее зло. (6) Но ни Август, ни Траян, ни Адриан, ни его отец не могли быть побеждены теми, кто поднимал восстания, хотя таковых и было много, и они погибли вопреки воле государей и без их ведома. (7) Антонин сам просил сенат не принимать суровых мер против участников отложения; в это же время он просил не подвергать казни в его правление ни одного сенатора, чем и снискал себе величайшую любовь; (8) наконец, когда очень небольшое число центурионов подверглось наказанию, он приказал возвратить сосланных.

IX. (1) Антиохийцев, которые стали на сторону Авидия Кассия, Марк не наказал;[193] он простил и их, и другие города, которые поддерживали Кассия. Хотя вначале он сильно разгневался на антиохийцев и отменил у них зрелища и много других привилегий города, но впоследствии он все это им вернул. (2) Детям Авидия Кассия Антонин [Марк] подарил половину отцовского имущества, причем дочерей наделил золотом, серебром и драгоценными камнями. (3) Дочери Кассия Александрии и зятю его Друенциану[194] он предоставил право свободно передвигаться, куда они пожелают. (4) И жили они не как взятые у тирана заложники, а как люди сенаторского сословия, в полной безопасности. Он запретил даже в ссоре попрекать их несчастьем их дома и осудил некоторых людей, которые дерзко обращались с ними. Он даже сам препоручил их мужу своей тетки. (5) Тот, кто желает знать эту историю во всех подробностях, пусть прочитает вторую книгу Мария Максима о жизни Марка, где он рассказывает о том, как правил Марк, уже оставшись один после смерти Вера. (6) Именно тогда Кассий и поднял восстание, как видно из письма Марка, посланного Фаустине. Вот его копия: (7) «Вер писал мне правду об Авидии, что тот желает быть императором. Я думаю, ты слышала, что сообщали о нем вестовые Вера. (8) Приезжай в альбанскую усадьбу, чтобы с согласия богов, переговорить обо всем. Не бойся». (9) Отсюда ясно, что Фаустина ни о чем не знала; между тем как Марий, желая очернить ее, утверждает, что Кассий присвоил себе императорскую власть при ее содействии. (10) Существует и ее собственное письмо мужу, где она побуждает Марка сурово наказать Авидия. (11) Копия письма Фаустины Марку: «Завтра я сама спешно выеду в альбанскую усадьбу, согласно твоему приказу. Но я убедительно прошу тебя, если ты любишь своих детей, самым суровым образом расправиться с этими повстанцами. (12) И полководцы, и воины привыкли действовать преступно, если их не подавить, то они сами будут подавлять».

X. (1) Также другое письмо той же Фаустины Марку: «Моя мать Фаустина убеждала твоего отца Пия – во время отложения Цельза[195] – проявить любовь прежде всего по отношению к своим, а затем уже к чужим. (2) Ведь нельзя назвать любящим того императора, который не думает о своей жене и детях. (3) Ты видишь сам, в каком возрасте наш Коммод. Зять же наш Помпеян стар и не уроженец Рима. (4) Подумай, как поступить с Кассием и его сообщниками. (5) Не давай пощады людям, которые не пощадили тебя и не пощадили бы меня и наших детей, если бы победили. (6) Сама я скоро последую за тобой. Я не могла приехать в формийскую усадьбу, так как хворала наша Фадилла. (7) Но если я не застану тебя в Формиях, то проеду в Капую. Этот город может помочь восстановлению и моего здоровья и здоровья наших детей. (8) Прошу тебя прислать в формийскую усадьбу врача Сотерида. Я совсем не доверяю Пизитею, который не умеет лечить маленькую девочку. (9) Кальпурний передал мне запечатанное письмо. Ответ на него, если не будет какой-нибудь задержки, пришлю через старого евнуха Цецилия, человека, как ты знаешь, верного. (10) Ему я поручу на словах передать тебе, что, по слухам, распространяют о тебе жена Авидия Кассия, его дети и зять».

XI. (1) Из этих писем можно понять, что Фаустина не была сообщницей Кассия, что она даже побуждала мирно расположенного и помышлявшего о милосердии Антонина применить суровое наказание и настаивала на необходимости такой кары. (2) Что ответил ей Антонин, покажет следующее письмо: (3) «Ты, моя Фаустина, благоговейно блюдешь интересы своего мужа и наших детей. Ведь я прочитал в формийской усадьбе твое письмо, в котором ты советуешь мне сурово покарать сообщников Авидия. (4) Но я пощажу и детей его, и зятя, и жену и напишу сенату, чтобы и он не производил слишком тяжелой конфискации имущества и не подвергал их жестокому наказанию. (5) Ведь ничто в такой степени не возвышает римского императора в глазах разных народов, как его милосердие. (6) Оно сделало Цезаря богом, оно сделало Августа священным, оно же – главным образом – и твоего отца украсило прозванием „Пий“. (7) Если бы придерживались моего взгляда на войну, то и Авидий не был бы убит. (8) Будь поэтому спокойна:

Храним богами я, моя набожность

Богам по сердцу.[196]

Нашего Помпеяна я назначил консулом на следующий год».[197] Так писал Антонин супруге.

XII. (1) Важно знать, какое обращение он послал в сенат. (2) Из обращения Марка Антонина: «В ответ на Ваши поздравления с победой я назначаю консулом, отцы сенаторы, моего зятя, – я говорю о Помпеяне, которого, по его возрасту, давно следовало бы наградить консульством, если бы не оказывалось в это время храбрых мужей, которым надо было воздать то, что они заслужили от государства. (3) Теперь, что касается отложения Кассия, то я прошу и умоляю вас, отцы сенаторы, оставить вашу строгость, уступить моему, или вернее, вашему человеколюбию и милосердию; пусть сенат не предает казни ни одного человека. (4) Пусть никто из сенаторов не будет наказан, пусть не прольется кровь ни одного благородного человека, пусть сосланные возвратятся и пусть те, у кого было конфисковано имущество, получат его обратно. (5) О, если бы у меня была возможность вернуть к жизни многих даже из подземного царства! Ведь люди никогда не одобряют, если император мстит за свои личные огорчения; чем мщение справедливее, тем более жестоким оно кажется. (6) Поэтому мы должны простить детей Авидия Кассия, его зятя и жену. Но что я говорю „простить!“ Ведь они ничего не сделали. (7) Итак, пусть они живут в безопасности, зная, что они живут в правление Марка. Пусть они живут, владея каждый своей долей имущества родителей, пусть пользуются золотом, серебром, нарядами. Пусть они будут богаты, пусть живут в безопасности, пусть передвигаются куда хотят, пусть живут на свободе, пусть разнесут среди всех народов молву об этом примере моего и вашего милосердия. (8) Невелика еще эта милость, отцы сенаторы, – простить детей и жен людей, объявленных вне закона. (9) Но я прошу вас избавить и сообщников, принадлежащих к сенаторскому и всадническому сословиям, от казни, от конфискации имущества, от страха, от позора, от ненависти, – словом от всяких обид и сделать так, чтобы в мое время (10) человек, обвиненный в стремлении к тирании, если он пал во время беспорядков, считался бы просто убитым».

XIII. (1) Это проявление его милосердия вызвало в сенате такие возгласы: (2) «Благочестивый Антонин, да хранят тебя боги! Милосердный Антонин, да хранят тебя боги! Ты пожелал того, что было позволительно, мы сделали то, что подобало сделать! (3) Мы просим законной власти для Коммода! Обеспечь сильную власть своему потомству! Сделай, чтобы дети наши жили в безопасности! (4) Никакое насилие не может причинить вред доброму правлению! Мы просим трибунской власти для Коммода Антонина! Мы просим, чтобы ты был с нами! (5) Хвала твоей философской мудрости, твоей терпимости, твоей учености, твоему благородству, твоей незлобивости! Ты побеждаешь своих недругов, одолеваешь врагов, – боги да хранят тебя!» и прочее. (6) Итак, потомки Авидия Кассия жили в безопасности и допускались к почетным должностям. (7) Но Антонин Коммод после смерти своего божественного отца приказал всех их сжечь живыми как уличенных в интригах. (8) Вот все, что мы узнали об Авидий Кассии. (9) Нрав его, как мы сказали выше, всегда отличался переменчивостью, но с большим уклоном в сторону суровости и жестокости. (10) Если бы он удержал в своих руках императорскую власть, то он был бы не только милосердным, но добрым, но полезным для государства и превосходным императором.

XIV. (1) Сохранилось его письмо, написанное им, когда он уже был провозглашен императором, своему зятю такого содержания: (2) «Несчастно государство, терпящее этих людей, питающих страсть к наживе, и богатых. (3) Несчастен Марк – человек, конечно, очень хороший: желая прослыть милосердным, он позволяет жить на свете тем, чьего образа жизни он сам не одобряет. (4) Где Луций Кассий, имя которого мы напрасно носим? Где знаменитый Марк Катон Цензор? Где вся строгость нравов наших предков? Она давно уже погибла, теперь ее даже не ищут. (5) Марк Антонин философствует и занимается исследованием об элементах, о душах, о том, что честно и справедливо, и не думает о государстве. (6) Ты видишь сам, что нужно много мечей, много приговоров, чтобы государство вернулось к прежнему укладу. (7) Горе мне с этими наместниками провинций – неужели я могу считать проконсулами или наместниками тех, кто полагает, что провинции даны им сенатом и Антонином для того, чтобы они жили в роскоши, чтобы они обогащались! (8) Ты слышал, что префект претория у нашего философа, человек, позавчера еще нищий и бедный, вдруг стал богачом. Откуда это богатство, как не из крови самого государства и достояния провинциалов? Ничего, пусть они будут богаты, пусть будут состоятельны, все равно они наполнят государственную казну. Только бы боги покровительствовали правому делу: последователи Кассия возвратят верховную власть государству». Это письмо показывает, каким он был бы строгим и суровым императором.



I. (1) О родителях Коммода Антонина достаточно сказано в жизнеописании Марка Антонина. (2) Он родился[198] в Ланувии вместе с братом Антонином (они были близнецами) накануне сентябрьских календ в консульство своего отца и дяди, – там же, где, говорят, родился и его дед со стороны матери. (3) Когда Фаустина была беременна Коммодом и его братом, она увидела во сне, что она родила двух змей, одна из которых была особенно свирепой. (4) Она родила Коммода и Антонина, но Антонина похоронили, когда ему было четыре года, хотя астрологи по ходу светил предсказывали ему одинаковую судьбу с Коммодом. (5) По смерти его брата Марк старался преподать Коммоду свои нравственные правила и правила великих и выдающихся мужей. (6) У него был учитель греческой грамоты Онесикрат, латинской – Капелла Антистий; учителем ораторского искусства у него был Атей Санкт. (7) Но учителя всех этих наук никакой пользы ему не принесли. Так сильно влияние врожденных качеств или тех людей, которые считаются при дворе наставниками! С самого раннего детства Коммод отличался постыдным поведением, был бесчестен, жесток, развратен, и уста его были осквернены и обесчещены. (8) Он был искусен в тех занятиях, которые не соответствовали положению императора, например, – он лепил чаши, танцевал, пел, свистел, наконец, проявлял способности превосходного шута и гладиатора. (9) Признаки жестокости он обнаружил на двенадцатом году жизни в Центумцеллах.[199] Однажды, когда его мыли в слишком теплой воде, он велел бросить банщика в печь. Тогда дядька его, которому приказано было это сделать, сжег в печи баранью шкуру, чтобы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение. (10) Еще будучи мальчиком, он был назван Цезарем вместе со своим братом Вером.[200] На четырнадцатом году он был зачислен в коллегию жрецов.

II. (1) Он был причислен к…[201] как начальник молодежи,[202] когда надел мужскую тогу. Еще в претексте мальчика он производил раздачу и восседал в базилике Траяна.[203] (2) Мужскую тогу он надел в день июльских нон, – в день, когда Ромул исчез с земли, а Кассий поднял восстание против Марка. (3) Представленный войску, Коммод отправился с отцом в Сирию и Египет[204] и вместе с ним возвратился в Рим. (4) После этого он, в изъятие закона о возрасте,[205] был назначен консулом[206] и за четыре дня до декабрьских календ, в консульство Поллиона и Апра был вместе с отцом провозглашен императором[207] и вместе с ним отпраздновал триумф – ведь и об этом вынесли постановление сенаторы. (5) Вместе с отцом он отправился и на войну с германцами. (6) Приставленных к нему достойных надзирателей он терпеть не мог, а всех самых дурных удерживал при себе; если же их удаляли от него, он впадал в тоску и даже заболевал. (7) Когда они, благодаря мягкости его отца, возвращались к нему, он всякий раз устраивал в Палатинском дворце попойки и кутежи и никогда не считался ни с требованиями стыдливости, ни с расходами. (8) Дома у себя он занимался игрой в кости. Он собрал у себя женщин, отличавшихся красивой наружностью, как каких-нибудь рабынь-проституток, и, издеваясь над стыдливостью, устроил у себя лупанар. Он гонялся за бродячими мелкими торговцами.[208] Он завел себе упряжку коней для колесницы. (9) Нарядившись возницей, он правил колесницами, пировал с гладиаторами, разносил воду подобно слуге у сводников, так что можно было подумать, что он был скорее рожден для постыдной жизни, а не для того положения, в которое поставила его судьба.

III. (1) Пожилых слуг своего отца он удалил, друзей его, стариков, прогнал. (2) Сына начальствовавшего над войсками Сальвия Юлиана он тщетно соблазнял бесстыдными предложениями, а после этого стал строить козни против Юлиана. (3) Всех наиболее честных людей он прогнал от себя либо самым оскорбительным образом, либо предоставляя им самые унизительные должности. (4) Когда мимы назвали его срамником, он немедленно отправил их в изгнание, чтобы они не могли больше появиться на сцене. (5) Войну, которую отец его почти закончил, он прекратил, приняв требования врагов, и возвратился в Рим. (6) Вернувшись в Рим, он отпраздновал триумф, причем посадил в колесницу позади себя своего любовника Саотера и, поворачивая голову, часто целовал его на виду у всех. То же самое делал он и в орхестре. (7) Пьянствуя до рассвета и расточая средства Римской империи, он по вечерам таскался из кабаков в лупанары. (8) Для управления провинциями он посылал либо соучастников своих позорных дел, либо людей, рекомендованных этими соучастниками. (9) Сенату он стал до такой степени ненавистен, что и сам, в свою очередь, начал жестоко свирепствовать на погибель этому великому сословию и из презренного превратился в жестокого.

IV. (1) Образ жизни Коммода побудил Квадрата и Луциллу вступить в заговор с целью убить его – не без участия префекта претория Таррутена Патерна. (2) Привести в исполнение это убийство было поручено близкому к Коммоду человеку – Клавдию Помпеяну. (3) Войдя к Коммоду с обнаженным мечом и имея возможность действовать, он выкрикнул слова: «Этот кинжал посылает тебе сенат». Глупец только выдал этим существование замысла, но не выполнил дела, в котором было замешано много людей. (4) После этого были убиты сначала Помпеян и Квадрат, затем Норбана, Норбан и Паралий, а мать его и Луцилла отправлены в изгнание. (5) Префекты претория, видя, что Коммод вызывает к себе такую ненависть из-за Саотера, самовластие которого стало для римского народа невыносимым, ловко выманили Саотера из дворца под предлогом участия его в священнодействиях; затем, когда он возвращался в свои сады, они, подослав тайных агентов, убили его. (6) Это убийство было для Коммода более тяжелым ударом, чем заговор против него самого. (7) Патерна, виновника этого убийства и, по-видимому, участника подготовлявшегося покушения на жизнь Коммода, старавшегося о том, чтобы не слишком много людей было наказано за этот заговор, Коммод по наущению Тигидия отстранил от должности префекта, почтив его широкой пурпурной полосой. (8) Спустя несколько дней он возбудил против него обвинение в заговоре, говоря, что Патерн выдает свою дочь замуж за сьша Юлиана с целью передать Юлиану императорскую власть. На этом основании он казнил Патерна, Юлиана и Витрувия Секунда, который ведал императорской перепиской, очень близкого Патерну человека. (9) Кроме того, был уничтожен весь дом Квинтилиев по той причине, что, как говорили, сын Кондиана – Секст, симулируя смерть, исчез и бежал с целью отложиться. (10) Убиты были и Витразия Фаустина, Велий Руф и консуляр Эгнатий Капитон. (11) Были отправлены в изгнание консулы Эмилий Юнк и Антилий Север. И ко многим другим были применены разные суровые меры.

V. (1) После этого Коммод стал неохотно появляться перед народом и запретил докладывать себе о том, чего предварительно не выслушивал Перенний. (2) Перенний, хорошо изучивший Коммода, нашел способ самому сделаться всесильным. (3) Он посоветовал Коммоду предаться наслаждениям и возложить все труды правления на него, Перенния. Коммод с радостью принял это предложение. (4) Руководствуясь таким правилом жизни, Коммод безумствовал во дворце на пирах и в банях вместе с тремястами наложниц, которых он набрал из матрон и блудниц по признаку красоты, а также с тремястами взрослых развратников, которых он собрал из простого народа и из знати, насильно и за деньги, причем дело решала их красота. (5) Иногда, одевшись в платье служителя при жертвоприношениях, он совершал заклание жертв. Он сражался на арене среди своих спальников как гладиатор, пользуясь тупыми рапирами, а иногда и отточенными мечами. (6) Между тем Перенний распоряжался всем полновластно: кого хотел – убивал, очень многих грабил, не считался ни с какими законами, захваченное имущество присваивал себе.[209] (7) Сестру свою Луциллу Коммод сначала сослал на Капреи, а потом убил. (8) Прочих сестер своих он, как говорят, изнасиловал. Не избежала его объятий и двоюродная сестра его отца. Одной из наложниц он дал имя своей матери. (9) Уличив свою жену[210] в прелюбодеянии, он прогнал ее от себя, затем сослал, а впоследствии убил. (10) Иногда он приказывал осквернять у себя на глазах даже своих наложниц. (11) Он дошел до такого позора, что сам отдавался молодым людям, и все без исключения части тела, даже уста, были осквернены сношениями с людьми обоего пола. (12) В это время был убит также, будто бы разбойниками, Клавдий, сын которого вошел когда-то к Коммоду с кинжалом; было убито без суда много других сенаторов, а также несколько богатых женщин. (13) И в провинциях некоторые люди, подвергшись ложным обвинениям в каком-нибудь преступлении со стороны Перенния, – причиной послужило их богатство, лишились имущества или даже были умерщвлены. (14) Тем, на кого не было никакой возможности возвести ложное обвинение, ставилось в вину то, что они не пожелали записать в свои завещания наследником Коммода.

VI. (1) В это время Перенний приписывал своему сыну все успехи, достигнутые в Сарматии другими полководцами. (2) Однако этот столь могущественный Перенний за то, что он во время Британской войны поставил во главе воинов лиц всаднического сословия, отстранив сенаторов, после того как легаты войска раскрыли это, был объявлен врагом и отдан на растерзание воинам. (3) На место всемогущего Перенния Коммод назначил одного из своих спальников – Клеандра. (4) После убийства Перенния и его сьша Коммод отменил многие распоряжения, сделанные будто бы без его участия, делая вид, что хочет восстановить прежнее положение. (5) В таком настроении раскаяния в совершенных преступлениях он мог удержаться не дольше тридцати дней и стал совершать, действуя через Клеандра, еще более тяжкие преступления, чем те, какие он совершал, действуя через вышеупомянутого Перенния. (6) В качестве всемогущего правителя Переннию наследовал Клеандр, а в качестве префекта – Нигер, про которого рассказывают, что он был префектом претория только шесть часов. (7) Действительно, префекты претория сменялись через несколько дней и даже часов, так как Коммод вел себя все хуже и хуже. (8) Марций Кварт, например, был префектом только пять дней. Их преемников держали на этой должности или убивали по произволу Клеандра. (9) По его усмотрению, даже вольноотпущенники набирались в сенат и причислялись к патрициям. Тогда впервые в один год было двадцать пять консулов, и все провинции были проданы. (10) За деньги Клеандр продавал все: возвращенных из изгнания удостаивал почетных должностей, отменял решения суда. (11) Благодаря глупости Коммода он забрал такую силу, что даже на мужа сестры Коммода – Бирра, который осуждал то, что творилось, и сообщал Коммоду о происходившем, он навлек подозрение в том, что тот домогается царской власти, и погубил его, причем вместе с Бирром было умерщвлено много других лиц, защищавших его. (12) Среди них был умерщвлен также префект претория Эбуниан. Вместо него Клеандр сам стал префектом вместе с двумя другими, которых он сам и выбрал. (13) Тогда впервые оказалось три префекта претория и из них один – вольноотпущенник,[211] которого называли «хранителем кинжала».

VII. (1) Но и Клеандра, наконец, постигла смерть, достойная его жизни. Когда из-за его происков был убит по ложному обвинению Аррий Антонин в угоду Атталу, которого тот осудил во время проконсульства в Азии, Коммод не мог больше вынести прорвавшейся тогда ненависти рассвирепевшего народа и выдал Клеандра на расправу черни.[212] (2) Тогда же были убиты Аполавст и другие придворные вольноотпущенники. (3) Клеандр, между прочим, вступил в связь с наложницами Коммода и имел от них детей, которые после его гибели были убиты вместе со своими матерями. (4) На место Клеандра были поставлены Юлиан и Регилл, но их впоследствии Коммод подверг каре. (5) Убив их, он умертвил Сервилия и Дулия Силанов с их семьями, а вскоре и Анция Лупа, а также Петрониев – Мамертина и Суру, а равно и сына Мамертина – Антонина, рожденного сестрой Коммода; (6) вслед за ними одновременно – шесть бывших консулов: Аллия Фуска, Целия Феликса, Лукцея Торквата, Ларция Еврупиана, Валерия Бассиана, Пактумея Магна с их близкими; (7) в Азии – проконсула Сульпиция Красса, Юлия Прокула с их близкими, консуляра Клавдия Лукана: в Ахайе – двоюродную сестру своего отца Фаустину Аннию и бесчисленное множество других; (8) он наметил к казни еще четырнадцать человек, так как римскому государству было не по силам выдерживать его расходы.

VIII. (1) Между тем, наметив в консулы любовника своей матери, Коммод получил прозвание «Почтительный» – это была насмешка со стороны сената; после казни Перенния он был назван «Счастливым»,[213] словно некий новый Сулла[214] среди многочисленных убийств граждан. (2) Этот же Коммод, «Почтительный», «Счастливый», говорят, выдумал, – для того, чтобы иметь повод казнить многих, – будто против него существует какой-то заговор. (3) Но единственным было отложение Александра, который затем умертвил себя и своих близких, и сестры Коммода Луциллы. (4) Льстецы прозвали Коммода еще Британским, хотя британцы хотели выбрать и противопоставить Коммоду другого императора. (5) Прозван он был также «Римским Геркулесом», так как он убил диких зверей в амфитеатре в Ланувии; было у него обыкновение убивать диких зверей и у себя дома. (6) Кроме того, он был настолько безумным, что пожелал назвать город Рим «Коммодовой колонией»: говорят, это неистовое желание было внушено ему льстивыми речами Марции. (7) Желал он также править в цирке четверками коней. (8) Он появлялся перед публикой одетый в далматик[215] и в таком виде давал знак выпускать запряженные четверками колесницы. (9) В то время как Коммод доложил сенату о необходимости назвать Рим Коммодовым, сенат не только охотно принял это – надо полагать в насмешку, – но даже и себя назвал Коммодовым, называя при этом Коммода Геркулесом и богом.

IX. (1) Под лживым предлогом, будто он отправляется в Африку, Коммод потребовал денег на путевые расходы, получил их и истратил на пиры и игры в кости. (2) Он умертвил префекта претория Мотилена, угостив его отравленными фигами. Он позволил ставить себе статуи в виде Геркулеса, и ему приносили жертвы как богу. (3) Кроме того, он готовился погубить еще многих. Это обнаружилось благодаря какому-то малышу, выбросившему из его спальни табличку, на которой были указаны имена намеченных к убийству.[216] (4) Священнодействия в честь Изиды он почитал настолько, что обрил себе голову и носил изображение Анубиса. (5) Будучи кровожадным, он приказал служителям Беллоны наносить себе в руку настоящие раны. (6) Жрецов Изиды он заставлял бить себя до смерти в грудь сосновыми шишками. Когда он носил изображение Анубиса, то больно ударял по бритым головам жрецов Изиды мордой идола. Одетый в женскую одежду или в шкуру льва, он своей палицей поражал не только львов, но и многих людей. Тех, кто имел слабые ноги и не мог ходить, он наряжал гигантами, а ниже колен превращал при помощи тряпок и полотен в драконов; затем он убивал их стрелами. Священнодействия в честь Митры[217] он запятнал настоящим человекоубийством, тогда как обычно там только говорится или изображается что-либо способное вызвать страх.

X. (1) Еще мальчиком Коммод был прожорлив и бесстыден. Юношей он поносил всех, кто окружал его, и все поносили его. (2) Тех, кто над ним смеялся, он приказывал бросать диким зверям. Даже человека, прочитавшего книгу Транквилла,[218] в которой содержится жизнеописание Калигулы, он приказал бросить диким зверям, так как сам он родился в один день с Калигулой. (3) Если кто-нибудь выражал желание умереть, он приказывал ускорить его смерть, хотя бы тот уже не желал смерти. (4) Шутки у него тоже были опасные: заметив на голове у одного человека среди черных волос белые, производившие впечатление червяков, Коммод посадил ему на голову скворца, и тот, вообразив, что ловит червей, ударами своего клюва превратил голову этого человека в сплошную рану. (5) Одному толстяку он распорол живот, так что у того сразу вывалились внутренности. (6) Он называл одноногими и одноглазыми тех, у кого он выкалывал один глаз или ломал одну ногу. (7) Многих он погубил без разбора – одних за то, что они повстречались ему, одетые в платье варваров, других – за то, что они были видными и красивыми. (8) У него были любимцы, именами которых служили названия срамных частей мужского и женского тела; им он особенно охотно раздавал свои поцелуи. (9) Он держал у себя одного человека, у которого был необыкновенных размеров мужской орган; этого человека он называл своим ослом и очень дорожил им. Коммод сделал его богатым и поставил во главе жрецов сельского Геркулеса.

XI. (1) Часто в очень дорогостоящие кушанья он, говорят, подмешивал человеческий кал и сам не отказывался отведывать их, считая, что он таким образом подшутил над другими. (2) Он подал на стол на серебряном подносе двух совсем согнувшихся горбунов, покрытых горчицей, и тотчас же дал им видные должности и большое богатство. (3) Префекта претория Юлиана, одетого в тогу, Коммод в присутствии всех его подчиненных столкнул в пруд. Ему он приказал и плясать голым с измазанным лицом перед своими наложницами и бить в кимвалы. (4) Вследствие непрерывного ряда роскошных блюд он в редких случаях не включал в угощение на пирах всякого рода вареных овощей. (5) В бане он мылся по семи и восьми раз в день и в бане же принимал пищу. (6) В храмы богов он входил, запятнанный развратом и человеческой кровью. (7) Он изображал из себя врача, чтобы смертоносными ланцетами выпускать кровь у людей. (8) Следуя его указанию, льстецы называли в его честь месяц август – Коммодом, сентябрь – геркулесом, октябрь – непобедимым, ноябрь – преодолевающим, декабрь – амазонским. (9) Амазонским он был назван по причине своей любви к наложнице Марции, портретом которой в виде амазонки он любовался; ради нее он сам пожелал выйти на римскую арену в виде амазонки. (10) Он выступал в гладиаторских боях и с такой радостью принимал прозвания гладиаторов, словно получал прозвания за триумфы. (11) Он всегда выступал на играх и приказывал вносить сообщения о всяком своем выступлении в официальные письменные памятники. (12) Бился он, говорят, семьсот тридцать пять раз. (13) Имя Цезаря он получил за три дня до октябрьских ид, которые он впоследствии назвал геркулесовыми, – в консульство Пудента и Поллиона.[219] (14) Германским он был назван в геркулесовские иды в консульство Максима и Орфита.[220]

XII. (1) Он был принят жрецом во все жреческие коллегии за двенадцать дней до календ месяца непобедимого в консульство Низона и Юлиана.[221] (2) В Германию он отправился за тринадцать дней до элиевых, как он их впоследствии назвал, календ. (3) При тех же консулах он получил мужскую тогу. (4) Вместе с отцом он был провозглашен императором за четыре дня до календ месяца преодолевающего во второе консульство Поллиона и второе Апра.[222] (5) Триумф он справил за девять дней до январских календ при тех же консулах. (6) Вторично он отправился за два дня до коммодовых нон в консульство Орфита и Руфа.[223] (7) Он был отдан навсегда под охрану войск и сената в Коммодовом дворце за десять дней до римских календ во второе консульство Презента.[224] (8) Когда он в третий раз задумал отправиться в путь, сенат и народ задержали его. (9) Обеты относительно него были произнесены в пиевы ноны, во второе консульство Фусциана.[225] (10) В это время, при отце, как пишут в разных сочинениях, он бился триста шестьдесят пять раз. (11) Впоследствии он, побеждая или убивая ретиариев,[226] взял столько гладиаторских пальмовых ветвей, что число последних доходило до тысячи. (12) Диких же зверей он убил собственной рукой много тысяч, в том числе убивал и слонов. И все это он часто проделывал на глазах у римского народа.

XIII. (1) Во всем этом он был достаточно силен, в остальном же слаб и немощен. У него была большая опухоль в паху, и римский народ замечал этот его недостаток сквозь шелковые одежды. (2) По этому поводу было написано много стихов, которыми хвастается и Марий Максим в своем сочинении. (3) При избиении зверей он проявлял необыкновенную силу, пронзая пикой насквозь слона, прокалывая рогатиной рог дикой нумидийской козы и убивая с первого удара много тысяч громадных зверей. (4) Бесстыдство его было столь велико, что, сидя в женской одежде в амфитеатре или театре, он на виду у всех то и дело пил. (5) В то время как он вел такой образ жизни, в его правление римскими легатами были побеждены мавры, побеждены даки, усмирены Паннония и Британия, причем в Германии и Дакии провинциалы отказывались подчиняться его власти; (6) все это было приведено в порядок его полководцами. (7) Сам Коммод ленился писать заключения и был так небрежен, что на многих прошениях писал одно и то же заключение. В очень многих случаях он писал в письмах только «будь здоров». (8) Все делалось другими, которые, как говорят, обращали в свою пользу даже деньги, взимавшиеся в виде штрафа.

XIV. (1) Вследствие такой его небрежности те, кто вел тогда государственные дела, опустошали продовольственные запасы, и в Риме возникла огромная нужда в продуктах, хотя неурожая и не было. (2) Тех, которые все расхищали, Коммод впоследствии казнил, а имущество их конфисковал. (3) Придумав название «золотой век Коммода», он распорядился снизить цены, чем вызвал затем еще большую нужду. (4) Во время его правления многие покупали за деньги кару для других и спасение для себя. (5) Он продавал даже изменение вида наказания, погребение казненных и смягчение наказаний и за деньги убивал одних вместо других. (6) Продавал он также провинции и административные должности, причем те, через кого он производил продажу, получали свою часть, а Коммод – свою. (7) Некоторым он продавал даже жизнь их врагов. При нем вольноотпущенники продавали даже приговоры по тяжбам. (8) Префектов Патерна и Перенния он терпел недолго; из тех префектов, которых он сам назначил, никто не продержался в течение трех лет – большинство из них он погубил ядом, либо мечом. С той же легкостью он менял и городских префектов.

XV. (1) Своих спальников он убивал, не задумываясь, хотя во всем всегда поступал по их внушению. (2) Спальник Эклект, видя, с каким легким сердцем он убивает своих спальников, предупредил его и сам принял участие в интриге, имевшей целью убить Коммода. (3) Выступая как секутор,[227] Коммод брал гладиаторское оружие и набрасывал на свои обнаженные плечи небольшой пурпурный лоскут. (4) Он обыкновенно приказывал заносить в городские ведомости[228] сообщения обо всех своих позорных, бесчестных и жестоких поступках, о тех случаях, когда он поступал как гладиатор или как сводник, – об этом свидетельствуют сочинения Мария Максима. (5) Коммодовым он назвал даже римский народ, на глазах которого он очень часто бился как гладиатор. (6) Несмотря на то, что при его выступлениях в боях народ часто встречал его с благоговением как бога, он, думая, что над ним насмехаются, дал в амфитеатре приказ морским воинам, натягивавшим тент, избивать римский народ. (7) Еще раньше он приказал сжечь Рим – именно как свою колонию; и это было бы сделано, если бы префект претория Лет не отговорил Коммода. (8) Среди прочих имен, которыми его наделяли во время триумфа, он шестьсот двадцать раз был назван также «перворазрядным секутором».

XVI. (1) В его правление наблюдались следующие чудесные явления, имевшие значение для государства вообще и для него самого, в частности. (2) Появилась звезда с хвостом. На форуме были видны следы уходящих богов. Перед войной с дезертирами[229] небо пылало. В январские календы цирк неожиданно покрылся мраком и наступила темнота. Перед рассветом явились зловещие птицы, предвещавшие пожар. (3) Сам он переселился из Палатинского дворца на Целийский холм, в Вектилианские палаты, говоря, что не может спать в Палатинском дворце. (4) Открылись сами собой двери храма двуликого Януса, и видели, как пришло в движение мраморное изображение Анубиса. (5) В продолжение многих дней медная статуя Геркулеса в портике Минуция покрывалась потом. Над спальней Коммода как в Риме, так и в Ланувии была поймана сова. (6) Да и сам он был виновником тяжкой для себя приметы: опустив руку в рану убитого гладиатора, он затем обтер руку у себя на голове. Вопреки обычаю, он приказал зрителям явиться на зрелище не в тогах, а в дорожных платьях, как это обыкновенно делалось на похоронах, и сам он восседал в одежде темного цвета. (7) Шлем его дважды был вынесен через либитинские ворота.[230] (8) Он произвел раздачу народу – каждому по семисот двадцати пяти денариев. По отношению ко всем остальным он был очень скуп, так как своими расточительными расходами истощил казну. (9) Он сильно увеличил число цирковых игр, – скорее вследствие увлечения ими и чтобы обогатить главарей цирковых партий, нежели из религиозных побуждений.

XVII. (1) Под влиянием всего этого, хотя и слишком поздно, префект Квинт Эмилий Лет и наложница Коммода Марция составили заговор с целью убить Коммода. (2) Сначала они дали ему яду, но яд не подействовал. Тогда, по их приказанию, его задушил атлет, с которым Коммод обычно упражнялся в борьбе. (3) Коммод отличался хорошим телосложением. Выражение его лица было бессмысленное, какое обычно бывает у пьяниц, речь – бессвязная; волосы были всегда накрашены и сверкали золотыми блестками. Волосы на голове и бороду он подпаливал, боясь цырульника. (4) Сенат и народ потребовали, чтобы труп его волокли крюком и бросили в Тибр, но позже, по приказанию Пертинакса, он был перенесен в усыпальницу Адриана. (5) Кроме бани, которую построил от его имени Клеандр, никаких других его построек не существует. (6) Имя его, вырезанное на чужих сооружениях, сенат приказал выскоблить. (7) Даже построек, начатых его отцом, он не закончил. Он завел африканский флот, который мог бы пригодиться в тот случай, если бы прекратилась доставка хлеба из Александрии. (8) Смешное название дал он Карфагену – «Коммодова Александрия в тоге» и африканский флот он назвал «Коммодовым Геркулесовым». (9) Он добавил к Колоссу некоторые украшения, которые все впоследствии были удалены. (10) Голову Колосса он снял, так как это была голова Нерона,[231] и приделал ему изображение своей головы; он сделал, как это обычно делается, надпись, не преминув упомянуть своих прозваний гладиатора и изнеженного человека. (11) Император Север, грозный и вполне оправдывающий свое имя, причислил Коммода – по-видимому, из ненависти к сенату, – к богам и назначил для служения ему выбранного им самим еще при жизни фламина «Коммодова Гераклова». (12) После смерти Коммода остались в живых три его сестры. Север постановил праздновать день рождения Коммода.

XVIII. (1) Возгласы в сенате после смерти Коммода были грозные. (2) Чтобы знали, какого мнения был сенат о Коммоде, я приведу выписанные мною из книги Мария Максима самые возгласы и текст постановления сената.[232] (3) «У врага отечества отнять все почести, у злодея отнять почести, тащить труп злодея! Враг отечества, злодей, гладиатор, пусть будет растерзан в сполиарии.[233] (4) Враг богов – палач сената, враг богов – убийца сената, враг богов – враг сената! Гладиатора – в сполиарий! (5) Кто убивал сенат – того бросить в сполиарий, кто убивал сенат – того тащить крюком, кто убивал безвинных – того тащить крюком: он – враг и злодей! Верно, верно! Кто не щадил даже своих единокровных – того тащить крюком! (6) Кто намеревался убить тебя[234] – того тащить крюком! (7) Вместе с нами ты испытывал страх, вместе с нами ты подвергался опасности! О, Юпитер всеблагой величайший, сохрани нам Пертинакса, чтобы мы были невредимы! (8) Честь и слава верности преторианцев! Честь и слава преторианским когортам! Честь и слава римскому войску! (9) Честь и слава благочестию сената! Злодея – тащить! (10) Мы просим тебя, Август, – пусть тащат злодея! Мы просим о том, чтобы тащили злодея! Услышь нас, Цезарь! Доносчиков – львам! Услышь нас, Цезарь: Сперата – львам! (11) Честь и слава победе римского народа! Честь и слава верности воинов! Честь и слава верности преторианцев! Честь и слава преторианским когортам! (12) Долой отовсюду статуи врага, отовсюду статуи злодея, отовсюду статуи гладиатора! Сбросить статуи гладиатора и злодея! (13) Убийцу граждан тащить, злодея тащить! Статуи гладиатора сбросить! (14) Пока ты жив, и мы живы и невредимы! Верно, верно, да, верно, да, достойно, да, верно, да, свободно! (15) Теперь мы невредимы – страх доносчикам! Чтобы мы были невредимы – страх доносчикам! Рады нашей безопасности – доносчиков вон из сената, доносчикам – палки! Пока ты жив, доносчиков – львам! (16) В твое правление доносчикам – палки!

XIX. (1) Пусть исчезнет память о злодее-гладиаторе, сбросить статуи злодея-гладиатора! Пусть исчезнет память о грязном гладиаторе! Гладиатора в сполиарий! Услышь нас, Цезарь: палача тащить крюком! (2) Палача сената тащить крюком по обычаю предков! Он свирепее Домициана, грязнее Нерона! Так он поступал, и так да воздается ему! Да сохранится память о безвинно погубленных! Просим восстановить честь невинных! (3) Труп злодея тащить крюком, труп гладиатора тащить крюком, труп гладиатора бросить в сполиарий! Опроси нас, опроси нас, мы все предлагаем – тащить его крюком! (4) Кто всех убивал – того тащить крюком! Кто убивал людей любого возраста – тогда тащить крюком! Кто убивал людей того и другого пола – того тащить крюком! Кто не щадил даже своих единокровных – того тащить крюком! Кто грабил храмы – того тащить крюком! (5) Кто уничтожал завещания – того тащить крюком! Кто грабил остающихся в живых – того тащить крюком! (6) Мы были рабами рабов! Кто за право жизни требовал плату – того тащить крюком! Кто, даже получив плату за право жизни, нарушал обещание – того тащить крюком! Кто продал сенат – того тащить крюком. Кто у детей отнимал наследство – того тащить крюком! (7) Наушников – вон из сената! Доносчиков – вон из сената! Кто подучивал рабов доносить – тех вон из сената! И ты разделял с нами страх, ты все знаешь, ты знаешь честных и дурных! (8) Ты все знаешь, ты все исправь! Мы боялись за тебя! О, какое счастье для нас видеть тебя, настоящего императора! Доложи о злодее, доложи, опроси нас! Мы просим твоего присутствия! (9) Безвинно убитые лишены погребения – тащить труп злодея! Злодей вырыл трупы погребенных – тащить труп злодея!».

XX. (1) По приказанию Пертинакса, прокуратор наследственного имущества[235] императора Ливий Лавренс выдал намеченному в консулы Фабию Хилону труп Коммода, и последний был погребен ночью. (2) В сенате поднялись крики: «По чьему распоряжению похоронили его? (3) Вытащить из могилы злодея, тащить его!» Цингий Север сказал: «Незаконно похоронили его. Что говорю я, понтифик, то говорит коллегия понтификов. (4) Изложив то, что доставит нам отраду, обращусь теперь к тому, что необходимо сделать. Я предлагаю уничтожить все то, что принудил нас постановить в его честь человек, живший только на погибель гражданам и на позор себе. (5) Статуи, стоящие повсюду, следует уничтожить, имя его выскоблить со всех памятников – частных и государственных, а месяцы пусть носят те названия, какие они носили раньше, когда это бедствие еще не обрушилось на государство».



I. (1) Отцом Публия Гельвия Пертинакса был вольноотпущенник Гельвий Сукцесс, который, как передают, дал сыну имя Пертинакса[236] в ознаменование того, что сам он непрерывно и упорно занимался торговлей шерстью.[237] (2) Пертинакс родился в Апеннине, в имении матери. В тот час, когда он родился, жеребенок забрался на крышу и, недолго там пробыв, свалился оттуда и околел. (3) Обеспокоенный этим обстоятельством отец отправился к халдею. Когда последний предсказал ребенку великое будущее, отец сказал на это, что он напрасно потратил деньги. (4) Выучившись грамоте и счету, мальчик был отдан на обучение греческому грамматику, а затем Сульпицию Аполлинарию, после которого Пертинакс сам стал преподавать грамматику. (5) Но так как это занятие не давало ему достаточного заработка, он при содействии консуляра Лоллиана Авита, который был патроном его отца, стал домогаться должности центуриона. (6) Затем в правление императора Тита Аврелия[238] он отправился в Сирию в качестве начальника когорты и ввиду того, что он пользовался казенной почтой, не имея дипломов, был вынужден, по распоряжению наместника Сирии, совершить пешком путь от Антиохии до места своей службы.

II. (1) Выслужившись благодаря своему рвению во время Парфянской войны,[239] он был переведен в Британию, где и пробыл долгое время. (2) После этого он командовал конным отрядом в Мезии. Затем он ведал распределением продовольствия по Эмилиевой дороге. Потом он командовал германским флотом. (3) Мать его последовала за ним в Германию и там скончалась; говорят, что ее могила и сейчас еще цела. (4) Оттуда он был переброшен в Дакию с жалованием в двести тысяч сестерциев, но по чьим-то проискам вызвал подозрение у императора Марка и был отстранен. Позже, однако, он опять был принят на службу при содействии зятя Марка Клавдия Помпеяна в качестве его будущего помощника по командованию воинскими частями. (5) Заслужив одобрение в этой должности, он был зачислен в сенат. (6) Затем, после новых его успехов, была раскрыта интрига, которая плелась против него, а император Марк, чтобы вознаградить его за нанесенную ему обиду, дал ему звание бывшего претора и поставил во главе первого легиона. Тотчас же вслед за этим Пертинакс отстоял от врагов Ретийские области и Норик. (7) За проявленное здесь выдающееся рвение он, благодаря стараниям императора Марка, был намечен в консулы. (8) У Мария Максима имеется речь, содержащая перечисление похвал ему и всего того, что он сделал и перенес. (9) И помимо этой речи, которую было бы долго передавать, Пертинакс очень часто получал похвалы от Марка и на солдатских сходках, и в сенате, и Марк открыто высказывал сожаление, что он не может назначить Пертинакса префектом претория, ввиду того, что тот является сенатором. (10) После подавления волнений, вызванных Кассием, Пертинакс из Сирии отправился для охраны Дуная, а затем получил в управление обе Мезии, а вскоре Дакию. (11) После удачного управления этими провинциями он был назначен управлять Сирией.

III. (1) До управления Сирией Пертинакс действовал бескорыстно, но после смерти Марка он пристрастился к деньгам; за это он навлек на себя насмешки со стороны народа. (2) После управления четырьмя консульскими провинциями – консульство свое он провел вне Рима – он богатым человеком вступил в римскую курию, которую он до тех пор, хотя и был сенатором, ни разу не видел. (3) Он немедленно получил приказ от Перенна удалиться в Лигурию, в имение своего отца – надо сказать, что его отец держал в Лигурии сукновальную мастерскую. (4) Прибыв в Лигурию, Пертинакс скупил много земель и окружил отцовскую мастерскую бесчисленным количеством зданий, оставив внешний вид отцовской постройки неизменным. Там он пробыл три года и через посредство своих рабов занимался торговлей. (5) После убийства Перенна, Коммод пошел навстречу Пертинаксу и написал письмо с просьбой отправиться в Британию. (6) Пертинакс отправился туда и удержал воинов от всяких мятежей, хотя они и были готовы провозгласить императором кого угодно, а в особенности – самого Пертинакса. (7) В эту пору Пертинакс подвергся порицанию за недоброжелательство: говорили, что он ложно обвинил перед Коммодом Антистия Бурра и Аррия Антонина в посягательстве на императорскую власть. (8) В Британии он сам усмирил мятежи против Коммода, подвергшись при этом огромной опасности и чуть было не был убит во время мятежа легиона, во всяком случае, он был оставлен среди убитых. (9) За это Пертинакс отомстил очень жестоко. (10) Наконец, он впоследствии просил отозвать его, говоря, что легионы настроены по отношению к нему враждебно за то, что он отстаивает дисциплину.

IV. (1) После прибытия его преемника ему самому было поручено попечение о выдаваемом государством продовольствии. (2) Затем он был назначен проконсулом Африки. Во время этого проконсульства он, говорят, вытерпел множество мятежей, черпая бодрость из прорицаний, исходивших из храма Небесной богини.[240] После этого он был назначен префектом Рима. (3) В этой должности Пертинакс – после Фусциана, человека сурового – показал величайшую мягкость и человечность и очень угодил самому Коммоду, так как…[241] Пертинакс вторично был назначен консулом.[242] (4) В это время Пертинакс не уклонился от участия в замысле убить Коммода, о котором ему сообщили другие. (5) После убийства Коммода префект претория Лет и спальник Эклект пришли к нему, чтобы ободрить его, и увели его в лагерь. (6) Там Пертинакс обратился к воинам с речью, пообещал денежный подарок, сказал, что Лет и Эклект вручают ему императорскую власть. (7) Был пущен ложный слух, будто Коммод умер от болезни, так как и воины побаивались, как бы их не стали допрашивать. Словом, сначала небольшая кучка провозгласила Пертинакса императором. (8) Он стал императором в возрасте свыше шестидесяти лет, накануне январских календ. (9) Когда он ночью прибыл из лагеря в сенат и велел открыть помещение для заседаний, сторожа не оказалось на месте, и Пертинакс остался в храме Согласия. (10) Когда к нему пришел Клавдий Помпеян, зять Марка, и начал оплакивать участь Коммода, Пертинакс стал уговаривать его принять императорскую власть. Но тот отказался, так как видел, что императором уже провозглашен Пертинакс. (11) Тотчас же все должностные лица вместе с консулом явились в курию и – по прибытии туда Пертинакса – ночью объявили его императором.

V. (1) После хвалебных речей Пертинаксу, произнесенных консулами, и после осуждения Коммода, высказанного в возгласах сената, сам Пертинакс выразил признательность сенату и особенно префекту претория Лету, который был виновником убийства Коммода и провозглашения Пертинакса императором. (2) Однако, когда Пертинакс выразил признательность Лету, консул Фалькон сказал: «Каким ты будешь императором – мы заключаем из того, что позади тебя мы видим Лета и Марцию, слуг Коммода в его преступлениях». (3) На это Пертинакс ответил ему: «Ты молод, консул, и не понимаешь необходимости склоняться перед обстоятельствами. Они повиновались Коммоду против води, а как только представилась возможность, они показали, каковы были их постоянные желания». (4) В тот же самый день, когда он был назван Августом, и жена его Флавия Тициана была названа Августой в тот самый час, когда он выполнял обеты на Капитолии. (5) Он первый из всех императоров получил наименование отца отечества в тот день, когда был назван Августом, (6) и одновременно проконсульскую власть и право четырех докладов.[243] Все это оказалось для него знамением. (7) И вот Пертинакс отправился в Палатинский дворец, который тогда стоял пустым – ведь Коммод был убит в Вектилианских палатах. Когда трибун в первый день просил у него пароль, он дал такой: «Будем воинами», тем самым выражая свое порицание бездеятельности предшествовавшего времени; этот пароль он давал и раньше, во всех тех случаях, когда командовал войском.

VI. (1) Этого упрека воины не стерпели и стали немедленно думать о смене императора. (2) В тот же день Пертинакс пригласил на обед должностных лиц и видных сенаторов (Коммод этого обычая не соблюдал). (3) Когда на следующий день после календ стали низвергать статуи Коммода, воины ворчали, тем более, что император дал вторично тот же пароль. Боялись службы под начальством старого императора. (4) Наконец, за два дня до нон, в самый день добрых пожеланий,[244] воины хотели привести в лагерь знатного сенатора Триария Матерна Ласцивия, чтобы поставить его во главе Римского государства. (5) Но он неодетый убежал, явился к Пертинаксу в Палатинский дворец и затем скрылся из Рима. (6) Под влиянием страха Пертинакс утвердил все то, что дал воинам и ветеранам Коммод. (7) Он заявил также, что принимает от сената императорскую власть (которую он уже взял на себя). (8) Он полностью отменил сыск по делам об оскорблении величества и поклялся в этом, возвратил тех, кто был отправлен в ссылку по обвинению в оскорблении величества, реабилитировал память тех, кто был казнен. (9) Его сына сенат назвал Цезарем, но Пертинакс и для жены не принял звания Августы и относительно сына сказал: «Когда заслужит». (10) Так как Коммод своими бесчисленными номинальными назначениями внес беспорядок в среду бывших преторов, то Пертинакс провел сенатское постановление и велел тех, которые не исполняли должности претора, а получили ее номинально, считать ниже тех, кто действительно был претором. (11) Этим, однако, он вызвал у многих огромную ненависть к себе. Он велел пересмотреть цензовые списки.

VII. (1) Всех доносчиков он велел строго наказать, однако мягче, чем это делали предшествовавшие императоры, и назначал каждому, навлекшему на себя обвинение в доносительстве, наказание, сообразуясь. с его положением. (2) Он же предложил закон, согласно которому ранее составленные завещания не теряли своей силы до тех пор, пока не будут оформлены другие, и наследство не должно было вследствие этого переходить в императорскую казну. (3) О себе он объявил, что ни от кого не примет наследства, которое будет ему назначено из лести или вследствие запутанной тяжбы, с целью лишить наследства законных наследников и близких родственников. (4) К постановлению сената он добавил следующие слова: «Лучше, отцы сенаторы, управлять бедным государством, чем путем преступлений и бесчестных поступков получить горы богатств». (5) Обещания Коммода насчет денежных подарков и раздач он выполнил. О продовольственном снабжении он заботился очень обдуманно. (6) Так как государственное казначейство было при нем так бедно, что, по его признанию, там был только один миллион сестерциев, Пертинакс вынужден был, вопреки собственному заявлению, взимать поборы, введенные Коммодом. (7) Когда консуляр Лоллиан Генциан обратил его внимание на то, что он не выполняет своего обещания, Пертинакс сослался на соображения необходимости. (8) Он произвел аукцион вещей Коммода, причем приказал продать его мальчиков и наложниц, исключая тех, которые были, по-видимому, насильно привлечены в Палатинский дворец. (9) Из тех, кого он тогда велел продать, многие были впоследствии возвращены на службу и тешили Севера; некоторые благодаря другим государям достигли сенаторского звания. (10) Шутов, носивших позорным образом постыднейшие имена, он продал, конфисковав их имущество. (11) Деньги, полученные от этой продажи, а это составило огромную сумму, он роздал воинам в качестве подарка.

VIII. (1) От вольноотпущенников он потребовал выдачи даже того, чем они обогатились при распродажах, которые устраивал Коммод. (2) Что же касается вещей Коммода, проданных на аукционе, то наиболее замечательными были следующие: одежда с шелковой основой, тканая золотыми нитями, не говоря уже о туниках, плащах без рукавов и далматских, с рукавами, о военных плащах с бахромой, о пурпурных хламидах по греческой моде и лагерных; (3) бардские[245] накидки с капюшоном, воинские плащи и гладиаторское оружие с золотом и драгоценными камнями. (4) Продал он и геркулесовские мечи, гладиаторские шейные цепи, сосуды из янтаря, золота, слоновой кости, серебра и стекла, (5) а также… из того же материала и самнитские сосуды для кипячения смолы и вара, употребляемых для уничтожения волос на человеческом теле и придания ему гладкости. (6) Были тут и повозки, сделанные по новому образцу с различными соединяющимися один с другим ободами колес и замечательными сидениями, дававшими возможность при помощи поворотов укрываться от солнца или удобно пользоваться свежим воздухом; (7) были и другие, отмеривавшие длину пути, показывавшие время; и прочее, служившее для удовлетворения пороков Коммода. (8) Кроме того, он вернул господам тех, кто ушел из частных домов во дворец. (9) Императорские пиры, бывшие чрезмерно многолюдными, он ввел в определенные границы. (10) Он сократил все расходы, которые производил Коммод. По примеру императора, который проявлял бережливость, все стали воздержанными, вследствие чего жизнь подешевела: (11) ведь устранив ненужные расходы на императорский двор, он уменьшил издержки вдвое против обычного.

IX. (1) Он установил награды для людей, находящихся в походе. Он заплатил долги, которые он сделал в первое время по вступлении во власть и восстановил порядок в государственном казначействе. (2) Он выделил определенную сумму на общественные работы, назначил деньги на исправление дорог, заплатил очень многим жалование за прошлое время. Наконец, он добился того, что императорское казначейство было в состоянии справляться со всеми издержками. (3) Образовавшуюся в течение девяти лет задолженность по выдаваемому государством (на основании установлении Траяна) содержанию он, отбросив всякую щепетильность, объявил недействительной. (4) В бытность свою частным человеком он не избег подозрения в жадности, так как, разорив большими процентами владельцев земель у Сабатских Бродов, сильно расширил свои владения, (5) так что, в конце концов, он был прозван – с намеком на стих Луцилия – полевым нырком. (6) Многие писали в своих сочинениях, что в провинциях, которыми он управлял как консуляр, он проявил корыстолюбие: так, говорят, он продавал за деньги освобождение от работы и военные командировки. (7) Наконец, хотя имущество его родителей было очень незначительным и он не получил никакого наследства, он вдруг стал богачом. (8) Он вернул всем имения, отнятые Коммодом, но не даром. (9) Он всегда принимал участие в ординарных заседаниях сената и всегда о чем-нибудь докладывал. Он был всегда вежлив с теми, кто приветствовал его или обращался к нему с просьбами. (10) Тех, кто был схвачен по ложным доносам рабов, он после осуждения доносчиков освободил и распял таких рабов; в некоторых случаях он отомстил и за умерших.

X. (1) Против него злоумышлял Фалькон… он жаловался в сенате… желая стать императором… (2)… поверил, в то время, как какой-то раб, будто бы сын Фабии и… из фамилии Цейона Коммода, выступил со смехотворными притязаниями на Палатинский дом… его узнали, и последовал приказ бить его бичами и вернуть господину. (3) Те, кто ненавидел Пертинакса, увидали, говорят, в этом наказании удобный повод, чтобы поднять мятеж. (4) Фалькона он, однако, пощадил и испросил у сената согласие оставить его безнаказанным. (5) В дальнейшем Фалькон спокойно прожил, пользуясь своим состоянием, и умер, оставив наследником сына. (6) Впрочем, многие утверждают, что Фалькон и не знал о замысле передать ему императорскую власть. (7) Другие говорят еще, что рабы, которые и раньше подделывали его отчеты, возвели против него обвинение с помощью ложных свидетельств. (8) Но интригу против Пертинакса вел префект претория Лет и те, кого оскорблял безупречный образ жизни Пертинакса. (9) Лет раскаивался в том, что сделал Пертинакса императором, вследствие того, что тот бранил его как подателя глупых советов по некоторым вопросам. (10) Кроме того, на воинов произвело тяжкое впечатление то, что Пертинакс во время дела Фалькона приказал на основании показаний одного раба казнить многих воинов.

XI. (1) И вот триста вооруженных воинов, построившись клином, направились из лагеря к императорским палатам. (2) В этот именно день, как утверждают, когда Пертинакс приносил жертву, в жертвенном животном не нашли сердца. Когда же он захотел искупить это неблагоприятное знамение вторичной жертвой, то не нашел главной части внутренностей. Тогда еще все воины находились в лагере. (3) Когда же они, выйдя из лагеря, собрались для несения службы при императоре и Пертинакс вследствие неблагоприятного знамения при жертвоприношении отменил назначенный на этот день выход в Атеней (с целью послушать поэта), то те, кто явился для несения службы, стали возвращаться в лагерь. (4) Но неожиданно эта толпа прошла до Палатинского дворца, и не было возможности ни остановить ее, ни дать знать о ней императору. (5) Да и ненависть всех придворных к Пертинаксу была столь велика, что они сами подстрекали воинов к преступлению. (6) Воины нагрянули к Пертинаксу, когда он распределял обязанности между дворцовой челядью, и прошли по портику Палатинского дворца до того места, которое называется Сицилией и столовой Юпитера. (7) Узнав об этом, Пертинакс выслал к ним префекта претория Лета. Однако последний, уклонившись от встречи с воинами, вышел через портик, закрыл голову и удалился домой. (8) Когда же они прорвались во внутренние покои, Пертинакс вышел к ним и успокоил их длинной и убедительной речью. (9) Но некий Таузий, из тунгров, своими речами вновь пробудив у воинов гнев и опасения, метнул в грудь Пертинаксу копье. (10) Тогда, молясь Юпитеру Мстителю, Пертинакс закрыл свою голову тогой и был добит остальными. (11) Эклект, убив двоих воинов, погиб вместе с ним. (12) Прочие же дворцовые спальники (своих он, став императором, отдал своим выделенным детям) разбежались. (13) Многие рассказывают, будто воины ворвались в спальню и там убили Пертинакса, бегавшего вокруг ложа.

XII. (1) Пертинакс был старик почтенного вида, с длинной бородой, курчавыми волосами, тучного телосложения, с несколько выдававшимся животом; рост его был вполне подходящим для императора. Красноречием он не отличался и был скорее ласков, чем добр; простодушным его никогда не считали. (2) Будучи на словах приветливым, он на деле был скупым и даже почти скрягой, так что когда он был частным человеком, у него подавались на пирах половинные порции салата-латука и артишоков. (3) В тех случаях, когда ему не присылали в подарок ничего съестного, он независимо от числа присутствовавших друзей выдавал на три перемены блюд девять фунтов мяса. (4) Если же присылали съестное в большом количестве, то он откладывал часть его и на следующий день, хотя приглашал на пир всегда многих. (5) Даже став императором, он, обедая без гостей, придерживался того же обыкновения. (6) Если у него являлось когда-нибудь желание послать друзьям что-либо со своего стола, то он посылал по два свиных ребрышка или порцию рубцов, иногда куриные ножки. На своем домашнем пиру он никогда не ел фазана и никому его не посылал. (7) Когда он обедал без друзей, то звал к своему столу жену и Валериана, который когда-то вместе с ним занимался преподаванием, чтобы вести просвещенные беседы. (8) Известно, что из тех лиц, которым Коммод поручил управление делами, Пертинакс не сместил никого, ожидая дня рождения Рима, так как этот день он хотел сделать началом новой жизни; поэтому, говорят, и слуги Коммода готовились убить его в бане.

XIII. (1) Он чувствовал отвращение к императорской власти и ко всему, что связано с ней, и всегда открыто показывал свою нелюбовь. Словом, он хотел оставаться в глазах других таким, каким он был раньше. (2) В курии он держал себя в высшей степени почтительно, преклонялся перед благосклонным к нему сенатом и, словно сам он был префектом Рима, со всеми вступал в беседу. (3) Он хотел даже сложить с себя императорскую власть и вернуться к частной жизни. (4) Детей своих он не хотел держать в Палатинском дворце. Он отличался такой скупостью и страстью к наживе, что будучи уже императором, занимался через своих люди торговлей в Сабатских Бродах совершенно так же, как он это делал в бытность свою частным человеком. (5) Однако большой любовью он не пользовался. Все те, кто высказывался свободно, плохо отзывались о Пертинаксе, называли его хрестологом, который хорош на словах, а на деле плох. (6) Так называли его и его земляки, которые приезжали к нему, когда он стал императором, целыми толпами, но ничего хорошего от него не получали. Питая страсть к наживе, он охотно принимал подарки. (7) Он оставил после себя сына, дочь и жену, дочь Флавия Сульпициана, которого он назначил на свое место префектом Рима. (8) Пертинакс обращал мало внимания на поведение своей жены, которая открыто любила одного кифариста. Вдобавок, и сам он, как говорили, находился в позорнейшей связи с Корнифицией. (9) Придворных вольноотпущенников он сильно прижал, чем также навлек на себя жестокую ненависть.

XIV. (1) Предзнаменования его гибели были следующие. За три дня до того, как он был убит, ему показалось, что он видит в водоеме человека, бросающегося на него с мечом в руках. (2) Утверждают, что в тот день, когда он был убит, в его глазах не было видно зрачков с отражающимися в них, заметными для смотрящих в глаза, образами. (3) Когда он приносил жертву перед ларами, раскаленные угли потухли, хотя обычно они воспламеняются. Как было сказано выше, в жертвенных животных не было найдено ни сердца, ни главной части. За день до его смерти были также видны днем около солнца очень яркие звезды. (4) Сам он, говорят, был виновником знамения, указывавшего на то, что Юлиан будет его преемником: когда Дидий Юлиан представил ему своего племянника, за которого он помолвил дочь, Пертинакс обратился к молодому человеку с наставлением уважать своего дядю: «Уважай моего сотоварища и преемника». (5) Дело в том, что Юлиан был его сотоварищем по консульству и преемником по проконсульству. (6) Воины и придворные ненавидели его, народ же при вести о его смерти сильно негодовал, так как понимал, что благодаря ему можно было бы восстановить все старинные порядки. (7) Воины, убившие его, насадили его голову на пику и понесли ее через весь город в лагерь. (8) Останки его вместе с возвращенной назад головой были помещены в гробнице деда его жены. (9) Его преемник Юлиан нашел его тело в Палатинском дворце и похоронил его с теми почестями, какие были возможны.[246] (10) Юлиан никогда официально не упоминал о нем ни перед народом, ни в сенате, но после того, как и сам он был уже покинут воинами, сенат и народ причислили Пертинакса к богам.

XV. (1) При императоре Севере Пертинакс получил со стороны сената полное признание своих заслуг, и были устроены торжественные похороны его изображения, причем сам Север почтил его своей надгробной хвалебной речью. (2) Сам Север в знак любви к хорошему императору принял от сената имя Пертинакса. (3) Сын Пертинакса был назначен фламином отца. (4) Товарищество маркианцев, ведавшее священнодействиями в честь божественного Марка, было названо гельвианцами в честь Гельвия Пертинакса. (5) Были добавлены цирковые игры в память дня рождения его власти, отмененные впоследствии Севером, а также другие – в день его рождения, которые существуют и до сих пор. (6) Родился он в августовские календы в консульство Вера и Бибула,[247] а убит был за четыре дня до апрельских календ в консульство Фалькона и Клара;[248] он прожил шестьдесят лет,[249] семь месяцев, двадцать шесть дней, императором пробыл два месяца и двадцать пять дней. (7) Он произвел раздачу народу по сто денариев на каждого. Преторианцам он обещал по двенадцати тысяч сестерциев, а дал по шести тысяч. Обещанное не было выдано войскам ввиду того, что этому помешала смерть. (8) Что он чувствовал отвращение к императорской власти – это доказывается письмом, приложенным Марием Максимом к его жизнеописанию. Я не пожелал поместить его здесь, так как оно слишком длинно.



I. (1) Прадедом Дидия Юлиана, который получил императорскую власть после Пертинакса, был Сальвий Юлиан,[250] бывший два раза консулом, префектом Рима и знатоком права, что особенно прославило его. (2) Матерью его бьша Клара Эмилия, отцом – Петроний Дидий Север; братьями его были Дидий Прокул и Нуммий Альбин, дядей по матери – Сальвий Юлиан; дед со стороны отца был медиоланским инсубром, а дед со стороны матери – из Гадруметской колонии. (3) Воспитан он был у Домиции Луциллы, матери императора Марка. (4) Он был зачислен в коллегию двадцати мужей по ходатайству матери Марка. В квесторы он был намечен раньше достижения законного для этой должности возраста. (5) По ходатайству Марка он получил затем должность эдила и по его же ходатайству стал претором. (6) После преторства он командовал в Германии двадцать вторым, «Первородным», легионом. (7) Затем он долго и безупречно управлял Бельгикой. С помощью наскоро набранных вспомогательных отрядов из провинциалов он остановил здесь вторгшихся хавков, германскую народность, жившую по реке Альбису. (8) За это он удостоился консульства по представлению императора. (9) Укротил он и каттов. Затем он получил в управление Далмацию и защитил ее от соседних врагов. Потом он управлял нижней Германией.

II. (1) После этого он получил в свое ведение попечение о государственных выдачах в Италии. В это время некий морской воин Север обвинил его в том, что он вместе с Сальвием составил заговор против Коммода. Однако так как Коммод казнил уже многих сенаторов, притом знатных и могущественных, обвиненных в оскорблении величества, то, чтобы не навлекать на себя еще более тяжких нареканий, он оправдал Дидия, а обвинителя присудил к смертной казни. (2) После оправдания Дидий был снова послан управлять провинцией. Затем он управлял Вифинией, но уже не с такой славой, как другими провинциями. (3) Он был консулом вместе с Пертинаксом и был преемником его по проконсульству в Африке. Пертинакс всегда называл его своим сотоварищем и преемником. В тот день, когда Юлиан, помолвив свою дочь за своего родственника, пришел к Пертинаксу и сообщил ему об этом, тот знаменательным образом сказал: «И относись к нему с должным уважением, так как он мой сотоварищ и преемник»; ведь за этим очень скоро последовала смерть Пертинакса. (4) После убийства последнего, когда Сульпициан хотел, чтобы его провозгласили императором в лагере, и Юлиан, узнав о созыве сената, пришел вместе со своим зятем в сенат, он нашел двери запертыми и встретил там двух трибунов, Публиция Флориана и Векция Апра, которые стали убеждать его занять свободное место. (5) Когда он стал говорить им о том, что уже провозглашен другой император, они задержали его и повели в преторианский лагерь. (6) Когда они прибыли в лагерь, там префект Рима и тесть Пертинакса Сульпициан произносил речь на сходке и требовал для себя императорской власти. Юлиан, стоя на стене, давал непомерные обещания, но его никто не хотел впускать. Сначала Юлиан уговаривал преторианцев не делать императором того, кто отомстит за Пертинакса, а затем написал на таблицах, что он восстановит память о Коммоде. (7) Тогда он был впущен в лагерь и провозглашен императором; преторианцы просили только не причинять никакого зла Сульпициану за то, что он хотел стать императором.

III. (1) Тогда Юлиан по ходатайству преторианцев назначил префектами претория Флавия Гениала и Туллия Криспина, а Мавренций, который был раньше на стороне Сульпициана, окружил его императорским конвоем. (2) Действительно, пообещав преторианцам по двадцати пяти тысяч каждому, Юлиан дал им по тридцать тысяч.[251] (2) Затем, после выступления на солдатской сходке, он вечером прибыл в сенат и отдал себя в полное распоряжение сената. Состоялось сенатское постановление, он был удостоен трибунских полномочий и проконсульских прав и включен в список патрицианских фамилий.[252] (4) Были названы Августами и жена его Манлия Скантилла и дочь Дидия Клара. (5) Затем он удалился в Палатинский дворец, вызвав туда жену и дочь; полные страха и против своего желания они явились туда, как бы предчувствуя грозящую им гибель. (6) Вместо Сульпициана, он назначил префектом Рима своего зятя Корнелия Репентина. (7) Между тем, народ ненавидел Дидия Юлиана, так как был уверен, что исправление злоупотреблений времен Коммода будет произведено авторитетом Пертинакса, и считалось, что Пертинакс убит по злому умыслу Юлиана. (8) И уже те, кто начинал ненавидеть Юлиана, прежде всего стали распространять слухи, будто в первый же день своей власти Юлиан с презрением отказался от стола Пертинакса и приказал приготовить себе роскошный пир с устрицами, птицами и рыбами. Это была, как известно ложь: (9) ведь есть сведения о том, что Юлиан доходил в своей бережливости до того, что на три дня делил поросенка, на три дня – и зайца, если кто-нибудь случайно их ему присылал; часто, хотя бы по этому поводу не было никаких религиозных предписаний, он обедал без мяса, довольствуясь стручками и всякими овощами.[253] (10) Затем, он вообще ни разу не обедал до тех пор, пока не был похоронен Пертинакс; пищу он вкушал, погруженный в глубокую печаль вследствие убийства Пертинакса, а в первую ночь он не смыкал глаз, встревоженный такими тяжелыми обстоятельствами.

IV. (1) Как только рассвело, он принял явившийся к нему в Палатинский дворец сенат и всадническое сословие и к каждому обращался самым ласковым образом, называя в зависимости от возраста братом, сыном или отцом. (2) Однако народ и у ростр, и перед курией осыпал его невероятной бранью, надеясь, что его можно заставить сложить с себя ту власть, которую ему дали воины. [Бросали в него и камнями]. (3) Когда он с воинами и сенатом спускался в курию, вслед ему посылались проклятия; когда он совершал жертвоприношения, высказывались пожелания, чтобы жертвы оказались недействительными. (4) В него даже кидали камни, хотя Юлиан все время хотел движением руки умилостивить народ. (5) Войдя в курию, он произнес речь – ласковую и благоразумную. Он поблагодарил за то, что его признали, за то, что и сам он, и его жена, и дочь получили имя Августов; он принял также прозвание отца отечества, но отверг постановку себе серебряной статуи. (6) Когда он направлялся из сената на Капитолий, народ преградил ему дорогу, но был оттеснен и разогнан силой оружия, причем многие были ранены; подействовали и обещания раздачи золотых, которые Юлиан сам показывал в руке, чтобы ему скорее поверили. (7) Затем пошли смотреть цирковое представление. На скамьях разместились как попало, и народ удвоил свою брань по адресу Юлиана и призывал для охраны города Песценния Нигра, который, как говорили, был провозглашен императором. (8) Все это Юлиан перенес спокойно и во все время своего правления действовал очень мягко. Народ же сильнейшим образом негодовал против воинов за то, что они будто бы за деньги убили Пертинакса. Многое из того, что было установлено Коммодом и отменено Пертинаксом, Юлиан восстановил с целью снискать расположение народа. (9) Он не предпринял ничего ни против Пертинакса, ни в его пользу, что на очень многих произвело тягостное впечатление: (10) было ясно, что из страха перед воинами ничего не говорилось об оказании почестей Пертинаксу.

V. (1) Юлиан не боялся ни британских, ни иллирийских войск. Он послал старшего центуриона с приказанием убить Нигра, но боялся главным образом сирийских войск. (2) И вот Песценний Нигер в Иллирике, Септимий Север в Сирии[254] с теми войсками, которыми они предводительствовали, отложились от Юлиана. (3) Получив известие об отпадении Севера, который не был у него под подозрением, он очень встревожился: он явился в сенат и потребовал, чтобы Север был объявлен врагом; (4) что же касается воинов, которые пошли за Севером, то он назначил день, после которого они должны были считаться в числе врагов, если останутся с Севером. (5) Кроме того, от сената оыли отправлены послами к воинам консуляры, чтобы уговорить их отвергнуть Севера и признать императором того, кого избрал сенат. (6) Среди других был отправлен послом Веспроний Кандид, старый консуляр, издавна ненавистный воинам за то, что он был суровым и скупым командиром. (7) Был послан и преемник Северу – Валерий Катулин, как будто можно было сменить того, кто уже имел на своей стороне воинов. (8) Кроме того, послан был и центурион Аквилий, известный как убийца сенаторов, для того чтобы убить Севера. (9) Сам Юлиан приказал вывести преторианцев в поле укреплять башни, но вывел он воинов ленивых, испорченных городской роскошью, совершенно не желавших заниматься военными упражнениями, – таких, что каждый из них за плату нанимал себе заместителя для выполнения предписанной ему работы.

VI. (1) Север шел на Рим с войском, готовым к бою, а у Дидия Юлиана ничего не выходило с преторианскими войсками; народ же с каждым днем все больше и больше ненавидел его и смеялся над ним. (2) Считая Лета сторонником Севера, Юлиан приказал убить его, выказав неблагодарность после оказанного ему великого благодеяния: ведь благодаря Лету сам Юлиан ускользнул от рук Коммода. Вместе с Летом он велел убить и Марцию. (3) Но пока Юлиан занимался этим, Север захватил равеннский флот, а сенатские послы, обещавшие Юлиану свое содействие, перешли на сторону Севера. (4) Префект претория Туллий Криспин, посланный против Севера, чтобы двинуть флот, был отбит и вернулся в Рим. (5) Увидя это, Юлиан обратился к сенату с просьбой, чтобы навстречу войску Севера вышли вместе с сенатом девы-весталки и прочие жрецы и умоляли, протягивая священные повязки, – такой бесполезный… готовил он против воинов-варваров. (6) В то время, как он старался об этом, ему возразил авгур консуляр Плавций Квинтилл, заявляя, что не должен быть императором тот, кто не может бороться с противником силой оружия. (7) С ним согласились многие сенаторы. Поэтому разгневанный Лидий вытребовал воинов из лагеря, чтобы они принудили сенат к повиновению или перебили его. (8) Но от этого решения он отказался: ведь не подобало Юлиану стать во враждебные отношения с тем самым сенатом, который ради Юлиана объявил Севера врагом. (9) Поэтому он пришел в сенат с более разумным предложением и просил вынести сенатское постановление о разделе власти, что и было немедленно исполнено.

VII. (1) Тогда все вспомнили о знамении, виновником которого был сам Юлиан, когда он принимал императорскую власть. (2) Дело в том, что, когда намеченный в консулы, высказывая о нем свое мнение, произнес: «Я предлагаю провозгласить императором Дидия Юлиана», Юлиан подсказал ему: «Добавь и Севера» – это прозвище своего деда и прадеда Юлиан присвоил и себе. (3) Кое-кто, однако, говорит, что у Юлиана не было замысла перебить сенат, так как сенат так много сделал для него. (4) После сенатского постановления Дидий Юлиан тотчас же послал к Северу одного из префектов, Туллия Криспина. (5) Сам же он назначил третьего префекта Ветурия Макрина, которому Север прислал письмо, предлагая ему стать префектом. (6) Однако в народе говорили, и Север подозревал, что Юлиан притворно предлагает мир и что префекту претория Туллию Криспину поручено убить Севера. (7) В сущности, Север предпочитал быть врагом Юлиана, а не разделять с ним власть, и воины были согласны с Севером. (8) Север тотчас же написал очень многим лицам в Рим и тайно послал эдикты, которые были обнародованы. (9) Юлиан же дошел до такого неразумения, что во многих случаях прибегал к услугам магов, когда, как он думал, можно было либо смягчить ненависть народа, либо связать оружие воинов. (10) Маги заклали некоторых животных несогласно с правилами римских священнодействий и произносили свои не освященные религией заклинания, а Юлиан совершил гадание с зеркалом, во время которого, говорят, завязывают мальчикам глаза, над головой их произносят заклинания, а потом велят смотреть в зеркало. (11) И рассказывают, что мальчик увидел тогда и прибытие Севера, и низложение Юлиана.

VIII. (1) Что касается Криспина, то после встречи с передовыми отрядами Севера он был казнен Севером по совету Юлия Лета. (2) Были отвергнуты также постановления сената. Когда Юлиан, созвав сенат, спросил мнения о том, что теперь надлежит делать, он не получил от сената никакого определенного ответа. (3) Затем он, по собственному почину, велел Лоллиану Тициану вооружить гладиаторов в Капуе и вызвал из Террацины Клавдия Помпеяна, чтобы разделить с ним власть, так как Клавдий был зятем императора, и долго командовал войсками. Тот, однако, отказался, ответив, что он и стар, и слаб глазами. (4) На сторону Севера перешли и воины из Умбрии. (5) А Север еще раньше послал письменный приказ сторожить убийц Пертинакса. (6) Вскоре Юлиан был покинут всеми и остался в Палатинском дворце с одним из своих префектов Гениалом и зятем Репентином. (7) Наконец, был поставлен вопрос о том, чтобы сенатским решением отнять у Юлиана императорскую власть. Она и была отнята, а императором тотчас же был провозглашен Север, причем был пущен ложный слух, будто Юлиан умертвил себя ядом. (8) В действительности же сенат послал людей, под наблюдением которых Юлиан был убит в Палатинском дворце руками рядового воина, тщетно взывая к покровительству Цезаря, то есть Севера. (9) Овладев императорской властью, Юлиан выделил свою дочь, наделив ее состоянием, которое было немедленно отнято у нее вместе с именем Августы. (10) Тело Юлиана было выдано Севером его жене Манлии Скантилле и дочери для погребения. Он был похоронен в усыпальнице прадеда у пятого милевого столба по Лабиканской дороге.

IX. (1) Вот что ставили в вину Юлиану: что он был обжорлив, любил игру в кости, занимался упражнениями с гладиаторским оружием – все это уже стариком, тогда как раньше, в юности, он никогда не бесславил себя этими пороками. Ставили ему в вину также высокомерие, хотя он, даже став императором, держал себя очень униженно. (2) Напротив, он был очень приветлив на пирах, очень благожелателен в своих письменных заключениях, очень умерен по части щедрот. (3) Прожил он пятьдесят шесть лет и четыре месяца,[255] императором был два месяца и пять дней. (4) Больше всего его упрекали в том, что он сделал своими руководителями по управлению государством тех, кем он сам должен бьш бы управлять, опираясь на свой авторитет.



I. (1) После того, как бьш убит Дидий Юлиан, императорскую власть получил Север, который бьш родом из Африки. (2) Место его рождения – город Лептис; отец его назывался Гетой, предки были римскими всадниками раньше, чем право гражданства было дано всем,[256] матерью его была Фульвия Пия, двоюродными дедами со стороны отца – консуляры Апер и Север, дедом со стороны матери – Мацер, дедом со стороны отца – Фульвий Пий. (3) Сам он родился в консульство Эруция Клара (вторичное) и Севера за пять дней до апрельских ид.[257] (4) В раннем детстве, когда он еще не приступил к изучению греческой и латинской литератур, в которых он впоследствии был особенно сведущ, он играл с мальчиками только в одну игру – в судьи: тут перед ним носили связки с топорами, он восседал, окруженный отрядом мальчиков, и творил суд. (5) На восемнадцатом году он публично выступил с речью. Впоследствии он прибыл в Рим для получения образования. Он попросил у божественного Марка разрешения носить широкую пурпурную полосу и получил его благодаря покровительству своего родственника Септимия Севера, который бьш уже дважды консуляром. (6) В день своего прибытия в Рим он застал человека, у которого он остановился, за чтением жизнеописания императора Адриана, что Север отметил как благоприятное знамение своих будущих успехов. (7) Он получил и другое знамение, предвещавшее ему императорскую власть: приглашенный к императорскому столу, он явился в греческом плаще, тогда как должен бьш прийти в тоге, и ему дали наместническую тогу, принадлежавшую самому императору. (8) В ту же ночь он видел во сне, что он сосет вымя волчицы, как Рем или Ромул. (9) Он сел на неправильно поставленное служителем императорское кресло, не зная, что этого делать нельзя. (10) Когда он спал в своем помещении, змея обвилась вокруг его головы; близкие его, проснувшись, подняли крик, и она уползла, не причинив ему вреда.

II. (1) Молодость его была полна безумств, а подчас и преступлений. (2) Он был обвинен в прелюбодеянии и оправдан проконсулом Юлианом, преемником которого он был в проконсульстве, сотоварищем по консульству и опять-таки преемником по императорской власти. (3) В должности квестора он проявил старательность, должность военного трибуна он миновал. После квесторства он получил по жребию Бетику, а оттуда уехал в Африку, чтобы после смерти отца устроить свои домашние дела. (4) Пока он находился в Африке, вместо Бетики ему была назначена Сардиния, так как Бетику опустошали мавры. (5) Закончив свое квесторство в Сардинии, он получил назначение быть легатом при проконсуле Африки. (6) Когда он был там легатом, один летинец, простой человек из одного с ним муниципия, обнял его, как старого товарища, в то время, как перед ним несли связки. Север наказал его розгами, причем глашатай объявил решение: «Не смей, простой человек, дерзко обнимать легата римского народа». (7) Этот случай привел к тому, что легаты, ходившие пешком, стали ездить в повозках. (8) Тогда же, беспокоясь о своем будущем, он обратился к астрологу и под данным часом увидел великие дела; астролог сказал ему: (9) «Дай мне сведения о своем, а не о чужом рождении», – и после того, как Север поклялся, что это его собственные данные, тот предсказал ему все, что впоследствии сбылось.

III. (1) Он удостоился должности народного трибуна по назначению императора Марка и, исполняя ее, обнаружил исключительную строгость и энергию. (2) Тогда же он женился на Марции, о которой он ничего не сказал в истории своей частной жизни. Впоследствии, став императором, он поставил ей статуи. (3) На тридцать втором году он был намечен в преторы императором Марком – не из числа одетых в белую тогу, а из толпы соискателей. (4) Посланный после этого в Испанию, он увидел во сне, во-первых, что ему сказано восстановить храм Августа в Тарраконе, который начал разрушаться; (5) затем, будто с вершины очень высокой горы он видит весь круг земель и Рим, причем все провинции играют на лире и флейте или поют. Он устроил игры в свое отсутствие. (6) Затем он был поставлен во главе четвертого скифского легиона, стоявшего близ Массилии.[258] (7) После этого он поехал в Афины ради науки, святынь, сооружений и древностей. Но так как афиняне нанесли ему какие-то обиды, то он стал их врагом и, сделавшись императором, отомстил им, уменьшив их привилегии. (8) Затем он получил в качестве легата Лугдунскую провинцию. (9) Потеряв свою первую жену и пожелав взять вторую, он внимательно исследовал гороскоп невест, будучи сам очень опытным в астрологии. Узнав о том, что в Сирии есть некая девушка, в гороскопе которой значится, что она соединится с царем, он посватался к ней, то есть к Юлии, и благодаря содействию друзей получил ее; в скором времени он стал от нее отцом.[259]

IV. (1) За свою строгость, внимательность и бескорыстие он стал любимым галлами больше, чем кто бы то ни было другой. (2) Затем он управлял с проконсульской властью Паннониями. После этого ему досталась по жребию проконсульская Сицилия. В Риме у него родился второй сын. (3) Он был обвинен в том, что во время своего пребывания в Сицилии он спрашивал предсказателей или халдеев, будет ли он императором. Однако префекты претория, которым было поручено слушать это дело, оправдали его, так как Коммод уже начал вызывать к себе ненависть; клеветник был распят на кресте. (4) Консульскую должность он в первый раз[260] исполнял вместе с Апулеем Руфином, его Коммод наметил среди очень большого числа соискателей. После консульства он почти год оставался без должности; затем, по ходатайству Лета, он был поставлен во главе германского войска.[261] (5) Отправляясь к германским войскам, он купил обширные сады; до тех пор у него был очень тесный дом в Риме и одна небольшая усадьба в Венетской области. (6) Как-то раз он лежал в этих садах на земле и скромно обедал со своими сыновьями. Когда его старший сын, которому было пять лет, стал слишком щедро наделять поданными фруктами других мальчиков, своих товарищей по играм, Север с упреком сказал ему: «Раздавай не так щедро, ведь у тебя нет царских богатств». В ответ на это пятилетний мальчик сказал: «Но они у меня будут». (7) Отправившись в Германию, Север так вел себя на этом посту, что еще более увеличил свою уже и раньше большую славу.

V. (1) До сих пор он командовал войском не как император. Когда же до германских легионов[262] дошел слух о том, что Коммод убит, а правит Юлиан, вызывая к себе всеобщую ненависть, они в Карнунте в августовские иды провозгласили императором Севера,[263] хотя он, несмотря на уговоры многих, отказывался. (2) Он дал воинам… сестерциев, сколько никогда не давал ни один государь. (3) Затем, упрочив за собой провинции, которые он оставлял в тылу, он направил свой путь в Рим. Повсюду, где он проходил, все подчинялись ему; иллирийские и галльские войска под давлением своих начальников присягнули ему. (4) Все принимали его как мстителя за Пертинакса. (5) В то же время сенат, по предложению Юлиана, объявил Септимия Севера врагом, а к его войску были от имени сената отправлены послы, чтобы приказать воинам покинуть Севера согласно предписанию сената. (6) Услыхав, что послы отправлены по единодушному решению сената, Север сначала испугался, но затем, подкупив послов, добился того, что они говорили перед войском в его пользу и перешли на его сторону. (7) Узнав об этом, Юлиан заставил сенат внести постановление о разделе власти между ним и Севером. (8) Неизвестно, сделал ли он это искренне или с коварной целью, так как он уже раньше подослал нескольких лиц, известных тем, что они убивали вождей, чтобы они умертвили Севера, подобно тому, как он еще раньше подослал убийц к Песценнию Нигру, который также, став против него, принял императорскую власть по почину сирийских войск. (9) Северу, однако, удалось спастись от рук тех, кого Юлиан послал для его убийства. Он отправил письмо преторианцам и дал им приказ либо покинуть, либо убить Юлиана, и они немедленно послушались его: (10) Юлиан был убит в Палатинском дворце, а Север приглашен в Рим. (11) Итак, Север – что никогда еще никому не удавалось – в одно мгновение ока оказался победителем и с оружием в руках направился в Рим.

VI. (1) После убийства Юлиана, пока Север продолжал оставаться в лагере, в палатках, как бы двигаясь по вражеской земле, сенат направил к нему сто сенаторов в качестве послов для передачи поздравлений и приглашений. (2) Они встретили его в Интерамне, и он принял их приветствия, вооруженный и окруженный вооруженными людьми; предварительно они подверглись обыску, – нет ли при них какого-нибудь оружия. (3) На следующий день, когда его встретила вся дворцовая челядь, он дал каждому послу по семьсот двадцать золотых (4) и отправил их вперед, разрешив желающим остаться и вернуться в Рим вместе с ним. (5) Он также немедленно сделал префектом Флавия Ювенала, которого еще Юлиан взял себе в качестве третьего префекта. (6) Между тем в Риме как среди воинов, так и среди граждан царил великий страх, так как они видели, что Север с оружием в руках идет на них, которые признали его врагом. (7) К тому же Север узнал, что сирийские легионы провозгласили императором Песценния Нигра. (8) Эдикты и письма последнего народу и сенату он перехватил с помощью тех лиц, которые были посланы, и тем предотвратил объявление их народу и чтение их в курии. (9) В то же время он думал о назначении себе преемником Клодия Альбина, относительно которого, как казалось, существовало постановление, наделявшее его цезарской [или коммодовой] властью. (10) Однако опасаясь этих самых людей, а он правильно судил о них, он послал Гераклита завладеть обеими Британиями, а Плавциана захватить детей Нигра. (11) Прибыв в Рим, Север приказал преторианцам выйти к нему навстречу в одних подпанцырных одеждах, без оружия. В таком же виде он вызвал их к трибуне, окружив со всех сторон вооруженными людьми.

VII. (1) Вступив в Рим, он, сам вооруженный, поднялся с вооруженными воинами на Капитолий. Оттуда он в таком же виде двинулся дальше в Палатинский дворец, причем перед ним несли отнятые им у преторианцев значки, склоненные вниз, а не поднятые. (2) Затем воины разместились по всему городу – в храмах, в портиках, в здании Палатинского дворца, словно на своих квартирах. (3) Вступление Севера в Рим вызвало чувства ненависти и страха: воины грабили все, ни за что не платя, и грозили городу опустошением. (4) На следующий день он пришел в сенат, окруженный вооруженными людьми – не только воинами, но и друзьями. В курии он дал отчет о причинах, заставивших его принять императорскую власть, и жаловался на то, что Юлиан послал для его убийства людей, известных тем, что они умертвили других полководцев. (5) Он принудил сенат вынести постановление, по которому императору запрещалось убивать сенатора, не испросив на то согласия сената. (6) В то время, как он находился в сенате, воины, подняв мятеж, потребовали от сената по десяти тысяч сестерциев на человека – по примеру тех, которые привели в Рим Октавиана Августа и получили такую сумму. (7) Север хотел обуздать их, но не мог этого сделать; успокоил он их щедрой раздачей и отпустил. (8) Затем он устроил торжественные похороны изображения Пертинакса, причислив его к богам и дав ему фламина и товарищество жрецов – гельвианцев – тех, которые прежде были маркианцами. (9) Себя он приказал также называть Пертинаксом, но впоследствии пожелал отменить это имя как дурное знамение. Потом он заплатил долги своих друзей.

VIII. (1) Своих дочерей он выдал замуж с хорошим приданым за Проба и Аэция. Когда он предложил своему зятю Пробу должность префекта Рима, тот отказался, сказав, что, по его мнению, быть префектом Рима значит меньше, нежели быть зятем императора. (2) Обоих своих зятьев он сразу же сделал консулами и обоих обогатил. (3) На следующий день он пришел в сенат и, выступив с обвинениями против друзей Юлиана, присудил их к конфискации имущества и к смерти. (4) Он разбирал множество судебных дел; судей, обвиненных провинциалами, он в случае доказанности вины жестоко наказывал. (5) Хлебные запасы, которые он застал в ничтожном количестве, он пополнил так, что, уходя из жизни, оставил римскому народу запас на семь лет. (6) Он отправился для укрепления положения на Востоке, пока еще ничего не говоря открыто о Нигре. (7) Однако же он послал легионы в Африку, чтобы Нигер – через Ливию и Египет – не занял Африку и не заставил римский народ страдать от недостатка хлеба. (8) Вместо Басса, он оставил префектом Рима Домиция Декстра и выступил через тридцать дней по прибытии в Рим.[264] (9) Выйдя из города, он у Красных[265] скал выдержал крупнейший мятеж войска, поднявшийся из-за места, выбранного для разбивки лагеря. (10) Навстречу ему поспешил его брат Гета, которому он дал приказ управлять порученной ему провинцией,[266] хотя тот ожидал совсем другого. (11) Привезенных к нему детей Нигра он окружил таким же почетом, как и своих. (12) Предварительно он выслал легион для захвата Греции и Фракии, чтобы их не занял Песценний; но Нигер уже держал в своих руках Византий. (13) Желая занять и Перинф, Нигер погубил много народа в войске и поэтому вместе с Эмилианом был объявлен врагом. (14) Когда он стал приглашать Севера разделить с ним власть, Север с презрением отверг это предложение. (15) Он предложил Нигру безопасное изгнание, если тот этого захочет, но Эмилиана он не простил. (16) Побежденный полководцами Севера в Геллеспонте, Эмилиан бежал сначала в Кизик, а затем в другой город, где он и был убит по их приказу. (17) Теми же полководцами были рассеяны и войска Нигра.

IX. (1) Услыхав об этом, Север отправил сенату письмо, словно все дело было закончено. Затем он вступил в столкновение с Нигром, убил его в Кизике, а голову его приказал носить на копье. (2) После этого он отправил в ссылку – вместе с их матерью – детей Нигра, которых он раньше воспитывал так же, как и своих детей. (3) О своей победе он уведомил сенат письмом. Из сенаторов, которые стояли на стороне Нигра, он никого, за исключением одного человека, не казнил. (4) Он был разгневан на антиохийцев за то, что они издевались над ним, когда он был правителем на Востоке, и за то, что они помогали Нигру даже после того, как тот был побежден. Словом, он лишил их многого. (5) У жителей Неаполя в Палестине он отнял право считаться городом за то, что они долгое время с оружием в руках стояли за Нигра. (6) Он сурово наказал многих, последовавших за Нигром, кроме лиц сенаторского сословия. (7) Много городов, принадлежавших к той же партии, он подверг притеснениям и штрафам. (8) Он убил тех сенаторов, которые воевали на стороне Нигра в звании военных начальников или трибунов. (9) Затем он многое совершил в Аравии,[267] привел к покорности и парфян, а также адиабенцев, которые все сочувствовали Песценнию. (10) За это ему по возвращении был назначен триумф, и он получил прозвания – Аравийский, Адиабенский, Парфянский. (11) От триумфа он, однако, отказался, чтобы не показалось, что он справляет триумф по поводу победы в гражданской войне. Не принял он и имени «Парфянский», чтобы не вызвать раздражения у парфян.

X. (1) Возвращаясь в Рим после гражданской войны с Нигром, он получил сообщение о другой гражданской войне, начатой Клодием Альбином, который поднял восстание в Галлии. Поэтому впоследствии были убиты его дети вместе с матерью. (2) Он немедленно объявил врагом Альбина, а также и тех, кто слишком мягко писал Альбину или отвечал на его письма. (3) Когда он шел против Альбина, то по пути, в Виминации,[268] он объявил своего старшего сына Бассиана Цезарем, добавив ему имя Аврелия Антонина, чтобы отнять у своего брата Геты появившуюся у того надежду на получение императорской власти. (4) Имя же Антонина он добавил своему сыну потому, что видел во сне, будто ему наследует Антонин. (5) Некоторые думают, что поэтому же и Гета был назван Антонином, чтобы и он унаследовал императорскую власть. (6) Иные думают, что он был назван Антонином потому, что сам Север хотел перейти в семью Марка. (7) Вначале полководцы Севера были побеждены полководцами Альбина. Тогда обеспокоенный Север обратился за советом к гадателям и от паннонских авгуров узнал, что он будет победителем, а его противник не попадет в его руки, но не избегнет гибели и найдет свой конец у воды. (8) Многие из друзей Альбина, покинув его, немедленно перешли к Северу, многие начальники были взяты в плен – их Север наказал.

XI. (1) Затем, после многих военных действий с переменным успехом, Север сначала очень счастливо сразился с Альбином при Тинурции. (2) Тут он подвергся огромной опасности вследствие падения своего коня, и уже думали, что он умер, пораженный свинцовой пулей, так что войско чуть было не избрало другого императора. (3) В то же время, прочтя протоколы, содержавшие постановление о похвале Клодию Цельзину, который был родом из Гадрумета и родственником Альбина, Север, разгневавшись на сенат, словно сенат сделал это в угоду Альбину, решил причислить к богам Коммода, полагая, что таким образом он сможет отомстить сенату. (4) Сначала он провозгласил среди воинов Коммода божественным, написав об этом сенату и присоединив к этому обращение по поводу победы. (5) Затем он приказал разрезать и разбросать трупы сенаторов, павших на войне. (6) Затем, когда было принесено тело Альбина, он велел отрубить у полумертвого голову и отправить ее в Рим вместе с письмом. (7) Альбин был побежден за десять дней до мартовских календ.[269] Оставшуюся часть его трупа Север велел положить перед его собственным домом, чтобы она долго там лежала. (8) Кроме того, сидя верхом на коне, он направил его на труп Альбина и, когда конь испугался, он его так подстегнул, что тот, хотя был без узды, стал смело топтать труп. (9) Некоторые добавляют, что Север велел бросить труп Альбина в Родан, а вместе с ним и трупы его жены и детей.

XII. (1) Было убито бесчисленное количество сторонников Альбина, среди них много первых лиц в Риме, много знатных женщин; имущество всех их было конфисковано и увеличило средства государственного казначейства. Одновременно было убито много видных испанцев и галлов. (2) Наконец, он выдал воинам столько жалования, сколько не выдавал ни один из государей. (3) Своим сыновьям он в результате этих конфискаций оставил такое состояние, какого не оставлял ни один из императоров, так как большую часть золота, имевшегося в Галлиях, Испаниях и Италии, он сделал императорской собственностью. (4) Тогда было впервые учреждено управление частным имуществом императора.[270] (5) Многие, сохранившие верность Альбину после его смерти, бьши побеждены оружием Севера. (6) В то же время стало известно, что арабский легион перешел на сторону Альбина. (7) И вот, отомстив за отложение Альбина, убив множество людей, истребив и род Альбина, Север прибыл в Рим, гневаясь на народ и сенат. (8) В сенате и на сходке он произнес хвалебную речь Коммоду, назвав его богом, сказал, что Коммод не нравился только опозоренным людям, – и всем стало совершенно ясно, что он в состоянии бешенства. (9) После этого он распространился о своей мягкости, хотя был в высшей степени жесток и убил нижепоименованных сенаторов.

XIII. (1) Он убил без суда следующих знатных лиц: Муммия Секундина, Азеллия Клавдиана, (2) Клавдия Руфа, Виталия Виктора, Пания Фауста, Элия Цельза, Юлия Руфа, Лоллия Професса, Аврункулея Корнелиана, Антония Бальба, Постумия Севера, (3) Сергия Лустрала, Фабия Паулина, Нония Гракха, Мастиция Фабиана, Касперия Агриппина, Цейония Альбина, Клавдия Сульпициана, (4) Меммия Руфина, Касперия Эмилиана, Кокцея Вера, Эруция Клара, Луция Стилона, (5) Клодия Руфина, Эгнатулея Гонората, (6) Петрония Юниора, Песценниев – Феста, Верациана, Аврелиана, Материала, Юлиана и Альбина, Цереллиев – Макрана, Фаустиниана и Юлиана, (7) Геренния Непота, Сульпиция Кана, Валерия Катуллина, Новия Руфа, Клавдия Арабиана, Марка Азеллиона. (8) И вот убийца стольких столь славных людей – ведь среди них было много консуляров и бывших преторов, а все они вообще занимали виднейшее положение, считается у африканцев чуть ли не богом. (9) Цинция Севера он оклеветал, будто тот покушался отравить его, и под этим предлогом казнил его.

