Джордж Денисон
История конницы

История кавалерии — древнейшего и некогда могущественного рода войск всегда вызывала в нашей стране немалый интерес. Долгое время по этой теме не появлялось специальных работ. Лишь в прошлом году в Минске была издана научно-популярная книга В. В. Тараторина Конница на войне, в которой автор широко использовал Историю конницы, написанную канадским офицером Джорджем Т. Денисоном и впервые увидевшую свет в русском переводе более ста лет назад. Данное сочинение и ныне не утратило своей ценности. Теперь оно издается вторично. Эту благородную задачу взяло на себя издательство ACT, чьи военно-исторические серии неизменно пользуются у отечественного читателя заслуженным интересом.

Издание в России Истории конницы Дж. Денисона имеет свою любопытную предысторию, связанную с именем великого князя Николая Николаевича (Старшего), занимавшего в 1861–1891 гг. пост генерал-инспектора русской кавалерии. По его инициативе и был объявлен конкурс на написание обобщающего труда по всемирной истории конницы с древнейших времен до второй половины XIX в., подобного которому тогда еще не существовало ни в России, ни за рубежом.

22 апреля 1874 г. начальник российского Главного штаба генерал-адъютант Ф. Л. Гейден подписал циркуляр, в котором объявлялось, что все россияне и иностранцы, желающие написать историю конницы, должны не позже 1 июля того же года подать в запечатанном конверте с девизом заявление о своей личности и месте жительства. Сочинения требовалось направить в канцелярию генерал-инспектора кавалерии не позже 1 января 1877 г. При этом три лучшие работы предлагалось отметить денежными премиями: 5000 рублей за первое место, 3000 — за второе и 2000 — за третье (по тем временам это были суммы, соразмерные с годовым жалованьем российских штаб-офицеров).

К циркуляру Главного штаба была приложена подробная программа будущей Истории конницы с Библиографическим указателем, включавшим до двухсот различных военно-исторических трудов, изданных на русском, французском и немецком языках.

К намеченному сроку в канцелярию великого князя Николая Николаевича поступило лишь два сочинения, для разбора которых была назначена особая комиссия. На ее первом заседании было решено рассмотреть представленные рукописи трем членам комиссии: начальнику 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанту И. В. Гурко (впоследствии ставшему фельдмаршалом), профессору военной истории Николаевской академии Генерального штаба генерал-майору А. Е. Станкевичу и капитану Генерального штаба Н. Н. Сухотину. Когда конверты с девизами были вскрыты, оказалось, что автором одной из конкурсных работ, взявшим себе девиз Perseverando, является подполковник конной гвардии генерал-губернатора Канады Дж. Т. Денисон.

Впервые на английском языке работа Денисона была опубликована уже вскоре после ее разбора российской конкурсной комиссией (G. Т. Denison. A History of Cavalry from the earliest times with lessons for the future. London, McMillan, 1877). А два года спустя она была издана в Германии на немецком языке, причем ее перевод сделал подполковник Генрих Отто Рихард Брикс (Geschichte derCavallerie seit den frhesten Zeiten mit Betrachtungen ber ihre Zukunft. Von George T. Denison, Oberstleutnant. Aus dem Englischen bertragen und mit Anmerkungen versehen von Brix. Berlin, Mittler, 1879). Брикс, служивший в прусском военном министерстве, давно занимался историей вооруженных сил России и других государств и имел собственные публикации. Не ограничившись простым переводом, он снабдил немецкое издание книги Денисона обстоятельными примечаниями и дополнениями, чем существенно исправил ее недостатки (в частности, восполнил некоторые пробелы, касающиеся истории и организации русской, австрийской, и прусской кавалерии). Таким образом, по сравнению с английским изданием книга, выпущенная в Берлине, увеличилась по объему почти вдвое (с 568 страниц до 1010).

В России немецкий вариант сочинения канадского военного историка, дополненный текстом Брикса, произвел сильное впечатление на специалистов. Благодаря этому стала, наконец, реальной возможность его издания на русском языке в переводе полковника Е. А. Рауш фон Траубенберга, издательством П.П. фон Дервиза. Труд Денисона — Брикса, напечатанный в 1897 г. санкт-петербургской типографией А. Бенке, был издан в двух томах, первый из которых составила собственно История конницы, а второй — примечания Брикса, немного сокращенные по сравнению с немецким оригиналом.

Издательство ACT решило вновь предложить вниманию читателей книгу Денисона, охватывающую историю конницы с древнейших времен до второй половины XIX в. При этом был полностью сохранен текст первого русского издания (несмотря на то что его язык выглядит несколько архаичным). Вместе с тем некоторые иностранные имена и географические названия даны в исправленном виде, более привычном для современного читателя.

В заключение — несколько слов об авторе Истории конницы. Джордж Тейлор Денисон (1839–1925) родился в г. Торонто (Канада) в семье британского офицера и по окончании местного колледжа и университета вступил в ряды канадской милиции, где прослужив 44 года, вышел в отставку полковником. На протяжении многих лет Денисон командовал конным полком личной гвардии генерал-губернатора (Governor General's Bodyguard) и участвовал в экспедиции против ирландских патриотов-фениев, предпринявших в 1866 г. рейд из США в Канаду, а также в подавлении мятежа канадских метисов на Северо-Западной территории (в 1885 г.). Являясь активным противником канадского сепаратизма, он был президентом Лиги Имперской федерации (в 1893–1895 гг.), Лиги Британской империи в Канаде (с 1896 г.) и Королевского Общества Канады (с 1903 г.).

Помимо Истории конницы Денисон написал еще шесть сочинений политического, военно-теоретического и военно-исторического характера, причем три из них появились в печати еще до 1877 г. (в 1866 г. вышли Служба аванпостов и Рейд фениев на Форт Эри, а в 1868 г. — книга Современная кавалерия, которая спустя два года была опубликована в Мюнхене в немецком переводе Э. фон Ксиландера). Кроме того, он был автором различных статей в английской и канадской периодике.

А. Васильев, главный специалист Российского военно-исторического архива

Старейший из имеющихся в наших руках исторических источников — Священное Писание — дает нам возможность предполагать, что в древнейшие времена все народонаселение земного шара состояло из небольшого числа отдельных семейств, власть над каждым из которых была в руках старейшего, и что в те времена войн не было, потому что, с одной стороны, количество пастбищ и число животных, доставлявших пищу, одежду и т. д., было очень велико сравнительно с населением и, следовательно, не вызывало столкновений интересов двух соседних семейств, с другой — все отдельные роды были продолжительное время связаны узами родства.[1]

Первой причиной споров и ссор было, по всем вероятиям, стремление к захвату лучших пастбищ и удобных мест для жительства на берегу рек и источников.[2] Соответственно возрастанию народонаселения представлялось и больше случаев к раздорам.

Действительно, в то время, когда почти все составляло общее достояние и понятие о собственности не получило права гражданства, охотники и пастухи могли очень легко нарушить тем или другим образом действительные или воображаемые права или захватить владения своих соседей. Это нарушение вызывало, очевидно, отпор и мщение. Отдельные семейства обращались за помощью к ближайшим родственникам, и вскоре на каждой стороне собиралась масса приверженцев, отстаивающих ее права. Это вызывало кровную вражду, которая переходила от поколения к поколению.

В дальнейшем развитии эти вражда и борьба, естественно, вызвали соединение семейств в роды для оказания взаимной помощи, а затем и образование народов. Общность интересов каждого народа пробудила в нем чувство патриотизма, рядом с ним зародился фанатизм, а к этим двум качествам присоединились еще стремление к возбуждению страстей и честолюбие, дававшие лишний повод к войнам. Война и оружие стоят в самой тесной зависимости друг от друга. Надо, однако, предполагать, что изобретение и употребление оружия значительно предшествовали войнам, так как оружие было необходимо человеку как для защиты себя от нападения хищных животных, так и для убиения тех, которые ему шли на пищу.