XIV. (1) Он бросил львам Нарцисса, который задушил Коммода. Кроме того, он лишил жизни множество людей скромного общественного положения, не считая погибших в сражениях. (2) После этого, желая привлечь к себе людей, он переложил почетную повинность с частных лиц на императорскую казну. (3) Затем он принудил сенат дать Цезарю Бассиану имя Антонина с назначением ему императорских знаков отличия. (4) Тут возник слух о войне с парфянами. Отцу, матери, деду и первой жене он по собственному почину поставил статуи. (5) Узнав ближе образ жизни Плавциана, который был его лучшим другом, он до такой степени возненавидел его, что объявил его общественным врагом. Удалив на протяжении всего земного круга его статуи, он нанес Плавциану тяжелую обиду, разгневавшись на него главным образом за то, что среди изображений близких и родственных Северу лиц он поместил и свою статую. (6) Жителей Палестины он освободил от наказания, которое они заслужили в связи с делом Нигра. (7) Потом он опять помирился с Плавцианом, вместе с ним вступил в Рим и, словно получивший овацию, поднялся на Капитолий; впрочем, впоследствии он его убил. (8) Своему младшему сыну Гете он дал мужскую тогу, а старшего сочетал браком с дочерью Плавциана. (9) Те, кто называл Плавциана общественным врагом, были сосланы. Так всегда, как бы по естественному закону, происходит изменение во всем. (11) Затем он наметил в консулы своих сыновей. Своего брата Гету он возвысил. (11) После этого он отправился на войну с парфянами, предварительно устроив гладиаторский бой и произведя раздачу народу. (12) Тем временем он убил многих по действительным или мнимым винам. (13) Многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно, например: «Вот император, действительно оправдывающий свое имя – действительно Пертинакс, действительно Север».

XV. (1) Народная молва утверждала, что Септимий Север стремится к борьбе с парфянами,[271] побуждаемый страстью к славе, а не какой-нибудь необходимостью. (2) Переправив войско из Брундизия, он, нигде не останавливаясь, пришел в Сирию и отогнал парфян. (3) Но затем он опять вернулся в Сирию, чтобы подготовиться и начать войну с парфянами. (4) Тем временем он, по совету Плавциана, преследовал остатки партии Песценния, так что казнил даже некоторых своих друзей под тем предлогом, что они злоумышляют против него с целью лишить его жизни. (5) Кроме того, он погубил многих за то, что они будто бы обращались к халдеям и прорицателям с вопросами относительно его жизни и здоровья; особенно подозрительно относился он ко всякому, кто был способен стать императором, ввиду того, что его собственные дети были еще малолетними; к тому же он либо верил, либо слышал, что об этом действительно говорят те, кто гадает о своей власти. (6) Однако после убийства некоторых лиц Север пытался оправдываться: после их смерти он утверждал, что не давал приказа сделать то, что было сделано, – Марий Максим рассказывает это главным образом по поводу смерти Лета. (7) Когда к Северу приехала его сестра, уроженка Лептиса, с трудом говорившая по-латыни, и императору пришлось много краснеть за нее, он, даровав ее сыну тогу с широкой пурпурной полосой, а ее самое щедро наделив подарками, приказал женщине вернуться на родину, притом вместе с сыном, который вскоре умер.

XVI. (1) Таким образом, уже на исходе лета Север вторгся в Парфию и, заставив царя отступить, дошел до Ктезифонта и взял его, почти уже зимой: в этих местностях лучше вести войну зимой, так как воины питаются корнями растений и причиняют себе этим разные болезни и недомогания. (2) Поэтому, хотя он и не мог идти дальше, так как парфяне оказывали сопротивление, а воины вследствие непривычной пищи страдали поносом, он все же проявил настойчивость, взял город, обратил в бегство царя, перебил множество врагов и удостоился прозвания «Парфянского». (3) За это и сына его Бассиана Антонина, уже раньше объявленного Цезарем, которому шел тринадцатый год, воины провозгласили соучастником в управлении империей. (4) Младшего его сына Гету они провозгласили Цезарем, а также Антонином, как об этом передают многие. (5) По случаю этих провозглашений Север сделал воинам очень щедрый денежный подарок, предоставив им, согласно их просьбе, всю добычу от парфянского города. (6) Оттуда он вернулся в Сирию победителем и со званием «Парфянского». От предложенного ему сенаторами триумфа он отказался, так как не мог стоять в колеснице вследствие болезни суставов. (7) Сыну он разрешил отпраздновать триумф: сенат назначил ему триумф за победу над Иудеей, так как и в Сирии Север действовал с успехом. (8) Затем, перейдя в Антиохию, он наметил в консулы вместе с собою своего старшего сына, которому он дал мужскую тогу и немедленно же, в Сирии, они вступили в должность консулов.[272] (9) После этого, раздав воинам повышенное жалование, он направился в Александрию.

XVII. (1) Во время этого похода он утвердил много прав за жителями Палестины. Под страхом тяжелого наказания он запретил обращение в иудейство; то же он установил и относительно христиан. (2) Затем он дал александрийцам право иметь свой совет: до тех пор они жили без общественного совета, как и раньше при царях, довольствуясь одним судьей, которого дал им Цезарь. (3) Кроме того, он внес много изменений в их права. (4) Впоследствии сам Север всегда говорил, что это путешествие было для него приятным и благодаря поклонению богу Серапису, и благодаря ознакомлению с древностями, и благодаря необычности животного мира и природы этих мест; действительно, он тщательно осмотрел и Мемфис, и статую Мемнона, и пирамиды, и лабиринт. (5) Так как было бы долго перечислять все мелочи, я упомяну о самом великолепном его поступке: после поражения и убийства Юлиана он раскассировал преторианские когорты, против воли воинов причислил Пертинакса к богам, приказал отменить постановления Сальвия Юлиана, но последнего он не добился. (6) Наконец, прозвище «Пертинакс» он получил, по-видимому, не столько по своему желанию, сколько из-за бережливого образа жизни. (7) Из-за бесконечного ряда убийств его считали крайне жестоким; когда кто-то из его врагов умолял его о пощаде и сказал: «Что бы ты сделал, будь ты на моем месте?», – Север не смягчился от этих разумных слов и велел умертвить его. (8) Кроме того, он очень рьяно уничтожал враждебные ему группировки и почти из всякого столкновения выходил победителем.

XVIII. (1) Он покорил персидского царя Абгара, принял под свою власть арабов, заставил адиабенцев платить дань. (2) Величайшей славой его правления является то, что он укрепил Британию, перегородив ее поперек всего острова стеной, доходившей с обеих сторон до Океана. За это он получил прозвание «Британского». (3) Триполитании, откуда он сам был родом, он доставил полную безопасность, разбив весьма воинственные соседние племена, и тем самым обеспечил римскому народу на вечные времена ежедневную обильнейшую даровую раздачу масла. (4) Север отличался не только неумолимостью по отношению к преступлениям, но и особенным умением выдвигать способных людей. (5) Достаточно много времени он отдавал занятиям философией и ораторским искусством и отличался необыкновенным рвением к наукам. (6) Повсюду он был врагом разбойников. Он сам составил добросовестное описание своей частной жизни и общественной деятельности, приводя оправдание только для одного своего порока – жестокости. (7) Сенат судил о нем так: ему не следовало бы либо родиться, либо умирать, так как, с одной стороны, он казался чрезвычайно жестоким, а с другой – чрезвычайно полезным для государства. (8) Однако у себя дома он был менее осмотрительным и удержал при себе свою жену Юлию, прославившуюся своими любовными похождениями и виновную в участии в заговоре. (9) Когда из-за того, что он, страдая болезнью ног, вяло вел войну, воины почувствовали беспокойство и провозгласили Августом его сына Бассиана, который находился при нем, Север велел поднять себя на трибуну, а затем явиться туда всем трибунам, центурионам, военным начальникам и когортам, по почину которых это произошло, и, наконец, стать рядом с собой сыну, принявшему звание Августа. (10) Всех виновных в случившемся, кроме своего сына, он приказал казнить, и когда все, пав на землю перед трибуной, просили его о прощении, он, касаясь рукой головы, сказал: (11) «Наконец-то вы понимаете, что управляет голова, а не ноги». Ему же принадлежит изречение по поводу того, что его, человека незнатного рода, судьба благодаря его образованию и военным заслугам привела по многим ступеням к императорской власти: «Я был всем, и все это ни к чему».

XIX. (1) Он умер в Эбораке[273] в Британии, покорив племена, которые казались враждебными Британии, на восемнадцатом году своего правления, от тяжелой болезни, уже стариком. (2) Он оставил своих сыновей, Антонина Бассиана и Гету, которому он в честь Марка присвоил также имя Антонина. (3) Север был похоронен в гробнице Марка Аврелия, которого он так почитал, выделяя его из прочих императоров, что и Коммода признал божественным и считал необходимым добавлять всем императорам имя Антонина, подобно тому, как добавляется имя Августа. (4) Самого его сенат, побуждаемый к тому его детьми, которые устроили ему великолепнейшие похороны, причислил к богам. (5) Из общественных его сооружений главнейшими являются Септизоний и Северовы термы, а также его двери[274] в Затибрском районе у ворот, носящих его имя, устарелую форму которых общественный вкус сразу же не одобрил. (6) После его смерти все высоко оценивали его – главным образом потому, что государство в течение долгого времени не видело ничего хорошего ни от его сыновей, ни после, когда многие устремились к власти и Римское государство стало добычей для грабителей. (7) Он носил очень скромную одежду; даже туника его была слегка окрашена пурпуром, а плечи он покрывал грубошерстной хламидой. (8) Он был очень умерен в еде, жаден до овощей своей родины, иногда проявлял страсть к вину, часто воздерживался от мяса. (9) Он был красив, огромного роста, носил длинную бороду, на голове имел седые курчавые волосы, лицо его внушало уважение, голос он имел звучный, но до самой старости говорил с каким-то африканским акцентом. (10) После его смерти его очень любили, потому что исчезли ненависть к нему и страх перед его жестокостью.

XX. (1) У Элия Мавра, вольноотпущенника Флегонта Адриана, я, помнится, читал о том, что Септимий Север, умирая, неумеренно радовался тому, что он оставляет государству двух Антонинов с равной властью – по примеру Пия, который оставил государству двух усыновленных им сыновей, Вера и Марка Антонина, (2) но с тем преимуществом, что Пий дал в правители государству усыновленных, а он, Север, родных сыновей, а именно: Антонина Бассиана, родившегося от первого брака,[275] и Гету, которого он имел от Юлии. (3) Однако он сильно ошибался в своих надеждах: одного отняло у государства братоубийство,[276] а другого – его собственные нравы, и это святое имя[277] ни в одном из них не сохранилось на долгое время. (4) Когда я подумаю о прошлом, Диоклетиан Август, мне становится совершенно ясным, что почти никто из великих мужей не оставил после себя ни одного прекрасного и полезного для государства сына. (5) В сущности, эти мужи либо умирали бездетными, либо в большинстве случаев имели таких детей, что для человечества было бы лучше, если бы они умерли без потомства.

XXI. (1) Начнем с Ромула – он совсем не оставил детей, не оставил и Нума Помпилий, а это могло бы быть полезным для государства. Что сказать о Камилле? Разве он имел детей, подобных ему? Что сказать о Сципионе, о Катонах, которые были столь великими? (2) А что мне говорить о Гомере, Демосфене, Вергилии, Криспе и Терентии, о Плавте и прочих? Что – о Цезаре? Что – о Туллии, единственном, для которого было бы лучше не иметь детей? (3) Что – об Августе, который не имел даже хорошего усыновленного сына, хотя у него была возможность выбрать из числа всех граждан? Даже сам Траян ошибся в своем соотечественнике и племяннике, выбрав его своим преемником. (4) Но оставим в стороне усыновленных, чтобы нас не опровергали Антонины, Пий и Марк – эти божества государства; перейдем к родным сыновьям. (5) Что могло быть счастливее Марка, если бы он не оставил наследником Коммода? (6) Что – счастливее Септимия Севера, если бы он не имел сына Бассиана, который тотчас же ложно обвинил брата в кознях против него и на основании этой братоубийственной выдумки лишил его жизни; который свою мачеху (7), да что я говорю, мачеху, конечно, мать, на груди которой он убил ее сына Гету, – взял себе в жены; (8) который убил Папиниана, убежище права и сокровищницу правовой науки за то, что тот не хотел оправдать братоубийство. Притом Папиниан был даже префектом, так что у человека, великого своими личными качествами и знаниями, было вдобавок и высокое положение. (9) Наконец, оставляя в стороне все прочее, я считаю нравы Бассиана причиной того, что Север – человек, во всех случаях проявлявший суровость, даже более того, – жестокость, стал считаться праведным и достойным алтарей, как боги. (10) Говорят, что Север, тяжело больной, послал своему старшему сыну замечательную речь из Саллюстия, в которой Миципса убеждает своих сыновей жить в мире. Но тщетно. И… человека только здоровьем. (11) В сущности, Антонин долго был ненавистен народу, и это чтимое имя стало менее любимым, хотя и он роздал народу одежды, из-за которых он был прозван Каракаллом, и построил великолепные термы. (12) В Риме существует портик Севера, где изображены деяния последнего, выстроенный, как передает большинство, его сыном.

XXII. (1) Предзнаменования его смерти были следующие. Сам он видел во сне, что его похитили на небо четыре орла, запряженные в колесницу, украшенную драгоценными камнями, причем впереди летела какая-то огромная человеческая фигура. Во время похищения он успел посчитать до восьмидесяти девяти[278] – сверх этого числа он не прожил ни одного года, ведь и к власти он пришел стариком. (2) Когда же его поставили на огромный воздушный круг, он долго стоял там один, покинутый; он начал бояться, что упадет вниз, но увидел, что его зовет Юпитер, который и поместил его между Антонинами. (3) В день цирковых игр, когда по обычаю были поставлены три гипсовые статуи Победы с пальмовыми ветвями, – средняя, державшая шар, на котором было написано его имя, была снесена с возвышения порывом ветра и упала стоймя на землю; та, на которой было написано имя Геты, рухнула и совсем разбилась; та же, которая имела на себе надпись с именем Бассиана, едва устояла, потеряв в вихре ветра свою пальмовую ветвь. (4) В Британии, возвращаясь после осмотра стены у вала, он после победы и заключения вечного мира подъезжал к ближайшей остановке и задумался о том, какое знамение он встретит; какой-то эфиоп, принадлежавший к одному воинскому подразделению, пользовавшийся громкой славой среди шутников и чьи шутки всегда имели успех, вышел навстречу ему, надев венок из кипариса. (5) Когда Север, пораженный знамением, которое заключалось как в цвете его тела, так и в венке, в гневе приказал убрать его с глаз долой, этот воин, говорят, сказал ему в виде шутки: «Ты все поверг, ты все победил; будь же теперь богом, победитель». (6) Когда, возвращаясь в город, Север пожелал совершить жертвоприношение, то, по ошибке деревенского гарусника, его прежде привели к храму Беллоны, а затем сюда были приведены черные жертвенные животные. (7) Когда он, отвергнув их, стал удаляться по направлению к дворцу, то по недосмотру служителей черные жертвенные животные последовали за императором до самого порога дворцового здания.

XXIII. (1) В очень многих городах находятся замечательные его сооружения, но великим проявлением его порядочности было то, что он восстановил в Риме все общественные здания, которые стали разрушаться от времени, почти нигде не выставляя своего имени, сохраняя повсюду надписи их создателей. (2) Умирая, он оставил запас хлеба на семь лет, так что ежедневно можно было расходовать по семидесяти пяти тысяч модиев; масла же он оставил столько, что в течение пятилетия его хватило на нужды не только Рима, но и всей Италии, в которой масла недостаточно. (3) Говорят, последние слова его были следующие: «Я принял государство, со всех сторон раздираемое восстаниями, а оставляю умиротворенным даже в Британии. Старый, с больными ногами, я оставляю моим Антонинам крепкую власть, если они сами окажутся хорошими, но бессильную, если они будут дурными». (4) Затем он велел дать трибуну пароль: «Будем трудиться», тогда как Пертинакс, призванный к власти, дал пароль: «Будем воинами». (5) Затем он решил сделать второй экземпляр статуи царственной Фортуны, которая обычно сопровождала государей и ставилась у них в спальнях, чтобы оставить это священнейшее изображение каждому из своих сыновей; (6) однако, увидя, что час его смерти очень быстро приближается, он, говорят, приказал ставить статую Фортуны поочередно, через день в спальни его сыновей – императоров. (7) Это приказание Бассиан отменил еще раньше, чем совершил братоубийство.

XXIV. (1) Тело Севера было перевезено из Британии в Рим, и провинциалы оказывали ему на пути великие почести; (2) впрочем, некоторые говорят, что в Рим была привезена только небольшая урна, содержавшая останки Севера, и что она была помещена в гробнице Антонинов, так как Септимий был сожжен там, где он скончался. (3) Когда он строил Септизоний, он думал только о том, чтобы его сооружение бросалось в глаза тем, кто прибывает из Африки. (4) Если бы в его отсутствие префект Рима не поместил в середине его изображение, он, как говорят, хотел сделать с этой стороны вход в здание Палатинского дворца, то есть в царский атриум. (5) Когда впоследствии Александр пожелал сделать это, то встретил сопротивление со стороны гаруспиков, так как, вопросив об этом, он не получил благоприятного ответа.



I. (1) Редко и неохотно описываются в благоприятном свете деяния тех, кого победа их противников сделала тиранами. Поэтому далеко не все сведения о них имеются полностью в письменных памятниках и анналах. (2) Ведь прежде всего писатели искажают те важные деяния, которые делают им честь; затем – о некоторых умалчивают; наконец, никто не станет требовать большой тщательности в исследовании их происхождения и жизненного пути, так как считается достаточным рассказать об их дерзости, о войне, в которой они были побеждены, и о понесенной ими каре. (3) Итак, Песценний Нигер, по словам одних, происходил от родителей, не занимавших высокого положения, а по словам других – от знатных родителей. Отцом его был Анний Фуск, матерью – Лампридия, дедом – попечитель Аквина; такова была семья, из которой он происходил, но и это теперь подвергается сомнению. (4) Образование он получил посредственное, отличался свирепым нравом, несметными богатствами, был бережлив в домашнем быту, необузданно предавался всяким страстям. (5) В течение долгого времени он был центурионом и через ряд командных постов дошел до того, что по приказанию Коммода был поставлен во главе сирийских войск, главным образом по ходатайству того атлета, который впоследствии задушил Коммода, – так тогда делалось.

II. (1) Узнав, что Коммод убит, что Юлиан провозглашен императором[279] и тоже убит по приказу Севера и сената, что Альбин в Галлии также принял звание императора, Песценний позволил сирийским войскам, которыми он командовал, провозгласить императором и себя, скорее из ненависти к Юлиану, нежели из желания соперничать с Севером. (2) Вследствие отвращения к Юлиану еще с первых дней его правления в Риме проявлялось, по крайней мере со стороны сенаторов, которые ненавидели и Севера, такое расположение к Нигру, что среди побиваний камнями и всеобщих проклятий высказывались пожелания счастья, и народ кричал: «Да сохранят боги его государем, да сохранят его Августом!». (3) Простые граждане ненавидели Юлиана за то, что убили Пертинакса и провозгласили Юлиана воины вопреки желанию народа. В сущности, из-за этого произошли крупнейшие распри. (4) Юлиан послал старшего центуриона, чтобы убить Нигра; это было неумно – подсылать убийцу к тому, в чьих руках было войско и кто мог охранять себя, как будто любой император может быть убит старшим центурионом. (5) Столь же безумно было и то, что Северу, который был уже императором, Юлиан послал преемника. (6) Наконец, он послал еще центуриона Аквилия, известного убийством полководцев, как будто столь великий император может быть убить центурионом. (7) Таким же безрассудством было и то, что он, как говорят, возбудил против Севера судебное дело по поводу императорской власти на основании интердикта,[280] чтобы казалось, что он по праву стал государем раньше Севера.

III. (1) Мнение народа о Песценний Нигре ясно обнаружилось при следующем случае. Юлиан давал в Риме цирковые игры, и сидения в большом цирке оказались занятыми как попало. Народ, чрезвычайно этим оскорбленный, единодушно стал кричать, что надо вызвать Песценния Нигра для охраны города – из ненависти, как мы сказали выше, к Юлиану и из любви к убитому Пертинаксу. (2) При этом Юлиан, говорят, сказал, что ни ему, ни Песценнию не придется быть долго императором, что это суждено Северу, которого скорее должны были бы ненавидеть и сенаторы, и воины, и провинциалы, и прочие граждане. Все это впоследствии подтвердилось. (3) В то время как Север управлял Лугдунской провинцией, Песценний был с ним в самых дружеских отношениях; (4) ведь Нигер был послан для поимки дезертиров, которых тогда было очень много в Галлиях, где они производили грабежи. (5) Прекрасным выполнением этого поручения он доставил большое удовольствие Северу, так что Септимий сообщал Коммоду о нем, как о человеке, необходимом для государства. И действительно, в военных делах он проявлял большую энергию. (6) Никогда воин, находившийся под его начальством, не вымогал у провинциала ни дров, ни масла и не требовал услуг. (7) В бытность военным трибуном сам он ничего не брал для себя у воинов и не позволял что-либо у них брать. (8) Будучи уже императором, он приказал отрядам вспомогательных войск побить камнями двух трибунов, которые, как было установлено, получили взятку. (9) Имеется письмо Севера, в котором он пишет Рагонию Цельзу, управлявшему Галлиями: «Достойно сожаления, что мы не можем подражать в военной дисциплине тому, кого мы победили на войне: (10) твои воины бродяжничают, трибуны среди дня моются, вместо столовых у них трактиры, вместо спален – блудилища; пляшут, пьют, поют, мерой для пиров они называют пить без меры. (11) Могло ли бы это быть, если бы в нас билась хоть одна жилка дисциплины наших предков? Итак, исправь прежде трибунов, а потом уже и воинов. Пока он будет тебя бояться, ты будешь держать его в руках. (12) Но узнай, хотя бы на примере Нигра, что воин не может чувствовать страх, если военные трибуны и начальники сами не будут неподкупными».

IV. (1) Вот что писал о Песценнии Север Август. О нем же, когда он был еще простым воином, Марк Антонин – Корнелию Бальбу: «Ты хвалишь мне Песценния, я с этим согласен; ведь и твой предшественник говорил, что Песценний деятелен, ведет строгий образ жизни и уже тогда был выше, чем обыкновенный воин. (2) Поэтому я отправил письмо, которое должно быть прочитано перед строем; в нем я отдал приказ поставить Песценния во главе трехсот армян, ста сарматов и тысячи наших бойцов. (3) Твое дело объяснить, что этот человек не происками, что не соответствует нашим нравам, но доблестью дошел до такого положения, которое дед мой Адриан и прадед Траян предоставляли только самым испытанным людям». (4) О нем же – Коммод: «Я знаю Песценния как храброго человека; я дал ему уже два трибунства и скоро назначу военным начальником, когда Элий Кордуен по старости лет откажется от службы». Таково было общее мнение о нем. (5) И сам Север часто говорил, что он простит Песценния, если только тот не будет упорствовать. (6) Наконец, Коммод объявил Песценния консулом и поставил его над Севером; последний был раздражен этим, так как, по его словам, Нигер удостоился консульства вследствие рекомендации старших центурионов. (7) В своем жизнеописании Север говорит, что во время своей болезни он имел намерение, если бы с ним случилось что-либо до достижения его сыновьями того возраста, когда они будут способны стать императорами, – передать власть Нигру Песценнию и Клодию Альбину, которые впоследствии оба оказались самыми грозными врагами Севера. (8) Отсюда ясно, какого мнения был и Север о Песценнии.

V. (1) Если верить Северу, Нигер жаждал славы, был двуличен в жизни, отличался постыдными нравами и уже в пожилом возрасте покушался захватить императорскую власть (поэтому он и обвиняет его в служении страстям), как будто сам Север пришел к власти в более молодом возрасте: он преуменьшает свои годы, ведь он пробыл императором восемнадцать лет и умер на восемьдесят девятом году жизни.[281] (2) Север послал Гераклита для занятия Вифинии, а Фульвия – для захвата взрослых сыновей Нигра. (3) Однако в сенате Север ничего не сказал о Нигре, хотя он уже слыхал о провозглашении его императором и хотя сам он отправился только для того, чтобы привести в порядок дела на Востоке. (4) Отправляясь, он принял меры к посылке легионов в Африку, чтобы Песценний не занял ее и не морил голодом римский народ. (5) Он, казалось, мог это сделать через соседние с Африкой Ливию и Египет, хотя и по трудному сухопутному и морскому пути. (6) В то время как Север шел на Восток, Песценний уже владел Грецией, Фракией и Македонией. (7) Из-за тех, кого он убил, Север объявил его, а вместе с ним и Эмилиана, врагами. Затем его войска под начальством Эмилиана были побеждены[282] полководцами Севера. (8) Хотя Север предлагал ему безопасное изгнание, если он сложит оружие: он, продолжая упорствовать, сразился вторично, был побежден и под Кизиком, во время бегства, ранен у болота; в таком состоянии он был доставлен к Северу и тотчас же умер.

VI. (1) Голова его, которую носили на копье, была послана в Рим, сыновья убиты, жена умерщвлена, имущество конфисковано, весь род истреблен. (2) Все это, однако, совершилось после того, как стало известно о восстании Альбина, первоначально же Север отправил в изгнание и сыновей Нигра и их мать. (3) Но он ожесточился от второй, вернее – уже от третьей гражданской войны и стал много суровее. (4) Тогда же Север и казнил неисчислимое количество сенаторов и получил от одних прозвание пунического Суллы, а от других – Мария. (5) Песценнии отличался полнотой, обладал красивой наружностью, волосы изящно зачесывал назад. Голос у него был хриплый, но громкий настолько, что, когда он говорил на поле, его можно было слышать за милю, если этому не мешал ветер. Лицо у него было внушавшее уважение и всегда багровое, шея – до того черная, что, по словам очень многих, из-за этого он и получил прозвание «Нигер». (6) Все прочее тело было белое и скорее тучное. Он был жаден до вина, умерен в еде, а любовные утехи признавал единственно только для рождения детей. (7) С общего согласия он принял на себя в Галлии совершение неких священнодействий, которые поручаются обычно самым непорочным людям. (8) Еще и теперь на мозаичной картине в изогнутом портике в садах Коммода мы видим изображение Песценния, в то время как он носит священные предметы Изиды среди самых близких друзей Коммода. (9) Коммод был настолько предан обрядам Изиды, что и голову брил, и Анубиса носил, и участвовал во всех ритуальных остановках. (10) Итак, Нигер был превосходным легатом, замечательным консулом, человеком выдающимся в своей домашней и общественной жизни, но несчастливым императором. В сущности, он под властью Севера, человека мрачного, мог бы быть полезным для государства, если бы только захотел стать на его сторону.

VII. (1) Но он был введен в заблуждение дурными советами Аврелиана, который, помолвив своих дочерей за его сыновей, заставил его упорно домогаться императорской власти. (2) Авторитет Нигра был настолько велик, что, видя, как страдают провинции от слишком быстрой смены администраторов, он написал Марку, а затем Коммоду, советуя им не сменять ни одного наместника провинции – легата или проконсула – раньше пяти лет, так как им приходится слагать свою власть прежде, чем они научатся управлять. (3) Затем он подал еще мысль назначить администраторами помощников именно в той отрасли, где они были помощниками, чтобы не привлекать к управлению государством новичков; исключение он сделал для военных управлений. (4) Этого правила впоследствии держался и Север, и многие его преемники, как это доказывают назначения на должность префекта Павла и Ульпиана, которые были членами совета у Папиниана, а впоследствии, побывав один – в должности обслуживающего память,[283] а другой – докладчика по прошениям, были назначены префектами. (5) Он же предложил не назначать никого ни помощником правителя, ни администратором в его родной провинции, за исключением римлянина, то есть уроженца Рима, в Риме. (6) Кроме того, он определил содержание советникам, чтобы они не обременяли тех, чьими помощниками они были, при этом он говорил, что судья не должен ни давать, ни получать. (7) Он держал воинов в большой строгости; когда пограничные воины в Египте стали требовать у него вина, он ответил: «У вас есть Нил, а вы просите вина», и действительно вода в этой реке настолько вкусна, что местные жители не потребляют вина. (8) Когда воины, побежденные сарацинами, стали волноваться и говорили: «Мы не получаем вина, мы не можем сражаться», – он сказал им: «Стыдитесь, – те, кто побеждают вас, пьют воду». (9) Когда жители Палестины просили облегчить их налоговое бремя на том основании, что оно было слишком тяжелым, он ответил: «Вы хотите облегчить налоговое бремя, лежащее на ваших землях, а я хотел бы обложить еще и ваш воздух».

VIII. (1) Прорицатель дельфийского Аполлона, спрошенный во время величайших волнений в государстве, когда стало известно, что имеются три императора – Септимий Север, Песценний Нигер и Клодий Альбин, – кому из них лучше всего управлять государством, говорят, изрек такой греческий стих:

Лучший, кто смугл, африканец хорош, наихудший же белый.[284]

(2) Это было понято так, что в этом прорицании смуглым назван Нигер, Север – африканцем, а белым[285] – Альбин. (3) Любопытство побудило задать и другой вопрос: кто завладеет государством. На это он ответил следующими стихами:

Черного кровь существа и белого также прольется,

Власть над миром возьмет пришлец из пунийского града.[286]

(4) Также, когда был задан вопрос, кто ему наследует, он, говорят, ответил тоже греческим стихом:

Тот, кому боги дадут Пия прозванье иметь.

(5) Это вообще не было понято до тех пор, пока Бассиан не принял имя Антонина, в этом и заключался подлинный смысл слова «Пий». (6) Также, когда спросили, сколько времени он будет императором, последовал ответ по-гречески:

На двадцати кораблях он пройдет Италийское море,

Если только корабль море проедет один.[287]

Отсюда поняли, что Север пробудет императором двадцать лет.

IX. (1) Вот, величайший из Августов Диоклетиан, все, что я узнал о Песценнии из многих книг. Ведь, как мы сказали в начале этой книги, люди неохотно вносят в свои книги жизнеописания тех, которые либо не были в государстве государями, либо не были сенатом провозглашены императорами, либо были очень скоро убиты, не успев стать предметом молвы. (2) Вот почему не пользуется известностью Виндекс, почему ничего не известно о Пизоне и обо всех тех, которые были только усыновлены или воинами провозглашены императорами, как, например, при Домициане Антоний, или скоро убиты, так что жизнь их была пресечена одновременно с попыткой захватить власть. (3) Теперь же, по порядку, мне надо рассказать о Клодии Альбине, который считается как бы союзником Нигра, так как они вместе восстали против Севера и были им побеждены и убиты. (4) О нем, однако, не имеется достаточно ясных сведений, так как судьба его была такая же, как и судьба Песценния, хотя жизнь далеко не одинаковая. (5) Но чтобы не казалось, что я пропустил что-либо, относящееся к Песценнию, хотя желающие могут узнать об этом из других книг, я прибавлю, что прорицатели сказали о нем Септимию Северу, что он не попадет в руки Севера ни живой, ни мертвый, но ему суждено погибнуть у воды. (6) Некоторые говорят, что это предсказал сам Север на основании астрологии, в которой он был очень сведущ. Эти ответы оказались правильными, так как Песценний был найден полумертвым у болота.

X. (1) Песценний отличался такой строгостью, что, увидав во время похода, как какие-то воины пьют из серебряного кубка, приказал изъять из употребления на время похода всякое серебро, добавив, что следует пользоваться деревянными сосудами. Это вызвало со стороны воинов озлобление против него. (2) Он говорил, что военный багаж может попасть в руки врагов; не надо давать возможность варварским народам чрезмерно хвастаться нашим серебром, потому что все остальное не так обрадовало бы врагов. (3) Он же приказал, чтобы во время похода никто не пил вина, чтобы все довольствовались винным уксусом. (4) Он запретил во время похода следовать за войском пекарям и велел воинам и всем прочим довольствоваться солдатскими сухарями. (5) За похищение одного петуха он приказал отрубить голову десятерым воинам одного манипула, которые ели вместе этого петуха, похищенного одним, и он привел бы этот приказ в исполнение, если бы не просьба всего войска, которое угрожало чуть ли не мятежом. (6) Пощадив осужденных, он приказал, чтобы те десятеро, которые ели краденого петуха, заплатили за петуха провинциалу в десятикратном размере. Сверх того, он дал приказ, чтобы в течение всего этого похода никто из воинов этого манипула не разводил огня, никогда не ел свежесваренной пищи, питался бы хлебом и холодной едой, и назначил наблюдателей за выполнением этого приказа. (7) Он же приказал, чтобы воины, отправляясь на войну, не носили в поясах золотых и серебряных денег, но сдавали их в казну, с тем чтобы после битв получить обратно то, что они сдали; при этом он добавил, что деньги эти будут выданы сполна их наследникам, детям и женам, кому полагается это наследство, для того, чтобы в случае, если судьба пошлет какую-нибудь неудачу, ничего не перешло к врагам в виде добычи. (8) Но все это послужило ему во вред: до того дошла распущенность во времена Коммода. (9) Словом, хотя в его время не было никого, кто казался бы более строгим полководцем, однако это повело скорее к его гибели… после его смерти, когда исчезли и зависть, и ненависть к нему, такие примеры были оценены по достоинству.

XI. (1) Во всех походах он на виду у всех принимал солдатскую пищу перед палаткой и никогда не стремился прятаться под крышей от солнца или от дождей, если такой возможности не было у воинов. (2) Наконец, на войне он отсчитывал на свою долю, на долю своих слуг и ближайших товарищей столько, сколько несли воины, нагружая, после объявления воинам подсчитанного количества, своих рабов продовольствием, чтобы они не шли налегке, а воины нагруженными и чтобы войско, глядя на это, не испытывало огорчения. (3) Он поклялся на сходке, что как в прошлых походах, так и в будущих он вел и будет вести себя не иначе, чем простой воин, имея перед своими глазами пример Мария и подобных ему полководцев. (4) У него только и было разговору, что о Ганнибале и других таких же полководцах. (5) Когда он стал императором и кто-то захотел прочитать панегирик в его честь, Песценний сказал ему: «Напиши хвалебную речь в честь Мария, Ганнибала или любого превосходного полководца, который уже умер, и скажи, что он совершил, чтобы мы могли подражать ему. (6) Ведь восхвалять живых – сущее издевательство, особенно – восхвалять императоров, от которых чего-то ожидают, которых боятся, которые своим покровительством могут помочь карьере, которые могут убить, могут конфисковать имущество». О себе он говорил, что он хочет, чтобы при жизни его любили, а после смерти восхваляли.

XII. (1) Из государей он любил Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, Пия, Марка, остальных же называл соломенными чучелами или ядовитыми змеями; из древней истории он больше всего любил Мария, Камилла, Квинкция и Марция Кориолана. (2) На вопрос о том, что он думает о Сципионах, он, говорят, сказал, что они были скорее счастливыми, чем храбрыми; это доказывает их домашняя жизнь и годы их молодости, которые были у того и у другого, когда они жили дома, не очень блестящими. (3) Все убеждены в том, что Нигер, если бы он завладел властью, исправил бы все то, что не мог или не хотел поправить Север, и при этом без применения жестокости, а, наоборот, с мягкостью, но мягкостью военной, не дряблой, нелепой и смешной. (4) Дом его и сейчас еще можно видеть в Риме на Юпитеровом поле;[288] он называется Песценниевым, и в нем, в комнате с тремя отделениями, было поставлено через год изображение из фиваидского мрамора, представляющее собой его портрет, которое он получил от царя фивейцев. (5) Имеется и греческая эпиграмма, которая по-латыни дает такой смысл:

(6) Нигер перед вами стоит, Египта воинов ужас,

Фивам союзник, – хотел век он вернуть золотой.

Любят его и цари, и Рим золотой, и народы,

Он Антонинам и всей Римской империи мил.

Нигер имя ему, и черным он нами изваян,

Облик его чтобы был, глыба, в согласьи с тобой.

(7) Эти стихи Север не пожелал стереть, хотя его уговаривали сделать это и префекты, и начальники дворцовых ведомств. Он говорил по этому поводу: (8) «Если он был таким, то пусть все знают, какого мужа мы победили; если же он таким не был, то пусть все думают, что мы победили именно такого. Нет, пусть будет так, ибо он действительно был таким».



I. (1) После смерти Пертинакса, который был убит по подстрекательству Альбина, были одновременно провозглашены императорами: Юлиан – сенатом в Риме, Септимий Север – войском в Сирии,[289] Песценний Нигер на Востоке, Клодий Альбин – в Галлии. (2) О Клодии Геродиан говорит, что он был Цезарем у Севера, но так как каждый из них считал другого недостойным быть императором и так как ни галлы, ни германские войска не могли этого потерпеть, ведь сами они имели своего особого государя, то все со всех сторон пришло в замешательство. (3) Клодий Альбин и происходил из знатной фамилии, но родом был из африканского Гадрумента. (4) Поэтому то предсказание оракула, о котором мы говорили в жизнеописании Песценния, где воздавалась хвала Северу, он относил к себе, не желая понимать слов «наихудший же белый»,[290] которые содержались в том стихе, где было прославление Севера и одобрение Нигру Песценнию. (5) Но прежде чем говорить о его жизни, надо сказать также и об обстоятельствах, выдвинувших его.

II. (1) Некогда Коммод, смещая Альбина, написал ему письмо, в котором приказывал ему быть Цезарем.[291] Я даю его копию: (2) «Император Коммод Клодию Альбину. В тот раз я официально написал о твоем преемнике и о твоем почетном звании; а это письмо – дружеское и частное, написанное, как ты видишь, моей собственной рукой, я посылаю тебе, чтобы дать возможность, в случае надобности, выступить перед воинами и принять имя Цезаря. (3) До меня доходят слухи, что и Септимий Север и Ноний Марк дурно отзываются обо мне перед воинами, чтобы этим подготовить себе путь к занятию императорского положения. (4) Кроме того, поступив таким образом, ты будешь иметь полную возможность выдать каждому жалованье до трех золотых, так как я и по этому поводу отправляю письмо моим прокураторам; ты сам получишь его, на нем печать с изображением амазонки. Когда нужно будет, ты покажешь его счетным чиновникам, чтобы они не ослушались тебя, когда ты пожелаешь затребовать деньги из государственного казначейства. (5) Для того, чтобы у тебя были какие-нибудь знаки императорского величия, ты отныне будешь иметь право носить греческий плащ алого цвета даже в моем присутствии и на приеме у меня, и находясь со мною; ты будешь также иметь порфиру, но без золота, так как и прадед мой Вер,[292] умерший в юном возрасте, получил такое право от Адриана, который усыновил его».

III. (1) Получив это письмо, Альбин не пожелал исполнить приказание, понимая, что рано или поздно Коммод из-за своих нравов, которыми он губил государство и обесславил себя, будет убит, и боясь, как бы вместе с ним не пришлось бы погибнуть и ему самому. (2) До сих пор сохранилась его речь, произнесенная на солдатской сходке, когда он принял императорскую власть (причем, по словам некоторых, она была закреплена за ним волей Севера), где он упоминает об этом обстоятельстве. (3) Вот ее копия: «Что я, соратники, против своей воли был вынужден стать императором, доказывается тем, что я отверг пожалованное мне Коммодом звание Цезаря. Но теперь мне следует подчиниться вашей воле и воле Севера Августа, так как я убежден, что под властью превосходного человека и храброго мужа государство может хорошо управляться». (4) Нельзя отрицать и того, о чем упоминает Марий Максим, а именно: что у Севера было сначала намерение, если с ним что-нибудь случится, назначить своими преемниками Песценния Нигра и Клодия Альбина. (5) Однако потом, заботясь о своих подрастающих сыновьях и завидуя Альбину, которого любили, он переменил свое намерение и сломил их обоих с помощью военной силы, главным образом под влиянием просьб своей жены. (6) Наконец, Север наметил его в консулы: ведь он, с такой тщательностью выбиравший должностных лиц, во всяком случае не сделал бы этого для человека, который не обладал бы превосходными качествами.

IV. (1) Но чтобы возвратиться к Альбину, – происходил он, как я сказал, из Гадрумета, принадлежал к знати своего города; род его шел от римских фамилий Постумиев, Альбинов и Цейониев.[293] (2) И теперь еще, величайший Константин, эта последняя фамилия является очень знатной: она возвеличена и, будет возвеличена тобою, а значение ее возросло больше всего''благодаря Галлиену и Гордианам. (3) Альбин, однако, родился в скромном доме от безупречных родителей, которые оставили ему небольшое состояние. Отцом его был Цейоний Постум, матерью – Аврелия Мессалина; он был у них первенцем. (4) При своем появлении на свет он в противоположность всем младенцам, которые при рождении обычно бывают красными, оказался очень белым и поэтому был назван Альбином. (5) Что это правда, доказывает письмо его отца Элию Бассиану, бывшему тогда проконсулом Африки, по-видимому, их родственнику. (6) Письмо Цейония Постумия Элию Бассиану: «За шесть дней до декабрьских календ у меня родился сын; все тело его сразу же оказалось таким белым, что оно превосходило белизной то полотенце, на котором он был воспринят. (7) Поэтому, приняв его на руки, я отдал его фамилии Альбинов, которая одинаково родственна мне и тебе, и дал ему имя Альбина. Люби, как ты это и делаешь, государство, самого себя и нас».

V. (1) Итак, свое детство он провел в Африке. (2) Познания его в греческой и латинской литературе были посредственными, так как он уже тогда, говорят, отличался воинственным и гордым духом. Передают, что в школе, среди мальчиков, он часто пел стихи:

Я вне себя хватаюсь за меч, хоть пользы в нем мало,[294]

повторяя: «Взял я оружье, безумный». (3) При его рождении, говорят, было много предзнаменований, указывавших на то, что он будет императором. Родился белый бык, но с рогами совершенно пурпурного цвета, так что все удивлялись и рогам, и окраске быка. (4) В бытность свою трибуном Альбин, говорят, положил эти рога в храм Аполлона в Кумах, и они там долго находились. Когда, вопрошая о своей судьбе, он тянул жребий, ответ, говорят, был дан ему следующими стихами:

Тот, кто Рим укрепит, поколебленный тяжкою смутой.

Кто, воюя в седле, разгромил пунийцев и галлов.[295]

(5) Известно, что и в Галлии он укротил много племен. Что касается слов «разобьет он пунов», то сам Альбин подозревал, что это предсказание имеет в виду Севера, так как Септимий был африканцем. Было и другое предзнаменование ожидавшей его императорской власти. (6) Дело в том, что в фамилии Цезарей был свой особенный обычай – купать малышей из этого дома в корытах из черепаховой кости. Когда родился младенец Альбин, рыбак принес в подарок его отцу огромную черепаху. (7) Получив такое знамение, он, как человек образованный, охотно принял эту черепаху, велел позаботиться о ней и предназначить ее для купаний младенца в теплой воде, надеясь, что это будет способствовать будущей его славе. (8) Хотя в тех местах, где родился Альбин, редко можно видеть орлов, – в седьмой день его жизни, в час пира, который устраивался в честь ребенка, когда ему давались имена, были принесены из гнезда семеро маленьких орлят и, словно в шутку, поставлены вокруг колыбели мальчика. Отец не отверг и этого знамения: он велел кормить орлов и тщательно о них заботиться. (9) К этому присоединилось еще одно знамение: в этой семье был обычай пеленать детей в розовые пеленки; те, которые были приготовлены матерью перед родами, случайно оказались еще мокрыми после стирки, и его завернули в пурпурную повязку матери, почему кормилица и дала ему в шутку имя Порфирия. (10) Было много и других предзнаменований ожидавшей его императорской власти. Тот, кто желает знать их все, пусть читает Элия Корда, который подробно рассказывает всякие пустяки по поводу такого рода знамений.

VI. (1) Достигнув юношеского возраста, он сразу же посвятил себя военной службе. Благодаря своим родственникам Лоллию Серену, Бебию Мециану и Цейонию Постумиану он стал известен Антонинам. (2) В звании трибуна он командовал далматскими всадниками. Командовал он также четвертым и первым легионом. Во время восстания Авидия он удержал в повиновении вифинские войска. (3) Затем, переведенный Коммодом в Галлию, он разбил зарейнские племена и прославил свое имя как у римлян, так и у варваров. (4) Восхищенный этими успехами, Коммод предложил ему звание Цезаря, право выдавать жалование воинам и носить греческий плащ алого цвета. (5) От всего этого он благоразумно отказался, говоря, что Коммод ищет людей, которые могли бы погибнуть с ним или которых он сам мог бы убить, имея на то достаточное основание. (6) Ему было разрешено пропустить должность квестора. Получив такую милость, он пробыл эдилом не больше десяти дней и спешно был послан к войску. (7) Затем он исполнял должность претора; это преторство было самым замечательным в правление Коммода, так как во время его игр Коммод устроил, как передают, сражение и на форуме, и в театре. (8) Консулом его объявил Север в то время, когда он готовился назначить Альбина вместе с Песценнием своим преемником.

VII. (1) Он достиг императорской власти уже в преклонных годах, был он старше Песценния Нигра, как говорит в своем жизнеописании сам Север. (2) После победы над Песценнием Север, желая сохранить власть для своих детей и видя, что сенат относится с необыкновенной любовью к Клодию Альбину как человеку древнего рода, он отправил Альбину через некоторых лиц наполненное уверениями в величайшей приязни и величайшем расположении письмо, в котором убеждал его, раз Песценний Нигер убит, согласиться совместно с ним на основе доверия править государством. Корд приводит копию этого письма в таком виде: (3) «Император Север Август Клодию Альбину Цезарю, любимейшему и желаннейшему брату, привет. (4) Победив Песценния, я отправил в Рим письмо, которое сенат, горячо любящий тебя, принял с удовольствием. Я прошу тебя править государством с той же любовью, какую я чувствую к тебе, дорогой брат души моей, мой брат по управлению империей. (5) Бассиан и Гета шлют тебе привет. Наша Юлия шлет привет тебе и сестре. Твоему маленькому сыну Песценнию Принку мы пошлем подарки, достойные его и твоего положения. (6) Прошу тебя, удерживай в своих руках войско ради государства и нас, часть души моей, мой дражайший, мой любимейший».

VIII. (1) Передав это письмо самым верным людям из своей свиты, он поручил им вручить письмо на виду у всех, а потом сказать, что они хотят поговорить наедине о многом по поводу военных дел, лагерных тайн и верности придворных; когда же они придут в уединенное место, как бы для того, чтобы передать поручение, пятеро самых сильных должны убить Альбина короткими мечами, спрятанными под одеждой. (2) Они не обманули его доверия. Прибыв к Альбину и передав ему письмо, они, после того как письмо было прочтено, сказали, что им надо кое о чем переговорить совершенно секретно, и потребовали, чтобы было назначено место, где не было бы свидетелей, причем настаивали на том, чтобы вообще никто не шел вместе с Альбином в очень отдаленный портик под тем предлогом, что содержание письма не должно быть разглашено. Альбин, однако же, разгадал их коварный замысел. (3) Под влиянием своих подозрений он велел пытать посланных. Сначала они упорно отпирались, но потом, уступая принуждению, признались в том, что поручил им сделать Север. (4) После того как замысел Севера был разглашен и козни его обнаружены, Альбин понял очевидность того, что он только подозревал, и, собрав огромное войско, двинулся против Севера и его полководцев.

IX. (1) В первом столкновении с полководцами Севера он оказался победителем, но затем Север, добившись от сената объявления Альбина врагом, сам отправился против него и весьма упорно и храбро сражался с ним в Галлии с переменным счастьем. (2) Наконец, он в тревоге обратился к авгурам и получил, как говорит Марий Максим, такой ответ, что Альбин, правда, попадет в его руки, но не живым и не мертвым, что и сбылось. (3) В последнем сражении, когда бесчисленное количество его воинов было убито, большинство бежало, а многие и сдались, сам Альбин обратился в бегство и, по словам многих, сам поразил себя, а по словам других – его поразил мечом его собственный раб; к Северу он был доставлен полумертвым, и таким образом исполнилось данное предсказание. (4) Многие, кроме того, говорят, что он был убит воинами, которые, убивая его, думали снискать этим милость Севера. (5) Некоторые говорят, что у Альбина был один сын; Марий Максим говорит – двое. Сначала Север пощадил их, а потом велел убить их вместе с их матерью и бросить в проточную воду. (6) Его отрубленную голову Север велел носить на копье, а потом отослать ее в Рим с письмом сенату, в котором он издевался над сенаторами по поводу того, что они до такой степени любили Альбина, что осыпали необыкновенными почестями его родственников и особенно его брата. (7) Говорят, что труп Альбина лежал перед палаткой командующего Севера очень много дней, пока не разложился, и, истерзанный собаками, был брошен в проточную воду.

X. (1) О нравах его рассказывают разное, и сам Север говорит подробно для того, чтобы назвать его мерзким, лукавым, бесчестным, недостойным, алчным, расточительным. (2) Но это он говорил во время войны или после войны, когда ему вообще нельзя было верить, так как он говорил о враге, тогда как раньше и сам он часто посылал ему письма как самому близкому другу, и другие высказывали об Альбине хорошее мнение. (3) Сам Север хотел назвать его своим Цезарем и, думая о своем преемнике, в первую очередь имел в виду его. (4) Имеются также письма Марка Антонина об Альбине, заключающие в себе свидетельство о его доблестях и добрых нравах. (5) Не будет неуместным поместить здесь одно из них, написанное по поводу него префектам: (6) «Марк Аврелий Антонин своим префектам привет. (7) Альбину из рода Цейониев, хотя и африканцу по рождению, но не много имеющему от нравов этой страны, зятю Плавтилла, я дал командование над двумя конными когортами. Это человек опытный, отличающийся суровым образом жизни и почтенными нравами. Думаю, что он будет полезным в лагере; во всяком случае, я вполне уверен в том, что вреда он не принесет. (8) Я назначил ему двойное содержание, простую военную одежду, а жалование в четырехкратном размере против того, какое причитается ему по его положению. Ободряйте его, чтобы он показал себя перед государством, в будущем он будет награжден по заслугам». (9) Есть и другое письмо, написанное о нем тем же Марком во время восстания Авидия Кассия. Вот его копия: (10) «Похвальна твердость Альбина, который удержал в повиновении сильно колебавшиеся войска, когда они готовы были перейти на сторону Авидия Кассия. (11) Если бы не он, – все бы отпали. Таким образом, мы имеем в нем человека, достойного консульства; я назначу его на смену Кассию Папирию, о котором мне сообщили, что он едва дышит. (12) Однако пока что я не хочу, чтобы ты разгласил это: как бы это не дошло до самого Папирия или до его близких и не показалось, что мы на место еще живого консула назначили другого».

XI. (1) Что Альбин был человеком твердым, доказывается и приведенными письмами, и особенно тем, что он послал деньги для восстановления городов, разрушенных Нигром, чтобы тем легче привлечь на свою сторону их жителей. (2) Корд, который в написанных им томах излагает разные мелочи, сообщает, что он был прожорлив и поглотил такое количество фруктов, какое не может охватить человеческий разум. (3) По его словам, он съел натощак пятьсот воробьиных фиг, которые греки называют каллиструтиями, сто кампанских персиков, десять остийских дынь, двадцать фунтов лабиканского винограда, сто фиговых пеночек и четыреста устриц. (4) Он же говорит, что Альбин был умерен в употреблении вина, но это отрицает Север, который утверждает, что Альбин пьянствовал даже на войне. (5) Со своими он был всегда в дурных отношениях либо вследствие своей страсти к вину, как говорит Север, либо вследствие крутости своего нрава. (6) Жене он был в высшей степени ненавистен, по отношению к слугам – несправедлив, по отношению к воинам – свиреп. Часто он распинал на кресте даже образцовых центурионов, хотя вина их не требовала такого наказания. Розгами он наказывал очень часто и проступков никогда не прощал. (7) Он носил очень щегольскую одежду, в еде же был крайне неразборчив и заботился только о количестве. Он был одним из первых любителей женщин, но всегда чуждался извращенных любовных утех и преследовал за такие вещи. Он имел большие познания в сельском хозяйстве и даже написал книгу «Георгики». (8) Некоторые приписывают ему «Милетские рассказы», пользующиеся немалой славой, хотя написаны они посредственно.

XII. (1) Сенат любил его как никого из государей, главным образом из нерасположения к Северу, которого сенаторы сильно ненавидели за его жестокость. (2) Победив Альбина, Север убил очень многих сенаторов, которые либо действительно были, либо казались сторонниками Альбина. (3) Когда Альбин был убит при Лугдуне, Север немедленно приказал отыскать его письма для того, чтобы узнать, кому он писал и кто ему отвечал, и он заставил сенат признать врагами всех тех, чьи письма он нашел; (4) никого из них он не простил, но самих погубил, а имущество их конфисковал и велел сдать в государственную казну. (5) Имеется письмо этого императора сенату, в котором хорошо отражается его характер. (6) Вот его копия: «Ничего не может быть тяжелее для меня, отцы сенаторы, нежели видеть, что вы благоволите больше к Альбину, чем к Северу. (7) Я доставил хлеб государству, я вел много войн за государство, я доставил римскому народу столько масла, сколько с трудом можно было найти в природе. Убив Песценния Нигра, я освободил вас от бедствий тирании. (8) Вы превосходно вознаградили меня за это, превосходно отблагодарили: какого-то африканца, притом из Гадрумета, выдумавшего, будто он происходит от крови Цейониев, вы так возвеличили, что пожелали иметь его своим государем, в то время как государем являюсь я, и живы мои дети. (9) Неужели, спрашиваю я, в составе столь большого сената не нашлось кого-нибудь другого, кого вам следовало бы полюбить, кто любил бы вас. Брата этого человека вы возвеличили, осыпав его почестями, от него вы ждете консульств, от него – преторств, от него – всяких должностей с их знаками отличия. (10) Не такую благодарность проявляете вы по отношению ко мне, какую выказали ваши предки, выступив против приверженцев Пизона, высказавшись за Траяна и недавно еще, выступив против Авидия Кассия; этого притворщика, готового на всякого рода обман, лживо присвоившего себе знатность, вы предпочли мне. (11) Больше того, – стоило только послушать в сенате Статилия Корфулена, когда он предлагал назначить почести Альбину и его брату: недоставало только одного – чтобы этот знатный муж внес еще предложение о назначении триумфа за победу надо мной. (12) Еще больше огорчило меня то, что большинство из вас считало долгом восхвалять его как образованного человека, тогда как он до самой старости занимался какими-то старушечьими побасенками, вращаясь между милетско-пунийскими рассказами своего Апулея и литературными забавами». (13) Отсюда можно видеть, с какой суровостью Север покарал приверженцев Песценния и приверженцев Клодия. (14) Все это рассказано в жизнеописании Севера. Тот, кто хочет узнать об этом подробнее, пусть прочтет из римских писателей Мария Максима, а из греческих Геродиана, которые достоверно рассказали об очень многом.

XIII. (1) Альбин был высокого роста, на своих курчавых волосах носил повязку, лоб у него был широкий. Кожа его отличалась удивительной белизной, которая приводила всех в изумление; вследствие этого, как думают многие, он и получил свое имя. Голос у него был женский и по звуку приближался к голосу евнухов. Он легко приходил в возбуждение, в гневе был неумолим, в ярости – страшен. В излишествах он был непостоянен: часто проявлял слабость к вину, не раз бывал воздержан. (2) Он хорошо владел оружием. Словом, его очень удачно называли Катилиной своего времени. (3) Мы считаем нелишним изложить причины, по которым Клодий Альбин заслужил любовь сената. (4) Командуя по приказу Коммода британскими войсками и получив ложное для того времени известие об убийстве Коммода, он, несмотря на то что сам Коммод пожаловал ему имя Цезаря, выступил перед воинами на сходке с такой речью: (5) «Если бы сенат римского народа имел свою прежнюю, всем известную власть и столь великое государство не находилось в руках одного человека, то судьбы государства не зависели бы ни от Вителлиев, ни от Неронов, ни от Домицианов. Консульская власть принадлежала бы родам Цейониев, Альбинов, Постумиев, о которых многое узнали отцы ваши, сами слыхавшие о них от своих отцов: (6) ведь сенат присоединил к Римской империи Африку, сенат добавил Галлию, сенат покорил Испанию, сенат предписал законы восточным народам, сенат пытался покорить парфян и покорил бы, если бы судьба государства не поставила тогда во главе войска корыстолюбивого вождя.[296] (7) Британию завоевал Цезарь, который был тогда, несомненно, сенатором, но еще не диктатором. И сам этот Коммод, насколько лучше был бы он, если бы чувствовал страх перед сенатом. (8) Авторитет сената имел значение вплоть до времен Нерона: сенат не побоялся осудить этого грязного и мерзкого государя – ведь были высказаны мнения, враждебные тому, кто держал тогда в своих руках жизнь и смерть и имел всю полноту власти. (9) Поэтому, соратники, я не хочу принять имя Цезаря, которое даровал мне Коммод. (10) Да сделают боги так, чтобы и другие также этого не пожелали. Пусть властвует сенат, пусть он распределяет провинции, пусть он делает нас консулами! Но что я говорю – сенат? Нет, вы сами и ваши отцы, так как вы сами будете сенаторами».

XIV. (1) Эта речь была передана в Рим еще при жизни Коммода. Она так сильно восстановила его против Альбина, что он немедленно послал ему преемника[297] – одного из близких своих товарищей Юния Севера. (2) Сенату же речь эта так понравилась, что он приветствовал Альбина, хотя тот и был далеко, удивительными возгласами как при жизни Коммода, так и потом, когда Коммод был убит. Некоторые даже советовали Пертинаксу принять Альбина в соправители; его авторитет больше всего подействовал на Юлиана, когда последний решил убить Пертинакса. (3) Чтобы стало понятно, что это правда, я помещаю здесь письмо Коммода к своим префектам претория, в котором он выразил свое намерение убить Альбина, (4) «Аврелий Коммод префектам, привет. Вы, думаю, слыхали, прежде всего, о том, что был пущен ложный слух, будто я убит по решению моих близких, а затем – и о речи, произнесенной перед моими воинами Клодием Альбином, который очень подслуживается к сенату и притом, насколько мы понимаем, не без успеха. (5) Ведь тот, кто утверждает, что в государстве не должно быть единого государя, кто настаивает на том, что все государство должно управляться сенатом, тот с помощью сената добивается для себя императорской власти. Поэтому тщательнейшим образом следите за ним: вы ведь знаете уже, что это такой человек, которого и вам, и воинам, и народу следует избегать». (6) Когда Пертинакс нашел это письмо, он обнародовал его, чтобы вызвать ненависть к Альбину. Вот почему Альбин и подстрекал Юлиана к убийству Пертинакса.



I. (1) Из двоих сыновей, оставленных Септимием Севером, из которых Антонина[298] провозгласило императором войско, а второго – отец, Гета был объявлен врагом, а Бассиан, как известно, удержал в своих руках императорскую власть. (2) Мы считаем излишним повторять сообщения о его предках, так как обо всем этом достаточно сказано в жизнеописании Севера.[299] (3) В детстве он отличался мягким характером, был остроумен, приветлив с родителями, приятен друзьям своих родителей, любезен народу, мил сенату; все эти качества послужили ему на пользу, привлекая к нему общую любовь. (4) Он не обнаруживал тупости в занятиях наукой, не был склонен скрывать свое расположение, не скупился на щедрые подарки, охотно оказывал милость, но все это было при жизни родителей. (5) Если ему когда-либо приходилось видеть осужденных, отдаваемых на растерзание диким зверям, он плакал или отворачивался; это вызывало особенное расположение к нему народа. (6) Будучи семилетним мальчиком, он услыхал, что товарища его по детским играм жестоко высекли за то, что он исповедовал иудейскую религию, и он долгое время не смотрел ни на своего отца, ни на отца этого мальчика, так как считал их виновниками порки. (7) Благодаря его вмешательству были возвращены старинные права антиохийцам и византийцам,[300] на которых Север гневался за то, что они помогали Нигру. Он возненавидел Плавциана за его жестокость.[301] (8) Подарки, которые он получал от родителей в праздник сигиллярий,[302] он по собственному побуждению раздавал клиентам и своим учителям. Но таким он был в детстве.

II. (1) Когда же он вышел из детских лет, то под влиянием ли советов отца, или по врожденной хитрости, или потому, что считал нужным походить на Александра Великого,[303] царя Македонского, он стал более замкнутым, более важным, даже лицо его стало более угрюмым, так что знавшие его мальчиком не верили, что это тот же человек. (2) Александр Великий и его деяния все время были у него на устах. Он часто восхвалял Тиберия и Суллу. (3) Он был более высокомерен, чем отец; брата своего он презирал за то, что тот держал себя очень просто. (4) После смерти отца[304] он, удалившись в преторианский лагерь,[305] стал жаловаться воинам на то, что он окружен кознями брата, и этим побудил их убить его брата в Палатинском дворце.[306] Тело его он немедленно приказал предать огню. (5) Кроме того, он сказал в лагере, что брат готовился отравить его и относился к матери без должного уважения. Он публично выразил благодарность тем, кто убил его брата. (6) Им он увеличил жалованье как проявившим большую верность по отношению к нему. (7) Часть воинов в Альбе[307] с величайшим негодованием узнала об убийстве Геты: все они говорили, что обещали быть верными двоим сыновьям Севера (8) и должны хранить верность двоим. Они заперли ворота и долго не впускали императора: их возбуждение улеглось не только оттого, что он выступил с жалобами на Гету и обвинениями против него, но и благодаря непомерному жалованию, которое, как это всегда бывает, успокоило воинов. Оттуда он возвратился в Рим. (9) Затем он вошел в курию, имея под сенаторской одеждой панцирь и сопровождаемый вооруженными воинами. Он поставил их посередине двойным рядом между сидениями сенаторов и после этого произнес свою речь. (10) Он жаловался на козни брата, речь его была путаной и нескладной; во всем он обвинял брата, а себя оправдывал. (11) Все это сенат слушал без всякого удовольствия – когда он говорил о том, что позволял брату делать что угодно, что освободил брата от козней, а тот, наоборот, готовил против него самые злостные козни и не отвечал взаимностью на его братскую любовь.

III. (1) После этого он позволил вернуться на родину изгнанным и сосланным. Затем он отправился к преторианцам и остался в лагере. (2) На следующий день он направился на Капитолий и любезно беседовал с теми, кого он готовился убить; затем он возвратился в Палатинский дворец, опираясь на Папиниана и Хилона. (3) Когда он после убийства брата увидел мать Геты и других женщин в слезах, то готов был убить и всех этих женщин, но его удержали от этого, чтобы не усиливать слухов о его жестокости, распространившихся после убийства брата. (4) Он заставил умереть Лета, послав ему яд, – а ведь Лет первый подал ему совет убить Гету – и сам же первым погиб. (5) Сам он очень часто оплакивал смерть Геты. Многих своих сообщников в этом убийстве он казнил, но казнил и того, кто почитал изображение Геты. (6) После этого он велел убить своего двоюродного брата Афра, которому он еще накануне послал угощение со своего стола. (7) Тот от страха перед убийцами прыгнул вниз и – со сломанной ногой – укрылся у своей жены, но был схвачен и убит с насмешками. (8) Убил он также внука Марка – Помпеяна, сына дочери Марка и Помпеяна, за которого вышла замуж Луцилла после смерти императора Вера. Он два раза назначал его консулом и ставил командующим во время самых важных войн, какие тогда были; убил он его так, что могло показаться, будто тот погиб от рук разбойников.

IV. (1) Затем на его глазах воины поразили ударом топора и убили Папиниана, после чего император сказал убийце: «Тебе следовало исполнить мой приказ мечом». (2) По его приказу был убит также перед храмом божественного Пия[308] Патруин, и трупы их протащили по улице, не считаясь с требованиями человечности. Умертвил он и сына Папиниана, который за три дня до этого дал – в качестве квестора – богатые зрелища. (3) В те же дни было убито бесконечное число людей, которые сочувствовали его брату, были убиты даже вольноотпущенники, обслуживавшие Гету. (4) Затем были произведены убийства во всех местах, даже в банях; некоторые были убиты даже за столом, среди них – Саммоник Серен,[309] от которого осталось очень много ученых книг. (5) Хилон, бывший два раза префектом и консулом, подвергся крайней опасности только за то, что советовал братьям жить в согласии. (6) Когда этого Хилона, без сенаторской одежды, босого, тащили воины римского гарнизона, Антонин усмирил мятеж. (7) Кроме того, он и после произвел по городу много убийств, причем воины повсюду хватали и убивали некоторых людей под видом наказания за мятеж. (8) Гельвия Пертинакса, сменного консула,[310] он убил только за то, что тот был сыном императора. (9) Пользуясь разными случаями, он никогда не переставал убивать тех, которые были друзьями его брата. (10) Часто он с высокомерием поносил сенат, часто поносил он и народ – либо в издаваемых им эдиктах, либо в объявленных его обращениях, заявляя, что он будет вторым Суллой.

V. (1) После этих событий он направился в Галлию;[311] прибыв туда, он немедленно убил нарбонского проконсула. (2) Приведя в смятение всех начальствовавших в Галлии лиц, он навлек на себя ненависть как тиран, хотя иногда и притворялся милостивым, тогда как по своей природе он был свирепым. (3) Совершив много несправедливостей по отношению к людям и нарушив права городов, он заболел тяжелой болезнью. По отношению к тем, кто за ним ухаживал, он проявил необыкновенную жестокость. (4) Затем, готовясь отправиться на Восток, он прервал свой путь и остался в Дакии. В Реции он убил немалое число варваров, а своих воинов он ободрял и одаривал так, словно это были воины Суллы. (5) Он запретил давать себе имена богов (как их давали Коммоду), когда воины называли его Геркулесом за то, что он убил льва и других диких зверей. (6) Одолев германцев, он назвал себя – в шутку или серьезно (ведь он был глуп и сумасброден) – «Германским»,[312] утверждая, что если бы он победил луканцев, его следовало бы называть «Луканским». (7) В то же время были осуждены те, кто мочился там, где стояли статуи и изображения государя, а также те, кто снимал венки с его статуй для того, чтобы положить другие. Были осуждены и те, кто носил на шее средства против четырехдневной и трехдневной лихорадки. (8) Путь по Фракии он совершил вместе с префектом претория, а затем, переправляясь в Азию, он подвергся опасности при кораблекрушении – сломалась мачта, так что он должен был вместе с телохранителями[313] пересесть в челнок. Начальник флота взял его на трирему, и он таким образом спасся. (9) Он очень часто убивал кабанов, даже вышел против льва. В письмах к своим друзьям он особенно хвалился этим и хвастал, что приблизился к доблести Геркулеса.

VI. (1) Занявшись войной с армянами и парфянами, он поставил начальником действовавшей армии человека,[314] нравы которого соответствовали его собственным. (2) Затем он направился в Александрию, собрал народ в гимнасий и выбранил его; после этого он приказал отобрать для военной службы наиболее сильных людей. (3) Тех, кого он отобрал, он велел убить – по примеру Птоломея Евергета, восьмого, носившего это имя. Затем, дав знак воинам убивать своих хозяев, он произвел в Александрии большую резню. (4) После этого, двинувшись через области кадузиев и вавилонян, он вступил в беспорядочное сражение с парфянскими сатрапами, напустив на врагов даже диких зверей. (5) Отправив сенату письмо, словно после победы, он получил прозвание «Парфянского» – прозвание «Германского» он получил еще при жизни отца.[315] (6) Затем, желая вторично начать войну с парфянами, он зимовал в Эдессе,[316] а оттуда прибыл в Карры ради бога Луна. В день своего рождения, то есть за восемь дней до апрельских ид,[317] в праздник Мегалензий, – в то время как он удалился для отправления естественных надобностей, он был убит по злому умыслу префекта претория Макрина, который захватил после него императорскую власть. (7) Соучастниками этого убийства были Немезиан, его брат Аполлинарис и Трикциан, который был на войне начальником второго «Парфянского» легиона и стоял во главе отряда отборных всадников; знали о нем – Марций Агриппа, стоявший во главе флота, и, кроме того, большинство начальствующих лиц, которых вовлек в заговор Марциал.

VII. (1) Он был убит на середине пути между Каррами и Эдессой,[318] когда он сошел с коня, чтобы облегчиться, окруженный своими телохранителями, которые были участниками интриги, имевшей целью лишить его жизни. (2) Его конюший, подсаживая его на коня, поразил его ударом кинжала в бок, и все единогласно заговорили о том, что это сделал Марциал. (3) Так как мы упомянули о боге Луне, то следует знать, что передано о нем мудрейшими людьми и что еще сейчас думают преимущественно жители Карр, а именно: кто считает, что Луну нужно называть женским именем, и причисляет ее к женскому полу, тот всегда покоряется женщинам и является их рабом; (4) тот же, кто верит, что этот бог мужского пола, будет властвовать над женой и не поддастся никаким женским козням. (5) Вследствие этого греки и египтяне, хотя они и говорят о богине Луне, относя ее к тому роду, к какому, говоря о людях, они относят женщину, – все же в своих таинственных учениях называют ее Луном.

VIII. (1) Я знаю, что многие в своих сочинениях писали о смерти Папиниана, не выясняя причины его убийства, так как разные люди давали разные объяснения. Я же предпочитаю изложить все разнообразные мнения, нежели умолчать об убийстве такого крупного человека. (2) Рассказывают, что Папиниан был самым близким другом императора Севера, а по словам некоторых – его родственником по второй жене.[319] (3) Ему главным образом Север и поручил обоих своих сыновей, и потому он старался поддерживать согласие между братьями Антонинами. (4) Более того, он хотел предотвратить убийство Геты, когда Бассиан начал уже жаловаться на козни брата. Поэтому вместе с теми, кто стоял на стороне Геты, он был убит воинами не только с дозволения, но и по внушению Антонина. (5) Многие говорят, что после убийства брата Бассиан поручил ему оправдать, вместо себя, это преступление в сенате, а затем и перед народом, но Папиниан ответил, что не так легко оправдать братоубийство, как совершить его. (6) Есть и такой рассказ, что он не пожелал составить речь, которая должна была содержать нападки на брата, чтобы представить в лучшем свете действия того, кто убил. Отказываясь, он сказал, что одно дело – совершить братоубийство, а другое – обвинить безвинно убитого. (7) Это, однако, несообразно с истиной: ведь префект не мог составлять такие речи и совершенно точно известно, что он был убит как приверженец Геты. (8) Рассказывают еще, что когда воины тащили Папиниана во дворец, чтобы убить его, он предсказал будущее, говоря, что будет большим глупцом тот, кто, получив назначение на его место, не отомстит за полученную столь жестоким путем должность префекта. (9) Так и случилось: как мы рассказывали выше, Макрин убил Антонина. (10) Став в лагере императором вместе со своим сыном, он назвал сына, который носил имя Диадумена, Антонином, потому что для преторианцев был особенно желанным Антонин.

IX. (1) Бассиан прожил сорок три[320] года, пробыл императором шесть лет. Ему были устроены похороны на государственный счет. (2) Он оставил после себя сына, который впоследствии также был назван Марком Антонином Гелиогабалом: имя Антонинов настолько укоренилось в сознании людей, что его нельзя было вырвать – оно, как и имя Августа, полонило все сердца. (3) Бассиан отличался дурным нравом, жестокостью он превосходил своего сурового отца. Он был жаден до еды, питал слабость к вину, был ненавистен своим и ненавидим всеми войсками, кроме преторианцев. Вообще между братьями не было никакого сходства. (4) Он оставил в Риме замечательные бани, носящие его имя. В них помещение в форме подошвы, по признанию архитекторов, имеет неподражаемое устройство. (5) Говорят, что снизу подложены решетки из бронзы или меди, на которых покоится весь свод, а пространство там такое, какое ученые механики считают невозможным. (6) Он оставил и портик, носящий имя его отца,[321] где изображены в картинах все деяния, триумфы и войны последнего. (7) Сам он получил имя Каракалла от названия спускающегося до пят одеяния, которое он раздавал народу. Раньше таких не было. (8) Поэтому и доныне такие каракаллы называются антониновскими; они особенно распространены среди простого народа в Риме. (9) Он устроил новую улицу, которая проходит у его, т. е. Антониновых, терм, красивее которой едва ли можно найти среди римских улиц. (10) Он привез в Рим священнодействия в честь Изиды и повсюду, соорудил этой богине великолепные храмы. Священнодействия он совершал даже с большим благоговением, чем они совершались до него. (11) В этой связи мне кажется удивительным, как можно говорить о том, что священнодействия в честь Изиды впервые благодаря ему получили доступ в Рим, тогда как их уже справлял Антонин Коммод, который даже носил Анубиса и участвовал в остановках. Бассиан разве что увеличил их торжественность, но не ввел их первый. (12) Тело его было похоронено в гробнице Антонинов, так что его останки приняли место успокоения тех, которые дали ему имя.

X. (1) Важно знать, каким образом он, как говорят, взял себе в жены свою мачеху[322] Юлию. (2) Она была очень красива и как будто случайно обнажила перед ним большую часть своего тела. Антонин сказал: «Я пожелал бы, если бы это было дозволено». На это она, говорят, ответила: «Если угодно, то и дозволено. Разве ты не знаешь, что ты император и предписываешь законы, а не получаешь их?». (3) Когда он услышал это, его необузданная страсть усилилась и толкнула его на преступление: он справил свадьбу, которую он первый должен был бы запретить, если бы действительно понимал, что он предписывает законы. (4) Ведь он взял в жены свою мать (другим словом ее назвать нельзя) и к братоубийству прибавил кровосмесительство, сочетавшись браком с той, чьего сына он незадолго до того убил. (5) Не будет неуместным сообщить здесь одно сказанное о нем насмешливое словцо: (6) когда он присвоил себе прозвание Германского, Парфянского, Арабского и Алеманского (племя алеманов он тоже победил), Гельвий Пертинакс, сын императора Пертинакса, говорят, в шутку сказал: «Добавь еще, если угодно, Величайший Гетский», намекая на то, что он убил своего брата Гету и что гетами называются готы, которых он, отправляясь на Восток, победил в беспорядочных сражениях.

XI. (1) Было много чудесных примет, предвещавших Гете, что он будет убит; об этом мы расскажем в его жизнеописании. (2) Он окончил свою жизнь раньше брата, но мы соблюли порядок, согласно которому сначала должна быть описана жизнь того, кто раньше родился и раньше стал императором. (3) В то время как – еще при жизни отца – войско провозгласило Бассиана Августом, так как страдавший болезнью ног Север, казалось, не был уже в состоянии управлять государством, Север, говорят, к огорчению воинов и трибунов, носился с мыслью убить и его, но этому воспротивились его префекты, люди почтенные. (4) Другие, наоборот, говорят, что этого хотели префекты, а Септимий не хотел – для того, чтобы его строгость не была заклеймена как жестокость и чтобы, с другой стороны, юношу не постигла за его глупое легкомыслие кара настолько тяжелая, что это имело бы вид убийства сына отцом, тогда как виновниками преступления были воины. (5) Однако этот жесточайший человек или, чтобы охватить все одним словом, братоубийца и кровосмеситель, враг отца, матери и брата, был – из страха перед воинами, а главное преторианцами – причислен к богам тем самым Макрином, который его убил. (6) Он имеет свой храм, имеет своих салиев, имеет товарищество антониновских жрецов – он, который отнял у Фаустины и храм, и почести обожествления, – (7) во всяком случае, храм, заложенный некогда ее мужем в честь ее у подножия Тавра; в нем впоследствии сын этого Бассиана, Гелиогабал Антонин, устроил храм себе или Юпитеру Сирийскому, или Солнцу (это остается неясным).



I. (1) Знаю, Константин Август, что многие, как и твоя милость, могут поставить вопрос, почему я описываю жизнь Геты Антонина. Прежде чем начать рассказывать о его жизни и о его убийстве, я изложу, почему отец его Север дал ему имя Антонина.[323] (2) Ведь немногое можно рассказать о жизни того, кто был устранен из жизни раньше, чем мог вместе с братом принять императорскую власть.[324] (3) Септимий Север вопрошал богов и просил дать ему указание, кто будет его преемником после его смерти, – он увидел во сне, что ему наследует Антонин. (4) Поэтому он немедленно выступил перед воинами и назвал своего старшего сына Бассиана Марком Аврелием Антонином. (5) Сделав это, он под влиянием отцовских чувств или, как говорят некоторые, под давлением жены своей Юлии, которая знала о его сновидении, понял, что этим шагом он отрезал путь к власти своему младшему сыну; поэтому он приказал назвать Антонином и Гету, своего младшего сына. (6) Так он всегда называл его в своих дружеских письмах, когда ему приходилось отлучаться из Рима. Он писал: (7) «Передайте мой привет моим сыновьям и преемникам Антонинам». Однако такая предосторожность отца не оказала никакого действия: наследовал отцу только тот, кто первый получил имя Антонина. Вот все, что я хотел сказать об имени «Антонин».

II. (1) Гетой он был назван в честь своего дяди или деда с отцовской стороны, о жизни и правах которого Марий Максим довольно подробно рассказал в первых семи главах жизнеописания Севера. (2) Гета был назван Антонином еще и потому, что Север желал, чтобы все последующие императоры, подобно тому как они именуются Августами, именовались также и Антонинами – из любви к Марку, который, по его словам, был ему отцом,[325] чьей философии и литературным занятиям он всегда подражал. (3) Другие утверждают, что Гете было присвоено это имя не столько в честь Марка Антонина, так как ведь это имя было дано последнему при усыновлении, сколько в честь того, кто получил прозвание «Пия», то есть в честь преемника Адриана, – (4) а именно по той причине, что Пий выбрал Севера, бывшего до тех пор обыкновенным адвокатом, в адвокаты императорского казначейства:[326] такое начало – первая ступень почестей, достигнутая им благодаря Антонину, – открыло перед ним путь к великим успехам. (5) Вместе с тем он считал, что никто из императоров не может дать более счастливого имени, чем тот государь, чье собственное имя носили уже четыре государя.[327] (6) О том же Гете, как говорят, Север, познакомившись с его гороскопом – а он, как и многие из африканцев, был очень сведущ в астрологии – сказал: (7) «Мне кажется удивительным, любезнейший Ювенал, что наш Гета будет божественным, хотя в его гороскопе я не вижу ничего императорского», – Ювенал был у него префектом претория. И он не ошибся. (8) Когда Бассиан убил Гету, то, боясь, что братоубийство покроет его позором как тирана, и услыхав, что можно смягчить ужас этого преступления, если провозгласить брата божественным, он, говорят, сказал: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым». (9) Он причислил его к богам,[328] и поэтому народная молва кое-как примирилась с братоубийцей.

III. (1) Гета родился в консульство Севера и Вителлия в Медиолане[329] (хотя некоторые сообщают иначе), за шесть дней до июньских календ,[330] от Юлии, на которой Север женился, узнав, (2) что согласно ее гороскопу она будет женой царя, – а он был тогда еще частным человеком, хотя и занимал высокое положение в государстве. Сейчас же по рождении Геты было сообщено, что курица снесла на дворе пурпурного цвета яйцо.[331] (3) Когда его принесли и Бассиан, брат Геты, маленький мальчик, бросив на землю, разбил его, Юлия, говорят, в шутку сказала: «Ах ты, проклятый убийца, ты погубил своего брата». (4) Эти сказанные в шутку слова поразили Севера глубже, чем кого-либо из присутствовавших, а окружавшие его лица впоследствии признали в них данное свыше предсказание. (5) Было также и другое знамение: в имении какого-то Антонина, простого человека, родился – в тот же день и час, что и Гета, – ягненок, у которого на лбу была пурпурного цвета шерсть; услышав от гаруспика, что после Севера императором будет Антонин, и отнеся это предсказание к себе, этот человек, боясь такого указания судьбы, зарезал ягненка. (6) И этот случай, как выяснилось впоследствии, был предзнаменованием того, что Гета должен погибнуть от руки Антонина. (7) Было и еще знамение, относившееся, как показал ужасный исход дела, к этому преступлению, – и оно сбылось. (8) Когда Север пожелал помолиться в день рождения младенца Геты, то жертвенное животное заклал служитель по имени Антонин. (9) Тогда этого обстоятельства не выясняли и не обратили на него внимания, а впоследствии поняли его смысл.

IV. (1) Гета был красивым юношей с крутым нравом, но не бессовестный; он был скуп, занимался выяснением значения слов, был лакомкой, любил поесть и питал страсть к вину с разными приправами. (2) Рассказывают об одном его замечательном поступке в детстве. Когда Север решил истребить приверженцев противной партии[332] и сказал в кругу своих близких: «Я избавлю вас от врагов», а Бассиан вполне согласился с ним и даже сказал, что если бы отец заботился о нем, то приказал бы убить и их детей, – Гета, говорят, спросил, каково количество тех, кто будет умерщвлен. (3) После того как отец ответил ему, он спросил еще: «Есть ли у них родители, есть ли близкие?». Когда последовал ответ, что у очень многих, он, горько заплакав, заметил: «Значит в государстве будет больше таких, кого опечалит наша победа, чем таких, кого она обрадует». (4) И его мнение одержало бы верх, если бы префект Плавциан или Ювенал не настояли бы на противном в надежде на конфискации, благодаря которым они обогатились. Их поддержал и Бассиан, отличавшийся исключительной жестокостью. (5) Так как он спорил и говорил не то в шутку, не то серьезно, что всех приверженцев противной партии надо убить вместе с их детьми, Гета, говорят, сказал ему: «Ты, который никого не щадишь, способен убить и своего брата». Это высказывание прошло тогда незамеченным, а впоследствии было сочтено предзнаменованием.

V. (1) В своих занятиях литературой он выказал себя приверженцем древних писателей и всегда хранил в памяти изречения своего отца. Брат всегда относился к нему с ненавистью, а мать любила его больше, чем брата. Несмотря на легкое заикание, голос у него был певучий. (2) Он питал страсть к щегольской одежде-в такой степени, что отец смеялся над ним; все, что он получал в подарок от родителей, он употреблял на наряды и никому ничего не давал. (3) После Парфянской войны Север, покрытый необыкновенной славой, объявил Бассиана участником своей власти; по словам некоторых, и Гета тогда же был провозглашен Цезарем и Антонином. (4) Он любил задавать грамматикам такого рода вопросы: чтобы они объяснили ему, какие звуки издают те или иные животные, (5) например, – ягнята блеют, поросята хрюкают, голуби воркуют, медведи урчат, львы рычат, леопарды завывают, слоны кричат, лягушки квакают, лошади ржут, ослы ревут, быки мычат; при этом он в доказательство ссылался на древних авторов. (6) Особенно любил он книги Серена Саммоника,[333] которые тот посвятил Антонину. (7) У него было еще одно обыкновение: устраивая пиры и особенно завтраки, он приказывал обученным рабам подавать кушанья, названия которых начинались на одну определенную букву, (8) например: гусь (anser), кабанье мясо (apruna), утка (anas); также – цыпленок (pullus), куропатка (perdix), павлин (pavus), поросенок (porcellus), рыба (piscis), окорок (perna) и все те виды съестного, названия которых начинаются на эту букву; также – фазан (fasianus), мучное блюдо (farrata), фиги (ficus) и тому подобное. Поэтому в юношеские годы он считался и забавником.

VI. (1) После убийства Геты часть воинов, которая еще не была подкуплена, с величайшим негодованием узнала об этом братоубийстве, причем все говорили, что они обещали быть верными двоим сыновьям и должны хранить верность двоим. Они заперли ворота и долго не впускали императора. (2) Наконец, только после того как улеглось возбуждение воинов – благодаря выступлению Бассиана с жалобами на Гету и раздаче непомерно большого жалования – Бассиан мог вернуться в Рим. (3) После этого были убиты Папиниан и многие другие, старавшиеся поддерживать согласие между братьями или стоявшие на стороне Геты. Людей, принадлежавших к двум высшим сословиям, поражали в банях, за столом на виду у всех, причем сам Папиниан был зарублен топором, так что Бассиан выразил неудовольствие по поводу того, что дело не было сделано мечом. (4) Наконец, дело дошло до мятежа воинов римского гарнизона. Бассиану удалось подавить этот мятеж с большим трудом, после того как он, по словам одних, убил их трибуна, а по словам других – сослал его. (5) Сам он в такой степени боялся за себя, что вышел в курию, имея под тогой с широкой пурпурной полосой панцирь, и так давал объяснения о своем образе действий и об убийстве Геты. (6) В то время как претор Фаустин высказывал пожелания счастья Бассиану и называл его «величайший Сарматский»[334] и «величайший Парфянский», Гельвий Пертинакс, сын императора Пертинакса, убитый впоследствии этим Бассианом, говорят, сказал: «Добавь – величайший Гетский» вместо – «Готский». (7) Эти слова глубоко запали в сердце Бассиана, как доказало впоследствии убийство Пертинакса и не только Пертинакса, но и, как сказано выше, многих других – в разных местах и без всякого основания. (8) Но Гельвия он, кроме того, подозревал в стремлении к тирании, так как он пользовался общей любовью и был сыном императора Пертинакса – родство вообще опасное для всякого частного человека.

VII. (1) Говорят, похороны Геты были устроены с большей заботливостью, нежели того можно было ожидать, принимая во внимание то, что он был убит своим братом. (2) Он был похоронен в гробнице предков,[335] то есть Севера, которая находится на Аппиевой дороге – с правой стороны, если идти к воротам; она построена в виде септизония, и Север еще при жизни отделал ее для себя. (3) Бассиан хотел убить и мать Геты, свою мачеху, за то, что она горевала о его брате, и женщин, которых по возвращении из курии он нашел плачущими. (4) Вдобавок, Антонин в своей утонченной жестокости дошел до того, что бывал особенно ласков с теми, кого он предназначал к смерти, так что больше боялись его ласки, чем его гнева. (5) Всем казалось удивительным то, что он плакал о смерти Геты всякий раз, как упоминалось его имя, и всякий раз, как он видел его изображение или статую. (6) Вообще Антонин Бассиан отличался такой неустойчивостью настроения, вернее сказать, – такой жаждой крови, что убивал то друзей Геты, то его врагов – всех, кто попадался под руку. Вследствие этого еще больше жалели о смерти Геты.



I. (1) Жизнь тех государей, которые – были ли они тиранами или Цезарями – правили недолгое время, покрыта мраком неизвестности, потому что и об их частной жизни нет достойных упоминания известий – ведь если бы они не домогались императорской власти, о них вообще никто не знал бы – и об их правлении нет возможности много говорить, так как оно было непродолжительным. Однако мы изложили то, что мы почерпнули от разных историков, по крайней мере то, о чем стоит упомянуть. (2) Ведь нет никого, кто бы в течение своей жизни ежедневно чего-нибудь не делал; однако долг того, кто берется описывать жизнь других, – записать то, что достойно быть предметом знания. (3) Юний Корд задался целью опубликовать жизнеописания малоизвестных императоров, но сделал это не очень удачно. (4) Заявляя, что он не будет пренебрегать никакой мелочью, он все же собрал мало материала, притом это материал, недостойный упоминания: как будто о Траяне, Пии или Марке необходимо знать, сколько раз они выступали, какие у них были перемены блюд, когда они меняли свою одежду, кого и когда выдвигали на должность. (5) Стремясь охватить все это, он наполнил свои книги баснословными сообщениями, описывая разные пустяки, тогда как о мелочах либо вовсе не следует писать, либо следует писать очень немногое, если на основании этого можно делать заключения о их нравах, о которых нам действительно следует знать… но лишь частично – для того, чтобы на основании их можно было судить обо всем прочем.

II. (1) Итак, когда был убит Антонин Бассиан, его префект претория, а раньше прокуратор его частного имущества, Опилий Макрин[336] захватил императорскую власть. Это был человек низкого происхождения,[337] как его душевные качества, так и его лицо не внушали уважения. Ненавидимый всеми – и гражданами, и воинами, он называл себя то Севером, то Антонином. (2) Он немедленно двинулся на войну против парфян[338] и тем самым отнял у воинов возможность судить о нем и не дал усилиться неблагоприятным для него слухам. (3) Впрочем, сенат из ненависти к Антонину Бассиану охотно признал его императором, причем сенаторы в один голос говорили: (4) «Кого угодно, только не братоубийцу. Кого угодно, только не кровосмесителя. Кого угодно, только не грязного человека. Кого угодно, только не убийцу сената и народа». (5) Возможно, всем покажется удивительным, почему сын Макрина Диадумен[339] пожелал называться Антонином,[340] хотя Макрин был, как говорят, виновником убийства Антонина.

III. (1) О самом Макрине я расскажу то, что изложено в анналах. Пророчица Небесной богини[341] в Карфагене, которая под наитием божества обычно вещает истину, давала в правление Антонина Пия предсказания о будущем в ответ на обычный вопрос проконсула относительно положения государства и его собственной власти. Когда дело дошло до государей, она громким голосом приказала сосчитать, сколько раз она назовет Антонина. К всеобщему удивлению, она восемь раз назвала имя Антонина Августа. (2) Все подумали, что Антонин Пий будет императором восемь лет; однако он пережил указанное число лет, и думавшие так считали бесспорным и тогда, и впоследствии, что пророчица намекала на что-то другое. (3) Если мы сосчитаем всех императоров, носивших имя Антонинов, то получится как раз такое количество Антонинов. (4) Действительно, Пий был первым Антонином, Марк – вторым, Вер – третьим, Коммод – четвертым, пятым – Каракалл, шестым – Гета, седьмым – Диадумен, восьмым – Гелиогабал. (5) К числу Антонинов не следует причислять двоих Гордианов, так как они носили только первое имя Антонинов или даже назывались Антониями, а не Антонинами. (6) Поэтому-то и Север назвал себя Антонином,[342] и так же поступили многие другие, как Пертинакс, Юлиан и тот же Макрин.[343] (7) И сами Антонины, бывшие настоящими наследниками Антонина, охотно удерживали это имя в качестве собственного. (8) Так рассказывают одни. Другие же говорят, что Диадумен получил от отца это имя для того, чтобы уничтожить у воинов подозрение в том, что Антонин был убит Макрином. (9) Иные же говорят, что любовь к этому имени была столь велика, что народ и воины не считали императорским то имя, в котором они не слышали имени Антонина.

IV. (1) Когда пришло известие о том, что императором стал Варий Гелиогабал, причем сенат уже назвал Цезарем Александра, то многие в сенате начали отзываться о Макрине так, что становится ясно, что это был человек подлый, грязный, сущая свинья. (2) Вот слова Аврелия Виктора, который имел прозвище «Пиний»: (3) Макрин – вольноотпущенник, человек из дома терпимости, исполнявший рабские обязанности в императорском доме, человек с продажной совестью, ведший при Коммоде грязную жизнь, отстраненный Севером даже от самых жалких должностей, занялся чтением, вел мелкие судебные дела, выступал с речами, наконец – обучал в школе, (4) затем, получив золотое кольцо,[344] он благодаря покровительству своего совольноотпущенника Феста стал при Антонине Вере адвокатом императорского казначейства.[345] (5) Но и эти данные ставятся под сомнение. Иные передают другие сведения, которые мы не обойдем молчанием. Многие говорили, что он выступал в гладиаторских боях и, получив освобождение, отправился в Африку; (6) сначала он был охотником, потом нотариусом, а затем адвокатом императорского казначейства. После этой должности он дошел до самого блестящего положения. (7) Став префектом претория и удалив своего сотоварища, он умертвил своего императора Антонина Каракалла при участии стольких сообщников, что, казалось, император был убит не им. (8) Подкупив его конюшего и пообещав ему огромную награду, он сделал так, что стали говорить, будто император умерщвлен воинами, составившими против него заговор, так как они ненавидели его за братоубийство и кровосмесительство.

V. (1) Макрин немедленно захватил императорскую власть и привлек к соучастию в ней своего сына Диадумена, которого, он, как мы сказали, сразу приказал воинам называть Антонином. (2) Затем он отослал тело Антонина в Рим, чтобы его похоронили в гробнице предков. (3) Своему прежнему сотоварищу – префекту претория[346] он поручил продолжать исполнять свою должность и прежде всего с почетом похоронить Антонина, устроив ему царские похороны: он знал, что Антонин был очень любим простым народом за раздачу народу одежд. (4) К этому присоединилось и то, что он опасался волнений в войске – как бы в случае, если они возникнут, ему не пришлось потерять ту власть, которую он похитил, делая вид, будто он принял ее против своей воли. (5) Таковы уж люди, которые говорят, что их заставили сделать то, что они сами домогаются, не останавливаясь даже перед преступлениями. Опасался он и своего сотоварища по должности – как бы и у того не явилось желание стать императором; все надеялись на это, так как – в случае признания хотя бы со стороны одного воинского подразделения – он сам не стал бы отказываться, да и все последовали бы за ним с полной готовностью из ненависти к Макрину – либо за его недостойный образ жизни, либо за происхождение из низов, (6) тогда как все прежние императоры были из знати. (7) Макрин присвоил себе, вдобавок, имя Севера, хотя он не состоял ни в каком родстве с этим императором. Это дало повод к шутке: «Макрин – такой же Север, как Диадумен – Антонин». Для прекращения волнения среди воинов он немедленно выплатил и легионерам, и преторианцам жалование выше обычного, как это и естественно для человека, желающего загладить преступное убийство императора. (8) И, как это обычно бывает, деньги пришли на помощь тому, кто не мог призвать себе на помощь свою невиновность. Таким образом, на некоторое время у власти удержался человек, преисполненный всяких пороков. (9) Затем он отправил сенату письмо по поводу смерти Антонина, называя последнего божественным, оправдывая себя и клятвенно утверждая, что он ничего не знал о его убийстве. Так к своему преступлению он, по обычаю всех испорченных людей, добавил еще ложную клятву, с чего и полагалось начать бесчестному человеку, когда он писал сенату.

VI. (1) Важно знать, каково было то обращение, в котором он оправдывал себя; в чем ясно видно и бесстыдство этого человека и то клятвопреступление, с которого начал бесчестный император. (2) Отрывки из обращения императоров Макрина и Диадумена: «Мы хотели бы, отцы сенаторы, увидеть вашу милость, имея невредимым нашего Антонина и с триумфом возвратившись из похода. Ведь только тогда, при процветании государства, и мы все могли бы быть счастливыми и жили бы под властью того государя, которого дали нам боги на место Антонинов. (3) Но ввиду того что это не могло сбыться вследствие беспорядков в военной среде, (4) мы прежде всего сообщаем о том, что сделало для нас войско, а затем – это первоочередное дело – назначаем божеские почести тому мужу, которому мы присягали. Войско не сочло никого более достойным быть мстителем за убийство Бассиана, нежели его префекта, которому и сам он поручил бы произвести расправу над участниками интриги, если бы мог обнаружить ее при жизни». (5) И ниже: «Мне передали императорскую власть, охрану которой, отцы сенаторы, я временно взял на себя. Я удержу в своих руках правление, если вам будет угодно то, что было угодно воинам; им я выплатил жалование и отдал все распоряжения, как полагается императору». (6) Также дальше: «Моему сыну Диадумену, которого вы знаете, воины даровали императорскую власть и имя, назвав его Антонином, так что он наделен прежде всего именем, а затем и честью власти. (7) Поэтому мы просим вас, отцы сенаторы, одобрить все это как доброе и благоприятное знамение – чтобы не было утрачено у вас имя, чрезвычайно вами любимое». (8) И ниже: «Божественные почести Антонину[347] назначили и воины, назначили и мы; и вас, отцы сенаторы, – мы просим назначить их,[348] хотя – в силу своих императорских прав – мы могли бы предписать вам это. Мы посвящаем ему две конные статуи, две пешие в воинской одежде, еще две сидящие статуи в гражданской одежде, а божественному Северу – две триумфальные статуи. (9) Все это, отцы сенаторы, вы прикажете выполнить в ответ на наше полное благоговения ходатайство за наших предшественников».

VII. (1) По прочтении этого письма в сенате сенат неожиданно для всех с удовольствием принял извещение о смерти Антонина и в надежде на то, что Опилий Макрин охранит общественную свободу, прежде всего причислил его, человека нового, еще недавно бывшего прокуратором частного имущества императора, к патрициям. (2) Его же, хотя он был только писцом понтифика (их ныне называют младшими понтификами),[349] сенат назначил великим понтификом, присвоив ему имя Пия.[350] (3) По прочтении письма долго продолжалось молчание, так как никто решительно не верил в смерть Антонина. (4) Но после того как стало точно известно, что он убит, сенат напал на него как на тирана. Макрину немедленно предоставили и проконсульскую власть, и трибунские полномочия. (5) Приняв сам имя «Счастливого», он дал своему сыну, который раньше звался Диадуменом, имя Антонина, чтобы отвлечь от себя подозрение в убийстве Антонина. (6) Это имя принял впоследствии также Варий Гелиогабал, который называл себя сыном Бассиана, человек в высшей степени грязный, рожденный от блудницы. (7) Наконец, имеются и стихи какого-то поэта, в которых показано, как имя Антонина, начавшись с Пия и переходя от одного Антонина к другому, постепенно скатилось в грязь: один только Марк придал – благодаря своей образованности – больше величия этому священному имени, Вер унизил его, а Коммод даже запятнал почтенную память святого имени. (8) А что можно сказать об Антонине Каракалле, что об этом человеке? Наконец, что можно сказать о Гелиогабале, который был последним из Антонинов и провел свою жизнь, как рассказывают, погрязнув в величайших пороках?