Первым оружием была, вероятно, простая дубина или палица, вскоре затем палка с заостренным концом, употребляемая как копье или дротик, потом шли усовершенствования острия — первоначально обжигали его для большей твердости, а позднее стали приделывать наконечник, употребляя для этого последовательно заостренную кость, камень или кремень и, наконец, медь, железо или сталь, как в настоящее время на пиках.[3]

Очень рано был, вероятно, также изготовлен первый нож как одна из первых потребностей человека; от него понятен переход к кинжалу, а затем и к мечу.[4]

Что касается огнестрельного оружия, то, очевидно, прототипом такового был камень, бросаемый просто от руки. Подобный образ действий был в постоянном употреблении вплоть до Троянской войны. Затем явилась, вероятно, дубина, также бросаемая от руки, и, наконец, заостренная с одного конца палка, употребляемая как дротик. Потребность увеличить дальность полета орудия и силу руки человека механической силой привела к изобретению пращи, а затем лука, баллист и катапульт. Употребление метательного оружия вызвало изобретение предохранительного вооружения для защиты воина от ударов, которые он не мог отбить холодным оружием; надо полагать, что прежде всего явился щит деревянный или из звериных шкур, затем латы и шлем, сначала кожаные, потом медные или железные.

Соединение известного числа воинов в одно целое с целью нападения на противника или обороны против него вызвало необходимость соблюдения известного порядка, явилось сознание, что для поддержания его нужны начальники, которым следует строго повиноваться. С увеличением числа воинов пришлось ввести больше подразделений и вместе с тем установить основы дисциплины и образа действия в бою.

В этот первый период развития военного искусства достоинства воина определялись силой, подвижностью, выносливостью и ловкостью во владении оружием. Очевидно, с другой стороны, что человек, который до встречи с противником сделал переход с полным вооружением, находился в менее выгодных условиях, чем тот, кто прибыл на место без утомления, со свежими силами и мог развить всю свою энергию в рукопашном бою. Это обстоятельство, по всем вероятиям, дало повод к употреблению лошадей на войне и к изобретению боевых колесниц. Некоторые писатели, напротив того, утверждают, что причиной, побудившей к принятию боевых колесниц, было желание представить сражающимся с ними воинам более выгодное, как бы командующее положение над противником. Между тем, судя по всем древним источникам, несомненно, что подобного желания не было, так как колесницы служили только как средство передвижения; они довозили знатнейших предводителей до противника, и с них они только бросали свое метательное оружие, затем сейчас же соскакивали и вступали в рукопашный бой холодным оружием; возничий же поворачивал и останавливался недалеко, спиной к фронту, готовый к немедленному отъезду. Если воин был ранен или на него сильно наседали, то он мог отступить к своей колеснице, вскочить на нее (что было очень нетрудно, так как она была не высока и без заднего щита) и быстро умчаться от дальнейшей опасности, к своему войску.

Если бы основною мыслью при введении колесниц было желание дать превышение своему воину над противником, то и устройство его было бы другое, а именно: их нужно было бы сделать выше и обнести кругом каким-нибудь щитом, и тогда с них можно было бы успешно действовать метательным оружием. И, действительно, такого рода колесницы были изобретены с этой целью Киром через много столетий после того, как обыкновенные колесницы вошли в постоянное употребление. Нужно еще прибавить, что у Гомера мы встречаем очень ясные описания употребления колесниц при осаде Трои, именно в том смысле, как мы говорили.

Самое ведение боя носило при осаде Трои характер очень неопределенный и неправильный. Вожди, имевшие колесницы, потому называвшиеся всадниками, или сидящими на лошадях, составляли переднюю линию; за ними, во второй линии, стояли самые плохие воины, на которых нельзя было положиться; фаланга пехотинцев, самая многочисленная часть войска и главная боевая сила, составляла третью линию или резерв. Приближаясь к противнику, вожди старались сбить или поранить неприятельских воинов бросаемыми в них дротиками с медными наконечниками, затем при дальнейшем сближении они кололи особыми длинными копьями; наконец, соскакивали с колесниц и бросались врукопашную.

Из предметов вооружения в наибольшем употреблении находились копья или пики с заостренными бронзовыми концами и мечи; предохранительное вооружение приготовлялось из бронзы, щиты из белой бычьей кожи. Описанный в 7-й книге Илиады щит состоял из семи листов кожи и наружной бронзовой покрышки. Главным наступательным оружием было копье, вспомогательным — меч.

Описание боя в конце 4-й книги Илиады дает нам ясную картину поединков и совместного употребления копья и меча.

Точно так же в 7-й книге мы видим, что поединок между Аяксом и Гектором начался бросанием копий; затем борцы перешли к бросанию тяжелых камней и, наконец, должны были сойтись врукопашную на мечах, когда герольды прекратили бой.

Во все время боя колесницы стояли вблизи в полной готовности устремиться к раненым, утомленным или находящимся в опасности борцам и вывести их из боя. Тогда воин, отбиваясь, отходил к колеснице, вскакивал в нее и оборонял заднюю сторону, тогда как возница ударял по лошадям и гнал их из боевой линии. При этом была одна критическая минута, а именно вскакивание в колесницу. Мы встречаем у Гомера частые примеры, что воины при этом были убиваемы, так, например, в начале 5-й книги описано, как Идоменей убил Феста.

Из всего вышесказанного кажется ясным, что колесницы служили исключительно средством для быстрого передвижения, и мы не видим в Гомере ни одного указания на то, что они были и боевым орудием. Точно так же мы нигде не встречаем примеров употребления лошадей под седоком. Только в 15-й книге, как нечто необычайное, приводится пример человека, едущего на лошади с пастбища и при этом перескакивающего с одной лошади на другую. Все это дает возможность предположить, что искусство верховой езды было в то время почти неизвестно.

Патер Амиот утверждает, что колесницы, подобные описанным у Гомера, встречались в Китае за 2600 лет до н. э. и что в то же время там были знакомы с применением всадников.[9] Трудно сказать, насколько это уверение может быть подтверждено фактами.

Китайцы имеют обыкновение восхвалять свое прошлое, и многое в их истории напоминает родословную того валлийского дворянина, который поместил около имени десятого или двенадцатого своего предка примечание: В это же время Адам жил в раю.

Как бы там ни было, но кажется несомненным, что боевые колесницы употреблялись в Индии задолго до Троянской войны, а в Египте мы встречаем их в XVIII столетии до н. э., значит, за 500 лет до Троянской войны. Когда Иосиф вошел в милость у фараона, то тот велел везти его на второй из своих колесниц,[10] что ясно указывает на употребление колесниц для тех или других целей. Этот текст служит вместе с тем в истории первым упоминанием об употреблении лошадей.

При описании ухода израильтян из Египта, говорится: Фараон запряг колесницу свою и народ свой взял с собой. И взял 600 колесниц отборных и все колесницы египетские и начальников над всеми ими.[11] И погнались за ними египтяне и все кони с колесницами фараона и всадники и все войско его.[12]

Трудно сказать, следует ли слово всадники понимать в современном значении этого слова, или же тут подразумеваются воины, сражавшиеся на колесницах, и возницы. Благодаря этому сомнению и самый вопрос о существовании конницы у египтян остается открытым. На египетских памятниках, даже и позднейших, мы совсем не встречаем изображений конных воинов и, напротив того, видим очень много изображений боевых колесниц.

По-видимому, это доказывает, что в то время, которое изображено на древних памятниках, существовали воины только пешие или на колесницах, кавалерии же не было, потому что в противном случае художники, несомненно, изобразили бы три рода войска, если бы их столько было. Впрочем, возможно и такое предположение: изображение только колесниц и пеших воинов, объяснявшееся в древние времена соответствующим составом войска, сделалось впоследствии для египетских художников как бы традиционным законом искусства, от которого они уже и не отступали и тогда, когда конница уже появилась в рядах войска.