VIII. (1) Провозглашенный императором, Макрин, взяв на себя ведение войны против парфян, отправился в поход, стремясь смыть величием победы позор своего происхождения и бесславие своей прежней жизни. (2) Но после столкновения с парфянами он был покинут легионами, которые перешли на сторону Вария Гелиогабала, и убит. Все же он пробыл императором больше года. (3) В этой войне, которую вел уже Антонин, Макрин, оказавшийся слабее Артабана, жестоко мстившего за смерть своих соотечественников, сначала пытался сопротивляться; но потом он отправил послов и просил мира, на который парфянин – после убийства Антонина – охотно согласился. (4) Затем, удалившись в Антиохию и предавшись роскошной жизни, Макрин тем самым дал войску законное основание убить его и перейти на сторону (как думали) сына Бассиана, то есть Гелиогабала Бассиана Вария, который впоследствии был назван и Бассианом, и Антонином.

IX. (1) Была некая женщина Мёза, или Вария, родом из города Эмисены,[351] сестра Юлии, жены африканца Севера Пертинакса.[352] После смерти Антонина Бассиана Макрин высокомерно выгнал ее из дворца, но все же оставил ей все то, что она накопила за долгое время. (2) У нее были две дочери – Симиамира[353] и Мамея; старшая из них имела сына Гелиогабала (он получил имя Бассиана и Антонина). Гелиогабалом финикийцы называют солнце. (3) Благодаря своей красоте и званию жреца Гелиогабал обращал на себя общее внимание и был известен всем посетителям храма, а особенно воинам. (4) Мёза, или Вария, говорила, что Бассиан является сыном Антонина и мало-помалу это стало известно всем воинам.[354] (5) Сама Мёза, вдобавок, была очень богата (поэтому и Гелиогабал очень любил роскошь); своими обещаниями воинам она склонила легионы к отпадению от Макрина. (6) Мёза вместе со своей семьей была впущена ночью в лагерь,[355] и ее внук, наделенный знаками императорской власти, получил имя Антонина.

X. (1) Когда об этом было донесено Макрину, находившемуся в Антиохии, он, удивляясь дерзости этой женщины и вместе с тем презирая ее, послал для осады лагеря префекта Юлиана с легионами. (2) Но как только им показали Антонина, все они, под влиянием необыкновенной любви к нему, перешли на его сторону, убив префекта Юлиана. (3) Затем, присоединив к себе часть войска, Антонин двинулся против Макрина, который сам спешил против него. Произошло сражение,[356] и Макрин был побежден вследствие измены его воинов и любви их к Антонину. Убегая с небольшим числом спутников и сыном, Макрин был убит вместе с Диадуменом в каком-то вифинском поселке.[357] Голова его была отрублена и принесена Антонину. (4) Кроме того, следует знать, что юный Диадумен был, говорят, только Цезарем, а не Августом – многие ведь передавали, что он разделял власть с отцом на равных правах.[358] (5) Убит был, таким образом, и сын, которому императорский сан не принес ничего, кроме смерти от руки воина. (6) В его жизни не будет ничего, что заслуживало бы рассказа, кроме того, что он был причислен к имени Антонинов, словно побочный сын.

XI. (1) Будучи императором, Макрин держался несколько более сдержанно и строго, надеясь, что этим он сможет заставить забыть все то, что было совершено им раньше, хотя эта его суровость и давала повод к недовольству и насмешкам. (2) Дело в том, что он хотел называться Севером и Пертинаксом:[359] эти два имени казались ему обозначением суровости. Когда же сенат провозгласил его Благочестивым[360] и Счастливым, он принял имя Счастливого, но не пожелал принять имя Благочестивого. (3) Вследствие этого, по-видимому, на него была написана каким-то греческим поэтом не лишенная остроумия эпиграмма, смысл которой можно по-латыни передать так:

(4) Старый презренный фигляр, жестокий и грубый обманщик,

Жаждет счастливым он быть и нечестивым зараз:

Хоть благочестньм не хочет, но быть он желает блаженным

Разуму наперекор и естеству вопреки.

Мог бы счастливым он слыть и мог благочестным казаться;

Будет же и нечестив он и несчастен всегда.

(5) Кто-то из римских поэтов поместил эти строки на форуме рядом с выставленными там греческими. Получив их, Макрин говорят, ответил такими стихами:

(6) Если бы преподнесли судьбины грека-поэта

Вроде такого, каков этот латинский подлец,

То ничего ни народ бы не знал, ни сенат бы, и жулик

Мне б не писал ни один этаких мерзких стихов.

(7) Он думал, что этими стихами, которые гораздо хуже тех латинских стихов, он достаточно хорошо ответил. Но он подвергся не меньшим насмешкам, чем тот поэт, которому пришлось переводить греческие стихи на латинский язык.

XII. (1) Макрин был высокомерен и кровожаден; он хотел править по-военному, даже бранил дисциплину прежних времен и превозносил выше всех прочих одного Севера. (2) Он и распинал воинов и подвергал их казням, применяемым к рабам; после солдатских мятежей он казнил чаще всего каждого десятого, а иногда – каждого сотого, и даже само слово «центезимировать» принадлежит ему, так как он называл себя мягким, когда предавал казни каждого сотого из тех, которые заслуживали того, чтобы казнить каждого десятого или двадцатого из них. (3) Долго было бы рассказывать обо всех его жестокостях; отмечу лишь одну, которой сам он не придавал большого значения, хотя она и превосходила зверства всех тиранов. (4) Узнав от одного из своих тайных агентов о том, что какие-то воины овладели служанкой своих хозяев, которая уже давно потеряла всякий стыд, он велел привести их к себе и допросил – было ли такое дело. (5) Когда это подтвердилось, он приказал разрезать брюхо у двух живых быков удивительной величины и заключить туда по одному воину так, чтобы головы их торчали наружу и они могли переговариваться друг с другом. Такому наказанию он подверг их, хотя подобных казней не было установлено ни у предков, ни в его время даже за прелюбодеяние. (6) Однако против парфян, армян[361] и арабов, которых зовут счастливыми,[362] он сражался столь же храбро, сколь и удачно. (7) Трибуна, который решился покинуть свой пост, он велел привязать снизу к крытой повозке и в течение всего пути тащил его живым, еле дышавшим. (8) Он восстановил казнь, применявшуюся Мезенцием,[363] который привязывал живых к мертвецам и таким образом причинял им смерть: они погибали от медленного гниения.[364] (9) Поэтому и в цирке, во время проявления народного расположения к Диадумену, кто-то закричал: «Лучшего также отца – не Мезенция – был бы достоин».[365] (10) Он заключал в стены и замуровывал живых людей. Виновных в прелюбодеянии он всегда сжигал вместе, связав их друг с другом. Рабов, которые бежали от своих господ и были найдены, он назначал биться мечом на играх. Доносчиков, если они не могли привести доказательства, он подвергал смертной казни, если же они приводили доказательства, он отпускал их, дав денежную награду, но с пятном позора.

XIII. (1) Он не был несведущим в праве, так что решил даже отменить рескрипты прежних императоров для того, чтобы суд происходил на основании права, а не рескриптов, говоря, что непозволительно считать законами волеизъявления Коммода, Каракалла и других невежественных людей; ведь Траян никогда на прошения не отвечал письменно – с той целью, чтобы решения, вынесенные в виде милости, не применялись к другим случаям.[366] (2) Он очень щедро раздавал продовольственные пайки, но в высшей степени бережно относился к золоту. (3) Наказывая розгами дворцовых слуг, он проявлял такую бессовестность, непреклонность и суровость, что рабы называли его не Макрином, а Мацеллином,[367] потому что дом его был обагрен кровью рабов, как какая-нибудь бойня. (4) Он был очень жаден до еды и вина, иногда – но только в вечерние часы – напивался пьяным. (5) Когда он завтракал даже в домашней обстановке, он был очень воздержан, а во время обеда очень распускался. На свои пиры он приглашал образованных людей для того, чтобы, беседуя с ними о благородных занятиях, поневоле оставаться трезвым.

XIV. (1) Зная о его прежнем ничтожестве и видя его жестокий нрав, люди и особенно воины, помнившие многие его пагубные и даже позорные поступки, не могли примириться с тем, что императором является человек, внушающий к себе отвращение; приняв участие в интриге, они убили его вместе с сыном Диадуменом, получившим прозвание Антонина, о котором говорили, что Антонином он был только во сне. (2) По этому поводу имеются следующие стихи:

Видели, граждане, мы в сновиденьях как будто и это:

Мальчик тот самый носил Антонинов имя, который

Был порожден продажным отцом, но матерью скромной:

Блудников сотне она отдавалась и сотни искала.

Блудником был он и сам плешивым,[368] потом же и мужем.

Вот вам и Пий, вот и Марк, а вот Вером он вовсе и не был.

(3) Эти стихи переведены с греческого языка на латинский: по-гречески они очень звучные, а переведены они, мне кажется, каким-то площадным поэтом. (4) Когда это стихотворение дошло до Макрина, он написал ямбы, которые теперь утрачены, а говорят, что они были очень забавны: (5) они погибли во время тех беспорядков, когда сам он был убит, а все его имущество было разграблено воинами.

XV. (1) Смерть[369] его, как мы сказали, была такой: когда войско склонилось на сторону Антонина Гелиогабала, Макрин бежал, был побежден и убит в вифинском пригородном поселке, а его войска частью сдались, частью были перебиты, частью обращены в бегство. (2) Таким образом, Гелиогабал снискал славу, так как казалось, что он отомстил за смерть отца. Затем он пришел к власти, которую он обесславил невероятными пороками, роскошью, постыдным поведением, мотовством, высокомерием, лютостью. Ему выпал на долю такой же конец жизни. (3) Вот что мы узнали о Макрине на основании многих свидетельств, расходящихся между собой в подробностях, как это всегда бывает в истории. (4) Собрав эти сведения из большого числа источников, мы поднесли их твоей светлости, Диоклетиан Август, так как мы видим, что ты с интересом относишься к истории прежних императоров.



I. (1) В жизни юного Антонина Диадумена,[370] которого вместе с отцом его Опилием Макрином приверженцы Макрина совместно с войском провозгласили после убийства Бассиана императором, нет ничего замечательного, кроме разве того, что он был назван Антонином и что были изумительные знамения, предвещавшие, что власть его будет непродолжительной, как это и сбылось. (2) Лишь только по легионам пронеслась весть о том, что Бассиан убит, невероятная печаль овладела сердцами всех по поводу того, что во главе государства не стоит больше Антонин: считали, что с ним погибнет и Римская империя. (3) Когда об этом дано было знать Макрину, который был уже императором, он испугался, как бы войско не склонилось на сторону кого-нибудь из Антонинов – родственников Антонина Пия было много среди начальников; поэтому он немедленно приказал созвать сходку и назвал тогда своего малолетнего сына Антонином. (4) Речь на сходке: «Вы видите, соратники, что я уже в пожилом возрасте,[371] а Диадумен еще мальчик. Если боги будут благоволить к нам, вы будете долго иметь его государем. (5) Кроме того, я понимаю, что вы сохраняете необыкновенную любовь к имени Антонина. Поэтому, так как мне – вследствие бренности человеческой природы – жить, по-видимому, осталось недолго, этого мальчика я, по вашему почину, называю Антонином, с тем чтобы он в течение долгого времени представлял для вас Антонина». (6) Раздались возгласы: «Император Макрин, да хранят тебя боги! Антонин Диадумен, да хранят тебя боги! Мы просим долгую жизнь для Антонина![372] (7) Юпитер всеблагой и величайший, даруй Макрину и Антонину долгую жизнь! Ты знаешь, Юпитер, Макрина победить нельзя! Ты знаешь, Юпитер, Антонина победить нельзя! (8) Антонина имеем – все имеем! Антонина даровали нам боги! Юный Антонин достоин императорской власти!».

II. (1) Император Макрин сказал: «Итак, соратники, за императорскую власть получайте по три золотых, за имя Антонина – по пять золотых и обычные повышения, но в удвоенном количестве. Да сделают боги так, чтобы это случалось почаще! Каждое пятилетие мы будем давать то, что мы отсчитали сегодня». (2) После этого сам мальчик-император Диадумен Антонин[373] сказал: «Приношу вам, соратники, благодарность за то, что вы одарили меня и императорской властью и именем, сочтя и меня, и моего отца достойными того, чтобы вы провозгласили нас римскими императорами и поручили нам ведать государством; (3) отец мой позаботится о том, чтобы не оказаться недостойным власти, а я приложу всякое старание к тому, чтобы не оказаться недостойным имени Антонинов. Ведь я знаю, что я получил имя Пия, Марка, Вера; сравняться с ними – дело очень трудное. (4) А затем – в знак признательности за императорскую власть, за имя – я обещаю вам все то, что обещал и отец, и в том же размере, причем почетные награждения будут удвоены, как это обещал присутствующий здесь мой достопочтенный отец Макрин». (5) Греческий писатель Геродиан,[374] обходя молчанием все это, сообщает, что воины провозгласили юного Диадумена только Цезарем и убили его вместе с его отцом.[375] (6) После этой сходки немедленно была отчеканена в Антиохии монета с именем Антонина Диадумена, чеканка же монеты с именем Макрина была отложена до получения приказа от сената. (7) Сенату было отправлено письмо с сообщением об имени Антонина. Поэтому, говорят, и сенат охотно признал эту власть; впрочем, другие думают, что это было сделано из ненависти к Антонину Каракаллу. (8) Император Макрин в честь своего сына Антонина уже заранее приготовил в качестве подарка для народа дорожные плащи розового цвета. Они должны были называться антониновскими, подобно тому как плащи Бассиана были Каракаллами; Макрин утверждал, что прозвание, которое получит его сын, – Пенулей или Пенуларий[376] – лучше, чем прозвание Каракалл,[377] полученное Бассианом. (9) Он пообещал в эдикте и раздачу от имени Антонина, как покажет нам и самый эдикт. (10) Слова эдикта: «я хотел бы, квириты, чтобы мы уже находились среди вас: ваш Антонин произвел бы вам раздачу от своего имени. Кроме того, он составил бы список[378] антониновских мальчиков и антониновских девочек, которые будут распространять славу столь любезного вам имени» и прочее.

III. (1) После всего этого он приказал, чтобы значки и знамена в лагере были антониновскими; он сделал изображения Бассиана[379] из золота и серебра, и в продолжение семи дней совершалось моление за имя Антонина. (2) Мальчик превосходил всех красотой, отличался очень высоким ростом, у него были русые волосы, черные глаза, орлиный нос, подбородок прекрасной формы, уста, созданные для поцелуев; от природы он был крепким, благодаря упражнениям приобрел лоск. (3) Получив алые и пурпурные одеяния и прочие носимые в лагере знаки императорской власти, он сразу заблистал как небесное светило, своей прелестью привлекая к себе всеобщую любовь. (4) Вот то, что следовало передать о мальчике. Теперь перейдем к знамениям, предвещавшим императорскую власть; они вызывают изумление и в других случаях, а в этом случае особенно.

IV. (1) В тот день, когда он родился, отец его, бывший тогда прокуратором большого казначейства, осматривал пурпурные ткани и приказал перенести те, яркость которых он одобрил, в ту комнату, в которой два часа спустя родился Диадумен. (2) Далее, младенцы обычно родятся в природной шапочке, которую повитухи воруют и продают легковерным адвокатам, так как это, говорят, помогает последним в их судебных делах. (3) Но у этого младенца не было шапочки, а была на голове тонкая повязка, но такая крепкая, что ее нельзя было разорвать, так как ее жилки сплелись наподобие лука. (4) Поэтому, говорят, мальчик получил имя Диадемата, а когда он подрос, то был назван по имени своего деда с материнской стороны Диадуменом – имя Диадумена, впрочем, не очень сильно отличается от этого знаменательного имени Диадемата. (5) В имении его отца родилось, как говорят, двенадцать овец пурпурного цвета, из которых только одна была разноцветной. (6) Известно, что в тот день, когда он родился, орел принес ему незаметно маленького голубя, положил его к нему спящему в колыбель и улетел, не причинив вреда. На доме его отца свили гнездо вальдшнепы.

V. (1) В первые дни после его рождения астрологи, получив его гороскоп, воскликнули, что он – сын императора и сам император, как будто мать его совершила прелюбодеяние; молва об этом сохранилась. (2) Когда же он гулял по полю, орел унес с него шапку; спутники мальчика подняли крик, а орел, говорят, положил эту шапку прямо на голову императорской статуи так, что она пришлась по голове статуи, находящейся на царской усыпальнице, которая была поблизости от имения, где жил тогда его отец. (3) Многие сочли все это знаменательным и похожим на предзнаменование смерти; ясное объяснение принес с собой исход дела. (4) Кроме того, он родился в день рождения Антонина, в тот же час и почти под теми же звездами, как и Антонин Пий,[380] поэтому астрологи и сказали, что он будет сыном императора и императором, но недолго. (5) Так как день, в который он родился, был днем рождения Антонина, одна близкая к семье женщина, говорят, воскликнула: «Пусть он называется Антонином!». Однако Макрин испугался, так как никто в его роду не носил этого имени, и не решился дать ему императорское имя – тем более что уже распространился слух о знаменательности его гороскопа. (6) Многие писали в своих сочинениях о том, что были такие и еще другие знамения; но главным из них было следующее: по сообщениям некоторых, когда Диадумен лежал в колыбели, к колыбели пришел дикий лев, разорвавший свои оковы и бежавший; облизав ребенка, он оставил его невредимым, тогда как кормилица, бросившаяся на льва, погибла от его укуса – случилось так, что она оказалась одна в том месте, где лежал младенец.

VI. (1) Таково то, что представляется достойным упоминания в жизнеописании Антонина Диадумена. Описание его жизни я соединил бы с рассказом о деяниях его отца, если бы имя Антонинов не побудило меня выпустить отдельно жизнеописание этого мальчика. (2) И действительно, имя Антонинов в те времена было так любимо, что тот, кто не опирался на это имя, не считался заслуживающим императорской власти. (3) По этой же причине некоторые считают, что и Севера, и Пертинакса, и Юлиана следует почтить предъименем Антонинов; думают, что на этом основании впоследствии были прозваны Антонинами оба Гордиана, отец и сын. (4) Но одно дело – когда присоединяется первое имя, а другое – когда дается главное имя. (5) Подлинным именем Пия было Антонин, а Пий было его прозванием. У Марка настоящее имя было Вериссим, но, устранив и отменив его, он принял не первое, а главное имя – Антонин. (6) Вер носил имя Коммода, отменив которое, он принял не первое, а главное имя – Антонин. (7) Коммода же Марк назвал Антонином и под этим именем записал его в официальных документах в день его рождения. (8) Достаточно хорошо известно, что Север назвал Каракалла Бассиана Антонином только на тринадцатом году его жизни, может быть, под влиянием увиденного им сна, когда он понял, что, согласно предсказанию, его преемником будет Антонин; он сделал это одновременно с присвоением ему императорской власти. (9) Многие утверждают, что Гета не был назван Антонином, но достаточно хорошо известно, что он был назван этим именем на том же основании, как и Бассиан, чтобы наследовать отцу – что не сбылось. (10) После этого и сам Диадумен, как достаточно хорошо известно, был назван Антонином, чтобы заслужить расположение войска, сената и римского народа – ввиду необыкновенной скорби о Бассиане Каракалле.

VII. (1) Имеется письмо Опилия Макрина, отца Диадумена, в котором он гордится не столько тем, что он достиг императорской власти, так как он и без того был вторым лицом государства,[381] сколько тем, что он стал отцом носителя имени Антонинов, а славнее последнего в те времена не было ни одного имени, не исключая имен богов. (2) Прежде чем приводить это письмо, мне хочется поместить здесь стихи, направленные против Коммода, который называл себя Геркулесом, – чтобы все поняли, что имя Антонинов было столь славным, что, казалось, рядом с ним неуместно[382] было поставить даже имя богов. (3) Стихи, направленные против Коммода Антонина:

Коммод желаньем объят имя Геракла иметь,

Нехорошо для него имя его – Антонин,

Права не ведает он, чужд он и власти вождя,

Думая, будто ему богом достойнее быть,

Чем государем, свое славное имя нося.

Богом ему не бывать, как человек он – ничто.

(4) Эти стихи, сочиненные каким-то греком, были переведены на латинский язык плохим поэтом. Я счел нужным поместить их здесь для того, чтобы все узнали, что Антонины стояли у нас выше богов, и именно вследствие любви к трем государям, которой как бы освещались мудрость, доброта и благочестие, в лице Антонина – благочестие, в лице Вера – доброта, в лице Марка – мудрость. (5) Возвращаюсь теперь к письму Макрина Опилия: «Опилий Макрин супруге своей Нонии Цельзе. Благо, полученное нами, жена моя, нет возможности оценить. Может быть, ты думаешь, что я говорю об императорской власти, – не так уж велико то, что судьба давала даже недостойным: (6) я стал отцом Антонина, ты – матерью Антонина. О, как мы счастливы! О, счастливый наш дом. Прекрасная слава власти, которая только теперь стала счастливой! (7) Пусть боги и благая Юнона, которую ты чтишь, сделают так, чтобы и он стал отражением достоинств Антонина и чтобы я, являясь отцом Антонина, в глазах всех считался достойным этого».

VIII. (1) Из этого письма явствует, сколько славы, по его мнению, принесло ему то обстоятельство, что сын его был назван Антонином. (2) Однако на четырнадцатом месяце правления Диадумен был убит вместе с отцом – не по своей вине, а вследствие беззаконного и сурового образа правления его отца. (3) Впрочем, я нахожу, что и сам он по отношению ко многим проявил несоответствующую его возрасту свирепость, как показывает письмо, посланное им отцу. (4) Некоторые лица навлекли на себя подозрение в том, что они хотят отложиться, и Макрин в отсутствие сына очень сурово наказал их. Когда сын услышал о том, что виновники отложения казнены, а их соумышленники, в числе которых были военный начальник Армении,[383] а также легат Азии и Аравии, отпущены вследствие старинных дружеских отношений, он, говорят, обратился к отцу со следующим письмом (подобное же он послал и матери). Копию его я счел нужным поместить здесь ввиду его исторического интереса: (5) «Отцу Августу сын Август. Мне кажется, отец мой, что ты не проявил достаточного постоянства в своей любви ко мне, сохранив невредимыми соумышленников тех, кто стремился к тирании, – либо надеясь на то, что последние будут относиться к тебе более дружественно, если ты пощадишь этих, либо решив отпустить их вследствие старинных дружеских отношений. (6) Этого не следовало делать, и это не принесет пользы: ведь, прежде всего, тебя не могут любить те, кто уязвлен твоими подозрениями, а затем – гораздо более жестокими недругами являются те, кто, забыв о прежних дружеских отношениях, соединились с наиболее враждебными тебе людьми; добавь еще и то, что они до сих пор имеют в своем распоряжении войско.

(7) Если тебя самого не прельщает подвигов слава,

Помни: Асканий растет! О надеждах наследника Юла

Не забудь: для него Италийское царство и земли

Рима ты должен добыть…[384]

(8) Их следует убить, если ты хочешь жить в безопасности. Ведь по врожденной человеческому роду порочности не окажется недостатка в других, для кого сохранены живыми и эти». (9) Одни приписывают это письмо ему самому, другие – его учителю Целиану, который некогда был ритором в Африке. Из этого письма ясно, каким суровым оказался бы в будущем этот юноша, если бы он остался жив.

IX. (1) Имеется другое его письмо, предназначенное матери, такого содержания: «Наш владыка и Август не любит ни тебя, ни самого себя, если он сохранил живыми своих врагов. Поэтому постарайся добиться того, чтобы Арабиан, Туск и Геллий были привязаны к столбу; иначе, если представится удобный случай, они не пропустят его». (2) По словам Лоллия Урбика в написанной им истории его времени эти письма, выданные письмоводителем, как говорят, очень повредили этому мальчику в глазах воинов. (3) Именно, когда они убили отца, некоторые хотели сохранить жизнь мальчику, но явился спальник и прочитал эти письма воинам на сходке. (4) После того как их обоих убили и носили их головы на пиках, войско склонилось на сторону Марка Аврелия Антонина ради столь дорогого имени. (5) Он считался сыном Бассиана Каракалла. Сам он был жрецом храма Гелиогабала. Был он самым грязным из всех людей и, по воле какого-то рока, принес бесчестье Римской империи. (6) Но о нем, так как сведений имеется много, я расскажу в своем месте.



I. (1) Я никогда не стал бы описывать жизнь Гелиогабала Антонина, который назывался также Варием[385] (пусть бы никто не знал, что он был римским государем), если бы раньше это же государство не имело Калигул, Неронов и Вителлиев. (2) Но так как одна и та же земля производит ядовитые травы и хлеб, а также другие полезные растения, одна и та же земля порождает змей и домашних животных, то прилежный читатель вознаградит себя, когда в противовес этим чудовищным тиранам будет читать об Августе, Траяне, Веспасиане, Адриане, Пии, Тите и Марке. (3) Вместе с тем он поймет и суждение о них римлян, так как эти последние императоры правили долго и умерли естественной смертью, а те были убиты, трупы их волокли по улицам, к тому же – они были прозваны тиранами, и даже имена их неприятно произносить. (4) Итак, после убийства Макрина и его сына Диадумена, который, разделяя с отцом императорскую власть, получил, кроме того, имя Антонина,[386] императорское достоинство было перенесено на Вария Гелиогабала благодаря тому, что он считался сыном Бассиана. (5) Был он жрецом Гелиогабала, или Юпитера, или Солнца[387] и присвоил себе имя Антонина либо для того, чтобы доказать такое именно свое происхождение, либо потому, что, как он узнал, имя это было в такой степени дорого людям, что благодаря этому имени был любим даже братоубийца Бассиан. (6) Прежде он назывался Варием, а затем Гелиогабалом, потому что был жрецом бога Гелиогабала, которого он привез с собой из Сирии и которому он воздвиг храм на том месте, где раньше был храм Орка.[388] (7) Наконец, получив императорскую власть, он был назван Антонином и был последним в Римской империи, носившим это имя.

II. (1) Этот Гелиогабал был в такой степени послушен своей матери Симиамире,[389] что во всех государственных делах руководился ее волей, а она жила во дворце наподобие блудницы и делала всевозможные мерзости; она находилась в позорной связи с Антонином Каракаллом и таким образом, как обычно считали, был зачат этот Варий, или Гелиогабал. (2) Некоторые говорят, что и самое имя Варий[390] было дано ему школьными товарищами по той причине, что, рожденный от блудницы, он, по-видимому, был зачат от семени разных отцов.[391] (3) Когда считавшийся его отцом Антонин был убит приверженцами Макрина, сам он, говорят, бежал в храм Гелиогабала, как в убежище, боясь, как бы его не умертвил Макрин, который вместе со своим сыном, распущенным и жестоким, очень сурово проявлял свою власть.[392] (4) Но довольно говорить об его имени, хотя он так осквернил священное имя Антонинов, которое ты, святейший Константин, чтишь так высоко, что сделал золотые изображения Марка и Пия и поставил их среди Константинов и Клавдиев как твоих предков, приобщая себя к доблестям древних, которые находятся в соответствии с твоими нравами, близки тебе и дороги.

III. (1) Но возвратимся к Антонину Варию. Достигнув императорской власти, он отправил вестников в Рим.[393] Все сословия, даже весь народ был воодушевлен именем Антонина, которое было у него не только титулом[394] как у Диадумена, но, казалось, переданным ему в силу кровного родства, так как он писал о себе, что он – Антонин, сын Бассиана; у всех явилось страстное желание поскорее увидеть его. (2) Шла о нем, кроме того, и молва – такая, какая обычно сопровождает новых правителей, которые сменили тиранов; однако она держится недолго, если они не обладают величайшими достоинствами, и многие посредственные государи быстро ее потеряли. (3) Наконец, когда в сенате было прочтено письмо Гелиогабала, тотчас же раздались возгласы с пожеланием счастья Антонину и проклятиями Макрину и его сыну. Антонин был провозглашен государем, все желали его и ревностно верили в него, как это всегда бывает с пожеланиями людей, готовых сразу поверить вследствие того, что свои пожелания они принимают за действительность.[395] (4) Но как только Гелиогабал вступил в Рим (мы оставим в стороне все то, что делалось в провинциях), он освятил Гелиогабала на Палатинском холме, возле императорского дворца, и построил ему храм. Он стремился перенести в этот храм и лепное изображение Матери богов, и огонь Весты,[396] и Палладий,[397] и священные щиты,[398] словом – все, что глубоко чтят римляне. Он добивался того, чтобы в Риме почитался только один бог Гелиогабал. (5) Кроме того, он говорил, что сюда надо перенести религиозные обряды иудеев и самаритян, а равно и христианские богослужения для того, чтобы жречество Гелиогабала держало в своих руках тайны всех культов.[399]

IV. (1) Затем на первое же заседание сената он велел вызвать свою мать. (2) Прибыв туда, она была приглашена к сидениям консулов и присутствовала при редактировании, т. е. была свидетельницей составления сенатского постановления: Гелиогабал был единственным из императоров, при котором женщина вступила в сенат со званием светлейшей, словно мужчина.[400] (3) На Квиринальском холме он создал сенакул, то есть женский сенат; прежде там происходили собрания матрон, но только в торжественные дни и в тех случаях, когда какая-нибудь матрона наделялась знаками отличия супруги консула – прежние императоры предоставляли это право своим родственницам, особенно тем, чьи мужья не занимали высоких должностей, – для того, чтобы эти родственницы не оставались на положении незнатных женщин. (4) Под председательством Симиамиры составлялись смехотворные сенатские постановления, касающиеся законов о матронах: в каком одеянии должна ходить та или иная, кто кому – уступить дорогу, кто к кому подходить для поцелуя, какая должна ездить в парадной повозке, какая – на коне, какая – на вьючной лошади, какая – на осле, какая – в крытой повозке, запряженной мулами, какая – на волах, какая должна передвигаться в сидячих носилках – и в кожаных ли или в костяных, выложенных слоновой костью или серебром, какая имеет право носить на обуви золото или драгоценные камни.

V. (1) Когда он проводил зиму в Никомедии, занимаясь всяким грязным развратом, отдаваясь мужчинам и ведя себя по-свински, воины сразу раскаялись в том, что они сделали, – именно в том, что они составили заговор против Макрина с целью поставить государем этого Гелиогабала. Они стали склоняться на сторону двоюродного брата Гелиогабала – Александра,[401] которого после убийства Макрина сенат провозгласил Цезарем. (2) В самом деле, кто способен терпеть государя, у которого все полости тела служат для похоти, если даже зверя такого никто не потерпит? (3) Наконец, и в Риме у него было только одно занятие: он имел при себе рассыльных, которые разыскивали для него людей с большими половыми органами и приводили их к нему во дворец для того, чтобы он мог насладиться связью с ними.[402] (4) Кроме того, у себя во дворце он разыгрывал пьесу о Парисе, сам исполняя роль Венеры, причем одежды его внезапно падали к его ногам, а сам он, обнаженный, держа одну руку у сосков груди, другой прикрывая срамные части тела, опускался на колени, выставляя свой зад, выдвигая его и подставляя своему любовнику. (5) Кроме того, он раскрашивал себе лицо так, как рисуют Венеру; все тело у него было вылощено. Он видел главный смысл жизни в том, чтобы быть достойным и способным удовлетворять похоть возможно большего числа людей.

VI. (1) Он продавал почетные должности, звания и полномочия как самолично, так и через своих рабов и служителей своего разврата. (2) Он набирал людей в сенат, не считаясь с их возрастом, цензом, происхождением, а лишь за полученные от них деньги. Он продавал также военные командные посты – места трибунов, легатов, военных начальников, также – прокураторства и места в дворцовых ведомствах.[403] (3) Возницы Протоген и Кордий сначала были его товарищами в состязании на колесницах, а затем – спутниками всей его жизни и участниками его действий. (4) Многих, чьи тела ему понравились, он переводил со сцены, из цирка и с арены во дворец. (5) Гиерокла он так любил, что целовал его в пах (даже говорить об этом стыдно), уверяя, что этим он совершает священнодействия в честь Флоры.[404] Он позволил себе обесчестить деву-весталку.[405] (6) Унеся внутреннее хранилище, он надругался над святынями римского народа. (7) Он хотел погасить вечный огонь. Он хотел уничтожить не только римскую религию, но и другие религии на всем земном круге; он стремился к единой цели – чтобы повсюду поклонялись богу Гелиогабалу.[406] Оскверненный всякой нравственной грязью, он вместе с теми, кто его осквернял, ворвался в святая святых Весты, куда имеют доступ только девы-весталки и понтифики.[407] (8) Он попытался унести священное внутреннее хранилище,[408] схватив глиняный сосуд, который он считал подлинным (старшая дева-весталка умышленно указала ему на него, как на подлинный), и, не найдя в нем ничего, он бросил его на землю и разбил на куски. Этим, однако, он не нанес никакого вреда религии, так как, говорят, было сделано много похожих один на другой сосудов для того, чтобы никто не мог когда-либо унести настоящий. (9) Все же он унес какую-то статую, которую он принял за Палладий, и, связав ее золотыми цепями, поставил ее в храме своего бога.[409]

VII. (1) Он принял затем посвящение в таинства Матери богов и совершил тавроболии,[410] чтобы отнять ее лепное изображение и другие святыни, которые хранятся внутри святилища. (2) Он тряс головой среди кастрированных изуверов, подвязывал свои половые органы и делал все, что обычно делают галлы. Похищенную святыню богини он перенес во внутреннее хранилище своего бога. (3) Жалобными криками и воем сирийского культа он изображал из себя Саламбо,[411] тем самым давая себе знамение грозившей ему гибели. (4) Всех богов он называл служителями своего бога: одних он называл его спальниками, других – рабами, третьих – обслуживающими те или иные его нужды. (5) Он хотел доставить камни, называемые божественными, из их собственного храма, а изображение Дианы Лаодикейской из ее святого святых, куда поставил его Орест.[412] (6) Говорят, что Орест поставил не одно изображение Дианы и не в одном только месте, но много и во многих местах. (7) Очистившись, на основании ответа Оракула, у Трех рек близ Гебра, он основал также город Оресту, который непременно должен часто окропляться человеческой кровью. (8) Городу Оресте Адриан – в то время когда он начал страдать безумием, – приказал дать свое имя: ему было сказано, чтобы он присвоил себе дом или имя какого-нибудь безумца. (9) И с того времени его безумие, говорят, стало ослабевать, а до этого он в состоянии безумия велел убить многих сенаторов. (10) Антонин, спасши их, заслужил имя Пия, так как он впоследствии привел в сенат тех, кого все считали убитыми по приказу государя.[413]

VIII. (1) Гелиогабал приносил и человеческие жертвы,[414] выбирая для этого по всей Италии знатных и красивых мальчиков, у которых были живы отец и мать,[415] – думаю для того, чтобы усилить скорбь обоих родителей. (2) При нем находились и ежедневно действовали всякого рода маги, а он подбодрял их и благодарил богов, которые, по его представлениям, были их друзьями, и в то же время он рассматривал внутренности детей и мучил жертвенных животных согласно обрядам своего племени. (3) Вступив в должность консула, он бросил народу на расхищение не деньги, не серебряные и золотые монеты, не лакомства, не мелких животных, а откормленных быков, верблюдов, ослов, оленей, повторяя, что это – по-императорски. (4) Он жестоко преследовал память Макрина, но гораздо более – Диадумена за то, что тот получил имя Антонина,[416] называя его Лжеантонином, подобно тому как был Лжефилипп, а также за то, что тот, как говорили, был сначала крайне распущенным, а потом стал человеком очень храбрым, превосходным, очень серьезным и очень строгим. (5) Гелиогабал заставил некоторых писателей рассказывать ужасные, вернее – бесчестные подробности об образе жизни и распущенности Диадумена, например в описании его жизни… (6) Он устроил общественные бани в здании дворца и открыл для народа бани Плавциана,[417] чтобы благодаря этому иметь возможность набирать для своих утех людей с большими половыми органами. (7) С той же целью он тщательно заботился о том, чтобы по всему городу и среди всех матросов разыскивали онобелов: так называли тех, кто казался более мужественным.

IX. (1) Когда он хотел начать войну против маркоманнов, ввиду того что Антонин блистательно сокрушил их, кто-то сказал, будто Антонин Марк[418] при содействии халдеев[419] и магов достиг того, что маркоманны навсегда стали преданными друзьями римского народа и что это было сделано при помощи заклинаний и посвящения. Когда он стал доискиваться, что это за посвящение и где оно, от него это скрыли. (2) Было совершенно ясно, что он доискивается, где это посвящение, с целью уничтожить его в надежде вызвать войну. Он желал этого тем более, что он слышал, будто бы дан ответ оракула: война с маркоманнами должна быть окончена Антонином, – хотя в действительности он назывался Варием, и Гелиогабалом, и общим посмешищем, имя же Антонина, которое он захватил себе, он только позорил. (3) Его недоброжелателями были главным образом те, которые скорбели о том, что он предпочитает им – для всякого рода развратных действий – людей с большими половыми органами и с большими возможностями. Отсюда и зародилась мысль убить его. Так было во дворце.

X. (1) Со своей стороны, воины не могли больше переносить, что такая язва прикрывается именем императора: они стали вести об этом речи сначала наедине между собой, а затем и в кружках, все более склоняясь на сторону Александра, которого сенат к тому времени уже провозгласил Цезарем и который был двоюродным братом[420] Антонина по матери: Вария[421] была их общей бабкой, почему Гелиогабал и назывался Варием. (2) Зотик имел при нем такое значение, что все начальники дворцовых ведомств[422] смотрели на него как на мужа их господина. (3) Это был, вдобавок, тот самый Зотик, который, злоупотребляя такого рода близостью, торговал словами[423] и решениями Гелиогабала, накапливая огромные богатства преимущественно тем, что морочил людей: одним он угрожал, другим давал обещания, всех обманывал. Выходя от Гелиогабала, он подходил к отдельным лицам со словами: «О тебе я говорил то-то, о тебе я слышал то-то, с тобой будет то-то». (4) Он был из тех людей, которые, вступив в чрезмерно близкие отношения с государями, торгуют репутацией не только дурных, но и хороших государей и, пользуясь глупостью или простодушием императоров, не замечающих этого, кормятся распространением позорящих слухов. (5) Гелиогабал справил свой брак с Зотиком и совокупился с ним, причем была у него и посаженная мать, и он кричал: «Разрезай, Магир»[424] – и все это в то время, когда Зотик был болен, (б) Затем он самым бесстыдным образом спрашивал философов и очень почтенных людей, испытывали ли они в юности то, что испытывает сейчас он; (7) он не только никогда не избегал непристойных выражений, но и изображал пальцами бесстыдное действие и не проявлял никакого стыда в обществе, даже когда его слышал народ.

XI. (1) Он делал вольноотпущенников наместниками, легатами, консулами, военными начальниками и опозорил все великие звания, давая их подлым и развращенным людям.[425] (2) Пригласив на праздник сбора винограда знатных друзей,[426] он, сидя у корзин с виноградом, стал спрашивать наиболее почтенных людей, охотники ли они до утех Венеры, и когда старики краснели, он восклицал: «Краснеют: все в порядке!»[427] – молчание и краску стыда он принимал за утвердительный ответ. (3) Затем он стал рассказывать о том, что он сам проделывал, без всяких покровов стыдливости. (4) Видя, что старики краснеют и молчат, так как им – ввиду их возраста или высокого положения – претили подобные разговоры, он обратился к молодым людям и стал расспрашивать их обо всем. (5) Слыша от них ответы, соответствовавшие их возрасту, он начал радоваться и говорить, что это и есть подлинно свободный праздник винограда, который он таким образом справляет. (6) Многие рассказывают, что он первый ввел обычай, чтобы на празднике сбора винограда рабы в присутствии господ произносили множество шуток о своих господах; сам он сочинял эти шутки, по большей части по-гречески. Многие из них приводит Марий Максим в жизнеописании Гелиогабала. (7) Были у него непотребные друзья – в числе их и старики, и с виду философы; нося на головах сетки, они признавались, что предаются непотребствам и имеют мужей. По словам некоторых, они это выдумывали, чтобы – благодаря подражанию порокам – стать милее ему.

XII. (1) Префектом претория[428] он назначил плясуна,[429] который выступал в качестве актера в Риме; префектом охраны[430] он сделал возницу Корпия;[431] префектом продовольственного снабжения[432] он поставил цирюльника[433] Клавдия. (2) На прочие почетные должности он выдвигал тех, кто заслужил его благосклонность благодаря огромным размерам своих срамных органов: ведать сбором двадцатой части наследств[434] он велел погонщику мулов, велел и скороходу, велел и повару, и слесарю. (3) Посещая лагерь или курию, он привозил с собой свою бабку по имени Вария, о которой сказано выше, – чтобы благодаря ее авторитету стать в глазах людей достойным уважения человеком, так как сам по себе он быть им не мог. До него, о чем мы уже говорили, ни одна женщина не входила в сенат, не приглашалась присутствовать при редактировании постановлений и не высказывала своего мнения.[435] (4) На пирах он помещал рядом с собой чаще всего продажных мужчин, находя особенное удовольствие в том, чтобы прикасаться и прижиматься к ним; из их рук он главным образом и принимал кубок, когда пил.

XIII. (1) Среди этих непотребств своей бесстыдной жизни он приказал удалить от себя Александра, которого он усыновил, говоря, что раскаивается в этом усыновлении, и поручил передать сенату, чтобы у Александра было отнято имя Цезаря.[436] (2) Однако, когда в сенате было сообщено об этом, воцарилось глубокое молчание. Действительно, Александр был очень хорошим юношей, что впоследствии было доказано его правлением; своему приемному отцу он не нравился тем, что не был бесстыдником. (3) По словам некоторых, он был двоюродным братом Гелиогабала; он был любим воинами, мил сенату и сословию всадников.[437] (4) Однако Гелиогабал в своей ярости не остановился перед попыткой осуществить свое подлое желание: он даже подослал к нему убийцу. Произошло это следующим образом. (5) Сам Гелиогабал удалился в сады древней Надежды[438] и будто бы произносил там обеты, направленные против невинного юноши, оставив в Палатинском дворце мать, бабку и своего двоюродного брата; между тем он приказал убить этого превосходного, столь необходимого для государства юношу. (6) И воинам он отправил письмо, в котором требовал, чтобы они отняли у Александра имя Цезаря. (7) Он послал также в лагерь людей, чтобы они замазали глиной надписи на статуях[439] Александра, как это обыкновенно делается по отношению к тиранам. (8) Он послал людей и к дядькам Александра и приказал последним, обещая им награды и почести, умертвить его каким угодно образом – в бане, ядом или мечом.

XIV. (1) Ничего не могут сделать бесчестные против невинных. Никакой силой нельзя было побудить кого-либо совершить такое преступление, то оружие, которое он готовил для других, обратилось скорее против него, и он был убит теми самыми людьми, которых он натравливал на других. (2) Как только были замазаны глиной надписи, все воины воспылали гневом; часть их устремляется в Палатинский дворец, часть в сады, где находился Варий,[440] чтобы отомстить за Александра, а этого грязного человека, человека с душой братоубийцы, убрать, наконец, из государства. (3) Придя в Палатинский дворец, они затем увели с собой в лагерь Александра с матерью и бабкой, чтобы тщательным образом охранять их.[441] (4) За ними последовала пешком и Симиамира, мать Гелиогабала, беспокоясь за своего сына. (5) Оттуда пошли в сады; там они застают Вария за приготовлениями к состязанию возниц – и вместе с тем он с нетерпением ждал, когда же, наконец, к нему придет известие об убийстве его двоюродного брата. (6) Испуганный внезапным шумом, который производили воины, он спрятался в углу и укрылся за спальным занавесом, висевшим при входе в спальню. (7) Одного из своих префектов он послал в лагерь успокоить воинов, другого – умилостивить тех, которые уже пришли в сады. (8) Итак, один из префектов – Антиохиан, напомнив о присяге, умолил воинов не убивать Гелиогабала – пришло их немного, большинство же осталось при знамени, которое охранял трибул Аристомах. Вот что происходило в садах.

XV. (1) В лагере же воины в ответ на мольбы префекта сказали, что они пощадят Гелиогабала, если он удалит от себя грязных людей, возниц и актеров и исправится; особенно же, если он прогонит тех, кто, ко всеобщей скорби, оказывал на него наибольшее влияние и торговал всеми его решениями, с помощью ли пустых обещаний или без обмана. (2) Словом, от него были удалены Гиерокл,[442] Кордий, Мирисм и двое негодных близких к нему людей, которые делали этого глупого человека еще более глупым. (3) Кроме того, воины дали поручение префектам не позволять Гелиогабалу жить дальше так, как он жил, также – охранять Александра и оберегать его от всякого насилия, а вместе с тем – заботиться о том, что Цезарь не виделся ни с кем из друзей Августа и не мог в чем-либо подражать их позорному поведению. (4) Но Гелиогабал неотступно просил вернуть ему Гиерокла, этого бесстыднейшего человека, и каждый день строил козни против Цезаря. (5) Несмотря на то что оба они были тогда намечены в консулы, он не пожелал в январские календы[443] появиться вместе со своим двоюродным братом. (6) Наконец, когда бабка и мать сказали ему, что воины грозятся погубить его, если не увидят согласия между двоюродными братьями, он, надев претексту, в шестом часу дня явился в сенат, причем пригласил туда свою бабку и проводил ее до кресла. (7) Затем он не пожелал отправиться на Капитолий для произнесения обетов и выполнения торжественных обрядов;[444] все это было совершено городским претором, как будто в городе не было консулов.

XVI. (1) Он не откладывал убийства своего двоюродного брата. Боясь, как бы сенат – в случае убийства им своего двоюродного брата – не склонился на сторону кого-либо другого,[445] Гелиогабал внезапно приказал сенату удалиться из Рима. Даже те, у кого не было повозки или рабов, получили приказ выехать немедленно, так что одних несли носильщики, а других везли первые попавшиеся нанятые животные. (2) Позвав центуриона, Гелиогабал, пользуясь при этом мягкими выражениями, приказал ему убить консуляра Сабина, которому посвятил свои книги Ульпиан,[446] – за то, что он остался в городе. (3) Однако центурион, немного тугой на ухо, решил, что ему приказывают выгнать его из Рима. Так он и сделал: недостаток центуриона послужил спасением для Сабина. (4) Гелиогабал удалил и знатока права Ульпиана, как хорошего человека, и ритора Сильвина, которого он назначил учителем Цезаря. Сильвин был убит, Ульпиан же спасся. (5) Но воины, и главным образом преторианцы – потому ли, что они знали, какую беду готовит Александру Гелиогабал, или потому, что они понимали, как он их возненавидел за любовь к Александру – сговорились между собой и составили заговор с целью освободить государство. Прежде всего были умерщвлены различными способами соучастники его разврата,[447] одних убили, отрубив им необходимые для жизни органы, другим пронзили нижнюю часть тела, чтобы их смерть соответствовала образу их жизни.

XVII. (1) После этого бросились на Гелиогабала и убили его в отхожем месте,[448] куда он бежал. Затем на виду у всех тащили его труп. Воины – в виде последнего надругательства – хотели бросить его труп в клоаку. (2) Но так как оказалось, что эта клоака не могла вместить его, они сбросили его с Эмилиева моста в Тибр, привязав к нему груз, чтобы он не всплыл на поверхность и никогда не мог быть похоронен. (3) Но прежде чем сбросить труп в Тибр, его протащили по всему пространству цирка. (4) Его имя, то есть имя Антонина, за которое он так упорно держался, желая считаться сыном Антонина, было по приказу сената отовсюду оскоблено и осталось имя Вария[449] Гелиогабала. (5) После смерти его называли Тиберином,[450] Протащенным, Грязным и многими другими именами-в зависимости от того, какое случившееся при нем событие хотели отметить. (6) Он – единственный из государей, чей труп тащили по улицам, кинули в клоаку и сбросили в Тибр.[451] (7) Этот позор выпал на его долю вследствие общей ненависти, которой особенно должны остерегаться император, так как те, кто не заслуживает любви сената, народа и воинов, не заслуживают даже погребения. (8) Не имеется никаких общественных сооружений, которые были бы созданы им, кроме храма бога Гелиогабала,[452] которого одни называют Солнцем, а другие – Юпитером,[453] был восстановлен после пожара амфитеатр[454] и достроена башня на Сульпициевой улице, которую начал строить Антонин, сын Севера. (9) Баню открыл Антонин Каракалл, он и мылся в ней, и пускал туда народ, но не было еще портиков, которые были впоследствии построены этим подложным Антонином и закончены Александром.[455]

XVIII. (1) Гелиогабал был последним из Антонинов, хотя многие полагают, что это прозвание носили после него Гордианы. Они, однако, назывались Антониями, а не Антонинами.[456] Его образ жизни, нравы и порочность навлекли на него такую ненависть, что сенат уничтожил даже его имя.[457] (2) Я и сам не стал бы называть его Антонином, если бы не требования исследования, часто заставляющие приводить даже те имена, которые были отменены. Убита была с ним и его мать Симиамира,[458] порочнейшая женщина, вполне достойная своего сына. (3) После Антонина Гелиогабала, прежде всего, были приняты меры, чтобы никогда больше женщина не вступила в сенат, причем голова того, по чьей вине это случилось бы, была посвящена и обречена подземным богам.[459] (4) В описаниях его жизни сообщается много непристойного. Ввиду того что все это недостойно упоминания, я решил сообщить только о том, что касается его любви к роскоши; кое-что относится к тому времени, когда он был частным человеком, кое-что другое он, как передают, делал уже в бытность свою императором. Сам он, будучи частным человеком, говорил, что подражает Апицию, а будучи императором – Нерону, Отону и Вителлию.

XIX. (1) Он – первый из частных людей – стал покрывать ложа золотыми покрывалами, так как тогда это было уже позволительно на основании авторитетного разрешения Антонина Марка, который продал с аукциона всю пышную императорскую обстановку.[460] (2) Затем, он устраивал пиры с сервировкой различных цветов – сегодня, например, зеленого, на другой день – бледно-зеленого, на третий – голубого и так далее, в течение лета каждый день меняя цвет. (3) Он первый завел серебряные самоварящие сосуды,[461] первый – и серебряные котлы. Были у него и сосуды по сто фунтов весом, серебряные, с резными украшениями; некоторые из них были обезображены имевшимися на них сладострастными изображениями. (4) Он первый придумал приправлять вино душистой смолой[462] или полеем[463] и все то, что до сих пор сохраняется в быту роскошно живущих людей. (5) Вино, приправленное розами,[464] которое было известно и раньше, он сделал еще более благовонным, добавляя к нему растертые сосновые шишки.[465] В сущности, о такого рода напитках до Гелиогабала мы нигде не читали. (6) Смысл жизни состоял для него в придумывании каких-нибудь новых наслаждений. Он первый стал делать студень из рыб, устриц обыкновенных и с гладкими раковинами, а также из других такого рода раковин, из лангуст, крабов и скилл. (7) Он устилал розами столовые, и ложа, и портики и гулял по ним; также – всякого рода цветами: лилиями, фиалками, гиацинтами, нарциссами. (8) Он купался в водоемах только в том случае, если туда были влиты ценные душистые мази или эссенция шафрана. (9) Он не соглашался возлечь на ложе, если оно не было покрыто заячьим мехом или пухом куропаток, который находится у них под крыльями; подушки он часто менял.

XX. (1) По отношению к сенаторам он проявлял иногда такое презрение, что называл их одетыми в тогу рабами; римский народ он называл годным только для обработки земли, а всадническое сословие ни во что не ставил. (2) Городского префекта он часто после обеда звал на попойку, приглашая на нее и префектов претория. Если они отказывались пить, то начальники дворцовых ведомств[466] принуждали их. (3) Он хотел поставить в отдельных районах города Рима отдельных городских префектов, так, чтобы их было в Риме четырнадцать;[467] и он сделал бы это, проживи он дольше, причем он намеревался выдвинуть людей самых порочных и самых низких занятий. (4) У него были – как для столовых, так и для спален – ложа, сделанные из массивного серебра. (5) В подражание Апицию он часто ел пятки верблюдов, гребни, срезанные у живых петухов, языки павлинов и соловьев, так как считалось, что тот, кто их ест, не поддается моровой язве. (6) Его дворцовой охране подавали огромные миски, наполненные внутренностями краснобородок, мозгами фламинго, яйцами куропаток, мозгами дроздов и головами попугаев, фазанов и павлинов. (7) И что особенно удивительно, он велел подавать полными блюдами и тарелками столько бород краснобородок, что они заменяли кресс, мелиссу, маринованные бобы и пажитник.

XXI. (1) Собак он кормил гусиными печенками. Были у него любимые прирученные львы и леопарды. Их, обученных укротителями, он неожиданно приказывал уложить за второй и третий стол, чтобы позабавиться страхом гостей, так как никто не знал, что звери – ручные.[468] (2) Он сыпал в ясли своим коням грозди анамейского винограда; попугаями и фазанами он кормил львов и других животных. (3) У него в продолжение десяти дней подавали вымя дикой свиньи с ее маткой – по тридцать штук ежедневно, горох с золотыми шариками, чечевицу с кошачьими глазами,[469] бобы с янтарем, рис с белым жемчугом. (4) Кроме того, жемчугом, вместо перца, он посыпал рыб и трюфеля. (5) В своих столовых с раздвижными потолками он засыпал своих прихлебателей таким количеством фиалок и цветов, что некоторые, не будучи в силах выбраться наверх, задохнувшись, испускали дух.[470] (6) Он подмешивал в водоемы и ванны вино, приправленное розами и полынью, и приглашал пить простой народ; и сам он вместе с народом пил столько, что, видя, сколько он один выпил, можно было понять, что он пил из бассейна. (7) В качестве застольных подарков он давал гостям евнухов, давал четверки коней, лошадей с попонами, мулов, закрытые носилки, дорожные повозки; давал он и по тысяче золотых, и по сотне фунтов серебра.

XXII. (1) Жребии на пирах были у него написаны на ложках таким образом, что одному выпало десять верблюдов, а другому – десять мух; одному – десять фунтов золота, а другому – десять фунтов свинца; одному – десять страусов, а другому – десять куриных яиц. Он делал это так, что, действительно, получались жребии, которыми испытывалась судьба. (2) Он проделывал это и на своих играх, так что в жребиях были и десять медведей, и десять сонь, и десять стеблей латука, и десять фунтов золота. (3) Он первый ввел обычай такого рода жребиев, какие мы видим и теперь. Участвовать в таких жеребьевках он, действительно, приглашал и актеров, причем в числе выигрышей были и дохлые собаки, и фунт говядины, и тут же сто золотых, и тысяча серебряных, и сто медных фоллисов[471] и тому подобное. (4) Все это народ принимал с такой охотой, что потом поздравляли друг друга с таким императором.

XXIII. (1) Передают, что он дал в цирке зрелище морского сражения в каналах, наполненных вином; что он окроплял плащи зрителей эссенцией дикого винограда; что он гнал на Ватикане четыре четверки слонов, разрушив стоявшие на пути гробницы; что он запрягал по четыре верблюда в колесницу, когда устраивал в цирке зрелище не для всех. (2) Говорят, он – с помощью жрецов племени марсов – собрал змей[472] и еще до рассвета, когда народ обычно собирается на многочисленные игры, он внезапно выпустил их, так что много народу пострадало от укусов и во время бегства. (3) Он носил тунику – всю в золоте, носил и пурпурную, носил и персидскую – всю в драгоценных камнях, причем говорил, что он отягчен бременем наслаждения.[473] (4) Он носил на обуви драгоценные камни, притом разные. Это вызывало общий смех: разве можно было видеть резьбу знаменитых мастеров на драгоценных камнях, приделанных к обуви? (5) Он любил надевать и диадему, украшенную драгоценными камнями, для того, чтобы от этого становиться красивее и больше походить на женщину; носил он ее и дома. (6) Говорят, он обещал своим гостям феникса[474] или, вместо него, тысячу фунтов золота, чтобы отпустить их по-императорски. (7) Он устраивал бассейны для плавания с морской водой, притом далеко от моря, опорожнял их в то время, когда некоторые его друзья плавали в них, и снова наполнял водой с рыбами. (8) В своем дворце, в саду он устроил летом снежную гору, привезя снег издалека. У моря он никогда не ел рыбы, а в местностях, очень удаленных от моря, у него всегда подавались всевозможные произведения моря; простых крестьян в таких местностях, далеких от моря, он угощал молоками мурен и морских окуней.

XXIV. (1) Рыб он всегда ел сваренных с приправой подходящего для них голубого цвета, словно в морской воде. В одно мгновение он заполнял водоемы вином, приправленными розами и цветами роз, и мылся со своими приближенными, устраивая в то же время горячие ванны из нарда. В светильники у него наливали бальзам. (2) Он никогда не сходился с женщинами по два раза, за исключением своей жены. В своем доме он устроил лупанары для своих друзей, клиентов и рабов. (3) Его обеды никогда не стоили меньше ста тысяч сестерциев, то есть тридцати фунтов серебра; иногда стоимость обеда, если подсчитать все, что было израсходовано, доходила до трех миллионов сестерциев. (4) Своими обедами он превзошел обеды Вителлия и Апиция.[475] Рыбу из его садков вытаскивали с помощью быков. Проходя по съестному рынку, он плакал о нищете народа. (5) Своих прихлебателей он привязывал к водяному колесу и путем вращения то погружал их в воду, то вновь поднимал, называя их своими иксионоподобными друзьями. (6) Он вымостил лакедемонским[476] и порфировым камнями дворы в Палатинском дворце[477] и назвал их антониновскими. Эти камни оставались до нашего времени, но недавно их вырыли и раскололи. (7) Он решил поставить огромную колонну, внутри которой можно было бы подниматься по лестнице, и на вершине ее поставить бога Гелиогабала, но не мог найти такого огромного камня во всей Фиваиде, откуда он думал вывезти его.

XXV. (1) Часто он запирал своих пьяных друзей и ночью внезапно впускал к ним прирученных львов, леопардов, медведей, так что, пробудившись на рассвете или, что было еще страшнее, ночью, они находили в той же комнате львов, медведей, леопардов; многие от этого испускали дух.[478] (2) Многим друзьям попроще он постилал вместо полукруглых лож надутые мехи и во время завтрака выпускал из них воздух, так что не раз завтракавшие вдруг оказывались под столами. (3) Наконец, он первый придумал постилать сигмы не на скамейках, а на земле – для того, чтобы рабы могли потом развязывать мехи у ног пирующих и выпускать воздух. (4) В мимах он приказывал по-настоящему исполнять развратные действия, на которые обычно делаются только намеки. (5) Он часто выкупал блудниц у всяких сводников и отпускал их на свободу. (6) Когда в частной беседе зашла речь о том, сколько может быть в Риме людей, страдающих грыжей, он велел всех их переписать и привести к себе в бани и мылся с ними – а среди них были и люди уважаемые. (7) Перед пиром он часто заставлял гладиаторов и кулачных бойцов сражаться на его глазах.[479] (8) Он устраивал свою столовую на самом высоком месте амфитеатра и, когда он завтракал, для него выпускали на арену преступников, которые охотились на диких зверей. (9) Перед своими прихлебателями, находившимися за вторым столом, он приказывал ставить подобия кушаний, сделанные – то из воска, то из слоновой кости, иногда – глиняные, кое-когда – из мрамора или булыжника, так что им давалась возможность видеть воспроизведенные с помощью разного материала такие блюда, из каких состоял его обед; при перемене блюд они только пили и мыли руки, словно они в самом деле поели.[480]

XXVI. (1) Говорят, он первый из римлян стал носить одежду из чистого шелка – в то время уже употреблялись полушелковые.[481] Он никогда не носил стиранное белье и называл тех нищими, кто пользовался стиранными полотнами. (2) После обеда он часто появлялся перед всеми в далматике,[482] называя себя Гургитом,[483] Фабием и Сципионом, так как в таком одеянии были выведены к народу родителями Фабий и Корнелий в дни своей юности для исправления их нравов.[484] (3) Из цирка, из театра из стадиона, из бань он собрал в общественное здание всех блудниц и, словно на солдатской сходке, произнес перед ними речь, называя их соратниками; он рассуждал о разного рода положениях тела и наслаждениях. (4) Потом он созвал на такую же сходку собранных отовсюду сводников, продажных мужчин и самых развращенных мальчиков и молодых людей. (5) К блудницам он вышел в женском уборе, обнажив одну грудь, а к продажным мужчинам – в одежде мальчиков, занимающихся проституцией; после речи он объявил им, словно это были воины, о денежном подарке по три золотых и просил их молить богов о том, чтобы у него были и другие воины, достойные их похвалы. (6) Одна из его шуток с рабами состояла в том, что он, обещая награду, приказывал принести себе по тысяче фунтов паутины и, говорят, собрал десять тысяч фунтов; при этом он говорил, что уже по этому одному можно заключить, как велик Рим. (7) Он посылал своим прихлебателям в качестве содержания вместо продовольственных запасов сосуды, наполненные лягушками, скорпионами, змеями и тому подобными гадами. (8) В разнообразные сосуды он помещал и бесчисленное количество мух, называя их прирученными пчелами.[485]

XXVII. (1) Он всегда держал наготове в столовых и портиках во время завтрака и обеда четырехупряжные цирковые колесницы и заставлял управлять ими своих гостей-стариков, среди которых были и люди, занимающие высокие должности. (2) Уже будучи императором, он приказывал доставить себе десять тысяч мышей, тысячу хорьков, тысячу крыс. (3) У него были такие мастера сладких и молочных изделий, которые умели с помощью сладостей или молочных продуктов воспроизводить все то, что повара, распорядители и люди, готовившие блюда из овощей, делали из разнообразных видов съестного. (4) Своих прихлебателей он угощал обедами из стекла, а иногда посылал им на стол столько украшенных вышивками скатертей с изображениями всех подававшихся на стол видов съестного, сколько бы у него ни было перемен блюд, причем все это было либо вышито иглой, либо выткано в виде рисунков. (5) Иногда перед ними ставились картины, так что им как будто подавалось все, а на самом деле они испытывали муки голода.[486] (6) Он соединял с фруктами и цветами драгоценные камни. Он выбрасывал в окно столько же блюд, сколько их подавалось его друзьям. (7) Благодаря предусмотрительности Севера и Бассиана в Риме имелся запас хлеба на семь лет; Гелиогабал приказал раздать годичный запас хлеба, принадлежащий римскому народу, блудницам, сводникам и продажным мужчинам, жившим в стенах города, пообещав другую такую же выдачу тем, которые жили за городом.[487]

XXVIII. (1) Он запрягал в колесницу четырех огромных собак и так разъезжал по дворцу; то же он проделывал в своих имениях, когда был частным человеком. (2) На виду у всех он выезжал также на четырех запряженных огромных оленях.[488] Запрягал он в свою колесницу и львов, называя себя Великой Матерью; запрягал и тигров, принимая имя Либера,[489] – в этих случаях он надевал такую одежду, в которой изображаются боги, которым он подражал. (3) Он имел в Риме маленьких египетских змей, которых египтяне называют агатодемонами.[490] Были у него также гиппопотамы, крокодил, носорог и все другие египетские животные, природа которых позволяет держать их. (4) Не раз у него за обедом подавались страусы; он говорил, что закон предписывает иудеям есть их.[491] (5) Кажется удивительным то, что о нем рассказывают, будто он устилал сигму шафраном, когда приглашал к себе на завтрак самых высокопоставленных лиц, говоря, что он употребляет такое сено, какое соответствует их достоинству.[492] (6) Обычными дневными делами он занимался по ночам, а ночными – днем, считая и это условием роскошной жизни;[493] таким образом, он просыпался и начинал принимать приветствия поздно вечером, а ложился спать утром. Своим друзьям он каждый день что-нибудь дарил и редко оставлял кого-либо без подарка; исключение составляли честные люди, которых он считал пропащими.

XXIX. (1) У него были украшенные драгоценными камнями и выложенные золотом повозки; выложенные же серебром, слоновой костью и медью он презирал.[494] (2) Он запрягал в повозку самых красивых женщин – по четыре, по две, по три и более – и разъезжал таким образом; обычно он и сам бывал обнажен и везли его обнаженные женщины.[495] (3) Было у него и такое обыкновение: приглашать к себе на обед восемь лысых, восемь одноглазых, восемь подагриков, восемь глухих, восемь черных, восемь длинных, также восемь толстяков, которые не могли уместиться на одной сигме, – чтобы вызвать смех у всех присутствующих. (4) Он дарил своим сотрапезникам все серебро, бывшее на пиру, и весь набор бокалов и делал это очень часто. (5) Первый из римских правителей он стал угощать на парадных обедах жидким рыбным соусом,[496] прежде это было угощение для военных, которое впоследствии Александр немедленно восстановил. (6) Своим сотрапезникам Гелиогабал задавал – в виде тем для разработки – придумывать новые приправы к кушаньям; чье изобретение нравилось ему, тому он давал наибольшую награду: он дарил шелковую одежду, которая была тогда редкостью и потому высоко ценилась,[497] (7) а тому, чье изобретение было ему не по вкусу, он приказывал все время есть это кушанье самому, пока он не придумает чего-либо лучшего. (8) Он всегда сидел либо среди цветов, либо среди дорогих благовоний. (9) Он любил, когда перед ним преувеличивали цену того, что готовилось для стола, и уверял, что это усиливает аппетит во время пира.

XXX. (1) Он приказал рисовать себя то в виде торговца деликатесами, то в виде продавца благовоний, то – трактирщика, то – лавочника, то – садовника и у себя во дворце всегда выполнял такие обязанности. (2) Однажды у него за обедом было подано – на многих столах – шестьсот голов страусов, чтобы съесть из них мозги. (3) Он устроил и такое пиршество, во время которого было подано двадцать два блюда, каждое в огромном количестве, причем после каждого блюда мылись и пользовались женщинами – как сам он, так и его друзья, давая клятву в том, что испытывают наслаждение. (4) Справил он и такое пиршество, для которого каждая перемена кушаний была приготовлена отдельно у разных его друзей, и так как один жил на Капитолии, другой – на Палатине, третий – над валом,[498] четвертый – на Целии, пятый – за Тибром, то, где бы всякий из них ни жил, – отдельные блюда съедались по порядку в доме каждого из них, и пирующие ходили из дома в дом. (5) Таким образом, одно пиршество с трудом умещалось в пределах одного дня: ведь после каждого блюда они мылись и пользовались женщинами. (6) Он всегда заказывал сибаритское блюдо из масла и рыбного соуса; в тот год, когда сибариты придумали это кушанье, они погибли. (7) Говорят, что он выстроил бани во многих местах; помывшись в них один раз, он тотчас же приказал разрушить их, чтобы не иметь бань, бывших уже в употреблении. То же, говорят, он делал и с домами, загородными дворцами, беседками. (8) Но я думаю, что и это, и кое-что другое, выходящее за пределы вероятного, придумано теми, кто хотел извратить поступки Гелиогабала в угоду Александру.

XXXI. (1) Говорят, он выкупил пользовавшуюся большой известностью красавицу-блудницу за сто тысяч сестерциев и оберегал ее как девственницу, не позволяя прикасаться к ней. (2) Когда он был еще частным человеком, кто-то спросил его: «Не боишься ли ты обеднеть?». Он, говорят, ответил: «Что может быть лучше, чем быть наследником самому себе и своей жене?». (3) Он имел большие средства, которые многие оставляли ему по завещанию в память его отца. Он говорил, что не хочет иметь детей, так как среди них кто-нибудь может оказаться честным человеком. (4) Он приказывал жечь для согревания своих апартаментов индийские благовония без угольев. В бытность свою еще частным человеком он всегда брал с собой во время путешествий не меньше шестидесяти повозок, причем бабка его Вария кричала, что он растеряет все свое состояние. (5) Став императором, он, говорят, возил за собой даже шестьсот повозок, утверждая, что персидский царь совершает путешествие с десятью тысячами верблюдов, а Нерон отправлялся в путь, имея с собой пятьсот парадных колесниц.[499] (6) Причиной, такого множества повозок было огромное количество сводников, сводниц, блудниц, продажных мужчин, а также его любовников с большими половыми органами. (7) В банях он был всегда с женщинами, причем сам натирал их мазью для удаления волос и сам же намазывал себе такой мазью бороду, при этом – стыдно даже говорить – той же самой, которой натирались женщины, и одновременно с ними.[500] Он собственноручно брил лобки своим любовникам и той же бритвой пользовался потом для своей бороды.[501] (8) Он посыпал золотым и серебряным порошком портик, жалея, что не может употребить таким же образом и янтарь. И это он делал часто, когда приходил пешком к своему коню или крытой повозке, как это делается теперь с золотым песком.[502]

XXXII. (1) Он никогда не надевал два раза одну и ту же обувь; говорят, он не надевал по два раза даже кольца; драгоценные одежды он часто рвал. Он поймал кита, взвесил его и подал друзьям столько рыбы, сколько весил кит. (2) Груженые суда он топил в гавани, называя это проявлением величия духа.[503] Он испражнялся в золотые сосуды, а мочился в мурриновые и ониксовые. (3) Он же, как передают, сказал: «Если у меня будет наследник, то я дам ему опекуна, который заставит его делать то, что делал и буду делать я». (4) Имел он также обыкновение устраивать себе такие обеды: один день он ел кушанья только из фазанов и все блюда приказывал делать только из фазаньего мяса,[504] точно так же в другой день – из цыплят, в третий – то из одной рыбы, то из другой, в четвертый – из поросят, в пятый – из страусов, в шестой – из овощей, в седьмой – из фруктов, в восьмой – из сладостей, в девятый – из молочных продуктов. (5) Часто он запирал своих друзей в спальных покоях вместе с эфиопскими старухами и держал их там до рассвета, говоря, что им предоставлены писаные красавицы. (6) То же он проделывал с мальчиками: тогда, именно – до Филиппа, это считалось позволительным.[505] (7) Иногда он смеялся так, что в театре среди публики было слышно его одного. (8) Сам он пел, танцевал, читал под звуки флейты, играл на трубе, упражнялся на пандуре,[506] умел играть на органе. (9) Однажды он, говорят, набросив на себя, чтобы не быть узнанным, накидку с капюшоном, какую носят погонщики мулов, обошел всех блудниц цирка, театра, амфитеатра и всех других мест Рима; не тронув их, он одарил их всех золотыми монетами, добавляя: «Пусть никто не знает, это дает вам Антонин».

XXXIII. (1) Он придумал некоторые новые виды разврата, так что превзошел любимцев[507] прежних императоров и хорошо знал ухищрения Тиберия, Калигулы и Нерона.[508] (2) Сирийские жрецы предсказали ему, что он умрет насильственной смертью. (3) Поэтому он заранее приготовил веревки, свитые из шелка и багряного и алого материала, чтобы – в случае необходимости – окончить жизнь, удавившись в петле. (4) Заготовил он и золотые мечи, чтобы ими заколоть себя, если какая-либо сила принудит его к этому. (5) В кошачьих глазах,[509] гиацинтах и изумрудах он заготовил себе яды, чтобы отравиться, если ему будет угрожать какая-нибудь серьезная опасность. (6) Выстроил он и очень высокую башню и поместил внизу, перед собой, золотые, украшенные драгоценными камнями плиты, чтобы броситься вниз; он говорил, что и смерть его должна быть драгоценной и роскошно обставленной: пусть говорят, что никто не погиб так, как он. Но все это оказалось ни к чему: (7) как мы сказали, он был убит щитоносцами, и труп его позорным образом волокли по улицам, тащили по клоакам и спустили в Тибр.[510] (8) Таков был конец имени Антонинов в государстве, причем все знали, что это был ложный Антонин как по своей жизни, так и по имени.

XXXIV. (1) Может быть, высокочтимый Константин, кому-нибудь покажется удивительным, что такой негодяй, жизнь которого я описал, занимал место государя, и притом в течение трех лет, и не нашлось никого, кто убрал бы его от кормила великого Римского государства, тогда как для Нерона, Вителлия, Калигулы и других подобного рода правителей всегда находился тираноубийца.[511] (2) Но прежде всего я сам прошу извинения за то, что я передал сообщения, найденные мною у различных писателей, хотя о многих позорных подробностях, о которых, нельзя даже говорить без величайшего стыда, я умолчал; (3) но и то, что я сохранил, я прикрыл, насколько это было для меня возможным, покровом пристойных выражений. (4) А потом я поверил тому, что имеет обыкновение говорить твоя милость: всегда следует помнить, что быть императором – это зависит от судьбы.[512] (5) Ведь были и менее хорошие императоры, были и совсем дурные. Следует думать о том, о чем имеет обыкновение говорить твое благочестие, – чтобы те, кого сила неизбежным образом призвала к управлению, были достойны императорской власти. (6) Ввиду того что он был последним из Антонинов и впоследствии это имя не встречалось в государстве у императоров, – для избежания какой-нибудь ошибки, когда я начну рассказывать о двух Гордианах, отце и сыне, которые хотели называться членами рода Антонинов, надо добавить следующее: у них это было первым, а не главным именем, (7) затем, как я нахожу в большей части книг, они назывались Антониями, а не Антонинами.[513]

XXXV. (1) Вот сведения о Гелиогабале, жизнеописание которого я составил по греческим и латинским источникам неохотно и с чувством отвращения; ты пожелал, чтобы оно было написано и поднесено тебе, так как уже до этого мы принесли жизнеописания других императоров. (2) Теперь я начну писать о тех, которые пойдут за ним. Из них лучшим следует назвать, и притом подчеркивая это, Александра, который был государем тринадцать лет. Другие были государями по полгода, по одному или по два года. Выдающимся правителем был Аврелиан, а красой всех – тот, от которого идет твой род, – Клавдий.[514] (3) О последнем я боюсь рассказывать твоей милости истину – как бы зложелателям не показалось, что я льстец; но я выполню свою задачу, несмотря на зависть бесчестных людей: они увидят, что и другие писатели прославляют его. (4) К этим императорам следует присоединить Диоклетиана, отца золотого века, Максимиана, отца – как его обычно называют – железного века, и других – вплоть до твоего благочестия. (5) О тебе же, высокочтимый Август, будут говорить на многих страницах и притом более красноречиво – те, кому позволят это их более счастливые природные дарования. (6) Далее, к ним следует добавить Лициния,[515] Севера,[516] Александра[517] и Максенция,[518] права всех их на власть перешли к тебе, но доблесть их вследствие этого отнюдь не умалилась. (7) Я не буду поступать так, как делает большинство писателей, не буду унижать побежденных, так как понимаю, что твоя слава возрастет от того, что я правдиво расскажу об их достоинствах.[519]



I. (1) После убийства[520] Вария Гелиогабала (я предпочитаю называть его так, а не Антонином, так как ничего свойственного Антонинам в этой язве обнаружить нельзя, (2) и это имя, согласно авторитетному указанию сената, было уничтожено в анналах) к облегчению человеческого рода власть принял Аврелий Александр, уроженец города Арки, сын Вария, внук Варии и двоюродный брат самого Габала,[521] раньше, именно – после смерти Макрина, сенат провозгласил его Цезарем.[522] (3) Затем он получил имя Августа, причем сенат дополнительно постановил, чтобы он в один и тот же день[523] принял и прозвание отца отечества, и проконсульские права, и трибунские полномочия, и право пятикратного доклада сенату.[524] (4) Чтобы это непрерывное наделение почестями не показалось слишком стремительным, я изложу причины, по которым и сенат вынужден был так поступить, и он – все это допустить. (5) Ведь и почтенности сената не соответствовало одновременное наделение всеми этими почестями, и хорошему государю не подобало набирать столько званий сразу. (6) Воины уже привыкли создавать себе императоров на основании беспорядочного решения и легко сменять их,[525] ссылаясь иногда в оправдание своего поступка на то, что они не знали о состоявшемся уже провозглашении государя сенатом. (7) Ведь и Песценния Нигра, и Клодия [Нигра] Альбина, и Авидия Кассия и еще раньше Луция Виндекса,[526] и Луция Антония, и самого Севера они провозгласили императорами в то время, как сенат признал уже государем Юлиана, а такое положение дел породило гражданские войны, во время которых воину, предназначенному для борьбы против врага, приходилось погибать в братоубийственной брани.

II. (1) По этой же причине и поторопились, чтобы Александр сразу же получил все, словно он был уже старым императором. (2) Сюда присоединилось и исключительное расположение к нему сената и народа – после того негодяя, который не только замарал имя Антонинов, но и покрыл бесчестием Римское государство. (3) Словом, ему наперерыв назначали всевозможные звания и полномочия, (4) и он первый принял одновременно все знаки отличия и все виды почестей. В его пользу говорило и имя Цезаря, которого он удостоился за несколько лет до того, а еще больше – его образ жизни и нравы; приобрел он общее расположение и вследствие того, что Гелиогабал пытался убить его, но не мог, так как и воины воспротивились этому, и сенат не соглашался. (5) Но все это малозначительно, а важно то, что он проявил себя достойным того, чтобы и сенат оберегал его, и воины хотели видеть его здравым и невредимым, и по единодушному решению всех честных людей он был признан государем.

III. (1) Итак, Александр, матерью которого была Маммея – так говорит большинство, с раннего детства хорошо усвоивший полезные для гражданина и воина навыки, не пропускал, поскольку это зависело от него, ни одного дня, чтобы не упражняться в науках или в военном деле. (2) В раннем детстве у него были: учителя грамоты[527] – Валерий Корд, Тит Ветурий и вольноотпущенник его отца Аврелий Филипп, который впоследствии описал его жизнь; (3) на родине – греческий грамматик Негон, ритор Серапион, философ Стилион; в Риме – грамматик, знаменитый ученый Скаврин, сын Скаврина, риторы Юлий Фронтин, Бебий Макриан и Юлий Граниан,[528] чьи школьные речи передаются и теперь. (4) Но в латинских занятиях он не сделал больших успехов, как это явствует из речей, произнесенных им в сенате и на сходках перед воинами или перед народом. Он не особенно любил латинское красноречие, но очень любил образованных людей, притом несколько даже опасался, как бы они в своих произведениях не отозвались о нем сурово. (5) Словом, он хотел, чтобы обо всех его действиях как в общественной, так и в частной жизни те люди, которых он считал достойными узнавать об этом, узнавали из его собственных уст, если сами они случайно не были свидетелями этих действий, – и просил их написать об этом, если это соответствует истине.

IV. (1) Он запретил называть себя владыкой.[529] Он приказал, чтобы ему писали письма как частному человеку,[530] сохранив только звание императора. (2) Он велел снять драгоценные камни с одежд и обуви, которыми пользовался Гелиогабал.[531] Он носил, как его и рисуют, белую незолоченую одежду, обыкновенные дорожные плащи и тоги.[532] (3) С друзьями он жил в таком тесном общении, что они часто собирались вместе, сам он ходил к ним на пиры, некоторые бывали у него ежедневно без приглашения. Приветствия он принимал так, словно был одним из сенаторов; при этом занавес бывал отдернут, персонал, присутствующий на аудиенциях,[533] удален или оставлялись лишь служители, стоявшие у дверей, тогда как раньше невозможно было приветствовать государей, так как их нельзя было видеть. (4) Телом он был таков, что кроме привлекательности и мужественной красоты, каким мы и доныне видим его в статуях и на картинах, он отличался еще крепостью, соединенной с военной выправкой, и здоровьем человека, который знает свою силу и всегда заботится о ней. (5) Кроме того, он был любим всеми людьми; некоторые называли его благочестивым, а все – безусловно безупречным и полезным для государства. (6) Когда Гелиогабал строил против него козни, в храме Пренестинской богини[534] Александру выпал такой жребий:[535]

Отрок несчастный, – увы! – если рок суровый ты сломишь,

Будешь Марцеллом ты.[536]

V. (1) Он получил имя Александра[537] потому, что родился в храме, посвященном Александру Великому в городе Арке,[538] так как случилось, что отец его вместе с женой пришли сюда в день праздника Александра для выполнения религиозных обрядов.[539] (2) Доказательством этого служит то обстоятельство, что день рождения этого Александра, сына Маммеи, приходится на тот день, когда умер тот великий Александр.[540] (3) Он отказался от поднесенного ему сенатом имени Антонина, хотя он был ближе связан родством с Каракаллом, чем тот подложный Антонин.[541] (4) Ведь как рассказывает Марий Максим в жизнеописании Севера, последний, еще в бытность свою частным человеком и не занимая достаточно высокого положения, взял себе в жены знатную восточную женщину,[542] гороскоп которой, как он узнал, указывал на то, что она будет женой императора. В родстве с ней был этот Александр, которому действительно двоюродным братом со стороны матери приходился Варий Гелиогабал. (5) Отказался он и от имени Великого, которое было ему предложено по решению сената, словно новому Александру Македонскому.

VI. (1) Важно прочитать ту речь, в которой он отказался от поднесенного ему сенатом имени Антонина и Великого. Но прежде чем приводить ее, я перечислю возгласы сената,[543] которыми сопровождалось принятие постановления. (2) Из городских ведомостей:[544] «Накануне мартовских нон,[545] когда сенат в многочисленном составе собрался в курии (т. е. в здании храма, посвященного Согласию)[546] и туда был приглашен Аврелий Александр Цезарь Август для участия в заседании и когда он сначала отказался прийти, так как знал, что речь будет идти о присвоении ему почестей, но затем все же пришел, раздались возгласы:[547] (3) «Добродетельный Август, да хранят тебя боги! Император Александр, да хранят тебя боги! Боги дали нам тебя, боги да сохранят тебя! Боги вырвали тебя из рук грязного человека, боги да продлят твои дни! (4) И ты пострадал от грязного тирана, и ты скорбел о том, что жил такой грязный и непристойный человек! Боги истребили его, боги сохранили тебя! Распущенный император правильно осужден! (5) Счастливы мы властью твоей, счастливо государство! Распутного императора на страх другим[548] тащили крюком, развращенный император поделом наказан, запятнавший почетные звания законно наказан! Бессмертные боги да даруют Александру долгую жизнь! Здесь проявил себя суд богов.

VII. (1) И когда Александр благодарил сенаторов, раздались возгласы: «Антонин Александр, да хранят тебя боги! Антонин Аврелий, да хранят тебя боги! Антонин Пий, да хранят тебя боги! Мы просим, прими имя Антонина! (2) Согласись – в угоду хорошим императорам – называться Антонином! Очисти ты имя Антонинов! То, что он обесславил, ты очисти! Восстанови блеск имени Антонинов![549] (3) Да узнает себя кровь Антонинов! Отомсти за обиду Марка! Отомсти за обиду Вера! Отомсти за обиду Бассиана![550] (4) Хуже Коммода один только Гелиогабал – он не император, не Антонин, не гражданин, не сенатор, не благородный, не римлянин! (5) В тебе спасение, в тебе жизнь! Чтобы было отрадно жить, Александру – жизнь Антонинов![551] Чтобы было отрадно жить, да зовется он Антонином! (6) Храмы Антонинов[552] да освятит Антонин! Да победит парфян и персов Антонин! Священное имя да примет святой! Священное имя да примет чистый! Имя Антонина да признают боги, честь Антонинов да сохранят боги! В тебе все, через тебя все! Будь здрав, Антонин!».

VIII. (1) После этих возгласов – Аврелий Александр Цезарь Август: «Благодарю, отцы сенаторы, не только за то, что произошло сейчас, но и за имя Цезаря, за спасение моей жизни, за присвоение имени Августа, за звание великого понтифика, за трибунские полномочия и проконсульскую власть. Все это вы передали мне в один день, чему раньше не было примера».[553] (2) Когда он это говорил, раздавались возгласы: «Это ты принял, прими и имя Антонина! Пусть удостоится этого сенат, пусть удостоятся этого Антонины! (3) Антонин Август, да хранят тебя боги! Да сохранят тебя боги как Антонина! Пусть имя Антонина вновь появится на монете! Да освятит Антонин храмы Антонинов!» (4) Аврелий Александр Август: «Прошу вас, отцы сенаторы, не ставьте меня в необходимость вступить в такое соревнование, принуждая меня быть достойным столь великого имени; ведь это имя, даже когда оно является чужим, уже само по себе кажется обременительным. Такие выдающиеся имена давят. (5) В самом деле, кто назовет немого Цицероном? Невежду – Варроном? Нечестивца – Метеллом?[554] И-да отвратят это боги – кто потерпит, чтобы самым блестящим саном был облечен человек, не доросший до имен, которые он носит?». Снова такие возгласы, какие приведены выше.

IX. (1) Император опять сказал: «Сколь велико было имя или, вернее, божественное прозвание Антонинов, это помнит Ваша милость. Если говорить о благочестии – кто праведнее Пия? Если об учености – кто мудрее Марка? Если о незлобивости – кто простодушнее Вера?[555] О храбрости – кто храбрее Бассиана? (2) О Коммоде я не хочу упоминать, так как он был хуже других уже тем, что, отличаясь такими нравами, носил имя Антонина. (3) Диадумен же не имел ни времени, ни достаточно зрелого возраста,[556] чтобы проявить себя, и получил это имя скорее благодаря проискам отца».[557] (4) Снова те же возгласы, какие приведены выше. Император опять сказал: «Вы, отцы сенаторы, конечно, помните общие стенания в недавнем прошлом, когда этот грязнейший не только из двуногих, но и из четвероногих[558] чванился именем Антонина и в то же время своей позорной жизнью и роскошью превзошел Неронов, Вителлиев, Коммодов: в кружках простого народа и знатных людей все в один голос говорили, что грешно называть его Антонином, что эта язва бесчестит столь великое имя». (5) При этих его словах раздались возгласы: «Да отвратят боги это зло! Под твоей властью мы этого не боимся! Относительно этого мы под твоим водительством спокойны! Ты победил пороки, победил преступления, победил позор! Ты украсишь имя Антонина. (6) В тебе мы твердо уверены, мы предвидим доброе! С детства твоего мы ценили тебя, ценим тебя и сейчас!». (7) Опять император: «Я, отцы сенаторы, боюсь принять это всеми чтимое имя не потому, что опасаюсь, как бы в дальнейшей своей жизни я не предался этим порокам, и не потому, что стыжусь этого имени, но прежде всего потому, что мне не хочется принимать имя чужой семьи, а затем и потому, что, я уверен, оно будет обременять меня». Когда он это говорил, раздавались такие же возгласы, какие приведены выше.

X. (1) Он опять сказал: (2) «Ведь если я приму имя Антонина, то я могу принять и имя Траяна, могу – и Тита, могу – и Веспасиана». (3) Когда он это говорил, раздавались возгласы: «Имя Антонина – то же, что и имя Августа!». Тогда император: «Я вижу, отцы сенаторы, что побуждает вас присвоить мне это имя. (4) Август был первым создателем этой власти, и все мы наследуем его имя в силу как бы некоего усыновления или права наследования. Ведь сами Антонины носили имя Августов. (5) Так Антонин, то есть Пий, назвал Антонинами Марка и Вера[559] по праву усыновления, для Коммода оно было наследственным, Диадумену оно было навязано, Бассиану – дано ради подражания, в применении к Варию оно было смехотворным». (6) Когда он это говорил, раздавались возгласы: «Александр Август, да хранят тебя бога! Да окажут боги покровительство твоей скромности, твоей мудрости, твоей незлобивости, твоей чистоте! Из твоих слов мы понимаем, каким ты будешь, и ценим тебя! Ты добьешься того, чтобы сенат на благо всем выбирал государей! (7) Ты добьешься того, что решения сената станут превосходными! Александр Август, да хранят тебя боги! Александр Август освятит храмы Антонинов! (8) Наш Цезарь, наш Август, наш император, да хранят тебя боги! Живи, будь здрав, властвуй многие годы!».

XI. (1) Император Александр сказал: «Я понимаю, отцы сенаторы, что я получил то, чего желал, и я принимаю это с удовлетворением, выражая вам и чувствуя великую благодарность. Я приложу все усилия к тому, чтобы и то имя, которое я принес с собой, вступая во власть, стало таким, чтобы и другие пожелали носить его и чтобы вы в ваших угодных богам постановлениях предлагали его хорошим императорам». (2) После этого раздались возгласы: «Великий Александр, да хранят тебя боги! Если ты отверг имя Антонина, прими имя Великого! Великий Александр, да хранят тебя боги!» (3) Так как они много раз говорили это, то Александр Август: «Легче мне было бы, отцы сенаторы, принять имя Антонинов: ведь этим я как-то отметил бы либо свое родство с ними, либо то, что я ношу общее с ними звание императора. (4) Но на каком основании я приму имя Великого? Что великое я уже совершил? Ведь Александр получил его после великих деяний,[560] а Помпей после великих триумфов.[561] Поэтому успокойтесь, досточтимые отцы сенаторы, и, сами будучи великолепными, считайте меня одним из вас, а не наделяйте меня именем Великого».

XII. (1) После этого раздались возгласы: «Аврелий Александр Август, да хранят тебя боги!» и так далее, по обычаю. (2) Отпустив сенат и совершив в этот же день много других дел, он вернулся домой как триумфатор. (3) Непринятие чужих имен прославило его гораздо больше, нежели могло бы прославить принятие их. Благодаря этому поступку он приобрел славу человека твердого и благоразумного – ввиду того что весь сенат не мог переубедить одного молодого человека или, вернее, юношу. (4) Сенат своими просьбами не мог убедить его принять имена Антонина и Великого; воины же за необыкновенную силу духа и удивительную и исключительную твердость пред лицом своевольных воинов присвоили ему имя Севера.[562] (5) Это создало ему огромное уважение при жизни, великую славу в потомстве. Он достиг того, что получил имя, соответствующее доблести его духа: он оказался единственным человеком,[563] который мог раскассировать мятежные легионы, как это будет показано в своем месте.[564] Он самым суровым образом наказывал воинов, если им случалось совершить что-нибудь, что могло считаться противозаконным; об этом мы расскажем в своем месте.[565]

XIII. (1) Знамения ожидавшей его императорской власти были следующие. Прежде всего он родился в тот самый день, в который, как говорят, скончался Александр Великий.[566] Затем его мать разрешилась от бремени в храме того же Александра.[567] В-третьих, он получил его имя.[568] Кроме того, какая-то старушка принесла его матери голубиное яйцо пурпурного цвета,[569] снесенное в тот самый день, когда он родился. (2) На этом основании гаруспики сказали, что он будет императором, но недолго, и станет императором рано. Кроме того, портрет императора Траяна, висевший над брачным ложем его отца, упал на это ложе и в то время, как мать производила его на свет в храме. (3) К этому присоединилось и то, что в кормилицы ему дали Олимпиаду, а это имя носила мать Александра. (4) Случайно получилось, что дядькой его был один крестьянин – Филипп, а таково было имя отца Александра Великого. (5) Говорят, что в течение всего первого дня после его рождения в Цезаревой Арке[570] была видна звезда первой величины и солнце над домом его отца было окружено блестящим венцом. (6) Истолковывая явления, бывшие в день его рождения, гаруспики сказали, что он будет держать в своих руках верховную власть, потому что жертвенные животные были приведены из имения, принадлежавшего императору Северу, и притом это были животные, которых колоны готовились заклать в честь Севера. (7) Лавр, выросший в доме рядом с персиковым деревом,[571] в течение одного года перерос персиковое дерево. Ввиду этого толкователи сказали также, что он победит персов.

XIV. (1) Накануне родов мать видела во сне, что она производит на свет маленькую змею пурпурного цвета. (2) В ту же ночь отец его увидел во сне, что он возносится на небо на крыльях Римской Победы,[572] статуя которой стоит в сенате.[573] (3) Когда сам Александр спросил у прорицателя о своем будущем – был он в это время маленьким и гадал в первый раз, – он, говорят, получил в ответ такие стихи.[574] (4) «Власть ожидает тебя над землею и небом». Это было понято так, что он будет даже причислен к богам. – «Власть ожидает тебя, которая властью владеет». Это было понято так, что он будет государем Римской империи, ибо где же есть власть, которая владеет властью, как не у римлян. Это было извлечено из греческих стихов. (5) Сам же он, после того как по совету отца перенес свое внимание с философии и музыки на другие виды искусства, гадая по Вергилию, получил такого рода откровение:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы

Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звезды, – не скрою:

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твое: налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных.[575]

(6) Было много других предзнаменований, на основании которых становилось ясно, что он будет владыкой рода человеческого. Необыкновенным был блеск его глаз, приводивший в смущение тех, кто долго смотрел на него; очень часто он проявлял способность предугадывания и обладал исключительной памятью, которую он, по сообщению Ахолия,[576] усилил с помощью мнемоники. (7) Так как он достиг власти почти что мальчиком,[577] то все дела он вел вместе с матерью, так что казалось, что и она – наравне с ним – пользуется императорской властью. Это была женщина праведная, но скупая, страстно любившая золото и серебро.

XV. (1) Начав действовать как Август, он прежде всего отстранил от государственных дел, от службы и должностей всех судей, которых тот грязный человек выдвинул из числа самых мерзких людей; затем он произвел чистку сената и сословия всадников. (2) Затем он произвел чистку самих триб[578] и тех, кто пользовался воинскими преимуществами. Произвел он чистку и в своем Палатинском дворце и во всей своей свите, отстранив от придворной службы всех непотребных и опозоренных людей, а в дворцовой обслуге он позволил остаться только тем, кто был необходим. (3) Затем он связал себя клятвой не иметь при себе ни одного приписного, то есть не несущего никаких обязанностей, служащего, чтобы не обременять государство выдачей продовольственных пайков; он говорил, что общественным злом является тот император, который кровью провинциалов кормит не нужных и не приносящих пользы государству людей. (4) Он приказал, чтобы ни в одном городе не показывались судьи, уличенные в воровстве, и если бы таковые показались, правители провинций должны были отправлять их в ссылку. (5) Он тщательно проверял воинское продовольствие. Трибунов, которые путем утайки отнимали что-либо у воинов, он наказывал смертью. (6) Он предписал, чтобы дела и тяжбы сначала просматривались и разбирались правителями канцелярий и ученейшими и преданными ему законоведами, из которых первым был тогда Ульпиан, и только после этого ему делался доклад.

XVI. (1) Он установил очень большое число разумных законов о правах народа и императорского казначейства. Ни одной правовой норме он не давал силы без согласия совета, в котором участвовали двадцать законоведов и не менее пятидесяти ученых и мудрых, и притом очень красноречивых людей, так что в этом совете подавалось столько же мнений, сколько их требовалось в сенате для вынесения сенатского постановления. (2) При этом спрашивалось мнение каждого и записывалось, кто что сказал, но давалось время разобраться и обдумать, прежде чем говорить, чтобы люди не были принуждены высказываться о делах большой важности, не подумав. (3) Кроме того, у него был обычай, если речь шла о праве или делах, приглашать только ученых и красноречивых людей, если – о военном деле, то старых военных, заслуженных стариков, хорошо знавших местности, порядок ведения войны, устройство лагеря, а также всяких образованных людей, главным образом тех, кто знал историю: у них он спрашивал, как поступали в случаях, подобных тем, какие разбирались, старинные римские императоры или вожди иноземных племен.

XVII. (1) Энколпий, с которым Александр был в самых дружественных отношениях, рассказывал, что при виде судьи-вора он готов был собственными руками вырвать у него глаза: так сильна была ненависть его к тем, относительно которых было доказано, что они – воры. (2) Септимин, обстоятельно исследовавший его жизнь, добавляет к этому, что раздражение Александра против тех судей, которые, по слухам, занимались воровством, даже если они не были осуждены, было очень велико: если он случайно видел их, его охватывало душевное волнение, его рвало желчью, лицо его пылало, он даже терял способность говорить. (3) Когда некий Септимий Арабиан, получивший печальную известность после того, как он был обвинен в воровстве, и уже освобожденный при Гелиогабале, явился вместе с другими сенаторами приветствовать нового государя, Александр воскликнул: (4) «О Марна! О Юпитер! О бессмертные боги! Арабиан не только жив, но даже приходит в сенат,[579] может быть, даже возлагает какие-то надежды на меня! Таким, дураком, таким глупцом он меня считает!».

XVIII. (1) Приветствовали его всегда только по имени, то есть: «Будь здрав, Александр!».[580] Если кто-нибудь склонял голову или говорил что-нибудь слишком ласковое, он либо прогонял его как льстеца, если допускало занимаемое этим человеком положение, либо громко смеялся, если достоинство человека не позволяло нанести ему более тяжкую обиду. (2) Приняв приветствия, он приглашал всех сенаторов посидеть с ним,[581] но к этим приветствиям он допускал только честных и пользовавшихся доброй славой людей и велел объявить через глашатая (подобно тому как во время Элевзинских таинств говорят, что туда не должен вступать никто, кто не сознает себя чистым), чтобы не приходили приветствовать государя те, кто сознает себя вором, – иначе они, будучи изобличены, подвергнутся смертной казни.[582] (3) Он запретил падать перед ним ниц, тогда как перед Гелиогабалом уже начали падать ниц, как это принято у персидских царей.[583] (4) Кроме того, он высказал суждение, что только воры жалуются на свою бедность, желая этим прикрыть совершаемые ими в жизни преступления. (5) Он приводил по-гречески известное изречение о ворах, которое по-латыни значит: «Кто много награбил, немного дал защитникам, тот уцелеет».

XIX. (1) Префекта претория он назначил себе в соответствии с авторитетным суждением сената.[584] Префекта Рима он получил от сената. Вторым префектом претория он назначил того, кто даже бежал, чтобы не быть назначенным; при этом Александр сказал, что на государственные должности нужно ставить тех, кто избегает их, а не тех, кто их домогается. (2) Нового сенатора он никогда не назначал, не посоветовавшись со всеми присутствовавшими сенаторами, так что тот избирался голосами всех и о нем давали показания самые высокопоставленные люди. Если же те, кто давал показания или высказывал мнение, обманывали, то впоследствии они низводились в самый последний разряд граждан – после осуждения их как подсудимых, уличенных в обмане, причем не допускалось смягчения наказания. (3) Он же назначал сенаторов только по ходатайству людей, занимавших высшие должности в Палатинском дворце, говоря, что тот, кто назначает сенатора, должен быть большим человеком. (4) Вольноотпущенников он никогда не вводил в сословие всадников,[585] утверждая, что сословие всадников – это питомник сенаторов.

XX. (1) Он был столь выдержанным, что никого не прогонял от себя, со всеми обращался ласково и приветливо, посещал своих заболевших друзей не только первого и второго ранга,[586] но и занимавших более низкие места. Он хотел, чтобы все высказывали ему свободно, что они думают, и выслушивал то, что говорилось. (2) Выслушав, он вводил улучшения и исправления, как того требовали обстоятельства дела. Если же что-нибудь было сделано не совсем хорошо, то он и сам указывал ошибки, притом без высокомерия и злобы в сердце. Он всегда собирал у себя всех, за исключением тех, кого преследовала упорная молва об их воровстве. Об отсутствовавших он всегда спрашивал. (3) Всякий раз, как мать его Маммея и жена Меммия, дочь консуляра Сульпиция, внучка Катула, упрекая его в излишней вежливости, говорили ему: «Ты сделал свое правление слишком мягким и не внушающим уважения к власти», он отвечал: «Зато – более спокойным и более продолжительным». (4) В сущности, не проходило ни одного дня, чтобы он не совершил какого-нибудь поступка, в котором не проявились бы кротость, любезность, благочестие, и при этом он не разорял государственного казначейства.

XXI. (1) Он приказал накладывать штраф в редких случаях, а если его накладывали, он относился к этому неодобрительно.[587] Он передал городам налоги с тем, чтобы они пошли на их собственные постройки. (2) Государственный процент он брал в размере одной трети процента в месяц; при этом многим бедным людям он давал деньги без процентов для покупки земель, с тем чтобы уплата производилась из доходов. (3) Своим префектам претория он присвоил сенаторское достоинство,[588] чтобы они и были и назывались светлейшими.[589] (4) Раньше это бывало редко или вообще еще не было введено в обычай, так что если кто-нибудь из императоров хотел сменить префекта претория, он посылал ему с вольноотпущенником тогу[590] с широкой пурпурной полосой, как передает в жизнеописаниях многих императоров Марий Максим. (5) Александр пожелал сделать префектов претория сенаторами, для того чтобы никто, не будучи сенатором, не мог судить римского сенатора.[591] (6) Своих воинов, где бы они ни находились, он хорошо знал и даже имел в своей спальне их списки с обозначением численности и сроков службы военных; оставаясь один, он всегда просматривал их отчетность и данные о численности, звании и жаловании, чтобы иметь полные сведения обо всем. (7) Наконец, выступая среди военных по какому-нибудь делу, он многих называл по имени. (8) Он делал для себя заметки о том, кого следует продвинуть, часто перечитывал все листочки с записями; в соответствии с последними он и поступал, отмечая тут же дни, а также – по чьему предложению кто был повышен. (9) Он много помог снабжению провиантом римского народа: тогда как Гелиогабал растратил весь запас хлеба, Александр, произведя закупку на свои деньги, восстановил его в прежнем количестве.[592]

XXII. (1) Для того чтобы торговцы охотно приезжали в Рим, он дал им величайшие льготы.[593] (2) Он восстановил в полном размере выдачу народу масла, установленную Севером, – ее сократил Гелиогабал, предоставив должность префекта продовольственного снабжения самым негодным людям.[594] (3) Право заключать брак[595] в торжественной форме, которое этот грязный человек уничтожил, Александр восстановил для всех. (4) В Риме он устроил очень много механических сооружений.[596] Он сохранил привилегии иудеям. Он терпимо относился к христианам. (5) Он настолько уважал понтификов, квиндецемвиров[597] и авгуров,[598] что позволил им вновь рассмотреть и разрешить иначе некоторые дела касательно священных обрядов, уже решенные и законченные им самим.[599] (6) Наместников провинций, которых по имевшимся у него сведениям хвалили по заслугам все, а не только их приверженцы, он во время своих путешествий всегда возил с собой в своей повозке и награждал подарками, говоря, что воров следует отстранить от государственных дел и делать их бедняками, а людей неподкупных – удерживать на государственной службе и делать богатыми. (7) Когда римский народ просил его о снижении цен, он спросил через глашатая, какой вид товара они считают дорогим. Все в один голос закричали: «Говядину и свинину». (8) Тогда он, не снижая цен, запретил убивать свиноматок, поросят-сосунков, коров, телят,[600] не прошло и двух лет или даже одного года, как оказалось такое изобилие свинины и говядины, что, если прежде фунт продавался за восемь мелких монет, теперь цена того и другого вида мяса дошла до двух и даже до одной монеты за фунт.

XXIII. (1) Если при разборе дел, возбужденных воинами против трибунов, он находил кого-либо из трибунов виновным, то наказывал его без снисхождения сообразно с характером его проступка. (2) Обо всех он разузнавал через своих верных людей и через тех, о ком никто не знал, что они этим занимаются, так как, говорил он, всех можно подкупить взяткой. (3) Рабы у него всегда ходили в рабской одежде, вольноотпущенники – в одежде свободнорожденных. (4) Евнухов он исключил из своей прислуги и велел им служить на положении рабов у своей жены. (5) Тогда как Гелиогабал был рабом своих евнухов, Александр свел их к определенному числу и позволил им обслуживать в Палатинском дворце только женские дворцовые бани. (6) Тогда как Гелиогабал поставил очень многих евнухов во главе счетных и прокураторских ведомств, Александр отнял у них и прежние их звания. (7) Он говорил, что евнухи – люди третьего пола и что мужчины не должны ни видеть их, ни пользоваться их услугами, что это могут делать, пожалуй, только знатные женщины. (8) Человека, который давал пустые обещания, торгуя его именем, и получил от какого-то военного сто золотых, он велел распять на той дороге, по которой чаще всего ходили в пригородные императорские имения его рабы.

XXIV. (1) Очень много легатских провинций он сделал наместническими,[601] в проконсульских же провинциях он распоряжался, согласуясь с волей сената. (2) Он запретил устраивать в Риме смешанные бани; это было запрещено[602] и раньше, но Гелиогабал разрешил. (3) Налог со сводников, блудниц и продажных мужчин он запретил вносить в священное казначейство и назначил его на государственные расходы по ремонту[603] театра, цирка,[604] амфитеатра,[605] стадиона.[606] (4) Он имел намерение запретить мужчинам торговать собою – то, что впоследствии осуществил Филипп,[607] – но побоялся, что открытый позор превратится после запрещения в скрытый разврат, так как люди, одержимые бешеными страстями, стремятся к недозволенному, особенно тогда, когда оно запрещено. (5) Он установил превосходный налог на портных, ткачей, стекольщиков, скорняков, слесарей, серебряных и золотых дел мастеров и других ремесленников и на эти деньги велел содержать для общего пользования термы, заложенные и им самим и прежними государями; он назначил и леса на нужды общественных терм. (6) Он увеличил отпуск масла для светильников в термах, тогда как прежде последние не открывались раньше рассвета и закрывались до захода солнца.[608]

XXV. (1) Некоторые передают в своих сочинениях, что его правление было бескровным, но это было не так. (2) Ведь воины прозвали его Севером за его суровость,[609] и в некоторых случаях он, накладывая наказания, оказывался слишком жестким. (3) Сооружения прежних государей он восстановил и сам выстроил много новых, в том числе – термы, носящие его имя,[610] рядом с теми, которые называются Нероновыми, проведя сюда водопровод,[611] ныне называемый Александровым. (4) Рощу для своих терм он устроил на частных владениях, скупив их и разрушив на них строения. (5) Он первый из императоров дал название ванне Океана,[612] тогда как Траян этого не сделал, но назначил дни для ванн. (6) Термы Антонина Каракалла он закончил и украсил, добавив к ним портики.[613] (7) Он первый осуществил во дворце александровский способ применения мрамора, соединяя два вида мрамора – порфировый и лакедемонский, украсив такими мраморными плитами дворы в Палатинском дворце.[614] (8) Собрав отовсюду художников, он расставил по городу колоссальные статуи. (9) Он выбил много монет с изображением Александра,[615] некоторые – из электра, а больше всего – золотых. (10) Он запретил женщинам, имевшим дурную славу, приходить с приветствиями к его матери и жене. (11) В Риме он часто выступал на сходках с речами, подобно древним трибунам и консулам.

XXVI. (1) Три раза он произвел раздачу народу, три раза сделал воинам денежный подарок; он прибавил народу раздачу мяса. (2) Заботясь также о бедных, он сократил проценты ростовщиков[616] до одной трети процента в месяц. (3) Сенаторам, если они занимались ростовщичеством, он сначала запретил брать проценты, разрешая брать что-либо только в качестве подарка, а потом позволил брать полпроцента в месяц, но отменил всякие дары. (4) Он поставил на форуме Траяна статуи выдающихся людей,[617] перенося их туда отовсюду, (б) Он оказывал большой почет Павлу и Ульпиану,[618] одни говорят, что их назначил префектами Гелиогабал, а другие – что сам Александр. (6) Говорят, что Ульпиан был у Александра и советником, и начальником канцеляции; но оба они, как говорят, были помощниками Папиниана. (7) Он соорудил базилику Александра[619] между Марсовым полем и ограждениямиАгриппы[620] – шириной в сто футов, длиной в тысячу; вся она покоилась на колоннах. Закончить ее ему помешала смерть. (8) Храм Изиды и Сераписа[621] он украсил пристойным образом, добавив статуи, делосские изваяния и все то, что имеет отношение к таинствам этих божеств. (9) К своей матери Маммее он относился с исключительной почтительностью; так, в Риме он устроил в Палатинском дворце апартаменты имени Маммеи, которые необразованный люд называет теперь «у Маммы»; в байской усадьбе он выстроил дворец с Прудом, который и до сих пор еще именуется дворцом Маммеи.[622] (10) В байской усадьбе он воздвиг и другие великолепные сооружения в честь своих родственников и устроил изумительные пруды, проведя воду из моря. (11) Мосты, построенные Траяном, он почти во всех местах восстановил, построил также несколько новых, а за восстановленными сохранил имя Траяна.

XXVII. (1) У него было намерение для всех ведомств и званий ввести особый род одежды, чтобы их можно было различать по одеянию, а также ввести особую одежду для рабов, чтобы их можно было распознавать в толпе народа – с той целью, чтобы помешать им поднимать мятежи, а вместе с тем – не давать рабам смешиваться со свободнорожденными. (2) Против этого, однако, возражали Ульпиан и Павел, говоря, что отсюда произойдет очень много раздоров, поскольку люди склонны наносить друг другу обиды. (3) Тогда он решил, что будет достаточно отличить римских всадников от сенаторов качеством полосы на тоге. (4) Он позволил старикам пользоваться зимой в случае холода теплыми верхними плащами, тогда как раньше этого рода одежду носили в дороге или во время дождя. Матронам же он запретил пользоваться в городе плащами, а в дороге – позволил. (5) Он был более силен в греческом красноречии, нежели в латинском, писал неплохие стихи, имел музыкальные способности, был сведущ в астрологии, и по его приказанию астрологи публично выступали в Риме и делали объявления о преподавании. (6) Он был очень опытен в искусстве гаруспиков. был прекрасным птицегадателем, так что превзошел и васконов[623] из Испании и паннонских гадателей. (7) Он занимался геометрией, изумительно рисовал, замечательно пел, но никогда не делал этого в чьем-либо присутствии – свидетелями бывали только его рабы. (8) Он составил в стихах жизнеописания хороших императоров.[624] (9) Он играл на лире, на флейте, на органе, также на трубе, но, став императором, перестал заниматься этим. Борцом он был первостепенным. (10) Он отличался в военном деле, так что вел много войн, и притом со славою.

XXVIII. (1) Он три раза вступал в должность консула[625] – только ординарного – и по истечении первого срока всегда ставил на смену других. (2) Он был весьма строгим судьей по отношению к ворам; он отзывался о них, как о виновных в ежедневных преступлениях и карал их очень жестоко, называя их единственными врагами и недругами государства. (3) Одного письмоводителя, который представил лживое изложение одного судебного дела в императорский совет, он сослал, приказав подрезать ему жилы на пальцах так, чтобы он никогда больше не мог писать. (4) Когда некто из высокопоставленных, ведя скверную жизнь и даже когда-то обвинявшийся в воровстве, пожелал, движимый чрезмерным честолюбием, занять важное положение в армии и ему удалось проникнуть туда благодаря содействию дружественных ему царей, он тут же в присутствии своих покровителей был изобличен в воровстве. Выслушать его было приказано царям, виновность его была доказана, и он был осужден. (5) Когда спросили у царей, какому наказанию присуждаются у них воры, они ответили: «К кресту».[626] Согласно с их ответом он и был распят. Так этот честолюбец был осужден приговором, своих же покровителей, и Александр сохранил славу милостивого человека, которой он особенно дорожил. (6) По примеру Августа, который поместил на своем форуме мраморные статуи выдающихся людей с указанием их деяний, и Александр поставил на форуме божественного Нервы,[627] называемом Проходным, колоссальные статуи обожествленных императоров, либо пешие, обнаженные, либо конные – с надписями и медными колоннами, на которых были по порядку записаны их деяния.[628] (7) Он хотел, чтобы его считали происходящим от римского племени, ему было стыдно, когда его называли сирийцем, особенно когда в какой-то праздник антиохийцы, египтяне и александрийцы осыпали его по своему обыкновению насмешками, называя его сирийским архисинагогом и архиереем.

XXIX. (1) Прежде чем говорить о его войнах, походах и победах, я скажу несколько слов о его повседневной домашней жизни. Проводил он время следующим образом. (2) Прежде всего, если была возможность, то есть если он не спал с женой, он совершал утром священнодействие в своем помещении для ларов, где у него стояли изображения и обожествленных государей, только самых лучших, избранных, и некоторых особенно праведных людей, среди которых был и Аполлоний, а также, как рассказывает историк его времени, – Христос, Авраам, Орфей[629] и другие подобные им, а равно и изображения предков. (3) Если же он не мог это делать, то, смотря по условиям местности, он либо катался, либо ловил рыбу, либо гулял, либо охотился. (4) Затем, если позволяло время, он после… немного занимался государственными делами, так как и военные, и гражданские дела, как сказано выше, рассматривались предварительно его друзьями, притом людьми безупречными, верными, ни в коем случае не подкупными. Рассмотренные дела он утверждал, если ему не было угодно принять какое-нибудь новое решение. (5) В случае надобности он еще до рассвета начинал заниматься государственными делами и сидел до позднего часа; при этом он никогда не скучал, никогда не сидел мрачным или разгневанным, но всегда сохранял одинаковое выражение лица и был весел при всяких обстоятельствах. (6) Он отличался необыкновенной проницательностью, так что никто не мог обмануть его; а если кто-нибудь хотел ловко обойти его, того он сразу разгадывал и наказывал.

XXX. (1) После государственных дел, военных или гражданских, он с наибольшим усердием занимался чтением по-гречески; читал он книги Платона «О государстве». (2) Когда же он читал по-латыни, то больше всего читал сочинения Цицерона «Об обязанностях» и «О государстве»; иногда он читал и речи, и поэтов, в том числе Серена Саммоника, которого он лично знал и любил, а также Горация. (3) Прочитал он и описание жизни Александра, которому больше всего подражал, хотя и осуждал его склонность к пьянству и жестокость по отношению к друзьям, несмотря на то что и тот и другой порок его стараются оправдать хорошие писатели, которым он часто верил. (4) После чтения он занимался борьбой или игрой в мяч, или бегом, или более легкими упражнениями, а затем, умастившись, купался, причем никогда не пользовался или очень редко пользовался горячей ванной, а всегда купался в водоеме, оставаясь в нем почти целый час. Он даже пил натощак холодную воду из Клавдиева водопровода[630] в количестве до одного секстария. (5) Выйдя из ванны, он съедал много хлеба и молока, яйца, затем пил вино, смешанное с медом.[631] Подкрепившись этим, он иногда приступал к завтраку, а иногда откладывал принятие пищи до обеда, но чаще все-таки завтракал. (6) Он часто употреблял тетрафармакон[632] Адриана, о котором говорит в своих книгах Марий Максим, когда рассказывает о жизни Адриана.

XXXI. (1) После полудня он занимался писанием заключений и чтением писем; при этом всегда присутствовал секретарь, докладчик по прошениям и секретарь-напоминающий. Иногда, если по состоянию своего здоровья они не могли стоять, они сидели. Писцы или правители канцелярии[633] прочитывали все, а Александр собственноручно приписывал то, что считал нужным, руководясь при этом мнением того, кто считался наиболее красноречивым. (2) После писем он принимал всех друзей[634] вместе и со всеми одинаково беседовал; никогда ни с кем он не виделся наедине, кроме своего префекта,[635] – именно – Ульпиана, который был раньше – ввиду своей необыкновенной справедливости – его помощником. (3) Если же он приглашал кого-либо другого, то приказывал призвать и Ульпиана. (4) Вергилия он называл Платоном поэтов и изображение его вместе с изображением Цицерона имел в своем втором помещении для ларов, где находились изображения Ахилла и других великих мужей. (5) Изображение же Александра Великого он почитал как святыню в большем помещении для ларов среди лучших и обожествленных мужей.

XXXII. (1) Никогда никого он не обидел ни из своих друзей и приближенных, ни из управителей и начальников дворцовых ведомств. (2) К префектам он всегда относился с уважением, утверждая, что тот, кто заслуживает обиду со стороны императора, должен быть осужден, а не отставлен. (3) Смещая кого-либо из начальственных лиц, он добавлял: «Государство благодарит тебя». При этом он одаривал его, так что тот, став частным человеком, мог жить вполне прилично сообразно со своим положением; дарами были – земля, быки, лошади, хлеб, железо, средства на постройку дома, мрамор для его отделки и другие материалы, которых требовал характер постройки. (4) Золото и серебро он редко уделял кому-нибудь, за исключением воинов, говоря, что человек, ведающий расходованием государственных средств, не имеет права обращать на свои удовольствия и удовольствия своих приближенных то, что доставили провинциалы. (5) Золото, получаемое в качестве налога с торговцев, и венечное золото он сложил с Рима.

XXXIII. (1) Он назначил в Риме четырнадцать попечителей города[636] – из бывших консулов. Им он приказал разбирать городские дела вместе с префектом Рима, причем при рассмотрении дел требовалось присутствие всех или большинства. (2) Он учредил корпорации виноторговцев, продавцов бобов, сапожников и вообще корпорации всех ремесел, назначил им защитников из их среды и указал, какие из них подсудны каким судьям. (3) Актерам он никогда не дарил ни золота, ни серебра; с большой неохотой дарил он им деньги. Он отнял драгоценные одежды, розданные Гелиогабалом. Воинов, которых называют показными, он одевал в одежды не драгоценные, но красивые и блестящие; он не назначал большого количества золота и шелка на знаки отличия и царскую обстановку, утверждая, что власть заключается в доблести, а не во внешнем убранстве. (4) Он снова ввел в свое личное употребление грубошерстные хламиды Севера и туники без пурпура или с длинными рукавами, а также алые и пурпурные небольшие греческие плащи.

XXXIV. (1) Он не признавал золота на пирах. Бокалы у него были всегда недорогие, но изящные. Вес его серебряной посуды никогда не превышал двухсот фунтов. (2) Карликов, карлиц, дураков, продажных мужчин – певчих, всяких виртуозов и пантомимов он подарил народу. Тех, кого нельзя было использовать, он роздал поодиночке на прокормление отдельным городам, чтобы жители последних не испытывали неприятного чувства при виде нищих. (3) Евнухов, которых Гелиогабал держал для участия в его позорных совещаниях и выдвигал на должности, он раздарил друзьям; при этом он вынес решение: если они не возвратятся к добрым нравам, их разрешается убить без приговора суда. (4) Распутных женщин, огромное число которых он нашел во дворце, он приказал предоставить народу, а продажных мужчин, с которыми тот негодяй обычно предавался мерзейшему разврату, он отправил в ссылку, причем некоторые из них утонули во время кораблекрушения. (5) Ни один из его слуг не носил золоченой одежды даже на парадных пирах. (6) Когда он пировал среди своих, то приглашал либо Ульпиана, либо ученых людей для просвещенных бесед, которые, как он говорил, восстанавливали его силы и питали его. (7) Когда он пировал в домашней обстановке, у него на столе была книга, и он читал, чаще – по-гречески. Однако он читал и латинских поэтов. (8) Его парадные пиры отличались той же простотой, что и частные; увеличивалось лишь количество полукруглых лож и число сотрапезников, что было ему неприятно: он говорил, что ест в театре или в цирке.

XXXV. (1) Он охотно слушал авторов и поэтов, если они произносили не панегирики ему (это он, по примеру Нигра Песценния, считал глупым),[637] а декламировали речи или воспевали деяния древних, но охотнее он слушал, если кто-либо произносил похвальное слово в честь Александра Великого или хороших государей прежних времен, или великих мужей города Рима. (2) Он часто приходил в Атеней,[638] чтобы послушать греческих и латинских риторов и поэтов. (3) Он слушал также судебных ораторов, излагавших дела, которые они вели перед ним или перед префектами Рима. (4) Он председательствовал на состязании, главным образом – на Геркулесовом, в честь Александра Великого.[639] (5) После полудня или в утренние часы он никогда не видался с некоторыми лицами наедине, так как узнал, что они наговорили о нем много лжи, – в частности, Верконий Турин. (6) Прежде он считал его в числе своих друзей, но тот, выдумывая всякие небылицы, бесславил власть Александра, изображая его глупым человеком, которого он держит в своих руках и которому он многое внушает; многих он таким образом убедил в том, что Александр во всем поступает согласно с его указаниями.

XXXVI. (1) Наконец, Александр поймал его, прибегнув к следующей хитрости. Он подослал к Турину одного человека, который должен был при всех просить о чем-то Александра, а тайно искать поддержки у Турина, чтобы тот наедине замолвил за него слово перед Александром. (2) Так и было сделано: Турин обещал свое содействие и сказал, что он кое о чем уже переговорил с императором (хотя на самом деле он ничего не говорил) и что будто бы от него зависит получение желаемого; при этом он назначил цену за успешное окончание дела. Тогда Александр приказал человеку повторить свою просьбу, и Турин, словно занятый чем-то другим, знаками дал понять ему, что дело сделано, а между тем он во дворце ничего не сказал. Просимое было получено, и Турин, продавец дыма, получил огромную награду от человека, чья просьба была удовлетворена. За это Александр приказал предать Турина суду, и, после того как его виновность была доказана показаниями всех свидетелей – как тех, в чьем присутствии он получил взятку, так и тех, кто слышал его обещания, он приказал привязать его к столбу на Проходном форуме и умертвить, напустив на него дым от зажженной соломы и сырых дров, причем глашатай объявил: «Дымом наказывается тот, кто торговал дымом».[640] (3) А чтобы не казалось, что он наложил жестокое наказание за одну провинность, Александр произвел – до осуждения Турина – тщательное расследование и нашел, что Турин часто брал взятки от обеих сторон в судебных делах, благоприятный исход которых он продавал, а также от всех, кто получал руководящие посты или провинции.

XXXVII. (1) Он часто посещал зрелища, но очень скупо одаривал их участников и говорил, что актеров, охотников и возниц следует содержать так, как наших рабов или охотников, или погонщиков мулов, или тех, кто обслуживает наши удовольствия. (2) Стол у него был не слишком обильным и не слишком скудным, но в высшей степени опрятным. Постилались чистые скатерти – чаще с алой полосой, но никогда не золоченые, хотя последние употреблял уже Гелиогабал, а раньше, как утверждают некоторые, – Адриан. (3) На стол ежедневно отпускалось: вина на целый день тридцать секстариев, чистого хлеба – тридцать фунтов, следующего по качеству хлеба для раздачи – пятьдесят фунтов.[641] (4) Он ведь всегда собственноручно выдавал распорядителям стола и хлеб, и порции овощей, мяса, стручков, исполняя роль хозяина дома и действуя при этом вполне зрело, словно старец. (5) Назначалось и тридцать фунтов разного мяса и два петуха. (6) По праздничным дням подавался и гусь, а в январские календы, в гиларии Матери богов,[642] в Аполлоновы игры,[643] в пиршество Юпитера,[644] в сатурналии[645] и тому подобные праздничные дни – фазан,[646] а иногда и два, причем добавлялись еще два петуха. (7) У него ежедневно был к столу заяц – часто его охотничья добыча, но он делился ею с друзьями, особенно с теми, которые, как он знал, не могли иметь ее сами. (8) Богачам он никогда не посылал таких подарков, но всегда сам от них получал. (9) Ежедневно у него было четыре секстария вина, смешанного с медом без перца и два с перцем. Чтобы не растягивать своего изложения перечислением всего того, что Гаргилий, историк его времени, дает во всех подробностях, скажу: все у Александра выдавалось по мерке и счету. (10) Он питал сильное пристрастие к фруктам; они часто подавались у него на десерт, откуда и возникла шутка: у Александра не десерт, а плодородное блюдо.[647] (11) Сам он подкреплялся большим количеством пищи; вина пил не мало и не много, а вполне в меру. (12) Он всегда пил чистую холодную воду, а летом – с вином, приправленным розами;[648] это одно он сохранил из всех видов приправленного вина, употреблявшихся Гелиогабалом.

XXXVIII. (1) И так как я упомянул о зайцах в связи с тем, что у него ежедневно был к столу заяц, то я добавлю следующее. Появилось шутливое стихотворение – вследствие того что многие говорят, будто те, кто поел зайца, бывают красивы в продолжение семи дней. Об этом говорится в эпиграмме Марциала, которую он написал на некую Геллию:

(2) Геллия, зайца всегда ты шлешь мне вместе с приказом:

«Семь наступающих дней будешь красавцем ты, Марк!».

Ежели, Геллия, впрямь правдиво твое указанье,

Значит сама никогда зайца не кушала ты.[649]

(3) Но эти стихи Марциал сочинил против женщины, которая была безобразна, поэт же времени Александра написал на него следующее:

(4) Что красив, как ты видишь, наш правитель,

Что родился сирийцем…

Тут причиной охота: ест он зайцев,

Красоты постоянной вот источник.

(5) Когда один из его друзей сообщил ему эти стихи, он, говорят, ответил на них греческими стихами такого содержания:

Что красив, ты считаешь, ваш правитель,

(Сказке следуя пошлой, о несчастный), —

Если вправду считаешь, не сержусь я.

Но прошу тебя, ешь зайчат побольше,

Чтоб душа, исцеляясь от зол, прекрасной

Стала, зависти низкой дух не знал бы.

XXXIX. Когда у него бывали друзья-военные, то, чтобы соблюсти обычай, введенный Траяном,[650] – выпивать после десерта до пяти бокалов вина, он предлагал друзьям только один бокал – в честь Александра Великого, да и то не очень вместительный, разве только кто-нибудь прямо потребует большего – это дозволялось. (2) Делами Венеры он занимался очень умеренно; от продажных мужчин он был до такой степени далек, что даже, как мы сказали выше, хотел предложить против них закон. (3) Во всех районах Рима он устроил общественные зернохранилища, куда сносили свое добро те, кто не имел для хранения его собственных амбаров. (4) Он добавил бани – во всех районах, которые их почему-либо не имели; ведь и ныне еще многие бани называются банями Александра. (5) Он построил прекрасные дома и подарил их своим друзьям – людям, отличавшимся особенной неподкупностью. (6) Государственные подати он уменьшил до такого размера, что те, кто при Гелиогабале платил десять золотых, теперь платили одну треть золотого, то есть тридцатую часть прежнего. (7) Тогда впервые были отчеканены золотые монеты половинного размера.[651] Тогда же, когда подать была уменьшена до одной трети золотого, были отчеканены и трети золотых, причем Александр говорил, что будут и четверти золотых, так как чеканить более мелких монет он не может.[652] (8) Отчеканенные уже четверти золотых он задержал на монетном дворе с тем, чтобы выпустить их, если окажется возможным дальнейшее уменьшение подати. Но так как нужды государства не позволили ему этого, он приказал перелить их и чеканить только трети и цельные золотые. (9) Монеты в два, три, четыре золотых, а также в десять и более, вплоть до фунтовых и сотенных, которые придумал Гелиогабал, Александр приказал перелить и совершенно изъять из употребления. (10) С этого времени монетам и было дано название от металла; Александр говорил, что причиной большей щедрости императора являлось то, что он, имея возможность дать много цельных меньшего размера золотых, но давая их десять и больше в виде одной монеты, тем самым принужден был давать тридцать, пятьдесят и сто золотых.

XL. (1) Сам он имел мало шелковых одежд; одежду из чистого шелка он никогда не надевал, а полушелковую[653] никогда не дарил. (2) Он не завидовал ничьему богатству. Бедным помогал. Если он видел, что высокопоставленные люди действительно бедны, не вследствие расточительности и не притворно, он всегда наделял их многими благами – землей, рабами, животными, стадами, сельскохозяйственными орудиями. (3) Хранить одежду в кладовых[654] больше года он никогда не позволял и приказывал немедленно пустить ее в ход. Всю одежду, которую он дарил, он сам осматривал. (4) Все золото и серебро он часто перевешивал. (5) Одновременно с прочей военной одеждой он дарил поножи, брюки и обувь. (6) Он самым тщательным образом следил за тем, чтобы самый яркий пурпур, которого сам он не употреблял, продавался для матрон, имевших возможность и желавших покупать его; поэтому и доныне зовется Александровым тот пурпур, который обычно зовется Пробовым, так как Аврелий Проб, начальник красилен, открыл этот вид пурпуровой улитки. Сам он часто носил алую хламиду.[655] (7) Но в Риме и в городах Италии он был всегда в тоге.[656] (8) Претексту и тогу, украшенную вышивками,[657] он надевал только будучи консулом, притом такую, какую получали из храма Юпитера и другие преторы и консулы. (9) Он надевал претексту и тогда, когда совершал священнодействия, но не в качестве императора, а в качестве великого понтифика. (10) Он был любителем хорошего, и притом чистого, полотна; он говорил: «Если льняное полотно существует для того, чтобы в нем не было никакой шероховатости, то для чего окрашивать полотно пурпуром?». (11) Вводить туда золото он считал даже безумием, так как к шероховатости в этом случае добавляется еще жесткость. Ноги его были всегда в ножных повязках. Брюки[658] он носил белые, а не алые, как это было в обычае раньше.

XLI. (1) Все имевшиеся драгоценные камни он продал и деньги внес в государственную казну, говоря, что драгоценные камни не нужны мужчинам, а матроны царствующего дома должны довольствоваться одной головной сеткой, серьгами, жемчужным ожерельем, венцом, – когда они совершают жертвоприношения, единственным греческим плащом, усыпанным золотом, и цикладой, на которой не больше шести унций золота. (2) Вообще его собственные нравы делали его цензором его времени. Ему подражали вельможи, а его жене – благороднейшие матроны. (3) Придворную прислугу он сократил с таким расчетом, чтобы в отдельных ведомствах было столько человек, сколько требует необходимость, так что сукновальщики, закройщики, пекари, виночерпии, все дворцовые слуги получали не звание, как в свое время установила его та язва,[659] а продовольственный паек, притом в одинарном размере, редко в двойном. (4) Ввиду того, что серебряной посуды у него было не более двухсот фунтов и не слишком много слуг, то, устраивая угощение, он брал столовое серебро, слуг и скатерти у друзей. Так делается и в настоящее время, если в отсутствие императора угощение устраивают префекты. (5) Он никогда не устраивал в качестве развлечения во время пира театральных зрелищ; самой большой забавой были для него игры щенят с поросятами или бой куропаток, или порхание вверх и вниз маленьких галок. (6) У него был в Палатинском дворце один вид развлечения, доставлявший ему величайшее удовольствие и отдых от государственных забот, (7) а именно: он устроил птичники для павлинов, фазанов, кур, уток, а также для куропаток; птицы очень забавляли его, в особенности голуби, которых у него было, говорят, до двадцати тысяч. А чтобы их пропитание не ложилось тяжелым бременем на продовольственные запасы государства, у него были рабы на оброке, которые кормили их на средства, получавшиеся от продажи яиц, цыплят и голубят.

XLII. (1) Термами, как своими, так и построенными прежними императорами, он часто пользовался вместе с народом, главным образом – летом, и возвращался оттуда во дворец в банной одежде; единственным знаком его императорского достоинства было то, что он брал с собой алого цвета плащ. (2) Скороходами[660] были у него только его рабы, причем он говорил, что свободнорожденный должен бегать только на священных состязаниях;[661] повара, пекари, сукновальщики, банщики – только из рабов, если их нехватало, то он покупал новых. (3) При нем получал содержание только один придворный врач; все прочие, которых было до шести, получали продовольственный паек в двойном и тройном размере, притом – по одному хлебу чистому, а остальные иного вида. (4) Выдвигая людей на должность судей, он, по примеру древних, как учит и Цицерон,[662] снабжал их серебром и всем необходимым, так что наместники провинций получали по двадцати фунтов серебра, по шести мулиц, по два мула, по две лошади, по две выходных одежды, по две домашних, одну купальную, сто золотых, одного повара, одного погонщика мулов; если они не были женаты, то – по одной наложнице, так как без последних они не могли обходиться. По сложении с себя должности они должны были возвратить мулиц и мулов, лошадей, погонщиков мулов и поваров, а все прочее сохраняли при себе, если хорошо исполняли свои обязанности; если же – плохо, то возвращали в четверном размере – с добавлением осуждения за казнокрадство или вымогательство.

XLIII. (1) Он установил бесчисленное количество законов. Всем сенаторам он позволил иметь в Риме выложенные серебром парадные колесницы и дорожные повозки,[663] считая важным для римского достоинства, чтобы в них ездили сенаторы столь великого города. (2) Всех назначаемых им консулов, как ординарных, так и сменяющих, он ставил, руководствуясь мнением сената, сокращая их издержки; сроки он установил согласно старинному порядку (либо дни, либо время). (3) Он приказал, чтобы квесторы-кандидаты устраивали народу зрелища на свой счет, но при этом они после квесторства получали преторство, а затем управляли провинциями. (4) Он учредил должность казначеев, которые должны были устраивать зрелища, притом скромные, на средства императорского казначейства. Он намеревался распределить зрелища на весь год так, чтобы зрелище народу давалось в продолжение тридцати дней, но почему он этого не сделал – остается неизвестным. (5) Когда он находился в Риме, то через каждые семь дней он поднимался на Капитолий, часто посещал храмы. (6) Он хотел построить храм Христу и принять его в число богов. Об этом, говорят, думал и Адриан,[664] который приказал построить во всех городах храмы без изображений богов; они и поныне называются храмами Адриана, так как не имеют божества; он, говорят, с этой целью и построил храмы. (7) Но этому воспротивились те, которые, справившись в священных изречениях, нашли, что, если он это сделает, все станут христианами и прочие храмы будут заброшены.

XLIV. (1) Александр был очень мил в своих шутках, любезен в беседах и так приветлив на пирах, что каждый мог требовать себе чего хотел. (2) Золото он старательно собирал, тщательно хранил, ревностно искал, но при этом никого не разорял. (3) Он не хотел, чтобы его называли сирийцем, но хотел считаться потомком римлян и изобразил свою родословную таким образом, что она показывала происхождение его рода от Метеллов.[665] (4) Он установил содержание риторам, грамматикам, врачам, гаруспикам, астрологам, механикам, архитекторам и назначил им аудитории. Он приказал дать им учеников из сыновей бедняков с назначением этим ученикам продовольственного пайка, лишь бы они были свободнорожденными. (5) И в провинциях он выказывал большое уважение к судебным ораторам, многим, о которых было известно, что они вели дела бесплатно, он назначил даже продовольственный паек. (6) Он подтвердил старые и новые законы и сам тщательнейшим образом соблюдал их. Он часто посещал театральные зрелища. (7) Театр Марцелла он хотел восстановить. (8) Многим городам, которые после землетрясения лежали в развалинах, он дал денег из податных сумм на восстановление общественных и частных сооружений. (9) В храмы он никогда не делал вкладов, превышавших четыре или пять фунтов серебра, золота же не давал ни крупицы, ни листика, повторяя про себя стих Персия Флакка:

К чему ваше золото храмам?.[666]

XLV. (1) Он совершал военные походы, о которых я расскажу в своем месте. Однако сначала я скажу, о чем он имел обыкновение умалчивать и о чем объявлять. (2) Держались в секрете военные тайны, о днях же его выступлений в поход заранее открыто объявлялось, так что уже за два месяца вывешивался эдикт, в котором было написано: «В такой-то день, в такой-то час я выступлю из Рима и, если будет угодно богам, остановлюсь у первой остановки». Затем перечислялись по порядку остановки, затем – лагерные стоянки, затем места, где следует получить продовольствие, и так далее, вплоть до границ с варварами. (3) С этого же места начиналось молчание, и все шли в неведении, чтобы варвары не знали планов римлян. (4) И действительно, он никогда не обманывал относительно своих намерений, говоря, что не желает, чтобы его придворные торговали его распоряжениями. Так было при Гелиогабале, когда евнухи торговали всем. (5) Эта порода людей желает знать все придворные тайны, чтобы казаться единственными, сколько-нибудь осведомленными, и иметь средства для приобретения влияния или денег. (6) И так как речь зашла об обнародовании распоряжений, то я добавлю следующее: когда он хотел дать провинциям правителей или поставить начальников и прокураторов, то есть счетных чиновников,[667] он объявлял их имена и предлагал всякому, кто обвиняет их в чем-либо, доказать свое обвинение ясными уликами, – если же они не докажут своего обвинения, то сами подлежат смертной казни. (7) Он говорил, что раз христиане и иудеи поступают таким образом, заранее оглашая имена тех, кто должен быть поставлен в священники, то тем более необходимо делать это в отношении правителей провинции, которым доверяется состояние и жизнь людей.[668]

XLVI. (1) Он назначил содержание помощникам должностных лиц.[669] Впрочем, он часто говорил, что выдвигать нужно тех, кто может вести государственные дела самостоятельно, а не через помощников. При этом он добавлял, что у военных – свой круг деятельности, у образованных людей – свой, и поэтому каждый должен делать то, что знает. (2) Найденные клады он дарил тем, кто их нашел.[670] Если ж клады были значительны, то он предлагал нашедшим поделиться с его домашними слугами. (3) Он обдумывал и делал себе записи – кому он что дал. Если он знал, что кто-нибудь ничего не просил у него или просил немного, чтобы улучшить свое положение, то призывал такого человека и говорил ему: «Почему ты ни о чем меня не просишь? Не хочешь ли ты сделать меня своим должником? Проси, чтобы не жаловаться потом, что ты от меня ничего не получил». (4) В порядке благодеяния он давал то, что не вредило его доброй славе, – имущество наказанных, но при этом никогда не дарил золота, серебра или драгоценных камней, так как все это он вносил в государственную казну,[671] давал он должности начальников в гражданском управлении (но не у воинов), давал и административные посты, относящиеся к прокуратурам. (5) Счетных чиновников он быстро менял, так что никто из них не выслуживал больше года. Даже если они были хороши, он ненавидел их, называя неизбежным злом. Должности наместников, проконсулов и легатов он никогда не давал в качестве благодеяния, но всегда – руководствуясь либо собственным суждением, либо суждением сената.

XLVII. (1) Питание воинов во время похода он распределял так, что они получали продовольствие на остановках и не носили с собой, как это обычно делается, съестных припасов на семнадцать дней.[672] Исключение делалось только в варварской стране, но и там он помогал им мулами и верблюдами; при этом он говорил, что воинов он оберегает больше, чем самого себя, так как благополучие государства зависит от них. (2) Больных воинов, даже самых младших, он сам навещал в палатках, возил в крытых повозках и помогал им всем необходимым. (3) Если они заболевали очень тяжело, он распределял их по городам и поместьям у наиболее уважаемых отцов семейств и у безупречных матрон. Понесенные последними расходы он возмещал независимо от того, выздоравливали ли воины или умирали.

XLVIII. (1) Когда некий Овиний Камилл,[673] сенатор из древней фамилии, человек очень изнеженный, задумал, стремясь к тирании, поднять против него восстание, и об этом было донесено Александру, причем вина сразу же была доказана, – Александр пригласил его в Палатинский дворец, поблагодарил его за то, что тот добровольно принимал на себя заботу о государстве, от которой отказываются хорошие люди, когда ее на них возлагают, (2) затем отправился с ним в сенат и назвал его там участником верховной власти, между тем как тот был в ужасе и чуть ли не умирал от сознания своей великой дерзости. Затем Александр принял его в Палатинском дворце, пригласил на пир и наделил знаками императорского достоинства, да еще лучшими по сравнению с теми, какие носил он сам. (3) Когда же был объявлен поход против варваров, он убеждал его либо идти самому, если желает, либо отправиться вместе с ним. (4) Так как сам он совершал путь пешком, то и Овинию предложил потрудиться. Тот, пройдя пять миль, стал отставать; тогда Александр приказал ему сесть на коня. Когда же после двух переходов тот устал и от верховой езды, Александр посадил его в крытую повозку. (5) Тот отказался и от этого – из страха или вполне искренне, причем даже отрекался от власти и готовился к смерти, а Александр отпустил его; препоручив его воинам, которые питали особенную любовь к Александру, он приказал ему спокойно отправиться в свои имения, где тот еще долго прожил. (6) Впоследствии, однако, он был убит – по приказу императора Максимина – на том основании, что и он – военный человек, и Александр был убит воинами. Я знаю, что народная молва связывает приведенный мной случай с Траяном, однако в жизнеописании последнего ни Марий Максим, ни Фабий Марцеллин, ни Аврелий Вер, ни Стаций Валент, описавшие всю его жизнь, не рассказали этого случая. (7) Наоборот, и Септимин, и Ахолий, и Энколпий,[674] описавшие жизнь Александра, и прочие писатели сообщили это об Александре. Я добавил это для того, чтобы никто не полагался на народную молву больше, чем на историю; последняя оказывается, во всяком случае, вернее народной молвы.

XLIX. (1) Он никогда не допускал продажи почестей, добываемых мечом. Он говорил: «Кто покупает, тот неизбежно и продает. Я не терплю торговцев полномочиями и тех, кого я не мог бы осудить, если бы они занялись торгом. Ведь мне стыдно наказывать человека, который купил и продал». (2) Он установил почетные звания понтификов, квиндецемвиров и авгуров, притом таким образом, что о назначениях доводилось до сведения сената. (3) Дексипп[675] сказал, что Александр женился на дочери некоего Макриана и нарек последнего Цезарем; (4) когда же Макриан задумал коварным образом убить Александра и интрига была обнаружена, Макриан был казнен, а жена Александра отвергнута. (5) Он же говорит, что Гелиогабал приходился Александру дядей по отцу и не был сыном сестры его матери. (6) Когда христиане заняли какое-то место, раньше бывшее общественным, а трактирщики возражали против этого, выставляя свои притязания, Александр в своем рескрипте написал: «Лучше пусть так или иначе совершается поклонение богу, чем отдавать это место трактирщикам».

L. (1) Таким выдающимся и превосходным императором он был в своей домашней и общественной жизни, когда он начал парфянский поход.[676] Он провел его при такой дисциплине, таком уважении к императору, что можно было бы сказать, – поход совершают не воины, а сенаторы. (2) Всюду, где проходили легионы, трибуны были всегда молчаливы, центурионы скромны, воины вежливы. На самого Александра за все эти столь многочисленные и великие благодеяния провинциалы смотрели как на бога. (3) Да и сами воины любили молодого императора как брата, как сына, как отца. Они были прекрасно одеты, обуты даже красиво, великолепно вооружены, обеспечены конями с отличными уздечками и седлами. Вообще, всякий, кто видел войско Александра, понимал, что такое Римское государство. (4) И сам он старался казаться достойным своего великого имени и – мало того – превзойти великого македонянина. Он говорил, что должна быть большая разница между римским Александром и македонским. (5) Он создал себе отряд среброщитников и златощитников, создал и фалангу из тридцати тысяч воинов, которых приказал называть фалангариями, и с ними очень успешно действовал в Персидской земле.[677] Фаланга состояла из шести легионов, одинаково вооруженных; после Персидской войны они получали повышенное жалование.

LI. (1) Дары от царей он помещал в храмах. Преподнесенные ему драгоценные камни он продал, полагая, что владеть драгоценными камнями – женское дело: их нельзя раздать воинам, и мужчине нельзя их иметь. (2) Когда какой-то посол преподнес его жене через него же самого две жемчужины огромного веса и небывалой величины, он приказал продать их. (3) Ввиду невозможности установить их цену он предназначил их на серьги Венере[678] – чтобы царица, если она будет пользоваться тем, чего нельзя купить, не подавала дурного примера другим. (4) Опекуном его был Ульпиан, причем мать сначала была против этого, а потом была благодарна Ульпиану. Александр часто защищал его от гнева воинов, прикрывая его своей порфирой. Если он стал великим императором, то именно потому, что правил государством, руководясь советами Ульпиана.[679] (5) Готовясь к бою и во время походов, он завтракал и обедал в раскрытых палатках, причем ел солдатскую пищу на виду у всех и ко всеобщему удовольствию. Он обходил почти все палатки и никому не позволял отлучаться из части. (6) Если кто-нибудь сворачивал с дороги в чье-нибудь владение, то – в зависимости от достоинства этого владения – подвергался в его присутствии наказанию палками или розгами или же – штрафу; если же такие наказания были несовместимы с высоким положением виновного, Александр обращался к нему с самыми тяжкими упреками. Он говорил: «А ты хочешь, чтобы на твоей земле было сделано то, что ты делаешь у другого?». (7) Он часто повторял слова, которые он запомнил, услыхав их от каких-то иудеев или христиан, и, наказывая кого-либо, приказывал глашатаю говорить: (8) «Не делай другому того, чего не хочешь самому себе». Он так любил это изречение, что приказал написать его в Палатинском дворце и в общественных сооружениях.

LII. (1) Услыхав о том, что воин обидел какую-то старушку, он лишил его воинского звания и отдал ей в рабы, чтобы тот кормил ее, так как он был тележным мастером. Эта мера огорчила воинов, но Александр убедил всех спокойно отнестись к ней и припугнул их. (2) Хотя он был жестким и непреклонным, но правление его названо было [na}makton, бескровным, так как он не предал смерти ни одного сенатора, как рассказывает греческий историк Геродиан в истории своего времени.[680] (3) Он был так строг по отношению к воинам, что часто кассировал целые легионы, называя воинов не воинами, а квиритами. Он никогда не боялся войска, потому что «в жизни его нельзя было упрекнуть. в том, что трибуны или военные начальники утаивали что-нибудь из жалования воинов. Он говорил: „Воин не внушает опасения, если он одет, вооружен, обут, сыт и имеет кое-что в поясе“[681] – ведь нищенство воина доводило вооруженного человека до самых отчаянных поступков. (4) Он позволял трибунам и военным начальникам иметь обслуживающий персонал только из воинов и приказал, чтобы перед трибуном шло четверо воинов, перед военным начальником – шестеро, перед легатом – десятеро и чтобы они брали этих воинов в свои дома.

LIII. (1) Чтобы можно было ясно представить себе его строгость, я счел необходимым привести здесь одну его речь[682] на солдатской сходке; она показывает, как он смотрел на военное дело. (2) Когда он прибыл в Антиохию и ему сообщили, что воины проводят время в банях, с женщинами, в наслаждениях,[683] он приказал всех их схватить и заключить в оковы. (3) Когда весть об этом распространилась, поднялся мятеж среди воинов того легиона, сотоварищи которых были заключены в оковы. (4) Тогда он поднялся на трибуну, к трибуне были приведены все заключенные в оковы и он, окруженный воинами, притом вооруженными, начал так: (5) «Соратники, впрочем соратники только в том случае, если вы не одобряете поступков ваших товарищей, – дисциплина предков охраняет существование государства. Если она поколеблется, мы потеряем и имя римлян и империю. (6) Под нашей властью не должно происходить то, что делалось недавно при той грязной скотине.[684] (7) Римские воины, ваши товарищи, мои товарищи и соратники, занимаются любовью, пьянствуют, купаются по греческому обычаю и предаются роскошной жизни. Неужели я буду дальше терпеть это? Неужели я не предам их казни?». (8) После этих слов поднялся шум. Тогда он продолжал: «Что же вы не можете удержать вашего крика? На войне он нужен против врага, а не против вашего императора. (9) Ваши инструкторы[685] научили вас, конечно, издавать его против сарматов, германцев, персов, а не против того, кто дал вам полученное от провинциалов продовольствие, дал одежду, дал жалованье. (10) Итак, удержите ваш дикий крик, нужный на поле битвы и на войне, чтобы я сейчас же не распустил вас всех одним движением уст и одним словом: квириты. Да и неизвестно, квириты ли вы еще. (11) Ибо вы недостойны принадлежать даже к римскому простому народу, раз вы не признаете римского закона».

LIV. (1) И так как воины стали шуметь еще сильнее и даже угрожать ему оружием, он сказал: «Опустите ваши руки, которые должны быть подняты против врага, если вы храбры, ибо меня это не пугает. (2) Ведь если вы убьете одного человека, то останется еще государство, останется сенат, останется римский народ – и они отомстят за меня». (3) Так как воины и после этого продолжали шуметь, он воскликнул: «Квириты, разойдитесь и сложите оружие!». (4) Изумительное дело – все сложили оружие, сбросили даже военные плащи и ушли не в лагерь, а на разные постоялые дворы. (5) Тогда-то впервые и стало ясно, какое значение имеет его строгость. (6) Его свита и те, кто окружал императора, принесли в лагерь значки, а народ, собрав оружие, понес его во дворец. (7) Раскассированный же легион Александр после долгих просьб через тридцать дней, перед отправлением в персидский поход, восстановил в его прежнем виде. Победу он одержал главным образом благодаря храбрости этого легиона. Трибунов последнего он, однако, предал казни за то, что вследствие их нерадивости воины предавались роскошной жизни в Дафне, или за то, что по их попустительству войско подняло мятеж.

LV. (1) Отправившись затем в Персию с большим военным снаряжением, он победил могущественнейшего царя Артаксеркса. Сам Александр обходил фланги, ободрял воинов, находился в пределах досягаемости копий, очень много действовал и своей собственной рукой, воодушевлял словами отдельных воинов на славные дела. (2) Разбив и обратив в бегство столь могучего царя, который пошел на войну с семьюстами слонов, тысячью восемьюстами серпоносных колесниц[686] и многими тысячами всадников, он немедленно вернулся в Антиохию и обогатил свое войско добычей, взятой у персов, позволив трибунам, военным начальникам и самим воинам сохранить у себя то, что они захватили в селениях. (3) Тогда впервые у римлян появились рабы-персы; впрочем, он возвратил их, получив за них выкуп, так как персидские цари считают позором для себя, чтобы их подданные были где-либо рабами; выкуп он частью отдал тем, кто собственноручно взял в плен рабов, частью – внес в государственную казну.

LVI. (1) После этого он прибыл в Рим и, отпраздновав блестящий триумф,[687] прежде всего произнес в сенате следующую речь. (2) Из сенатских протоколов – за шесть дней до октябрьских календ:[688] «Отцы сенаторы,[689] мы победили персов. Нет нужды в долгом красноречии. Вы должны лишь знать, каково было их оружие, каково снаряжение. (3) Прежде всего семьсот слонов, на них башни со стрелками и грузом стрел. Из них тридцать мы захватили, двести лежат убитые, восемнадцать мы привели сюда. (4) Тысяча восемьсот колесниц, снабженных серпами. Мы могли бы привезти сюда двести колесниц, у которых животные были убиты, но так как это можно было и подстроить, то мы сочли излишним делать это.[690] (5) Мы разбили сто двадцать тысяч их всадников – конников-панцирников,[691] тех, кого они называют клибанариями, – мы убили во время войны десять тысяч; их оружием мы вооружили своих. Много персов мы взяли в плен и продали. (6) Мы вернули себе междуречные земли (то есть земли Месопотамии), о которых не заботилось это грязное чудовище.[692] (7) Артаксеркса, и на деле и по имени могущественнейшего царя, мы разбили и обратили в бегство, так что бегство его видела Персидская земля, и сам царь, бросив свои значки,[693] бежал по той дороге, по которой некогда были пронесены значки наших войск. (8) Вот что совершено, отцы сенаторы. Нет нужды в красноречии. Воины возвращаются богатыми, при победе никто не чувствует труда. (9) Ваш долг – назначить благодарственное моление, чтобы ним не оказаться неблагодарными по отношению к богам». – Возгласы сената: «Александр Август, да хранят тебя боги! Величайший Персидский, да хранят тебя боги! Подлинно – Парфянский, подлинно – Персидский!.[694] Трофеи твои и мы видим, победы и мы видим! (10) Хвала молодому императору, отцу отечества, великому понтифику! Благодаря тебе мы надеемся победить германцев, благодаря тебе всюду предвидим победу! Побеждает тот, кто управляет воинами! Богат сенат, богат воин, богат римский народ!».

LVII. (1) Отпустив сенат, он поднялся на Капитолий и, совершив священнодействие и поместив в храме персидские рубашки, произнес на народной сходке следующую речь: «Квириты, мы победили персов. Воинов мы привели назад богатыми. Вам обещаем раздачу, а завтра дадим Персидские игры в цирке». (2) Это мы нашли и в анналах и у многих писателей. Некоторые, однако, говорят, что, преданный своим рабом, он не победил царя, а бежал, чтобы не быть побежденным. (3) Кто прочитал большую часть писателей, тот не сомневается, что это сообщение противоречит мнению многих. Ведь говорят и то, что он потерял свое войско вследствие голода, холода[695] и болезней, как рассказывает, например, Геродиан, вопреки мнению многих. (4) После этого Александр с необыкновенной славой, в сопровождении сената, всаднического сословия и всего народа, среди обступивших его со всех сторон женщин и детей, главным образом – жен воинов, поднялся пешком на Палантин, а четыре слона повезли назад триумфальную колесницу.[696] (5) Александра люди несли на руках и почти не позволяли ему идти в течение четырех часов. Со всех сторон неслись общие крики: «Рим благоденствует, государство благоденствует, ибо благоденствует Александр!». (6) На следующий день, по окончании цирковых игр и театральных представлений, он затем произвел раздачу народу. (7) Подобно тому как Антонин учредил «фаустининских девочек»,[697] Александр учредил «маммеинских девочек» и «маммеинских мальчиков».

LVIII. (1) Счастливо шли дела и в Мавретании Тингитанской под начальством Фурия Цельза, и в Иллирии под начальством Вария Макрина, родственника Александра, и в Армении под начальством Юния Пальмата[698] – из всех мест ему были доставлены таблички, украшенные лаврами. Они в разное время были прочитаны в сенате и перед народом, а после того как их, наконец, получили из Исаврии, Александру были присвоены все почетные звания.[699] (2) Тем, кто хорошо вел государственные дела, были назначены знаки консульского достоинства с добавлением жреческих должностей и имений тем из них, кто был беден и отягощен годами. (3) Пленников из различных народов он подарил друзьям, если это позволял детский или молодой возраст этих людей. Однако людей, близких к царю и знатных, он назначил в войска – на невысокие должности. (4) Земли, отнятые у врагов, он роздал пограничным начальникам и воинам, с тем, чтобы эти земли принадлежали им лишь в том случае, если и наследники их будут служить в войске, и чтобы земли никогда не переходили в частные руки,[700] он говорил, что воины будут ревностнее нести службу, если будут защищать и свои поля. (5) Кроме того, он дал им скот и рабов, чтобы они могли обрабатывать полученную ими землю и чтобы соседившие с варварскими областями поля не были покинуты из-за недостатка в людях и вследствие старости владельцев – это он считал в высшей степени позорным.

LIX. (1) После этого он жил, окруженный необыкновенной любовью народа и сената. Когда он отправился на войну с германцами,[701] все были уверены в победе, но неохотно отпускали его и провожали на протяжении ста и даже ста пятидесяти миль. (2) Очень тяжко были и для государства и для него самого то, что германцы грабили и опустошали Галлию. (3) В довершение позора этот народ, который, казалось, всегда подчинялся даже ничтожным императорам, теперь угрожал Римскому государству уже после победы над парфянами. (4) Александр шел большими переходами, ведя радостных воинов. Однако, узнав, что и здесь легионы мятежны, он приказал распустить их. (5) Но галлы, народ по своему характеру суровый и непокорный, часто причинявший неприятности императорам, не могли вынести чрезмерной строгости этого человека, которая после Гелиогабала казалась еще большей. (6) Итак, когда он был с небольшим отрядом в Британии,[702] а по утверждению других – в Галлии,[703] в поселке, называвшемся Сицилией, его убили какие-то воины – не по общему решению войска, но как разбойники; это были главным образом воины, которые разбогатели от наград Гелиогабала и не могли терпеть строгого государя. (7) Многие говорят, что его убили подосланные Максимином новобранцы, которые были даны последнему для обучения; многие говорят иначе. (8) Однако верно то, что его убили воины; при этом они говорили много оскорбительного о нем, как о мальчишке, и о его матери, скупой и жадной.

LX. (1) Правил он тринадцать лет и девять дней.[704] Прожил он двадцать девять лет, три месяца и семь дней. (2) Он во всем руководствовался советами матери, вместе с которой он и был убит. (3) Знамения его смерти были следующие. Когда он молился в день своего рождения, окровавленное жертвенное животное убежало и обагрило кровью его белую одежду, в которой он стоял, – ведь он держал себя как простой гражданин и находился среди народа. (4) Огромное старое лавровое дерево во дворце какого-то города, откуда он отправлялся на войну, внезапно рухнуло целиком на землю. (5) Три фиговых дерева – из тех, что приносят так называемые александровские фиги,[705] – внезапно упали перед его палаткой, когда императорская палатка была прикреплена к ним. (6) Когда он проходил, женщина-друидесса крикнула ему по-галльски: «Иди, но не надейся на победу и не верь своим воинам!».[706] (7) Когда он поднялся на трибуну, чтобы говорить речь, и хотел сказать что-нибудь благоприятное, он начал так: «После убийства императора Гелиогабала». (8) Знамение заключалось в том, что, готовясь отправиться на войну, он начал речь к воинам неблагоприятными словами.

LXI. (1) Но ко всему этому он отнесся с полнейшим презрением и, отправившись на войну, был убит в указанном выше месте следующим образом.[707] (2) Он на виду у всех позавтракал, получив солдатскую пищу (ничего другого воины, разбирая палатку, не нашли). (3) В то время как он после еды отдыхал, приблизительно в седьмом часу дня один из германцев, исполнявший обязанности щитоносца, вошел в палатку. Все спали, бодрствовал между тем только император, который и увидел его. (4) Александр спросил у германца: «Что там такое, товарищ? (5) Ты приносишь какую-нибудь весть о врагах?». Тот перепугался и, не надеясь оправдаться в том, что он грубо ворвался в палатку государя, бросился к своим сотоварищам по палатке и поднял их на убийство сурового государя. (6) Те, вооруженные, вбежали в большом числе в палатку, изрубили безоружных и сопротивлявшихся, а самого Александра поразили множеством ударов. (7) Некоторые говорят, что вообще не было сказано никаких слов и только воины кричали: «Выходи, уходи». Так был убит превосходный молодой человек… (8) Но все военное снаряжение, которое потом взял с собой в Германию Максимин, было создано Александром; оно показало свою мощь у армян, осдроенов,[708] парфян и у всех других людей.

LXII. (1) Что Александр относился с презрением к смерти – это доказывает и та неустрашимость, с какой он всегда усмирял воинов, и следующее обстоятельство. (2) Астролог Тразибул[709] был с ним в очень дружественных отношениях. Когда он сказал Александру, что тот обязательно погибнет от варварского меча, Александр сначала обрадовался, так как думал, что его ждет смерть на войне, достойная императора. (3) Затем он стал рассуждать, указывая, что все наиболее выдающиеся люди погибли насильственной смертью; при этом он назвал самого Александра, чью имя он носил, Помпея, Цезаря, Демосфена, Туллия и других замечательных мужей, погибших неспокойной смертью. (4) Он преисполнился такой гордости, что считал себя достойным сравняться с богами, если он погибнет на войне. (5) Однако действительность обманула его, ибо он погиб от варварского меча и от руки варвара-щитоносца – не на войне, а во время войны.

LXIII. (1) Смерть его причинила величайшее огорчение воинам, даже тем, которые были когда-то раскассированы им, и они перебили виновников убийства.[710] (2) Римский народ и весь сенат вместе со всеми провинциалами никогда не испытывали большей грусти и горечи, тем более что грубость и неотесанность его преемника Максимина, как военного человека, к которому вместе с его сыном перешла после Александра императорская власгь, предвещали, по-видимому, неизбежность наступления более тяжелых времен. Сенат причислил Александра к богам.[711] (3) Он был почтен кенотафием в Галлии и великолепнейшей гробницей в Риме.[712] (4) Учреждено было и товарищество жрецов, названных Александровыми.[713] Добавлено было и празднество в память его матери и его самого, которое и поныне весьма набожно справляется в Риме в день его рождения. (5) В качестве причины его убийства иные выставляют то, что мать его хотела из чванства бросить Германскую войну и возвратиться на Восток, и это вызвало гнев со стороны войска. (6) Но это – выдумки почитателей Максимина, которые не хотели, чтобы обнаружилось, что превосходный император убит своим другом вопреки божеским и человеческим законам.

LXIV. (1) До этого времени империя римского народа имела такого государя, который правил более или менее долго. После Александра власть захватывали, вырывая ее друг у друга, многие, и одни из них правили по полгода, другие по году, большинство – два года, самое большее – три года. Так длилось вплоть до тех государей, которые удерживали власть дольше, – я разумею Аврелиана и следующих за ним. (2) Если хватит моей жизни, я опубликую о них все, что стало мне известно.[714] (3) Порицали Александра за то, что он не хотел быть сирийцем, за то, что любил золото, был крайне подозрителен, придумывал много податей, хотел казаться Александром Великим, был чересчур строг по отношению к воинам, проявлял любопытство по отношению к делам частных лиц – все это из области его государственной деятельности. (4) Я знаю, большинство утверждает, будто его провозгласил Цезарем не сенат, а воины; но они совершенно не знают истины – они же говорят, что он не был двоюродным братом Гелиогабала. (5) Пусть они по моему примеру прочитают историков его времени, особенно Ахолия, который описал и походы этого государя.

LXV. (1) Ты неоднократно спрашивал, величайший Константин, что сделало таким государем его, сирийца родом, иноземца, тогда как столько людей, римлян родом, столько людей из других провинций оказалось бесчестными, грязными, жестокими, отвратительными, несправедливыми, развратными. (2) Прежде всего, я могу ответить на основании мнения порядочных людей, что хорошим государем можно быть от природы, которая повсюду является единой матерью. Затем, этот мог стать превосходным под влиянием страха, так как весьма дурной был убит. (3) Но так как твоей милости и благочестию следует сообщать правду, то я изложу то, что я прочитал. (4) Твоему благочестию известно – это ты прочитал у Мария Максима, что в лучшем положении и едва ли не в более безопасном состоянии находится то государство, в котором дурной государь, нежели то, в котором дурные друзья государя, так как недостатки одного дурного могут быть исправлены многими хорошими людьми, но над многими дурными людьми никоим образом не может одержать верх один, как бы он ни был хорош. (5) Это было сказано Гомуллом[715] – самому Траяну, когда последний сказал, что Домициан был очень дурным, но имел хороших друзей и что поэтому больше ненависти вызывал к себе Клавдий, который доверил управление государством в высшей степени порочным вольноотпущенникам: ведь лучше терпеть одного дурного, чем многих.

LXVI. (1) Но чтобы вернуться к делу, – Александр и сам был превосходным человеком… – ведь этого желает только хороший человек – и он следовал советам превосходной матери. (2) Однако и друзья у него были безупречны, достойные уважения, не лукавые, не грабители, не интриганы, не коварные, не склонные ко злу, не враждебные добрым людям, не развратные, не жестокие, не обманывавшие его, не насмешники, не такие, которые старались бы вводить его в заблуждение как глупца, но безупречные, достойные уважения, воздержанные, набожные, любящие своего государя люди, которые и сами над ним не смеялись и не желали, чтобы он служил предметом насмешек для других, люди, которые ничего не продавали, ни в чем не лгали, ничего не выдумывали, никогда не обманывали надежд своего государя, но любили его. (3) К тому же – он не держал евнухов ни в советах, ни среди прислуги, а ведь только эти люди и губят государей, желая, чтобы те жили по обычаям некоторых племен или персидских царей:[716] ведь это они отдаляют государя от народа и друзей, они являются передатчиками и часто сообщают не тот ответ, какой был дан, отгораживают от всех своего государя и принимают все меры к тому, чтобы он ничего не знал. Раз они были куплены и в детстве были рабами, то какие у них могут быть порядочные мысли? (4) Наконец, сам Александр высказывал такое мнение: «Я не позволяю рабам, купленным за деньги, распоряжаться головами префектов, консулов и сенаторов».

LXVII. (1) Я знаю, император Константин, как опасно говорить это перед императором, который находится в подчинении у таких людей, но, к счастью для государства, после того как ты понял,[717] какое зло представляют собой эти негодяи и как они обманывают государя, ты ставишь их так низко, что не позволяешь им носить хламиду и пользуешься ими только для домашних услуг. (2) Замечательно то, что Александр не принимал наедине в Палатинском дворце никого, кроме префекта, именно – Ульпиана, и никому не давал возможности ни давать пустые обещания, торгуя его именем, ни дурно говорить ему о других – в особенности после казни Турина, который часто болтал попусту, изображая его глупцом и безумцем. (3) Кроме того, если Александр находил, что его друзья или родственники – дурные люди, он либо наказывал их, либо, если старинная дружба или родственная связь не позволяли наказывать их, он удалял их от себя, говоря: «Мне дороже все государство, чем они».

LXVIII. (1) Чтобы ты знал, какие лица находились в его совете, я перечислю их: Фабий Сабин, сын замечательного человека Сабина, Катон своего времени; Домиций Ульпиан, чрезвычайно сведущий в праве; Элий Гордиан…императора Гордиана, само дело, человек замечательный; Юлий Павел, чрезвычайно сведущий в праве; Клавдий Венак, блестящий оратор; Катилий Север, его родственник, превосходивший всех своей ученостью; Элий Серениан, превосходивший всех своей праведностью; Квинтилий Марцелл – лучшего человека не знает даже история. (2) При наличии такого количества этих и других подобных им людей,[718] что плохого могло быть задумано или сделано, когда они совместно стремились к добру? (3) Правда, их отстранила кучка дурных людей, которые окружили Александра в первые дни его правления. Однако, благодаря благоразумию молодого человека, дурные люди были частью казнены, частью изгнаны, и одержала верх эта безупречная дружба. (4) Таковы были те, кто сделал сирийца хорошим государем, а дурные друзья были виновниками того, что государи-римляне, заразившись их пороками, являются весьма дурными даже в глазах потомства.



I. (1) Чтобы твоей милости, величайший Константин, не показалось скучным читать об отдельных государях или детях государей в отдельных книгах, я решил ограничить себя и охватить в одном томе жизнь двоих Максиминов, отца и сына. (2) Затем я сохранил тот порядок изложения, который, согласно желанию твоего благочестия, был сохранен Тацием Кириллом,[719] светлейшим мужем, который сделал перевод с греческого на латинский язык. (3) И это я буду соблюдать не в одной этой книге, но и в большей части последующих, исключая жизнеописания великих императоров, деяния которых, более многочисленные и более славные, требуют и более длинного изложения. (4) Максимин старший[720] выдвинулся при императоре Александре,[721] военную же службу он начал при Севере.[722] (5) Он был родом из фракийского поселка, на границе с варварами; варварами же были его отец и мать, из которых первый был из страны готов, а вторая из племени аланов.[723] (6) Говорят, что имя отца было Микка, а матери – Габаба. (7) В первое время эти имена называл сам Максимин, впоследствии же, придя к власти, он приказал скрывать их, чтобы не обнаружилось, что император происходит от обоих родителей-варваров.[724]

II. (1) В раннем детстве он был пастухом, был он также главарем молодежи, устраивал засады против разбойников и охранял своих от их нападений. (2) Первая его военная служба была в коннице. Он выделялся своим огромным ростом; среди всех воинов он славился своей доблестью, отличался мужественной красотой, неукротимым нравом, был суров, высокомерен, презрителен в обращении, но часто проявлял справедливость. (3) Первой причиной его известности при Севере было следующее. (4) В день рождения своего младшего сына Геты Север устроил военные игры, назначив в качестве наград серебряные вещи, то есть браслеты, шейные цепи, пояски. (5) Тут юноша и полуварвар, с трудом говоривший по-латыни, почти что на фракийском языке при всех просит императора дать ему разрешение состязаться с теми, кто занимал на военной службе не последнее место. (6) Удивленный его большим ростом. Север, чтобы не нарушать военной дисциплины, поставил его на первый раз против лагерных служителей, но выбрал из них самых храбрых. (7) Максимин без передышки победил шестнадцать лагерных служителей, он получил шестнадцать незначительных невоенных наград, и было приказано записать его на военную службу.

III. (1) Случилось, что на третий день после этого Север выехал в поле и увидел, как Максимин по-варварски резвится среди толпы; он тотчас же приказал трибуну призвать его к порядку и научить правилам римской дисциплины. (2) Тогда Максимин, поняв, что император говорит о нем, как варвар возмечтал, что он уже известен государю и отмечен им среди множества; он подошел к ногам императора, ехавшего верхом. (3) Тут Север, желая узнать, насколько тот вынослив в беге, пустил коня, делая много поворотов. Когда престарелый император уже утомился, а Максимин, не останавливаясь, пробежал большое расстояние, Север сказал ему: «Ну что, фракиец, хочешь еще побороться после бега?». Тогда Максимин ответил: «Сколько угодно, император». (4) После этого Север сошел с коня и велел померяться силой с Максимином самым бодрым и сильным воинам. (5) Тут Максимин, как обычно, без передышки победил семерых самых сильных и – единственный из всех – кроме награды серебром получил в подарок от Севера золотую шейную цепь; ему было приказано всегда стоять во дворце среди личной охраны государя. (6) С этого времени он и стал заметным, славным среди воинов; трибуны его любили, соратники смотрели с подозрением, он мог добиться от императора всего, чего хотел. Север помогал ему даже получать военные чины, хотя он и был совсем юным. Он выделялся среди всех своим высоким ростом, крупным телосложением, красотой, огромными глазами и белым цветом кожи.

IV. (1) Известно, что он часто выпивал за день капитолийскую амфору[725] вина и съедал по сорока фунтов мяса, а по словам Корда[726] – даже по шестьдесят. (2) Он всегда воздерживался от овощей и почти всегда – от холодной воды, если только его не одолевала жажда. (3) Он часто собирал свой пот и сливал его в чаши или в маленький сосуд и затем показывал два или три секстария этого пота. (4) При Антонине Каракалле он в течение долгого времени нес службу центуриона и часто исполнял другие военные обязанности. В правление Макрина, которого он сильно ненавидел за то, что тот убил сына[727] его императора, он ушел с военной службы, приобрел себе земельные владения во Фракии, в том поселке, откуда он был родом, и все время поддерживал сношения с гетами. Геты особенно любили его, словно своего соплеменника. (5) Аланы, приходившие к берегу реки,[728] признавали его своим другом и обменивались с ним дарами. (6) Но после того как Макрин был убит вместе со своим сыном, Максимин, узнав о том, что Гелиогабал – как сын Антонина – стал императором, пришел к нему, уже будучи в зрелом возрасте, и просил его относиться к нему так же, как относился его дед Север.[729] Однако при этом грязном человеке Максимин не мог иметь никакого значения. (7) Говорят, что Гелиогабал, шутя с ним самым непристойным образом, спросил его: «Говорят, Максимин, что в былое время ты одолевал и шестнадцать, и двадцать, и тридцать воинов. А можешь ли ты тридцать раз закончить с женщиной?». (8) Тогда тот, увидев, что беспутный император начинает вести такие речи, оставил военную службу. (9) Однако друзья Гелиогабала удержали Максимина, боясь, что к бесславию Гелиогабала не добавилось еще и то, что он удалил из своего войска храбрейшего человека своего времени, которого одни называли Геркулесом, другие – Ахиллом, третьи – Гектором, а иные – Аяксом.

V. (1) Во время правления этого в высшей степени грязного человека он только носил почетное звание трибуна, но никогда не подходил к его руке, никогда не приветствовал его. В течение всех этих трех лет он разъезжал в разные стороны; (2) то он был занят своими полями, то отдыхом, то лечил притворные болезни. (3) Узнав – после убийства Гелиогабала,[730] – что государем объявлен Александр, он немедленно поспешил в Рим. (4) Александр принял его с поразительной радостью, поразительными приветствиями и произнес такие слова в сенате: «Отцы сенаторы, Максимин, трибун, которому я добавил широкую пурпурную полосу,[731] пришел ко мне, – тот самый Максимин, который в правление того грязного чудовища не мог нести военной службы, который при божественном отце моем Севере был в большом почете, о чем вы знаете понаслышке». (5) Он немедленно поставил Максимина трибуном четвертого легиона, который он сам составил из новобранцев,[732] и превознес его в таких словах: (6) «Я не вверил тебе, мой дражайший и любезнейший Максимин, старых воинов потому, что боялся, что ты не будешь в состоянии исправить их пороки, выросшие при других начальниках. (7) Ты получаешь новобранцев, научи их военному делу в духе твоих нравов, твоей доблести, твоего трудолюбия, чтобы ты один создал мне много Максиминов, желанных для государства».

VI. (1) Итак, получив легион, он немедленно начал обучать его. (2) Каждый пятый день он приказывал воинам заниматься бегом и производить подобие военных действий; их мечи, копья, панцири, шлемы, щиты, туники и все их оружие он ежедневно осматривал, (3) сам проверял даже их обувь, вообще являлся как бы отцом для воинов. (4) Некоторые трибуны упрекали его, говоря: «Зачем ты столько трудишься, занимая уже такое положение, что мог бы получить звание военного начальника». Он, говорят, ответил: «Чем выше я буду, тем больше буду трудиться». (5) Он сам занимался с воинами борьбой и валил на землю по пяти, шести, семи и даже по пятнадцати человек. (6) Все завидовали ему, и какой-то заносчивый трибун огромного роста, известный своей доблестью и потому самонадеянный, сказал ему: «Не великое дело, если ты, будучи трибуном, побеждаешь своих воинов». Тогда Максимин спросил его: «Хочешь, померяемся силой?». (7) Когда противник выразил свое согласие и пошел на него, Максимин ударил его ладонью в грудь и повалил на спину, а потом сказал: «Дайте другого, но уже настоящего трибуна». (8) Кроме того, как передает Корд, он был такого высокого роста, что на один дюйм превышал восемь футов,[733] а его большой палец был так велик, что он носил на нем как кольцо браслет с правой руки своей жены.[734] (9) Едва ли не у всего народа на устах рассказы о том, что он мог руками притянуть к себе телегу, что нагруженную дорожную повозку он вез один; ударяя коня кулаком, он выбивал ему зубы, ударяя его ногой – ломал ему голени; туфовые камни он растирал в порошок, раскалывал молодые деревья.[735] Словом, одни называли его Милоном Кротонским,[736] другие – Геркулесом, а иные – Антеем.[737]

VII. (1) Человека, отличавшегося всеми этими качествами, Александр, ценитель великих заслуг, на свою гибель поставил во главе всего войска[738] к радости всех, особенно трибунов, военных начальников и воинов. (2) Наконец, Максимин подчинил своей военной дисциплине все его войско, пребывавшее в правление Гелиогабала по большей части в состоянии оцепенения. (3) Это обстоятельство имело, как мы сказали, для Александра, который был превосходным императором, но в таком возрасте, что он сразу же мог вызвать к себе пренебрежительное отношение, – самые тяжкие последствия. (4) Когда Александр находился в Галлии и стал лагерем неподалеку от какого-то города,[739] он был неожиданно убит, в то время как он пытался бежать к матери, воинами, подосланными, по словам одних, самим Максимином, а по словам других – трибунами-варварами; Максимин был уже раньше провозглашен императором.[740] (5) Причиной убийства Александра одни называют одно, другие – другое. Некоторые говорят, что Маммея советовала своему сыну прекратить войну в Германии и отправиться на Восток и поэтому среди воинов вспыхнул мятеж. (6) Некоторые же говорят, что Александр был слишком строг[741] и хотел раскассировать легионы в Галлии, как он это сделал на Востоке.[742]

VIII. (1) После убийства Александра войско впервые провозгласило Августом[743] – в лице Максимина – человека из военных кругов, еще не сенатора, без постановления сената. Его сын был дан ему в соправители,[744] о нем мы вскоре расскажем то немногое, что нам известно. (2) Максимин действовал всегда очень хитро и не только управлял своими воинами в силу своей доблести, но и внушал им величайшую любовь к себе путем раздачи наград и предоставления выгод. (3) Никогда ни у кого он не отнимал пайка. (4) Он никогда не позволял находившимся в его войске воинам заниматься, как это часто бывает, плотничьим или каким-либо другим ремеслом, единственным упражнением для его легионов были неоднократно устраивавшиеся им охоты. (5) Но, обладая такими достоинствами, он в то же время, был так жесток, что одни называли его Циклопом, другие – Бузиридом,[745] иные – Скироном,[746] некоторые – Фаларидом,[747] а многие – Тифоном или Гигантом.[748] (6) Сенат так боялся его, что официально и частным образом давались обеты, давали их и женщины с детьми, чтобы он никогда не увидел города Рима. (7) Ведь они слыхали, что одних он распинал на кресте, других заключал в тела только что убитых животных, иных бросал на растерзание диким зверям и засекал розгами – и все это, не обращая внимания на положение человека: казалось, он хотел, чтобы везде царила военная дисциплина. Сообразуясь с последней, он хотел исправлять также и гражданские порядки, (8) а это не подходит для государя, который хочет, чтобы его любили. Он был убежден в том, что власть нельзя удержать иначе, как жестокостью. (9) Вместе с тем он опасался, как бы вследствие его низкого, варварского происхождения его не стала презирать знать. (10) Кроме того, он помнил, как презрительно обращались с ним в Риме рабы знатных лиц, а прокураторы и не смотрели на него. (11) Как это бывает при глупых предрассудках, он ожидал с их стороны такого же отношения к себе и после того, как он стал императором. Столь сильно бывает в душе сознание своего неблагородства!

IX. (1) Для того чтобы скрыть незнатность своего происхождения, он уничтожил всех, кто знал о его роде, даже некоторых друзей, которые из жалости к его бедности многое ему дарили. (2) И не было на земле более жестокого зверя, который в такой степени во всем полагался только на свои силы, как будто его самого нельзя было убить. (3) Наконец, – ввиду того, что он считал себя чуть ли не бессмертным, вследствие крупных размеров своего тела и великой доблести, какой-то мим, говорят, произнес в театре в его присутствии греческие стихи, смысл которых по-латыни – следующий.[749] (4) «И кто не может быть убит одним, того убивают многие. Огромен слон, но убивают и его; могуч лев, но убивают и его; могуч тигр, но убивают и его. Остерегайся многих, если не боишься одиночек». И это было уже сказано в присутствии самого императора. (5) Но когда последний стал спрашивать друзей, что такое сказал этот мимический шут, ему было сказано, что он распевает старинные стихи, написанные против суровых людей, и Максимин, как фракиец и варвар, поверил этому. (6) Он не терпел около себя ни одного знатного человека и вообще властвовал по образцу Спартака или Афиниона.[750] (7) Кроме того, он погубил тем или иным способом всех слуг Александра. (8) Он враждебно относился ко всем его распоряжениям. И, относясь с подозрением ко всем его друзьям и слугам, он становился все более и более жестоким.

X. (1) Хотя нравы его были таковы, что он жил по образу диких зверей, но он стал еще более суровым и лютым после направленной против него интриги некоего консуляра Магна,[751] который вошел в соглашение со многими воинами и центурионами с целью убить его, желая сам получить императорскую власть. (2) Интрига была следующая: было решено – когда Максимин, наведя мост, захочет двинуться против германцев, его противники перейдут вместе с ним, затем мост будет разведен, и Максимин, окруженный в варварской стране, будет убит,[752] Магн же захватит императорскую власть. (3) Ведь став императором, Максимин сразу начал вести все войны и притом как человек опытный в военном деле, с большой храбростью, желая сохранить составившееся о нем мнение и на глазах у всех превзойти славу Александра, которого он убил. (4) Поэтому, будучи императором, он ежедневно руководил упражнениями воинов, сам также вооруженный, показывая войску много приемов рукой и телодвижениями. (5) И вообще говорят, что всю эту интригу выдумал сам Максимин, чтобы иметь возможность больше проявить свою жестокость. (6) Наконец, он без суда, без обвинения, без доносов, без защитника погубил всех их, отнял у всех имущество и, убив более четырех тысяч человек, все-таки не мог насытиться.

XI. (1) При нем же было и выступление осдроенских стрелков, отпавших от Максимина, так как они любили Александра и тосковали о нем; он, как им было известно, был убит Максимином, и никто не мог разубедить их в этом. (2) Словом, они сами объявили своим вождем и императором одного из своей среды – Тита,[753] которого Максимин уже уволил с военной службы. (3) Они надели на него порфиру, украсили знаками царской власти, окружили его, словно его воины, – все это, впрочем, против его воли. (4) Но он был убит во время сна в своем доме одним из своих друзей по имени Македоний, который был огорчен тем, что ему предпочли Тита; он предал его Максимину и принес его голову императору: (5) Максимин сначала поблагодарил его, но впоследствии возненавидел его как предателя и убил. (6) Вследствие всего этого Максимин становился с каждым днем все более лютым, подобно диким зверям, которые от ран приходят в большую ярость. (7) После этого он перешел в Германию[754] со всем войском, с маврами, осдроенами, парфянами и со всеми, кого вел с собой на войну Александр. (8) Он вел с собой восточные вспомогательные отряды главным образом потому, что против германцев наиболее пригодными оказываются легковооруженные стрелки. (9) У Александра было достойное удивления военное снаряжение, к которому, говорят, Максимин многое добавил.

XII. (1) Итак, вступив в зарейнскую Германию, он сжег на протяжении тридцати или сорока миль варварской земли поселки, угнал стада, забрал добычу, перебил множество варваров, повел назад воинов богатыми, взял в плен несчетное количество людей, и если бы германцы не бежали с равнин в болота и леса, он подчинил бы всю Германию римской власти. (2) Тут он много действовал и собственными руками; попав в болото, он был окружен германцами, если бы свои не освободили его в то время, как он завяз в болоте вместе со своим конем. (3) Его варварское безрассудство доходило до того, что он считал обязательным для императора действовать всегда своей собственной рукой. (4) Словом, он дал в болоте как бы морское сражение и перебил здесь очень много народа. (5) Победив Германию, он послал в Рим сенату и народу написанные под его диктовку письма такого содержания:[755] (6) «Мы не умеем, отцы сенаторы, говорить столько же, сколько мы сделали. Приблизительно на протяжении сорока или пятидесяти миль мы сожгли германские поселки, угнали стада, захватили пленных, убили вооруженных, сражались в болоте. Мы дошли бы до лесов, если бы глубина болот не помешала нам перейти их». (7) Элий Корд говорит, что это обращение составил он сам. (8) Это вполне вероятно: в самом деле, есть ли в нем что-нибудь, чего не мог бы сказать воин-варвар. (9) В таком же смысле, но с большим уважением он написал народу, так как он ненавидел сенат, который, как он думал, относился к нему с большим презрением. (10) Кроме того, он приказал нарисовать картины с изображением того, как велась война, и выставить их перед курией, чтобы живопись говорила о его подвигах. (11) Эти картины после его смерти сенат велел убрать и сжечь.[756]

XIII. (1) При нем было множество других войн, из которых он всегда возвращался первым победителем, с огромной добычей и пленными. (2) Имеется его обращение, посланное им в сенат. Вот его копия: «В короткий срок, отцы сенаторы, я провел столько войн, сколько ни один из прежних императоров. Я доставил в римскую землю столько добычи, сколько нельзя было даже надеяться получить. Я привел столько пленных, что для них едва хватило римской земли». Остальная часть обращения не относится к этим событиям. (3) Усмирив Германию, он прибыл в Сирмий,[757] готовясь идти войной на сарматов и мечтая в душе подчинить римской власти все северные страны вплоть до Океана,[758] (4) и он сделал бы это, если бы прожил дольше, как говорит греческий писатель Геродиан, который, насколько мы можем понять, из ненависти к Александру очень благожелательно относился к Максимину. (5) Однако римляне не могли выносить его жестокость. Он привлекал к себе доносчиков, подсылал обвинителей, выдумывал преступления, убивал невинных, осуждал всех, кто только ни являлся на суд к нему, превращал богатейших людей в бедняков, добывал себе деньги только тем, что делал несчастными других, без всякой вины погубил многих консуляров и военачальников: некоторых он сажал в порожние повозки, других держал под стражей, в сущности – он не пропускал ни одного повода проявить свою жестокость.[759] Поэтому римляне задумали отложиться от него. (6) Однако не только римляне, – но – ввиду свирепости, которую он проявил и по отношению к воинам, – и находившееся в Африке войско,[760] подняв внезапно крупнейший мятеж, провозгласили императором старого Гордиана,[761] мужа весьма почтенного, который был там в звании проконсула. Последовательность событий во время этого выступления была следующая.[762]

XIV. (1) Был в Ливии[763] прокуратор императорского казначейства, который, радея об интересах Максимина, грабил всех. Он был убит деревенским населением при участии некоторых воинов, которые прогнали тех, кто из уважения к Максимину защищал этого счетного чиновника.[764] (2) Когда виновники убийства увидали, что им придется прибегнуть к более сильным средствам, они облекли в порфиру проконсула Гордиана, мужа, как мы сказали, почтенного, в преклонных годах, украшенного всеми видами доблести, посланного в Африку Александром согласно сенатскому постановлению. Наступая на него с обнаженными мечами и всякого рода оружием, они облекли его в порфиру и заставили принять императорскую власть, несмотря на то что он с криком отказывался и падал на землю. (3) И сначала Гордиан принял порфиру неохотно, но потом, видя, что все это дело не пройдет безнаказанно ни для его сына, ни для всей его семьи, он уже без возражений взял на себя императорскую власть, и все жители Африки провозгласили его Августом вместе с его сыном в городе Тисдре.[765] (4) Оттуда он поспешно прибыл в Карфаген с царской пышностью, с телохранителями, с ликторскими связками, увитыми лавром; отсюда он направил сенату в Рим письмо, которое там – вследствие ненависти к Максимину – было принято с радостью, причем был убит начальник преторианских воинов Виталиан.[766] (5) Сенат также провозгласил Гордиана старого и Гордиана молодого Августами.

XV. (1) После этого были перебиты все доносчики, все обвинители, все друзья Максимина. Убит был и префект Рима Сабин, заколотый в толпе народа.[767] (2) После всех этих событий сенат, еще больше опасаясь Максимина, открыто и свободно объявляет Максимина и его сына врагами. (3) Затем сенат рассылает письма во все провинции, чтобы те пришли на помощь ради общего спасения и свободы; все послушались этих писем. (4) Словом, везде друзья, администраторы, военные начальники, трибуны и воины Максимина были перебиты. (5) Немногие города сохранили верность общественному врагу; предав тех, кто был послан к ним, они через доносчиков быстро сообщили обо всем Максимину. (6) Вот копия письма сената: «Римский сенат и народ, которых государи Гордианы начали освобождать от жуткого чудовища, желают проконсулам, наместникам, легатам, военным начальникам, трибунам, должностным лицам, отдельным городским общинам, муниципиям, городкам, поселкам и укреплениям благоденствия, которое они сами теперь начинают вновь приобретать. (7) Благодаря покровительству богов мы удостоились получить в государи проконсула Гордиана, безупречнейшего мужа и почтеннейшего сенатора; мы провозгласили Августом не только его самого, но также – в помощь ему по управлению государством – его сына Гордиана, благородного молодого человека. (8) Ваше дело теперь – действовать в согласии с нами для того, чтобы осуществить спасение государства, защитить себя от преступлений и преследовать это чудовище и его друзей, где бы они ни находились. (9) Мы даже объявили Максимина и его сына врагами.»

XVI. (1) Вот копия постановления сената: «Когда собрались в храме Кастора[768] за пять дней до июльских календ,[769] консул Юний Силан[770] прочитал полученное из Африки от императора, отца отечества, проконсула Гордиана, письмо: (2) «Отцы сенаторы, – молодежь, которой поручена защита Африки, против моего желания призвала меня к власти. Но я добровольно подчиняюсь необходимости, учитывая в то же время и вашу волю. Ваше дело – вынести постановление, какое вам угодно. До суждения сената я буду в состоянии нерешительности и сомнения». (3) После прочтения письма в сенате сразу же раздались возгласы: «Гордиан Август, да хранят тебя боги! Повелевай счастливо! Повелевай благополучно! Ты освободил нас! Благодаря тебе спасено государство! Все мы благодарим тебя!». (4) Консул поставил вопрос: «Отцы сенаторы, что вы решаете относительно Максиминов?». Последовал ответ: «Враги, враги! Кто убьет их, заслужит награду!». (5) Опять консул сказал: «Какое решение угодно вам принять относительно друзей Максимина?». Раздались возгласы: «Враги, враги! Кто убьет их, заслужит награду!». (6) Опять раздались возгласы: «Врага сената распять на кресте! Врага сената убить, где бы он ни был! Врагов сената сжечь живыми! Гордианы Августы, да хранят вас боги! Будьте оба счастливы! Повелевайте оба счастливо! (7) Внука Гордиана[771] мы назначаем претором! Внуку Гордиана мы обещаем консульство! Пусть внук Гордиана называется Цезарем! Пусть третий Гордиан получит преторство!».

XVII. (1) Получив это постановление сената, Максимин, человек по природе дикий, пришел в такую ярость, что его скорее можно было принять за зверя, нежели за человека. (2) Он бросался на стены, иногда ложился на землю, испускал беспорядочные крики, хватался за меч, как будто мог им перебить весь сенат, рвал царскую одежду, некоторым наносил побои и, по сообщениям некоторых, выколол бы глаза своему юному сыну, если бы тот не скрылся. (3) Причина его гнева против сына была следующая: как только Максимин стал императором, он приказал сыну отправиться в Рим, а тот из чрезмерной любви к отцу не исполнил этого приказа: Максимин думал, что, будь его сын в Риме, сенат ни на что бы не осмелился. (4) Пылавшего гневом Максимина друзья увели в спальню (5) Не будучи в силах сдерживать свое бешенство, он, говорят, чтобы забыться, в первый день напился до того, что перестал понимать то, что произошло. (6) На следующий день, пригласив друзей, которые не могли уже видеть его, но молчали и в душе одобряли действия сената, он устроил совещание по вопросу о том, что следует предпринять. (7) С совещания он отправился на сходку; на этой сходке он много говорил против африканцев, много – против Гордиана, еще больше – против сената и призывал воинов отомстить за общие обиды.

XVIII. (1) Речь его на сходке была чисто военная. Вот какой она была:[772] «Соратники, мы сообщаем вам о деле, хорошо вам известном: африканцы нарушили долг верности; в самом деле, когда они его соблюдали?[773] Гордиан, слабый старик, уже близкий к смерти, принял императорскую власть. (2) А безупречные отцы сенаторы, те самые, которые убили и Ромула,[774] и Цезаря, объявили меня врагом, хотя я сражался за них и побеждал для них, – и не только меня, но и вас, и всех, кто заодно со мной, а Гордианов, отца и сына, они назвали Августами. (3) Итак, если вы – мужи, если есть у вас силы, пойдем против сената и африканцев; всем их достоянием будете владеть вы». (4) Раздав жалование, притом в огромном размере, он направился с войском к Риму.

XIX. (1) Что же касается Гордиана, то прежде всего в Африке против него поднялся некий Капелиан,[775] начальник мавретанцев, смещенный с должности Гордианом. (2) Когда Гордиан послал против него своего молодого сына, то в ожесточенной битве сын его был убит; сам Гордиан окончил жизнь, удавившись в петле, – он знал, что у Максимина много сил, а у африканцев сил нет, но зато много вероломства. (3) Тогда Капелиан, победив от имени Максимина, истребил в Африке всех сторонников Гордиана, конфисковал их имущество, никого не щадя, так что вообще казалось, что он делает все это в духе Максимина. (4) Словом, он разорил города, разграбил святилища, разделил между воинами сделанные богам приношения, избивал в городах и простой народ, и первых лиц. (5) Кроме того, он старался завоевать расположение воинов, заранее подготовляя себе путь к императорской власти на тот случай, если бы Максимин погиб.

XX. (1) Когда это стало известно в Риме, сенат, опасаясь природной, а теперь уже и неизбежной жестокости Максимина, избрал после смерти обоих Гордианов императором Максима, бывшего префекта Рима, который отличился, занимая много высоких должностей, человека родом не знатного, но прославившегося своими доблестными деяниями, и Клодия Бальбина, известного своим изнеженным нравом. (2) Народ провозгласил их Августами,[776] а воины и тот же народ назвали Цезарем маленького внука Гордиана. (3) Таким образом, государство попыталось опереться против Максимина на трех императоров. (4) Из них Максим был в смысле образа жизни – более воздержан, в смысле осторожности – более осмотрителен, в смысле доблести – более стоек. (5) Словом, сенат и Бальбин доверили ему ведение войны против Максимина. (6) После отправления Максима на войну против Максимина Бальбин оказался в большом затруднении в Риме вследствие внутренних войн и мятежей в городе, особенно когда…. были убиты народом по наущению Галликана и Мецената. Но эти люди из народа были растерзаны преторианцами, а Бальбин был не в силах справиться с этими мятежами. Большая часть города была при этом сожжена. (7) Услышав о смерти Гордиана и его сына в связи с победой Капелиана, Максимин почувствовал себя как бы возрожденным императором. (8) Однако, когда до него дошло второе постановление сената, в силу которого Максим, Бальбин и Гордиан были провозглашены императорами, он понял, что ненависть сената к нему неизменна и что он, по общему мнению, действительно является врагом.

XXI. (1) Он решительно двинулся на Италию. Узнав, что против него послан Максим, он, придя в еще большую ярость, в боевом порядке подошел к Гемоне. (2) Но общий замысел провинциалов состоял в том, чтобы, уничтожив все то, что могло служить для пропитания, укрываться внутри городов и морить голодом Максимина с его войском. (3) Наконец, когда он, расположившись лагерем в поле, не нашел никакого продовольствия, его собственное войско воспылало враждой к нему за то, что оно страдает от голода в Италии, где оно надеялось восстановить свои силы после перехода через Альпы; сначала оно роптало, а затем начало даже высказываться свободно. (4) Когда Максимин пожелал наказывать за это, войско сильно вознегодовало, но молча подавило на время свою ненависть: в подходящий момент оно сразу проявило ее. (5) Очень многие говорят, что самое Гемону Максимин нашел пустой и покинутой, глупо радуясь тому, что будто бы целый город отступил перед ним. (6) После этого он подошел к Аквилее, которая, поставив против него по стенам вооруженных людей, закрыла ворота. Под руководством консуляров Менофила и Криспина была организована оборона.

XXII. (1) Во время тщетной осады Аквилеи Максимин направил в этот город послов. Народ готов был согласиться с ними, но Менофил и его сотоварищ воспротивились, говоря, что и бог Белен[777] дал через гарусника ответ, что Максимину суждено быть побежденным. (2) Вследствие этого воины Максимина, говорят, хвастались впоследствии, что против них сражался Аполлон и что это была победа богов, а не Максима или сената. (3) По словам некоторых, они выдумали это, так как им было стыдно, что они, вооруженные, были таким образом побеждены почти невооруженными людьми. (4) Итак, Максимин, наведя мост на бочках, перешел реку и начал осаждать Аквилею, став вплотную под ее стенами. (5) Начался сильный штурм и решительный бой, причем граждане защищались от воинов серой, огнем и другими подобного рода средствами; некоторые из воинов бросали оружие, на других горела одежда, у иных вытекли глаза, разрушались также военные машины. (6) Среди всего этого Максимин со своим юным сыном, которого он провозгласил Цезарем, обходил вокруг стен на таком расстоянии, чтобы чувствовать себя в достаточной безопасности от бросавшихся копий, и обращался с просьбами то к своим, то к горожанам. (7) Однако это нисколько не помогало. Осыпали бранью и его – за его жестокость, и его сына, который был замечательно красив.

XXIII. (1) Думая, что война затягивается вследствие бездеятельности его сторонников, Максимин казнил своих военачальников в такое время, когда отнюдь не следовало прибегать к этому. Этим он возбудил против себя еще больший гнев со стороны своих воинов. (2) К этому присоединился еще недостаток в продовольствии, так как сенат отправил письма во все провинции и ко всем стражам гаваней, чтобы никакое продовольствие не попадало в руки Максимина. (3) Кроме того, он разослал по всем городам бывших преторов и квесторов для устройства охраны во всех местах и защиты всего от Максимина. (4) Наконец, осаждавший сам стал испытывать бедствия, какие обычно испытывает осажденный. (5) Среди всего этого приходили известия о том, что весь мир объединился в ненависти к Максимину. (6) Напуганные этим воины, чьи близкие находились на Альбанской горе, как-то в полдень, во время передышки от боев, убили Максимина и его сына, лежавших в палатке, а затем, насадив их головы на пики, показали их аквилейцам. (7) В соседнем городе были немедленно опрокинуты статуи и изображения Максимина, его префект претория был убит вместе с наиболее известными его друзьями. Головы их были даже посланы в Рим.