Если тем не менее покажется неправильным понимать под словом всадники воинов на колесницах, то ведь надо принять в соображение, что подобное выражение могло быть принято в те времена, когда собственно кавалерии не существовало для обозначения людей, пользовавшихся лошадьми для боевых целей, для отличия, например, обыкновенных пехотинцев от сражавшихся с колесниц. Весьма возможно также, что когда в употребление вошли настоящие всадники верхом, то к ним применили то же слово, которое до того обозначало воинов на колесницах и возниц. Во всяком случае соответствующее еврейское слово имеет несколько значений, причем иногда оно употребляется для обозначения просто самих лошадей без всякого отношения их к всаднику. Так как в позднейших книгах Библии под тем же словом понимаются конные воины, то очень может быть, что переводчик и в первых книгах стал переводить его как всадник.

Все факты указывают, несомненно, на то, что во времена Моисея конницы (в настоящем смысле этого слова) не существовало.

На ассирийских памятниках мы встречаем сначала лишь колесницы, а затем и конных воинов, когда они действительно вошли в состав войска. Тем труднее предположить возможность существования конницы у египтян без того, чтобы от нее остался какой-либо след, особенно если вспомнить, насколько полны памятники, оставленные именно этим народом.

Не представляется никакой возможности определить время введения боевых колесниц, хотя достоверно, что то место 1-й книги Моисея, которое относится к 1715 г. до н. э., составляет первое историческое указание, имеющееся относительно колесниц вообще, так же как во 2-й книге Моисея в первый раз говорится о применении колесниц с боевыми целями.

Виргилий и Плиний приписывают изобретение колесниц 4-му афинскому царю Эрихтонию, который умер в 1437 г. до н. э. Этому противоречат вышеуказанные места из книг Моисея, согласно которым колесницы употреблялись уже в 1415 и 1491 годах. У хананеев встречаются железные колесницы около 1444 г. до н. э.[13] и у сирийцев в 1037 г.[14] при их войнах с Давидом. Точно так же и ассирийцы имели боевые колесницы при Тиглатпаласаре I, около 1120 г. до н. э.[15] Из самых древних их изображений видно, что они были малы и низки и имели колеса с 6 спицами. Закладывалось в них большей частью две лошади, иногда три (четырех никогда не было); третья лошадь, как кажется, привязывалась постромкой или веревкой к повозке сбоку и служила для замены убывшей по той или другой причине заложенной лошади.[16]

Ассирийцы пользовались луками и стрелами почти исключительно из колесниц.[17] С наружной стороны кузова прикреплялись крестообразно два колчана, колесницы были низки, не выше трех футов.[18] Лошадьми управлял особый возница, а при высших начальниках был еще один воин, который держал щит и прикрывал им начальника в то время, как он стрелял. К колеснице был еще приделан трубкообразный башмак для копья, служившего запасным орудием.

Если владельцем колесницы был царь или особенно знаменитый вождь, то при нем состояли два телохранителя, которые прикрывали его щитами с обеих сторон.[19]

По-видимому, воины обыкновенно стреляли из луков с колесниц, но иногда они соскакивали с них и выбегали вперед лошадей, чтобы с большей верностью пускать стрелы;[20] при этом телохранители следовали за своим господином, чтобы прикрыть его щитами.

Впоследствии колеса колесницы стали делаться значительно выше, причем кузов поднимали на один фут выше оси; через это получалась выгода более высокого положения сравнительно со сражавшимся пешком противником. Тогда же воины стали носить на ремне с левой стороны небольшие мечи, но не встречается нигде указаний на пользование ими или имевшимся всегда под рукой копьем.

В Книге Пророка Исайи говорится про современных ему ассирийцев (760 г. до н. э.): Стрелы его заострены, и все луки его затянуты; копыта коней его подобны кремню, и колеса его как вихрь.[21] В этой выдержке обращает на себя внимание сказанное о копытах, так как это указывает на то значение, которое должно было иметь крепкое и здоровое копыто в то время, когда ковка еще не была известна.