XXIV. (1) Таков был конец Максиминов, заслуженный жестоким отцом, но не заслуженный добрым сыном. Смерть их вызвала огромную радость у провинциалов, тяжкую печаль у варваров. (2) После убийства общественных врагов горожане приняли к себе просивших их об этом воинов, но с тем условием, чтобы они прежде всего совершили поклонение перед изображениями Максима, Бальбина и Гордиана, причем все говорили, что первые Гордианы были причислены к богам.[778] (3) После этого из Аквилеи было за деньги послано в лагерь, который стадал от голода, огромное количество провианта, и на следующий день, когда воины подкрепили свои силы, они пошли на сходку, и все присягнули Максиму и Бальбину, называя при этом первых Гордианов божественными. (4) Трудно выразить, сколь велико было веселье, когда через всю Италию несли в Рим голову Максимина и все выбегали навстречу, чтобы принять участие в общей радости. (5) Максим же, которого многие называли Пупиеном,[779] в Равенне готовился к войне, командуя вспомогательными войсками из германцев. Узнав о том, что войско перешло на его сторону и на сторону его сотоварищей, а Максимины убиты, (6), он, немедленно распустив вспомогательные войска из германцев, которые были у него приготовлены против врага, отправил в Рим украшенные лавром письма, принесшие в город огромную радость, так что все стали возносить благодарственные моления перед жертвенниками в храмах, часовнях и священных местах. (7) Бальбин, человек по природе робкий, трепетавший при одном имени Максимина, заклал гекатомбу и приказал совершать по всем городам моления с такими же жертвоприношениями. (8) Затем Максим прибыл в Рим, вступил в сенат и, после того как ему была выражена благодарность, произнес речь на сходке, а оттуда удалился вместе с Бальбином и Гордианом – как победители – в Палатинский дворец.

XXV. (1) Важно знать, каково было сенатское постановление и каков был в городе тот день, когда пришло известие о гибели Максимина. (2) Прежде всего, человек, посланный из-под Аквилеи в Рим, мчался, меняя лошадей, с такой стремительностью, что прибыл в Рим на четвертый день после того, как оставил Максима в Равенне. (3) Случилось так, что в этот день давались игры, в то время как Бальбин и Гордиан сидели в театре, туда неожиданно вошел вестник и, прежде чем успели что-либо объявить, весь народ воскликнул: «Максимин убит!». (4) Таким образом, весть была предвосхищена, и присутствовавшие императоры выразили общую радость кивками и тем, что сами присоединились к ней. (5) Зрелище было прервано, и все тотчас же поспешили к своим святыням, а затем знатные устремились в сенат, а народ – на сходку.

XXVI. (1) Сенатское постановление было следующее: после того как Бальбин Август прочитал в сенате письмо, в сенате раздались возгласы: (2) «Врагов сената, врагов римского народа преследуют боги! Юпитер всеблагой, тебе благодарность! Чтимый Аполлон, тебе благодарность! Максим Август, тебе благодарность! Бальбин Август, тебе благодарность! Божественным Гордианам мы назначаем храмы! (3) Имя Максимина, еще раньше стертое с памятников, теперь следует стереть в наших душах! Голову общественного врага бросить в проточную воду! Пусть никто не хоронит его тело! Кто грозил смертью сенату, сам убит, как он того и заслуживал! Кто грозил оковами сенату, сам, как и следовало, погублен! (4) Святейшие императоры, мы благодарим вас! Максим, Бальбин, Гордиан, да хранят вас боги! Мы все жаждем видеть вас победителями врагов! Мы все жаждем присутствия Максима! Бальбин Август, да хранят тебя боги! Украсьте предстоящий год своим консульством! Пусть Максимина сменит Гордиан!». (5) Затем Куспидий Целерин, у которого спросили его мнение, держал такую речь: «Отцы сенаторы, после того как стерто имя Максиминов и Гордианы провозглашены божественными, мы назначаем в честь этой победы нашим государям Максиму, Бальбину и Гордиану статуи со слонами, назначаем триумфальные колесницы, назначаем конные статуи, назначаем трофеи». (6) После этого сенат был распущен и были назначены благодарственные моления по всему городу. (7) Государи-победители удалились в Палатинский дворец. Об их жизни мы будем говорить в порядке очереди в другой книге.





XXVII (1). (1) О его происхождении сказано выше. Он отличался такой красотой, что его везде любили похотливые женщины, а некоторые жаждали даже зачать от него. (2) Он мог, по-видимому, достигнуть такого роста, «что догнал бы отца, если бы не погиб на двадцать первом году жизни, в самом расцвете юности, или, по словам некоторых, на восемнадцатом. Греческую и латинскую литературу он изучил превосходно. (3) Он обучался у греческого учителя грамоты Фабилла,[780] от которого сохранилось много греческих эпиграмм, главным образом на изображениях этого мальчика. (4) Описывая мальчика, он перевел греческими стихами следующие латинские стихи Вергилия:[781]

Так же средь звездных огней увлажненный водой Океана

Блещет в Ночи Люцифер, больше всех любимый Венерой,

Юноша был таковым, сияющий именем отчим.

(5) Обучался он у латинского грамматика Филемона,[782] у законоведа Модестина,[783] у оратора Тициана, сына Тициана[784] старшего, написавшего прекрасные книги о провинциях и названного обезьяной своего времени, так как он мог прекрасно подражать всему. У него был и славившийся в свое время греческий ритор Евгамий.[785] (6) За Максимина была помолвлена Юния Фадилла, правнучка Антонина; впоследствии ее получил в жены Токсоций, сенатор из той же фамилии, который погиб после своего преторства и от которого также остались поэтические произведения.[786] (7) У нее остались полученные ею при помолвке царские подарки, которые, по словам Юния Корда (а он любит перечислять такие вещи), говорят, были следующие: (8) шнур с девятью белыми жемчужинами, головная сетка с одиннадцатью изумрудами, браслет для правой руки с украшением из четырех гиацинтов, не считая раззолоченных царских одежд и прочих украшений, которые дарятся при помолвках.

XXVIII (II). (1) Сам юноша Максимин отличался совершенно невыносимым высокомерием: даже в тех случаях, когда его отец, человек очень суровый, поднимался навстречу большинству высокопоставленных лиц, он продолжал сидеть. (2) Он вел веселый образ жизни, был воздержан по части вина, жаден до еды, особенно до дичины – он ел только кабанье мясо, уток, журавлей и все то, что ловится на охоте. (3) Из-за его исключительной красоты друзья Максима, Бальбина и Гордиана, особенно сенаторы, распускали про него позорящие слухи – они не хотели, чтобы этот словно спустившийся с небес прекрасный образ оставался незапятнанным. (4) В то время как он вместе с отцом ходил вокруг стен Аквилеи, предлагая городу сдаться, ему только и бросали обвинения в грязном разврате, от которого он был далек в своей жизни. (5) Одевался он с такой тщательностью, что ни одна женщина не могла превзойти его в щегольстве. (6) По отношению к друзьям отца он проявлял необыкновенную предупредительность, но это касалось только подарков и щедрот. (7) При приветствиях он держал себя очень высокомерно: он протягивал руку и позволял целовать себе колени, а иногда и ноги, чего никогда не разрешал старший Максимин, который говорил: «Да не допустят боги, чтобы кто-либо из свободнорожденных запечатлел поцелуй на моих коленах (на моих ногах))». (8) И так как мы возвращаемся к старшему Максимину, то не следует обойти молчанием одну забавную подробность. Так как Максимин, как мы сказали, был почти восьми с половиной футов ростом, то его обувь, то есть царские башмаки, кто-то поставил в роще, находящейся между Аквилеей и Арцией; они, как стало известно, на целый фут превосходили обычный размер человеческой ступни. (9) Отсюда и пошло ходячее выражение, когда о высоких и несуразных людях говорилось: «полусапог Максимина». (10) Я привел это здесь для того, чтобы никто из тех, кто читал Корда, не подумал, будто я пропустил какую-нибудь относящуюся к делу подробность. Но вернусь к рассказу о сыне.

XXIX (III). (1) Об этом юноше Александр Аврелий, желая выдать за него замуж свою сестру Теоклию, пишет своей матери Маммее в таких выражениях: (2) «Матушка, если бы в Максимине старшем, нашем полководце, и притом превосходном, не было чего-то варварского, я выдал бы за Максимина младшего твою Теоклию. (3) Но я боюсь, что моя сестра, обученная всем греческим тонкостям, не будет в состоянии выносить варварского свекра, хотя сам юноша, по-видимому, и прекрасен, и вышколен, и обучен всем греческим тонкостям. (4) Так думая, я, однако, спрашиваю тебя, хочешь ли ты иметь зятем Максимина, сына Максимина, или Мессалу из знатного семейства, очень мощного и в то же время ученейшего оратора, который, если только я не ошибаюсь, занявшись военным делом, проявит храбрость». (5) Так Александр – о Максимине. Больше я ничего сказать о нем не могу. (6) Чтобы не показалось, что мною что-либо упущено, привожу и письмо отца Максимина, который говорит, что он провозгласил своего сына императором для того, чтобы видеть на картине или воочию, каким будет младший Максимин, когда наденет порфиру. (7) Письмо было такое: «Я позволил моему Максимину называться императором как вследствие любви, которую должен питать отец к сыну, так и для того, чтобы римский народ и древний сенат могли дать клятву в том, что они никогда не имели более прекрасного императора». (8) Этот юноша носил золотой панцирь по примеру Птоломеев,[787] носил он и серебряный, носил и позолоченный, украшенный драгоценными камнями щит и позолоченное копье. (9) Он сделал себе серебряные, а также золотые палаши и вообще все то, что могло подчеркивать его красоту; сделал он себе и шлемы с драгоценными камнями и нащечники. (10) Вот все, что нужно было знать и сказать об этом юноше. Тот, кто пожелает узнать о прочем и об утехах Венеры и любовных делах – этим пачкает его Корд, пусть прочитает последнего; мы же на этом кончим свою книгу, торопясь перейти к другим вопросам, как нам велит как бы само государственное право.

XXX (IV). (1) Знамения ожидавшей его императорской власти были следующие. Когда он спал, змея обвилась вокруг его головы. Посаженная им виноградная лоза в тот же год принесла огромные пурпурные грозди и удивительным образом выросла. (2) Щит его загорелся от солнца. В короткое копье ударила молния, расколов его вдоль, даже железную его часть, так что получились две половины. Гаруспики сказали тогда, что из одного дома будут двое недолговечных императоров, носящих одно и то же имя. (3) Очень многие видели, что панцирь его отца покрылся не ржавчиной, как это обыкновенно бывает, а пурпурной краской. (4) Знамения же сыну были такие. Когда его отдали в обучение грамматику, какая-то родственница подарила ему гомеровские книги, написанные на пурпурных листах золотыми буквами. (5) Когда он был еще мальчиком и Александр, оказывая честь его отцу, пригласил его на обед, то – за неимением обеденной одежды – он надел одежду самого Александра. (6) Ребенком он неожиданно вскочил в порожнюю повозку Антонина Каракалла, которая проезжала по улицам, и сел там; с большим трудом люди, управлявшие запряженными мулами, согнали его с места. (7) Нашлись люди, советовавшие Каракаллу остерегаться этого ребенка. На это Каракалл сказал: «Далеко ему до того, чтобы сменить меня». Ведь в это время тот принадлежал к незнатным людям и был еще очень маленьким.

XXXI (V). (1) Знамения смерти были следующие. Когда Максимин шел вместе с сыном против Максима и Бальбина, им попалась навстречу какая-то женщина с распущенными волосами, в скорбном одеянии, которая воскликнула: «Максимины, Максимины, Максимины, Максимины!». Больше она ничего не сказала и пала мертвой; по-видимому, она хотела сказать: «Помогите!». (2) На второй остановке больше дюжины собак выли вокруг его палатки и положили свою душу, как бы оплакивая его, – на рассвете они были найдены мертвыми. (3) Пятьсот волков вместе вошло в тот город, в который вступил Максимин. Очень многие называют этот город Гемоной, другие – Архимеей; верно то, что он стоял открытым при приближении Максимина, так как был покинут гражданами. (4) Было бы долго перечислять все; того, кто желает узнать все это, прошу, как я не раз говорил, прочитать Корда, который все это записал – вплоть до ходячих басен. (5) Не имеется никаких могил Максиминов: ведь трупы их были брошены в проточную воду, а головы – сожжены на Марсовом поле, и народ глумился над ними.

XXXII (VI). (1) Элий Сабин пишет – и не следовало обойти это молчанием, – что лицо сына было так прекрасно, что даже голова трупа, уже почерневшая, грязная, разложившаяся, с вытекавшим из нее гноем все же казалась тенью прекрасного образа. (2) Словом, выражали огромную радость при виде головы Максимина и почти такую же печаль по поводу того, что рядом несут голову сына. (3) Дексипп[788] добавил, что столь велика была ненависть к Максимину, что после убийства Гордианов сенат выбрал двадцать мужей, чтобы противопоставить их Максимину. В числе их были Бальбин и Максим, которых выбрали в императоры, выдвинув их против Максимина. (4) Он же добавляет, что на глазах Максимина, уже покинутого воинами, были убиты его префект претория и его сын. (5) Некоторые историки сообщают, что сам Максимин, после того как все покинули его и он увидел, как у него на глазах убивали его сына, сам наложил на себя руки из страха, что его покинет мужество.

XXXIII (VII). (1) Не следует обойти молчанием и то, что аквилейцы выказали в борьбе с Максимином большую преданность сенату и даже делали из женских волос веревки, когда им стало не хватать тетивы, чтобы пускать стрелы.[789] (2) Говорят, что нечто подобное произошло некогда и в Риме,[790] вследствие чего сенат основал в честь матрон храм Венеры Лысой. (3) Вот о чем ни в коем случае нельзя умолчать: Дексипп, Арриан[791] и многие другие греческие писатели пишут, что Максим и Бальбин были выбраны в императоры и противопоставлены Максимину, что Максим был отправлен с войском и в Равенне готовился к войне и что Аквилею он увидел после победы; римские же писатели сообщают, что не Максим, а Пуппиен сражался с Максимином под Аквилеей и победил его. (4) Я не могу сказать, откуда возникла эта ошибка, если только Пуппиен и Максим не одно и то же лицо. (5) Я сообщил эти свидетельства с той целью, чтобы кто-нибудь не подумал, будто я не знаю этого обстоятельства, вызывающего великое недоумение и изумление.



I. (1) Мой замысел, высокочтимый Август, заключался в том, чтобы – по примеру многих писателей – посвятить жизнеописанию каждого императора отдельную книгу для представления их твоей милости. (2) Действительно, я сам видел и узнал путем чтения, что так поступали многие. (3) Мне, однако, казалось недопустимым занимать внимание твоего благочестия множеством книг и тратить мой труд на писание очень многих томов. (4) Поэтому я объединил в этой книге троих Гордианов, облегчая себе – труд, а тебе – чтение, чтобы не заставлять тебя перелистывать очень много томов и читать, в сущности, одну и ту же историю. (5) Но чтобы не показалось, что, избегая длинных книг и многословия, я сам провинился в том, противником чего я так ловко притворяюсь, – перейду к делу.

II. (1) Гордианов было не двое, как утверждают некоторые несведующие писатели, а трое, и об этом они могли бы узнать у греческого историка Арриана, а также у греческого писателя Дексиппа, которые изложили все это хотя и кратко, но вполне достоверным образом. (2) Гордиан старший, то есть первый, родился от отца Меция Марулла и матери Ульпии Гордианы. По отцовской линии он вел свое происхождение от Гракхов, по материнской – от императора Траяна. Его отец, дед и прадед были консулами; были консулами его тесть, отцы тестя и тещи и два деда последних. (3) Он и сам был консулом, владел очень большим состоянием и пользовался громадным влиянием. В Риме он владел Помпеевым домом,[792] а в провинциях имел столько земель, сколько не имел никто из частных лиц. (4) После должности консула, которую он занимал вместе с Александром, он по постановлению сената был послан в Африку проконсулом.[793]

III. (1) Прежде чем говорить о приходе его к власти, скажу несколько слов о его правах. (2) Гордиан, о котором здесь идет речь, в юности написал поэмы (все они сохранились), притом – на все те темы, на какие писал Цицерон – и о Марии, и «Арата», и Гальционы, и Супружескую поэму, и «Нил».[794] Он написал их потому, что поэмы Цицерона казались слишком устаревшими. (3) Кроме того, подобно тому как Вергилий написал Энеиду, Стаций – Ахиллеиду, а многие другие – Александриаду, он написал Антониниаду, то есть об Антонине Пии и Антонине Марке; в очень звучных стихах он описал в тридцати книгах их войны и деяния в общественной и частной жизни. (4) Это он сделал, будучи еще мальчиком. Позднее, когда он вырос, он выступал с контроверсиями в Атенее, где его слушали даже императоры – его современники. (5) Должность квестора он исполнял с большим блеском. Будучи эдилом, он дал римскому народу за свой счет двенадцать зрелищ,[795] то есть по одному зрелищу в месяц, причем выпускал иногда по пятисот пар гладиаторов и никогда – меньше ста пятидесяти. Однажды он выпустил на арену сто ливийских диких зверей, в другой раз – тысячу медведей. (6) В доме Гнея Помпея, украшенном носами кораблей, принадлежавшем ему, его отцу и прадеду и перешедшем во владение вашей казны во времена Филиппа, сохранилась картина, изображающая замечательный – принадлежавший ему – лес. (7) На этой картине еще и сейчас можно видеть двести широкорогих оленей вместе с британскими оленями, тридцать диких лошадей, сто диких овец, десять лосей, сто кипрских быков, триста мавретанских страусов, раскрашенных киноварью, тридцать диких ослов, сто пятьдесят диких кабанов, двести горных козлов и двести ланей. (8) Все это он позволил народу расхватать в тот день, когда в шестой раз давал зрелище.

IV. (1) Должность претора он исполнял выдающимся образом. После исполнения судебных обязанностей он стал консулом – в первый раз с Антонином Каракаллом, во второй – с Александром.[796] (2) У него было двое сыновей. Один из них был уже консуляром – тот, который вместе с ним был провозглашен Августом и погиб на войне в Африке, близ Карфагена. Была у него и дочь Меция Фаустина, вышедшая замуж за консуляра Юния Бальба. (3) Во время своего консульства Гордиан затмевал консулов своего времени, так что Антонин завидовал ему, изумляясь больше, чем это подобает императору, то его претекстам,[797] то широкой пурпурной полосе, то его цирковым играм. (4) Он первый из римлян, будучи частным лицом, имел свою собственную тунику, расшитую пальмовыми ветвями, и украшенную вышивками тогу,[798] тогда как прежде даже императоры получали их с Капитолия или Палатина. (5) С разрешения императора он роздал цирковым партиям[799] сто сицилийских и сто каппадокийских коней[800] и за это стал дорог народу, на который всегда действуют подобные вещи. (6) По словам Корда,[801] Гордиан устроил на свой счет во всех городах Кампании, Этрурии, Умбрии, Фламинии и Пицена театральные представления в течение четырех дней и ювеналий.[802] (7) Он написал прозой хвалебную речь в честь всех живших до него Антонинов. Он так любил Антонинов, что и себе, как говорят некоторые, добавил имя Антонина, а согласно утверждению большинства – Антония. (8) Достаточно известно, наконец, что своего сына, по имени Гордиана, он отличил новым именем Антонина, когда по римскому обычаю, заявляя у префекта государственного казначейства о рождении сына, вписывал его имя в официальные документы.

V. (1) После своего консульства он был сделан проконсулом Африки при общем одобрении со стороны всех тех, кто хотел, чтобы правление Александра считалось и действительно было славным даже в Африке благодаря достоинствам его проконсула. (2) Имеется письмо самого Александра, в котором он выражает благодарность сенату за то, что он назначил Гордиана проконсулом Африки. (3) Вот его копия: «Вы не могли, отцы сенаторы, сделать ничего более угодного и приятного мне, чем послать проконсулом в Африку Антонина Гордиана, мужа знатного и великого духом, красноречивого, справедливого, воздержанного, хорошего»[803] и прочее. (4) Из этого ясно, каким крупным человеком был в то время Гордиан. (5) Ни один проконсул до него не пользовался такой любовью африканцев. Одни называют его Сципионом, другие – Катоном, многие – Муцием и Рутилием или Лелием.[804] (6) Мы имеем их возгласы, записанные Юнием в его сочинении. (7) Так, однажды, когда он читал им императорский указ, начинавшийся упоминанием о проконсулах Сципионах, раздался возглас: «Хвала новому Сципиону, истинному Сципиону, проконсулу Гордиану!». Такие и другие подобные возгласы он слышал часто.

VI. (1) Он был обычного для римлян роста; у него была красивая седина, величественный вид, цвет лица – скорее красный, чем белый; лицо очень широкое, выражение глаз, очертания рта и лба – внушавшие почтение, телосложение – несколько полное. (2) Он отличался таким уравновешенным нравом, что его нельзя упрекнуть ни в одном поступке, который был бы вызван горячностью, нескромностью или неумеренностью. (3) Он был исключительно привязан к своим близким, питал безграничную любовь к сыну и внуку, благоговейную – к дочери и внучке. (4) Он так уважал своего тестя Анния Севера, что считал себя как бы перешедшим в его семью в качестве сына, никогда не мылся вместе с ним и до получения должности претора никогда не садился в его присутствии. (5) В бытность свою консулом он либо постоянно пребывал в его доме, либо, если жил в Помпеевом доме, каждое утро или вечер заходил к нему. (6) Он был воздержан в употреблении вина, очень умерен в еде, носил щегольскую одежду, питал большую страсть к купанию, так что летом купался по четыре-пять раз в день, а зимой – по два раза. (7) У него была очень большая потребность во сне, так что, обедая у друзей, он без стеснения засыпал в столовой. Это происходило, по-видимому не от опьянения или невоздержанности, а в силу естественной потребности.

VII. (1) Добрые нравы, однако, не принесли ему никакой пользы. При таком почтенном образе жизни, постоянно читавший Платона, Аристотеля, Туллия, Вергилия и других древних писателей, он закончил свою жизнь не так, как заслуживал. (2) Во времена Максимина, человека свирепого и дикого, Гордиан в качестве проконсула управлял Африкой, причем в легаты ему был дан его сын – уже бывший консул. Один счетный чиновник проявлял по отношению к очень многим африканцам такую жестокость, какой не мог бы допустить даже сам Максимин: у очень многих он конфисковал имущество, многих убивал, распоряжался всем, превышая полномочия прокуратора. Затем, когда проконсул и легат, люди знатные и консуляры, стали обуздывать его, он начал угрожать им убийством. Африканцы, не будучи в состоянии терпеть дольше столь невыносимые обиды, прежде всего, соединившись с большим количеством воинов, убили самого счетного чиновника.[805] (3) Убив его в то время, как весь круг земель пылал ненавистью к Максимину, они стали затем думать о том, как бы прекратить раздоры, возникшие между приверженцами Максимина и сельскими жителями, то есть африканцами. (4) Тогда некий декурион по имени Мавриций, пользовавшийся среди африканцев большим влиянием, обратился на своем поле близ города Тисдры к городскому и сельскому народу, словно на сходке, с речью, которая впоследствии получила широчайшую известность:

VIII. (1) «Воздадим благодарность бессмертным богам, граждане, за то, что они дали нам случай и притом вызванный необходимостью, заранее принять меры против бешеного человека – Максимина. (2) После убийства его прокуратора, совершенно похожего на него своими нравами и образом жизни, мы можем спасти себя только тем, что выберем себе императора. (3) Ввиду того, что неподалеку отсюда находится проконсул, муж весьма знатного происхождения, вместе с сыном, консуляром-легатом, и обоим им эта язва угрожала смертью, – назовем их, с вашего согласия, императорами и, сняв со знамен пурпур,[806] закрепим, согласно римскому праву, их избрание знаками власти». (4) Тогда раздались возгласы: «Верно! Справедливо! Гордиан Август, да хранят тебя боги! Счастливо будь императором! Повелевай вместе с сыном!». (5) После этого поспешно прибыли в Тисдру. Там нашли почтенного старца, который после разбора судебных дел лежал на кровати. Когда на него набросили порфиру, он упал на землю, но был поднят, несмотря на свое сопротивление.[807] (6) Чтобы избежать опасности, которая грозила ему предположительно – со стороны приверженцев Максимина и бесспорно – со стороны его собственных благожелателей, старец, которому ничего другого не оставалось, согласился на то, чтобы его провозгласили императором.

IX. (1) Ему было уже восемьдесят лет, и он уже прежде, как мы сказали, управлял очень многими провинциями. Своей деятельностью он так хорошо зарекомендовал себя перед римским народом, что его считали достойным управлять всей империей. (2) Об убийстве счетного чиновника Гордиан раньше совсем не был осведомлен. Когда же он узнал об этом, то, находясь на пороге смерти и боясь больше всего за сына, он предпочел смерть за честное дело оковам и темнице у Максимина. (3) После провозглашения Гордиана императором молодые люди, по почину которых это было сделано, сбросили статуи Максимина, разбили его изображения, стерли его имя в официальных текстах, а самого Гордиана назвали Африканским.[808] (4) Некоторые добавляют, что прозвание «Африканский» было дано Гордиану не потому, что он стал императором в Африке, а потому, что он происходил из рода Сципионов. (5) В большей части книг я нахожу указания, что и этот Гордиан, и его сын – оба были провозглашены императорами и получили прозвание Антонинов, а в некоторых книгах сказано – прозвание Антониев. (6) После этого они прибыли из Тисдры в Карфаген[809] с царственной пышностью, со связками, украшенными лавром. Сын, бывший у отца легатом – по примеру Сципионов,[810] был облечен, как сообщает греческий историк Дексипп, такою же властью, как и отец. (7) Затем было отправлено в Рим с письмом Гордианов посольство,[811] которое рассказало о том, что произошло в Африке. Оно было с радостью принято Валерианом, первоприсутствующим в сенате, который впоследствии был императором. (8) Были посланы также письма к знатным друзьям, чтобы эти влиятельные люди одобрили самое дело и стали еще большими друзьями.

X. (1) Сенат принял с такой радостью весть о провозглашении противопоставленных Максимину Гордианов императорами, что не только одобрил случившееся, но и избрал двадцать мужей, среди которых были Максим, или Пуппиен,[812] и Клавдий Бальбин[813] – оба они стали императорами после гибели Гордианов в Африке. (2) Этих мужей сенат выбрал для того, чтобы распределить между ними отдельные области Италии для защиты их против Максимина от имени Гордианов. (3) Тогда в Рим прибыли посольства от Максимина[814] с обещанием забыть прошлое. (4) Но победу одержало посольство Гордианов, которое обещало всякие блага; оно сулило воинам огромное жалование, а народу – земли и раздачи, и ему поверили. (5) Гордианам доверяли в такой степени больше, чем Максимину, что – по приказу сената – был убит решительными людьми, квестором и воинами, стоявший во главе преторианцев некий Виталиан за то, что он прежде проявлял жестокость; теперь еще больше опасались его лютости, столь родственной и близкой нраву Максимина. (6) О его смерти передают следующий рассказ.[815] Было составлено подложное письмо от имени Максимина, запечатанное как бы его перстнем. Отнести его было поручено квестору и воинам; они должны были добавить, что кроме письма им следует передать ему кое-что по секрету. (7) Прошли в отдаленный портик; он спросил их о том, что они должны были сказать ему по секрету, а они предложили ему сначала проверить печать на письме и в то время, как он рассматривал ее, убили его. (8) Воинов затем убедили в том, что Виталиан убит по приказанию Максимина. После этого в лагере было выставлено письмо и изображение Гордианов.

XI. (1) Важно, чтобы постановление сената, в котором Гордианы были провозглашены императорами, а Максимин объявлен врагом, получило известность в литературе. (2) Не в установленный для заседания сената, а в специально назначенный день[816] консул, встретившись уже в своем доме с преторами, эдилами и народными трибунами, направился в курию. (3) Префект Рима, имевший какие-то подозрения, не получив официального извещения, воздержался от участия в собрании. Но это оказалось кстати, так как консул, прежде чем раздались обычные возгласы, раньше чем успели высказать счастливые пожелания Максимину, сказал: (4) «Отцы сенаторы, двое Гордианов – отец и сын, оба бывшие консулы, один – ваш проконсул, а другой – ваш легат, провозглашены императорами на великом совете африканцев. (5) Поэтому поблагодарим молодежь Тисдры, поблагодарим карфагенский народ, всегда преданный нам: они охранили нас от лютого чудовища, от этого дикого зверя.[817] (6) Но почему вы с такой робостью слушаете меня? Почему озираетесь? Почему колеблетесь? Произошло то, чего вы всегда желали. (7) Максимин – враг. Боги сделают так, что он перестанет существовать, и мы с радостью испытаем на себе счастие и благоразумие старшего Гордиана, доблесть и твердость младшего». (8) После этого он прочитал письмо Гордиана, посланное ему и сенату. (9) Тогда раздались возгласы сената: «Благодарим вас, боги! Мы освобождены от врагов и да будем мы освобождены полностью! Мы все считаем Максимина врагом! Максимина вместе с сыном мы обрекаем подземным богам! (10) Гордианов мы провозглашаем Августами! Гордианов мы признаем государями! Да сохранят боги императоров, избранных из состава сената! Да увидим мы победителями благородных императоров! Да увидит наших императоров Рим! Кто убьет общественных врагов, заслуживает награды!».

XII. (1) Юний Корд говорит, что это постановление сената было тайным. Я вкратце изложу, что это за постановление и почему оно так называется. (2) В настоящее время тайное постановление бывает вообще одного только рода – когда ваша милость, созвав у себя во внутренних покоях высших должностных лиц, отдает распоряжения, не подлежащие обнародованию; обычно вы даже даете клятву для того, чтобы никто ничего не узнал и не подозревал, пока дело не будет завершено. (3) У наших предков этот обычай возник под влиянием государственной необходимости. Тайное постановление сената выносилось в тех случаях, когда со стороны врагов угрожало какое-нибудь насилие, вынуждавшее либо принять унизительное решение, либо постановить то, что следовало привести в исполнение, прежде чем об этом начнут говорить, – или в тех случаях, когда не хотели, чтобы какие-либо сведения проникли к друзьям. При таких делах не присутствовали ни писцы, ни государственные рабы, ни служащие ценза. Сенаторы брали все на себя, сенаторы исполняли все обязанности служащих ценза и писцов для того, чтобы ничего не было разглашено. (4) Таким образом, было вынесено тайное постановление сената, чтобы весть не дошла до Максимина.

XIII. (1) Но так уж устроены некоторые люди, что они стыдятся, если другие не узнают через них то, что известно им, и считают себя ничтожнейшими, если не выдадут того, что им доверено. Поэтому Максимин немедленно узнал обо всем и даже получил копию тайного постановления сената, чего прежде никогда не случалось. (2) Имеется следующее его письмо префекту Рима: «Я прочитал тайное сенатское постановление наших пресловутых вельмож, о существовании которого ты, префект Рима, может быть, и не знал, так как ты даже не присутствовал при этом.[818] Посылаю тебе копию этого постановления, чтобы ты узнал, как ты управляешь государством». (3) Нельзя передать, в какое волнение пришел Максимин, когда узнал, что Африка поднялась против него. (4) Получив известие о решении сената, он бросался на стену, рвал на себе одежды, выхватывал меч, как будто он мог убить всех, и был явно в состоянии крайнего бешества. (5) Префект Рима, получив резкое письмо, обратился к народу и воинам с речью, в которой он сказал, что Максимин уже убит.[819] (6) После этого ликование возросло. Немедленно были сброшены статуи и изображения того, кто был объявлен врагом. (7) Ввиду угрозы войны, сенат стал пользоваться подобавшей ему властью. Он приказал убить доносчиков, клеветников, прокураторов и всех подонков Максиминовой тирании. (8) Но того, что присудил сенат, оказалось мало; народ творил свой суд – убитых волочили по земле и бросали в клоаку. (9) Тогда был убит ударом палки и брошен на улице и префект Рима Сабин, который был уже консуляром.[820]

XIV. (1) Как только Максимин узнал об этом, он обратился к воинам с такого рода речью:[821] «Священные для меня соратники, или, скорее, товарищи, связанные со мною присягой, большинство которых действительно участвует в войне вместе со мною, – пока мы защищаем от Германии величие Рима, пока мы освобождаем Иллирик от варваров, африканцы показали свое пуническое вероломство. (2) Они назначили нам в императоры двоих Гордианов, из которых один так одряхлел от старости, что не может стоять на ногах, а другой доведен излишествами до такой степени истощения, что его бессилие равносильно старости. (3) Но этого мало: сам наш благородный сенат признал дело, совершенное африканцами, и те люди, за чьих детей мы сражаемся, противопоставили нам двадцать мужей и высказались все против нас, словно против врагов. (4) Действуйте же так, как подобает мужам. Нужно скорее идти на Рим, – ведь там выбраны и противопоставлены нам двадцать мужей – консуляров. Надо оказать им сопротивление; при этом мы должны действовать решительно, а вы счастливо сражаться». (5) Сам Максимин понял на этой сходке, что настроение воинов – вялое, отнюдь не бодрое. (6) Он тотчас же написал сыну, который следовал за ним на большом расстоянии,[822] чтобы тот поспешил к нему: он опасался, как бы воины в отсутствие отца не замыслили чего-либо против сына: (7) Юний Корд опубликовал копию этого письма в таком виде: «Тинханий, принадлежащий к моей свите, сообщит тебе новости, которые я узнал относительно событий в Африке и Риме; сообщит он и о настроении воинов. (8) Прошу тебя, поспеши, как только можешь, чтобы солдатская толпа не учинила по своему обыкновению чего-нибудь чрезвычайного. Чего именно я опасаюсь – ты услышишь от моего посланца».

XV. (1) Одновременно с этими событиями против обоих Гордианов выступил в Африке некий Капелиан,[823] который и в частной жизни всегда был противником Гордиана и которого последний, став императором, отстранил от должности начальника мавров, на которую он как ветеран был назначен Максимином. После прибытия назначенного Гордианом преемника Капелиан, собрав мавров и беспорядочную толпу, устремился в Карфаген, и карфагенский народ, со свойственным ему пуническим вероломством, склонился на его сторону. (2) Желая испытать военное счастье, Гордиан послал против Капелиана и сторонников Максимина своего сына, человека уже зрелых лет, имевшего от роду сорок шесть лет, который, как мы сказали, был тогда его легатом, – в своем месте мы скажем о его нравах. (3) Но что касается военных действий – Капелиан оказался более смелым, а младший Гордиан – не столь опытным, так как его отвлекали от военного дела жизненные блага, которыми обычно пользуется знать; произошла битва, и Гордиан был побежден и убит.

XVI. (1) Говорят, что в этой битве погибло столько приверженцев Гордиана, что, несмотря на долгие поиски, не могли найти тело Гордиана младшего.[824] (2) Кроме того, была ужасная буря, редкое явление в Африке, которая расстроила войска Гордиана перед сражением; воины Гордиана оказались не готовыми к битве, и это облегчило победу Капелиану. (3) Когда старший Гордиан узнал об этом, он, не имея в Африке никакой защиты, опасаясь Максимина, думая о пуническом вероломстве и о решительном наступлении Капелиана, удрученный горем и упавший духом, окончил жизнь, удавившись в петле.[825] (4) Таков был конец обоих Гордианов, которых сенат провозгласил Августами, а впоследствии причислил к богам.





XVII. (1) Он, сын старого Гордиана, проконсула Африки, провозглашенный Августом вместе с отцом – африканцами и сенатом, выделялся, помимо своего знатного происхождения, также своей образованностью и своими нравами. Род свой он вел, как утверждают некоторые, от Антонинов, а по мнению большинства – от Антониев. (2) В доказательство его знатного происхождения некоторые приводят то, что Гордиан старший назывался Африканским, то есть носил прозвание Сципионов, а также и то, что он владел в Риме Помпеевым домом, всегда носил прозвание Антонинов и сам пожелал, чтобы его сына называли в сенате Антонием, – все это указывает на принадлежность к определенным фамилиям. (3) Я, однако, разделяю мнение Юния Корда, который говорит, что знатность Гордианов складывалась из знатности всех этих фамилий. (4) Он был первым сыном своего отца от Фабии Орестиллы, правнучки Антонина, а это связывало его с родом Цезарей. (5) С первых дней после рождения он был назван Антонином. Потом в сенате он получил имя Антония, затем его обычно стали называть Гордианом.

XVIII. (1) В науках Гордиан подавал большие надежды, выделялся он и своей наружностью. Он обладал исключительной памятью, отличался замечательной добротой: когда в школе секли кого-нибудь из мальчиков, он не мог удержаться от слез.[826] (2) Учитель его Серен Саммоник, ближайший друг его отца, до такой степени был привязан к нему и любил его, что, умирая, оставил Гордиану младшему все книги своего отца Серена Саммоника, которых насчитывалось до шестидесяти двух тысяч. (3) Это обстоятельство подняло его на недосягаемую высоту: получив в дар такую богатую и великолепную библиотеку, он приобрел во мнении людей славу блестяще образованного человека.[827] (4) Должности квестора он достиг благодаря Гелиогабалу – вследствие того, что этому погрязшему в излишествах императору расхвалили разгульность молодого человека, которая, однако, не была связана ни с излишествами, ни с бесславием. (5) Благодаря Александру он получил должность городского претора, исполняя которую, он так прославился разбором судебных дел, что был удостоен консульства, которое отец его получил поздно. (6) Во времена Максимина или того же Александра сенат послал его легатом к отцу-проконсулу, и тогда произошли те события, о которых рассказано выше.

XIX. (1) Он питал некоторую страсть к вину, которое, однако, всегда было чем-нибудь приправлено – то розой, то полынью, то душистой смолой и всем тем, что доставляет величайшее удовольствие желудку. (2) В еде он был умерен, так что завтрак – в тех случаях, когда он завтракал, – и обед он кончал в одно мгновенье. (3) Женщин он любил страстно. Говорят, что у него были двадцать две заведомые наложницы и от каждой из них он оставил по трое-четверо детей. (4) Его называли Приамом своего времени, причем из-за его чрезмерного сластолюбия в шутку часто звали Приапом вместо Приама.[828] (5) Жизнь он проводил в удовольствиях – в садах, банях, прелестнейших рощах. Отец не осуждал его за это и очень часто говорил, что сын его когда-нибудь скоро умрет в великой славе. (6) Отличаясь от хороших людей своим образом жизни, он, однако, не уступал им в храбрости, считался всегда одним из славнейших граждан и был готов подать совет в государственных делах. (7) Наконец, сенат очень охотно провозгласил его Августом, возлагая на него надежды государства. Одевался он очень изысканно. Был дорог рабам и всем своим домашним. (8) Корд говорит, что он никогда не хотел жениться. (9) Напротив, Дексипп полагает, что его сыном был Гордиан третий, который после этого еще мальчиком достиг императорской власти вместе с Бальбином и Пуппиеном, или Максимом.

XX. (1) Однажды, когда старший Гордиан совещался о гороскопе сына с астрологом, последний, говорят, сказал, что тот будет сыном и отцом императора и сам будет императором. (2) Когда старший Гордиан рассмеялся, астролог, как рассказывают, показал ему расположение звезд и, приводя слова древних книг, доказал, что он сказал правду. (3) С непоколебимой уверенностью в правдивости своих предсказаний астролог указал старику и молодому день и вид их смерти, а также место, где им суждено погибнуть. (4) Все это, как говорят, старший Гордиан рассказывал впоследствии в Африке, будучи императором и еще ничего не опасаясь, и говорил о смерти своей и сына и о роде смерти. (5) При виде своего сына старик очень часто пел следующие стихи:

Юношу явят земле на мгновенье судьбы – и дольше

Жить не позволят ему. Показалось бы слишком могучим

Племя римлян богам, если б этот их дар сохранило.[829]

(6) Имеются изречения Гордиана младшего и в прозе, и в стихах, которые и ныне повторяются его родственниками; они не блестящи, не ничтожны, но занимают среднее место. Они явно принадлежат человеку даровитому, но ведущему роскошную жизнь и губящему свое дарование.

XXI. (1) Он был в высшей степени жаден до фруктов и овощей, вообще же – весьма умерен в пище; он постоянно поглощал какие-нибудь свежие фрукты. (2) Ему очень нравилось холодное питье, летом он охотно пил только холодное и притом в большом количестве. Он отличался крупным телосложением и потому предпочитал холодное. (3) Вот что мы знаем о Гордиане младшем и что достойно упоминания. Ведь мы не считаем нужным говорить о том, о чем так смехотворно и глупо написал Юний Корд – по поводу домашних развлечений и прочих лишенных значения вещей. (4) Тот, кто пожелал бы познакомиться с этим, пусть читает самого Корда, который говорит и о том, какие рабы были у каждого государя, и какие друзья, и сколько дорожных плащей,[830] и сколько хламид.[831] Знание таких вещей не может принести никакой пользы, – если историографы должны заносить в историю лишь то, чего нужно избегать или чему нужно следовать. (5) Считая, что нельзя оставить без внимания то, что я прочитал у Вулкация Теренциана, который также написал историю своего времени, я записал – так как это показалось мне удивительным, – что Гордиан старший чертами лица в такой степени напоминал Августа, что, казалось, был подобен ему также голосом, нравом и осанкой; сын его, как казалось, чрезвычайно походил на Помпея, хотя и утверждают, что Помпей не был тучен; внук же, изображения которого мы видим и теперь, был похож лицом на Сципиона Азиатского.[832] Все это так удивительно, что я не счел возможным умолчать об этом.





XXII. (1) После смерти двух Гордианов встревоженный сенат, еще сильнее опасаясь Максимина, провозгласил Августами бывших консулов Пуппиена, или Максима, и Клодия Бальбина – из числа двадцати мужей,[833] которые были избраны для защиты государства.[834] (2) Тогда народ и воины попросили провозгласить маленького Гордиана, которому в то время, как утверждают многие, было одиннадцать лет, по словам некоторых – тринадцать, а согласно Юнию Корду – шестнадцать (ибо он утверждает, что этот Гордиан погиб на двадцать втором году жизни). (3) Его унесли в сенат, затем поставили перед сходкой, облачили в императорскую одежду и объявили Цезарем. (4) Родился он, как утверждают многие, от дочери Гордиана, а по словам одного или двух писателей (больше я найти не мог) – от сына, который погиб в Африке.[835] (5) Став Цезарем, Гордиан воспитывался у матери. Когда после гибели Максимина были также убиты во время военного мятежа Максим и Бальбин, которые были императорами в течение двух лет,[836] юноша Гордиан, бывший до тех пор Цезарем, при проявлениях необыкновеной любви, необыкновенной привязанности[837] и расположения был провозглашен Августом[838] воинами, сенатом и всеми племенами. (6) Его любили за заслуги деда и дяди или отца, которые – оба – взялись за оружие против Максимина за римский сенат и народ, и погибли – один смертью воина, а другой вследствие стечения обстоятельств, вызванных войной. (7) После этого ветераны подошли к курии, чтобы узнать, что произошло.[839] (8) Двое из них взошли на Капитолий, когда там происходило заседание сената, и были убиты перед алтарем бывшим консулом Галликаном и бывшим военным начальником Меценатом. (9) Возникло междоусобие, так как сенаторы были также вооружены, а ветераны не знали, что императорская власть принадлежит теперь одному только юноше Гордиану.

XXIII. (1) Дексипп уверяет, что третий Гордиан родился от сына Гордиана. После того как ветеранам стало известно, что императором является один только Гордиан, между народом, воинами и ветеранами установился мир.[840] Присвоение консульства мальчику Гордиану положило конец междоусобию. (2) Но было указание о том, что Гордиан будет императором недолго: произошло солнечное затмение, так что, казалось, наступила ночь и нельзя было ничего делать без зажженных светильников. (3) После этого римский народ, чтобы загладить жестокие поступки, предался удовольствиям и наслаждениям. (4) В консульство Венуста и Сабина[841] в Африке имело место выступление против Гордиана третьего под предводительством Сабиниана. Благодаря наместнику Мавретании, осадившему заговорщиков, Гордиан так стеснил Сабиниана, что все восставшие пришли в Карфаген, чтобы выдать Сабиниана, каялись в своем преступлении и просили прощения за свою вину. (5) После прекращения беспорядков в Африке, в консульство Гордиана (уже вторичное) и Помпеяна началась Персидская война.[842] (6) В это время, прежде чем отправиться на войну, юноша Гордиан взял в жены дочь Мизитея,[843] ученейшего человека, которого Гордиан счел за его красноречие достойным своего родства и немедленно назначил префектом. (7) После этого правление Гордиана не казалось уже ребяческим и заслуживающим презрения,[844] так как ему помогал своими советами превосходный тесть и сам он, проникнутый чувством благоговения, стал несколько более рассудительным и не давал евнухам и придворным слугам своей матери торговать его волей, пользуясь его незнанием или попустительством.

XXIV. (1) Имеются, наконец, письма тестя Гордиану и самого Гордиана тестю,[845] из которых явствует, что государство стало в это время управляться лучше и исправнее благодаря помощи тестя. Вот их копии: (2) «Владыке, сыну и Августу Мизитей, тесть и префект. Мы избежали тяжкого позора нашего времени, когда евнухи и люди, которые казались тебе твоими друзьями (в действительности же они были злейшими недругами), торговали всем. Это тем более отрадно, что ты приветствуешь это улучшение, вследствие чего становится совершенно очевидным, что ты, мой уважаемый сын, не причастен к имевшим место злоупотреблениям. (3) В самом деле, никто не мог выносить того, чтобы назначения на руководящие военные посты зависели от ходатайства евнухов, чтобы отказывали в наградах за труды, чтобы убивали или освобождали по прихоти и за деньги тех, кого не следовало, чтобы государственная казна опустошалась, чтобы те, кто с коварнейшими замыслами бывал у тебя, плели интриги с целью обмануть тебя, причем наихудшие люди заранее сговаривались между собой относительно тех решений о хороших людях, которые следует внушить тебе: хороших людей они изгоняли, привлекали достойных ненависти и, наконец, торговали всеми твоими словами. (4) Поэтому поблагодарим богов за то, что по твоему собственному желанию управление государством улучшилось. (5) Приятно быть тестем хорошего государя, который обо всем осведомляется и хочет знать все, который удалил от себя тех, кто его самого как бы выставил для продажи с аукциона».

XXV. (1) Также – от Гордиана ему: «Император Гордиан Август Мизитею, отцу и префекту. Если бы всемогущие боги не оберегали Римскую империю, то и теперь еще купленные скопцы продавали нас, словно на публичных торгах. (2) Теперь, наконец, я понимаю, что не следовало ни назначать Фелиционов[846] начальниками преторианских когорт, ни вверять командование четвертым легионом Серапаммону и – чтобы не перечислять всего – не следовало делать многое из того, что я сделал. Но благодарю богов за то, что от тебя, который ничем не торгует, я научился тому, чего не мог узнать, живя взаперти. (3) Что мне было делать, когда нами торговала даже мать и, заранее сговорившись с Гаудианом, Реверендом и Монтаном, хвалила одних и порицала других, а мне приходилось одобрять то, что говорила она и подтверждали они как свидетели? Отец мой, прошу тебя, выслушай правду: несчастен тот император, от которого скрывают правду: лишенный возможности ходить среди народа, он вынужден слушать и утверждать то, что он слышит, или то, что подтверждено большинством». (5) На основании этих писем стало понятно, что юноша благодаря советам тестя исправился и стал лучше. (6) Некоторые говорят, что письмо Мизитея было написано на греческом языке, но смысл письма именно такой. (7) Такой вес имели почтенность и безупречность Мизитея, что благодаря ему стал славным государем Гордиан, который до того ничем, кроме своего знатного происхождения, не выделялся.

XXVI. (1) При императоре Гордиане произошло такое страшное землетрясение, что даже целые города вместе с людьми погибли в расселинах земли. По этому поводу по всему Риму и по всему кругу земель были совершены обильные жертвоприношения. (2) Корд также говорит, что мировые бедствия прекратились после того, как справились в Сивиллинах книгах[847] и исполнили все то, что в них было указано. (3) После прекращения землетрясения в консульство Претекстата и Аттика[848] Гордиан, открыв храм двуликого Януса (а это было знаком объявления войны)[849] выступил против персов с огромным войском и таким количеством золота, что мог бы легко победить персов с помощью либо вспомогательных войск, либо своих воинов. (4) Он направил путь в Мезию и во время самого похода истребил, обратил в бегство, изгнал и оттеснил всех врагов, сколько их ни было во Фракии. (5) Оттуда он через Сирию подошел к Антиохии, которой уже завладели персы. Там он часто вступал в сражения и побеждал,[850] (6) оттеснив персидского царя Сапора, который царствовал после Артаксеркса, он взял обратно и Антиохию, и Карры, и Низибис, которые находились все под властью персов.

XXVII. (1) Персидский царь так боялся государя Гордиана, что, несмотря на имевшиеся в его распоряжении его собственные и наши силы, добровольно увел свои гарнизоны из городов и передал эти города целыми и невредимыми их жителям, не тронув при этом ничего из их имущества. (2) Все это было достигнуто благодаря Мизитею, тестю Гордиана, который был и префектом. (3) Наконец, добились того, что персы, прихода которых боялись уже в Италии, после битв с Гордианом вернулись в свою страну, и Римское государство держало в своих руках весь Восток. (4) Имеется обращение Гордиана к сенату, где он пишет о своих деяниях и приносит глубокую благодарность Мизитею, своему префекту и тестю. Я привожу из него отрывок, откуда ты узнаешь истину: (5) «После того, отцы сенаторы, что было сделано нами в пути, и всех тех дел, которые были совершены в разных местах и заслуживают отдельных триумфов, мы – чтобы в коротких словах рассказать многое – сняли с антиохийцев железное персидское ярмо, которое они уже носили на шее, и удалили персов и персидских царей вместе с их законами.[851] (6) Затем мы возвратили Римской империи Карры и другие города. Мы дошли до Низибиса и, если боги будут нам покровительствовать, дойдем до Ктезифонта. (7) Только бы здравствовал Мизитей, наш префект и отец, под чьим руководством и благодаря чьим распоряжениям мы завершили все это и завершим остальное. (8) Ваш долг – назначить благодарственные моления, молиться за нас богам и выразить благодарность Мизитею». (9) После прочтения этого письма сенат назначил Гордиану четверку слонов[852] за победу над персами, чтобы он справил персидский триумф, а Мизитею – упряжку из шести коней, триумфальную колесницу и такого рода надпись: (10) «Мизитею, выдающемуся мужу, отцу государей, префекту претория, охранителю всего мира, восстановителю государства, воздали в свою очередь римский сенат и народ».

XXVIII. (1) Но счастье это не могло быть продолжительным. Действительно, Мизитей, по словам многих, пал жертвой происков Филиппа,[853] который был назначен после него префектом претория; по словам других, он умер от болезни. Наследником его стало Римское государство, так что все, принадлежавшее ему, увеличило собой средства города Рима. (2) Мизитей сделал такие распоряжения, чтобы не было ни одного – способного принять римское войско и государя – пограничного города, который не имел бы на целый год запаса продовольствия в виде винного уксуса, хлеба, сала, ячменя и мякины. Менее значительные города имели запас – одни на тридцать дней, другие на сорок, некоторые на два месяца и – самое меньшее – на пятнадцать дней. (3) Будучи префектом, он всегда производил осмотр оружия воинов. Он не позволял ни одному старику оставаться в рядах войска, ни одному мальчику получать паек. Он обходил всякий лагерь и его рвы, часто по ночам проверял караулы. (4) Все любили его за то, что он так любил государство и государя. Трибуны и военачальники до такой степени боялись и любили его, что не хотели оказываться виновными и ни в чем не бывали виноваты. (5) Говорят, что Филипп по многим причинам очень боялся его и поэтому злоумышлял против его жизни, действуя через врачей. Происходило это так: (6) когда Мизитей болел расстройством желудка и врачи прописали ему питье для закрепления желудка, приготовленное лекарство, говорят, было подменено и было подано другое, от которого расстройство усилилось. И таким образом скончался Мизитей.

XXIX. (1) После его смерти, в консульство Арриана и Паппа[854] префектом претория на его место был назначен Филипп Араб, человек низкого происхождения, но надменный, который и при такой необычной и непомерной перемене в своей судьбе не сдержал себя и сразу начал, действуя через воинов, строить козни против Гордиана, который принял его на место, принадлежавшее раньше его отцу. Было это так. (2) Мизитей, как мы уже говорили, создал такие огромные запасы продовольствия, что римские военные планы могли выполняться беспрепятственно. Однако по проискам Филиппа, прежде всего, корабли, везшие хлеб, были направлены в другие стороны, а затем воины были отведены в такие места, где нельзя было достать провизии. (3) Этим он сразу восстановил против Гордиана воинов, так как они не понимали, что молодой человек был коварным образом обманут Филиппом. (4) Этим Филипп не ограничился: он пустил слух среди воинов, что Гордиан слишком юн и не может управлять империей, что лучше править тому, кто умеет управлять воинами и государством. (5) Кроме того, он даже подкупил военачальников и достиг того, что стали открыто требовать, чтобы Филипп взял на себя императорскую власть. (6) Сначала друзья Гордиана оказывали сильное сопротивление, но – ввиду того, что голод одолевал воинов, – власть была вверена Филиппу. Воины требовали, чтобы Филипп был императором на равных правах с Гордианом и был как бы его опекуном.

XXX. (1). Приняв на себя императорскую власть, Филипп стал держать себя по отношению к Гордиану очень высокомерно, а тот, сознавая себя императором и потомком императоров и происходя из знатнейшей фамилии, не мог выносить наглости этого человека низкого происхождения. Он поднялся на трибуну и стал жаловаться начальникам и воинам в присутствии префекта Меция Гордиана,[855] своего родственника, в надежде добиться отнятия власти у Филиппа. (2) Но он ничего не достиг этой своей жалобой, обвиняя Филиппа в том, что тот забыл о его благодеяниях и оказался неблагодарным. (3) Он просил воинов, прямо обращался к начальникам, но приверженцы Филиппа оказались сильнее. (4) Наконец, видя, что его ставят ниже Филиппа, он просил, чтобы, по крайней мере, власть была разделена между ними на началах равенства, но не добился и этого. (5) Потом он просил, чтобы его считали Цезарем, но не получил и этого. (6) Он просил даже, чтобы его назначили префектом у Филиппа, но и в этом ему было отказано. (7) Последняя его просьба заключалась в том, чтобы Филипп взял его в полководцы и оставил ему жизнь. На это Филипп почти дал согласие – сам он хранил молчание, действуя через других и давая им знаки и указания. (8) Но, оставшись наедине и подумав о том, что – вследствие любви римского народа, сената, всей Африки и Сирии и всего римского мира к Гордиану, так как последний знатен, является внуком и сыном императоров и освободил государство, ведя тяжелые войны, – может случиться так, что когда-нибудь расположение воинов вновь вернется к Гордиану и ему будет возвращена власть, Филипп, воспользовавшись тем, что сильный гнев воинов против Гордиана, вызванный голодом, еще не остыл, приказал увести его, несмотря на его крики, снять с него все и убить. (9) Сначала это было отложено, а затем, согласно приказанию, исполнено. Таким образом Филипп и получил власть – бесчестным путем, а не по праву.

XXXI. (1) Гордиан был императором шесть лет. Пока все это происходило в Азии, скифский царь Аргунт[856] начал разорять соседние царства, главным образом по той причине, что он узнал о смерти Мизитея, чьим разумом управлялось государство. (2) Филипп же, чтобы не казалось, что он достиг власти путем жестокости, послал в Рим письмо, в котором он написал, что Гордиан умер от болезни и что сам он избран всеми воинами. Сенат был введен в заблуждение, так как речь шла о делах, о которых он не был осведомлен. (3) Провозгласив Филиппа государем и назвав его Августом, он причислил юного Гордиана к богам.[857] (4) Гордиан был жизнерадостным, красивым, обходительным молодым человеком – всем он нравился, в жизни был приятен, отличался образованностью – словом, он обладал всеми данными, кроме возраста, чтобы быть императором. (5) До интриги Филиппа его любили, как никого из государей, и народ, и сенат, и воины. (6) По словам Корда,[858] все воины называли Гордиана сыном; сыном звал его и сенат, а весь народ звал его своей отрадой. (7) Наконец, и Филипп, умертвив его, не осмелился ни удалить его изображения, ни сбросить его статуи, ни стереть его имя, но называя его всегда божественным даже перед теми воинами, которые участвовали, в его интриге, серьезно и с неримской хитростью чтил Гордиана.

XXXII. (1) Еще и теперь стоит дом Гордианов, который замечательно украсил последний Гордиан. (2) Существует и их вилла на Пренестинской дороге с двумястами расположенных в четыре ряда колонн, из них пятьдесят из каристского мрамора,[859] пятьдесят – из клавдианского,[860] пятьдесят – из синнадского[861] и пятьдесят – из нумидийского, одинаковых размеров. (3) В ней имеются три базилики длиной в сто футов каждая; этому сооружению соответствует все прочее, также и термы, подобных которым в те времена не было на всем круге земель, за исключением Рима. (4) Относительно семьи Гордиана сенат постановил навсегда освободить его потомков от опеки, посольств и общественных повинностей, за исключением случаев, когда они сами пожелают взять это на себя. (5) В Риме не имеется сооружений Гордиана, если не считать некоторых нимфеев и бань. Но бани служили только для нужд частных лиц и были приспособлены им для частного пользования. (6) На Марсовом поле, у подножия холма, он предпринял постройку портика в тысячу футов с тем, чтобы и с противоположной стороны был также портик в тысячу футов, а между ними оставалось пространство в пятьсот футов, на котором с той и другой стороны должны были быть сады с густо посаженными лаврами, миртами, буками, а середина, выложенная мозаикой и окаймленная на протяжении тысячи футов – с обеих сторон – невысокими колоннами и маленькими статуями, должна была служить местом для гуляния и замыкаться базиликой в пятьсот футов. (7) Кроме того, он вместе с Мизитеем предполагал построить позади базилики летние термы, которые должны были носить его имя, а перед входом в портики поместить зимние бани; внутри должны были быть сады или портики. (8) В настоящее время все эти места заняты владениями, садами и постройками частных лиц.

XXXIII. (1) При Гордиане в Риме было тридцать два слона, из которых двенадцать прислал он сам, а десять – Александр; десять лосей, десять тигров, шестьдесят прирученных львов, тридцать прирученных леопардов, десять бельб – то есть гиен, тысяча пар казенных гладиаторов,[862] шесть гиппопотамов, один носорог, десять косматых львов, десять жирафов, двадцать диких ослов, сорок диких лошадей и бесчисленное количество всевозможных других животных. Всех этих животных Филипп либо роздал, либо позволил убить во время секулярных игр. (2) Предназначались все эти прирученные и дикие животные для персидского триумфа. (3) Но это общее желание осталось неисполненным, так как Филипп предоставил всех этих животных для секулярных игр, зрелищ и цирковых игр, когда он – в свое консульство и консульство своего сына – справлял тысячную годовщину основания Рима. (4) То, что, согласно преданию, произошло после смерти Гая Цезаря, случилось, как пишет Корд, и после смерти Гордиана: все те, кто напал на него с мечами (а их, как говорят, было девять человек), впоследствии, после убийства Филиппов, собственноручно умертвили себя своими мечами – притом теми же, которыми они пронзили Гордиана.

XXXIV. (1) Такова была жизнь троих Гордианов, которые все были провозглашены Августами. (Двое из них погибли в Африке, третий – в пределах Персии.) (2) У Цирцезийского укрепления в Персии воины устроили Гордиану могилу с такой надписью на греческом, латинском, персидском, еврейском и египетском языках, чтобы все могли прочитать ее: (3) «Божественному Гордиану, победителю персов, победителю готов, победителю сарматов, отвратившему римские междоусобия, победителю германцев, но не победителю Филиппов».[863] (4) Эти последние слова были добавлены, по-видимому, потому, что Гордиан на Филипповых полях отступил, побежденный в беспорядочном бою аланами,[864] и вместе с тем потому, что его, очевидно, убили Филиппы. (5) Лициний, который хотел, чтобы его считали потомком Филиппов, достигнув императорской власти, уничтожил, как говорят, эту надпись. (6) Я рассказал все это, великий Константин, для того, чтобы ты располагал полнотой сведений относительно всего того, что достойно быть предметом знания.



I. (1) После гибели в Африке Гордиана старшего и его сына, когда взбешенный Максимин шел на Рим, чтобы учинить расправу за то, что Гордианы были провозглашены Августами, сенат, преисполненный страха, собрался за семь дней до июньских ид,[865] в день игр в честь Аполлона, в храме Согласия,[866] ища способа противодействовать ярости этого подлейшего человека. (2) Два консуляра, выдающиеся мужи Максим и Бальбин (большинство историков умалчивает о Максиме и вместо него вводит имя Пуппиена,[867] хотя и Дексипп[868] и Арриан[869] говорят, что после Гордианов были избраны и противопоставлены Максимину Максим и Бальбин), из которых один славился своей добротой, а другой – доблестью и строгостью, вошли в курию, причем на их лицах отражался особенный страх по поводу приближения Максимина. В то время как консул докладывал о разных других делах, тот, кому предстояло высказать первым свое мнение, начал так: (3) «Вы занимаетесь мелочами, и в самое горячее время мы рассуждаем в курии чуть ли не о бабьих делах. (4) Какая нужда говорить о восстановлении храмов, об украшении базилики, о Тициановых термах,[870] о постройке амфитеатра,[871] когда нам грозит Максимин, которого вы перед этим вместе со мной объявили врагом, когда погибли два Гордиана, которые были нашей опорой, и в настоящее время нет никакой защиты, благодаря которой мы могли бы спокойно дышать. Ну же, отцы сенаторы, назначьте новых государей! Что вы медлите? Берегитесь: пока каждый из вас порознь охвачен страхом, вы будете раздавлены, выказывая скорее трусость, нежели доблесть».

II. (1) После этого при общем молчании Максим, который был и старше летами[872] и прославлен своими заслугами, доблестью и строгостью, стал высказывать свое мнение, настаивая на том, что следует избрать двух императоров. Тогда Векций Сабин[873] из рода Ульпиев, испросив у консула разрешение выступить и прервать говорившего, начал так: (2) «Я знаю, отцы сенаторы, что при необычном положении должна появиться такая твердость духа, чтобы решения схватывались на лету, а не отыскивались, больше того – следует воздерживаться от бесконечных речей и высказываний там, где дело не допускает промедления. (3) Пусть каждый из вас позаботится о собственной голове, подумает о своей жене и детях, об отцовских и дедовских состояниях; всему этому грозит Максимин, человек по природе неистовый, дикий, лютый, ставший еще более диким по этой, как ему кажется, – вполне законной причине. (4) Он, располагаясь во всех местах лагерем, устремляется в боевом порядке[874] к Риму, а вы проводите дни в заседаниях и совещаниях. (5) Не нужно длинных речей: надо избрать императора, нет – надо избрать государей, чтобы один ведал внутренними делами, другой – военными, чтобы один оставался в Риме, другой шел с войсками навстречу разбойникам. (6) Я назову государей, вы утвердите их, если вам угодно; если же нет – покажите лучших: (7) Максим и Бальбин, из которых один так велик в военном деле, что блеском своей доблести он возвеличил свой незнатный род, а другой столь славен своим высоким происхождением, что является необходимым для государства ввиду мягкости своего нрава и безупречности своей жизни, которая с детских его лет вся прошла в занятиях науками и литературой. (8) Вот вам, отцы сенаторы, мое мнение, может быть, более опасное для меня, чем для вас, но и для вас не совсем безопасное, если вы не изберете государями либо других лиц, либо этих». (9) После этого раздались единодушные возгласы: «Верно! Справедливо! Мы все согласны с мнением Сабина! (10) Максим и Бальбин Август, да хранят вас боги! Боги сделали вас государями, боги да сохранят вас! Обезопасьте сенат от разбойников, вам мы поручаем войну против разбойников! (11) Да погибнет общественный враг Максимин с сыном, преследуйте общественного врага! Вы счастливы благодаря суждению сената, государство счастливо благодаря вашей власти! (12) Что возложил на вас сенат, выполняйте решительно! Что возложил на вас сенат – охотно примите!».[875]

III. (1) При таких и иных возгласах Максим и Бальбин стали императорами. (2) Выйдя из сената, они сначала поднялись на Капитолий и совершили жертвоприношение.[876] (3) Затем они созвали народ к рострам. После их выступления с речью по поводу решения сената и их избрания римский народ вместе с воинами, которые случайно собрались сюда, закричал: «Мы все просим Гордиана в Цезари!». (4) Этот последний был внуком Гордиана – от сына,[877] который был убит в Африке. Многие говорят, что ему шел четырнадцатый год.[878] (5) Его тотчас подхватили и, согласно постановлению сената, какого до тех пор не бывало (так как в тот же день уже ранее было вынесено постановление сената), ввели в курию и провозгласили Цезарем.

IV. (1) Первым предложением государей было – провозгласить двоих Гордианов божественными. (2) Некоторые, однако, считают, что провозглашен был один, именно старший, но я помню, что в книгах, которые с достаточными подробностями написал Юний Корд, я читал о причислении их обоих к богам; (3) ведь если старший окончил жизнь, удавившись в петле, то младший погиб на войне, так что он, во всяком случае, заслуживает большего уважения, так как его унесла война. (4) После этих предложений должность префекта Рима была возложена на Сабина, человека серьезного, чьи нравы соответствовали нравам Максима, а должность префекта претория – на Пинария Валента. (б) Но мне хочется – прежде чем говорить об их деяниях – кратко сказать об их нравах и происхождении, но сказать не так, как это со всеми подробностями изложил Юний Корд, а так, как это делали Светоний Транквилл и Валерий Марцеллин; с другой стороны, Курий Фортунациан, написавший историю всего этого времени, коснулся лишь немногих вопросов, зато Корд – столь многих, что зачастую описывал множество ничтожных и низких вещей.

V. (1) Отцом Максима был Максим, простолюдин, по словам некоторых – кузнец, по словам других – тележный мастер. (2) Максим родился у него от его жены по имени Прима. У Максима было четверо братьев – мальчиков и четыре сестры – девочки; все они погибли прежде возмужания.[879] (3) Когда родился Максим, орел, говорят, бросил большой кусок говядины в их каморку, имевшую в потолке узкое отверстие; так как этот кусок мяса лежал и никто из религиозного страха не решался прикоснуться к нему, орел опять поднял его и отнес в ближайшее святилище, посвященное Юпитеру Хранителю. (4) В то время в этом не усмотрели знамения, но доказательством тому, что это случилось не без основания, служило провозглашение его императором. (5) Все свое детство он провел в доме своего дяди Пинария, которого он, став императором, немедленно повысил, назначив его префектом претория. (6) У грамматика и ритора он занимался недолго, зато всегда вырабатывал в себе воинскую доблесть и суровость. (7) Он был военным трибуном, командовал многими воинскими подразделениями, а потом исполнял должность претора, пользуясь средствами Песценнии Марцеллины,[880] которая приняла его к себе и воспитала как сына. (8) Затем он был проконсулом Вифинии, вслед затем – Греции, а в третий раз – Нарбоны. (9) Кроме того, посланный в качестве легата, он разбил в Иллирике сарматов, а переведенный оттуда на Рейн довольно счастливо вел дело против германцев. (10) После этого он заслужил одобрение как самый благоразумный, способный и строгий префект Рима.[881] (11) На основании всего этого сенат, несмотря на то, что это было непозволительно, вручил ему, человеку незнатного рода, императорскую власть как нечто заслуженное, причем все признавали, что в то время в сенате не было человека более подходящего, кому подобало бы принять звание государя.

VI. (1) Ввиду того, что многие желают знать даже мелкие подробности, я скажу, что он был жаден до еды, очень умерен в употреблении вина, чрезвычайно редко прибегал к утехам Венеры, в своей домашней и общественной жизни всегда отличался суровостью, так что даже заслужил прозвание угрюмого. (2) Выражение его лица было серьезное и брюзгливое; ростом он был высок, телом – очень здоров, нрав имел надменный, но был справедлив и никогда не бывал до конца жестоким и немилостивым. (3) Когда его просили, он всегда прощал и гневался только в тех случаях, когда действительно следовало гневаться. (4) Он никогда не участвовал в интригах, был тверд в своих суждениях и не верил больше другим, чем самому себе. (5) Поэтому и сенат очень любил его, и народ боялся его – тем более что народ знал, какую требовательность проявлял он в бытность свою префектом, и понимал, что, став императором, он может быть еще строже.

VII. (1) Бальбин был очень знатного рода, дважды был консулом, был правителем бесконечного числа провинций. (2) В качестве гражданского администратора он управлял Азией, Африкой, Вифинией, Галатией, Понтом, Фракиями и Галлиями, иногда командовал войском,[882] но в делах военных отличался менее, чем в гражданских; однако своей добротой, полной безупречностью и порядочностью он снискал себе огромную любовь. (3) По его словам, он принадлежал к очень древней фамилии и вел свое происхождение от Бальба Корнелия Теофана,[883] который получил право гражданства благодаря Гнею Помпею, так как у себя на родине он принадлежал к высшей знати и был историком. (4) Роста он был также высокого, собою был видным, отличался чрезмерной склонностью к наслаждениям. Ему помогало его огромное богатство: он и благодаря своим предкам был богат, и сам многое собрал путем наследования. (5) Он славился своим красноречием и выделялся благодаря своему дарованию среди поэтов своего времени.[884] (6) Он был жаден до вина, еды и утех Венеры, одевался изящно; у него не было недостатка в качествах, делавших его желанным в глазах народа. Был он любезен и сенату. (7) Вот что мы узнали о жизни того и другого. Наконец, некоторые считали, что их следует сопоставить друг с другом так, как Саллюстий[885] сопоставляет Катона и Цезаря: один из них был строг, другой – милостив; один – добр, другой – непреклонен; один ни в чем не проявлял щедрости, другой в изобилии владел всякими средствами.

VIII. (1) Вот все, что касается их нравов и происхождения. Итак, после того так им были назначены все императорские почести и знаки отличия,[886] после того как они получили трибунские полномочия, проконсульские права, достоинство великого понтифика, а также прозвание отца отечества, они вступили во власть. (2) В то время как они совершали жертвоприношение на Капитолии, римский народ высказался против вручения императорской власти Максиму. Простые люди боялись его строгости, которую они считали в высшей степени приятной сенату и в высшей степени враждебной себе. (3) Вследствие этого они, как мы сказали, потребовали провозглашения государем юного Гордиана, который немедленно и стал государем. Народ позволил им пройти на Палатин в сопровождении вооруженной свиты не раньше, чем они нарекли внука Гордиана именем Цезаря.[887] (4) После всего этого были совершены священнодействия, даны народу театральные представления и цирковые игры и устроены гладиаторские бои, и Максим – после произнесенных на Капитолии обетов – был отправлен на войну против Максимина с огромным войском; преторианцы, однако, остались в Риме. (5) Следует вкратце сказать о том, откуда повелся обычай,[888] чтобы отправляющиеся на войну императоры устраивали гладиаторские бои и охоты. (6) Многие говорят, что древние приносили такую жертву против врагов для того, чтобы кровью граждан, пролитой в своего рода битвах, насытилась Немезида, то есть некая сила Судьбы.[889] (7) Другие же в своих сочинениях передают – и я считаю это более правдоподобным, что готовившиеся идти на войну римляне должны были видеть битвы, раны, оружие и обнаженных людей, нападающих друг на друга, – чтобы на войне не бояться вооруженных врагов и не приходить в ужас от ран и крови.

IX. (1) После отправления Максима на войну в Риме оставались преторианцы.[890] (2) Между ними и народом возникли такие раздоры, что дело дошло до внутренней войны, большая часть города Рима была сожжена, храмы осквернены, все улицы залиты кровью, так как Бальбин, человек очень мягкий, не мог прекратить раздоров. (3) Он вышел к народу, протягивая руку каждому в отдельности, и его чуть было не ударили камнем, а некоторые говорят даже, что его ударили палкой. (4) Ему не удалось бы прекратить беспорядки, если бы он не вывел к народу одетого в пурпур малолетнего Гордиана,[891] посадив его на шею очень высокого человека. Увидав его, народ и воины до такой степени умилились, что из любви к нему помирились между собой. (5) Никогда никто в таком возрасте не был так любим, как он – за заслуги деда и дяди, которые положили свою жизнь в Африке за римский народ, борясь против Максимина. Так сильно у римлян воспоминание о добрых делах.[892]

X. (1) Итак, после отправления Максима на войну сенат разослал по всем областям консуляров, бывших преторов, бывших квесторов, бывших эдилов, а также бывших трибунов – с целью побудить каждую городскую общину заготовлять хлеб, оружие, средства защиты и позаботиться о стенах, для того чтобы Максимин истощал свои силы под каждым отдельным городом. (2) Было тогда же приказано все добро с полей собирать в города, чтобы общественный враг не мог ничего найти. (3) Кроме того, во все провинции были посланы тайные агенты и был дан письменный приказ считать врагом всякого, кто будет помогать Максимину. (4) Между тем в Риме вторично возникли раздоры между народом и воинами.[893] (5) Бальбин издал тысячу декретов,[894] никто не слушал его; ветераны удалились в преторианский лагерь, вместе с самими преторианцами, а народ начал осаждать их. (6) Они никогда не согласились бы на примирение, если бы народ не перерезал водопроводные трубы.[895] (7) Однако в городе, прежде чем было сообщено, что туда идут умиротворенные воины, были сорваны с крыш черепицы, и весь бывший в домах скарб выброшен наружу. (8) Таким образом погибла большая часть города и богатства многих людей. Дело в том, что к воинам присоединились с целью грабежа разбойники, знавшие где что можно найти.

XI. (1) В то время как все это происходило в Риме, Максим, или Пуппиен, в Равенне готовился – с огромным снаряжением – к войне, испытывая сильнейший страх перед Максимином, по поводу которого он очень часто говорил, что ведет войну не с человеком, а с циклопом. (2) Но под Аквилеей[896] Максимин потерпел сильную неудачу и был убит своими же,[897] головы его и его сына были принесены в Равенну, а оттуда отосланы Максимом в Рим. (3) В этом месте не следует умолчать о преданности аквилейцев римлянам: говорят, они даже использовали волосы женщин в качестве тетив для пускания стрел. (4) Как только была принесена голова Максимина, Бальбин, который испытывал еще больший страх, обрадовался настолько, что немедленно заклал гекатомбу.[898] (5) Гекатомбой называется такое жертвоприношение: устраивают в одном месте сто дерновых алтарей и перед ними происходит заклание ста свиней и ста овец. (6) Если это жертвоприношение совершает император, то убивают сто львов, сто орлов и других подобного рода животных по сто штук. (7) Говорят, что это делали и греки, когда они страдали от моровой язвы; известно, что такое жертвоприношение совершали многие императоры.

XII. (1) Закончив все это, Бальбин с величайшей радостью стал ждать Максима, возвращавшегося из Равеннской области с невредимым войском и силами – (2) ввиду того, что Максимин был побежден жителями Аквилеи и небольшим количеством бывших там воинов под начальством посланных сенатом консуляров Криспина[899] и Менофила.[900] (3) Сам Максим подошел к Аквилее для того, чтобы оставить в безопасности и неприкосновенности все эти места вплоть до Альп[901] и обезвредить всякие остатки варварских отрядов, которые стояли на стороне Максимина. (4) Наконец, к Максиму было отправлено в качестве послов двадцать сенаторов[902] – их имена названы у Корда (в их числе было четверо консуляров, восемь бывших преторов и восемь бывших квесторов) – с венками и постановлением сената, в котором ему назначались конные золоченые статуи. (5) Этим постановлением был несколько недоволен Бальбин, который говорил, что Максим потрудился меньше, чем он: ведь сам он прекратил дома столь крупные распри, а Максим сидел в бездействии в Равенне. (6) Но такова сила желания, что Максиму уже за одно то, что он отправился против Максимина, была приписана и самая победа, хотя в то время, как она была одержана, он ничего еще не знал о ней. (7) Итак, взяв с собой войско Максимина, Максим прибыл в Рим с необыкновенной пышностью и огромным количеством людей, причем воины печалились о том, что они потеряли того императора, которого сами выбрали, а имеют тех, которых избрал сенат. (8) И этой печали нельзя было скрыть: она ясно была написана на лицах отдельных людей; да и в речах их уже не было сдержанности, хотя Максим часто говорил перед воинами, что следует забыть все прошлое, роздал большое жалование и отослал вспомогательные войска в те места, какие они сами выбрали. (9) Но нет возможности держать в узде воинов, если их души полны ненависти. Услыхав возмутившие их возгласы сената, воины еще больше озлобились против Максима и Бальбина и стали ежедневно обдумывать между собой, кого бы им объявить императором.

XIII. (1) Вот какой вид имело постановление сената, вызвавшее негодование воинов. Когда – при вступлении Максима в Рим – навстречу ему вышли Бальбин, Гордиан, римский сенат и народ, сначала раздавались общие возгласы, которые не затрагивали воинов. (2) Затем пошли в сенат, где после того, что обычно бывает во время празднеств, – было сказано: «Так действуют разумно избранные государи, а государи, избранные неразумными, так погибают»; – а ведь было известно, что Максимина сделали императором воины, Бальбина же и Максима – сенаторы. (3) Услышав об этом, воины стали негодовать еще сильнее, преимущественно против сената, который, казалось, справил свой триумф над воинами. (4) Бальбин с Максимом на радость римскому сенату и народу очень разумно управляли городом:[903] сенату оказывалось очень большое уважение; они издавали превосходные законы, терпеливо выслушивали тяжбы, внесли отменный порядок во все то, что относится к военному делу. (5) Все уже было готово для того, чтобы Максим отправился против парфян,[904] Бальбин – против германцев, а юный Гордиан оставался в Риме,[905] воины же, искавшие удобного случая убить государей, не находя его на первых порах, так как германцы сопровождали Максима и Бальбина, – все больше приходили в ярость.

XIV. (1) Были несогласия[906] между Максимом и Бальбином, но скрытые, о которых можно было скорее догадываться, чем видеть их. Дело в том, что Бальбин презирал Максима как человека незнатного, а Максим третировал Бальбина как человека слабого. (2) Благодаря этому воинам представился удобный случай: они понимали, что можно легко убить несогласных между собой императоров. Наконец, во время театральных представлений, когда много воинов и придворных было занято, и в Палатинском дворце остались одни государи с германцами, воины произвели на них нападение.[907] (3) В то время как воины производили такое смятение и Максиму дано было знать, что от их буйной толпы едва ли можно спастись, если не вызвать германцев, а германцы случайно были с Бальбином в другой части Палатинского дворца, Максим посылает к Бальбину людей с просьбой прислать ему охрану. (4) Тот, однако, подозревая, что Максим просит их с целью направить их против него, Бальбина, так как он думал, что Максим стремится к единовластию, сначала заставил его ждать, затем дело дошло до столкновения между ними. (5) Пока они – во время этого мятежа – препирались друг с другом, появились воины, сорвали с них царские одежды, вывели их с оскорблениями из Палатинского дворца и хотели потащить их, почти совсем растерзанных, по городу в лагерь. (6) Узнав о том, что подходят германцы с целью защитить императоров, воины убили их обоих и бросили на полпути. (7) Между тем Цезарь Гордиан, поднятый на руки воинами, был провозглашен ими императором, то есть Августом, так как никого другого в данное время у них не было; при этом воины издевались над сенатом и народом и немедленно удалились в свой лагерь. (8) Германцы же, чтобы не сражаться без всякого повода, так как их императоры были убиты, ушли за город, где находились их товарищи.

XV. (1) Таков был конец хороших императоров,[908] недостойный как их жизни, так и нравов: ведь не было никого более храброго, чем Максим, или Пуппиен, ни более ласкового, чем Бальбин, что можно было понять из хода самого дела: ведь сенат, имея возможность выбирать, не выбрал бы плохих. (2) К этому присоединяется еще и то, что они прошли испытание, занимая много должностей, соединенных с почетом и властью: один из них был два раза консулом и префектом Рима, другой – два раза консулом[909] и префектом, императорами они стали, имея много лет от роду, были любезны сенату, а также народу, которые, однако, слегка уже побаивались Максима. (3) Такие сведения мы собрали относительно Максима, главным образом – из произведений греческого писателя Геродиана. (4) Многие, однако, говорят, что у Аквилеи Максимин был побежден не Максимом, а императором Пуппиеном и что последний был убит вместе с Бальбином, так что они опускают имя Максима. (5) И таково невежество или недобросовестность этих спорящих между собой историков, что многим хочется, чтобы Максимом назывался тот же, который назывался и Пуппиеном, хотя Геродиан, описавший современные ему события, называет его Максимом, а не Пуппиеном, да и греческий писатель Дексипп говорит, что после двоих Гордианов императорами были избраны и противопоставлены Максимину Максим и Бальбин и что Максимин был побежден Максимом, а не Пуппиеном. (6) К тому же писатели проявляют невежество, говоря о том, что мальчик Гордиан был префектом претория:[910] многие не знают, что Гордиана часто носили на шее, чтобы показать воинам. (7) Максим и Бальбин были императорами один год,[911] тогда как Максимин с сыном были императорами, по словам некоторых, три года, а по словам других – два года.[912]

XVI. (1) Еще и теперь показывают в Риме дом Бальбина на Каринах,[913] огромный и внушительный, который и до сих пор является собственностью его семьи. (2) Максим, которого большинство считает Пуппиеном, был человеком совсем неимущим, но в высшей степени доблестным. (3) При них карпы сражались против мезийцев, началась война со скифами,[914] произошел в это время и разгром Истрии, или, как говорит Дексипп, Истрийской общины. (4) Дексипп очень хвалит Бальбина и говорит, что он смело вышел навстречу воинам и был убит, доказав, что он не боялся смерти; он говорит о нем, что он был обучен всяким наукам. О Максиме же он говорит, что это был совсем не такой человек, каким его описало большинство греческих писателей. (5) Кроме того, он добавляет, что ненависть аквилейцев к Максимину была столь велика, что они сделали тетивы для своих луков из волос своих женщин и так пускали стрелы. (6) Дексипп и Геродиан, которые изложили эту историю государей, говорят, что Максим и Бальбин были государями, избранными сенатом и противопоставленными Максимину после гибели в Африке двоих Гордианов и что вместе с ними был выбран мальчик Гордиан. (7) Но у большинства римских писателей я не нахожу имени Максима, а вместе с Бальбином встречаю императора Пуппиена; говорят даже, будто этот же Пуппиен сражался с Максимином у Аквилеи, причем упомянутые историки утверждают, что Максим и не сражался с Максимином, а сидел в Равенне и там услышал об одержанной победе; как мне кажется, Пуппиен – тот же, кого называют Максимом.

XVII. (1) Ради этого я присоединил сюда еще благодарственное письмо,[915] написанное консулом того времени о Пуппиене и Бальбине, в котором он выражает радость по поводу того, что они – после бесчестных разбойников – восстановили государственный строй: (2) «Пуппиену и Бальбину Августам Клавдий Юлиан. Как только я узнал, что по решению Юпитера всеблагого и величайшего, бессмертных богов и сената и с согласия всего рода человеческого вы приняли власть над государством для спасения его от преступления безбожного разбойника и для управления им согласно римским законам, безупречнейшие владыки и непобедимые Августы, то, хотя я узнал об этом не из божественных писем, а из сенатского постановления, которое переслал мне мой сотоварищ светлейший Цельз Элиан, я поздравил город Рим, на благо которого вы избраны, поздравил сенат, былое достоинство которого вы восстановили в награду за высказанное им относительно вас осуждение, поздравил Италию, которую вы мощно защитили от опустошения врагами, поздравил провинции, которые были растерзаны ненасытной жадностью тиранов и которым вы вернули надежду на спасение, поздравил, наконец, самые легионы и вспомогательные войска, которые повсеместно на земле почитают ваши образы за то, что они избавились от прежнего позора и теперь в вашем лице обрели достойный облик римских государей. (3) Ввиду этого никогда не было голоса столь могучего, речи столь удачной, дарования столь плодотворного, чтобы быть в состоянии выразить достойным образом общее счастье. (4) Сколь велико оно и каково оно – мы могли понять по первым шагам вашего правления: ведь вы вернули нам римские законы, упраздненную справедливость и милосердие, которое было совершенно уничтожено, жизнь, нравы, свободу и надежду на преемственность и наследников. (5) Все это и перечислить трудно, не говоря уже о том, чтобы изложить – шаг за шагом в выражениях соответствующего достоинства. (6) Ведь то, что вы возвратили нам жизнь, на которую посягал этот преступный разбойник, распустив по всем провинциям своих палачей, открыто заявляя о своем гневе против блистательного сословия, – как могу я это выразить или подробно изложить? (7) Тем более что – ввиду своей посредственности – я не могу не только выразить чувство общего счастья, но даже и собственную радость моей души, когда я вижу перед собой тех Августов и государей рода человеческого, от которых, как от моих старинных цензоров, я до сих пор желал получить выражаемое постоянным уважением одобрение моим нравам и скромности; хотя то и другое, надеюсь, удостоверено в свидетельствах прежних государей, однако вашими суждениями я гордился бы как имеющими большое значение. (8) Боги пусть доставят и в будущем будут доставлять такое счастье римскому миру. Ведь глядя на вас, я могу желать только того, о чем молил богов победитель Карфагена,[916] именно – чтобы они сохранили государство в том состоянии, в каком оно было тогда, так как другого, лучшего, нельзя было найти. (9) Так и я молю, чтобы они сохранили вам государство в том состоянии, в какое вы привели его, когда положение его было еще шатким».

XVIII. (1) Это письмо доказывает, что Пуппиен и есть тот, кого большинство называет Максимом. (2) В рассказах об этих временах у греков нелегко найти имя Пуппиена, а у римлян – имя Максима, и то, что было совершенно против Максимина, считается то делом Пуппиена, то делом Максима.



I. (1) Сапору[918] царь царей[919] Вельзол: «Если бы я знал, что можно когда-нибудь по-настоящему победить римлян, я радовался бы за тебя по поводу победы, о которой ты сообщаешь. (2) Но так как это племя в силу ли своей судьбы или вследствие доблести обладает великим могуществом, – смотри, как бы то, что ты взял в плен старого императора, притом обманным образом, не отозвалось бы плохо на тебе и на твоих потомках.[920] (3) Подумай о том, сколько племен, которые часто побеждали их, римляне из врагов сделали своими. (4) Мы слыхали, – и это верно, что галлы победили их и сожгли их огромный город,[921] но верно и то, что теперь они в рабстве у римлян. А африканцы? Разве они не победили римлян? Но верно и то, что теперь они в рабстве у римлян. (5) О более отдаленных по времени, и, может быть, менее существенных примерах я ничего не говорю. Митридат Понтийский держал в своей власти всю Азию, но верно и то, что он был побежден,[922] верно и то, что Азия принадлежит римлянам. (6) Если ты спрашиваешь моего совета, воспользуйся благоприятным случаем для заключения мира и возврата Валериана своим. Я поздравляю тебя с твоим счастьем, если только ты сумеешь воспользоваться им».

II. (1) Велен, царь кадузиев,[923] написал так: «Отосланные тобою назад мои вспомогательные отряды, целые и невредимые, я с радостью принял. Но с тем, что ты взял в плен Валериана, государя государей, я не очень тебя поздравляю; я поздравил бы тебя больше, если бы ты его вернул. Ведь римляне грознее тогда, когда они терпят поражение. (2) Действуй так, как подобает благоразумному человеку, и пусть счастье, которое уже многих обмануло, не воспламеняет тебя. У Валериана есть и сын император, и внук Цезарь. А что сказать обо всем римском мире, который целиком поднимается против тебя? (3) Итак, верни Валериана и заключил мир с римлянами, который будет полезен и нам ввиду понтийских племен».

III. (1) Артабазд, царь армянский,[924] послал Сапору такое письмо: «Я притязаю на долю славы, но боюсь, что ты не столько одержал победу, сколько посеял новые войны. (2) Валериана требуют обратно и сын его, и внук, и римские военачальники, и вся Галлия, и вся Африка, и вся Испания, и вся Италия, и все племена, живущие в Иллирике, на Востоке и в Понте,[925] которые сочувствуют римлянам или принадлежат им. (3) Ты взял в плен одного старика, но сделал все племена всего круга земель злейшими врагами себе, а возможно, и нам, в то время как мы послали тебе вспомогательные отряды, являемся вашими соседями и всегда страдаем, когда вы воюете друг с другом».

IV. (1) Бактрийцы,[926] иберы, албанцы[927] и тавроскифы[928] не приняли писем Сапора, но написали римским военачальникам, обещая прислать вспомогательные войска для освобождения Валериана из плена. (2) Но пока Валериан дряхлел,[929] живя у персов, Оденат Пальмирский, собрав войско, привел дела Римского государства почти в прежнее положение. (3) Он захватил царские сокровища и то, что для парфянских царей дороже сокровищ, – наложниц. (4) Поэтому Сапор, еще больше опасаясь римских военачальников, из страха перед Баллистой и Оденатом поспешно удалился в свое царство. Таков был пока конец войны с персами.

V. (1) Вот что стоит узнать о Валериане, жизнь которого, в течение семидесяти лет достойная похвал, окончилась с такой славой, что после всех почестей и должностей, которые он превосходно исполнял,[930] он стал императором не так, как это обыкновенно бывает благодаря беспорядочному стечению народа, благодаря шуму, поднятому воинами, а в силу своих заслуг и как бы единодушным решением всего мира. (2) Наконец, если бы даже была дана возможность высказать свое мнение о том, кого они хотят видеть своим императором, то не избрали бы никого другого. (3) И чтобы ты знал, сколь огромны были заслуги Валериана перед государством, я приведу сенатские постановления; пусть все обратят внимание на то, как всегда судило о нем блистательное сословие. (4) В консульство обоих Дециев[931] за пять дней до ноябрьских календ,[932] когда сенат собрался в храме Кастора по поводу императорского послания[933] и было спрошено мнение каждого о том, на кого возложить должность цензора (такие вопросы Деция передали в ведение блистательного сената), как только претор поставил вопрос: «Как вы смотрите, отцы сенаторы, на избрание цензора?», а затем спросил мнение того, кто был тогда в отсутствие Валериана (так как последний вместе с Децием готовился к боевым действиям)[934] первоприсутствующим в сенате, все, нарушая порядок подачи голосов, в один голос сказали: (5) «Жизнь Валериана – это цензура. Пусть судит обо всех тот, кто лучше всех. Пусть судит о сенате тот, на ком нет никакого пятна. Пусть высказывает мнение о нашей жизни тот, кого ни в чем нельзя упрекнуть. (6) Валериан был цензором с раннего детства. Валериан был цензором в течение всей своей жизни. Разумный сенатор, скромный сенатор, почтенный сенатор. Друг порядочных людей, недруг тиранов, противник преступлений, враг пороков.[935] (7) Все мы принимаем его в цензоры, все хотим подражать ему. Первый – по своему происхождению, человек благородной крови, безукоризненный в жизни, прославленный своей ученостью, человек исключительных нравов по примеру людей древности». (8) Так как все это повторялось много раз, то добавили: единогласно, и так было произведено голосование.

VI. (1) Получив это постановление сената, Деций созвал всех придворных, велел пригласить также и самого Валериана, и, прочитав в собрании самых высокопоставленных лиц это постановление сената, сказал: (2) «Счастлив ты, Валериан, благодаря решению всего сената, нет – благодаря тому, что ты привлек к себе души и сердца всего населенного людьми мира. Возьми на себя должность цензора, которую возложило на тебя Римское государство, которую ты один заслуживаешь, чтобы судить о нравах всех, чтобы судить о наших нравах. (3) Ты будешь оценивать, кто должен оставаться в курии, ты приведешь в прежнее состояние сословие всадников, ты положишь предел накоплению богатств, ты обеспечишь взнос податей, произведешь их распределение, установишь их размер, ты проверишь ход государственных дел; (4) тебе будет дано право писать законы, тебе предстоит судить о военных званиях; (5) ты будешь производить осмотр оружия, (6) ты будешь судить о нашем Палатине, о судьях, о самых высокопоставленных префектах, за исключением префекта города Рима, за исключением ординарных консулов, царя жертвоприношений и великой девы-весталки, если, конечно, она остается целомудренной, – обо всех ты будешь высказывать свое мнение. Угодить тебе будут стараться и те, о ком ты судить не можешь». Так сказал Деций. (7) Но мнение Валериана было такое: «Прошу тебя, безупречный император, не ставь меня в необходимость судить о народе, о воинах, о сенате, обо всем мире, о судьях, о трибунах, о военных начальниках. (8) Это – то, ради чего вы носите звание Августа; вам принадлежит вся полнота цензуры, частный человек не может это выполнить. (9) Итак, я прошу освободить меня от такой чести, которой не соответствует мой образ жизни, не соответствует степень уверенности в себе, которой, наконец, противится самое время, так что сама человеческая природа не требует цензуры».

VII. (1) Я мог бы привести много других постановлений сената и суждений государей о Валериане, если бы большая часть их не была известна и мне не было стыдно еще больше возвеличивать мужа, который был побежден неизбежным роком. Теперь я перейду к Валериану младшему.

VIII. (1) Валериана[936] младшего, рожденного не от той матери, что Галлиен, выделявшегося своей наружностью, вызывавшего одобрение своей скромностью, отличавшегося для своих лет большой образованностью, очень приятным нравом и далекого от распущенности брата, отец, находясь вне Рима, провозгласил его Августом. (2) В его жизни не было ничего, о чем стоило бы говорить, если не считать знатного происхождения, прекрасного образования и жалкой гибели. (3) И так как я знаю, что многие, читая на могиле надпись об императоре Валериане, ошибаются, думая, что здесь покоится возвращенное тело того Валериана, который был взят в плен персами, то я решил – для того, чтобы не вкралась какая-нибудь ошибка, записать, что близ Медиолана похоронен младший Валериан и, по приказанию Клавдия,[937] добавлена надпись: «Император Валериан».[938] (4) Думаю, что никаких других сведений нельзя отыскать ни о старшем, ни о младшем Валериане. (5) И так как я боюсь, что нарушу обычные размеры тома, если Галлиена, сына Валериана, о котором уже много… у нас была речь… или также Салонина, сына… Галлиена, который и… был назван Галлиеном… добавив книгу… я перейду к другому тому… Ведь я всегда отдавал себя в ваше распоряжение… и славе, которой я ни в чем отказать не могу.



I. (1) После того как был взят в плен Валериан (в самом деле, с чего следует начинать жизнеописание Галлиена,[939] как не с того главного бедствия, которое так тяжело отразилось на его жизни?), в то время как состояние государства стало шатким, когда Оденат уже захватил власть на Востоке, а Галлиен, узнав о пленении отца, радовался, – войска бродяжничали, роптали… военачальники, все были охвачены… скорбью по поводу того, что… император… римский находится в рабстве у персов… всех… что Галлиен… отец, когда было сделано так… нравами… погубил. (2) Итак, в консульство Галлиена и Валузиана[940] Макриан и Баллиста[941] объединяются, созывают остатки войска и ввиду шаткого состояния Римской империи на Востоке обдумывают, кого бы избрать императором, так как Галлиен вел столь беспечный образ жизни, что войско даже не вспоминало о нем. (3) Наконец, они решили объявить Макриана и его сыновей императорами и взяться за защиту государства… Так, следовательно… была возложена… императорская власть… на Макриана… (4) Причины того, что на Макриана… с сыновьями… императорскую власть, были следующие: во-первых, в то время ни один полководец не считался мудрее его, ни один более подходящим для управления государством; затем, он был очень богат, так что из своих частных средств мог покрывать общественные издержки. (5) Сюда присоединялось и то обстоятельство, что его дети, очень храбрые молодые люди, всеми помыслами стремились к войне, так что были для легионов примером во всех… военных…

II. (1) Итак, Макриан… отовсюду вспомогательные войска… устремляется, заняв… части, которые сам… расположил так, чтобы… императорскую власть… эту войну организовал… так как был готов противостоять всему… что можно было замыслить против него. (2) Тот же Макриан назначил в Ахайю Пизона, одного из знатных и первенствующих в сенате, с той целью, чтобы он покончил с Валентом, который ведал там государственными делами, облеченный проконсульской властью. (3) Узнав о том, что Пизон идет против него, Валент принял на себя императорскую власть. Итак, Пизон удалился в Фессалию. (4) Там он был убит вместе с очень многими, когда Валент послал туда воинов; сам он также был провозглашен императором с прозванием «Фессалийский». (5) Макриан, задержав на Востоке одного из своих сыновей, сначала прибыл после замирения в Азию, потом направился в Иллирик. (6) В Иллирике он завязал сражение с полководцем императора Авреола, который, став против Галлиена, взял на себя императорскую власть. Имя этого полководца было – Домициан. Макриан имел при себе одного из своих сыновей и вел с собой тридцать тысяч воинов.[942] (7) Макриан вместе со своим сыном, носившим имя Макриан, был побежден, и все войско перешло на сторону императора Авреола.

III. (1) В то время как государство было охвачено смутой на протяжении всего круга земель, Оденат, узнав о том, что Макриан с сыном умерщвлены, что царствует Авреол,[943] что Галлиен ведет дела крайне небрежно, поспешил ко второму сыну Макриана, чтобы захватить его с войском, если судьба предоставит такую возможность. (2) Но те, кто были с сыном Макриана, носившим имя Квиет, вступив по почину префекта Макриана Баллисты в соглашение с Оденатом, убили молодого человека и, перебросив через стену его труп, немедленно все сдались Оденату. (3) Итак, Оденат стал императором почти всего Востока,[944] в то время как Иллириком владел Авреол, Римом – Галлиен. (4) Тот же Баллиста убил одновременно с Квиетом и хранителем сокровищ многих эмесян, к которым бежали воины Макриана, так что город был почти уничтожен. (5) Между тем Оденат, как бы держа сторону Галлиена, направлял ему по поводу всех событий сообщения, соответствовавшие истине. (6) Узнав о том, что Макриан со всеми детьми убит, Галлиен, словно положение дел больше не внушало беспокойства и отец его был уже возвращен, предался разврату и удовольствиям.[945] (7) Он устроил цирковые игры, театральные представления, гимнастические игры, а также зрелища, охоты и гладиаторские игры и призывал народ веселиться и рукоплескать, словно в дни побед. (8) Тогда как большинство скорбело по поводу того, что его отец в плену, его самого неумеренно радовала видимость блеска, падавшая на него оттого, что его отца, казалось, слишком далеко завлекло стремление к доблести. (9) Были известно, что, не будучи в состоянии выносить строгость своего отца, он горячо желал не чувствовать над своей головой отцовской взыскательности.