Ксенофонт говорит, что у ассириан употребляли колесницы в первой линии, подобно тому как мы видели во время Троянской войны, а собственно для боя воины слезали и в виде застрельщиков забрасывали противников стрелами,[22] при приближении же неприятеля садились на свои колесницы и отъезжали к следующей линии, состоявшей из пеших стрелков из лука, пращников и воинов, вооруженных дротиками, которые продолжали борьбу, и наконец вступала в рукопашный бой тяжеловооруженная пехота, главная сила войска.

Персидский царь Кир Великий (559 г. до н. э.) был одним из первых военных преобразователей, и если доверять жизнеописанию его, сделанному Ксенофонтом, то его улучшения, которые коснулись, между прочим, и колесниц, дали значительный толчок военному искусству. До тех пор в войсках Кира, как видно из предыдущего, употребление колесницы было следующее: сражались и в боевой линии с колесниц, хотя они были предназначены только для передвижения и нисколько не были по своему устройству орудием наступательным или вообще боевым.[23]

То же самое употребление они имели у лидийцев, сирийцев, арабов и других азиатских народов и, очевидно, они служили только для действия застрельщиков перед фронтом армии, для прикрытия, ею наступления, причем воины, бывшие на колесницах, действовали только метательным оружием, но никогда не ввязывались врукопашную. Они, напротив, отходили назад, когда в бой вступали метатели копий и тяжеловооруженная пехота. Употребление колесниц в Троянской войне описано выше, и только оба эти способа применялись во времена Кира.

Кир, по-видимому, нашел в обоих способах непроизводительную трату сил и первый попробовал применить массу и скорость колесниц и коней как элемент наступательный или, если можно так выразиться, метательное оружие. Он был того мнения, что самые храбрые люди как бы пропадали для боя в решительную минуту, так как они только издалека действовали как застрельщики, тогда как они должны бы были составлять главную боевую силу армии. Он рассудил, что 300 колесниц требовали 300 воинов и 1200 лошадей и сверх того нужно было отделить еще в возницы 300 человек отборных людей, так как воины должны были иметь к ним полное доверие. Все эти люди ослабляли войска, не нанося противнику ни малейшего вреда.[24]

Вследствие этого он отменил оба прежних способа употребления колесниц и изобрел их новый тип — с более прочными колесами, во избежание поломки их, и с более длинными осями, для придания большей устойчивости. Возница получил полное предохранительное вооружение, и сиденье его было обнесено кругом прочными брусьями, доходившими ему до высоты локтя, так что он мог свободно править,[25] с обоих концов оси с наружной стороны колес выступали стальные серпы длиной в 3 фута; другая пара серпов была направлена к земле для того, чтобы противник не мог, бросаясь на землю, избежать действия первых серпов. Лошади также получили предохранительное вооружение на голову, бока и грудь. Все это вместе составляло грозную массу, назначение которой было прорвать боевую линию противника, нанести ему потери и внести в его ряды беспорядок.[26] Кир сам построил 100 таких колесниц; его союзник Абрадат Сузский тоже 100 и Ксиаксара тоже уговорили переделать 100 из старых индийских, троянского и ливийского образца так, что в сражении при Сардах у Кира было уже 300 колесниц с серпами.[27] Они сослужили ему хорошую службу, так как, по словам Ксенофонта, они с неудержимой быстротой ворвались в густые массы врага, а следовавшая за ними пехота проникла по их следам и смела перед собою противника, приведенного в расстройство колесницами.[28] Успех новых колесниц был так велик, что они оставались у персов в употреблении у нескольких поколений.[29]

Древние британцы также пользовались боевыми колесницами в войнах с римлянами. Они бросались на колесницах на противника и бросали с них дротики, пока не приводили ряды врага в расстройство, затем соскакивали и сходились с ним врукопашную; колесницы тогда отъезжали и останавливались вблизи, чтобы дать борцам возможность на них отступить. Подобный образ действий давал, по словам Цезаря, этим варварам подвижность конницы и стойкость пехоты.[30]

Следует еще упомянуть о завеках, африканском народе, жившем на границах максианской Ливии; у них, по словам Геродота, колесницами управляли женщины.[31]

Совершенно невозможно точно определить время, когда впервые вошла в употребление конница в настоящем значении этого слова. Во время Троянской войны или, по крайней мере, когда Гомер писал об этой войне, она была грекам совершенно неизвестна: иначе встречались бы в литературе хотя бы намеки на ее существование. Так же точно и в Библии не упоминается о ней вплоть до времен Давида. С другой стороны, при Геродоте мы уже встречаем конницу у всех народов Азии в общем употреблении с давних пор. Обыкновенно принято считать, впрочем совершенно произвольно, что первые всадники-воины появились лет 120 после Троянской войны.

С гораздо большей вероятностью, хотя и без твердых исторических оснований, можно утверждать, что скифы первые воспользовались лошадью для верховой езды. Кочевая жизнь, совершенно ровная страна, климат и условия почвы, которые способствовали развитию коневодства, наконец занятие почти исключительно скотоводством, все это вместе взятое должно было навести на мысль воспользоваться лошадью для быстрых переездов. При столь благоприятных условиях через короткое время применение лошади сделалось всеобщим, и скифы так привыкли к лошади, что проводили почти всю жизнь на коне.

По всем вероятиям, скифы уже ознакомились с лошадьми и привыкли на них ездить задолго до того, как грекам пришла в голову мысль о возможности сесть верхом на лошадь; несомненно, этому незнакомству греков с верховой ездой следует приписать происхождение мифа о кентаврах. Человек, не допускавший мысли о том, чтобы ему подобный мог сидеть на лошади, очевидно, при первой встрече с всадником был вполне расположен принять этого последнего за особое существо: получеловека, полулошадь. Далее, так как скифы никогда, по-видимому, не пользовались колесницами, уместно считать их первыми всадниками, если только не принимать за таковых китайцев, согласно уверению Патера Амиота.

Вооружение скифов состояло из лука и стрел; эти последние имели наконечники, по словам Геродота, из меди или бронзы, по словам же Аммиана Марцеллина (описывавшего скифов 800 годами после Геродота) — из кости. Кроме того, они имели копья, ножи и топоры и носили бронзовые грудные латы; были хорошими стрелками и отличными ездоками. Они сражались быстро, без определенного порядка, обыкновенно треугольными кучками; забрасывали противника издалека стрелами и при приближении его отступали, редко или почти никогда не доводя дела до рукопашной схватки. Таким образом, они держали вторгнувшегося в их страну неприятеля как бы в постоянной осаде, угрожали ему со всех сторон, утомляли беспрестанными нападениями, не давая в то же время возможности нанести им решительный удар, и этим доводили его до полного изнеможения. В их действиях нет и следов искусного ведения боя, и они не имели понятия об устройстве армии; лучшим полководцем считался тот, кто был постоянно впереди.

Сделанные в последнее время исследования памятников-надписей и недавно найденных барельефов и других скульптурных работ ассирийцев бросают яркий свет на историю, обычаи и нравы этого народа. Они же дают нам возможность проследить с большой точностью происхождение конницы и развитие ее деятельности, тем более интересной, что это единственные сведения, которые мы имеем о состоянии кавалерии в самые древние времена и дальнейшем ее росте.

Как кажется, употребление конницы до и во время царствования Тиглатпаласара I, вступившего на престол в 1120 г. до н. э. (вскоре после окончания Троянской войны), было ассирийцам неизвестно. По крайней мере на одной длинной надписи того времени неоднократно упоминается о колесницах, о кавалерии же совершенно речи нет; между тем как на скульптурных изображениях времени Сарданапала (885 лет до н. э.) рядом с колесницами встречаются уже и всадники, хотя и в очень ограниченном числе, что дает нам право предположить, что конница тогда только начинала входить в употребление. Еще позже, при Салманасаре и Сеннахерибе (722–705 гг. до н. э.), количество изображений всадников значительно возросло, так как они постоянно встречаются на памятниках, и только цари и высшие военачальники изображаются на колесницах.