IV. (1) В то же время Эмилиан взял на себя императорскую власть в Египте и, захватив зернохранилища, подверг много городов бедствиям голода. (2) Но полководец Галлиена Теодот,[946] вступив с ним в бой, взял его в плен и к императору… отправил живым. Ведь Египет… был дан… когда Эмилиан… был… удавлен… воины[947]… (3) Ввиду того что Галлиен погряз в роскоши и пороках, не занимался ничем, кроме забав и кутежей, и вел государственные дела так, как дети, которые в своих играх придумывают всякие должности, – галлы, которые в силу своих прирожденных свойств не могут терпеть легкомысленных, выродившихся в смысле утраты римской доблести и утопающих в роскоши государей, призвали к власти Постума, найдя себе сочувствие и в войсках, так как последние жаловались на то, что император занят только развратом. (4) Против него Галлиен… повел войско и, когда он стал осаждать город,[948] в который вошел Постум… причем его защищали галлы, Галлиен, обходя стены кругом, был ранен стрелой. (5) Дело в том, что Постум[949] был императором семь лет и крепкой рукой охранял Галлии от всех бушевавших вокруг них варваров. (6) Под давлением этих бед Галлиен заключает мир с Авреолом, чтобы обратиться против Постума, и во время затяжной войны, где были различные осады и сражения, ведет дело то счастливо, то несчастливо. (7) К этим бедам присоединилось еще и то, что скифы вторглись в Вифинию и разрушили ряд городов.[950] (8) Наконец, они подожгли и опустошили Астак, который впоследствии был назван Никомедией. (9) Наконец, когда все части земного круга были потрясены, словно вследствие заговора всего мира, началось и в Сицилии нечто вроде войны с рабами: там бродили разбойники, которые с трудом были разгромлены.[951]

V. (1) И все это происходило вследствие того, что Галлиен внушал к себе презрение. Ведь ничто в большей степени не подстрекает дурных людей к дерзостным поступкам, а хороших к достославным, чем страх перед дурным императором или презрение к распущенному. (2) В консульство Галлиена и Фаустиниана[952] среди стольких бедствий, причиненных войной, произошло еще страшное землетрясение. Земля на много дней покрылась мраком. (3) Были слышны раскаты грома, но это гремел не Юпитер, а грохотала земля. Во время этого землетрясения было поглощено много зданий с их обитателями, многие умерли от страха. Несчастье это было еще более тяжелым в городах Азии. (4) Земля трясласть и в Риме и в Ливии. Во многих местах в земле образовались расщелины, причем во рвах появилась соленая вода. Много городов было затоплено морями. (5) Итак, обратились за помощью к богам, справились в Сивиллиных книгах и совершили, согласно предписанию, жертвоприношение Юпитеру спасителю. Ведь вспыхнула также такая моровая язва и в Риме, и в ахейских городах, что в один день погибло от одинаковой болезни пять тысяч человек! (6) В то время как судьба свирепствовала, в одних местах было землетрясение, в других разверзалась земля, в разных частях государства моровая язва опустошала римский мир. Валериан был в плену, большая часть Галлии была захвачена, пошел войной Оденат, теснил Авреол…когда Эмилиан занял Египет, часть готов… от которого, сказано выше, готам было присвоено, захватив Фракии, опустошили Македонию, осадили Фессалонику,[953] и нигде не было видно ни малейшего успокоения. (7) Все это, как мы не раз говорили, происходило вследствие презрения к Галлиену, человеку, предававшемуся всяким излишествам и, если бы только он почувствовал себя спокойным, готового на всякие позорные поступки.

VI. (1) В Ахайе сражались под начальством Марциана против тех же готов; побежденные, они ушли, через страну ахейцев. (2) Скифы, то есть часть готов, опустошали Азию.[954] Был разграблен и сожжен храм Эфесской Луны;[955] это здание пользовалось достаточной известностью среди народов. (3) Стыдно передавать то, что в такие тяжелые времена по случаю всех этих событий не раз говорил Галлиен, на горе человеческому роду обращая все это в шутку. (4) Когда ему сообщили о том, что отпал Египет, он, говорят, сказал: «Ну что ж? Разве мы не можем существовать без египетского полотна?». (5) Когда он узнал, что Азия разорена от разгула стихий и набегов скифов, он сказал: «Ну что ж? Разве я не могу жить без пирожных?».[956] (6) После потери Галлии он, как рассказывают, засмеялся и сказал: «Неужели безопасность государства обеспечивается атрабатскими плащами?».[957] (7) Так он подшучивал над всеми частями мира, когда терял их, словно дело шло об утрате малоценных предметов обихода. (8) И в довершение всех бед, случившихся во времена Галлиена, город византийцев, славный своими морскими войнами, ключ к Понту, был так опустошен воинами того же Галлиена, что в нем не оставалось в живых никого решительно.[958] (9) В сущности, у византийцев нельзя найти ни одного старинного рода, только те, что спаслись, потому что уехали путешествовать или были на военной службе, могут быть представителями древнего знатного рода.

VII. (1) Итак, против Постума Галлиен начал войну вместе с Авреолом и полководцем Клавдием, который впоследствии стал императором; он был родоначальником рода нашего Цезаря Констанция. Постум получил много вспомогательных отрядов от кельтов и франков и выступил на войну вместе с Викторином, с которым он разделил власть. После многочисленных сражений, имевших различный исход, победа оказалась на стороне Галлиена. (2) У Галлиена бывали внезапные вспышки решимости, так как временами он сильно переживал обиды. Словом, он двинулся, чтобы отомстить за византийцев, и хотя он не думал, что его впустят в стены города, однако был принят на следующий день и перебил всех невооруженных воинов, окружив их кольцом вооруженных и нарушив условие, которое он обещал соблюдать.[959] (3) В то же время вследствие доблести и умелого командования римских полководцев и скифы в Азии подверглись разгрому и вернулись в свои места. (4) Перебив воинов в Византии, словно совершив этим великое дело, Галлиен стремительно помчался в Рим и, созвав сенаторов, отпраздновал десятилетие своего правления небывалыми играми,[960] невиданными дотоле торжественными шествиями, изысканными удовольствиями.

VIII. (1) Прежде всего он направился на Капитолий, окруженный сенаторами, одетыми в тогу, и всем сословием всадников; перед ним шли воины в белом и весь народ; впереди их шли рабы почти всех граждан и женщины с восковыми свечами и светильниками. (2) По обеим сторонам шло также впереди по сто белых быков с золотыми перевязями на рогах и блистая разноцветными шелковыми покрывалами; (3) шли впереди белые овцы, по двести с каждой стороны, и десять слонов, которые были тогда в Риме, тысяча двести гладиаторов, пышно разодетые, в золоченых одеяниях матрон, прирученные дикие животные разных пород, с множеством украшений, крытые повозки с мимами и всякого рода актерами, кулачные бойцы, бившиеся между собой расслабленными ладонями, а не по-настоящему. Все скоморохи разыгрывали миф о циклопе, показывая при этом удивительные и поразительные вещи. (4) На всех улицах стоял шум от игр, криков, рукоплесканий. (5) Сам он в украшенной вышивками тоге и в тунике, расшитой пальмовыми ветвями, направлялся, как мы сказали, на Капитолий, окруженный сенаторами, со всеми жрецами, одетыми в претексты. (6) С той и другой стороны несли по пятьсот золоченых копий, по сто знамен, не считая знамен коллегий, драконов, значки храмов, и всех легионов. (7) Кроме того, шли переодетые люди, изображавшие разные племена: готов, сарматов, франков, персов, так что в каждой группе их было не меньше двухсот.

IX. (1) Этой пышностью вздорный человек думал обмануть римский народ, но римляне со свойственными им шутками выражали расположение – одни Постуму, другие Регилиану, иные Авреолу или Эмилиану, кое-кто Сатурнину, ведь говорили, что и этот последний уже является императором. (2) Среди всего этого веселья слышались сильные сетования по поводу его отца, которого сын оставил неотомщенным и за которого так или иначе отплатили посторонние.[961] (3) Но на Галлиена подобные вещи не действовали: сердце его зачерствело от наслаждений, и он только спрашивал у окружавших его людей: «Что у нас на завтрак? Какие приготовлены удовольствия? Что будет завтра в театре и в цирке?». (4) Так, совершив свой путь и принеся гекатомбы, он вернулся во дворец и после пиров и угощений посвящал прочие дни общественным развлечениям. (5) Не следует обойти молчанием замечательно остроумную шутку. Когда в торжественном шествии вели толпу персов, будто бы пленных (смехотворная затея!), несколько шутников смешалось с персами, старательно осматривая все и с удивительным любопытством разглядывая лицо каждого. (6) Когда их спросили, что означает эта необычная выходка, они ответили: «Мы ищем отца нашего государя». (7) Когда это дошло до Галлиена, он не почувствовал ни стыда, ни печали, ни любви к отцу, но велел сжечь шутников живыми. Этот поступок причинил народу большую скорбь, чем можно было бы предполагать, воины же были огорчены в такой степени, что немного времени спустя отплатили ему за это.

X. (1) В консульство Галлиена и Сатурнина[962] пальмирский царь Оденат получил императорскую власть над всем Востоком, главным образом по той причине, что он благодаря своим смелым действиям выказал себя достойным освящения своего высокого положения, в то время как Галлиен либо ничего не делал, либо тратил время на излишества, на нелепые и смехотворные затеи. (2) Он немедленно объявил войну персам во имя отмщения за Валериана,[963] чем продолжал пренебрегать собственный сын последнего. (3) Он немедленно занимает Низибис и Карры, причем низибийцы и каррцы сдались ему, браня Галлиена. (4) Однако Оденат выказал по отношению к Галлиену почтительность: он отправил к нему взятых в плен сатрапов, едва ли не с целью посмеяться над Галлиеном и выставить в лучшем свете себя. (5) После того как они были приведены в Рим, триумф, хотя победителем был Оденат, справил Галлиен, ни словом не упомянув об отце. Даже к богам он причислил его только потому, что его к тому принудили, после того как он услыхал о смерти отца; в действительности последний был тогда еще жив, и сообщение о его смерти оказалось ложным. (6) Между тем Оденат осадил в Ктезифонте множество персов и, опустошив вокруг всю местность, перебил бесчисленное количество людей. (7) Но когда сюда спешно собрались для общей защиты из разных областей сатрапы, произошли длительные битвы с переменным успехом, но победа римлян оказалась более прочной. (8) И так как Оденат имел в виду только одно – освободить Валериана, то он каждый день теснил врагов; однако, хотя он и был превосходным полководцем, он все же страдал от неудобств местности в чужой земле.

XI. (1) Пока такие события происходили в стране персов, скифы вторглись в Каппадокию. Захватив тамошние города, они после продолжительной войны, шедшей с переменным успехом, устремились в Вифинию. (2) Поэтому воины опять подумали об избрании нового императора. Не будучи в состоянии успокоить их и снова привлечь на свою сторону, Галлиен, по своему обыкновению, убил их всех. (3) В то время как воины искали себе достойного государя, Галлиен был в Афинах архонтом, то есть высшим должностным лицом, под влиянием того же тщеславия, которое внушило ему желание быть вписанным в число афинских граждан и принимать участие во всех священнодействиях. (4) Так не поступали ни Адриан во время высшего благоденствия, ни Антонин[964] среди полного мира, хотя они до такой степени увлекались греческой литературой, что даже, по мнению крупных людей, мало в чем уступали самым ученым мужам. (5) Кроме того, он хотел быть зачисленным в ареопагиты, а к Римскому государству относился чуть ли не с презрением. (6) Галлиен, чего нельзя отрицать, славился как оратор, как поэт и отличался во всех искусствах. (7) Ему принадлежал тот эпиталамий, который оказался лучшим среди произведений ста поэтов. Когда он женил сыновей своих братьев, то после того, как все греческие и римские поэты прочитали свои эпиталамий (а это продолжалось много дней), он, держа руки новобрачных, по словам некоторых, несколько раз, как говорят, сказал так:

Дети, не медлите вы! Растворитесь в любовной усладе,

Слейтесь, воркуйте нежнее голубок, сомкните объятья

Ваши теснее плюша, целуйтесь раковин крепче!

(9) Было бы долго передавать его стихи и речи, которыми он в свое время блистал среди поэтов и риторов. Но в императоре нужны одни качества, а от оратора или поэта требуются другие.

XII. (1) Хвалят один его прекрасный поступок. В консульство своего брата Валериана и Луцилла,[965] близкого к нему человека, узнав, что Оденат опустошил страну персов, что Низибис и Карры возвращены под власть римлян, что вся Месопотамия стала нашей, наконец, что римляне дошли до Ктезифонта, что царь бежал, сатрапы взяты в плен, множество персов убито, Галлиен разделил с Оденатом власть, назвал его Августом и велел отчеканить монеты с изображением Одената, ведущего за собой пленных персов. И сенат, и город, и люди всех возрастов с радостью приняли весть об этом. (2) Кроме того, он был очень находчив; хочется привести несколько случаев, чтобы показать его остроумие. (3) Когда однажды он велел выпустить на арену огромного быка и вышел охотник, который должен был поразить его, но после десяти выводов не мог убить его, Галлиен послал охотнику венок. (4) Так как все стали вполголоса выражать недоумение, почему такой в высшей степени неумелый человек получает венок, Галлиен, велел объявить через глашатая: «Не суметь поразить быка столько раз – дело трудное». (5) Когда кто-то продал его жене[966] вместо настоящих драгоценных камней – стеклянные и она, узнав об этом, пожелала наказать его, Галлиен велел схватить продавшего как бы для того, чтобы отдать его на растерзание льву, а затем распорядился выпустить из клетки каплуна. Когда все удивились такой смешной выходке, он велел сказать через глашатая: «Он подделал, и с ним поступили так же», а затем отпустил торговца. (6) Когда Оденат был занят войной с персами, а Галлиен, по своему обыкновению, увлекался самыми нелепыми вещами, скифы, построив суда, добрались до Гераклеи и оттуда вернулись с добычей в свою землю; впрочем, многие из них погибли от кораблекрушения, потерпев поражение в морском бою.

XIII. (1) В это же время вследствие козней своего двоюродного брата был умерщвлен Оденат вместе со своим сыном Геродом, которого он также провозгласил императором. (2) Тогда Зенобия, жена Одената, под тем предлогом, что оставшиеся дети его – Геренниан и Тимолай – являются еще малолетними, сама взяла власть в свои руки и правила долго, не по-женски, не так, как правят женщины, (3) но тверже и искуснее не только Галлиена (лучше которого могла бы править любая девушка), но и многих других императоров. (4) Что касается Галлиена, то, получив известие о гибели Одената, он стал готовиться к войне с персами – это было слишком позднее отмщение за отца, и, когда стараниями его полководца Гераклиана войска были собраны, он пытался вести дело, как искусный государь. (5) Однако этот Гераклиан, отправившийся против персов, был побежден пальмирцами и потерял всех собранных им воинов,[967] ведь Зенобия правила пальмирцами и многими восточными народами по-мужски. (6) Между тем скифы, переплыв Евксин, вошли в Истр и причинили много бед на римской земле. Узнав об этом, Галлиен поручил византийцам Клеодаму и Афинею ведать восстановлением и укреплением городов. Бой произошел у Понта, и варвары были побеждены византийскими полководцами. (7) Римляне под начальством Венериана победили также готов, причем сам Венериан погиб смертью воина. (8) Затем готы опустошили Кизик и Азию, а потом и всю Ахайю, но были побеждены афинянами под начальством Дексиппа,[968] описавшего эти события. Изгнанные оттуда, они прошли через Эпир, Македонию, Мезию. (9) Между тем Галлиен, обеспокоенный, наконец, общественными бедствиями, встретился с готами, бродившими по Иллирику, и случайно перебил множество их. Узнав об этом, скифы, сделав укрепление из телег, попытались бежать через гору Гессак. (10) Оттуда Марциан, ведя войну с переменным успехом[969] всех скифов… что и побудило всех скифов возобновить войну.

XIV. (1) Так полководец Гераклиан показал свою преданность государству. Не будучи в состоянии выносить порочность Галлиена, Марциан и Гераклиан приняли решение, чтобы один из них взял на себя императорскую власть[970]… (2) и был избран Клавдий, лучший среди всех человек, как мы скажем в своем месте, который не участвовал[971] в этом решении; он пользовался со стороны всех таким уважением, что казался действительно достойным императорской власти, как это впоследствии и подтвердилось. (3) Это тот Клавдий, от которого ведет свое происхождение бдительнейший Цезарь Констанций. (4) Когда они домогались императорской власти, в союзе с ними был некий Цероний, или Цекропий, начальник далматов, который очень ловко и разумно помог им. (5) Но так как при жизни Галлиена они не могли взять на себя императорскую власть, то они решили совершить покушение на его жизнь, применив хитрость, чтобы в государстве, истощенном от бедствий, отстранить от управления человеческим родом эту негоднейшую язву и чтобы в дальнейшем государство, отданное во власть театра и цирка, не погибло от соблазна удовольствий. (6) Хитрость была такого рода. Галлиен находился во вражде с Авреолом, который присвоил себе власть государя; он каждый день ожидал грозного и неудержимого прибытия скороспелого императора. (7) Зная это, Марциан и Цекропий неожиданно велели передать Галлиену, что Авреол уже подходит. (8) И вот, собрав воинов, Галлиен выступил словно на верное сражение и тут был умерщвлен подосланными убийцами.[972] (9) Говорят, Галлиен был поражен мечом начальника далматов Цекропия, по словам некоторых, близ Медиолана, именно там, где был умерщвлен сразу после него и брат его Валериан,[973] о котором многие говорят, что он был Августом, другие – Цезарем, а иные, что он не был ни тем, ни другим.[974] (10) Последнее неправдоподобно – ведь уже после пленения Валериана мы находим в фастах такую запись: «В консульство императора Валериана».[975] Какой это мог быть другой Валериан, как не брат Галлиена? (11) Происхождение его известно, но не вполне известно его достоинство, или, как начали говорить некоторые, его величество.

XV. (1) После убийства Галлиена произошел крупнейший мятеж среди воинов, которые в надежде на добычу и расхищение общественного достояния говорили, что у них отнят полезный, нужный, храбрый, способный вызвать зависть император. (2) Поэтому решение государей, было: успокоить волнение воинов теми мерами, какие обычно умиротворяют их. После того как через Марциана воинам было обещано и выдано по двадцать золотых (ведь под рукой было большое количество сокровищ), Галлиен, согласно решению военных, был записан в государственные фасты как тиран.[976] (3) Так были успокоены воины, и императорскую власть принял Клавдий, человек безупречный и по всей справедливости заслуживающий уважения, дорогой всем порядочным людям, друг отечеству, друг законам, любезный сенату и известный народу с хорошей стороны.

XVI. (1) Такова была жизнь Галлиена, кратко мною рассказанная; рожденный только для своего брюха и удовольствий, он тратил дни и ночи на пьянство и разврат и довел дело до того, что чуть ли не двадцать тиранов опустошали весь круг земель, так что даже женщины правили лучше его. (2) Чтобы не обойти молчанием его жалких затей, я упомяну о том, что он устраивал спальни из роз, строил укрепления из фруктов, виноградные гроздья сохранял по три года, в разгар зимы у него подавались дыни, он научил, как в течение всего года иметь молодое вино. Он всегда в несоответствующие месяцы угощал свежими зелеными фигами и фруктами, прямо с деревьев. (3) Столы он всегда покрывал золотыми скатертями. У него были золотые сосуды, украшенные драгоценными камнями. (4) Волосы свои он посыпал золотым порошком. Он часто выступал в короне с лучами. В Риме, где государи показывались всегда в тоге, его можно было видеть в пурпурной хламиде с золотыми застежками, украшенными драгоценными камнями. Он носил пурпурную золоченую мужскую тунику, притом с длинными рукавами. Перевязь у него была украшена драгоценными камнями. Ремни на его обуви были осыпаны драгоценными камнями, башмаки же он называл головными сетками. (5) Пировал он открыто. Народ он умилостивлял раздачами.[977] (6) Подарки сенату он раздавал сидя.[978] Матрон он приглашал к себе на совещание и, когда они целовали ему руку, давал им по четыре золотых со своим именем.

XVII. (1) Услыхав о том, что его отец Валериан взят в плен, он сказал то, что, говорят, сказал лучший из философов о сыне, которого он потерял: «Я знал, что я родил смертного»[979] (Галлиен сказал именно так: «Я знал, что мой отец – смертный»). (2) Был некий Анний Корникула, который в своих высказываниях лживо восхвалял его как твердого государя. (Однако хуже тот, кто этому поверил). (3) Часто он выходил под звуки флейты, уходил под звуки органа, так как приказывал, чтобы его выход и уход сопровождались музыкой. (4) Мылся он летом по семи или шести раз в день, зимой – по два или по три.[980] (5) Пил он всегда из золотых бокалов и не признавал стеклянных, говоря, что нет ничего более пошлого. (6) Он всегда менял вина и никогда не пил на одном пире двух бокалов одного и того же вина. (7) Часто за его столом возлежали наложницы. При второй смене блюд у него всегда были наготове шуты и мимы. (8) Когда он шел в сады,[981] называвшиеся по его имени, все дворцовые слуги следовали за ним. Шли и префекты, и начальники всех дворцовых ведомств. Они участвовали в пирах и плаваниях и мылись вместе с государем. (9) Часто допускались к этому и женщины, с ним самим были прекрасные девушки, а с теми – безобразные старухи. Он часто шутил в то время, как со всех сторон терял власть над кругом земель.

XVIII. (1) По отношению к воинам, однако, он проявлял чрезмерную жестокость: в отдельные дни он убивал по три и по четыре тысячи воинов. (2) Он предписал, чтобы ему была поставлена статуя больше Колосса в виде Солнца, но он погиб раньше, чем она была окончена. Все же ее начали делать столь огромной, что, казалось, она будет вдвое больше Колосса. (3) Он хотел поставить ее на вершине Эсквилинского холма и чтобы в ее руке было копье, по древку которого ребенок мог бы подняться до самого верха. (4) Но и Клавдию, и затем Аврелиану эта затея показалась глупой, тем более что он велел сделать еще коней и колесницу в соответствии с размерами статуи и поставить их на очень высоком постаменте. (5) Он сам готовился продолжить Фламиниев портик[982] до Мульвийского моста, так, чтобы колонны шли в четыре или, как говорят другие, в пять рядов и чтобы первый ряд состоял из столбов, а перед собой имел колонны со статуями, а второй, третий и далее – колонны di[tess[rvn. (6) Долго было бы передавать все его причуды; кто хочет узнать о них, пусть читает Пальфурия Суру, который составил дневник его жизни. Мы же перейдем к Салонину.





XIX. (I). (1) Он был сыном Галлиена, внуком Валериана; нет ничего, что стоило бы записать о нем, за исключением разве того, что он был знатного происхождения, воспитан по-царски, а затем был убит не по своей вине, а за вины отца. (2) Относительно его имени существует большая неясность. Многие занесли его в историю как Галлиена, многие – как Салонина. (3) Те, кто называет его Салонином, говорят, что он был прозван так потому, что родился в Салонах,[984] а те, кто называет его Галлиеном, говорят, что он был прозван так по имени отца и деда Галлиена, некогда выдающегося государственного мужа. (4) Наконец, до сих пор существовала статуя у подножия Ромулова холма,[985] то есть перед священной дорогой между храмом Фаустины и храмом Весты у Фабиевой арки; на ней была надпись: «Галлиену младшему» с добавлением «Салонину».[986] Отсюда можно понять, каково было его имя. (5) Вполне ясно, что Галлиен стоял у власти больше десяти лет. Это я добавил потому, что многие сообщают, будто он погиб на девятом году своего правления. (6) О том, что при нем и другие поднимали восстания, мы скажем в своем месте, раз уж решено включить жизнеописание двадцати тиранов в один том ввиду того, что о них можно сказать немногое, да и большая часть этого уже рассказана в жизнеописании Галлиена. (7) О Галлиене достаточно будет и того, что сказано в этой книге. Ведь многое уже сказано в жизнеописании Валериана, многое мы скажем в книге, которую следует озаглавить «О тридцати тиранах». Повторять все это и несколько раз говорить об одном и том же представляется бесполезным. (8) К тому же кое-что я пропустил сознательно, чтобы опубликованием многих вещей не обидеть его потомков.

XX. (II). (1) Ведь ты сам знаешь, какие люди и какую войну ведут против тех, кто написал что-либо об их предках, и, думаю, всем известно то, что сказал Марк Туллий в «Гортензии»[987] – который он написал в форме протрептика. (2) Все же я приведу один случай, довольно забавный при всей его наивности; он тем не менее создал новый обычай. (3) Так как большинство военных, которые приходили на пир, снимали во время пира свои военные пояса, то Салонин, или Галлиен, будучи мальчиком, говорят, похитил у них золоченые украшенные жемчугом перевязи; ввиду того, что трудно было найти в Палатинском дворце то, что пропало, эти люди молча примирились со своей потерей, но в другой раз, получив приглашение на пир, они возлегли уже опоясанными. (4) Когда их стали спрашивать, почему они не сняли поясов, они, говорят, ответили: «Из уважения к Салонину», и отсюда пошел обычаи возлежать в присутствии императора в поясах. (5) Однако я не могу отрицать и того, что многим кажется, будто этот обычай возник по другой причине: говорят, что к военному завтраку, который называется парандием, потому что он подготовляет воинов к битве,[988] они приступали опоясанными; доказательством этого служит то обстоятельство, что обедают они, снимая пояса, даже в присутствии императора. Я поместил эти сведения потому, что мне они казались достойными того, чтобы отметить и запомнить их.

XXI. (III). (1) Теперь перейдем к двадцати тиранам, которые появились во времена Галлиена вследствие того, что дурной государь внушал к себе презрение; о них надо сказать кратко и немного. (2) Ведь большинство из них недостойно того, чтобы даже именами подобных людей заполнять книгу, хотя некоторые из них обладали, по-видимому, немалой доблестью и даже принесли много пользы государству. (3) Мнения относительно имени Салонина очень разнообразны, и тот, кто думает, будто он говорит об этом вернее других, сообщает, что он был назван по имени своей матери Салонины… хотя он безумно любил… по имени Пипера, дочь варварского царя…[989] (4) Галлиен вместе со своими придавал своим волосам светлорусую окраску. (5) О числе лет правления Галлиена и Валериана передают сведения настолько неопределенные, что, хотя твердо установлено, что они правили пятнадцать лет, то есть, что Галлиен достиг почти до пятнадцатого года их правления, а Валериан был взят в плен на шестом году, некоторые говорят о девяти годах, а иные пишут, что Галлиен правил не больше десяти лет, хотя точно известно, что он отпраздновал в Риме десятилетие своего правления, а после этого праздника десятилетия он победил готов, заключил мир с Оденатом, вступил в соглашение с Авреолом, вел войну против Постума, против Лоллиана и совершил много такого, что можно было отнести к его доблести,[990] а еще больше такого, что навлекало на него позор. (6) Ведь говорят, что по ночам он всегда посещал трактиры и проводил жизнь со сводниками, мимами и шутами.



I. (1) Написав уже много книг не так, как пишут историю, и не красноречиво, а самым обыкновенным языком, мы дошли до того времени, когда в годы правления Галлиена и Валериана ввиду того, что Валериан был занят великими нуждами Персидской войны, появилось тридцать тиранов,[991] ибо к Галлиену относились с презрением не только мужчины, но и женщины, как мы в своем месте докажем. (2) Вследствие того, что эти люди, набросившиеся на императорскую власть из разных частей мира, были настолько малоизвестными, что даже ученейшие мужи не могли ни много рассказать о них, ни разведать; далее, ввиду того, что все историки, писавшие по-гречески и по-латыни, пропустили некоторых из них и даже не упомянули их имен;[992] наконец, так как некоторые сведения о них у большинства писателей[993] переданы совсем по-разному, я собрал их в одну книжку, притом краткую, главным образом потому, что, как известно, большая часть сведений о них сообщена в жизнеописании Валериана или Галлиена и повторять их не следует.





II. (1) Убежав от своего отца Кириада,[994] он, человек богатый и знатный,[995] огорчавший безупречного старика своей расточительностью и нравственной испорченностью, похитил большую часть золота и неисчислимое количество серебра и устремился к персам. (2) Там, сблизившись с царем Сапором и став его другом, он начал подстрекать его идти войной на римлян, привел на римскую землю[996] сначала Одомаста, а затем Сапора; после взятия Антиохии и Цезареи он удостоился звания Цезаря.[997] (3) Затем он был назван Августом и наводил ужас на весь Восток своей силой и дерзостью. Он умертвил своего отца (другие историки отрицают это),[998] сам был убит[999] вследствие козней своих приближенных уже после прибытия Валериана для войны с персами. (4) О нем не сохранилось больше никаких исторических данных, которые представлялись бы достойными упоминания; в литературе он стал известен благодаря предательству, отцеубийству, жестокой тирании и безумной расточительности.





III. (1) Это был муж[1000] в высшей степени храбрый на войне, в высшей степени твердый в мирное время, во всех случаях жизни серьезный. Поэтому Галлиен препоручил ему своего имевшего жительство в Галлии сына Салонина с тем, чтобы Постум охранял его жизнь и наставлял его в том, как должен вести себя и действовать император. (2) Он, однако, по утверждению многих (что, впрочем, не соответствует его нравам), впоследствии нарушил верность и, убив Салонина, взял на себя императорскую власть.[1001] (3) Как вернее передают многие другие, галлы, жестоко ненавидевшие Галлиена и не желавшие терпеть над собой власть мальчика, провозгласили императором того, кто управлял порученной ему частью империи и, подослав воинов, убили юношу. (4) После его убийства все войско и все галлы с радостью приняли Постума, и он в течение семи лет[1002] так хорошо проявил себя, что восстановил порядок в Галлиях, в то время как Галлиен проводил время в роскоши и по трактирам и изнурял себя любовью к варварской женщине.[1003] (5) Однако Галлиен начал против него войну, именно ту, в которой Галлиен был ранен стрелой. (6) Любовь к Постуму в душах всех галльских народов была огромной, так как он, прогнав все германские племена, возвратил Римской империи прежнюю безопасность. (7) Но так как он держал себя очень грозно, а галлы всегда готовы к переворотам, то он и был убит, когда выступил Лоллиан.[1004] (8) Тот, кто хочет найти доказательство заслуг Постума, поймет суждение о нем Валериана – из письма, посланного им галлам: (9) «Военным начальником зарейнской границы и наместником Галлии[1005] мы назначили Постума, человека вполне подходящего для галлов, которые известны своей суровостью; при нем не потерпят ущерба ни воины в лагере, ни законы на форуме, ни судебные тяжбы в трибуналах, ни достоинство в курии; он сохранит каждому то, что ему подобает. Это человек, которому я сам удивляюсь больше, чем кому-либо другому, и который по праву заслуживал бы звания государя; за него, я надеюсь, вы будете благодарить меня. (10) Если я ошибаюсь в своем мнении, которое я высказал о нем, то знайте, что нигде среди людей нельзя найти человека, которого можно было бы одобрить во всех отношениях. (11) Его сыну, юноше по имени Постуму, я дал должность трибуна воконциев,[1006] и он покажет себя достойным нравов своего отца».





IV. (1) О нем почти нечего сказать, разве только то, что отец провозгласил его Цезарем, а затем в честь отца он был провозглашен Августом. Говорят, он был убит вместе с отцом, когда поставленный на место Постума Лоллиан принял возложенную на него галлами императорскую власть. (2) В своих речах (это единственное, что заслуживает упоминания) он был так красноречив, что его контроверсии, говорят, были включены в сборник Квинтилиана,[1008] и при первом чтении любой главы сразу становится ясным, что он является остроумнейшим мастером красноречия римского племени.





V. (1) Во время поднятого им в Галлии восстания был убит Постум, человек, превосходивший всех храбростью, ведь в то время, как положение в Галлии оказалось вследствие расточительности Галлиена шатким, он привел Римскую империю в прежнее состояние. (2) Лоллиан был также человеком очень храбрым, но вследствие того, что он восстал, он пользовался у галлов меньшим по сравнению со своими силами авторитетом. (3) Он был убит Викторином, сыном Витрувии или Виктории, которая получила впоследствии имя матери лагерей[1010] и наделена званием Августы, хотя сама она, уклоняясь от столь тяжкого бремени, добровольно передала императорскую власть сначала Марию, а затем Тетрику и его сыну. (4) И Лоллиан оказал некоторые услуги государству. Ведь много галльских городов, а также некоторые лагеря, которые Постум за семь лет построил на варварской земле,[1011] разграбленные и сожженные во время внезапного вторжения германцев после убийства Постума, он привел в прежнее состояние. Потом он был убит своими воинами за то, что он требовал от них слишком напряженного труда.[1012] (5) Таким образом, в то время как Галлиен губил государство, в Галлии заступниками римского достояния являлись сначала Постум, затем Лоллиан, потом Викторин, наконец – Тетрик (о Марии мы ничего не говорим). (6) Я верю, что все они были даны свыше для того, чтобы, в то время как эта язва утопала в неслыханной роскоши, германцы не получили возможности завладеть римской землей. (7) Если бы тогда германцы возвысились так, как готы или персы, то эти племена, вступив между собой в соглашение, положили бы конец этой почтенной империи, носящей имя Римской. (8) Жизнь Лоллиана во многих отношениях так же темна, как и жизнь самого Постума, но лишь частная их жизнь: они прожили, прославившись доблестью, а не весом своего знатного происхождения.





VI. (1) Когда Постум старший увидел, что на него надвигаются большие силы Галлиена и что ему необходима помощь не только со стороны воинов, но и со стороны другого государя, он призвал к участию в императорской власти Викторина,[1013] человека по-военному деятельного,[1014] и вместе с ним[1015] боролся против Галлиена. (2) Благодаря привлечению ими огромного количества вспомогательных отрядов из германцев война затянулась, но они все же были побеждены. (3) Тогда был убит и Лоллиан, и у власти остался один Викторин. Так как он занимался тем, что разрушал браки воинов и командиров, то и его самого заколол[1016] поведший против него интригу в Агриппине интендант, жену которого он обесчестил. Сын его Викторин был провозглашен Цезарем своей матерью Витрувией или Викторией, которая была названа матерью лагерей; но и сам этот маленький мальчик был умерщвлен сразу же после того, как был убит в Агриппине его отец. (4) Многие подробно говорят о том, что он был очень храбрым человеком и, если отвлечься от его развращенности, превосходным императором. (5) Но мне кажется, что вполне достаточно привести отрывок из одной книги Юлия Атериана,[1017] где он так говорит о Викторине: (6) «Я думаю, что никого нельзя поставить выше Викторина, который правил Галлией после Юлия Постума, – ни Траяна в смысле доблести, ни Антонина в смысле милосердия, ни Нерву в смысле почтенности, ни Веспасиана в смысле управления государственным казначейством, ни Пертинакса или Севера в смысле строгости всей жизни и военной выдержки. (7) Но все это было погублено его развратом и страстью к наслаждениям с женщинами, так что никто не осмеливается описывать доблести того, что, по общему суждению, заслужил свою кару». (8) Итак, раз писатели высказали такое суждение о Викторине, то мне кажется, что я достаточно сказал о его нравах.





VII. (1) О нем в литературе сообщается только то, что он был внуком Виктории и сыном Викторина и что мать или бабка объявила его Цезарем в тот самый час, когда был убит Викторин, но воины в гневе немедленно убили его. (2) Близ Агриппины находятся простые могилы, на которых лежит короткая мраморная плита, на них сделана надпись: «Здесь покоятся двое Викторинов – тиранов».[1019]





VIII. (1) После умерщвления Викторина, Лоллиана и Постума императором в течение трех дней[1020] был Марий, который, как говорят, раньше был кузнецом.[1021] (2) Не знаю, что еще требуется узнать о нем, кроме того, что он прославился благодаря этому очень кратковременному пребыванию у власти. Ведь тот, кто в течение шести часов в середине дня занимал должность сменного консула, был отмечен такой шуткой Марка Туллия: «У нас был консул столь строгий и требовательный, что в его консульство никто не завтракал, никто не обедал, никто не спал».[1022] И относительно Мария можно, по-видимому, сказать: в первый день он стал императором, в следующий день правил, а на третий был убит. (3) Был он человеком деятельным и поднялся по всем ступеням военной службы до звания императора; многие называют его Мамурием, некоторые – Ветурием,[1023] именно как мастера по ковке железа. (4) Но слишком много о нем. Достаточно добавить, что ничьи руки не были сильнее, когда нужно было ударить или толкать; казалось, что на пальцах у него были не вены, а какие-то тетивы. (5) Одним указательным пальцем он, говорят, отталкивал катившиеся на него возы и самых сильных людей ударил одним пальцем так, что они чувствовали боль, словно от удара палки или тупого железа. Двумя пальцами он многое мог растереть в порошок.[1024] (6) Он был убит каким-то воином, который когда-то был в его кузнице и к которому Марий выказал пренебрежение либо тогда, когда был военным начальником, либо когда принял императорскую власть. (7) Говорят, что убийца добавил: «Это тот меч, который ты сам сделал». Говорят, что первая речь Мария на сходке была такая: (8) «Знаю, соратники, что меня могут попрекнуть моим прежним ремеслом, свидетелями которого вы все являетесь. (9) Но пусть кто угодно говорит, что хочет. Хотел бы я всегда заниматься железом, а не погибать от вина, цветов, бабенок, трактиров, как это делает Галлиен, недостойный своего отца и своего знатного рода. (10) Пусть меня попрекают моим ремеслом кузнеца, лишь бы только иноземные племена благодаря своим поражениям узнали, что я имел дело с железом. (11) Я буду стараться о том, чтобы вся Аламанния и вся Германия с прочими прилегающими к ним племенами считали римский народ железным племенем, чтобы с нашей стороны именно железо внушало им страх. (12) И вы также, прошу вас, подумайте о том, что вы сделали государем того, кто никогда ни с чем другим, кроме железа, не умел обращаться. (13) Это я говорю потому, что эта утопающая в роскоши язва может поставить мне в вину только то, что я был оружейным мастером».





IX. (1) В консульство Туска и Басса,[1025] когда Галлиен проводил время за вином и в трактирах и, окружив себя сводниками, мимами и блудницами, губил в нескончаемых излишествах хорошие задатки, данные ему от природы, Ингенуй, управлявший тогда Паннониями, был провозглашен императором мезийскими легионами с согласия прочих паннонских легионов.[1026] Казалось, ничем другим воины не помогли государству больше, нежели тем, что в то время, как надвигались сарматы, был избран императором тот, кто благодаря своей доблести мог поправить тяжелые обстоятельства. (2) С его стороны причиной принятия им тогда власти было опасение, что он станет подозрительным в глазах императоров, так как он был человек очень храбрый, нужный для государства и, что всегда причиняет тревогу властителям, любезный воинам. (3) Но насколько Галлиен был пропащим негодяем, настолько же, доведенный до крайности, он становился стремительным, храбрым, энергичным, жестоким. Словом, в последовавшем столкновении он победил Ингенуя[1027] и, убив его, стал ужаснейшим образом свирепствовать против всех мезийцев как воинов, так и граждан. Он не оставил никого, кто не испытал бы на себе его жестокости, и был так суров и дик, что во многих городах не оставил в живых ни одного мужчины. (4) Говорят, что этот Ингенуй после взятия города утопился и так окончил свою жизнь, чтобы не попасть в руки жестокого тирана. (5) Имеется письмо Галлиена, написанное им Целеру Вериану; оно показывает, сколь чудовищна была его жестокость. Я помещаю его здесь для того, чтобы все поняли, что человек, утопающий в роскоши, может быть чрезвычайно жестоким, если этого требует необходимость: «Галлиен Вериану. (6) Ты не удовлетворишь меня, если предашь смерти только вооруженных, которых мог бы погубить на войне любой случай. (7) Следует истребить весь мужской пол; с моей стороны не будет упрека, если будут убиты и старики, и малые дети. (8) Должен быть убит всякий недоброжелатель, всякий, кто злословил против меня, против сына Валериана, против отца и брата стольких государей. (9) Ингенуй стал императором! Терзай, убивай, руби, пойми мое настроение, проникайся моим гневом; все это я написал своей собственной рукой».





X. (1) Так было суждено нашему государству, чтобы во времена Галлиена всякий, кто только мог, выскакивал в императоры. И Регилиан,[1028] который был военным начальником в Иллирике, стал императором по почину мезийцев, которые до того были побеждены вместе с Ингенуем и против чьих родичей так тяжко свирепствовал Галлиен. (2) Он, однако же, предпринял много решительных действий против сарматов, но был убит по подстрекательству роксоланов, с согласия воинов, под влиянием страха, охватившего провинциалов, как бы Галлиен не применил снова еще более жестоких мер.[1029] (3) Может быть, покажется удивительным, если объяснить, с чего началась его императорская власть. Он заработал царство благодаря замечательной шутке. (4) Как-то, когда воины обедали вместе с ним, нашелся один заместитель трибуна, который сказал: «Откуда, по-вашему, происходит имя Регилиана?», а другой тут же: «По-нашему, от слова „царство“ (regnum)». (5) Тогда присутствовавший при этом школьный учитель стал, словно по грамматике, склонять: «Царь, царя, царю, Регилиан». (6) Воины: а люди этого рода склонны быстро осуществлять то, о чем они думают – «Значит, он может быть царем?». Также другой: «Значит, он может управлять нами?». Также третий: «Бог возложил на тебя царское имя». (7) Но к чему много слов? Когда после этих речей, он утром следующего дня вышел, воины первых рядов приветствовали его как императора. Таким образом, что иному доставила храбрость или рассудительность, то ему доставила хитрая шутка. (8) Нельзя отрицать того, что это был человек испытанный в военном деле и уже раньше возбуждавший у Галлиена подозрение, так как он казался достойным императорского положения; был он родом из Дакии и, как говорят, родственником самого Децибала.[1030] (9) Имеется письмо божественного Клавдия, тогда еще частного человека, в котором он благодарит Регилиана, бывшего военным начальником Иллирика,[1031] за возвращение Иллирика, в то время как все погибало от бездеятельности Галлиена. Это письмо, найденное среди подлинников, я решил поместить здесь, так как оно было официальным. (10) «Клавдий Регилиану большой привет. Счастливо государство, которое удостоилось иметь в своих военных лагерях такого мужа, счастлив Галлиен, хотя ему никто не сообщает ничего верного ни о хорошем, ни о плохом. (11) Бонит и Цельз из свиты нашего государя рассказали мне, каким ты был в битве при Скупах, сколько битв и с какой быстротой ты закончил в один день. Ты оказался бы достойным триумфа, если бы были прежние времена. (12) Но к чему много слов? Помня о некоем человеке, я хотел бы, чтобы ты побеждал осторожнее. Пожалуйста, пришли мне сарматские мечи и два военных плаща, только с застежками,[1032] а я послал тебе наши». (13) Из этого письма видно, что думал о Регилиане Клавдий, а его суждение было, несомненно, в его время самым важным. (14) Регилиан был выдвинут не Галлиеном, а его отцом Валерианом, подобно Клавдию, Макриану, Ингеную, Постуму и Авреолу, которые были убиты, имея звание императоров, хотя и заслуживали императорской власти. (15) Валериан как государь вызывает удивление тем, что все, кого только он ни назначал полководцами, впоследствии достигли императорской власти благодаря признанию их со стороны воинов, так что ясно, что при выборе полководцев для государства старый император был таким, какого требовало счастье римского народа, если бы оно могло, по воле судьбы, продолжаться под властью хорошего государя. (16) О, если бы либо те, кто захватил императорскую власть, могли оставаться властителями, либо сын Валериана не был так долго императором, – в том и другом случае наше государство могло бы удержаться в прежнем положении. (17) Но судьба решила дать слишком много воли своим прихотям: она устранила вместе с Валерианом хороших государей и сохранила для государства Галлиена дольше, чем это было нужно.





XI. (1) Он также был начальником иллирийских войск и вынужден был, как все в то время, вследствие того, что Галлиен внушал к себе презрение, взять на себя под давлением со стороны воинов императорскую власть. (2) Когда Макриан[1034] с сыном своим Макрином двинулся против Галлиена с очень большими силами, Авреол захватил его войско, а некоторых подкупил и сделал своими преданными сторонниками. (3) Благодаря этому он стал сильным императором, и Галлиен после неудачных попыток победить этого храброго мужа, заключил с Авреолом мир,[1035] намереваясь биться против Постума. О большей части этих событий уже рассказано и будет рассказано дальше. (4) После гибели Галлиена Клавдий убил этого самого Авреола во время столкновения с ним у того самого моста, который теперь называется мостом Авреола, и устроил ему как тирану очень простую могилу. (5) До сих пор сохранилась греческая надпись, имеющая такой вид:

После многих боев победивши тирана, счастливый

Клавдий могилой почтил, дав Авреолу ее.

Сам уцелев, он смертного долг и законы исполнил.

Жить бы оставил его, если б не слушался чувств

Храброго воина, жизнь отнимавшего у недостойных;

Вот почему пощадить он Авреола не мог.

Все-таки милостив был и останки его сохранил он,

Также ему посвятил мост Авреола и холм.[1036]

(6) Эти стихи, переведенные каким-то грамматиком, я вставил сюда ради соблюдения достоверности, не потому, чтобы их нельзя было перевести лучше, но чтобы соблюсти историческую точность, придерживаться которой я считаю долгом и притом меньше всего забочусь о том, что относится к красноречию. (7) Ведь я поставил себе целью сообщить вам о делах, а не о словах, тем более – при таком обилии событий, сколько их собралось в жизнеописаниях тридцати тиранов.





XII. (1) После того как был взят в плен Валериан, бывший долгое время славнейшим первенствующим гражданином государства, затем храбрейшим императором, а в конце самым несчастным из всех как потому, что на старости лет томился у персов, так и потому, что оставил после себя недостойных потомков;[1037] когда Баллиста, префект Валериана, и Макриан,[1038] первый из полководцев, поняли, что Галлиеном следует пренебречь, причем и воины также стали искать государя, они сошлись в одном месте, спрашивая, что следует предпринять. (2) И тогда было решено: ввиду того что от Галлиена никакой пользы нет,[1039] а Авреол узурпировал власть, кто-нибудь должен стать государем, и притом человек очень хороший, чтобы не появился какой-нибудь тиран. (3) Речь Баллисты (как сообщает Меоний Астианакт, который участвовал в совещании) была такая: (4) «Мой возраст, род занятий[1040] и собственная воля делают меня далеким от замыслов стать императором, и я не могу отрицать того, что сам ищу хорошего государя. (5) Но кто, в конце концов, может занять место Валериана, как не такой человек, как ты – храбрый, твердый, неподкупный, испытанный в государственных делах и, что имеет особенное значение для императора, богатый? (6) Займи же смело место, принадлежащее тебе в силу твоих заслуг. Меня ты будешь держать при себе в качестве префекта до тех пор, пока захочешь. Ты только веди государственные дела так, чтобы римский мир радовался тому, что ты стал государем». (7) На это Макриан ответил: «Признаюсь, Баллиста, разумному человеку императорская власть дается не зря. Ведь и я хочу прийти на помощь государству и отстранить эту язву от кормила правления, но не таков мой возраст: старик я и не могу уже как следует ездить верхом, мне приходится чаще мыться, есть более изысканную пищу, богатство давно отучило меня от военного образа жизни. (8) Нужно поискать каких-нибудь молодых людей, и не одного, а двоих или троих очень храбрых, чтобы они, действуя в разных концах населенного людьми мира, восстановили государство, которое погубил Валериан по воле судьбы, Галлиен – своим образом жизни». (9) После этого Баллиста понял, что говорит он так с той целью, чтобы стало ясно, что он думает о своих сыновьях. Поэтому он обратился к нему с такими словами: (10) «Государство мы передаем твоей мудрости. Ты же дай своих сыновей Макриана и Квиета, храбрых молодых людей, которых уже давно Валериан назначил трибунами, так как, пока императором является Галлиен, они не могут быть в безопасности, потому что они хороши». (11) Тогда Макриан, заключив, что его слова поняты, сказал: «Сдаюсь без сопротивления; из своих средств я заплачу воинам двойное жалование. Но ты возьми на себя заботы префекта и в нужных местах заготовь продовольствие. Я же постараюсь сделать так, чтобы Галлиен, эта самая грязная из всех женщин, понял, каковы полководцы его отца». (12) Таким образом, в согласии с желанием всех воинов, он вместе со своими двумя сыновьями, Макрианом и Квиетом, был объявлен императором[1041] и немедленно начал свой поход против Галлиена, предоставив Восток самому себе.[1042] (13) Ведя с собой сорок пять тысяч воинов,[1043] он столкнулся в Иллирике или на окраинах Фракии с Авреолом, был побежден[1044] и умерщвлен вместе с сыном. (14) Тридцать тысяч воинов отдались под власть Авреола. Его победил Домициан, самый храбрый и самый энергичный из полководцев Авреола, ведший свое происхождение от Домициана и Домитиллы.[1045] (15) Мне кажется недопустимым обойти молчанием мнение Валериана о Макриане, высказанное им в своем обращении к сенату, посланном из пределов Персии. Из обращения божественного Валериана (среди прочего): (16) «Я, отцы сенаторы, ведя войну с персами, доверил все государство, именно по военной части, Макриану. Он верен вам, он предан мне, воины его и любят и боятся, а он, всякий раз, как того требует дело, обращается к войскам. (17) Все это, отцы сенаторы, не является для нас ни новым, ни неожиданным: доблести его получили признание, когда он был мальчиком – в Италии, когда был юношей – в Галлии, молодым человеком – во Фрации, уже пожилым – в Африке, наконец, на пороге старости – в Иллирике и Далмации, когда он, показывая пример, храбро действовал в разных сражениях. (18) К этому присоединяется еще и то, что у него есть молодые сыновья, а он достоин быть в римской коллегии,[1046] достоин нашей дружбы» и прочее.





XIII. (1) Многое уже предвосхищено о нем о рассказе о правлении его отца. Он никогда не стал бы императором, если бы не было оказано доверие мудрости его отца. (2) Относительно его храбрости[1048] в молодом возрасте рассказывают много удивительного. Но какое значение в смысле изменения судьбы или исхода войны имеет храбрость одного человека? (3) Этот энергичный человек вместе со своим мудрейшим отцом, благодаря заслугам которого он начал считаться императором, был побежден Домицианом и лишился (я сказал об этом выше) тридцати тысяч воинов. По матери[1049] он был знатного происхождения, отец же его был только храбрым человеком, имевшим военную подготовку, и с необыкновенным блеском прошел путь от низших военных должностей до высших командных постов.





XIV. (1) Он был, как мы сказали, сыном Макриана. По решению Баллисты, он вместе с отцом и братом был объявлен императором. Но как только Оденат, уже давно владевший Востоком, узнал о том, что Макриан, отец Квиета, и его брат Макриан побеждены Авреолом, что их войско отдалось под власть Авреола, он, делая вид, будто стоит на стороне Галлиена, умертвил юношу и Баллисту, который долгое время был префектом.[1051] (2) Этот юноша был в высшей степени достоин стать римским императором, так что он казался подлинно сыном Макриана и братом Макриана, а эти двое были в состоянии вести государственные дела в эти смутные времена. (3) Не следует, мне кажется, обойти молчанием одну постоянную отличительную черту фамилии Макрианов, которая и до сих пор процветает. (4) Мужчины всегда имели чеканное изображение Александра Великого Македонского на перстнях и на серебре, а женщины – на головных сетках,[1052] на носимых на правой руке браслетах, на перстнях и на всякого рода украшениях, так что до сих пор еще существуют женские туники, ленты и дорожные плащи, на которых можно видеть изображение Александра, сотканное из разноцветных нитей. (5) Мы недавно видели, как Корнелий Макр из той же фамилии, давая обед в храме Геркулеса, подал понтифику жертвенную чашу из электра,[1053] в середине которой находился портрет Александра, а вокруг – вся его история в маленьких плоских изображениях, а затем велел пронести чашу кругом, чтобы показать ее всем почитателям этого великого мужа. (6) Все это я поместил здесь потому, что, как говорят, всякий, кто носит изображение Александра на золоте и серебре, получает от него помощь во всех своих делах.





XV. (1) Если бы после пленения Валериана, когда силы Римского государства были истощены, Оденат,[1054] князь Пальмирский, не взял в свои руки императорскую власть, Восток был бы потерян. (2) Поэтому, приняв прежде всего царское звание,[1055] он собрал войско и двинулся против персов вместе со своей женой Зенобией, старшим сыном по имени Геродом и младшими – Гереннианом и Тимолаем.[1056] (3) Прежде всего он возвратил под свою власть Низибис и большую часть Востока вместе со всей Месопотамией, а затем, победив самого царя, обратил его в бегство.[1057] (4) Наконец, преследуя Сапора и его детей до самого Ктезифонта, захватив в плен его наложниц, захватив большую добычу,[1058] он вернулся на Восток в надежде одолеть Макриана, который, выступив против Галлиена, начал править как император. Макриан, однако, уже отправился против Авреола и против Галлиена;[1059] когда же он был убит, Оденат умертвил его сына Квиета, причем Баллиста, как сообщают многие, захватил власть, боясь, как бы его самого не убили. (5) Упорядочив в значительной степени дела на Востоке, Оденат был умерщвлен своим двоюродным братом Меонием, равно как и его сын Герод,[1060] который по возвращении из Персии был вместе с отцом провозглашен императором. (6) Я верю, что на наше государство разгневались боги, если они после умерщвления Валериана не пожелали сохранить Одената. (7) Конечно, он вместе со своей женой Зенобией мог бы восстановить порядок не только на Востоке, где он уже восстановил прежнее положение, но и во всех прочих частях всего мира; это был человек, проявлявший решительность на войне и, как говорит большинство писателей, всегда славившийся своими замечательными охотами: с ранних лет он гонялся за львами, леопардами, медведями и другими лесными зверями, с увлечением отдаваясь этому достойному мужей занятию, жил всегда в лесах и на горах, перенося жару, дожди и все невзгоды, которые сопряжены с охотничьими удовольствиями. (8) Закаленный благодаря всему этому, он перенес и солнце, и пыль персидских походов. Точно так же ко всему этому была привычна и его жена, которая, по мнению многих, была еще храбрее мужа; это была знаменитейшая из всех женщин Востока, и, как утверждает Корнелий Капитолин, красивейшая.





XVI. (1) Герод,[1061] рожденный не от Зенобии, а от первой жены, принял власть вместе с отцом; это был человек, превосходивший всех своей изнеженностью и совершенно утопавший в восточной и греческой роскоши: у него были палатки с рельефными украшениями, золоченые шатры и вся персидская пышность. (2) Принимая во внимание его природные наклонности, Оденат, движимый отцовской снисходительностью, отдал ему всех захваченных царских наложниц, все богатства и драгоценные камни. (3) Зенобия относилась к нему, как настоящая мачеха, что вызывало к нему еще большее расположение со стороны отца. Больше о Героде сказать нечего.





XVII. (1) Он был двоюродным братом[1062] Одената и, руководимый не чем иным, как проклятой завистью, погубил превосходного императора, хотя не мог выставить против него никаких обвинений, кроме роскошной жизни его сына Герода. (2) Говорят, что сначала он сговорился с Зенобией, которая не могла выносить, что имя ее пасынка Герода стояло в перечне государей впереди имен ее сыновей Геренниана и Тимолая. Но и он был грязнейшим развратником. (3) Поэтому, ошибочно провозглашенный императором, он был в скором времени умерщвлен воинами, как того и заслуживал из-за своих излишеств.





XVIII. (1) Относительно этого человека у историков имеется разногласие: был ли он императором. Ведь многие говорят, что после убийства Квиета Оденатом Баллиста получил прощение и тем не менее объявил себя императором, так как не мог довериться ни Галлиену, ни Авреолу, ни Оденату. (2) Другие утверждают, что он был умерщвлен как частный человек в приобретенном им имении под Дафной.[1064] (3) Многие говорят, что он принял порфиру, чтобы стать императором по римскому обычаю, повел войско и многое обещал от себя воинам, но был убит теми, кого Авреол послал для захвата Квиета, сына Макриана, которого он называл своей добычей. (4) Баллиста был человек замечательный, научившийся ведению государственных дел, обнаруживавший энергию в своих решениях, прославившийся своими военными предприятиями, необыкновенно умелый в делах продовольственного снабжения, в такой степени любезный Валериану, что тот в одном письме так свидетельствует о нем: (5) «Валериан Рагонию Клару, префекту Иллирика и Галлий.[1065] Если в тебе, родственник Клар, заложены хорошие задатки, а они, я знаю, есть, то выполни распоряжения Баллисты. (6) Сообразуй с ними государственные порядки. Ведь ты видишь, что он не обременяет провинциалов: коней он держит там, где есть корм, заказывает продовольствие для воинов там, где есть хлеб, не заставляет ни провинциала, ни владельца давать хлеб там, где его нет, пасти коней там, где он не может пасти. (7) Ведь лучший порядок выдачи продовольствия – выдавать на своих местах то, что там родится, чтобы не обременять государство перевозками и расходами. (8) Галатия имеет в изобилии хлеб, богата им Фракия, полон Иллирик:[1066] пусть же здесь будет размещена пехота. Впрочем, во Фракии без всякого вреда для провинциалов могли бы зимовать и всадники: ведь там собирается с полей много сена. (9) Также вино, сало и прочие виды продовольствия должны даваться в тех местах, где они имеются в достаточном изобилии. (10) Это все советы Баллисты, который потребовал, чтобы из всякой провинции доставлялся один только вид продовольствия на том основании, что он имеется там в изобилии, и чтобы воины были отстранены от его собирания. Об этом было опубликовано постановление». (11) Есть и другое письмо, в котором он благодарит Баллисту; в нем Валериан указывает, что он получил от Баллисты наставления относительно управления государством, и радуется тому, что благодаря его совету нет ни одного сверхкомплектного, то есть свободного от обязанностей трибуна, ни одного человека в его свите, который в действительности ничего не делает, ни одного воина, который в действительности не сражается.[1067] (12) И этот муж, говорят, был убит, лежа в своей палатке, каким-то рядовым воином в угоду Галлиену и Оденату. (13) Сам я собрал о нем недостаточно достоверных сведений, потому что писатели тех времен рассказали много о нем, как о префекте, но мало как об императоре.





XIX. (1) Этот военный человек, которому, однако, и гражданские его доблести создали великую славу, с честью исполнял тогда обязанности проконсула Ахайи, куда назначил его Галлиен. (2) Макриан, сильно опасавшийся его как потому, что он знал о его славе на всех жизненных поприщах, так и потому, что был уверен в его враждебном отношении к себе, питая зависть к его доблестям, послал Пизона, человека из очень знатной в то время семьи, в которой было много консулов, с приказом убить Валента.[1068] (3) Валент, тщательнейшим образом оберегавший себя и заботившийся о себе, принял звание императора,[1069] рассудив, что только этим он может помочь себе, но вскоре был убит воинами.





XX. (1) Мне кстати приходит на ум, что, говоря об этом Валенте, следует сказать что-нибудь и о том Валенте, который был умерщвлен во времена прежних государей.[1070] (2) Ведь о нем передают, что он приходился двоюродным дедом со стороны матери тому Валенту, который был объявлен императором при Галлиене; другие же говорят, что он приходился ему только дядей по матери.[1071] (3) Но судьба того и другого была одинакова: ведь и он был убит через несколько дней после того, как был объявлен в Иллирике императором.





XXI. (1) Он был послан Макрианом, чтобы убить Валента. Узнав, что Валент, видя, что ему предстоит, объявил себя императором. Пизон[1072] удалился в Фессалию и там, имея немногочисленных сторонников, принял императорскую власть и получил прозвание Фессалийского,[1073] но был умерщвлен. Это был человек безупречнейший и в те времена, в которые он жил, заслужил прозвание честного; говорят, он вел свое происхождение от фамилии Пизонов, с которой породнился, чтобы быть ближе к знати, Цицерон.[1074] (2) Он был очень любезен всем государям. Даже сам Валент, который, как передают, подослал к нему убийц, сказал, как говорят, что перед судом подземных богов у него нет оправдания в том, что он велел убить Пизона, хотя и своего врага, но человека, равного которому не имело Римское государство. (3) Я с удовольствием помещаю здесь сенатское постановление о Пизоне для того, чтобы дать представление о его величии. За шесть дней до июльских календ,[1075] когда пришло известие о том, что Пизон умерщвлен Валентом и что сам Валент убит своими, консуляр Ареллий Фуск, имевший право первым высказывать свое мнение,[1076] занявший место Валериана, сказал: «Консул, собирай мнения».[1077] (4) Когда спросили его мнение, он заявил: «Я предлагаю, отцы сенаторы, назначить Пизону божеские почести и уверен, что наши государи, Галлиен, Валериан и Салонин одобрят это; ведь не было лучшего и более стойкого человека, чем он». (5) После этого прочие, когда спросили их мнение, предложили назначить Пизону статую среди триумфаторов и колесницу с четверкой коней. (6) Статую его можно видеть и сейчас, а назначенная ему колесница четверкой под тем предлогом, что ее нужно перенести, поставлена в другом месте и до сих пор не возвращена. (7) Она ведь находилась в тех местах, где выстроены Диоклетиановы термы,[1078] носящие имя столь же вечное, сколь и священное.





XXII. (1) Египетскому народу свойственно, подобно одержимым и безумным, доходить по каким-нибудь ничтожным поводам до поступков, влекущих за собой крайне опасные последствия для государства.[1079] (2) Часто из-за приветствия, оставшегося без ответа, из-за неуступленного в бане места, из-за наложения запрета на мясо и овощи, из-за рабской обуви и тому подобного они доходили до поступков, крайне опасных для государства, поднимая мятежи, так что против них приходилось направлять вооруженные силы. (3) Итак, с обычной для них яростью, однажды, когда раб какого-то попечителя, который управлял тогда Александрией, был убит военным за то, что говорил, будто его башмаки лучше, чем башмаки воина, собралась толпа, подошла к дому военного начальника Эмилиана[1080] и яростно напала на него со всякого рода орудиями, какими действуют во время мятежей: в него бросали камнями, в него метили железным оружием, тут были всякие средства нападения, какими пользуются мятежники. (4) Все это заставило Эмилиана взять на себя императорскую власть,[1081] так как он понимал, что ему так или иначе придется погибать. (5) Его сторону приняло египетское войско, главным образом из ненависти к Галлиену. (6) Твердости, нужной для управления государством, у него было достаточно: он прошел Фиваиду и весь Египет и, насколько мог, оттеснил варварские племена, опираясь на свой основанный на храбрости авторитет. (7) Наконец, благодаря своим доблестям, он заслужил прозвание Александра или Александрийского (это также считается неясным). (8) Когда он готовился к походу против индийцев[1082] и был прислан полководец Теодот,[1083] Эмилиан по приказанию Галлиена понес наказание; рассказывают, что его удавили в тюрьме, как обычно делали в древности с пленниками. (9) Когда речь идет о Египте, не следует, думается, умолчать о том, что подсказывает мне древняя история, а также и поступок Галлиена. (10) Когда он пожелал облечь Теодота проконсульской властью,[1084] этому воспротивились жрецы: они сказали, что консульские связки не должны вступать в Александрию.[1085] (11) Мы хорошо знаем, что об этом упоминает и Цицерон, когда он говорит против Габиния.[1086] Наконец, и сейчас еще помнят об этом не раз упоминавшемся обстоятельстве. (12) Поэтому вашему родственнику Гереннию Цельзу, когда он желает получить консульство, следует иметь в виду то, что он хочет непозволительного. (13) Ведь, как передают, в Мемфисе на золотой колонне написано египетскими письменами, что Египет станет свободным только тогда, когда в него вступят римские связки и претекста римлян. (14) Об этом можно найти указание у грамматика Прокула,[1087] ученейшего человека своего времени, там, где он говорит об иноземных странах.





XXIII. (1) Сатурнин[1088] был лучшим из полководцев времен Галлиена, но особенно любил его Валериан.[1089] (2) Так как он не был в состоянии выносить распущенность Галлиена, все ночи проводившего вне дома, и управлял воинами не по способу своего императора, а по своему собственному, то он также принял от войск императорскую власть. Он был человеком необыкновенно благоразумным, чрезвычайно почтенным, своим образом жизни вызывал к себе общую любовь, был также повсюду прославлен своими победами над варварами. (3) В тот день, когда воины облачили его в императорскую мантию,[1090] он, говорят, созвав сходку, сказал: «Соратники, вы потеряли хорошего полководца и создали плохого государя». (4) Наконец, несмотря на то, что во время своего правления он во многих случаях проявил себя как человек деятельный, те же самые, которые объявили его императором, умертвили его за то, что он был строг и требователен по отношению к воинам. (5) Замечательно одно его постановление: он велел воинам возлежать на пирах в военных плащах, чтобы не оставлять обнаженной нижнюю часть тела, зимой в толстых, летом в тонких.





XXIV. (1) После того как были убиты Викторин[1091] и его сын, мать его Виктория или Витрувия,[1092] убедила принять императорскую власть сенатора римского народа Тетрика,[1093] правившего в Галлии в качестве наместника, потому что, как говорят многие, он был ее родственником;[1094] она добилась провозглашения его Августом,[1095] а сына его нарекла Цезарем. (2) После многих удачных действий[1096] и долгого правления[1097] Тетрик, побежденный Аврелианом[1098] и не будучи в состоянии выносить бесстыдство и наглость своих воинов, сам добровольно сдался этому весьма требовательному и весьма суровому государю. (3) Передают, что он сразу же послал Аврелиану такой стих: «Непобедимый, из бед исторгни меня».[1099] (4) Аврелиан, нелегко принимавший простые, мягкие и спокойные решения, вел за собой в триумфе сенатора римского народа, притом еще консуляра, который на правах наместника управлял всеми Галлиями, – одновременно с Зенобией,[1100] женой Одената, и младшими сыновьями Одената Гереннианом и Тимолаем. (5) Однако этот чрезмерно суровый человек почувствовал стыд и сделал того, над кем он справлял триумф, корректором всей Италии,[1101] то есть Кампании, Самния, Лукании бриттиев, Апулии, Калабрии, Этрурии и Умбрии, Пицена, Фламинии и всей области, обязанной поставлять продовольствие;[1102] он позволил Тетрику не только жить, но и оставаться в великой чести,[1103] называя его сотоварищем, иногда соратником, а временами даже императором.





XXV. (1) Его, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, Виктория провозгласила Цезарем,[1104] когда сама она была наречена войском матерью лагерей.[1105] (2) Вместе с отцом он был проведен в триумфе, а впоследствии исполнял все почетные сенаторские должности,[1106] не уменьшив своего наследственного состояния, которое он передал своим потомкам, как говорит Авреллий Фуск,[1107] оставаясь всегда на виду. (3) Дед мой рассказывал, что он был с ним знаком и что Аврелиан и другие государи после него никого не ставили выше Тетрика. (4) Еще и поныне на Целийском холме, между двумя рощами, против Метеллова храма Изиды,[1108] существует прекраснейший дом Тетриков. В нем есть картина, изображающая Аврелиана, который дарует им обоим претексту и сенаторское достоинство и принимает от них скипетр, венец и цикладу. Картина эта – мозаичная. Освящая ее, оба Тетрика, как говорят, пригласили Аврелиана на пир.





XXVI. (7) Стыдно продолжать рассказ о том, какие были тираны при Галлиене по вине этой язвы; ведь в нем сидела такая жажда роскоши, что он заслужил возникновение множества восстаний, и такая жестокость, что он внушал к себе, и вполне основательно, страх. (2) Он проявил ее и по отношению к Требеллиану,[1109] который стал государем в Исаврии,[1110] так как сами исавры искали себе вождя. В то время как другие называли его архипиратом, сам он провозгласил себя императором. (3) Он приказал даже чеканить монету. В крепости Исаврии он устроил дворец. Так как он забрался в самые отдаленные и безопасные местности Исаврии, то в течение некоторого времени он был императором у киликийцев, защищенный недоступностью этих мест и горами. (4) Но Камсисолей, один из полководцев Галлиена, родом египтянин, брат[1111] того Теодота, который захватил Эмилиана, заманил его на открытую равнину, победил и убил. (5) Однако и впоследствии никакая человечность других государей не могла успокоить исавров, напуганных свирепостью Галлиена. (6) Словом, после Требеллиана их считают варварами; их страна, находясь посреди земель, подчиненных римской мощи, окружена небывалого рода охраной, словно здесь граница, она защищена особенностями мест, а не людьми. (7) Ведь они не отличаются статностью, не обладают доблестями, не снабжены в достаточном количестве оружием, не способны принимать разумные решения; они пребывают в безопасности только благодаря тому, что, живя на возвышенностях, трудно досягаемы. Божественный Клавдий, однако, едва не довел дело до того, чтобы, удалив их из их мест, расселить в Киликии[1112] с намерением передать все Исаврийские владения в собственность одному из своих самых близких друзей, чтобы на будущее время устранить всякую возможность возникновения в них какого-нибудь восстания.





XXVII. (1) Умирая, Оденат оставил двоих маленьких сыновей – Геренниана и брата его Тимолая;[1113] от их имени Зенобия захватила императорскую власть и дольше, чем это подобало женщине, удерживала управление государством в своих руках, выставляя вперед двоих мальчиков, одетых в порфиру – одеяние римского императора, беря их с собой на солдатские сходки, которые она всегда посещала, словно мужчина, поминая по разным поводам Дидону, Семирамиду и Клеопатру, родоначальницу своего рода. (2) Остается неясным, как они окончили свою жизнь.[1114] Многие говорят, что они были умерщвлены Аврелианом; многие – что они умерли своей смертью, ведь еще и теперь среди римской знати имеются потомки Зенобии.[1115]





XXVIII. (1) О нем, думается нам, подобает знать то, что было сказано о его брате. (2) Однако в одном отношении он отличался от брата: он с такой страстью занимался латинским языком, что, как говорят, в короткий срок усвоил то, что преподал ему грамматик, и мог бы даже стать превосходным римским ритором.





XXIX. (1) Когда были захвачены галльские и восточные, даже понтийские, фракийские и иллирийские части империи,[1116] пока Галлиен пьянствовал и тратил свою жизнь на бани и сводников, африканцы, по предложению Вибия Пассиена,[1117] проконсула Африки, и Фабия Помпониана,[1118] военного начальника ливийской границы, провозгласили императором Цельза,[1119] облекши его в мантию Небесной богини.[1120] (2) Бывший трибун, он проживал частным человеком в Африке в своем имении. Он, однако, отличался такой справедливостью и большим ростом, что казался достойным императорского звания. (2) Объявленный по этим причинам императором, он был умерщвлен некоей женщиной по имени Галлиена, двоюродной сестрой Галлиена, в седьмой день своей власти, поэтому его трудно встретить даже в перечнях малоизвестных государей. (4) Тело его пожрали собаки, которых натравливали жители Сикки,[1121] сохранившие верность Галлиену. Изображение Цельза, это был новый вид глумления, было поднято на крест при неистовствах черни; казалось, будто сам Цельз пригвожден к виселице.





XXX. (1) Пропал уже всякий стыд, если изнуренное государство дошло до того, что, пока Галлиен проводил жизнь как последний негодяй, империей превосходно правили даже женщины, (2) и притом еще иноземки. Иноземка по имени Зенобия,[1122] о которой многое уже сказано выше, которая хвалилась тем, что она из рода Клеопатр и Птолемеев, после своего мужа Одената, набросив себе на плечи императорский военный плащ, в одеянии Дидоны,[1123] надев также диадему, правила от имени своих сыновей Геренниана и Тимолая[1124] дольше, чем это было совместимо с ее женским полом. (3) Еще в правление Галлиена эта гордая женщина приняла на себя царские обязанности. Клавдий был занят войнами против готов, так что она была, наконец, побеждена и проведена в триумфе только Аврелианом и покорилась власти Рима.[1125] (4) Существует письмо Аврелиана, которое содержит в себе свидетельство в пользу этой женщины, уже взятой в плен. Ввиду того, что некоторые упрекали его в том, что он, храбрейший муж, вел в своем триумфе женщину, словно какого-то полководца, он в письме, направленном римскому сенату и народу, защищал себя, дав о ней такой отзыв: (5) «Слышу, отцы сенаторы, что меня упрекают, говорят, что вести Зенобию в моем триумфе было делом, не достойным мужчины. Право, те, кто упрекает меня, не находили бы для меня достаточных похвал, если бы знали, что это за женщина, как разумны ее замыслы, как непреклонна она в своих распоряжениях, как требовательна по отношению к воинам, как щедра, когда этого требует необходимость, как сурова, когда нужна строгость. (6) Могу сказать, ее достижением было то, что Оденат победил персов и, обратив в бегство Сапора, дошел до самого Ктесифона.[1126] (7) Могут утверждать, что все восточные народы и египтяне испытывали такой страх перед этой женщиной, что ни арабы, ни сарацины, ни армяне не смели пошевельнуться.[1127] (8) Я не сохранил бы ей жизнь, если бы не знал, как много пользы она принесла Римскому государству, охраняя для себя и для своих детей свою власть на Востоке. (9) Поэтому пусть те, кому ничем не угодишь, хранят про себя яд своих языков. (10) Ведь если недостойно победить и вести в триумфе женщину, то что они скажут о Галлиене, из презрения к которому она хорошо правила империей? (11) Что о божественном Клавдии, безупречном и чтимом нашем вожде, который, будучи занят походами против готов, позволял ей, как говорят, сохранять за собой власть? И это он сделал разумно и мудро: предоставив ей охранять восточные части империи, он сам тем спокойнее мог выполнять то, что наметил». (12) Это обращение показывает, как судил Аврелиан о Зенобии. Говорят, она соблюдала в жизни такую чистоту, что даже мужа своего она знала только ради зачатия. Разделив с ним один раз ложе, она затем, выждав месячные, в дальнейшем воздерживалась, если оказывалась беременной; в противном случае она вновь позволяла домогаться детей. (13) Жила она с царской пышностью. Перед ней падали ниц, в сущности – по персидскому обычаю. (14) Пиры она устраивала по обычаю персидских царей. По обычаю римских императоров она являлась на сходки со шлемом на голове, с пурпурной каймой на одежде, причем с краев бахромы свешивались драгоценные камни, а посредине был закреплен улиткообразный камень наподобие женской застежки; руки ее часто бывали обнажены. (15) Лицо ее было смугловато, темной окраски, ее черные глаза отличались необыкновенным блеском, дух – божественный, очарование – невероятное. Белизна ее зубов была такова, что большинство думало, что у нее не зубы, а жемчужины. Голос – ясный и мужественный. (16) Суровость тиранов – там, где этого требовала необходимость, и милосердие добрых государей, где этого требовало великодушие. Она отличалась разумной щедростью, сокровища берегла лучше, чем это доступно женщинам. (17) Она пользовалась крытой повозкой, редко парадной, чаще ездила верхом. Говорят, что она часто проходила пешком с пехотинцами по три или четыре мили. (18) Охотилась она со страстностью испанцев.[1128] Она часто пила с вождями, хотя вообще была трезвенницей; пила она и с персами, и с армянами, так что в этом даже побеждала их.[1129] (19) Она употребляла на пирах сосуды, украшенные драгоценными камнями, употребляла также сосуды, принадлежавшие Клеопатре. Прислуга ее состояла из евнухов пожилого возраста и очень небольшого числа девушек. (20) Сыновьям она приказала говорить по-латыни, так что по-гречески они говорили с трудом и редко. (21) Сама она владела латинским языком недостаточно хорошо, но говорить на нем стыдилась. По-египетски она говорила в совершенстве. (22) Она была настолько сведуща в истории Александра и истории Востока, что, как говорят, написала краткое ее изложение; римскую же историю она читала по-гречески. (23) Когда Аврелиан взял ее в плен[1130] и, приказав привести ее к себе, обратился к ней с такими вопросами: «Зенобия, что такое? ты осмелилась издеваться над римскими императорами?», – она, говорят, ответила: «Императором я признаю только тебя, так как ты побеждаешь, Галлиен же, Авреол и прочие не были для меня государями. Считая Викторию подобной мне, я хотела, чтобы она совместно со мной правила империей, если бы позволили географические условия». (24) Ее провели в триумфе в таком виде, что римский народ не видел более пышного зрелища. Прежде всего, на ней были украшения из огромных драгоценных камней, так что она изнемогала под тяжестью украшений. (25) Передают, что эта могучая женщина очень часто останавливалась, говоря, что она не может нести на себе бремя драгоценных камней. (26) Кроме того, на ногах у нее были золотые оковы, на руках золотые цепи, на шее тоже золотая цепь, которую нес шедший впереди персидский шут.[1131] (27) Аврелиан сохранил ей жизнь, и, говорят, она вместе с детьми жила уже как римская матрона, получив в окрестностях Тибура земельное владение, которое и ныне еще называется Зенобией, недалеко от дворца Адриана и места, носящего название Конка.[1132]





XXXI. (1) Не столь достойным делом было бы описать также жизнь Витрувии или Виктории,[1133] если бы нравы и жизнь Галлиена не были причиною того, что даже женщины стали считаться достойными памяти. (2) Когда Виктория увидела, что ее сын и внук убиты воинами, что умерщвлены Постум, затем Лоллиан, а также Марий, которого сами воины нарекли государем, она убедила Тетрика, о котором сказано выше, взять на себя императорскую власть, – она всегда осмеливалась на чисто мужские дела. Кроме того, она носила особый титул, называя себя матерью лагерей.[1134] (3) Были начеканены ее медные, золотые и серебряные деньги, монеты такой формы еще и теперь сохранились у треверов. (4) Жила она не очень долго: в правление Тетрика, она, по словам многих, была убита, или, как утверждают другие, умерла в силу неизбежного рока.[1135] (5) Вот что мне казались нужным сказать о тридцати тиранах. Всех их я собрал в один том, для того чтобы подробный рассказ о каждом из них не породил ненужную и невыносимую для читателя скуку. (6) Теперь я перехожу к государю Клавдию. Мне кажется, о нем мне следует выпустить особый, хотя и небольшой, том ввиду важности его жизни и добавить жизнеописание его брата, человека исключительного,[1136] так, чтобы об этой столь безупречной и столь знатной фамилии было, по крайней мере, рассказано кое-что. (7) Я умышленно поместил здесь рассказ о женщинах в насмешку над Галлиеном – ведь ничего более чудовищного, чем он, Римскому государству испытывать не приходилось. Теперь я намерен добавить еще двоих тиранов, как бы сверх имеющегося числа, так как они принадлежали другому времени, один из них был во время Максимина,[1137] другой – Клавдия,[1138] чтобы в этом томе заключались жизнеописания тридцати тиранов. (8) Прошу тебя, который получил уже законченную книжку, не посетуй и благосклонно прибавь к твоему тому этих двоих, которых я решил было присоединить после Клавдия и Аврелиана к тем, которые были между Тацитом и Диоклетианом, подобно тому как я поступил в этом томе с Валентом прежним. (9) Но мою ошибку исправило твое точное знание и память об исторических событиях. (10) Я чувствую признательность за то, что твоя мудрость милостиво дополнила число и оправдала заглавие моей книги. Никто в храме Мира[1139] не скажет, что я поместил в число тиранов также и женщин, то есть тиранок или тиранид, как они со смехом и шутками обычно выражаются, говоря обо мне. (11) Перед ними точное число, заимствованное из тайников истории и включенное в мое произведение. (12) Ведь Тит и Цензорин… из которых один, как я сказал, был при Максимине, другой – при Клавдии; оба они были умерщвлены теми же воинами, которые облекли их в порфиру.





XXXII. (1) Как указывает Дексипп,[1140] о чем не умалчивает и Геродиан,[1141] а также все писавшие об этом для сведения потомков,[1142] – Тит, трибун мавров,[1143] которому Максимин дал отставку, боясь, как они говорят, насильственной смерти, а согласно утверждению многих, против своей воли под давлением со стороны воинов, принял императорское звание и спустя немного дней после кары за отпадение, подготовленное консуляром Магном, был умерщвлен своими же воинами.[1144] Императором он был, как говорят, шесть месяцев. (2) Он принадлежит к числу тех, кто за свою домашнюю и общественную жизнь больше всех заслуживает похвалы с государственной точки зрения, но как император он не имел счастья. (3) Другие говорят, что его сделали государем армянские стрелки, которых Максимин ненавидел и оскорблял как приверженцев Александра.[1145] (4) И не удивительно, что существует такое разнообразие мнений о человеке, самое имя которого едва известно. (5) Женой его была Кальпурния,[1146] безупречная и почтенная женщина из рода Цезонинов, то есть Пизонов,[1147] которую наши предки почитали в числе самых святых женщин, как единомужнюю жрицу; статую ее, золоченую, с мраморными конечностями,[1148] мы еще видели в храме Венеры. (6) Говорят, она владела жемчужинами, принадлежавшими Клеопатре,[1149] владела серебряным, упоминаемым у многих поэтов, подносом, весом в сто фунтов, на котором была изображена история ее предков. (7) По-видимому, я зашел дальше, чем того требовало дело. Но что поделаешь? Знание, поддержанное природной склонностью, становится многословным. (8) Поэтому я перейду к Цензорину, человеку знатного рода, который, как говорят, не столько на благо государства, сколько к несчастью для него, был императором в течение семи дней.





XXXIII. (1) Человек в полном смысле слова военный, а в курии издавна пользовавшийся значением: дважды консул,[1151] дважды префект претория, трижды префект Рима,[1152] в четвертый раз проконсул, в третий – консуляр, во второй раз – легат, бывший претор, в четвертый – бывший эдил,[1153] в третий – бывший квестор, в чрезвычайном порядке отправленный послом в Персию, а также к сарматам. (2) После всех этих почестей, будучи уже стариком и хромая на одну ногу вследствие ранения, полученного им на войне с персами во времена Валериана, он проживал в своем имении. Его объявили императором, и шутники в насмешку назвали его Клавдием. (3) Он держал себя очень сурово и стал невыносим для воинов вследствие своей требовательности в смысле дисциплины, а потому и был умерщвлен теми же людьми, которые сделали его императором. (4) Близ Бононии имеется его могила, на ней крупными буквами вырезан перечень его почетных должностей. (5) В последней строке приписано: «Счастливый во всем, он был несчастнейшим императором». Род его до сих пор существует, и в нем часто встречается имя Цензорина; часть его потомков из ненависти к римским порядкам удалилась во Фракию, часть – в Вифинию.[1154] (6) Существует и прекраснейший дом,[1155] соединенный с владениями рода Флавиев; этот дом, говорят, некогда принадлежал императору Титу. (7) Перед тобой полное число тридцати тиранов. По этому поводу ты делал мне упреки, хотя и совместно с недоброжелательными людьми, но доброжелательно. (8) Теперь дай любому человеку эту книжечку, отличающуюся в большей степени достоверностью, нежели красноречивостью. Да, я, кажется, обещал не красноречие, а дельные сообщения; ведь эти выпущенные мною книжки о жизни государей я не пишу, а диктую и диктую с такой поспешностью, какую, исполняя свои обещания и твои просьбы, сам себе предписываю, так что у меня нет даже возможности перевести дух.



I. (1) Мы дошли до государя Клавдия, чью жизнь мы, учитывая желание Констанция Цезаря, должны тщательно описать. Отказаться писать о нем я не мог уже потому, что о других, скороспелых, императорах и царьках я написал в выпущенной мною книге о тридцати тиранах, в которой содержится сейчас упоминание о потомках Клеопатры[1156] и Виктории,[1157] (2) – раз уж дело дошло до того, что сравнение с Галлиеном привело к необходимости дать даже жизнеописания женщин.[1158] (3) И непозволительно было бы умолчать о том государе, который оставил такое многочисленное потомство, который доблестно окончил войну с готами,[1159] который как победитель уврачевал общественные бедствия,[1160] который на благо человеческому роду, хотя и не по собственному почину,[1161] но сам как будущий император удалил от кормила государственного правления чудовищного императора Галлиена; если бы он мог дольше пробыть в этом государстве, то вернул бы нам благодаря своим доблестям, своей рассудительности, своей предусмотрительности Сципионов, Камиллов и всех прочих древних героев.

II. (1) Его правление, я не могу отрицать это, было кратковременным,[1162] но оно было бы кратковременным и в том случае, если бы этот великий муж мог властвовать столько времени, насколько могло бы хватить человеческой жизни. (2) Есть ли в нем что-нибудь, что не вызывало бы удивления, что не являлось бы замечательным, в чем он не превосходил бы древнейших триумфаторов? (3) В нем – Доблесть Траяна, благочестие Антонина, умеренность Августа, все добрые качества великих государей соединялись таким образом, что ему не было надобности брать пример с других, но, если бы не было перечисленных государей, он сам оставил бы пример для других. (4) Ученейшие из астрологов считают, что человеку дано прожить сто двадцать лет, и утверждают, что никому не уделено больше, добавляя при этом, что один только Моисей, близкий богу, как говорят книги иудеев, прожил сто двадцать пять лет; когда он жаловался на то, что умирает молодым, ему, говорят, был дан неведомым божеством[1163] ответ, что никто не будет жить дольше. (5) Поэтому, если бы Клавдий прожил даже сто двадцать пять лет, его поразительная и удивительная жизнь учит, что даже неизбежная смерть его была бы неожиданной, как говорит Туллий о Сципионе (за Милона).[1164] (6) Чем только не был велик этот великий муж в своей общественной и домашней жизни? Он любил родителей, – что в этом удивительного? Но он любил и братьев, – это уже может считаться достойным изумления. Он любил своих близких, – в наши времена это можно приравнять к чуду; он никому не завидовал, преследовал дурных. Судьям-ворам он выносил приговоры явно и открыто; к глупцам относился снисходительно, смотря на них как бы сквозь пальцы. (7) Он дал превосходные законы. (8) Управляя государством, он был таким, что его потомков выдающиеся государи выбирали в императоры, а сенат, если только он был хорош, желал их.

III. (1) Возможно, кто-нибудь подумает, что я говорю это, чтобы угодить Констанцию Цезарю, но и твоя совесть и моя жизнь являются свидетелями того, что я никогда ничего не думал, не говорил, не делал ради угождения. (2) Я говорю о государе Клавдии, чей образ жизни, порядочность и вся государственная деятельность принесли ему такую славу у потомков, что римский сенат и народ оказали ему после его смерти небывалые почести. (3) В его память, по единодушному решению сената, в римской курии был помещен золотой щит[1165] (clypeus) или, как говорят грамматики, clypeum; так что еще и сейчас можно видеть его рельефный погрудный портрет. (4) В его память, чего раньше ни для кого не делалось, римский народ на свой счет поставил на Капитолии перед храмом Юпитера всеблагого и величайшего статую в десять футов. (5) В его память, по решению всего мира, у ростр была воздвигнута колонна, украшенная пальмовыми ветвями,[1166] а на ней водружена статуя из серебра в тысячу пятьсот фунтов. (6) Он, как бы памятуя о будущем, расширил владения Флавиев,[1167] принадлежавшие Веспасиану[1168] и Титу (я не хочу, однако, говорить Домициану). Он в короткое время закончил войну с готами. (7) Значит, льстит сенат, льстит римский народ, льстят иноземные племена, льстят провинции, если даже все сословия, люди всех возрастов, все города почтили хорошего государя статуями, знаменами, венками, святилищами, арками (алтарями и храмами).

IV. (1) Важно для тех, кто подражает хорошим государям, и для всего населенного людьми мира, узнать, какие постановления сената были вынесены относительно этого замечательного человека, чтобы все знали суд общественного мнения. (2) Когда за восемь дней до апрельских календ было объявлено в самом святилище Матери, в день крови,[1169] что Клавдий стал императором, а сенат не мог собраться из-за того, что совершались священнодействия, присутствовавшие, надев тоги, пошли в храм Аполлона, и по прочтении письма государя Клавдия о Клавдии было сказано: (3) «Клавдий Август, да покровительствуют тебе боги!», – сказано шестьдесят раз. «Клавдий Август, мы всегда желали иметь государем тебя или такого человека, как ты!», – сказано сорок раз. «Клавдий Август, в тебе нуждается государство!» – сказано сорок раз. «Клавдий Август, ты брат, ты отец, ты друг, ты хороший сенатор, ты подлинно государь!», – сказано восемьдесят раз. (4) «Клавдий Август, охрани нас от Авреола!», – сказано пять раз. «Клавдий Август, охрани нас от пальмирцев!», – сказано пять раз. «Клавдий Август, освободи нас от Зенобии и Витрувии!», – сказано семь раз. «Клавдий Август, Тетрик ничего не сделал!», – сказано семь раз.

V. (1) Став императором, он прежде всего после столкновения с Авреолом, который ввиду того, что он был очень угоден Галлиену, был в тягость государству, удалил его от кормила правления и, послав народу эдикт, а сенату свое обращение, объявил Авреола тираном. (2) К тому же серьезный и грозный император не внял просьбе Авреола, предлагавшего заключить договор, и отверг ее, дав такой ответ: «Этого надо было просить у Галлиена; тот, чьи нравы соответствовали твоим, мог бы и побояться тебя!». (3) Наконец, Авреол, по решению своих воинов, получил в Медиолане конец, достойный его жизни и нравов. Однако и его некоторые историки пытались хвалить, притом смехотворным образом. (4) Так, Галл Антипатр,[1170] прислужник важных лиц и позор для историков, начал об Авреоле таким образом: «Мы дошли до императора, оправдывающего свое имя». (5) Нечего сказать, великое достоинство – получить имя, происходящее от названия золота. Среди гладиаторов, я знаю, такое имя часто дается хорошим бойцам. Совсем недавно в твоей программе[1171] имелось это имя в списке участников игр.

VI. (1) Но вернемся к Клавдию. Как мы сказали выше, те готы, которые ушли от преследовавшего их Марциана и которых Клавдий не позволил выпустить,[1172] чтобы не произошло то, что действительно случилось, подняли все свои племена для грабительского набега на римлян.[1173] (2) Затем различные скифские народности – певки, грутунги, австроготы, тервинги, визы, гипеды, а также кельты и эрулы,[1174] охваченные жаждой добычи, вторглись в римскую землю и произвели там большие опустошения, пока Клавдий был занят другими делами и по-императорски готовился к войне, которую он и закончил для того, чтобы было ясно, что роковые бедствия Рима затягиваются, если хороший государь слишком занят, (3) но я думаю для того, чтобы слава Клавдия возросла и его победа приобрела большую славу во всем мире.[1175] (4) Ведь число вооруженных в этих племенах доходило тогда до трехсот двадцати тысяч. (5) Пусть те, кто обвиняет нас в лести, скажут, что Клавдий заслуживает меньшей любви. Триста двадцать тысяч вооруженных! У какого Ксеркса[1176] было их столько? В какой сказке выдумано это число? Какой поэт сочинил его? Было триста двадцать тысяч вооруженных! (6) Прибавь к этому рабов, прибавь домочадцев, прибавь обоз, прибавь то, что реки были выпиты, леса уничтожены, что сама земля, наконец, страдала, приняв на себя такую массу варваров.

VII. (1) Имеется его письмо, посланное сенату для прочтения народу, в котором он указывает количество варваров. Оно таково: (2) «Римскому сенату и народу государь Клавдий (говорят, что это письмо он сам продиктовал, слова его начальника канцелярии мне не нужны). (3) Отцы сенаторы, с удивлением выслушайте то, что истинно. Тридцать двадцать тысяч вооруженных варваров вступило на римскую землю. Если я одержу победу над ними, воздайте мне по заслугам. Если же я не одержу победы, то знайте, что я хочу вести войну после Галлиена. (4) Все наше государство изнурено: мы бьемся после Валериана, после Ингенуя, после Региллиана, после Лоллиана, после Постума, после Цельза, после тысячи других, которые вследствие того, что император Галлиен внушал к себе презрение, отложились от нашего государства. (5) У нас нет уже ни щитов, ни палашей, ни копий. Галлии и Испании – источник силы нашего государства, держит в своей власти Тетрик; всеми стрелками, стыдно сказать, владеет Зенобия. Что бы мы ни сделали, все будет достаточно великим». (6) Однако Клавдий благодаря своей прирожденной доблести победил этих врагов; в короткое время он сокрушил их и лишь нескольким из них позволил вернуться в родную землю. Я спрашиваю: большой ли наградой за столь великую победу является щит в курии? Большой ли наградой является одна золотая статуя? (7) Энний[1177] говорит о Сципионе: «Какую статую сделает римский народ, какую колонну, которая способна рассказать о твоих деяниях?». (8) Мы можем сказать, что славу Флавия Клавдия,[1178] единственного на земле государя, поддерживают не колонны, не статуи, а сила общественного мнения.

VIII. (1) Сверх того, варвары имели две тысячи судов, то есть двойное число сравнительно с тем, с каким также некогда вся Греция и вся Фессалия пытались завоевать города Азии.[1179] Но что – выдумка поэтического стиля, а это относится к истинной истории. (2) Итак, мы, писатели, льстим Клавдию, который уничтожил две тысячи варварских судов и истребил, разгромил, стер в порошок триста двадцать тысяч вооруженных; частью предал огню, частью со всеми их домочадцами отдал в рабство римлянам тот огромный обоз, какой такая масса вооруженных могла заготовить себе и оборудовать, (3) как мы узнаем из его же письма, написанного Юнию Брокху, защищавшему Иллирик: (4) «Клавдий Брокху. Мы уничтожили триста двадцать тысяч готов, потопили две тысячи судов. (5) Реки покрыты их щитами, все берега завалены их палашами и короткими копьями. Не видно полей, скрытых под их костями, нет проезжего пути, покинут огромный обоз. (6) Мы захватили в плен такое количество женщин, что каждый воин-победитель может взять себе по две и три женщины.

IX. (1) О, если бы государству не пришлось претерпеть Галлиена! О, если бы не пришлось вынести на себе шестьсот тиранов! Если бы остались целыми воины, которых унесли у нас разные сражения, если бы остались целыми легионы, которые Галлиен, горе-победитель, предал смерти, какое было бы прибавление у государства, (2) если еще и теперь нашим старанием собрано для спасения Римского государства то, что осталось после крушения государственного корабля». (3) Сражались же в Мезии, было много битв у Марцианополя. (4) Многие погибли[1180] во время кораблекрушения, большинство царей было взято в плен, были взяты в плен знатные женщины различных племен, римские провинции были наводнены рабами-варварами и скифскими земледельцами. Гот стал поселенцем пограничной линии с варварами. (5) Не было ни одной области, которая не имела бы раба-гота, попавшего в рабство после этого триумфа. (6) Какое множество варварских быков увидели наши предки! Какое множество овец! Какое множество кельтских кобылиц, прославляемых молвой! Все это надо целиком отнести к славе Клавдия. Клавдий даровал государству и безопасность и изобилие богатств. (7) Кроме того, бились у Византии, причем храбро действовали сами уцелевшие византийцы. (8) Бились и у Фессалоники, которая в отсутствие Клавдия была осаждена варварами. (9) Бились в разных областях, и везде под верховным командованием Клавдия над готами были одержаны победы, так что казалось, будто уже тогда Клавдий устанавливал спокойную жизнь в государстве для своего будущего внука Констанция Цезаря.

X. (1) Мне, кстати, приходит на ум, что надо сообщить предсказание, данное ему, как передают, в Коммагенах, чтобы все поняли, что роду Клавдиев было суждено свыше принести счастье государству. (2) Когда он, став императором, вопрошал о том, как долго он будет императором, ему выпал такой жребий:

(3) Ты, что правишь теперь страною отчей

И над миром царишь, богов посредник,

Молодежью ты старших одолеешь,

Ибо будут царить твои потомки

И своим отдадут потомкам царство.

(4) Также, когда он вопрошал о себе в Апеннине,[1181] он получил ответ такого рода:

Третье лето доколь не узрит, как он Лацием правит.[1182]

(5) Также – на вопрос о своих потомках:

Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока.[1183]

(6) Также – на вопрос о своем брате Квинтилле, которого он хотел иметь соправителем, он получил ответ:

Юношу явят земле на мгновение судьбы.[1184]

(7) Все это я поместил сюда для того, чтобы всем было ясно, что Констанций, муж божественного происхождения, безупречнейший Цезарь, и сам происходит из августейшей семьи и после себя даст многих Августов, – да пребудут во здравии Диоклетиан и Максимиан Августы и его брат Галерий.

XI. (1) В то время как божественный Клавдий был занят всем этим, пальмирцы под предводительством Сабы и Тимагена начинают войну против египтян, но терпят поражение вследствие упорства и неутомимости египтян в бою. (2) Однако египетский полководец Пробат[1185] был умерщвлен вследствие козней Тимагена. Все египтяне отдались под власть римского императора и присягнули отсутствовавшему Клавдию. (3) В консульство Аттициана и Орфита[1186] божественное покровительство помогло начинаниям Клавдия; множество уцелевших варварских племен устремилось в Гемимонт и там так сильно страдало от голода и моровой язвы, что Клавдий считал уже недостойным победить их. (4) Наконец, была окончена эта тягчайшая война, и римская мощь освободилась от опасений. (5) Моя добросовестность заставляет меня говорить правду, и пусть в то же время те, кто желает считать нас льстецами, знают, что я не умалчиваю о тех подробностях, сообщения которых требует история: (6) в то время, когда уже была достигнута победа, большинство воинов Клавдия, опьяненные успехами, которые иногда смущают даже души мудрых людей, набросились на добычу, не думая о том, что даже очень небольшое количество врагов может обратить их в бегство, раз они душой и телом предаются похищению добычи. (7) Словом, во время самой победы почти две тысячи воинов были перебиты небольшим количеством варваров, теми самыми, которые бежали. (8) Когда об этом узнал Клавдий, он, стянув свое войско, схватил всех тех, кто проявил непокорный дух, и отправил их в Рим в оковах, предназначая их для общественных игр. Итак, то, что было сделано либо судьбой, либо воинами, было прекращено благодаря доблести хорошего государя. И не только победа над врагом, но и наказание оказались предусмотренными. (9) В этой войне, которую вел Клавдий, необыкновенную доблесть проявили далматские всадники, потому что думали, что Клавдий происходит из этой провинции, хотя другие говорили, что он – дарданец и ведет свой род от родоначальника троянцев Ила и от самого Дардана.[1187]

XII. (1) В это время скифы побывали и на Крите и пытались опустошить Кипр, но были побеждены повсюду, так как их войско страдало от болезней и голода. (2) После окончания Готской войны стала распространяться очень тяжелая болезнь; тогда и Клавдий, сраженный болезнью, покинул смертных и устремился на небо, столь близкое ему в силу его доблестей.[1188] (3) После его переселения к богам и светилам его брат Квинтилл,[1189] человек безупречный и, чтобы сказать правду, подлинный брат своего брата, принял императорскую власть, врученную ему всеобщим решением, не по праву наследования, а потому, что он заслужил ее своими доблестями; он стал бы императором, даже если бы не был братом государя Клавдия. (4) В это время уцелевшие варвары попытались опустошить Анхиал и даже захватить Никополь. Но благодаря доблести провинциалов, они были уничтожены.[1190] (5) Квинтилл же за краткостью времени не мог совершить ничего достойного императорской власти, так как на семнадцатый день своего правления ввиду того, что он выказал себя требовательным и строгим по отношению к воинам и обещал стать настоящим государем, он был убит таким же образом, как Гальба и как Пертинакс.[1191] (6) Дексипп не говорит, что Квинтилл был убит, а только что он умер. Однако он не добавил от какой болезни, так что, по-видимому, он сам находился в сомнении.

XIII. (1) Так как мы уже рассказали о его военных делах, то сейчас следует сказать хотя бы несколько слов о его роде и семье, чтобы не показалось, что мы обошли молчанием то, что необходимо знать. (2) Клавдий, Квинтилл и Крисп были братьями. У Криспа была дочь Клавдия; от нее и Евтропия, знатнейшего мужа дарданского племени, родился Констанций Цезарь.[1192] (3) Были также и сестры, из которых одна, по имени Константина, выданная за трибуна ассирийцев, умерла в первые годы после брака. (4) О его дедах нам известно мало. Многие писатели дают о них противоречивые сведения.[1193] (5) Сам Клавдий замечателен строгостью нравов, замечателен своим необыкновенным образом жизни и исключительной целомудренностью. Воздержанный в употреблении вина, он был охотником до еды; имел высокий рост, огненный взгляд, широкое и полное лицо и настолько крепкие пальцы, что часто одним ударом кулака выбивал зубы у лошадей и мулов. (6) Он проделал нечто подобное, будучи еще юношей, на военной службе, когда во время Марсовых игр на поле была устроена борьба между всеми сильнейшими.[1194] (7) Рассердившись на того, кто вывернул у него не пояс, а половой орган, он одним ударом кулака выбил у него все зубы. К этому отнеслись снисходительно, так как это было мщение за оскорбленную стыдливость. (8) Император Деций, в присутствии которого все это произошло, публично превозносил доблесть и стыдливость Клавдия и, одарив его браслетами и шейными цепями, потребовал от собрания воинов, чтобы они старались не причинять жестоких повреждений, которых не требуют правила борьбы. (9) У самого Клавдия детей не было. Квинтилл оставил двоих, а Крисп, как мы сказали, дочь.

XIV. (1) Теперь перейдем к суждениям, высказанным о нем разными государями, и остановимся на них не больше, чем это необходимо для того, чтобы было ясно, что рано или поздно Клавдий должен был стать императором. (2) Письмо Валериана Зосимиону, прокуратору Сирии: «Мы назначили Клавдия, человека иллирийского происхождения, трибуном пятого Марсова храбрейшего и преданнейшего легиона,[1195] этого человека следует поставить выше всех храбрейших и преданнейших людей древности. (3) Ты будешь давать ему содержание из нашей частной казны: в год – три тысячи модиев пшеницы, шесть тысяч ячменя, две тысячи фунтов сала, старого вина – три тысячи пятьсот секстариев, хорошего масла – сто пятьдесят секстариев, масла второго сорта – шестьсот секстариев, соли – двадцать модиев, воску – сто пятьдесят фунтов, сена, мякины, винного уксуса, овощей, зелени – сколько ему нужно, шкур для палаток – тридцать десятков, мулов – шесть в год, лошадей – трех в год, верблюдиц – десять в год, мулиц – девять в год, изделий из серебра – пятьдесят фунтов в год, филиппеев[1196] с нашим изображением – сто пятьдесят в год и в виде новогодних подарков – сорок семь и сто шестьдесят третей[1197] золотого. (4) Также в кубках, кружках и горшках – одиннадцать фунтов. (5) Туник военных красных – две в год, военных хламид – две в год, застежек серебряных позолоченных – две, золотую застежку с кипрской булавкой – одну. Один серебряный позолоченный пояс, одно кольцо весом в унцию с двумя драгоценными камнями, один обруч весом в семь унций, одну шейную цепь весом в один фунт, один позолоченный шлем, два щита с изображениями из золота, один панцирь – с возвратом. (6) Два геркулианских копья,[1198] две палки с остриями, два кривых ножа, четыре косы. (7) Одного повара – с возвратом, одного погонщика мулов – с возвратом. (8) Двух красивых женщин – из пленниц. Одну полушелковую белую одежду с гирбитанским пурпуром, одну подпанцирную одежду с мавретанским пурпуром. (9) Одного письмоводителя – с возвратом, одного распорядителя на пирах – с возвратом. (10) Две пары кипрских ковров для ложа, две чистые нижние рубашки, два мужских шарфа, одну тогу – с возвратом, одну – с широкой пурпурной полосой – с возвратом. (11) Двух охотников, чтобы следовать за ним, одного тележного мастера, одного домоуправителя, одного водоноса, одного рыболова, одного кондитера. (12) Дров на день – тысячу фунтов, если есть запас, если же нет, то сколько и где будет; ежедневно четыре лопаты сухих дров. (13) Одного банщика и дрова для бани; если их нет, пусть моется в общественной бане. (14) Все прочие мелочи, которых нет возможности перечислить, ты будешь предоставлять ему в разумном количестве, но так, чтобы он ничего не переводил на деньги и, если чего-нибудь где-либо будет не хватать, то не предоставлять этого и не требовать взамен этого деньги. (15) Все это я назначил ему в особом порядке не как трибуну, а как военному начальнику, потому что это такой человек, которому следовало бы дать еще больше».

XV. (1) Также из другого его письма префекту претория Аблавию Мурене, среди прочего: «Перестань жаловаться на то, что Клавдий до сих пор остается трибуном и не получил войска как вонный начальник, на что, как ты не раз говорил, жалуется и сенат, и народ. (2) Он назначен военным начальником и притом военным начальником всего Иллирика. Под его начальством войска фракийские, мезийские, далматские, паннонские, дакийские. (3) Этот замечательный человек должен, и по нашему суждению, надеяться на консульство и, если это будет ему по душе, пусть получит, когда захочет, должность префекта претория. (4) Ты, конечно, знаешь, что мы назначили ему такое содержание, какое полагается занимающему должность префекта Египта, столько одежд, сколько мы определили для проконсула Африки, столько денег, сколько получает управляющий горными разработками Иллирика, такое количество прислуги, какое мы сами себе назначаем по каждому городу, чтобы все поняли, какого мы мнения о таком человеке».

XVI. (1) Также письмо Деция о том же Клавдии: «Деций Мессале, наместнику Ахайи, привет». Среди прочего: «Нашему трибуну Клавдию, превосходному молодому человеку, храбрейшему воину, весьма стойкому гражданину, который необходим и лагерю, и сенату, и государству, мы предписали направиться в Фермопилы и поручили ему наблюдение за пелопоннесцами, так как мы знаем, что никто лучше его не выполнит всех обязанностей, которые мы на него возлагаем. (2) Ты дашь ему двести воинов из Дарданской области, сто человек из панцирников,[1199] шестьдесят из всадников, шестьдесят из критских стрелков, тысячу хорошо вооруженных из новобранцев. (3) Ведь хорошо, если мы поручим ему новонабранные войска, ибо нельзя найти человека, более преданного, более храброго, более почтенного, чем он».

XVII. (1) Также письмо Галлиена, написанное тогда, когда были получены от тайных агентов сведения о том, что Клавдий негодует против него за его изнеженный образ жизни: (2) «Ничто не произвело на меня такого тяжелого впечатления, как то, о чем ты сообщаешь в своем донесении: Клавдий, родственник и друг наш, под влиянием многих злостных сплетен, сильно разгневался. (3) Поэтому прошу тебя, мой Венуст, если ты хочешь показать мне свою верность, постарайся умиротворить его с помощю Грата и Геренниана, но так, чтобы об этом не знали дакийские воины, которые уже сейчас неиствуют: как бы они не приняли этого слишком близко к сердцу. (4) Сам я послал ему подарки; ты постараешься, чтобы он принял их с удовольствием. Кроме того, следует позаботиться о том, чтобы он не догадался, что я об этом знаю, чтобы он не подумал, что я гневаюсь против него, и не был вынужден принять крайнее решение. (5) Я послал ему две украшенные драгоценными камнями трехфунтовые жертвенные чаши, две золотые кружки с драгоценными камнями весом каждая в три фунта, серебряную тарелку с украшениями в виде ягод плюща весом в двадцать фунтов, серебряный поднос с украшениями в виде листьев винограда весом в тридцать фунтов, серебряную миску с украшениями в виде плюща весом в двадцать три фунта, серебряное блюдо с изображением рыбака весом в двадцать фунтов, два оправленных в золото серебряных кувшина весом в шесть фунтов и в меньших сосудах двадцать пять фунтов серебра, десять египетских и разной работы чаш; (6) две хламиды с каймой, блестящие по-настоящему,[1200] шестнадцать различных одежд, белую полушелковую одежду, одну шелковую цветную ленту в три унции, три пары мягких парфянских сапог[1201] из числа наших, десять далматских коротких одежд, одну дарданскую плащеобразную хламиду, один иллирийский плащ, одну бардскую накидку с капюшоном, (7) два мохнатых капюшона,[1202] четыре сарептских платка; сто пятьдесят золотых валерианов, триста салонинских третей золотого».

XVIII. (1) Прежде чем достигнуть императорской власти, он получил из ряда вон выходящие отзывы и со стороны сената. По получении известия о том, что он вместе с Марцианом храбро боролся против разных племен в Иллирике, в сенате раздались возгласы: (2) «Будь здрав, Клавдий, наш храбрейший полководец! Хвала твоим доблестям, твоей преданности! Мы все посвящаем Клавдию статую! Мы все хотим видеть Клавдия консулом! (3) Так действует тот, кто любит государство! Так действует тот, кто любит государей! Так действовали древние воины! Счастлив ты, Клавдий, благодаря суждениям о тебе государей, счастлив, благодаря своим доблестям, ты – консул, ты – префект! Живи, Валерий, и будь любим государем!». (4) Долго было бы писать о нем столько, сколько он заслужил. Однако об одном обстоятельстве я не должен умолчать: и сенат, и народ и до того, как он стал императором, и в то время, как он был императором, и после того, как он перестал быть императором, любили его так, что можно вполне определенно сказать, что ни Траян, ни Антонины, ни кто-либо другой из государей не были так любимы.



I. (1) В гиларии,[1203] когда, как мы знаем, все действия и речи должны быть преисполнены веселья, префект Рима Юний Тибериан,[1204] славнейший муж, имя которого следует произносить, предварительно выразив уважение, по окончании празднества пригласил меня сесть в его служебную повозку. (2), Там, на досуге, свободный от судебных и государственных дел, он вел со мной длинную беседу – от Палатина до Вариевых садов,[1205] главным образом о жизни государей. (3) Когда мы доехали до храма Солнца,[1206] освященного государем Аврелианом, Юний, состоящий в некотором кровном родстве с ним, спросил, кто дал в литературе его жизнеописание.[1207] (4) Когда я ответил ему, что из латинских писателей я не читал ни одного, а лишь кое-кого из греческих,[1208] этот безупречный человек излил свою скорбь в следующих словах: (5) «Следовательно, Терсита,[1209] Синона[1210] и прочие чудовища древних времен и мы хорошо знаем, и наши потомки будут часто вспоминать, а о божественном Аврелиане, славнейшем государе, в высшей степени строгом императоре, благодаря которому весь мир вновь вернулся под власть римской мощи, наши потомки знать не будут? Да избавит нас бог от такого безумия! (6) А ведь, если я не ошибаюсь, у нас есть дневники, в которых записаны деяния этого человека, есть также исторические описания его войн. Я хотел бы, чтобы ты взял их и описал все по порядку, добавив подробности, относящиеся к его жизни. (7) Все это ты изучишь благодаря свойственному тебе усердию на основании полотняных книг,[1211] в которых он сам приказал делать день за днем записи о его деяниях. Я позабочусь о том, чтобы тебе были выданы из Ульпиевой библиотеки[1212] и полотняные книги. (8) Прошу тебя, опиши, насколько возможно, жизнь Аврелиана в соответствии с действительностью». (9) Я выполнил указания, мой Пиниан,[1213] получил греческие книги, взял в руки все, что было мне нужно, и из всего этого собрал в одну книгу то, что было достойно упоминания. (10) Ты же прими, пожалуйста, благосклонно мое подношение и, если оно не удовлетворит тебя, прочти греческих авторов, обратись также к полотняным книгам, которые по первому твоему желанию предоставит тебе Ульпиева библиотека.

II. (1) Пока мы ехали в той же повозке, у нас зашла речь о Требеллии Поллионе, который увековечил память и славных, и малоизвестных императоров, начиная с обоих Филиппов до божественного Клавдия и его брата Квинтилла, причем Тибериан утверждал, что Поллион изложил многое небрежно, многое слишком кратко, а я возражал ему, говоря, что нет ни одного писателя, по крайней мере историка, который в чем-нибудь не солгал бы. Я привел ряд примеров, где можно уличить в этом на основании ясных свидетельств Ливия, Саллюстия, Корнелия Тацита и, наконец, Трога. Тогда Тибериан, соглашаясь с моим мнением и протягивая руку, сказал шутливо: (2) «Пиши, что тебе угодно. Ты спокойно будешь говорить все, что захочешь, так как попутчиками твоей неправды будут люди, которыми мы восхищаемся как мастерами исторического красноречия».

III. (1) Чтобы не заполнять предисловие многословными мелочными сообщениями и не стать нудным, скажу, что божественный Аврелиан родился в незнатной семье, по словам многих – в Сирмии, а по словам некоторых – в прибрежной Дакии.[1214] (2) Помнится, читал я одного автора, который заявляет, будто он родился в Мезии. Случается, что родина людей, происходящих из незначительных мест, неизвестна, и они по большей части сами придумывают себе родину, чтобы благодаря славе, которой окружены эти места, придать себе блеск в глазах потомства. (3) Но при описании деяний великих государей главное знать не то, где родился каждый из них, а то, каким правителем он был. (4) Разве Платона более возвеличивает то, что он был афинянином, а не то, что он был самым ярким светочем мудрости? (5) Или разве менее знаменитыми окажутся Аристотель из Стагиры, Зенон из Элеи или скиф Анахарзис[1215] вследствие того, что они родились в очень незначительных поселках, раз великие достоинства их философии вознесли их до небес?

IV. (1) Чтобы вернуться к прежнему порядку изложения – Аврелиан, происходивший от родителей скромного звания, с ранних лет проявлял исключительные природные дарования. Обладая выдающейся силой, он, не пропуская ни одного дня, даже праздничного, даже свободного от занятий, упражнялся в метании копья, пускании стрел и во всем прочем, что относится к военному делу. (2) Относительно его матери Калликрат Тирский, весьма ученый греческий писатель, сообщает, что она была жрицей храма непобедимого Солнца в том поселке, где жили его родители.[1216] (3) Говорят, что, кроме того, она обладала некоторым даром прорицания и даже как-то раз, браня своего мужа за его глупость и ничтожество, бросила ему с укоризной: «И это отец императора!» – из чего можно заключить, что эта женщина знала предопределения судьбы. (4) Тот же писатель рассказывает, что у Аврелиана были следующие предвестники ожидавшей его императорской власти. Прежде всего тот таз, в котором купали его в детстве, много раз обвивала змея и ни разу не удавалось ее убить; наконец, сама мать, которая увидела это, не захотела убивать змею как существо, сроднившееся с семьей. (5) Вдобавок ко всему этому говорят, будто из небольшого пурпурного плаща, пожертвованного тогдашним императором[1217] в храм Солнца, жрица сделала пеленки для своего сына. (6) Он добавляет также, что завернутого в пеленочку Аврелиана орел поднял из колыбели и, не причиняя ему вреда, положил на находившийся у часовни жертвенник, на котором случайно не было огня. (7) Тот же писатель сообщает, что в стаде его матери родился теленок удивительной величины, весь белый, но с пятнами пурпурного цвета, так что на одном боку у него получились слова «будь здрав», а на другом – венец.

V. (1) Я помню, что у того же автора я прочитал много ненужного. Он серьезно утверждает, будто на дворе у этой женщины при рождении Аврелиана вырос куст пурпурных роз с запахом розы, но с золотистыми цветами. (2) И поздней, когда Аврелиан был уже на военной службе, было много знамений, предвещавших ему в будущем, как показал исход дела, императорскую власть. (3) Когда он на повозке въезжал в Антиохию ввиду того, что вследствие ранения он не мог тогда сидеть на коне, – покрывало, растянутое в его честь, упало и легло ему на плечи. (4) Когда же он затем пожелал пересесть на коня из-за того, что пользоваться повозками в городе считалось предосудительным, ему подвели императорского коня, на которого он второпях и сел; однако узнав в чем дело, он пересел на своего коня. (5) Кроме того, когда он был отправлен послом к персам,[1218] ему была дана в подарок жертвенная чаша, какую персидский царь обыкновенно дает в подарок императорам, – на ней было изображение Солнца в том виде, в каком его почитали в том храме, где мать Аврелиана была жрицей. (6) Ему был также подарен замечательный слон, которого он преподнес императору; таким образом, Аврелиан был единственным частным человеком, который владел слоном.[1219]

VI. (1) Но оставим в стороне все эти и другие подробности. Аврелиан имел привлекательную внешность, отличался мужественной красотой; он был довольно высокого роста, обладал очень большой телесной силой, питал некоторую страсть к вину и еде, но редко поддавался любовной страсти. Он был безмерно строг, поддерживал особенно строгую дисциплину, любил обнажать меч. (2) В войске было два трибуна Аврелиана – этот и другой, который был взят в плен вместе с Валерианом. Нашему войско дало прозвище «рубака», так что, если, бывало, спрашивали, который Аврелиан что-либо совершил или выполнил, то подсказывали «Аврелиан-рубака», и становилось понятно, о ком идет речь. (3) Еще не став императором, он совершил много славных подвигов. Так, когда сарматы сделали набег на Иллирик, он сокрушил их один с тремя сотнями гарнизонных воинов.[1220] (4) Теоклий, описавший времена Цезарей, рассказывает, что Аврелиан во время Сарматской войны в один день убил своей собственной рукой сорок восемь человек, а за много дней в разное время свыше девятисот пятидесяти, так что мальчики придумали в честь Аврелиана такие песенки и пляски, которые они исполняли в праздничные дни во время военных плясок:

(5) Много, много, много тысяч мы с ним обезглавили.

Он один! А много тысяч мы с ним обезглавили.

Многи лета, многи лета многих перебившему!

Столько и вина не выпить, сколько крови пролил он.

(6) Я понимаю, что это сущие пустяки, но так как вышеназванный автор поместил в свои произведения эти стихи в том виде, как они звучат по-латыни, то я и не счел возможным умолчать о них.

VII. (1) Будучи трибуном шестого Галльского легиона,[1221] он нанес под Могонциаком сильное поражение вторгшимся и бродившим по всей Галлии франкам, убил семьсот человек, взял в плен и продал в рабство триста. (2) По этому поводу опять-таки была сочинена песенка: «Много франков и сарматов разом перебили мы, много, много, много тысяч персов надо перебить». (3) Он внушал воинам такой страх, что под его начальством, после того как он один раз наложил необыкновенно суровую кару за нарушение лагерного порядка, никто уже больше не делал нарушений. (4) Наконец, он единственный из всех военачальников подверг воина, совершившего прелюбодеяние с женой своего хозяина, такому наказанию: он велел наклонить верхушки двух деревьев, привязать их к ногам этого военного и сразу отпустить их, так что тот повис, разорванный пополам.[1222] Это навело на всех великий страх. (5) Вот его письмо, написанное им по поводу военных дел своему заместителю: «Если ты хочешь быть трибуном даже больше – если ты хочешь быть живым, удерживай руки воинов. Пусть никто не крадет чужого цыпленка, пусть никто не трогает овцы, пусть никто не уносит винограда, пусть никто не топчет жатвы, пусть никто не вымогает масла, соли, дров. Пусть всякий довольствуется своим пайком. Пусть они живут за счет добычи от врагов, а не за счет слез провинциалов. (6) Пусть оружие будет вычищено, железные острия отточены, обувь прочна. Пусть старую одежду сменяет новая. Пусть их жалование будет у них в поясе, а не в трактире. Пусть носят шейную цепь, обруч на руке, кольцо. (7) Пусть каждый чистит своего коня и вьючную лошадь, пусть не продает фуража животных, а за мулом, приписанным к центурии, пусть ходят все сообща. (8) Пусть один служит другому как господину, но пусть никто не служит как раб; пусть они пользуются бесплатным лечением у врачей, ничего не дают гаруспикам, на постое ведут себя скромно. Кто будет заводить ссоры, тот должен быть бит».

VIII. (1) Недавно я нашел в Ульпиевой библиотеке среди полотняных книг письмо божественного Валериана, касающееся государя Аврелиана. Как и подобает, я привожу его дословно: (2) «Валериан Август консулу Антонину Галлу. В дружеском письме ты обвиняешь меня в том, что я поручил своего сына Галлиена Постуму,[1223] а не Аврелиану, тогда как следовало бы доверить и мальчика и войско во всяком случае человеку более строгому. (3) Однако ты перестанешь так думать, если узнаешь, как строг Аврелиан: это строгость чрезмерная, переходящая всякие границы, тяжкая и уже не соответствующая нашему времени. (4) Призываю в свидетели всех богов – я боялся, как бы он и с моим сыном не поступил слишком строго, если тот по своей природной склонности к забавам проявит легкомыслие». (5) Это письмо показывает, как был строг Аврелиан: даже сам Валериан говорит, что боится его.

IX. (1) Есть другое письмо того же Валериана, заключающее в себе похвалы Аврелиану. Я извлек его на свет из архивов городской префектуры: когда Аврелиан ехал в Рим, ему было назначено содержание в соответствии с его рангом. Копия письма: (2) «Валериан Август Цейонию Альбину,[1224] префекту Рима. Мы хотели бы отдельных лиц, наиболее преданных государству, наделить гораздо более значительными доходами, нежели это полагается по их званию, особенно же в тех случаях, когда самая их жизнь вызывает уважение. Ведь, кроме звания, еще кое-что должно быть наградой за заслуги. Однако государство строго следит за тем, чтобы никто не мог получать из провинциальных взносов больше, чем полагается по его положению. (3) Мы предназначили храбрейшего мужа Аврелиана для осмотра и приведения в порядок всех лагерей; ему и мы, и все государство, по единодушному признанию всего войска, обязаны столь многим, что едва ли можно найти достойные его или слишком большие награды. (4) Действительно, разве он славен не во всех отношениях? В чем его нельзя сравнить с Корвинами[1225] и Сципионами? Он – освободитель Иллирика, он – восстановитель Галлий, он – во всем великий пример полководца. (5) И тем не менее я не могу ничего больше прибавить такому мужу к милости подарка: это несовместимо с хорошим и трезвым ведением государственных дел. (6) Поэтому ты, мой дражайший родственник, со свойственной тебе добросовестностью, все время, пока вышеназванный муж будет в Риме, будешь добавлять ему шестнадцать чистых солдатских хлебов, сорок лагерных солдатских хлебов, сорок секстариев столового вина, полпоросенка, двух петухов, тридцать фунтов свинины, сорок фунтов говядины, один секстарий масла, а также секстарий рыбной подливки, секстарий соли, зелени и овощей – сколько нужно. (7) Разумеется, так как ему во время его пребывания в Риме надо назначить что-либо особенное, назначь в чрезвычайном порядке фураж, а ему самому на расходы по два золотых антониниана, по пятисот малых серебряных филиппеев и по сто медных денариев.[1226] Все прочее будет доставляться ему через префекта государственного казначейства».

X. (1) Возможно, кому-нибудь все это покажется пустячным и слишком легковесным, но любопытство ни от чего не отказывается. (2) Много раз он исполнял должность военного начальника, очень много раз нес обязанности трибуна, в разное время был до сорока раз заместителем военных начальников и трибунов. Он даже заменял Ульпия Кринита, который выводил свой род от Траяна и на самом деле был очень храбрым человеком и очень походил на Траяна – он изображен в храме Солнца вместе с Аврелианом (этого Ульпия Валериан имел в виду возвести в звание Цезаря). Аврелиан водил войска, восстановил пограничную линию, раздавал воинам добычу, обогатил Фракию быками, конями, пленными рабами, поместил в Палатинском дворце свою долю добычи, собрал для частного имения Валериана пятьсот рабов, две тысячи коров, тысячу кобылиц, десять тысяч овец и пятнадцать тысяч коз. (3) Это было тогда, когда Ульпий Кринит публично выразил благодарность находившемуся в термах в Византии Валериану, говоря, что его высоко ценят, если дают ему Аврелиана в качестве заместителя. Поэтому он и решил усыновить Аврелиана.

XI. (1) Важно узнать письма, написанные об Аврелиане и обстоятельства его усыновления. Письмо Валериана Аврелиану: «Если бы милейший Аврелиан, кто-нибудь другой мог стать заместителем Ульпия Кринита, то я посоветовался бы с тобой относительно его доблести и усердия. Но так как я не мог найти никого, кто был бы лучше тебя, возьми на себя военные действия со стороны Никополя, чтобы болезнь Кринита не оказалась для нас помехой. (2) Сделай, что можешь. Не буду распространяться: в твоих руках будет начальство над армией. (3) У тебя есть триста итирейских стрелков, шестьсот армян, сто пятьдесят арабов, двести сарацин, четыреста человек вспомогательного войска из Месопотамии. (4) У тебя есть третий Счастливый легион и восемьсот всадников-панцирников. (5) Вместе с тобой будут Гариомунд, Гальдагат, Гильдомунд, Кариовиск. Префектами заготовлен необходимый провиант во всех лагерях. (6) Твое дело в соответствии с твоей доблестью и умением расположить свой зимний и летний лагерь там, где ты ни в чем не будешь терпеть недостатка. Кроме того, разузнай, где находится вражеский обоз, и доподлинно узнай, сколько врагов и каковы они, чтобы попусту не тратить продовольствия и не метать копий, – на том и другом держится военное дело. (7) На тебя, да покровительствует мне бог, я возлагаю такие же надежды, какие могло бы возлагать государство на Траяна, если бы он был жив. Ведь не менее велик и тот, на чье место и чьим заместителем я тебя выбрал. (8) Тебе следует надеяться на консульство на следующий год вместе с тем же Ульпием Кринитом, на смену Галлиену и Валериану, начинается оно за десять дней до июньских календ.[1227] Расходы возьмет на себя государство. (9) Ведь больше чем кому бы то ни было мы должны облегчить бедность тем людям, которые, несмотря на долгую службу государству, остаются бедными». (10) Это письмо также показывает, сколь велик был Аврелиан; и действительно никто никогда не достигает вершины власти, если он с ранних лет не поднимался последовательно по ступенькам доблести.

XII. (1) Письмо относительно консульства: «Валериан Август Элию Ксифидию, префекту государственного казначейства. Аврелиану, которого мы назначили консулом, ты выдашь ввиду его бедности, благодаря которой он велик (а в прочих отношениях еще выше), для устройства цирковых игр триста золотых антонинианов, три тысячи маленьких филиппеев и пятьдесят тысяч сестерциев медью, десять тонких мужских туник, двадцать полотняных египетских,[1228] две одинаковые кипрские скатерти,[1229] десять африканских ковров, десять мавретанских покрывал, сто свиней, сто овец. (2) Ты распорядишься устроить парадный пир для сенаторов и римских всадников и принести две большие жертвы и четыре малые». (3) И так как я сказал, что изложу некоторые подробности его усыновления, так как они касаются столь великого государя, (4) то, прошу, не сочти меня слишком нудным и многословным в передаче того, что я в интересах достоверности решил поместить в своем повествовании, позаимствовав из книг Ахолия,[1230] который был церемониймейстером императора Валериана, – из девятой книги его «Деяний».

XIII. (1) Когда Валериан Август заседал в термах в Византии[1231] в присутствии войска, в присутствии дворцовой прислуги, причем рядом с ним сидели ординарный консул Нуммий Туск, префект претория Бебий Макр, наместник Востока Квинт Анкарий, а по левую руку сидели начальник скифской границы Авульний Сатурнин, предназначенный в наместники Египта Мурренций Мавриций, начальник восточной границы Юлий Трифон,[1232] префект продовольственного снабжения[1233] на Востоке Меций Брундизин, начальник иллирийской и фракийской границы Ульпий Кринит и начальник ретийской границы Фульвий Бой, (2) Валериан Август сказал: «Государство благодарит тебя, Аврелиан, за то, что ты освободил его от владычества готов. Благодаря тебе мы так богаты добычей, богаты славой и всем тем, от чего возрастает счастье Рима. (3) Получай за свои подвиги четыре стенных венка, пять венков за взятие валов, два морских венка,[1234] два гражданских венка,[1235] десять копий без наконечников, четыре двуцветных знамени, четыре присвоенные военным начальникам красные туники, два проконсульских плаща, тогу-претексту, расшитую пальмовыми ветвями тунику, украшенную вышивками тогу, толстую подпанцирную одежду, украшенное слоновой костью кресло.[1236] (4) Ведь сегодня я намечаю тебя в консулы и напишу сенату, чтобы он наделил тебя жезлом, наделил также связками: этого обычно не дает император, но сам, становясь консулом, получает это от сената».

XIV. (1) После этих слов Валериана поднялся Аврелиан, подошел к руке[1237] и выразил благодарность в чисто военных выражениях, которые я решил привести в их подлинном виде. (2) Аврелиан сказал: «Владыка Валериан, император, Август, я для того все это делал, для того терпеливо переносил ранения, для того утомлял и своих коней и своих подчиненных, чтобы получить благодарность от государства и от своей совести. (3) Но ты сделал больше. Поэтому приношу благодарность твоей доброте и принимаю должность консула, которую ты мне даешь. Пусть боги и непобедимый бог Солнце сделают так, чтобы и сенат судил обо мне таким же образом». (4) Когда все окружавшие стали выражать благодарность, поднялся Ульпий Кринит и произнес следующую речь: (5) «У предков наших, Валериан Август, был обычай, принятый и в нашей семье и свойственный ей: лучшие люди брали себе в сыновья храбрейших мужей для того, чтобы плодовитость этого заимствованного потомства украсила угасающие фамилии или семьи, лишенные детей. (6) То, что сделал Кокцей Нерва, усыновляя Траяна, Ульпий Траян – Адриана, Адриан – Антонина и вслед за ними на основании поданного им совета прочие, я решил повторить, признав своим сыном Аврелиана, которого ты своим авторитетным решением назначил моим заместителем. (7) Итак, прикажи действовать по закону, чтобы Аврелиан стал наследником святынь, имени, имущества и всех прав Ульпия Кринита, который является уже консуляром, Аврелиан, который, по твоему соизволению, и сам очень скоро станет консуляром».

XV. (1) Долго рассказывать обо всем. Валериан благодарил Кринита, и усыновление было произведено согласно существовавшему обычаю. (2) Помнится, я читал в какой-то греческой книге, о чем я не счел возможным умолчать, будто Валериан поручил Криниту усыновить Аврелиана[1238] главным образом потому, что Аврелиан был беден; но я думаю, что этот вопрос следует оставить без обсуждения. (3) Ввиду того, что выше я привел письмо, на основании которого Аврелиану были отпущены средства на расходы, сопряженные с консульством, я счел нужным объяснить, почему я привел сообщение о таком едва ли не пустячном деле. (4) Мы недавно видели, что вступление в консульство Фурия Плацидия[1239] было отпраздновано в цирке с такой расточительностью, что, казалось, возницам давались не награды, а целые состояния: дарились полушелковые туники, полотняные одежды с цветной шелковой полосой, дарились даже кони при горестных вздохах честных людей. (5) Получалось так, словно консульство принадлежит богатству, а не человеку, так как ведь если оно дается за доблести, оно, во всяком случае, не должно разорять того, кто устраивает игры. (6) Миновали те чистые времена, и искательство перед народом будет все дальше уводить нас от них! Но мы, по своему обыкновению, оставим и этот вопрос без обсуждения.

XVI. (1) В силу стольких и столь великих полученных им преимуществ и пожалований, Аврелиан занял во времена Клавдия такое блестящее положение, что после смерти Клавдия, когда был умерщвлен и брат его Квинтилл,[1240] Аврелиан один оказался обладателем верховной власти,[1241] так как был убит и Авреол, с которым Галлиен когда-то заключил мир. (2) По этому поводу у историков, особенно у греческих, существует великое разногласие: одни говорят, что Авреол был убит Аврелианом против воли Клавдия, другие – что это случилось по прямому поручению и желанию Клавдия, иные – будто Аврелиан убил Авреола, когда уже стал императором, другие, наоборот, – когда он был еще частным человеком.[1242] (3) Но и этот вопрос следует оставить без обсуждения: за разрешением его пусть обращаются к тем, кто описал все это. (4) Бесспорно только то, что божественный Клавдий доверил ведение всей войны против меотийцев[1243] исключительно Аврелиану.

XVII. (1) Имеется письмо, которое я, по своему обыкновению, счел необходимым поместить здесь, чтобы быть добросовестным или, скорее, таким же образом, как это делают, как я вижу, другие авторы анналов. (2) «Флавий Клавдий[1244] своему (Валериану) Аврелиану – привет. Наше государство требует от тебя обычной услуги. Наступай. Что медлишь? Я хочу, чтобы войско было под твоим начальством, а трибуны – под твоим руководством. Нужно напасть на готов. Нужно выгнать готов из Фракии. Ведь многие из них, бежавшие после битв с тобою, тревожат Гемимонт и Европу.[1245] (3) Под твою власть я ставлю все фракийские войска, все иллирийские и всю пограничную линию. Покажи нам свою обычную доблесть. С тобой будет и брат мой Квинтилл, после того как он с тобой встретится. (4) Занятый другими делами, я вверяю твоей доблести главное руководство этой войной. Я послал тебе десять коней, два панциря и все прочее, чем необходимо снабдить того, кто отправляется на войну».[1246] (5) Благодаря ряду удачных сражений он под верховной властью Клавдия восстановил целость государства. Как мы сказали выше, все легионы немедленно объявили его единогласно императором.[1247]

XVIII. (1) До получения императорской власти Аврелиан в правление Клавдия командовал всей конницей, так как начальники последней попали в немилость за то, что они неосторожно вступали в битву вопреки приказанию Клавдия. (2) В это же время Аврелиан дал решительное сражение свевам и сарматам и одержал блестящую победу.[1248] (3) Но при Аврелиане было и поражение от маркоманнов вследствие того, что была допущена ошибка: в то время как он не позаботился напасть с фронта на внезапно прорвавшихся врагов и когда он готовился преследовать их с тылу, все окрестности Медиолана подверглись жестокому опустошению. Однако впоследствии сами маркоманны были побеждены.[1249] (4) Среди такой тревоги, когда маркоманны производили повсюду опустошения, в Риме произошли очень большие мятежи; все боялись, как бы не случилось того, что было при Галлиене.[1250] (5) Поэтому справились в Сивиллиных книгах, известных теми благодеяниями, которые они оказали государству. Там было найдено указание – принести жертвы в определенных местах, чтобы варвары не могли пройти по ним. (6) Словом, предписания относительно разного рода священнодействий были выполнены; таким образом, варвары были остановлены, а затем, когда они разбрелись по стране, Аврелиан всех их перебил. (7) Мне хочется привести здесь в его подлинном виде самое сенатское постановление, в силу которого авторитетной волей светлейшего сословия было приказано обратиться к Сивиллиным книгам.

XIX. (1) За два дня до январских ид[1251] городской претор Фульвий Сабин сказал: «Докладываем вам, отцы сенаторы, о совете понтификов и о письме государя Аврелиана; в них заключается повеление обратиться к книгам судеб,[1252] в которых содержится для нас надежда на окончание войны согласно святому велению богов. (2) Ведь вы и сами знаете, что к этим книгам обращались всякий раз, как возникало какое-нибудь особенно значительное волнение и общественные бедствия оканчивались только после принесения жертв согласно их авторитетному указанию». (3) Тогда поднялся Ульпий Силан, имевший право первым высказывать свое мнение,[1253] и говорил так: «Слишком поздно, отцы сенаторы, мы начали думать о спасении государства, слишком поздно справляемся о велениях судеб, подобно тем болящим, которые посылают за лучшими врачами только тогда, когда находятся в совершенно безнадежном состоянии, как будто опытные люди должны лечить только тяжелые случаи, хотя было бы лучше, если бы они оказывали помощь при всяких заболеваниях. (4) Ведь вы помните, отцы сенаторы, что я часто говорил среди этого сословия еще тогда, когда было получено известие о прорыве маркоманнов, о необходимости вопросить о предначертаниях Сивиллы, воспользоваться благодеяниями Аполлона, и покориться предписаниям бессмертных богов. Однако некоторые возражали, притом возражали, совершенно искажая действительность, так как льстиво утверждали, что доблесть государя Аврелиана делает совершенно излишним обращение за советом к богам, как будто и сам этот великий муж не чтит богов, не возлагает своих надежд на бессмертных богов. (5) Но к чему распространяться? Мы сами прослушали чтение письма, где он испрашивает божью помощь, – ведь это никогда никому не приносило позора. Пусть храбрейшему мужу будет оказано содействие. (6) Действуйте же, понтифики,[1254] и чистые, опрятные, безупречные, с соответствующими священным обрядам одеяниями и душами, взойдите в храм, расставьте ваши скамьи, увитые лаврами, прикрытыми руками перелистайте книги и узнайте незыблемые судьбы нашего государства. Велите мальчикам, у которых живы отец и мать, исполнить песню. Мы здесь назначим суммы на расходы по выполнению священных обрядов, мы назначим все принадлежности жертвоприношений, мы назначим обход полей».

XX. (1) После этого многие сенаторы были опрошены и высказали свое мнение; приводить эти мнения было бы слишком долго. (2) Затем одни протягиванием руки, другие переходом, а многие словесно выразили свое согласие, и было составлено постановление сената. (3) Затем пошли в храм, обратились к книгам, извлекли стихи, произвели очищение города, пропели песни, совершили обход города, обещали обход полей, и, таким образом, было выполнено предписание насчет торжественного обряда. (4) Письмо Аврелиана по поводу Сивиллиных книг (я привожу его для подтверждения рассказанного): (5) «Я удивляюсь, безупречные отцы сенаторы, тому, что вы так долго колебались, прежде чем раскрыть Сивиллины книги, как будто вы рассуждали в христианской церкви, а не в храме всех богов.[1255] (6) Действуйте же и нравственной чистотой понтификов и торжественными священнодействиями помогите государю, пекущемуся о государственных нуждах. (7) Пусть обратятся к книгам; если следует что-либо сделать, пусть это будет совершено. Я не отказываю в средствах на любой расход, в присылке пленников из любого племени, в выдаче любых царских животных, – все это я охотно предлагаю: ведь нет ничего позорного в том, чтобы победить с помощью богов. У наших предков так было закончено много войн, так и начато. (8) На случай расходов я отправил префекту государственного казначейства письмо с приказом назначить средства. Кроме того, вам подведомственна государственная касса, которая, как нахожу, наполнена больше, чем мне это желательно».

XXI. (1) Когда Аврелиан, сосредоточив в одном месте свое войско, пожелал вступить в столкновение со всеми врагами, он потерпел под Плаценцией такое поражение,[1256] что Римская империя едва не распалась.[1257] (2) Причиной такой опасности было коварное и хитрое движение варваров. (3) Не будучи в состоянии вступить в открытый бой, они скрылись в очень густых лесах и таким образом с наступлением вечера привели в замешательство наших. (4) В сущности, если бы благодаря божьей помощи вследствие обращения к Сивиллиным книгам и заботе о выполнении жертвоприношений варвары не были окружены ужасными видениями и божественными призраками, то не было бы у римлян победы. (5) Окончив борьбу с маркоманнами,[1258] Аврелиан, человек по природе жесткий, устремился в Рим преисполненный гнева и охваченный жаждой мщения, которого требовала серьезность мятежей. Во всех других отношениях человек превосходный, он здесь грубо проявил свою власть: казнив зачинщиков мятежа, он произвел кровавое усмирение там, где можно было воздействовать более мягкими мерами. (6) Были убиты даже некоторые из родовитых сенаторов на основании легковесных обвинений, которые более мягкий государь мог бы оставить без внимания, исходивших от одного единственного свидетеля, притом ненадежного или ничтожного. (7) Но к чему много слов? Свое правление, бывшее до того столь славным и обещавшее, и не напрасно, быть таким же и впредь, он запятнал таким прискорбным и бесславным поступком. (8) Этот превосходный государь стал внушать страх, а не любовь; одни говорили, что такого государя надо глубоко ненавидеть, а не считать желанным; другие – что он хороший врач, но лечит дурным способом. (9) После этих событий, увидев, что может повториться нечто, подобное тому, что было при Галлиене, он, посоветовавшись с сенатом, расширил стены Рима.[1259] Однако добавление к померию он сделал не в это время, а позднее.[1260] (10) Делать добавление к померию дозволено только тому государю, который обогатил Римское государство какой-нибудь частью варварской земли. (11) Добавление сделал Август, сделал Траян,[1261] сделал Нерон,[1262] в правление которого были подчинены мощи Рима Полемонов Понт и Коттийские Альпы.[1263]

XXII. (1) Закончив все дела, связанные с укреплениями, устроением города и восстановлением гражданского порядка, он направился против пальмирцев, то есть против Зенобии, которая от имени своих сыновей держала в своих руках власть на Востоке. (2) По пути он вел много разного рода больших войн. Так, он победил варваров,[1264] встретившихся с ним во Фракиях и в Иллирике, а за Дунаем уничтожил вождя готов Каннаба, или Каннабауда, с пятью тысячами человек.[1265] (3) Оттуда через Византий он прошел к Вифинии и занял ее без боя.[1266] (4) Много славных дел и слов он там совершил и сказал, но включить все это в свою книгу мы не можем и не хотим, боясь наскучить читателям. Однако для понимания нравов и доблестей Аврелиана кое-что узнать следует. (5) Дойдя до Тианы и найдя ее запертой, он, говорят, в гневе воскликнул: «Собаки живой не оставлю в этом городе!». (6) Благодаря решению воинов, воодушевленных надеждой на добычу, и измене некоего Геракламмона, предавшего свою родину из страха быть убитым среди прочих, город был взят.

XXIII. (1) Тут Аврелиан, действительно по-императорски, принял два решения, из которых одно показывает его строгость, а другое – мягкость. (2) Мудрый победитель убил Геракламмона, предателя своей родины; когда же воины, согласно его слову о том, что он не оставит в Тиане живой собаки, требовали разрушения города, он ответил: «Да, я объявил, что в этом городе не оставлю ни одной собаки: всех собак убивайте!». (3) Благородно слово государя, но еще благороднее поведение воинов, так как шутку государя, из-за которой все войско лишилось добычи, но сохранился целый город, войско приняло так, словно его наделили богатством. (4) Письмо по поводу Геракламмона: «Аврелиан Август Маллию Хилону.[1267] Я позволил убить того, от кого я, как бы в виде благодеяния, получил Тиану. Я не мог чувствовать расположение к предателю и охотно примирился с тем, что воины убили его. Ведь тот, кто не пощадил своей родины, не мог бы сохранить верность и по отношению ко мне. (5) В сущности, из всех тех, кто был осажден, пал он один. Не могу отрицать того, что он был богатым человеком, но его состояние я отдал его детям, чтобы никто не мог обвинить меня в том, что я допустил убийство богатого человека ради его денег».

XXIV. (1) Взят был город удивительным образом. Когда Геракламмон показал приподнятое в виде естественной насыпи место, куда мог подняться в императорском одеянии Аврелиан, последний взошел туда и, подняв свою пурпурную хламиду, показал себя гражданам, находившимся в городе, и воинам, бывшим вне его, и таким образом был взят этот город, словно все войско Аврелиана было уже на стенах. (2) Нельзя умолчать об обстоятельстве, которое имеет отношение к славе высокочтимого мужа. (3) Передают, что Аврелиан действительно сказал и действительно думал о разрушении города Тианы. Однако в то время, когда он удалялся в свою палатку, перед ним внезапно предстал в том виде, в каком его обычно можно видеть, Аполлоний Тианский,[1268] прославленный молвою и пользующийся великим авторитетом мудрец, древний философ и истинный друг богов, который и сам должен быть предметом поклонения, подобно божеству. Он сказал по-латыни, чтобы его мог понять уроженец Паннонии, следующие слова: (4) «Аврелиан, если ты хочешь победить, то тебе не следует помышлять об убийстве моих сограждан. Аврелиан, если ты хочешь быть императором, воздержись от пролития крови безвинных. Аврелиан, будь милостив, если ты хочешь жить». (5) Аврелиан был знаком с обликом высокочтимого философа и видел его изображение во многих храмах. (6) Словом, пораженный Аврелиан сразу обещал ему изображение, статуи и храм и изменил к лучшему свой образ мыслей. (7) Обо всем этом я узнал от почтенных людей и прочитал в книгах Ульпиевой библиотеки; принимая во внимание величие Аполлония, я еще больше поверил этому. (8) Действительно, был ли среди людей человек более безупречный, более чтимый, более значительный и более божественный? Умершим он возвращал жизнь;[1269] он сделал и сказал многое такое, чего не в силах сделать и сказать люди. Кто хочет узнать об этом, пусть прочтет греческие книги, в которых описана его жизнь. (9) Я сам, если хватит моей жизни и поможет милость этого мужа, опишу хотя бы вкратце деяния столь великого мужа не потому, чтобы дела этого мужа нужно было поддерживать моим словом, но для того, чтобы всеми голосами прославлялось то, что достойно удивления.

XXV. (1) Отвоевав обратно Тиану,[1270] Аврелиан, пообещав всем неприкосновенность, овладел Антиохией после небольшого сражения под Дафной.[1271] С этих пор он, как указывают, повинуясь наставлениям высокочтимого мужа Аполлония, стал более человечным и милостивым. (2) Затем под Эмесой[1272] произошел крупный бои с Зенобией и ее союзником Забой,[1273] где должен был решиться вопрос о верховной власти. (3) Когда утомленные всадники Аврелиана уже готовы были отступить и обратиться вспять, внезапно, как выяснилось впоследствии, под воздействием божества, так как некий божественный образ ободрял воинов, пехотинцы восстановили порядок среди всадников. Зенобия вместе с Забой была обращена в бегство, и одержана полная победа. (4) Спасши положение на Востоке, Аврелиан победителем вступил в Эмесу и немедленно направился в храм Гелиогабала[1274] под предлогом выполнения обетов от имени всех. (5) Там он и нашел тот образ божества, который, как он видел, покровительствовал ему на войне. (6) Поэтому он и здесь заложил храмы, сделав необыкновенные приношения, и в Риме соорудил храм Солнцу, освященный с великим торжеством, как мы расскажем в своем месте.

XXVI. (1) После этого он направил путь в Пальмиру,[1275] чтобы завоеванием этого города положить конец трудам. В пути он много перенес от сирийских разбойников, которые не раз устраивали дурной прием его войску; и во время осады он подвергался большой опасности, даже был ранен стрелой. (2) Имеется его собственноручное письмо, посланное им Мукапору,[1276] где он, отложив в сторону свою императорскую гордость, признает трудность этой войны: (3) «Римляне говорят теперь, что я веду войну против женщины, как будто со мной сражается одна Зенобия и только своими собственными силами, однако врагов здесь столько, как если бы мне приходилось осаждать мужчину; но они – под начальством женщины, которая гораздо слабее из-за страха и нечистой совести. (4) И выразить нельзя, сколько тут стрел, какое военное снаряжение, сколько копий, сколько камней. Нет ни одного места на стене, где не стояло бы по две и по три баллисты. Метательные орудия выбрасывают даже огонь. (5) Но к чему распространяться? Она боится как женщина и сражается как мужчина, который боится наказания. Но я верю, что боги помогут Римскому государству: они никогда не отказывали в содействии нашим начинаниям». (6) Наконец, утомленный, уставший от бедствий, Аврелиан послал Зенобии письмо, предлагая ей сдаться и обещая сохранить ей жизнь. Даю копию этого письма.[1277] (7) «Аврелиан, император Римского государства, отвоевавший Восток, Зенобии и всем тем, кто воюет сообща с ней. (8) Вы должны были бы сами сделать то, чего я требую от вас теперь в моем письме. Я предписываю вам сдаться и обещаю сохранить неприкосновенной вашу жизнь, причем ты, Зенобия, будешь жить вместе со своими в том месте, куда я помещу тебя согласно решению блистательного сената. (9) Драгоценные камни, золото, серебро, шелк, коней, верблюдов вы должны передать в римское государственное казначейство. Пальмирцам будут оставлены их права».

XXVII. (1) Получив это письмо, Зенобия ответила более высокомерно и заносчиво, чем позволяло ее положение, думаю, для того, чтобы устрашить врагов. Копию ее письма я также привожу здесь: (2) «Зенобия, царица Востока, Аврелиану Августу. Никто, кроме меня, до сих пор не просил в письме того, чего требуешь ты. На войне все решает доблесть. (3) Ты предлагаешь мне сдаться, как будто не знаешь, что царица Клеопатра предпочла умереть, а не жить в каком угодно почете. (4) Персы не отказываются прислать мне на помощь войска, и мы уже ждем их; за нас стоят сарацины, за нас – армяне. (5) Твое войско, Аврелиан, победили сирийские разбойники. Что же? Если соберутся все вооруженные силы, которые ожидаются со всех сторон, тебе придется отказаться от той надменности, с какой ты повелеваешь мне теперь сдаться, как будто ты в полной мере победитель». (6) Это письмо, продиктованное самой Зенобией, Никомах,[1278] по его словам, перевел с сирийского языка на греческий. Ведь и приведенное выше письмо Аврелиана было написано по-гречески.

XXVIII. (1) Получив это письмо, Аврелиан не смутился, напротив – он даже разгневался. Собрав немедленно свое войско и своих начальников, он со всех сторон осадил Пальмиру; решительный вождь ничего не упустил из виду: все довел до конца, обо всем позаботился. (2) Он перехватил отряды, которые были посланы на помощь персами, подкупил конные отряды сарацинов и армян, и, действуя то жестко, то мягко, привлек их на свою сторону. Наконец, пустив в ход большие силы, он победил эту могущественнейшую женщину. (3) Когда побежденная Зенобия пыталась бежать на верблюдах, которых назьшают беговыми, и направилась к персам, она была захвачена посланной вдогонку конницей и передана в руки Аврелиана. (4) Победитель и уже владыка всего Востока, державший в оковах Зенобию, стал проявлять при переговорах с персами, армянами, сарацинами по поводу дел, возникавших в связи с тогдашним положением, слишком большое высокомерие и заносчивость. (5) Тогда были привезены те осыпанные драгоценными камнями одеяния, которые мы видим в храме Солнца, тогда же – и персидские драконы, и тиары,[1279] и тот род порфиры, какого впоследствии не присылало ни одно племя и какого не видал еще римский мир. О ней хочется сказать хоть немного.

XXIX. (1) Вы помните, что в храме Юпитера Капитолийского, всеблагого и величайшего, находился небольшой пурпурный шерстяной греческий плащ; когда матроны и даже сам Аврелиан приближали к нему свои пурпурные одежды, последние при сравнении с его божественным блеском теряли свою окраску и приобретали пепельный цвет. (2) Говорят, что персидский царь, получив этот подарок от индийцев, живущих во внутренних частях страны, прислал его Аврелиану и при этом написал ему: «Прими пурпурную одежду, какая бывает у нас». Но это была неправда. (3) Ведь впоследствии и Аврелиан, и Проб, и еще недавно Диоклетиан разыскивали подобного рода пурпур, послав для этого самых старательных мастеров, но найти его не могли. Говорят, что такой пурпур дает индийская киноварь, если уметь с ней обращаться.

XXX. (1) Но, чтобы вернуться к начатому рассказу, среди воинов поднялся необыкновенный шум: все они требовали наказания Зенобии. (2) Аврелиан, однако, считал недостойным убить женщину; казнив большинство тех, по чьему подстрекательству она начала, подготовила и вела войну, он сохранил эту женщину для триумфа, чтобы показать ее очам римского народа. (3) Из числа тех, кто был убит, тяжкой, как передают, была утрата философа Лонгина, под руководством которого Зенобия, как говорят, изучала греческую литературу.[1280] Аврелиан, говорят, казнил его потому, что гордое письмо Зенобии было, как говорили, написано по его совету, хотя оно и было составлено на сирийском языке. (4) Итак, установив мир на всем Востоке, Аврелиан вернулся победителем в Европу.[1281] Там он разбил войска карпов[1282] и, когда сенат дал ему в его отсутствие прозвание Карпского, он, говорят, прислал шутливый ответ: «Недостает только того, отцы сенаторы, чтобы вы назвали меня еще Карписклом». (5) Всем известно, что карпискл – это особый род обуви. Такое прозвание казалось безобразным, тогда как он уже назывался, Готским, Сарматским, Армянским, Парфянским и Адиабенским.[1283]

XXXI. (1) Редко бывает, чтобы сирийцы сохранили верность: им это даже трудно. Когда Аврелиан был занят европейскими делами, пальмирцы, уже побежденные и разбитые, подняли крупное восстание.[1284] (2) Сандариона,[1285] которого Аврелиан оставил там с гарнизоном, они убили вместе с шестьюстами стрелков и вручили власть некоему Ахиллу, родственнику Зенобии.[1286] (3) Однако Аврелиан в полной готовности вернулся с Родопы и разрушил город, так как он того и заслуживал. (4) Словом, жесткость Аврелиана или, как выражаются некоторые, его строгость заходила слишком далеко, так что в одном известном письме сам он открыто сознается в том, что проявил самую лютую ярость. Вот его копия: (5) «Аврелиан Август Церронию Бассу. Не следует долее давать волю мечам воинов. Довольно уже зарублено и зарезано пальмирцев. Мы не пощадили женщин, мы перебили детей, перерезали стариков, истребили жителей деревень. (6) Кому же мы оставим потом землю, кому оставим город? Надо пощадить тех, кто остался в живых. Я уверен, что эти, столь немногие, исправились после наказания многих. (7) Я хочу привести в прежний вид храм Солнца, который разграбили в Пальмире орлоносцы третьего легиона вместе с знаменосцами, дракононосцем, горнистами и трубачами. (8) У тебя есть триста фунтов золота из ларцов Зенобии, у тебя есть тысяча восемьсот фунтов серебра из пальмирского добра, у тебя есть царские драгоценные камни. (9) Имея все это, постарайся почтить храм. Этим ты очень угодишь и мне, и бессмертным богам. Я напишу сенату и попрошу прислать понтифика, который произвел бы освящение храма». (10) Это письмо, как мы видим, указывает на то, что суровый император насытил свою лютую жестокость.

XXXII. (1) Наконец, он вторично, но уже чувствуя себя в большей безопасности, вернулся в Европу[1287] и, проявляя свою прославленную доблесть, разбил бродивших здесь врагов. (2) Между тем, пока Аврелиан совершал во Фракиях и по всей Европе свои необыкновенные подвиги, появился некий Фирм, который, не имея никаких законных знаков власти, завладел Египтом, словно последний был независимым государством. (3) Аврелиан немедленно обратился против него, и его обычное счастье не изменило ему: он тотчас же отвоевал обратно Египет. Как человек жестокий, Аврелиан отомстил за замыслы.[1288] Пылая сильным гневом из-за того, что Тетрик до сих пор еще держит в своей власти Галлии, он устремился на запад. Тетрик сам передал ему свое войско, так как не мог больше выносить злодеяний последнего. Аврелиан принял власть над переданными ему легионами. (4) Став, таким образом, государем всего мира, усмирив Восток, галлов и все земли со всех сторон, Аврелиан направил свой путь в Рим, чтобы представить очам римлян триумф над Зенобией и над Тетриком, то есть над Востоком и над Западом.

XXXIII. (1) Не будет уклонением в сторону дать понятие о том, какой был триумф Аврелиана: ведь он был очень блестящим. (2) Там было три царские колесницы; из них одна – колесница Одената, отделанная и разукрашенная серебром, золотом и драгоценными камнями; вторая – присланная персидским царем в подарок Аврелиану, такой же искусной работы; третья – которую сделала для себя Зенобия, надеясь вступить в ней в город Рим. И в этом она не ошиблась: вместе с ней она вошла в Рим побежденная, в чужом триумфе. (3) Была еще одна колесница, запряженная четырьмя оленями;[1289] она, говорят, принадлежала царю готов.[1290] На ней, как передают многие, Аврелиан въехал на Капитолий, чтобы там заклать оленей; говорят, что он захватил их вместе с колесницей и посвятил Юпитеру всеблагому и величайшему.[1291] (4) Впереди шло двадцать слонов, двести различных прирученных диких животных из Ливии и Палестины[1292] – Аврелиан немедленно роздал их частным лицам, чтобы не отягощать императорскую казну их прокормом; четыре тигра, жирафы, лоси[1293] и другие подобные звери – в полном порядке; восемьсот пар гладиаторов,[1294] не считая пленников из варварских племен, – блеммии, аксомиты,[1295] арабы из Счастливой Аравии, индийцы, бактрийцы, иберы, сарацины, персы, – все с произведениями своих стран; готы, аланы, роксоланы, сарматы, франки, свевы, вандалы, германцы со связанными руками как пленники. (5) Среди них шли впереди и уцелевшие знатнейшие лица города Пальмиры, и египтяне – в наказание за восстание.

XXXIV. (1) Вели и десять женщин, которые сражались в мужской одежде среди готов и были взяты в плен, тогда как много других женщин было убито; надпись указывала, что они из рода амазонок: впереди несли надписи, указывавшие названия племен. (2) Тут же был Тетрик, одетый в алую хламиду, желто-зеленую тунику, галльские брюки[1296] рядом с ним шел его сын, которого он объявил в Галлии императором.[1297] (3) Выступала и Зенобия в украшениях из драгоценных камней, в золотых цепях, которые поддерживали другие. Впереди несли золотые венки от всех городов; названия последних были обозначены в высоко поднятых надписях. (4) Много блеска придавали торжественному шествию сам римский народ, затем знамена коллегий и лагерей, воины, воины-панцирники, сокровища царей,[1298] все войско и сенат, хотя и несколько опечаленный, так как сенаторы видели, что над ними справляется триумф. (5) Наконец, лишь в девятом часу он прибыл на Капитолий и поздно вечером – в Палатинский дворец. (6) В следующие дни для народа были устроены развлечения – театральные представления, цирковые игры, охоты, бои гладиаторов, морские сражения.

XXXV. (1) Я не считаю возможным обойти молчанием то, о чем помнит народ и неоднократно сообщает достоверная история. Отправляясь на восток, Аврелиан обещал народу венки весом по два фунта, если он вернется победителем. Народ ожидал золотых венков, но Аврелиан либо не хотел, либо не мог дать их и велел сделать венки из хлеба, который теперь называется крупитчатым, и дать каждому из граждан, причем каждый мог получать свой крупичатый хлеб в течение всей своей жизни и передать это право по наследству своим потомкам. (2) Аврелиан же раздавал римскому народу и свиное мясо, которое распределяется и доныне. (3) Он установил очень много законов,[1299] притом благодетельных. Он учредил жреческие должности,[1300] заложил храм Солнца и укрепил его портиками. Он назначил также средства для починки храмов и вознаграждения служителям культа. (4) После этого он отправился в Галлию[1301] и освободил винделиков от осады, в которой их держали варвары. Затем он вернулся в Иллирик и, собрав скорее большое, нежели огромное войско, объявил войну персам, которых он разбил с великой славой уже в то время, когда победил Зенобию. (5) Но в пути, в местечке Кенофрурии, находящемся между Гераклеей и Византием, он был убит по злому умыслу своего письмоводителя и рукою Мукапора.

XXXVI. (1) Я вкратце изложу, что было причиной его убийства и каким образом оно было совершено, для того чтобы подробности такого события не остались неизвестными. (2) Аврелиан был, отрицать этого нельзя, государем суровым, жестоким, кровожадным. (3) Так как в своей суровости он дошел до того, что велел убить дочь своей сестры, хотя обвинение против нее было незначительное и недостаточно веское, то он прежде всего возбудил ненависть к себе со стороны своих же близких. (4) Случилось – так роковым образом складываются обстоятельства, что своими угрозами он вызвал ненависть к себе со стороны подозреваемого им в чем-то Мнестея, который был у него письмоводителем по секретным бумагам и, как говорят, его вольноотпущенником. (5) Зная, что Аврелиан никогда не грозит попусту, а если грозит, то никогда не прощает, Мнестей[1302] составил список имен, в котором были перемешаны с именами тех, на кого Аврелиан действительно гневался, также имена тех, о ком он не думал ничего дурного, и добавил к ним свое имя для того, чтобы проявляемое им беспокойство вызвало больше доверия. Список он прочитал отдельным лицам, имена которых в нем значились, добавляя, что Аврелиан решил всех их убить и что они, если они настоящие мужчины, должны позаботиться о собственной жизни. (6) Страх овладел теми, кто заслужил кару, а скорбь – теми, кто не имел вины, так как Аврелиан, казалось, не чувствовал признательности за все оказанные ему благодеяния и услуги, и они в пути, в вышеназванном месте, внезапно напали на государя и умертвили его.[1303]

XXXVII. (1) Таков был конец Аврелиана, государя скорее необходимого, нежели хорошего. Когда он был убит, и все это дело раскрылось, то те же самые люди, которые умертвили его, почтили его огромной гробницей и храмом. (2) Впоследствии Мнестей был подвешен к столбу и отдан на растерзание диким зверям, на что указывают мраморные статуи, поставленные по обе стороны там, где были воздвигнуты на колоннах и статуи в честь божественного Аврелиана.[1304] (3) Тяжкую скорбь испытал по поводу его смерти сенат, но еще более тяжкую – римский народ, который обычно называл Аврелиана дядькой сенаторов. (4) Он был императором пять лет и шесть месяцев без нескольких дней и за свои великие деяния был причислен к богам.[1305] (5) Я не счел себя в праве умолчать о том, что сообщается в истории, так как это имеет отношение к Аврелиану. Многие передают, что брат Клавдия Квинтилл, оставленный для охраны Италии, услыхав о смерти Клавдия, взял на себя императорскую власть. (6) Но потом, когда стало известно, что императором стал Аврелиан, все войско покинуло его. Он выступил с речью против Аврелиана, но воины не слушали его; тогда он, перерезав себе вены, погиб на двадцатый день своей власти.[1306] (7) Аврелиан совершенно очистил весь мир от всего того, что было преступным, от всего того, что порождено нечистой совестью или пагубными ухищрениями, наконец, – от всяких интриг.

XXXVIII. (1) Некоторый интерес представляет, как я полагаю, и то, что Зенобия держала в своих руках власть от имени своего сына Вабалата,[1307] а не Тимолая и Геренниана. (2) В правление Аврелиана была также война с работниками монетного двора, которыми руководил счетный чиновник Фелициссим. Аврелиан подавил восстание чрезвычайно жестоко и сурово, но при этом было убито семь тысяч его собственных воинов, как это можно видеть из письма, посланного им Ульпию Криниту, бывшему в третий раз консулом, – тому, который когда-то усыновил его: (3) «Аврелиан Август своему отцу Ульпию. Какие бы войны я ни вел, все они, словно так предопределено судьбой, непременно осложняются всякого рода волнениями; так и вспыхнувший в стенах города мятеж породил в высшей степени тяжелую войну. Работники монетного двора под руководством Фелициссима, самого последнего из рабов, которому я поручил управление императорским казначейством, поднялись, преисполненные непокорного духа.[1308] (4) Их восстание было подавлено, причем погибло семь тысяч лембариев, рипарийцев, кастрианов и даков. Отсюда ясно, что бессмертные боги не дали мне ни одной победы без трудностей».

XXXIX. (1) Тетрика, над которым он справил триумф, он назначил корректором Лукании, сына же его оставил в сенате. (2) Он выстроил великолепный храм Солнца. Он расширил стены города Рима, так что окружность его стен равнялась почти пятидесяти милям. (3) Ябедников и доносчиков он преследовал с необыкновенной строгостью. Ради спокойствия частных лиц он велел раз навсегда сжеть на форуме Траяна государственные списки должников. (4) При нем была объявлена амнистия по государственным преступлениям по примеру афинян (о чем упоминает и Туллий в своих Филиппиках).[1309] (5) Грабителей провинций, уличенных в казнокрадстве и вымогательстве, он преследовал с более чем военной строгостью и карал жесточайшими казнями и истязаниями. (6) В храм Солнца он поместил много золота и драгоценных камней. (7) Видя, что Иллирик опустошен и Мезия разорена, он покинул созданную Траяном задунайскую провинцию Дакию, уведя оттуда войско и провинциалов,[1310] так как потерял надежду удержать ее; уведенных оттуда людей он поселил в Мезии и назвал своей Дакией область, которая сейчас разделяет две Мезии. (8) Кроме того, он, говорят, отличался такой жестокостью, что выдвигал против многих сенаторов вымышленные обвинения в интригах, направленных к составлению заговоров и установлению тирании, для того чтобы получить возможность легко казнить их. (9) Некоторые добавляют, что он лишил жизни не дочь своей сестры, а сына,[1311] но очень многие утверждают, что и сына сестры.

XL. (1) Как трудно избрать императора на место хорошего государя, это доказано и твердостью, проявленной безупречным сословием сенаторов, и авторитетным волеизъявлением благоразумного войска. (2) После убийства столь сурового государя войско поручило сенату избрание нового императора, не считая возможным поставить кого-либо из тех, кто убил столь хорошего государя. (3) Однако сенат передал это же поручение об избрании обратно войску, зная, что воины уже неохотно принимают тех императоров, которых избрал сенат. (4) Словом, это повторилось три раза, так что в течение шести месяцев римский мир не имел императора, а судьи оставались те же, каких выбрал сенат или Аврелиан, только вместо Ареллия Фуска[1312] проконсулом Азии был назначен Фальтоний Проб.

XLI. (1) Небезынтересно поместить здесь самое письмо, посланное войском сенату: «Счастливые и храбрые войска римскому сенату и народу. Наш император Аврелиан лишился жизни вследствие коварства одного человека и заблуждения хороших и дурных людей. (2) Причислите его к богам, безупречные и почтенные господа отцы сенаторы, и пришлите нам государя из вашей среды, но такого, кто по вашему суждению, является достойным. Ведь никому из тех, кто находился в заблуждении или совершил злодеяние, мы не позволим властвовать над нами». (3) Ответ был дан на основании сенатского постановления. Когда за два дня до февральских нон[1313] блистательный сенат собрался в Помпилиевой курии,[1314] консул Аврелий Гордиан[1315] сказал: «Докладываем вам, отцы сенаторы, письмо от счастливейшего войска». (4) По прочтении письма сенатор Аврелий Тацит,[1316] имевший право первым высказывать свое мнение (после Аврелиана он был единогласно провозглашен императором), сказал так: (5) «Правильным и надлежащим, отцы сенаторы, бьшо бы решение бессмертных богов, чтобы хорошие государи были неуязвимы для железа, для того чтобы они могли проводить более долгую жизнь и чтобы те, кто в своих черных мыслях задумывает беззаконные убийства, не могли каким-либо образом посягнуть на них. (6) Был бы тогда жив государь Аврелиан, храбрее и полезнее которого не бьшо никого. (7) После несчастья Валериана, после бедствий от Галлиена наше государство впервые свободно вдохнуло в правление Клавдия и только в правление Аврелиана, одерживавшего победы во всем мире, оно бьшо нам возвращено. (8) Он дал нам Галлии, он освободил Италию, он избавил винделиков от ига и рабства у варваров. Его победами восстановлен Иллирик, возвращены под власть римских законов Фракии. (9) Он вернул под нашу власть Восток, томившийся – о позор! – под гнетом женщины; персов, которые до того хвастались убийством Валериана он разбил, обратил в бегство, сокрушил. (10) Сарацины, блеммии, аксомиты, бактрийцы, серы, иберы, албанцы, армяне, даже индийские народы чтили его почти как воплощенного бога. (11) Дарами, которые он получил от варварских племен, полон Капитолий. Один храм, благодаря его щедрости, владеет пятнадцатью тысячами фунтов золота; все святилища в городе сияют благодаря его дарам. (12) Поэтому, отцы сенаторы, я готов судиться с самими бессмертными богами, которые допустили гибель такого государя, если только они не предпочли иметь его при себе. (13) Итак, я предлагаю назначить ему божеские почести и думаю, что все вы сделаете то же самое. Избрание императора, я полагаю, следует поручить тому же войску. (14) В самом деле, если при решении вопросов такого рода не поступить так, как сказано, то возникнет и опасность для того, кто избран, и ненависть против того, кто избирал». (15) Мнение Тацита получило одобрение. Однако ввиду того, что к сенату снова и снова приходили послы, Тацит стал императором на основании сенатского постановления, о котором мы будем говорить в жизнеописании Тацита.

XLII. (1) Аврелиан оставил только одну дочь, потомки которой еще и теперь живут в Риме. (2) Тот Аврелиан, который был проконсулом Киликии, превосходный сенатор, человек действительно высоких правил и почтенного образа жизни, живущий теперь в Сицилии, является его внуком. (3) Чем мне объяснить то, что хороших государей было так мало, хотя Цезарей было большое количество? В государственном списке содержится последовательный ряд порфироносцев,[1317] начиная с Августа и до государей Диоклетиана и Максимиана. (4) Среди них лучшими являются сам Август, Флавий Веспасиан, Флавий Тит, Кокцей Нерва, божественный Траян, божественный Адриан, Антонины Пий и Марк, Север африканец, Александр, сын Маммеи, божественный Клавдий и божественный Аврелиан. Что же касается Валериана, то, хотя сам он и был превосходным, но его несчастливая судьба отгородила его от всех прочих. (5) Подумай, прошу тебя, как мало хороших государей, так что правильно сказал во времена этого Клавдия один мимический шут, что в одно кольцо можно вписать имена и сделать там изображения хороших государей. (6) Напротив того, как длинен ряд плохих императоров! Чтоб уж не говорить о Вителлиях, Калигулах и Неронах, – кто мог бы перенести Максиминов, Филиппов и всех прочих, эти подонки беспутной толпы! Правда, я должен сделать исключение для Дециев,[1318] образ жизни и смерть которых позволяют сравнивать их с древними.

XLIII. (1) Спрашивается, что делает государей дурными. Прежде всего, друг мой, безнаказанность, затем обилие всяких средств; кроме того, бесчестные друзья, заслуживающие проклятия прислужники, алчные евнухи, глупые или презренные придворные и, чего нельзя отрицать, неосведомленность в государственных делах. (2) Я слыхал от своего отца, что император Диоклетиан, став уже частным человеком, говорил, что нет ничего более трудного, чем быть хорошим императором. (3) Собираются четверо-пятеро человек, договариваются между собой обманывать императора и подсказывают ему, что он должен утвердить. (4) Император, запертый в своем доме, не знает истины. Он вынужден знать только то, что говорят ему эти люди; он назначает судьями тех, кого не следовало бы назначать, отстраняет от государственных дел тех, кого он должен был бы привлекать. Но к чему много слов? Как говорил сам Диоклетиан, хорошего, осторожного, превосходного государя продают за деньги. (5) Это слова Диоклетиана; я включил их в свой рассказ для того, чтобы твоя мудрость знала, что нет ничего более трудного, чем быть хорошим государем.

XLIV. (1) Правда, многие не причисляют Аврелиана ни к хорошим, ни к дурным государям, потому что ему недоставало милосердия, первого свойства императоров. (2) Префект претория Диоклетиана Верконний Геренниан, по свидетельству Асклепиодота,[1319] часто говорил, что Диоклетиан, укоряя Максимиана за его свирепость, не раз повторял, что Аврелиану следовало бы скорее быть полководцем, нежели государем. Ему не нравилась его чрезмерная жестокость. (3) Может быть, кому-либо кажется удивительным то, что Асклепиодот, как передают, узнал от Диоклетиана и сообщил Цельзину, своему советнику; но об этом будут судить потомки. (4) Он утверждал, что Аврелиан обратился как-то к галльским друидессам с вопросом, останутся ли у власти его потомки. Те, по его словам, ответили, что в государстве не будет более славного имени, чем имя потомков Клавдия. (5) И уже есть император Констанций,[1320] человек той же крови, а его потомки, думается, достигнут той славы, какая была предсказана друидессами. Я включил это в жизнеописание Аврелиана потому, что такой ответ был дан самому Аврелиану на поставленный им вопрос.

XLV. (1) Аврелиан установил на вечные времена подать из Египта в пользу города Рима в виде стекла, бумаги, полотна, пеньки и других вывозных товаров. (2) Он готовился выстроить в Затибрском районе Аврелиевы зимние термы,[1321] так как там не было достаточно холодной воды. В области Остии он начал строить у моря форум своего имени.[1322] Впоследствии здесь было выстроено государственное присутственное место. (3) Своих друзей он обогащал пристойным образом и умеренно, чтобы избавить их от лишений, связанных с бедностью, и для того, чтобы они благодаря скромности своего состояния избегли зависти, которую вызывает богатство. (4) Одежд из чистого шелка он и сам не имел в своем гардеробе и другим не давал для ношения. (5) Когда жена[1323] просила его позволить ей иметь один багряный греческий шелковый плащ, он ответил: «Да не будет того, чтобы нитки ценились на вес золота», – дело в том, что в это время фунт шелка стоил фунт золота.

XLVI. (1) Он намеревался запретить употребление золота для украшения сводчатых потолков, туник, кожаных изделий и для сплавки с серебром и говорил, что золота в природе больше, чем серебра, но золото бесполезно тратится на всякого рода блестки, нити и плавку, серебро же употребляется в своем естественном виде. (2) Он же разрешил желающим пользоваться золотыми сосудами и бокалами. (3) Кроме того, он позволил частным лицам иметь парадные колесницы, выложенные серебром, тогда как раньше были повозки, выложенные медью и слоновой костью. (4) Он же дал право матронам носить багряные туники и другие одежды, тогда как раньше они носили цветные и – самое большее – цвета опала. (5) Он же первый дал право рядовым воинам носить золотые застежки, тогда как раньше они носили серебряные. (6) Он первый дал воинам одежды с цветными шелковыми полосами, тогда как прежде они получали одежды с прямыми пурпурными полосами; одним он дал одежды в одну полосу, другим – в две, в три, до пяти полос,[1324] подобно нынешним полотняным.

XLVII. (1) Из египетской подати он добавил одну унцию к хлебам, выпекавшимся в городе Риме. Он сам хвалится этим в одном письме, написанном им префекту продовольственного снабжения Рима: (2) «Аврелиан Август префекту продовольственного снабжения Флавию Арабиану. Среди прочего, чем мы благодаря покровительству богов помогли Римского государству, я больше всего горжусь тем, что увеличил все виды продовольственных пайков в городе на одну унцию. (3) Для того чтобы эта мера стала постоянной, я поставил в Египте новых нильских корабельщиков, а в Риме – речных, поднял берега Тибра, прокопал проход там, где дно поднялось, дал новые обеты богам и Долговечности, освятил кормилицу Цереру.[1325] (4) Теперь твое дело, милейший Арабиан, постараться, чтобы мои распоряжения не оказались тщетными. Ведь ничто не доставляет большей радости, чем сытость римского народа».

XLVIII. (1) Он решил производить и даровую раздачу вина римскому народу, чтобы наравне с даровым маслом, хлебом и свининой выдавалось и вино; этой мере, которая должна была стать постоянной, он придал следующий вид. (2) В Этрурии по Аппиевой дороге, вплоть до приморских Альп, тянутся на огромном пространстве плодородные и покрытые лесами земли. Он решил отдавать хозяевам даром столько необработанной земли, сколько они захотят, и, поселив там рабов из числа пленных, засадить горы виноградными лозами, а получаемое отсюда вино раздавать так, чтобы императорская казна не получала отсюда никакого дохода, но отдавала все вино в распоряжение римского народа. Был уже произведен расчет количества единиц меры, бочек, кораблей, рабочих рук. (3) Многие, однако, говорят, что Аврелиану отсоветовали делать это, а по словам других, этому воспротивился и префект претория, который, как говорят, заметил ему: «Если мы даем римскому народу и вино, то остается только раздавать ему цыплят и гусей».[1326] (4) Доказательством того, что Аврелиан действительно думал об этом, даже решил осуществить это и частично привел в исполнение, служит то, что в портиках храма Солнца помещается казенное вино, отпускаемое народу не даром, а за деньги.[1327] (5) Следует, однако, знать, что Аврелиан три раза производил раздачу, подарил римскому народу также белые туники с длинными рукавами, привезенные из разных провинций, а также чистольняные африканские и египетские; он же первый подарил римскому народу платки для того, чтобы народ пользовался ими для выражения своего расположения.

XLIX. (1) Бывая в Риме, он не любил жить в Палатинском дворце и предпочитал проживать в садах Саллюстия[1328] или Домиции.[1329] (2) В садах Саллюстия он отделал портик[1330] в тысячу шагов длиной и, ежедневно упражняясь в нем, утомлял и себя, и своих коней, даже когда был не совсем здоров. (3) Своих провинившихся рабов и служителей он приказывал сечь в своем присутствии, по словам многих, ради соблюдения строгости, по словам других, из жестокости. (4) Свою служанку, которая вступила в любовную связь со своим сотоварищем – рабом, он наказал смертью. (5) Многих из своих собственных рабов он за провинности передавал в общие суды, чтобы с ними поступили по закону. (6) Он хотел вернуть матронам их сенат, или сенакул, с тем, чтобы там первыми были те, кого сенат удостоил жреческого сана. (7) Он запретил всем мужчинам носить красные, желтые, белые, зеленые башмаки, а женщинам разрешил. Он позволил сенаторам одевать своих скороходов в такую же одежду, какую носили его собственные скороходы. (8) Он запретил держать свободнорожденных наложниц. Он установил определенное число евнухов, которых мог иметь в услужении сенатор в соответствии со своим положением, потому что цена на них дошла до невероятных размеров. (9) Его серебряные сосуды никогда не весили больше тридцати фунтов. Стол его состоял главным образом из жареного мяса. Особенно любил он крепкое вино.

L. (1) Когда он болел, то никогда не звал к себе врачей, но сам лечил себя голодом. (2) Для своей жены и дочери он установил, словно частный человек, ежегодный праздник сигилларий. (3) Когда он был уже императором, то своим рабам он давал такую же одежду, какую они носили в то время, когда он был частным человеком, – за исключением двух стариков, которым он оказывал очень большое уважение, считая их как бы своими вольноотпущенниками; это были Антистий и Гиллон,[1331] которые после его смерти были отпущены на волю по постановлению сената. (4) Он редко позволял себе развлекаться, но необыкновенно любил мимы; особенное удовольствие доставлял ему обжора, который поедал так много, что однажды съел перед его столом целого кабана, сто хлебов, барана и поросенка и выпил, вставив себе воронку, больше кадки. (5) Если не считать некоторых мятежей внутри государства, то время Аврелиана было очень счастливым. Римский народ любил его, а сенат, сверх того, и боялся.



I. (1) То, что согласно записям понтификов, которые одни тогда пользовались правом писать историю,[1332] имело место после смерти Ромула,[1333] когда город Рим был еще молодым государством, а именно – междуцарствие, установленное на то время, пока после хорошего государя искали другого хорошего государя,[1334] – это же имело место в течение целых шести месяцев после смерти Аврелиана,[1335] когда между сенатом и римским войском шла борьба, не вызванная недоброжелательством или подозрительностью, а преисполненная признательности и благоговения. (2) Однако эти два случая во многих отношениях отличны один от другого. Прежде всего ведь, когда после Ромула наступило междуцарствие, то все же выбирались временные цари, и весь год был разделен между ста сенаторами – по пять, по четыре или по три дня на каждого, с тем, чтобы все те, кому это было по силам, побывали поодиночке временными царями. (3) Вследствие этого и междуцарствие продолжалось больше года, для того чтобы ни один, имея одинаковое с другими положение, не был лишен чести управлять государством. (4) Равным образом при консулах и военных трибунах, облеченных консульской властью, всякий раз при наступлении междуцарствия бывали временные цари; и никогда это звание не было до такой степени забыто в Римской республике, чтобы хотя бы на два или на три дня не назначался временный царь. (5) Понимаю, мне могут возразить, что у наших предков в течение четырех лет не было курульных должностных лиц,[1336] однако были народные трибуны, облеченные теми трибунскими полномочиями, которые составляют главнейшую часть царской власти. (6) Но не сказано, что в это время не было временных царей, мало того, согласно ясным сообщениям правдивых историков, эти временные цари выбрали затем консулов, которые и председательствовали на комициях, где были выбраны прочие должностные лица.

II. (1) Таким образом, а это было явлением редким и нежелательным, римский сенат и народ вынуждены были допустить, чтобы в продолжение шести месяцев, пока искали нового хорошего государя, государство не имело императора. (2) Какое согласие между воинами! Какое спокойствие среди народа! Каким значительным был авторитет сената! Нигде не появился ни один тиран. Сенат, воины и римский народ совместно правил всем миром; они действовали правильно не потому, что страшились какого-либо государя или трибунских полномочий, а потому – и это лучшее, что есть в человеческой жизни, – что боялись своей собственной совести. (3) Однако следует сказать о причине столь счастливого промедления, и упоминание о столь поразительной сдержанности должно быть специально включено в официальные письменные памятники для будущих потомков человеческого рода: пусть узнают те, кто жаждет царской власти, что императорское достоинство не похищается, а получается за заслуги. (4) После того как при помощи обмана был убит Аврелиан, как это рассказано в предыдущей книге, вследствие коварства негоднейшего раба, причем воины были введены в заблуждение (так как ведь на таких людей любые выдумки производят огромное впечатление, пока они выслушивают их, находясь в состоянии гнева, а по большей части и пьяные и уж во всяком случае почти всегда неспособные соображать), воины пришли в себя, войско решительными мерами обуздало виновных, и затем начали искать, кому из всех стать государем. (5) Питая ненависть к тем, кто был перед его глазами, войско, обычно так поспешно выбиравшее императора, отправило письмо сенату, о чем уже говорилось в первой книге, с просьбой, чтобы сенаторы выбрали государя из своего сословия. (6) Сенат же, зная, что избранные им государи бывают неугодны воинам, поручил это дело воинам; так повторялось много раз, и таким образом прошло шесть месяцев.

III. (1) Важно, чтобы стало известно, каким образом был избран императором Тацит. (2) Когда за шесть дней до октябрьских календ блистательное сословие собралось на заседание в Помпилиевой курии,[1337] консул Велий Корнифиций Гордиан сказал: (3) «Мы доложим вам, отцы сенаторы, о том, о чем мы не раз уже докладывали: надо избрать императора, так как войско не может дольше соблюдать порядок, не имея государя; этого вместе с тем требует от нас и необходимость. (4) Говорят ведь, что германцы прорвали зарейнскую пограничную линию[1338] и захватили крепкие известные богатые и могущественные города. (5) Пусть нет еще никаких сообщений о движении персов, зато подумайте, насколько легкомысленны сирийцы, если они желают, чтобы над ними царствовали даже женщины,[1339] лишь бы только не подчиняться нашей безупречной власти. (6) Что сказать об Африке? Что об Иллирике? Что о Египте и о войсках во всех этих странах? До каких пор, думаем мы, они могут оставаться без государя? (7) Поэтому, отцы сенаторы, действуйте и назначьте государя. Войско либо примет того, кого выберете вы, либо, если отвергнет его, выберет другого».

IV. (1) Когда после этого консуляр[1340] Тацит, имевший право первым высказывать свое мнение, хотел высказать неизвестно какое мнение, весь сенат закричал: (2) «Тацит Август, да хранят тебя боги! Тебя мы выбираем, тебя делаем государем, тебе поручаем заботу о государстве и обо всем мире. (3) Возьми на себя императорскую власть на основании авторитетного мнения сената; то, чего ты удостоен, соответствует твоему положению, твоему образу жизни, твоему уму. Первоприсутствующий в сенате правильно избирается Августом; муж, имевший право первым высказывать свое мнение, правильно избирается императором. (4) Кто может править лучше, нежели человек почтенный? Кто лучше, нежели человек образованный? Да будет на благо, на счастье и спасение всем то, что ты так долго был частным человеком. Ты, испытавший на себе власть других государей, знаешь, как следует править тебе. Ты, судивший о других государях, знаешь, как следует править тебе». (5) На это он:[1341] «Удивляюсь, отцы сенаторы, тому, что на место храбрейшего императора Аврелиана вы хотите поставить государем старика. (6) Вот, действительно, тело, способное метать дротик, бросать с размаху копье, греметь щитом, часто скакать на коне, показывая пример, на котором могут учиться воины! Мы с трудом выполняем обязанности сенатора, с трудом произносим те суждения, к которым обязывает нас наше положение. (7) Тщательно подумайте о том, что человека такого возраста, привыкшего к спальне и к тени, вы посылаете терпеть морозы и жару. Уверены ли вы в том, что воины одобрят избрание в императоры старца? (8) Подумайте, не даете ли вы государству не такого государя, какого вы хотели бы, и не будет ли для меня началом несчастья уже одно то, что вы единодушно избрали меня?».

V. (1) После этого раздались такие возгласы сената: «И Траян пришел к власти стариком!» – так сказали десять раз. «И Адриан пришел к власти стариком!» – так сказали десять раз. «И Антонин пришел к власти стариком!»[1342] – так сказали десять раз. «Ты ведь и сам читал: „Седины его узнаю я! Римлян царь“,[1343] – так сказали десять раз. «Кто может править лучше, чем старик?» – так сказали десять раз. «Мы делаем тебя императором, а не воином», – так сказали двадцать раз. (2) «Ты приказывай, а воины пусть сражаются», – так сказали тридцать раз. «Ты обладаешь благоразумием, у тебя есть хороший брат»,[1344] – так сказали десять раз. «Север сказал: властвует голова, а не ноги», – так сказали тридцать раз. «Мы выбираем твой дух, а не тело», – так сказали двадцать раз. «Тацит Август, да хранят тебя боги!». Затем: «Все, все, все!». (3) Кроме того, когда спросили мнение сенатора консуляра Меция Фальтония Никомаха, сидевшего непосредственно за Тацитом, он произнес такие слова:

VI. (1) «Отцы сенаторы, это великолепное сословие всегда правильно и предусмотрительно заботилось об интересах государства, и ни от одного народа на земном круге никогда не ожидали более основательной мудрости, но никогда еще в этом святилище не было высказано более важное и более продуманное мнение. (2) Мы избрали государем старца и человека, который будет заботиться обо всех, как отец. С его стороны не придется опасаться каких-либо несвоевременных, или опрометчивых, или жестоких решений. Следует ожидать полной серьезности и всякой осмотрительности, как если бы повелевало само государство. (3) Ведь он знает, какого государя он всегда желал себе, и может дать нам то, чего сам жаждал и хотел. (4) Если вы обратитесь к прошлому и посмотрите на все эти чудовища, я имею в виду неронов, гелиогабалов, коммодов или, вернее сказать, тех, кто всегда были инкоммодами, то, конечно, окажется, что их пороки зависели не от их природных свойств, а от их возраста. (5) Да избавят нас боги от необходимости называть государями мальчиков и отцами отечества детей, руку которых, когда они подписываются, водят их учителя грамоты, и которые дают консульские должности за сласти, за круглые печенья, за всякие ребяческие удовольствия. (6) Какой смысл – о проклятие! – иметь императора, который не знает, как охранять свое доброе имя, который не ведает, что такое государство, боится своего дядьки, оглядывается на свою няньку, испытывает страх перед розгами своих учителей, делает консулами, полководцами, судьями тех, чьей жизни, заслуг, возраста, рода, деяний он не знает. (7) Но зачем, отцы сенаторы, так долго об этом распространяться? Лучше поздравим себя с тем, что мы имеем государем старца, и не будем повторять того, что было более чем плачевно для тех, кто это переносил. (8) Я чувствую и выражаю благодарность бессмертным богам, причем от имени всего нашего государства, и обращаюсь к тебе, Тацит Август, прося, заклиная и прямо требуя во имя нашей общей родины и законов: если судьба слишком скоро похитит тебя, не делай своих маленьких детей наследниками Римской империи и не оставляй им в наследство государство, отцов сенаторов и римский народ таким же образом, как твое именьице, твоих колонов, твоих рабов. (9) Поэтому смотри кругом, подражай нервам, траянам, адрианам. Необыкновенная слава для государя, когда он при смерти, – любить государство больше, чем своих детей».

VII. (1) Эта речь сильно взволновала и самого Тацита и потрясла все сенаторское сословие. Тотчас же раздались возгласы: «Все, все!». (2) Затем отправились на Марсово поле. Там Тацит поднялся на трибуну комиций, а префект Рима Элий Цезеттиан[1345] сказал так: (3) «Вы, безупречнейшие воины, и вы, священнейшие для меня квириты, имеете государя, которого, согласно предложению всего войска, избрал сенат: я говорю о Таците, августейшем муже, о том, кто до сих пор помогал государству своими предложениями, а отныне будет помогать своими приказами и постановлениями». (4) Раздались возгласы народа: «Счастливейший Тацит Август, да хранят тебя боги!» – и многое другое, что обычно говорится в таких случаях. В этом месте нельзя умолчать о том, что многие сообщили в своих сочинениях, что Тацит был объявлен императором заочно, когда он находился в Кампании; это верно, и скрывать это я не могу.[1346] (6) Когда пошли слухи о том, что его сделают императором, он уехал и два месяца жил в своем байском[1347] имении. (7) Но оттуда он был вызван и присутствовал при принятии этого постановления как действительно частный человек, действительно отказавшийся от императорской власти.

VIII. (1) И для того, чтобы никто не обвинял меня в том, что я легкомысленно доверяю тому или иному греческому или латинскому писателю, я скажу, что в Ульпиевой библиотеке,[1348] в шестом шкафу есть книга из слоновой кости, где записано это постановление сената, собственноручно подписанное Тацитом. (2) В течение долгого времени сенатские постановления, касающиеся императоров, записывались в книги из слоновой кости.[1349] (3) Затем он отправился к войскам. Точно так же и там, когда он поднялся на трибуну, префект претория Мезий Галликан[1350] произнес такие слова: (4) «Безупречнейшие соратники, сенат дал вам государя, которого вы просили. Это благороднейшее сословие выполнило указания и волю армии. Больше говорить мне перед вами, когда присутствует уже сам император, не подобает. Выслушайте с уважением слова того, кто должен охранять нас». (5) После этого Тацит Август сказал: «И Траян пришел к власти стариком, но он был избран одним человеком, меня же сочли достойным этого звания прежде всего вы, безупречнейшие соратники, умеющие оценивать государей, а затем и блистательный сенат. Я позабочусь, постараюсь, добьюсь, чтобы у вас всегда были, если не подвиги, то, по крайней мере, достойные вас и императора замыслы».

IX. (1) После этого он обещал им по обычаю уплату жалования и денежный подарок. Первое обращение его к сенату было такое: «Да будет мне позволено, отцы сенаторы, править империей так, чтобы было ясно, что я избран вами: я решил поступать во всем согласно с вашим мнением и вашей волей. Итак, ваше дело – приказывать и устанавливать то, что покажется вам достойным вас, достойным благоразумного войска, достойным римского народа».[1351] (2) В том же обращении он сообщил о решении поставить Аврелиану золотую статую на Капитолии,[1352] также серебряную статую в курии, также в храме Солнца, также на форуме божественного Траяна. Но золотая статуя не была поставлена, посвящены были лишь серебряные. (3) В этом же обращении он предупредил, что если кто-либо будет в государственном или частном обиходе примешивать к серебру медь, к золоту – серебро, к меди – свинец, тот подлежит смертной казни с конфискацией имущества. (4) В этой же речи он предписал не допрашивать рабов в уголовных делах, возбужденных против их господ, даже в делах об оскорблении величества. (5) Он добавил, что все должны иметь у себя изображения Аврелиана.[1353] Он приказал построить храм обожествленным, в котором должны были стоять статуи хороших государей,[1354] с тем, чтобы в дни их рождений, в праздники парилий,[1355] в январские календы и в день добрых пожеланий[1356] им ставились приношения. (6) В этом же обращении он просил для своего брата Флориана консульство, но не добился этого,[1357] так как сенат объявил уже закрытыми все сроки для сменных консулов. Говорят, что он очень радовался независимости сената: императору было отказано в его просьбе дать консульство его брату. Тацит, как говорят, сказал: «Сенат знает, кого он сделал государем».

X. (1) Свое наследственное имущество, которое состояло у него из доходов, он отдал государству – в сумме двухсот восьмидесяти миллионов сестерций. Деньги, собранные им дома, он обратил на уплату жалования воинам. Он носил те же туники и тоги, какие носил в бытность свою частным человеком. (2) Он запретил устраивать блудилища внутри города, но это запрещение не могло продержаться долго. Все термы он приказал запирать до наступления темноты во избежание ночных беспорядков. (3) Корнелия Тацита, историка эпохи Августа,[1358] он приказал, называя его своим родственником,[1359] поместить во всех библиотеках. Для того чтобы его книга не пропала из-за равнодушия читателей, он распорядился каждый год делать с нее десять списков на государственный счет и распределять по…архивам и библиотекам. (4) Всем мужчинам он запретил носить одежду из чистого шелка.[1360] Свой дом он велел сломать и на его месте приказал выстроить на его личный счет общественные термы. (5) На собственные же деньги он подарил остийцам сто нумидийских колонн в двадцать три фута высотой каждая.[1361] Имения, которые были у него в Мавритании, он предназначил для починки зданий Капитолия.[1362] (6) Все столовое серебро, которым он владел в бытность свою частным человеком, он отдал для обслуживания пиров, которые бывают в храмах. (7) Всех своих городских рабов обоего пола он отпустил на волю, однако в пределах сотни, чтобы не получилось нарушения закона Каниния.[1363]

XI. (1) Сам он был в жизни очень бережливым, так что в течение дня никогда не выпивал секстария вина, а часто выпивал меньше полу секстария. (2) Стол его состоял из одного петуха с добавлением кабаньей головы и яйца. Из зелени, которая подавалась в достаточном количестве, он питал особое пристрастие к салату-латуку, говоря, что таким расточительным расходом он покупает себе сон. Он отдавал предпочтение горьким кушаньям. (3) Он редко пользовался банями, а потому и в старости был крепок. Он был большим любителем разнообразных искусных изделий из стекла. Хлеб он ел всегда всухомятку, также – с солью и другими приправами. (4) Он был величайшим знатоком произведений искусства, питал страсть к вещам из мрамора. Вид у него был щегольской, как у подлинного сенатора. Он любил охоту. (5) Стол у него был уставлен исключительно сельскими блюдами. Фазаны подавались у него только в день рождения его и членов семьи или в очень большие праздники. Мясо закланных им жертвенных животных он всегда приносил домой и приказывал своим домашним питаться им. (6) Своей жене он не позволял носить на себе драгоценные камни. Он же запретил носить одежды с золотой полосой. Говорят, что именно он посоветовал Аврелиану удалить золото с одежд, сводчатых потолков и кожаных изделий. (7) О нем передано много подробностей, но было бы долго писать о них. Тот же, кто хочет знать все об этом человеке, пусть прочтет Светония Оттациана,[1364] который подробно написал о его жизни. (8) Будучи стариком, он удивительно легко читал даже самый мелкий почерк и за исключением дня после календ не пропускал ни одной ночи, чтобы чего-либо не писать или не читать.

XII. (1) Не следует обойти молчанием, но надо часто повторять, что радость сената по поводу возвращения блистательному сословию права избрания государя была настолько велика, что назначены были благодарственные моления богам и обещана гекатомба.[1365] Отдельные сенаторы писали об этом своим, и не только своим, но и чужестранцам; кроме того, посылались письма об этом и в провинции: пусть знают все союзники и все народы, что государство вернулось к древнему укладу, что сенат избирает государей, даже больше, – что сенат сам стал государем; у сената надо теперь просить законов, к сенату будут обращаться с мольбой варварские цари, вопросы о мире и войне должны решаться сенатом. (2) Для полноты сведений я приложил в конце книги много подобного рода писем; думаю, что они будут прочтены с интересом и без скуки.

XIII. (1) Первой его заботой после того, как он стал императором, было казнить всех участников убийства Аврелиана как дурных, так и хороших, несмотря на то, что смерть его уже была отомщена. (2) Так как множество варваров прорвалось от Меотиды,[1366] он оттеснил их,[1367] благодаря своим разумным решениям и доблести. (3) Сами меотийцы собирались толпой будто бы по призыву Аврелиана для войны с персами,[1368] чтобы в случае нужды оказать нашим помощь. (4) Марк Туллий говорит, что с большим великолепием можно рассказать о том, как человек провел свое консульство, нежели о том, как он его получил,[1369] но у этого человека великолепно было получение императорской власти, сопряженное с такой славой. Однако вследствие кратковременности своего правления он не мог совершить ничего великого. (5) Он погиб на шестом месяце своего правления, одни говорят, вследствие вероломства воинов, другие – от болезни.[1370] Известно, однако, что, подавленный интригами, он не нашел в себе силы ума и духа, чтобы бороться с ними. (6) Он приказал называть месяц сентябрь тацитом,[1371] так как в этом месяце он и родился, и стал императором. Наследником его власти был его брат Флориан, о котором следует сказать несколько слов.

XIV. (I) (1) Это был родной брат Тацита.[1372] После смерти брата он захватил императорскую власть не по воле сената,[1373] а по собственному побуждению, словно императорское достоинство было наследственным, хотя он и знал, что Тацит дал в сенате клятвенное обещание – при приближении смерти назначить государем не кого-нибудь из своих детей, а того, кто окажется наилучшим. (2) Императорскую власть он держал в своих руках всего лишь два месяца и был убит воинами в Тарсе, когда они услыхали, что императором стал избранный всем войском Проб. (3) Благодаря своим выдающимся военным способностям Проб оказался желанным для сената и был избран воинами, и сам римский народ требовал в своих возгласах именно его. (4) Флориан подражал правам своего брата, но не во всем. Бережливый брат упрекал его за расточительность, да и самая эта жажда власти показала различие между нравами братьев. (5) Таким образом, из одного дома было два государя, из которых один был императором шесть месяцев, а другой лишь два, словно какие-нибудь временные цари между Аврелианом и Пробом (они были наречены государями после междуцарствия).

XV. (II) (1) Две мраморные статуи, в тридцать футов каждая, стояли в Интерамне,[1374] так как там, на их собственной земле, им были сооружены кенотафы. Но в эти статуи ударила молния и опрокинула их, так что они лежат на земле, рассыпавшись на куски. (2) В это время был получен ответ от гаруспиков, что когда-нибудь будет из их фамилии, по женской или по мужской линии, римский император, который даст судей парфянам и персам, который подчинит римским законам франков и аламаннов, который не оставит во всей Африке ни одного варвара, который поставит наместника над тапробанами, который пошлет проконсула на остров Юверну, который будет творить суд у всех сарматов, который захватит все племена и сделает своей собственностью всю землю, омываемую Океаном, а затем вернет власть сенату, будет жить по древним законам, сам проживет сто двадцать лет и умрет без наследников. (3) И совершится все это, говорили они, по прошествии тысячи лет с того дня, когда ударила молния и разбила статуи. (4) Не очень любезно было со стороны гаруспиков сказать, что такой император появится через тысячу лет: ведь если бы они предсказали, что он явится через сто лет, то было бы, пожалуй, возможно уличить их во лжи…, обещая, тогда как такой рассказ едва ли может сохраниться. (5) Я же решил включить все это в свой том для того, чтобы читатель не подумал, что я этого не читал.

XVI. (III) (1) В течение шести месяцев своего правления Тацит только один раз произвел раздачу римскому народу. (2) Его изображение было поставлено в доме Квинтилиев. На одной картине он изображен в пяти видах: один раз в тоге, один раз в плаще, один раз вооруженным, один раз в греческой одежде, один раз в одежде охотника. (3) По поводу этой картины один эмиграмматист, между прочим, с насмешкой сказал: «Старца не узнаю ни в оружии, ни в хламиде, но узнаю его в тоге». (4) И у Флориана, и у Тацита было много детей, и есть их потомки, ожидающие, думается мне, тысячного года. На них было написано много эпиграмм, в которых высмеиваются гаруспики, обещавшие им императорскую власть. (5) Вот, насколько я помню, все достойные упоминания сведения, собранные мною о жизни Тацита и Флориана. (6) Теперь нам следует приступить к рассказу о Пробе, человеке, выдающемся в своей домашней и общественной жизни и достойном того, чтобы его поставили выше Аврелиана, Траяна, Адриана, Антонина, Александра и Клавдия; от них он отличался тем, что выдающиеся качества, которые были у каждого из них в отдельности, в нем были соединены вместе. После смерти Тацита он, согласно решению всех хороших людей, стал императором и правил всем кругом усмиренных земель, в полной мере уничтожив варварские племена, уничтожив также множество тиранов, которые появились в его время. О нем было сказано, что он достоин называться Пробом, если бы он даже не носил этого имени. Многие говорят, что о нем было предсказание в Сивиллиных книгах, и, если бы он прожил дольше, на земном круге не было бы варваров. (7) Я счел нужным предварительно сказать все это о Пробе в жизнеописании других императоров, боясь, что в какой-нибудь день, час и мгновение меня настигнет неотвратимый рок и я погибну, ничего не сказав о Пробе. (8) Теперь, удовлетворив свое стремление, я закончу этот том, считая, что я вполне осуществил свое стремление и желание.

XVII. (IV) (1) Знамения ожидавшей Тацита императорской власти были следующие. Один исступленный в храме Сильвана, протянув руки, воскликнул: «Молчаливая порфира, молчаливая порфира!» – и так семь раз. Это впоследствии было истолковано как знамение. (2) Вино, которым Тацит хотел сделать возлияние в храме Геркулеса в Фундах,[1375] внезапно стало пурпурным. (3) Виноградная лоза, приносившая белые аминийские грозди, в том году, когда он удостоился императорской власти, стала пурпурной… по большей части стали пурпурными. (4) Знамения его смерти были следующие. В гробнице его отца сломались двери, и она открылась. При свете дня и Тациту, и Флориану явилась тень матери, как живая (говорили, что они родились от разных отцов). В помещении для ларов все боги от землетрясения или по какой-нибудь другой причине попадали.[1376] (5) Изображение Аполлона, которое они особенно почитали, стоявшее на верхушке кровли, было найдено лежащим на кровати, и это было сделано не рукой человека. Но до каких же пор мы будем распространяться? Есть кому рассказывать о таких вещах. Мы же побережем себя для Проба и замечательных деяний Проба.

XVIII. (V) (1) Так как я обещал привести несколько писем, которые показывают, какую радость обнаружил сенат при избрании Тацита государем, то я добавлю их и этим кончу. (2) Официальные письма: «Блистательный сенат шлет карфагенской курии привет. Да будет это на благо, счастье, благоденствие и спасение государству и всему римскому миру, – к нам возвратилось право давать законы государству, провозглашать государя, нарекать Августом. (3) Поэтому обо всех важных делах докладывайте нам. Всякое обжалование, которое будет возникать по поводу решений проконсулов и обычных судей, будет направляться к префекту Рима.[1377] (4) Мы считаем, что благодаря этому и ваше достоинство восстановлено в его прежнем виде, если наше сословие действительно является первым и, получив обратно свою былую славу, сохранит за остальными их собственные права». (5) Другое письмо: «Блистательный сенат курии тревиров. Мы думаем, что вы, как люди свободные и всегда бывшие свободными, радуетесь. Право избрания государя вернулось к сенату, а вместе с тем и все апелляции постановлено направлять к префекту Рима». (6) Письма такого же содержания были отправлены антиохийцам, аквилейцам, медиоланцам, александрийцам, фессалоникийцам, коринфянам и афинянам.[1378]

XIX. (VI) (1) Частные письма были такие: «Автронию[1379] Юсту, своему отцу, Автроний Тибериан шлет привет. Теперь тебе, безупречнейший отец, подобает участвовать в заседаниях блистательного сената, теперь подобает высказывать свое мнение, потому что авторитет блистательного сословия возрос настолько, что мы даем государей государству, которое вернулось к древнему укладу, мы избираем императоров, мы, наконец, нарекаем Августами. (2) Выздоравливай, чтобы присутствовать в древней курии. Мы вернули себе проконсульские права, и апелляции на решения всех властей и всех сановников снова направляются к префекту Рима». (3) Также другое: «Клавдий Сапилиан[1380] Церею Мециану, своему дяде, привет. Мы получили, безупречный отец, то, чего всегда желали: сенат вернулся в свое прежнее положение. Мы избираем государей; власти – из нашего сословия. (4) Благодарность римскому войску, подлинно римскому: оно вернуло нам власть, которой мы всегда владели. (5) Оставь свое байское и путеольское уединение, верни себя городу, верни себя курии. Процветает Рим, процветает все государство. Мы даем императоров, мы избираем государей. Мы можем и противиться, раз мы начали избирать их. Для того, кто мудр, сказанного достаточно». (6) Было бы долго приводить все письма, которые я нашел, которые я прочел. Скажу только одно: все сенаторы были охвачены такой радостью, что у себя дома приносили в жертву белых животных, часто открывали изображения предков, сидели в белых одеждах, устраивали пиршества пышнее обычного, думая, что к ним вернулись древние времена.



I. (1) Совершенно правильно то, что историки Саллюстий Крисп, Марк Катон и Геллий высказали в своих сочинениях в виде общего замечания, что доблести всех великих людей таковы, какими хотело их видеть дарование тех, кто описывал подвиги каждого из них.[1381] (2) Потому и македонянин Александр Великий, посетив могилу Ахилла, тяжко вздохнул и промолвил: «О счастливый юноша, ты нашел себе такого глашатая твоих доблестей!». Он имел в виду Гомера, который наделил Ахилла великой жаждой подвигов, равной его собственному могучему дарованию. (3) Может быть, ты спросишь меня, мой дорогой Цельзин, к чему клонятся эти слова? К тому, что о государе Пробе,[1382] благодаря правлению которого востоку, западу, югу и северу, всем частям мира, была возвращена полная безопасность, мы почти ничего не знаем из-за недостатка писателей. (4) Не существует – о позор! – история этого столь великого и прекрасного мужа, какого не знали ни Пунические войны, ни ужасные галльские нашествия, ни волнения в Понте, ни войны коварных испанцев. (5) Но я этого не допущу. От меня требовали жизнеописания одного только Аврелиана, жизнь которого я и проследил, насколько был в состоянии. Неужели же теперь, уже дав жизнеописание Тацита и Флориана, я не приступлю к описанию деяний Проба, раз я намерен, если только хватит моей жизни, рассказать обо всех императорах, вплоть до Максимиана и Диоклетиана? (6) И теперь я обещаю не цветы красноречия, а только рассказ о деяниях, которые я не позволю предать забвению.

II. (1) Чтобы ни в чем не ввести в заблуждение тебя, моего самого дорогого друга, скажу, что пользовался преимущественно книгами из Ульпиевой библиотеки,[1383] в мое время перенесенной в термы Диоклетиана, а также книгами из дома Тиберия;[1384] пользовался я также регистрационными книгами писцов из порфирового портика, сенатскими протоколами[1385] и народными ведомостями. (2) Так как мне оказал очень большую помощь при собирании сведений о делах столь великого мужа также дневник Турдула Галликана,[1386] человека почтенного и правдивого, то я не должен обойти молчанием такое благодеяние со стороны своего друга-старца. (3) Кто знал бы Гнея Помпея, блиставшего своими тремя триумфами за войну с пиратами, войну с Серторием и войну с Митридатом, и так высоко стоявшего благодаря величию своих деяний, если бы Марк Туллий и Тит Ливий не написали о них в своих произведениях? (4) Разве не были бы покрыты и окутаны мраком Публий Сципион Африканский, да и все Сципионы, Луции[1387] и Назики,[1388] если бы не существовали восхвалявшие их знаменитые и незнаменитые историки? (5) Было бы долго перечислять все те подходящие сюда примеры, которыми следовало бы пользоваться, даже если бы мы молчали. (6) Я хочу заверить лишь в том, что, с одной стороны, я описал факты, которые всякий, кто пожелает, может изложить более возвышенным слогом; (7) с другой стороны, у меня было намерение, рассуждая о жизни государей и времени их правления, подражать не саллюстиям, ливиям, тацитам, трогам[1389] и всем наиболее красноречивым писателям, а Марию Максиму,[1390] Светонию Транквиллу, Фабию Марцеллину,[1391] Гаргилию Марциалу,[1392] Юлию Капитолину, Элию Лампридию и прочим, которые, заботясь не столько о красноречии, сколько об истине, увековечили память обо всем этом. (8) Ведь я принадлежу к любопытствующим[1393] – отрицать этого я не могу; на это воодушевляете меня вы, так как, зная много, хотите знать еще гораздо больше. (9) И чтобы не распространяться дольше о том, что относится к моему замыслу, я приступаю к рассказу о жизни государя, великого и славного, какого еще не знала наша история.

III. (1) Проб происходил из Паннонии, из города Сирмия.[1394] Мать его была более знатного происхождения, чем отец; наследственное имущество у него было скромное, родня не была высокопоставленной.[1395] Как частный человек и император он славился и блистал своими доблестями. (2) Согласно сообщению писателей, отец Проба носил имя Максима,[1396] прослужив центурионом и очень при этом отличившись, он получил звание трибуна и окончил жизнь в Египте, оставив после себя жену, сына и дочь. (3) Многие говорят, что Проб был родственником Клавдия,[1397] превосходного и безупречнейшего государя, но мы воздержимся от обсуждения этого сообщения, так как оно имеется только у одного из греческих писателей. (4) Скажу только одно: в дневнике я, помнится, читал, что Проб был похоронен своей сестрой Клавдией.[1398] (5) В юности Проб уже настолько прославился своей телесной силой, что по решению Валериана получил звание трибуна,[1399] будучи чуть ли безбородым юношей. (6) Имеется письмо Валериана к Галлиену, в котором он хвалит Проба, бывшего еще юношей, и ставит его в пример всем. (7) Отсюда ясно, что никто никогда не достигал в зрелые годы вершин доблести, если он мальчиком не вырастал в благородном рассаднике доблестей и не проявил себя каким-нибудь славным делом.

IV. (1) Письмо Валериана: «Валериан отец Галлиену сыну, Август Августу. На основании своего собственного суждения, вынесенного мною о Пробе со времени его юности, и суждения всех порядочных людей, которые считают этого человека достойным носимого им имени, я произвел его в трибуны, дав ему шесть сарацинских когорт, доверив ему также вспомогательные галльские отряды вместе с тем отрядом персов, который отдал в наше распоряжение сириец Артабассид.[1400] (2) Прошу тебя, дражайший сын, оказывать этому молодому человеку (я хотел бы, чтобы все юношество подражало ему) такой почет, «какого требуют его доблести и заслуги в соответствии с подобающим блеском его ума». (3) Другое письмо о нем – префекту претория с упоминанием о содержании: «Валериан Август Мульвию Галликану, префекту претория. Может быть, ты удивишься тому, что я, не считаясь с мнением божественного Адриана, назначил трибуном безбородого юношу, но ты не очень удивишься, если подумаешь о Пробе. (4) Этот юноша действительно дельный (probus). Когда я думаю о нем, я всегда вспоминаю его имя, и если бы оно не было его именем, то он вполне мог бы получить его как прозвание. (5) Ввиду того что он человек со скромными средствами, ты прикажешь, чтобы оказать ему поддержку в его новом звании, выдать ему две розовые туники, два галльских плаща с застежками, две нижние рубашки с цветной шелковой полосой, серебряную зеркальную миску в десять фунтов, сто золотых антонинианов, тысячу серебряных аврелианов, десять тысяч медных филиппеев. (6) Также – в качестве дневного содержания – говядины… фунтов, свинины шесть фунтов, козьего мяса десять фунтов, через день по петуху, через день по одному секстарию масла, ежедневно по десяти секстариев старого вина вместе с салом, фуража, винного уксуса, соли, овощей, дров – сколько нужно. (7) Ты прикажешь, кроме того, предоставить ему помещение, как это делается для трибунов легионов».

V. (1) Вот о чем говорится в письмах. Теперь то, что можно выбрать из дневника. Совершив уже в звании трибуна во время Сарматской войны[1401] по переходе через Дунай много подвигов, он получил в дар при всех, на сходке, четыре копья без наконечников, два венка за взятие валов, один гражданский венок, четыре чистых знамени, два золотых браслета, одну золотую шейную цепь и одну чашу для жертвоприношений в пять фунтов. (2) В это же время он освободил из рук квадов знатного юношу Валерия Флакцина,[1402] родственника Валериана. За это Валериан и наградил его гражданским венком. (3) Слова Валериана, произнесенные на сходке: «Прими, Проб, эти награды за твои заслуги перед государством, прими этот гражданский венок за спасение моего родственника». (4) В это же время он добавил ему третий легион с такого рода свидетельством: (5) Письмо о третьем легионе: «Твои подвиги, дражайший Проб, таковы, что, пожалуй, я слишком поздно передаю тебе командование более значительными войсками, и все же я скоро тебе его передам. (6) Прими под свое верное командование третий „Счастливый“ легион,[1403] который я до сих пор доверял только людям пожилым; и мне он был доверен тогда, когда тот, кто с поздравлением доверил мне его, увидел уже седину в моих волосах.[1404] (7) Но я не жду, чтобы ты достиг определенного возраста ввиду твоих блестящих доблестей и вызывающих уважение нравов. (9) Я приказал выдать тебе тройной комплект одежды, назначил двойное содержание, направил к тебе знаменосца».

VI. (1) Было бы слишком долго перечислять все подвиги, совершенные этим великим человеком при Валериане, при Галлиене, при Аврелиане и Клавдии, когда он был еще частным человеком; сколько раз он всходил на стену, разрушал валы, убивал врагов в рукопашном бою, удостаивался даров от государей, своею доблестью возвращал государство в его прежнее положение. (2) Письмо Галлиена, написанное трибунам, показывает, каков был Проб: «Галлиен Август трибунам иллирийских войск. Мой отец в силу роковой неизбежности захвачен во время Персидской войны, однако я имею отца в лице Аврелия Проба, благодаря трудам которого я могу чувствовать себя в безопасности. Если бы он был здесь, то этот тиран, имени которого не следует произносить, никогда не присвоил бы себе императорскую власть, (3) Поэтому я хочу, чтобы вы все повиновались указаниям того, кого и отец мой, и сенат одобрили в своих суждениях». (4) Может быть, суждение Галлиена, государя изнеженного, не имеет большого значения, но вот чего нельзя отрицать: даже очень распущенный человек отдается лишь под защиту того, чьи доблести, по его мнению, принесут ему пользу. (5) Но пусть так, оставим в стороне письмо Галлиена. Каково было суждение о нем Аврелиана? Он передал Пробу воинов десятого легиона, храбрейших в его войске, с которыми сам он совершил необыкновенные подвиги, с такого рода свидетельством: (6) «Аврелиан Август шлет Пробу привет. Чтобы ты знал, как я высоко ценю тебя, возьми воинов моего десятого легиона, которых доверил мне Клавдий. Они в силу какого-то первенства в счастье привыкли иметь у себя предводителями только будущих императоров». (7) На этом основании поняли, что у Аврелиана было намерение, если бы ему пришлось умирать в полной памяти и сознании, сделать государем Проба.

VII. (1) Было бы очень долго передавать здесь все суждения то Клавдия, то Тацита о Пробе. Говорят, что Тацит сказал в сенате, когда ему была предложена императорская власть, что следовало бы Пробу стать государем. Но самого сенатского постановления я лично не нашел. (2) Вот какое первое письмо сам император Тацит написал Пробу: (3) «Тацит Август Пробу. Сенат избрал меня государем, согласно воле нашего благоразумного войска. Однако тебе следует знать, что теперь забота о государстве легла главным образом на твои плечи. Кто ты такой и каков ты, – это ведомо нам всем, знает это и сенат. Итак, окажи нам содействие при всех наших трудностях, считай, по своему обыкновению, государство частью своей семьи. (4) Дав тебе должность военного начальника всего Востока, мы назначили тебе содержание в пятикратном размере, пожаловали двойные знаки отличия, назначили тебя вместе с собою консулом[1405] на следующий год. За твои доблести тебя ждет капитолийское расшитое пальмовыми ветвями одеяние». (5) Некоторые говорят, что для Проба было как бы знамением ожидавшей его императорской власти то, что написал ему Тацит: «Тебя ждет капитолийское расшитое пальмовыми ветвями одеяние».[1406] Но в таких выражениях всегда писали всем консулам.

VIII. (1) У воинов Проб пользовался всегда необыкновенной любовью, но он никогда не допускал со стороны воинов никаких нарушений. Даже Аврелиана он часто удерживал от слишком жестоких поступков. (2) Он сам обходил отдельные манипулы, осматривал их одежду и обувь. Если доставалась какая-нибудь добыча, он делил ее так, что себе оставлял только наступательное и оборонительное оружие. (3) Как-то раз среди добычи, взятой у аланов[1407] или у какого-то другого племени (это не выяснено), находился конь – не очень красивый и не очень крупный, но способный, по словам пленных, пробежать в день сто миль и бежать таким образом в продолжение восьми или десяти дней. Все были уверены, что такое животное Проб оставит себе, но Проб сразу же сказал: «Этот конь скорее подходит для воина, думающего о бегстве, чем для храбреца». (4) Затем он велел воинам бросить в урну жребии с написанными на них именами: коня должен был получить тот, чей жребий выпадет. (4) В войске было четыре других воина, которые носили имя Проба; случилось, что тот, чей жребий выпал в первый раз, носил имя Проба, – впрочем, жребий самого военачальника Проба не был опущен. (6) Так как эти четыре воина заспорили и каждый стал доказывать, что это его жребий, Проб приказал вторично потрясти урну; но и вторично выпал жребий с именем Проба. Так было сделано в третий и в четвертый раз, но и в четвертый раз выпал жребий с именем Проба. (7) Тогда все войско с согласия тех воинов, чьи имена выпадали по жребию, присудило этого коня военачальнику Пробу.

IX. (1) Он бился с большой храбростью против мармаридов[1408] в Африке и победил их; из Ливии он перешел в Карфаген и освободил его от повстанцев.[1409] (2) В Африке он вступил в единоборство с неким Арадионом и повалил его; убедившись в том, что это человек очень храбрый и упорный, он почтил его огромной гробницей, которая существует еще и сейчас: она имеет вид кургана, поднимающегося до двухсот футов над землей, и была сооружена воинами, которым Проб никогда не позволял оставаться без дела. (3) В Египте имеются в очень многих городах сооружения, которые он воздвиг руками воинов. На Ниле он предпринял столько работ, что, в сущности, только он один и способствовал правильному поступлению хлебной подати. (4) Трудами воинов он построил мосты, храмы, портики, базилики, расширил устья многих рек, осушил множество болот и завел на их месте посевные поля. (5) Сражался он также и против пальмирцев, которые, держа сторону Одената и Клеопатры, защищали Египет, сражался сначала счастливо, а потом проявил такую неосторожность, что чуть было не попал в плен; однако вновь собравшись с силами, он затем подчинил власти Аврелиана Египет и большую часть Востока.

X. (1) Вследствие того, что он блистал столькими и такими великими доблестями, все восточное войско, после того как Тацита похитил рок и Флориан захватил власть, избрало Проба императором.[1410] (2) Не будет неуместным и безвкусным рассказать здесь для всеобщего сведения о том, каким образом Проб получил императорскую власть. (3) Когда к войску прибыл вестник, первым движением воинов было определить италийские войска, для того чтобы сенат не мог вторично дать государя. (4) Между воинами пошли разговоры о том, кто же должен стать императором, и военные трибуны беседовали с ними в поле, с каждым манипулом в отдельности, говоря, что им надо найти государя храброго, безупречного, порядочного, милостивого, дельного (probys), и это, по обыкновению, говорилось во многих кружках; тут все, со всех сторон, словно по божескому мановению, воскликнули: «Проб Август, да хранят тебя боги!». (5) Затем собрание и находившиеся на трибуне, сложенной из дерна, его провозглашают императором, облекают в пурпурный греческий плащ, взятый со статуи в храме, затем ведут во дворец[1411] против его воли и несмотря на то, что он сопротивлялся и все время повторял: «Это вам невыгодно, воины, вам со мной не будет хорошо: ведь я не могу заискивать перед вами». (6) Первое его письмо, написанное префекту претория Капитону, было такое: «Я никогда не желал императорской власти и принял ее против своей воли. Отказаться от дела, навлекающего на меня столько ненависти, мне нельзя. (7) Я должен играть ту роль, какую навязали мне воины. Прошу тебя, Капитон, порадуйся вместе со мной спасению государства, – заготовь для воинов продовольствие, провиант и все, что нужно во всяком месте. Что касается меня, то я не буду искать себе другого префекта, если ты как следует справишься со всеми задачами». (8) Узнав о том, что императором стал Проб, воины умертвили Флориана, который захватил императорскую власть словно по праву наследования. Они знали, что нет никого более достойного стать императором, чем Проб. (9) Так, без всяких затруднений, по решению и воинов и сената, ему была вручена власть над всем римским миром.

XI. (1) Так как мы упомянули о сенате, то следует знать, что он сам написал сенату и что в свою очередь ответило ему блистательное сословие. (2) Первое обращение Проба к сенату: «Правильным и надлежащим, отцы сенаторы, было то, что произошло в прошлом году, когда ваша милость дала всему кругу земель государя, и притом из вашей среды, так как вы являетесь владыками мира, всегда ими были и будете в лице своих потомков. (3) О, если бы и Флориан пожелал подождать и не присвоил себе императорскую власть, словно наследственную, ваше величие избрало бы его, либо кого-нибудь другого. (4) Теперь же, ввиду того, что он захватил императорскую власть, войско дало мне звание Августа, более того, он получил наказание от более благоразумных воинов за свою узурпацию. Прошу вас вынести суждение о моих заслугах, а я буду исполнять все, что ни прикажет ваша милость». (5) Также – сенатское постановление за два дня до февральских нон[1412] в храме Согласия. Среди прочего консул Элий Скорпиан сказал: «Вы выслушали, отцы сенаторы, чтение письма Аврелия Валерия Проба. Какое решение вам угодно вынести?». (6) Тогда раздались возгласы: «Проб Август, да хранят тебя боги! Издавна достойный, храбрый, справедливый, хороший предводитель – хороший император; примерный воин – примерный император! Да хранят тебя боги! (7) Заступник государства, правь счастливо; начальник военных сил, правь счастливо! Да охранят тебя и всех твоих боги! И сенат еще раньше избрал тебя! В отношении возраста ты уступаешь Тациту, а в остальном превосходишь его! (8) Мы благодарим тебя за то, что ты взял на себя императорскую власть! Оберегай нас, оберегай государство! Мы, которых ты и раньше спасал, с удовлетворением поручаем это тебе! (9) Ты – Франкский,[1413] ты – Готский, ты – Сарматский,[1414] ты – Парфянский, ты – все! Ты и прежде был всегда достоин императорской власти, достоин триумфов! Живи счастливо, правь счастливо!».

XII. (1) После этого Манилий Стациан, который имел тогда право первым высказывать свое мнение, сказал так: «Поблагодарим бессмертных богов и больше всего, отцы сенаторы. Юпитера всеблагого за то, что они дали нам такого государя, какого мы всегда желали. (2) Если хорошо подумать, то нам незачем искать Аврелиана, Александра, Антонинов, Траяна или Клавдия. Все соединено в одном государе: знание военного дела, милостивый дух, почтенный образ жизни, образцовое управление государством и первенство во всех доблестях. (3) В самом деле, где та часть мира, которую он не изучил бы, одержав над ней победу? Свидетели тому – мармариды, побежденные им на африканской земле, свидетели – франки,[1415] поверженные в непроходимых болотах, свидетели – германцы и аламанны, оттесненные далеко от берегов Рейна. (4) К чему говорить о сарматах, готах, парфянах, персах, обо всем Припонтийском крае? Везде имеются яркие следы доблести Проба. (5) Было бы долго говорить о том, скольких царей великих племен он обратил в бегство, скольких вождей он убил своей собственной рукой, сколько оружия он захватил еще до того, как стал императором. (6) Как благодарили его бывшие до него государи, об этом свидетельствуют письма, включенные в официальные письменные памятники. О, благие боги! Сколько раз его одаривали военными наградами! Какие хвалебные отзывы заслужил он со стороны воинов! Еще юношей он получил звание трибуна, вскоре по выходе из юношеского возраста – командование легионами. (7) О, Юпитер всеблагой и величайший, царица Юнона и ты, предводительница доблестей, Минерва, ты, Согласие всего мира, и ты, Римская Победа, даруйте это римскому сенату и народу, даруйте воинам, даруйте союзникам и иноземным народам: пусть Проб будет таким же императором, каким он был воином! (8) Итак, ввиду того, что желания всех совпадают, я предлагаю наделить его званием императора, званием Цезаря, званием Августа, добавить к этому проконсульскую власть, почетное наименование отца отечества, звание великого понтифика, право трех докладов, трибунские полномочия». После этого раздались возгласы: «Все, все!».

XIII. (1) Получив это постановление сената. Проб во втором обращении предоставил отцам сенаторам право производить расследования по апелляциям на решения высоких судей, назначать проконсулов, давать легатов бывшим консулам, предоставлять наместникам преторские права, освящать своими сенатскими постановлениями законы, издаваемые Пробом. (2) Немедленно после этого он подверг разным карам некоторых остававшихся еще в живых убийц Аврелиана, но при этом он действовал мягче и умереннее, нежели сначала войско, а затем Тацит. (3) Потом он наказал и тех, кто злоумышлял против Тацита. Сообщников Флориана он пощадил, так как было ясно, что они последовали не за тираном, а за братом своего государя. (4) Затем он принял под свою власть все европейские войска, которые и провозгласили Флориана императором, и убили его. (5) После этого он с огромным войском устремился в Галлии, которые после убийства Постума[1416] были охвачены волнениями, а после гибели Аврелиана были захвачены германцами. (6) Он дал столько битв и с таким успехом, что отобрал у варваров шестьдесят знаменитейших городов, а затем и всю добычу, которая не только обогатила их, но и воодушевляла к славе. (7) В то время как они, чувствуя себя в полной безопасности, бродили по нашему берегу, мало того, по всем Галлиям, он перебил около четырехсот тысяч, которые заняли римскую землю, а остальных оттеснил за реки Нигр[1417] и Альбу.[1418] (8) Он забрал у варваров столько добычи, сколько они унесли у римлян. Напротив римских городов он устроил на варварской земле лагери и поместил там воинов.[1419]

XIV. (1) Всем жителям зарейнской области он дал поля, зернохранилища, дома и продовольственный паек, разумеется, тем, которых он поселил на передовых постах. (2) Война там никогда не прекращалась,[1420] ему ежедневно приносили головы варваров, и за каждую он давал по золотому до тех пор, пока девять царьков разных племен не пришли к Пробу и не пали к его ногам. (3) Он прежде всего потребовал от них заложников, которые немедленно были даны, затем хлеба, наконец, коров и овец. (4) Говорят, что он решительно запретил им пользоваться мечами; если бы пришлось от кого-нибудь обороняться, то они должны были ожидать защиты от римлян. (5) Но оказалось, что этого нельзя осуществить, если не продвинуть дальше римскую границу и не сделать всю Германию римской провинцией.[1421] (6) Он с согласия самих царей особенно покарал тех, кто не возвратил добросовестно добычу. (7) Кроме того, он взял у них шестнадцать тысяч молодых воинов и распределил их всех по разным провинциям, добавляя к воинским подразделениям или к пограничным воинам по пятидесяти и шестидесяти человек. Он говорил, что помощь римлянину со стороны варварских вспомогательных отрядов должна быть ощутимой, но невидимой.

XV. (1) Устроив дела в Галлии, он отправил сенату такое письмо: «Отцы сенаторы, я благодарю бессмертных богов за то, что они подтвердили ваше суждение обо мне. (2) Германия на всем своем протяжении покорена, девять царей разных племен с мольбой распростерлись у моих, а вернее, у наших ног. Все варвары уже пашут для вас, уже являются вашими рабами и воюют против более отдаленных племен. (3) Поэтому назначьте, согласно вашему обычаю, благодарственные моления, ибо четыреста тысяч врагов убито, шестнадцать тысяч вооруженных людей отдано в ваше распоряжение, семьдесят знаменитейших городов избавлено от вражеского плена и все Галлии совершенно освобождены от варваров. (4) Золотые венки,[1422] поднесенные мне всеми галльскими городами, я, отцы сенаторы, передаю вашей милости. Своими руками посвятите их Юпитеру всеблагому и величайшему и прочим бессмертным богам и богиням. (5) Вся взятая добыча отнята, взята нами и новая, притом больше той, которая была раньше похищена ими. (6) Галльские поля обрабатываются варварскими быками, и пленные германские упряжки подставляют нашим земледельцам свои шеи; для питания наших людей пасутся стада, взятые у разных народов, табуны коней плодятся уже для нашей конницы, наши зернохранилища наполнены варварским хлебом. Но к чему распространяться? Им мы оставляем только землю, всем их добром владеем мы. (7) Мы хотели, отцы сенаторы, назначить нового наместника для Германии, но отложили это до того времени, когда полнее осуществятся наши пожелания. Мы думаем, что это окажется полезным, когда божественное провидение будет в полной мере покровительствовать нашим войскам».

XVI. (1) После этого он устремился в Иллирик.[1423] Прежде чем прибыть туда, он покинул Рецию усмиренной настолько, что не оставил там даже подозрения на какое-либо основание для страха. (2) В Иллирике он нанес такое поражение сарматам и прочим племенам, что почти без войны отобрал у них все награбленное ими.[1424] (3) Затем он держал путь по Фракиям и частью подчинил, частью принял в дружественный союз все гетские народы, устрашенные молвой о его подвигах и подавленные могуществом древнего имени. (4) После этого он устремился на восток и по пути взял в плен и казнил одного могущественнейшего разбойника Пальфурения[1425] и освободил всю Исаврию, возвратив под власть римских законов народы и города.[1426] (5) Он проник в местности, где жили исаврийские варвары, пуская в ход либо устрашения, либо обходительность. Пройдя по этим местам, он сказал: «Легче не пускать сюда разбойников, чем убрать их отсюда». (6) Он дал в собственность ветеранам все те места, куда труден доступ, с условием, чтобы их дети, разумеется мужского пола, с восемнадцатилетнего возраста посылались на военную службу; это он сделал с той целью, чтобы они не научились разбойничать.

XVII. (1) Усмирив, наконец, все части Памфилии и прочих провинций, соседствующих с Исаврией, он направил путь на Восток. (2) Он покорил также блеммиев[1427] взятых у них пленников он послал в Рим, и они своим удивительным видом привели в изумление римский народ. (3) Кроме того, он вырвал у варваров порабощенные ими города Копту и Птолемаиду[1428] и вновь подчинил их власти Рима. (4) Это принесло ему большую пользу: парфяне отправили к нему послов,[1429] признаваясь тем самым в том, что боятся его, и просили о мире. Он принял их с высокомерием и отослал домой еще более напуганными. (5) Говорят, что, отвергнув присланные царем дары, он написал Нарсею[1430] такое письмо: «Я удивляюсь, что из всего того, что будет нашим, ты прислал так мало. Владей пока всем, что доставляет тебе отраду. Если мы захотим иметь все это, то мы знаем, каким образом мы должны завладеть этим». (6) Получив такое письмо, Нарсей очень испугался, особенно потому, что он узнал об освобождении Копты и Птолемаиды от державших их в своей власти блеммиев и о том, что те, кто раньше внушал ужас всем племенам, истреблены до последнего человека.

XVIII. (1) Итак, заключив мир с персами, Проб вернулся во Фракии и поселил на римской земле сто тысяч бастернов,[1431] которые все сохранили верность Риму. (2) Однако, когда он точно так же переселил очень многих людей из других племен, то есть из гипедов, граутунгов и вандулов,[1432] то все они нарушили верность и, пока Проб был занят войной с тиранами, разбрелись по суше и по воде почти по всему миру и нанесли римской славе немало тяжких ударов.[1433] (3) После разных превратностей и перемен военного счастья Проб разгромил их, и лишь немногие вернулись домой, считая для себя славой то, что они ускользнули из рук Проба. Так действовал Проб против варваров. (4) Ему пришлось столкнуться и с сильными волнениями, которые были вызваны тиранами. Он одолел в разного рода сражениях и благодаря своей известной доблести Сатурнина, захватившего императорскую власть на Востоке. После этого на Востоке наступило такое спокойствие, что, как говорили в народе, никто не слыхал даже о восстании мышей. (5) Затем, когда в Агриппине, в Галлии, Прокул и Боноз захватили императорскую власть и уже притязали на Британии,[1434] Испании[1435] и все провинции Галлии «в брюках», он победил их при содействии варваров. (6) Для того чтобы ты не задавал больше вопросов о Сатурнине, или о Прокуле, или о Бонозе, я помещу рассказ о них в отдельную книгу, и, как подобает или, вернее, как того требует необходимость, скажу о них очень немного. (7) Следует знать одно: все германцы, когда Прокул обратился к ним за помощью, предпочли служить Пробу, нежели властвовать вместе с Бонозом и Прокулом. (8) С этого времени Проб разрешил всем галлам, испанцам и британцам иметь виноградные лозы и заниматься виноделием. И сам он, вскопав руками воинов гору Альму близ Сирмия в Иллирике, засадил ее отборными лозами.

XIX. (1) Он устроил для римлян замечательные развлечения и произвел раздачу.[1436] (2) Он справил триумф над германцами и блеммиями[1437] и во время своего триумфа вел перед собой отряды всех племен, численностью до пятидесяти человек каждый. Он устроил в цирке великолепнейшую охоту, причем позволил народу расхватать все. (3) Зрелище это было такого рода. Мощные деревья, которые воины вырвали вместе с корнями, были прикреплены к соединенным между собой по длине и ширине бревнам, затем сверху была насыпана земля, и весь цирк, засаженный подобием леса, зеленел прелестной свежей листвой. (4) Затем через все входы были впущены тысяча страусов, тысяча оленей, тысяча кабанов, далее – лани, горные козлы, дикие овцы и другие травоядные животные, сколько их можно было вскормить или найти. Затем были выпущены простые граждане и каждый хватал себе то, что хотел. (5) На следующий день он выпустил в амфитеатре сразу сто львов с гривами, которые своим рычанием создавали впечатление грома. (6) Все они были убиты людьми, стоявшими в задних воротах. Зрелище это не представляло собой ничего интересного по причине способа, каким убивали животных. Не было того стремительного натиска этих зверей, какой обычно бывает, когда они устремляются из клеток. Кроме того, многие из них, которые не захотели выходить в амфитеатр, были убиты стрелами. (7) Затем было выпущено сто ливийских леопардов, затем сто сирийских; было выпущено сто львиц и вместе с ними триста медведей. Все эти дикие животные представляли собой, разумеется, зрелище, скорее потрясающее, чем приятное. (8) Кроме того, было выпущено триста пар гладиаторов, причем тут сражалось много блеммиев, которых вели в триумфе, много германцев и сарматов, а также несколько исаврийских разбойников.

XX. (1) По окончании всего этого Проб, готовясь к войне с персами,[1438] погиб от козней своих же воинов, в то время как он совершал путь по Иллирику. (2) Причины его убийства были следующие. Прежде всего то, что он никогда не позволял воину оставаться без дела: руками своих воинов он выполнил много работ, говоря при этом, что воины не должны есть свой паек даром. (3) К этому он добавил слово для них неприятное, но спасительное для государства, если только оно оправдается, а именно, что скоро воины будут совсем не нужны. (4) Что он имел в виду, говоря это? Разве он не покорил все варварские племена и не сделал целый мир собственностью римлян? (5) «Скоро, – сказал он, – мы не будем нуждаться в воинах». Разве это не значит сказать: римского воина уже не будет, везде будет царить, всем будет спокойно владеть наше государство, весь круг земель не будет изготовлять оружия, не будет поставлять продовольствия, быков будут держать для плуга, кони будут рождаться для мира, не будет никаких войн, не будет плена, повсюду мир, повсюду римские законы, повсюду наши судьи.

XXI. (1) Любовь к превосходному императору завлекает меня дальше, чем это позволяет прозаический рассказ. Поэтому я добавлю лишь рассказ о том, что главным образом ускорило наступление рокового конца столь великого мужа. (2) Прибыв в Сирмий и пожелав сделать родную землю плодородной и расширить ее, он поставил много тысяч воинов на осушение какого-то болота;[1439] он готовился провести огромный ров, чтобы можно было, отведя устье его в реку Саву, осушить эти местности на пользу сирмийцам. (3) Возмущенные этим воины на пятом году его правления умертвили его[1440] в то время, как он хотел скрыться в очень высокую обитую железом башню, которую он выстроил для наблюдения. (4) Потом, однако, все воины сообща устроили ему огромную гробницу в виде высокой насыпи и вырезали на мраморной доске такую надпись: «Здесь покоится император Проб, действительно дельный (probus), победитель всех варварских племен, победитель и тиранов».[1441]

XXII. (1) Сравнивая государя Проба с другими императорами, я прихожу к заключению, что этот муж был либо равен почти всем римским вождям тем, что были храбры, и милостивы, и благоразумны, и вызывали удивление, либо, если только бешеная зависть не будет этого оспаривать, был лучше их. (2) В продолжение того пятилетия, когда он был у власти, он вел столько войн на всем круге земель, и притом командуя войсками сам, что можно удивляться, как он успевал принимать участие во всех этих сражениях. (3) Многое совершил он своей собственной рукой, много воспитал славнейших полководцев. Ведь из его школы вышли Кар, Диоклетиан, Констанций, Асклепиодот, Аннибалиан, Леонид, Цекропий, Пизониан, Геренниан, Гавдиоз, Урсиниан[1442] и другие, которым удивлялись наши отцы и из числа которых вышли хорошие государи. (4) Пусть с этим сравнит теперь кто хочет двадцать лет правления Траяна и Адриана, пусть сравнит почти столько же лет правления Антонинов. Я уже не буду говорить об Августе: едва ли кто может прожить столько лет, сколько он правил. О дурных императорах молчу. Уже славнейшее изречение Проба показывает, что он надеялся иметь возможность совершить, сказав, что скоро воины не будут нужны.

XXIII. (1) Уверенный в себе, он не боялся ни варваров, ни тиранов. (2) Какое засияло бы счастье, если бы под властью этого государя не было бы воинов! Ни один провинциал не поставлял бы продовольствия, из императорской кассы не выплачивалось бы никакое жалование, Римское государство имело бы нетронутые сокровища, государь ничего бы не тратил, землевладелец ничего не уплачивал: поистине Проб обещал наступление золотого века. (3) Не было бы никаких лагерей, не было бы слышно военной трубы, не нужно было бы изготовлять оружие, сам этот военный народ, который теперь терзает государство гражданскими войнами, пахал бы, занимался бы науками, обучался бы ремеслам, плавал бы по морям. Добавь к этому, что никто не погибал бы на войне. (4) О всеблагие боги, чем так сильно провинилось перед вами Римское государство, что вы отняли у него такого государя? (5) Пусть явятся теперь те, кто готовит воинов для гражданских войн, вооружает руки родных братьев для убийства братьев, подстрекает детей к нанесению ран отцам, и пусть они попробуют отказать Пробу в божественности, которую наши императоры мудро сочли нужным и освятить постановкой его портретов, и почтить храмами, и прославить цирковыми играми.

XXIV. (1) Потомки Проба из ненависти, или боясь зависти, покинули город Рим, переселились в окрестности Вероны, Бенака и Лария в Италии и здесь обосновались. (2) Вот что я не могу обойти молчанием: когда стоявшую в Веронской области статую Проба поразила молния, так что окраска ее претексты изменилась, гаруспики сразу ответили, что потомки его семьи будут блистать в сенате великой славой и все будут занимать высшие должности. (3) Однако до сих пор мы никого еще не видели.[1443] Что же касается выражения «потомки», то его значение можно растянуть на века, в нем нет определенной меры. (4) И сенат, и народ с глубокой скорбью услыхали о смерти Проба. Когда же было сообщено, что императором стал Кар, человек, правда, хороший, но далеко не похожий на Проба своими нравами, (5) то и сенат, и народ пришли в ужас из-за его сына Карина, который всегда вел себя очень дурно: каждый боялся, что теперь будет более суровый государь, но еще более боялись его негодного наследника. (6) Вот то, что мы узнали о Пробе и что сочли достойным упоминания. (7) Теперь в другой книге, и притом краткой, мы расскажем о Фирме, Сатурнине, Бонозе и Прокуле. (8) Ведь было бы недостойно соединить рассказ о четверке тиранов с рассказом о хорошем государе. Затем, если хватит нашей жизни, мы начнем повествование о Каре и его детях.



I. (1) Знаю, что большинство писателей обошло молчанием или только кратко коснулось мелких тиранов. Так, Светоний Транквилл – писатель, отличавшийся очень большой точностью и ясностью, умолчал об Антонии и Виндексе, ограничившись попутным упоминанием о них; и Марий Максим[1445] не посвятил отдельных книг Авидию, который был во времена Марка, и Альбину, и Нигру, бывшим при Севере, но включил рассказ о них в чужие жизнеописания. (2) Мы не удивляемся Светонию, отличительным свойством которого была любовь к краткости. Но Марий Максим – человек, превзошедший всех своей многоречивостью и запутавшийся в своих свитках, где история перемешана со сказками – разве он снизошел до заботы о таком роде описания? (3) С другой стороны, Требеллий Поллион проявил такую тщательность, такую заботливость, выпуская жизнеописания хороших и дурных государей, что одну книгу заполнил даже кратким жизнеописанием тридцати тиранов, появившихся при Валериане и Галлиене или во времена государей, бывших их близкими предшественниками или преемниками. (4) Поэтому похвали нас за то, что и мы, несмотря на спешку, проявили немалую заботу о том, чтобы, рассказав об Аврелиане, Таците, Флориане, а также о Пробе, этом великом и необыкновенном государе, не обойти молчанием бывших при Аврелиане Сатурнина, Боноза, Прокула и Фирма, хотя на очереди был рассказ о Каре, Карине и Нумериане.

II. (1) Ты ведь знаешь, мой Басс, какой большой спор был у меня недавно с любителем истории Марком Фонтеем.[1446] Он утверждал, что Фирм,[1447] который во времена Аврелиана завладел Египтом, был просто разбойник, а не государь; напротив, я и вместе со мной Руф Цельз, Цейоний Юлиан и Фабий Соссиан возражали, говоря, что он и носил порфиру, и на чеканившейся им монете звался Августом. Север Архонций показал даже монеты с его изображением и на основании греческих и египетских книг доказал, что в своих эдиктах он назывался автократор.[1448] (2) В споре с нами Фонтей выставил один только довод: он говорил, что Аврелиан написал в своем эдикте не о том, что он убил тирана, а о том, что он освободил государство от какого-то разбойника, как будто пристойно было столь славному государю называть незначительного человека тираном и как будто великие государи не называли всегда разбойниками тех, кого они убивали за присвоение ими порфиры. (3) И сам я в жизнеописании Аврелиана, еще не собрав всех сведений о Фирме, считал Фирма не порфироносцем, а чем-то вроде разбойника. Я сказал это для того, чтобы никто не подумал, будто я забыл то, о чем сам писал. (4) Чтобы не включать много материала в том, который я обещал сделать очень кратким, прямо перейдем к Фирму.

III. (1) Родиной Фирма была Селевкия, хотя большинство греков называет другой город: они не знают, что в это время было три Фирма, один из которых был префектом Египта,[1449] другой – военным начальником африканской границы, а также проконсулом,[1450] а третий был тот, о котором мы говорим, друг и союзник Зенобии.[1451] Побужденный неистовством египтян, он дошел до Александии, и его-то уничтожил Аврелиан, доблестям которого, как обычно, сопутствовало счастье. (2) Много рассказывают о его богатствах. Говорят, что он выстроил дом из стеклянных четырехугольников, склеенных между собой горной смолой и другими веществами, и имел столько бумаги, что не раз открыто говорил, что он может прокормить целое войско папирусом и клеем.[1452] (3) Он вступил в тесный союз с блеммиями и сарацинами. Он часто посылал торговые корабли в Индию. (4) Говорят, у него было два слоновых клыка до десяти футов каждый, из которых Аврелиан, добавив к ним еще два, решил после обращения к Апеннинским жребиям сделать кресло,[1453] чтобы на нем восседала золотая, украшенная драгоценными камнями, одетая в подобие претексты статуя Юпитера, которая должна была быть поставлена в храме Солнца; он хотел, чтобы этого Юпитера называли «Советником»,[1454] или «Подающим советы». (5) Эти клыки Карин подарил впоследствии одной женщине, которая, говорят, сделала себе из них ложе. Я не называю ее, так как теперь знают ее все, а потомкам знать ее не к чему. (6) Так этот дар Индии, посвященный Юпитеру всеблагому и величайшему, был превращен негоднейшим государем в средство удовлетворения похоти и плату за нее.

IV. (1) Фирм был огромного роста, имел выпуклые глаза, курчавые волосы; лоб его был покрыт рубцами, лицо было темного цвета, остальное тело белое, но волосатое и шершавое, так что многие называли его циклопом. (2) Он потреблял много мяса; говорят, что в день он съедал целого страуса. Вина он пил немного, воды очень много. Он был очень тверд духом,[1455] имел очень сильные мускулы, так что мог бы победить Тритана,[1456] о котором упоминает Варрон. (3) Он мог спокойно выдержать на своей груди наковальню, по которой ударяли молотом, причем сам он скорее висел, нежели лежал, откинувшись назад, выгнувшись и в изогнутом положении опираясь на руки. У него было соревнование с начальниками в войске Аврелиана, когда они однажды захотели испытать его. (4) Некто по имени Бурбур из подразделения вексиллариев, отъявленный пьяница, вызвал его на состязание, – кто больше выпьет. Фирм выпил целых два ведра и затем в продолжение всего пира был совершенно трезв. Когда же Бурбур сказал ему: «Почему ты не выпил гущи?» – он ответил: «Глупец, землю не пьют». Но мы занимаемся пустяками, тогда как надо рассказывать о более важном.

V. (1) Итак, он, став против Аврелиана, взял на себя императорскую власть для защиты уцелевших сторонников Зенобии. Но он был побежден Аврелианом, когда последний возвращался из Фракии. (2) Многие говорят, что он окончил свою жизнь, удавившись в петле. Другое показывает в своих эдиктах Аврелиан. Дело в том, что, победив Фирма, он приказал опубликовать в Риме следующий эдикт: (3) «Римскому народу, горячо его любящему, Аврелиан Август шлет привет. Умиротворив повсюду все племена и весь круг земель на всем его протяжении, мы, коротко говоря, обратили в бегство, осадили, подвергли пыткам и убили этого египетского разбойника Фирма, который неистовствовал благодаря волнениям варваров и собирал вокруг себя все то, что оставалось еще после бесстыдной женщины. (4) Теперь, Ромуловы квириты, бояться вам нечего. Поставки из Египта, которые прекратил этот бесчестный разбойник, будут поступать полностью. (5) Да будет у вас согласие с сенатом, дружба с сословием всадников, взаимная приязнь с преторианцами. Я добьюсь того, чтобы у римлян не было никакого основания для беспокойства. (6) Проводите время на играх, проводите время на цирковых представлениях. (7) Мы будем заняты нуждами государства, вы – удовольствиями. Поэтому, безупречные квириты», – и так далее.

VI. (1) Вот то, что я разузнал о Фирме и что тебе следовало знать; это и достойно памяти. (2) Если же ты хочешь узнать то, что сообщил со всеми подробностями Аврелий Фестив, вольноотпущенник Аврелиана, то читай его самого, особенно те места, где он рассказывает, как Фирм, намазавшись крокодиловым жиром, плавал среди крокодилов, управлял слоном, сидел на гиппопотаме, ездил, сидя на огромных страусах,[1457] и как бы летал по воздуху. (3) Но какая польза знать все это? Ведь Ливий и Саллюстий не рассказывали пустяков о тех людях, чью жизнь они описывали. (4) Мы ведь не знаем, каких мулов имел Клодий и каких мулиц – Тит Анний Милон,[1458] сидел ли Катилина на этрусском или сардинском коне и какой пурпур был на хламиде Помпея. (5) Поэтому мы кончим о Фирме и перейдем к Сатурнину,[1459] который, став против Проба, присвоил себе императорскую власть в восточных областях.

VII. (1) Сатурнин был родом галл;[1460] это племя людей – самое беспокойное, всегда жаждущее либо создавать государей, либо захватывать власть. (2) Ввиду того что он действительно был или, во всяком случае, казался самым крупным среди прочих полководцев, Аврелиан дал ему должность военного начальника восточной границы,[1461] но предусмотрительно запретил ему когда-либо показываться в Египте.[1462] (3) Благоразумный государь, как мы видим, принимал в расчет его галльскую природу и опасался, как бы, попав в крайне беспокойный город, он под влиянием людей, которые будут его окружать, не устремился в ту сторону, куда его увлекали его природные склонности. (4) Ведь египтяне, как ты хорошо знаешь, люди ветреные, неистовые, беспокойные, своевольные, крайне легкомысленные, необузданные, жадные до всего нового – вплоть до уличных песенок; они и стихотворцы, и эпиграмматисты, и астрологи, и гаруспики, и врачи. (5) Среди них есть христиане, и самаритяне, и люди, которые всегда с чрезмерной вольностью поносят нынешние времена. (6) А для того, чтобы какой-нибудь египтянин не разгневался на меня и не считал, что написанное мною представляет собой мое личное мнение, я приведу письмо Адриана, извлеченное из книг его вольноотпущенника Флегонта, где полностью раскрывается вся жизнь египтян.[1463]

VIII. (1) «Адриан Август консулу Сервиану[1464] привет. Тот Египет, который ты мне хвалил, дражайший Сервиан, я нашел весь сплошь легкомысленным, неустойчивым, падким до всяких слухов. (2) Здесь те, кто почитает Сераписа, оказываются христианами, а поклонниками Сераписа оказываются те, кто называет себя епископами Христа. (3) Здесь нет ни одного иудейского архисинагога, ни одного самаритянина, ни одного христианского священника, который не был бы астрологом, гаруспиком, массажистом. (4) Когда в Египет прибывает сам патриарх,[1465] то одни заставляют его поклоняться Серапису, другие – Христу. (5) Это род людей весьма мятежный, весьма пустой и весьма своевольный. Город – изобилующий всем, богатый, промышленный; там никто не живет в праздности. (6) Одни выдувают стекло, другие производят бумагу, словом, все, кажется, занимаются тканьем полотна, или каким-нибудь ремеслом и имеют какую-нибудь профессию. Есть работа и для подагриков, есть работа и для кастратов, есть дело и для слепых, не живут в праздности и страдающие хирагрой. (7) Один бог у них – деньги. Его чтят и христиане, и иудеи, и все племена. О, если бы нравы города были лучше! Благодаря своей промышленности, благодаря своей величине он достоин главенствовать над всем Египтом. (8) Я сделал городу всякие уступки, я восстановил его древние привилегии, добавил новые, так что они благодарили меня, когда я там находился. Но как только я оттуда уехал, они стали говорить много неприятного о моем сыне Вере, а что они говорили про Антиноя, я думаю,[1466] ты уже знаешь. Я желаю им одного: пусть они питаются своими цыплятами; как они их выводят, об этом стыдно даже рассказывать.[1467] (10) Посылаю тебе переливающиеся разными цветами разноцветные чаши, которые поднес мне жрец храма и которые я предназначил специально для тебя и для моей сестры.[1468] Употребляй их, пожалуйста, в праздничные дни на пирах. Но смотри, чтобы наш Африкан не слишком неумеренно пользовался ими!»

IX. (1) Думая так о египтянах, Аврелиан приказал Сатурнину не показываться в Египте, и эта была мысль, внушенная богами. Ведь как только египтяне увидели, что к ним прибыло высокое должностное лицо, они тотчас же начали кричать: «Сатурнин Август, да хранят тебя боги!». (2) Он, однако, как человек разумный – отрицать этого нельзя – вскоре удалился из Александрии и возвратился в Палестину. (3) Но там, в то время как он стал размышлять о том, что он не может быть в безопасности, продолжая жить частным человеком, стоявшие вокруг него воины облекли его в снятую со статуи Венеры порфиру – это была циклада замужней женщины – и преклонились перед ним. (4) Я не раз слыхал, как мой дед говорил, что он присутствовал при том, как преклонялись перед Сатурнином. (5) Сатурнин, по его словам, плакал и говорил: «Государство потеряло, могу сказать это без ложной гордости, нужного ему человека. Ведь это я восстановил порядок в Галлиях, я вернул захваченную маврами Африку, я умиротворил Испании.[1469] Но какая от всего этого польза? Все это погибло, как только я посягнул на власть».

X. (1) А когда те, кто облек его в порфиру, стали уговаривать его сохранить и жизнь, и власть, он обратился к ним с такими словами: (2) «Вы не знаете, друзья, какое это бедствие – быть императором. Мечи, как щетина, угрожающе висят над головой, со всех сторон копья, со всех сторон дротики. Даже стража внушает страх, даже приближенные внушают ужас. И пища не доставляет удовольствия, и в путь отправляешься не по своему усмотрению, и войны предпринимаешь не по своему решению, и за оружие берешься не по собственному побуждению. (3) Добавь и то, что любой возраст императора вызывает нарекания: если кто-нибудь стар, его называют непригодным; если он юн, находят, что он охвачен бешенством. Есть ли надобность говорить о том, что Проб любезен всем? Желая, чтобы я стал соперником того, перед кем я добровольно отступаю и чьим полководцем я желаю быть, вы влечете меня к неизбежной смерти. Утешение при этой смерти у меня есть: я не смогу погибнуть один». (4) Марк Сальвидиен утверждает, что Сатурнин действительно произнес эту речь, и он в самом деле был человеком с большим образованием. В Африке он занимался у ритора, в Риме посещал учебные заведения.

XI. (1) Чтобы не затягивать рассказа, следует сказать о том, что имеет ближайшее отношение к Сатурнину: некоторые ошибаются, полагая, что это тот Сатурнин, который захватил императорскую власть во времена Галлиена, тогда как это совсем другой человек, и был он убит почти что против воли Проба. (2) Говорят, Проб не раз посылал ему милостивые письма и обещал ему прощение, но воины, бывшие с Сатурнином, не верили. (3) Наконец, осажденный в каком-то укреплении теми, кого послал Проб, он был зарезан против воли Проба.[1470] (4) Было бы долго излагать, да и не нужно рассказывать всякие пустяки – какого он был роста, какого телосложения, о его красоте, о том, что он пил, что ел. Пусть об этом рассказывают другие, так как никакого полезного примера во всем этом нет. Мы же перейдем к тому, что следует еще рассказать.

XII. (1) Родиной Прокула была страна альбингавнов, живущих в Приморских Альпах. Дома он считался человеком знатным, но предки его занимались разбоем, и сам он составил себе довольно крупное состояние из скота, рабов и других вещей, которые он похитил. (2) Говорят, что в то время, когда он взял на себя императорскую власть, он вооружил две тысячи своих рабов. (3) У него была жена, женщина с мужским характером, которая и толкнула его на это безумное дело; имя ее было Самсо, но это имя было дано ей впоследствии, а раньше она называлась Витуригой. (4) Сына своего Геренниана[1471] он, по его словам, хотел одарить императорским званием, когда ему исполнится пять лет. (5) Это был человек, чего отрицать нельзя… и очень храбрый, привычный к разбою, так как всю жизнь он провел с оружием в руках. Он командовал многими легионами в качестве трибуна и проявил храбрость. (6) И так как даже мелкие подробности бывают занимательны и доставляют удовольствие при чтении, то не следует умолчать о том, о чем он сам хвастался в одном письме. Лучше дословно привести это письмо, нежели слишком много говорить по поводу него: (7) «Прокул шлет родному Мециану привет. Я взял в плен сто девушек из Сарматии. Из них десять я изнасиловал в одну ночь. Всех их я, в меру своих сил, в течение пятнадцати дней сделал женщинами». (8) Как видишь, он хвастается поступком непристойным и вполне развратным, думая, что его будут считать удальцом, если он закалится среди непрерывных преступлений.

XIII. (1) Так как и после получения высокого военного звания Прокул, хотя и продолжал вести себя недостойно и оставался развратным, все же проявлял храбрость, то по предложению лугдунцев, которые, по-видимому, терпели большие притеснения от Аврелиана и очень сильно боялись Проба, он был призван к власти чуть ли не в шутку и для забавы, как говорит Онезим[1472] (впрочем, я знаю, что ни у какого другого писателя я такого сообщения не нашел). (2) На каком-то пиру играли в шахматы, и он десять раз вышел в императоры. Тогда один не лишенный остроумия шутник воскликнул: «Будь здрав, Август!» – и, принеся пурпурную шерсть, покрыл ею плечи Прокула и преклонился перед ним. Отсюда – страх со стороны свидетелей всего этого, а также уже и попытка со стороны Проба привлечь на свою сторону войско и захватить императорскую власть. (3) Все же это избрание принесло некоторую пользу галлам, так как он не без славы и блеска уничтожил аламаннов, которые тогда еще назывались германцами, причем он все время вел войну с ними разбойничьим способом. (4) Однако Проб загнал его на край земли, и, когда Прокул пожелал опереться на помощь франков, от которых, по его словам, происходил его род,[1473] сами франки, которым свойственно, смеясь, нарушать верность, предали его; тогда Проб победил и умертвил его. (5) Потомки Прокула еще и теперь живут среди альбингавнов; они имеют обыкновение говорить в шутку, что им не нравится быть ни государями, ни разбойниками. (6) Вот все достойное упоминания, что я узнал и помню относительно Прокула. Перейдем теперь к Бонозу, о котором я написал гораздо меньше.

XIV. (1) Боноз был из испанской семьи, родился в Британии, а мать его была из Галлии; сам он говорил о себе, что он сын ритора, а по сведениям, полученным мною от других, был сыном учителя грамоты. Еще в раннем детстве он потерял отца; воспитанный матерью, очень мужественной женщиной,[1474] он не получил никакого образования. (2) Сначала он проходил военную службу среди младших командиров, а затем в коннице; он был центурионом, исполнял должность трибуна, был военным начальником ретийской границы. Пил он столько, сколько никакой другой человек. (3) Аврелиан часто говорил о нем: «Он родился не для того, чтобы жить, а для того, чтобы пить». Все же он долго относился к Бонозу с уважением за его воинскую доблесть. (4) Если откуда-нибудь приходили послы варварских племен, им устраивали попойку, для того чтобы он мог напоить их допьяна и благодаря вину выведать у них все, что нужно. Сам он, сколько ни пил, всегда оставался спокойным и трезвым, и, по словам Онезима, биографа Проба, становился от вина только умнее. (5) У него была удивительная особенность: сколько он выпивал, столько же выделял мочи, так что у него ни грудь, ни желудок, ни мочевой пузырь не перегружались.

XV. (1) Однажды германцы сожгли римские увеселительные яхты на Рейне. Боясь наказания, Боноз взял на себя императорскую власть и удерживал ее дольше, чем он этого заслуживал. (2) В долгом и жестоком сражении он был побежден Пробом и окончил жизнь, удавившись в петле. Тогда появилась шутка, что висит не человек, а амфора. (3) Боноз оставил двух сыновей; Проб пощадил обоих. Точно так же и жене его все время оказывался почет и до самой ее смерти выдавалось содержание. (4) Говорят, и мой дед подтверждал это, что она была необыкновенной женщиной и принадлежала к знатной фамилии, но была из племени готов; Аврелиан дал ее в жены Бонозу с той целью, чтобы через него выведывать у готов все, что нужно, так как она была девушкой царского происхождения. (5) Имеется письмо Аврелиана, написанное им легату Фракии по поводу этого брака и тех даров, которые Аврелиан приказал дать Бонозу по случаю этой свадьбы, которое я здесь и вставляю: (6) «Аврелиан Август Галлонию Авиту[1475] привет. В прошлом письме я писал тебе, чтобы ты поместил знатных готских женщин в Перинфе, назначив им содержание не каждой в отдельности, а с таким расчетом, чтобы все семь имели общий стол. Ведь если каждая получает отдельно, то и каждой достается мало, и государство тратит очень много. (7) Но теперь, ввиду того, что я решил выдать Гунилу за Боноза, ты дашь ему, согласно ниже прилагаемому списку, все, что мы предписываем; свадьбу устроишь на государственный счет». (8) Список вещей был следующий: «Туники с капюшонами полушелковые, окрашенные в фиолетовый пурпур, одну тунику полушелковую с золотой полосой весом в один фунт, две нижние рубашки с двумя шелковыми полосами, какие подходят для матроны.[1476] Ему самому ты дашь сто золотых филиппеев, тысячу серебряных антонинианов и миллион медных сестерциев».[1477] (9) Вот что я, помнится, прочел о Бонозе. Правда, я мог бы обойти молчанием жизнь этих людей, о которых никто и не спрашивал, но, чтобы быть вполне добросовестным, я счел своим долгом сообщить и о них то, что я узнал. (10) Мне остается рассказать о Каре, Карине и Нумериане, так как для рассказа о Диоклетиане и его преемниках требуется более высокий стиль.



I. (1) Что судьба властвует над государством, что она поднимает его на вершину могущества и обращает в ничтожество, – это ясно показала смерть Проба. (2) В течение веков, то возвышаемое различными потрясениями, то поражаемое ими, наше государство испытало в чередовании бурь и счастья почти все те превратности, какие испытывает единичный смертный человек. Казалось, после разнообразных несчастий оно будет спокойно пользоваться непрерывным счастьем, когда после сильного и энергичного государя, каким был Аврелиан, Проб взял в свои руки законы и кормило правления, согласно решению сената и народа.[1478] (3) Но великая катастрофа, наподобие кораблекрушения или пожара, когда роковым образом разъяренные воины устранили столь замечательного государя, довело, государство до такого отчаяния, что уже боялись появления домицианов, вителлиев и неронов.[1479] (4) Ведь нравы государя, когда они еще не известны, вызывают больше опасений, нежели надежд, особенно в том государстве, которое после нанесенных ему недавно ран переживало скорбь, выстрадав пленение Валериана, расточительность Галлиена и удары чуть ли не тридцати тиранов, стремившихся присвоить себе жалкие члены государственного целого.

II. (1) Ведь если мы захотим вспомнить, какие превратности судьбы испытало с самого основания города Рима Римское государство, то найдем, что никакое другое государство в большей степени не наслаждалось благами и не страдало от бедствий. (2) Чтобы начать с Ромула, истинного отца и родителя государства, как счастлив был он, который основал, устроил, усилил государство и – единственный из основателей – оставил город в совершенном порядке. (3) Что сказать о Нуме, который укрепил религией это гремевшее войнами и чреватое будущими триумфами государство? (4) Наше государство процветало вплоть до времени Тарквиния Гордого, но, испытав потрясения из-за нравов этого царя, оно отомстило за себя с тяжким для царя исходом. (5) Оно крепло вплоть до времен Галльской войны, когда, словно потонув после кораблекрушения, причем был взят весь город, кроме крепости, оно испытало, пожалуй, бедствия большие, нежели те, каких опасались порядочные люди. (6) Затем оно было снова восстановлено в своем прежнем виде, но на него такой тяжестью обрушились Пунические войны и ужас борьбы с Пирром, что оно почувствовало в своем устрашенном сердце смертельную муку.

III. (1) Затем после победы над Карфагеном оно возросло еще больше, распространив свою власть за моря, но, пораженное гражданскими распрями, утратив ощущение счастья, оно вплоть до Августа истощало свои силы в гражданских войнах. Оно было вновь восстановлено благодаря Августу, если можно говорить о восстановлении, когда потеряна свобода.[1480] (2) Но как бы то ни было, хотя внутреннее положение было печальным, государство процветало, властвуя над иноземными племенами. Затем, перенеся неронов, оно вновь подняло голову благодаря Веспасиану.[1481] (3) Не насладившись всем тем счастьем, какое сулил ему Тит,[1482] оно получило жестокие раны от лютого Домициана. Прожив счастливее обычного благодаря Нерве и Траяну и вплоть до Марка,[1483] оно было растерзано бессердечием и жестокостью Коммода. (4) После этого, если исключить заботливость Севера, оно не видело ничего хорошего вплоть до Александра, сына Маммеи. (5) Было бы слишком долго излагать все последующие события. Оно не могло наслаждаться правлением Валериана и пятнадцать лет терпело Галлиена. (6) Судьба, которая любит постоянные перемены и почти всегда является врагом справедливости, завистливо отказала Клавдию в долголетнем правлении. (7) Ведь и Аврелиан убит так, и Тацит погиб так, и Проб лишен жизни так, что становится ясно, что для судьбы нет ничего более приятного, чем вносить непрерывные перемены в государственные дела, вводя в них разные случайности. (8) Но зачем нам задерживаться на таких жалобах и превратностях времен. Перейдем к Кару[1484] – человеку, так сказать, среднего достоинства, которого следует скорее отнести к хорошим, нежели к дурным государям, но который был бы много лучше, если бы он не оставил после себя наследником Карина.

IV. (1) Относительно родины Кара среди большинства писателей царит такое разногласие, что ввиду крайнего разнообразия мнений я не могу сказать, где он в действительности родился.[1485] (2) Онезим,[1486] который очень тщательно составил жизнеописание Проба, настаивает на том, что Кар и родился, и воспитывался в Риме, но что его родители были иллирийцами. (3) Фабий же Цериллиан, с величайшим умением изложивший историю времени Кара, Карина и Нумериана, утверждает, что он родился не в Риме, а в Иллирике и что его родители были не паннонцами, а пунийцами. (4) Помнится, в каком-то дневнике я читал, что Кар был медиоланцем, но был записан на доске курии города Аквилеи[1487] (5) Сам он, этого отрицать нельзя, хотел, чтобы его считали римлянином; на это указывает письмо, которое он в бытность свою проконсулом[1488] написал своему легату, побуждая его хорошо исполнять свои обязанности. (6) Письмо Кара: «Марк Аврелий Кар, проконсул Киликии, своему легату Юнию. Наши предки, родоначальники Рима, выбирая себе легатов, стремились обычно к тому, чтобы показать в людях, которым они поручали государственные дела, образец своих собственных нравов. (7) Что касается меня, то если бы даже такого обыкновения не было, я поступал бы не иначе; да я и не поступил иначе, если только благодаря твоей помощи мне удастся избегнуть ошибки. Итак, постарайся, чтобы у нас не было расхождения с нашими предками – римскими мужами». (8) Во всем письме, как ты видишь, он хочет, чтобы под его предками разумелись римляне.

V. (1) И обращение его к сенату намекает на такое преимущество его происхождения. Когда его избрали в императоры, он сейчас же написал сенату так. (2) Среди прочего: «Итак, отцы сенаторы, надо радоваться тому, что один из вашего сословия, такого же рода, как и вы, стал императором. Поэтому приложим все старания к тому, чтобы чужие не оказались лучшими императорами, чем ваши люди». (3) Отсюда вполне ясно, что он хотел считаться римлянином, то есть родившимся в Риме.[1489] (4) Как показывают надписи на его статуях,[1490] после того как Кар прошел по всем ступеням гражданских и военных должностей, Проб назначил его префектом претория; он приобрел такую любовь со стороны воинов, что после убийства столь великого государя, как Проб, он явился единственным, достойным императорской власти.

VI. (1) От моего внимания не ускользнуло, что многие подозревали и записали в фастах, будто Проб был умерщвлен приверженцами Кара, но верить этому не позволяют ни благодеяния, оказанные Пробом Кару, ни нравы Кара,[1491] а также и то, что за смерть Проба он отомстил с величайшей суровостью и неумолимостью. (2) А что думал о нем Проб, показывает письмо Проба сенату по поводу почестей, назначавшихся Кару: «Проб Август шлет своему любезнейшему сенату привет». Среди прочего: «Счастливо было бы наше государство, если бы у меня на должностях было бы много таких людей, каков Кар или большинство из вас. (3) Поэтому я предлагаю, если вам угодно, назначить этому мужу старого закала конную статую и сверх того выстроить ему на государственный счет дом, мрамор для которого выдам я. Нам следует наградить такого мужа за его неподкупность», и так далее.

VII. (1) Чтобы не вдаваться в мелкие подробности и не повторять того, что можно найти у других писателей, я укажу, что, приняв императорскую власть,[1492] он немедленно с согласия всего войска приступил к войне с персами,[1493] к которой готовился Проб. Своих детей он объявил Цезарями и при этом предназначил Карина для охраны Галлий, дав ему отборнейших людей, а с собой взял Нумериана, юношу столь же выдающегося, сколь и красноречивого. (2) Говорят также, что он не раз называл себя несчастным по поводу того, что он посылает правителем Галлий Карина и что Нумериан не достиг еще такого возраста, чтобы на него можно было возложить управление Галлиями, которое требует особенно твердого руководителя. (3) Но об этом – в другом месте. Имеется также письмо Кара, в котором он жалуется своему префекту на нравы Карина, так что, по-видимому, достоверно сообщение Онезима[1494] о том, что Кар намеревался лишить Карина цезарской власти. (4) Но об этом, как я сказал, следует рассказывать в другом месте, в жизнеописании самого Карина. Теперь мы возвратимся к прерванному порядку изложения.

VIII. (1) Закончив в основном при помощи огромного снаряжения и всех заготовленных Пробом сил Сарматскую войну, которую он вел, Кар двинулся против персов. Не встречая никакого сопротивления, так как персы были заняты мятежом, поднявшимся внутри их государства, он овладел Месопотамией, дошел до Ктесифона и удостоился прозвания императора Персидского. (2) Однако в жажде славы, но по настоянию главным образом своего префекта,[1495] который искал средство погубить его и его сыновей, так как сам желал власти, продвинулся еще дальше и, по словам некоторых, умер от болезни, а по словам многих, был убит молнией.[1496] (3) Нельзя отрицать, что в то время, когда он скончался, внезапно раздались столь сильные удары грома, что, как говорят, некоторые от страха испустили дух. Сам он был тогда болен и лежал в своей палатке; когда поднялась ужасная буря и заблистала страшная молния, он, как мы сказали, при еще более страшном ударе грома, испустил дух. (4) Юлий Кальпурний,[1497] который был у него в должности обслуживающего память, написал по поводу смерти Кара следующее письмо префекту Рима. (5) Среди прочего он сообщил: «Когда наш государь Кар, действительно дорогой,[1498] был болен и лежал в палатке, внезапно поднялась буря с таким вихрем, что все потемнело и люди не узнавали друг друга; затем, когда все было охвачено непрерывным дрожанием от блеска молний и ударов грома и все небо, казалось, пылало, мы перестали понимать, что происходит. (6) Вдруг раздался крик, что император умер, а затем – особенно сильный удар грома, повергший всех в ужас. (7) Вдобавок спальники государя, охваченные скорбью по поводу его смерти, зажгли палатку. Вследствие этого внезапно распространился слух, будто он погиб от молнии, тогда как, насколько мы можем знать, установлено, что он умер от болезни».

IX. (1) Это письмо я привел потому, что многие говорят, будто есть какая-то роковая сила, не позволявшая римскому государю идти дальше Ктесифона, и Кар, будто бы был поражен молнией за то, что хотел перейти назначенные роком пределы. (2) Пусть трусость хранит про себя свои уловки, доблесть попирает ее ногами. (3) Конечно, можно и всегда будет можно, как это доказал святейший Цезарь Максимиан, победитель персов,[1499] и проходить еще дальше,[1500] и я думаю, что так это и будет, если наши не станут пренебрегать обещанной милостью богов. (4) Что Кар был хорошим государем, на это указывают многие обстоятельства, в частности, следующее: когда он достиг власти, сарматы настолько осмелели после смерти Проба, что грозили вторжением не только в Иллирик, но даже во Фракии и в Италию, но он благодаря искусным военным действиям нанес им такое поражение, что в несколько дней обеспечил Паннониям безопасность, перебив шестнадцать тысяч сарматов и захватив двадцать тысяч пленников обоего пола.

X. (1) Думаю, что о Каре этого достаточно. Перейдем к Нумериану. История его жизни тесно связана с жизнью его отца, но представляется еще более удивительной вследствие поведения его тестя.[1501] Хотя Карин по возрасту старше и поэтому был намечен Цезарем раньше Нумериана, нам, однако, нужно раньше рассказать о Нумериане, смерть которого последовала за смертью отца, а потом уже о Карине, которого после ряда столкновений умертвил необходимый для государства человек – Август Диоклетиан.

XI. (1) Сын Кара Нумериан обладал прекрасными нравственными качествами и действительно был достоин императорской власти. Он выдавался своим красноречием, так что еще мальчиком публично выступал с речами; его произведения считаются замечательными, впрочем, они приближаются больше к школьным упражнениям, нежели к стилю Туллия. (2) Рассказывают, что он был выдающимся стихотворцем и превзошел всех поэтов своего времени. Он ведь соперничал с Олимпием Немезианом,[1502] который написал «[lieytik[» «kynhgetik[» и «naytik[», и блистал всеми красотами стиля. Ямбического поэта Аврелия Аполлинариса, который в своей поэме описал дела его отца, Нумериан, словно солнце, затмил своими лучами, издав свое предварительно прочитанное произведение. (3) Обращение, посланное им в Сенат, было, говорят, столь красноречиво, что было вынесено постановление поставить ему статую в Ульпиевой библиотеке не как Цезарю, а как ритору со следующей надписью: «Нумериану Цезарю, самому мощному оратору своего времени».

XII. (1) Он сопровождал отца во время войны с персами. После смерти отца у Нумериана начали болеть глаза – этого рода заболевание было у него, измученного бессонными ночами, очень обычным. Его несли на носилках, и в это время он был убит приверженцами своего тестя Апра,[1503] который пытался захватить императорскую власть. (2) В течение многих дней спрашивали о здоровье императора, и Апр на сходке говорил, что его нельзя видеть, потому что он укрывает свои больные глаза от ветра и солнца. Однако благодаря запаху от трупа это дело раскрылось. Тогда все бросились на Апра, чья интрига не могла уже оставаться тайной, и потащили его к значкам на лагерную площадь. Тогда была собрана многолюднейшая сходка и сооружена трибуна.

XIII. (1) Когда стали спрашивать, кто будет самым законным мстителем за Нумериана, кого дать государству хорошим государем, все единодушно, по внушению свыше, провозгласили Августом Диоклетиана, который, как говорили, получил много предзнаменований того, что он будет императором; тогда он был начальником доместиков. Это был замечательный человек, умный, любивший государство, любивший своих подчиненных, умевший выполнять все то, чего требовали обстоятельства того времени. Он был всегда преисполнен высоких замыслов; иногда, однако, лицо его принимало несколько жесткое выражение, но благоразумием и исключительной твердостью он подавлял движения своего беспокойного сердца. (2) Когда он поднялся на трибуну и был провозглашен Августом, то в ответ на вопрос о том, каким образом был убит Нумериан, он извлек меч и, указав на префекта претория Апра, поразил его со словами: «Вот виновник убийства Нумериана!». Апр, позорно проводивший свою жизнь и руководивший преступными замыслами, окончил жизнь так, как того заслуживали его нравы. (3) Дед мой рассказывал, что он участвовал в этой сходке, когда Апр был убит рукой Диоклетиана, но говорил, что, поразив Апра, Диоклетиан сказал: «Пал ты, сраженный самим великим Энеем».[1504] (4) Меня удивляет такой рассказ о военном человеке, хотя я и знаю, что очень многие военные употребляют греческие и латинские выражения комических и таких поэтов. (5) Наконец, и сами авторы комедий, выводя на сцену воинов, часто заставляют их употреблять старинные изречения. Ведь и слова Ливия Андроника:[1505] «Сам ты заяц, а ищешь лакомого куска»,[1506] являются изречением, как и многое другое, что сказано у Плавта и Цецилия.[1507]

XIV. (1) Считаю любопытным и не слишком распространенным рассказ, который будет здесь уместным, относительно данного ему знамения ожидавшей его императорской власти. Дед мой рассказал мне то, что он слышал от самого Диоклетиана. (2) Когда Диоклетиан, сказал он, находился в харчевне в Тунграх в Галлии, имел еще небольшой военный чин и подводил вместе с какой-то женщиной друидессой итог своим ежедневным расходам, она сказала ему: «Ты слишком скуп, Диоклетиан, слишком расчетлив». На это, говорят, Диоклетиан не серьезно, а в шутку ответил: «Буду щедрым тогда, когда стану императором». (3) После этих слов друидесса, говорят, сказала: «Не шути, Диоклетиан, ведь ты будешь императором, когда убьешь кабана».

XV. (1) В душе Диоклетиана всегда жила жажда императорской власти, и об этом знали Максимиан и мой дед, которому он сам рассказал об этих словах друидессы. (2) Затем, заняв высокое положение, он стал смеяться над этим и перестал об этом говорить. Тем не менее на охоте он всегда, когда представлялась возможность, сам убивал кабанов. (3) Наконец, когда императорскую власть получил Аврелиан, затем Проб, затем Тацит, затем и Кар, Диоклетиан сказал: «Кабанов всегда убиваю я, а лакомым куском пользуется другой». (4) Известен и широко распространен рассказ о том, как, убив префекта претория Апра, он сказал: «Наконец-то я убил назначенного роком кабана!». (5) Все тот же дед мой рассказывал, будто сам Диоклетиан сказал, что у него не было никакой другой причины убивать Апра собственной рукой, кроме желания осуществить предсказание друидессы и сделать прочной свою власть. (6) Ведь он не захотел бы с первых дней своей власти прослыть столь жестоким, если бы необходимость не заставила его прибегнуть к этому безжалостному убийству. (7) Итак, рассказано о Каре, рассказано также о Нумериане; остается у нас еще Карин.

XVI. (1) Это был человек, обесславленный в большей степени, чем кто-либо другой, прелюбодей, часто развращавший молодежь (стыдно говорить о том, что пишет в своем сочинении Онезим), да и сам дурно пользовавшийся свойствами своего пола. (2) Когда отец, назначив его управлять Галлиями, Италией, Иллириком и Африкой и наделив его властью Цезаря, но с правом делать все, что делают Августы, оставил его, он запятнал себя неслыханными пороками и покрыл невероятным позором. (3) Лучших друзей он сослал, а всех самых скверных людей выделял и держал при себе; префектом Рима он сделал одного из своих привратников[1508] – ничего хуже этого человека нельзя ни представить себе, ни назвать. (4) Префекта претория, который был у него, он убил. (5) На его место он назначил Матрониана, старого сводника, одного из письмоводителей, который был всегда его поверенным и помощником его блуда и разврата. Против воли отца Карин стал консулом.[1509] (6) Сенату он писал высокомерные письма. Римской черни, словно римскому народу, он обещал достояние сенаторов. (7) Он вступил в брак и развелся последовательно с девятью женами;[1510] большинство их от отверг, когда он были беременными. Дворец он наполнил мимами, блудницами, пантомимами, певцами и сводниками. (8) Ему настолько скучно было составлять заключения, что он посадил писать их какого-то грязного бездельника, с которым он всегда забавлялся в полдень и часто бранил, что тот очень хорошо подделывает его руку.

XVII. (1) Он носил драгоценные камни на башмаках,[1511] у него не было ни одной застежки без драгоценных камней, его перевязи часто бывали богато украшены драгоценными камнями. Словом, многие называли его царем Иллирика. (2) Он никогда не выходил навстречу префектам и консулам. Зато он оказывал очень большое уважение людям бесчестным и всегда приглашал их на свои пиры. (3) Часто у него на пирах подавалось по сто фунтов птичьего мяса, сто фунтов рыбы и тысяча фунтов всякого другого мяса. Вина лилось у него очень много. Он утопал в море фруктов и дынь. Столовые и спальни он устилал медиоланскими розами. (4) Он принимал такие холодные ванны, какие обыкновенно бывают в помещениях под резервуаром для холодной воды, если в нем всегда держат снег. (5) Однажды он прибыл в зимнее время в какое-то место, где вода в источниках была очень теплой, как это обычно по естественным причинам бывает зимой; выкупавшись в ней в водоеме, он, говорят, сказал прислуживавшим при купании: «Вы приготовили мне женскую воду», и это его слово приобрело наибольшую славу. (6) Отец его слышал о том, что он делает, и восклицал: «Это не мой сын!». Наконец, он решил поставить на его место Констанция, который впоследствии стал Цезарем, а в то время управлял в качестве наместника Далмацией, в те времена не было лучшего человека. Карина же, как говорит Онезим, он решил убить.[1512] (7) Было бы очень долго рассказывать об излишествах, которым предавался Карин. Кто хочет узнать все подробности, пусть прочтет также Фульвия Асприана, который с нудной обстоятельностью излагает все его дела.

XVIII. (1) Узнав о том, что его отец убит молнией, а брат умерщвлен рукой тестя, что Диоклетиан провозглашен Августом, он предался еще большим порокам и преступлениям, словно смерть его близких освободила его от узды, налагаемой семейными привязанностями. (2) Однако он проявил силу духа, добиваясь для себя императорской власти. В самом деле, он дал ряд сражений Диоклетиану, но в последней битве, которая происходила под Маргом, он был побежден и пал. (3) Таков был конец трех государей – Кара, Нумериана и Карина. После них боги дали нам государями Диоклетиана и Максимиана, присоединив к столь великим мужам Галерия и Констанция,[1513] из которых один был рожден для того, чтобы смыть пятно позора, полученное нами вследствие пленения Валериана, а другой – чтобы вернуть Галлии под власть римских законов. (4) Эти четверо государей всего мира – храбрые, мудрые, милостивые, очень благородные, одинаково мыслившие о государстве, относившиеся с чрезвычайным почтением к римскому сенату, умеренные, друзья народа, совершенно безупречные, почтенные, набожные, – такие государи, каких мы всегда себе просили. (5) Их жизнь описал в отдельных книгах Клавдий Евстений, бывший секретарем у Диоклетиана. Я сказал об этом для того, чтобы никто не требовал от меня столь большого дела, тем более что даже о жизни здравствующих государей нельзя рассказать, не вызывая осуждения.

XIX. (1) Правление Кара, Карина и Нумериана было особенно замечательно тем, что они дали римскому народу игры, дополненные невиданными зрелищами;[1514] мы видели изображения последних по всему портику конюшен на Палатине.[1515] (2) Кар выпустил и канатного плясуна, который в своих котурнах как бы носился по воздуху,[1516] и стенохода, который бегал по стене, раздразнив медведя, и медведей, дававших мимическое представление, также сто трубачей, которьхе играли все сразу, сто горнистов, сто флейтистов-аккомпаниаторов и сто солистов, тысячу пантомимов и гимнастов, кроме того, театральную машину, от пламени которой сгорела сцена, последнюю Диоклетиан отстроил потом более роскошно. (3) Кроме того, он отовсюду собрал мимов. Он показал и сарматские игры[1517] – ничего не может быть приятнее их. Показал он и миф о Циклопе. Греческим искусникам, гимнастам, актерам и музыкантам было подарено золото и серебро, была подарена и шелковая одежда.

XX. (1) Насколько все это нравится народу, не знаю, но в глазах хороших государей все это не имеет никакого значения. (2) Передают одно высказывание Диоклетиана: когда один из служащих расходной кассы, восхваляя зрелища, устроенные Каром, сказал, что эти государи приобрели расположение народа благодаря театральным представлениям и цирковым играм, Диоклетиан заметил: «Значит, над Каром здорово смеялись, когда он был императором». (3) В сущности, когда сам Диоклетиан, созвав все племена, давал игры, то щедрость его была очень расчетливой: он говорил при этом, что игры должны быть чистыми, когда зрителем является цензор. (4) Пусть это место прочтет Юний Мессала, которого я осмеливаюсь открыто осуждать. Свое состояние он отдал актерам, отняв его у наследников, тунику матери отдал мимистке, а плащ отца – миму, и правильно, если бы еще пурпурный золоченый греческий плащ его бабки носил, как платье со шлейфом, трагический актер. (5) Еще и сейчас на греческом плаще, окрашенном фиолетовым и тирским пурпуром, которым, как военной добычей, унесенной из знатнейшего дома, гордится какой-то флейтист, можно прочитать имя жены Мессалы. Что сказать о полотняных одеждах, привезенных из Египта? О привезенных из Тира и Сидона тонких до прозрачности сверкающих пурпуром одеждах, которые знамениты своими трудоемкими, подобными пуху, золотыми вышивками? (6) Раздарены плотные плащи, привезенные из страны атрабатов, раздарены канузийские, африканские плотные плащи – богатство, прежде невиданное на сцене.

XXI. (1) Все это я написал в своем сочинении с целью вызвать у тех, кто в будущем будет устраивать игры, чувство стыда, чтобы они не лишали своих законных наследников их прав на наследственное имущество и не раздавали его мимам и фиглярам. (2) Прими, мой друг, этот мой дар, который, как я не раз говорил, я выпустил в свет не как образец красноречия, а ради удовлетворения любопытства. Главной моей целью было, чтобы красноречивому человеку, который пожелал бы изложить деяния государей, не пришлось разыскивать материал и чтобы мои книжки стали слугами его красноречия. (3) Тебя же прошу: будь доволен и стой на том, что мы хотели написать лучше, нежели сумели это сделать.



Эта книга охватывает полтора века истории Римской империи – со 117 по 284 г. н. э. На это время приходятся две очень непохожие друг на друга эпохи в истории великого государства, простиравшегося от Рейна и Дуная до Сахары и от Атлантического океана до Евфрата. Первая из них – это так называемый «золотой век» империи, время правления династии Антонинов (117–180 гг. – Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий), период мирного сотрудничества императоров и сенатской знати, спокойствия в провинциях, затишья на границах. Вторая падает на так называемый «кризис III века» (от Максимина до Нумериана, 235–284 гг.). Она – полный контраст: императоры ставленники солдатчины, каждая армия выдвигает своего узурпатора, между ними ведутся непрерывные гражданские войны, провинции разорены, с севера вторгаются германцы, с востока – персы. Между этими эпохами лежит как бы переходный период – правление династии Северов: Септимий, Каракалл, Гелиогабал, Александр (193–235 гг.), – гражданских войн еще нет, но империя уже стиснута военным кулаком. Останавливается повествование на пороге новой эпохи временного укрепления империи – когда императорам Диоклетиану (284–305 гг.) и Константу (306–337 гг.) удалось восстановить относительное единство державы еще на столетие.

Из нескольких посвятительных обращений следует, будто бы именно эти императоры поручили написать биографии своих предшественников шести историкам: Элию Спартиану, Юлию Капитолину, Вулкацию Галликану, Элию Лампридию, Требеллию Поллиону и Флавию Вописку. Мы ничего не знаем о них, больше они ничего не написали, и имена их больше нигде не упоминаются. Манера изложения и стиль у них одинаковы – все они пишут, как один человек. Поэтому в современной науке этих авторов принято называть scriptores historiae Augustae, «сочинители истории Августов» (имя «Август» стало к этому времени титулом правящего императора). Заглавие «Властелины Рима», под которым напечатана сейчас эта книга, – условное.

Почему именно императорские биографии стали формой описания римской истории? Совсем не потому, что этот жанр лучше помогал ее понять. Для этого лучше подошел бы традиционный тип летописи, год за годом освещающей события, происходившие во всех концах империи. Римскому плебсу было не так уж важно, кто его тешил хлебом и зрелищами, а жители провинций – кто их угнетал налогами и разорял междоусобными войнами.

У императора Адриана мог быть дурной характер, но чувствовала это только его семья и близкое окружение, а не Рим, не Италия, не средиземноморская держава. Однако читателям свойственно любопытство, а политической пропаганде – плакатное упрощение. Пропаганда четко делила правителей на хороших (миротворцев) и плохих (мятежников). А исполнители старательно расписывали биографии первых эпизодами высокого благородства, а вторых – самыми низкопробными сплетнями. Если сплетен недоставало, их выдумывали.

Основателем жанра императорских биографий был писатель Светоний Транквилл – он упомянут в жизнеописании императора Адриана. При Адриане он выпустил свое сочинение «Жизнь двенадцати цезарей» (от Юлия Цезаря до убийства Домициана в 96 г. н. э.). Все биографии были выстроены по одной схеме: происхождение правителя, путь к власти, внутренняя политика, зрелища для народа, войны, семейная жизнь, фавориты, внешность и привычки, смерть и погребение. Эти рубрики заполнялись россыпью как можно более ярких фактов, характеризующих императора сначала с хорошей стороны, а потом с дурной (или наоборот). Факты эти Светоний не выдумывал, а черпал одни из прижизненных панегириков императору, другие из памфлетов против него, а мелкие занимательные подробности добавлял сам из разысканий в государственных архивах. Сто лет спустя вслед ему написал жизнеописания следующих «двенадцати цезарей» (до Гелиогабала) важный чиновник Марий Максим. Они не сохранились, ссылки на них есть в нашей книге, авторы ее считают его писателем ненадежным, у которого «история перемешана со сказками», но сами следуют в своем обращении с историей именно за ним. У них есть ссылки на писателей, которые никогда не существовали, цитаты из документов, вымышленные от начала до конца, фантастические генеалогии, придуманные имена и т. д. В первых биографиях (посвященных Антонинам) больше надежности, под конец – больше выдумок. Восстановить источники, которыми пользовались «сочинители истории Августов», отделить заимствованные ими вымыслы от их собственных, – дело спорное и трудное, и входить в эти подробности мы не будем.

Сто лет назад немецкий историк Г. Дессау обратил внимание на то, что некоторые названия должностей в нашей книге соответствуют не тому времени, которое описывается, а гораздо более позднему – уже после Диоклетиана и Константина; и что некоторым вымышленным персонажам даны имена с таким расчетом, чтобы они казались достойными предками вельможных родов, выдвинувшихся только в конце IV в. Он сделал вывод, что посвящения шести авторов Диоклетиану и Константину – фикция, такая же, как многое другое в этой книге, написана же она была значительно позже, в 390-х годах, и по-видимому, одним автором. Вероятно, неизвестный сочинитель взялся за свою работу всерьез, но столкнулся в ней с трудностями, непривычными для дилетанта, и стал решать их с помощью собственной изобретательности.

Дальше – больше, и наконец, он решил снять с себя ответственность, приписав свои измышления шести выдуманным же историкам прошлого. При книге, несомненно, бьшо какое-то общее предисловие, до нас не сохранившееся; может быть, там сочинитель и рассказьшал, как он будто бы нашел в архивах писания таких-то старинных историков, заинтересовался, порешил их издать и т. д.

Столь смелая гипотеза, разумеется, вызвала споры, затянувшиеся до наших дней. Большинство ученых примкнули к поздней датировке, предложенной Дессау; меньшинство держатся традиционной ранней датировки; отдельные ученые предполагают серединную дату, 360-е годы. Единогласие до сих пор не достигнуто и когда в 1957–1960 гг. этот перевод «Сочинителей истории Августов» печатался в журнале «Вестник древней истории», то автор одной из предпосланных ему статей, Е.М. Штаерман, склонялась к ранней их датировке, а автор другой, А.И. Доватур, к поздней.

Пусть читателя нашего издания это не смущает. Для него важно одно – не принимать за чистую монету все, что говорится на этих страницах. Перед ним не столько история, сколько исторический роман. Отделять в нем по крупицам факты от вымыслов – это трудная забота специалистов-историков. Мы намеренно не входим в эти подробности и ограничиваемся самым малым комментарием. Пусть то, что писалось как исторический роман, и читается как исторический роман. Этот жанр ведь тоже рожден античностью. Был нравоучительный роман Ксенофонта о воспитании мудрого Кира Персидского; был безымянный греческий роман о сказочных подвигах Александра Великого; в III в. н. э. ритор Филострат написал роман о мудреце и чудотворце Аполлонии Тианском, действовавшем при Нероне и Домициане; к этой традиции примыкают и «Властелины Рима» с той лишь разницей, что они используют в качестве материала более свежие события и старательнее стилизуются под «настоящую» историю.

Так и читали эту книгу на протяжении веков – как занимательное и поучительное чтение. На русский язык она была впервые переведена еще в любознательном XVIII в. («Шесть писателей истории об Августах», СПб., 1775. Ч. 1–2). В положительном XIX в. о ней не вспоминали. В пору революций и контрреволюции XX в. она ожила вновь. Поэт Валерий Брюсов, много и усердно занимавшийся поздней античностью, зимой 1917–1918 гг. читает цикл публичных лекций о падении Римской империй, целиком строя характеристику кризиса III в. на данных «сочинителей истории Августов», хотя отлично понимает их ненадежность. В примыкающей к этому циклу лекции «Урок истории» он, сжато и почти цитатно пересказывая описания бедствий времени их жизнеописаний Гордианов, Максима и Бальбина, Галлиенов и «30 тиранов», задает риторический вопрос: «Написано ли это вчера или это – пророчества, когда-то выставленные каким-то прозорливцем?» – и продолжает: «Забытая „История Августов“ для наших дней приобретает совершенно новое значение: если ее не стоило читать в течение 1600 лет, то теперь настало время снять с полки эту книжку, стряхнуть с нее пыль и положить к себе на стол. Биографиям императоров, составленным… около 300 г. по Р.Х., пришла пора сделаться „настольной“ книгой русского читателя в году по Р.Х.1918». Оставим Валерию Брюсову гиперболизм его стиля; но решимся предположить что эпоха, оправдывающая интерес русского читателя к истории этих «Властелинов Рима», еще не пришла к своему концу.



М.Л. ГАСПАРОВ