Снаряжение лошади было вначале очень своеобразно: оно состояло из наголовника, хомута, жемчужной нитки и сбруи почти такого же образца, как в нынешнее время у упряжных лошадей; для управления пользовались ременной уздечкой с украшениями. Хомут был богато отделан, обвешан кругом гранатами и кисточками и оригинально помещен почти на средине шеи.

Седла не было. Нельзя не обратить внимание на сходство снаряжения лошадей верховых и упряжных; сходство, доходящее до того, что первые носили даже хомут — вещь для верховой езды, очевидно, совершенно бесполезную.

Обстоятельство это наводит на мысль, что переход от езды на колесницах к езде верхом совершился сам собой, например, когда военные действия были перенесены в страну очень пересеченную, для колесниц недоступную, тогда лошади откладывались, колесницы оставлялись и воины переходили к езде верхом.

Сама посадка всадника очень оригинальна: колени подтянуты почти к спине лошади и крепко обхватывают ее шею, так что опущенные книзу части ног висят вдоль плеча лошади. Посадка эта, очень напоминающая обыкновенную манеру сидения на земле восточных народов, как бы указывает на то, что воины только что начали ездить верхом и не вполне еще применились к этому делу.

Как кажется, при этом каждый конный воин сопровождался безоружным всадником (одетым в тунику и остроконечную шапку), единственным назначением которого было вести лошадь воина и держать ее, пока этот последний стрелял из лука. Это еще более подтверждает ранее высказанное мнение, что первоначально пользовались для езды лошадьми, выпряженными из колесниц: воин садился на одну из них, а возница — на другую, причем на этом последнем продолжало лежать управление обеими. Несомненно, что кавалерия, действовавшая подобным образом, была еще в периоде своего младенчества.

Воин, одетый в вышитую тунику и в каске с шишаком, имел, кроме лука и стрел, еще меч и щит, но нет ни одного изображения, на котором он был бы представлен сражающимся этим оружием.

Вышеописанный тип всадника прошел впоследствии через значительные видоизменения. Прежде всего произошло разделение на два рода воинов: стрелков из лука и копьеносцев и далее пошли усовершенствования в искусстве езды. Подушка или попона, четырехугольная или в форме чепрака, представляла из себя седло; она придерживалась троком, а иногда еще и нагрудным ремнем и подхвостником. Головной убор и нагрудный ремень богато разукрашены. Сама посадка всадника, если судить по позднейшим изображениям, изменилась к лучшему, сделалась более правильной и красивой. Управление лошадьми сделало такой успех, что воины начали сами управлять ими без посторонней помощи, причем копьеносцы держали повод в левой руке, а копье — в правой; стрелки же при стрельбе бросали повод на шею лошади; это показывает, что лошади были приучены без управления поводом стоять смирно или продолжать двигаться. Хомут встречается еще изредка, но на большей части изображений его уже нет, что опять-таки может служить доказательством первоначального употребления для верховой езды упряжных лошадей; когда впоследствии перешли к верховым лошадям, то хомут сначала оставили по привычке, а потом как украшение, и действительно он всегда был богато убран.

Некоторые улучшения последовали и в одежде всадников. Она состояла из туники с бахромой по краям, широкого пояса, узких панталон, зашнурованных сапог и остроконечного шлема; иногда через плечо проходил широкий ремень, на котором висел меч. Руки были от локтей голы. Во времена Сеннахериба (705 г. до н. э.) конница (как стрелки, так и копьеносцы) носила кольчугу, закрывавшую все тело, кожаные штаны, сапоги и набедренники. Стрелки имели луки длиной в 4 фута и в колчане, носимом на спине, — стрелы длиной около 3 футов; иногда лук имели копьеносцы (на тот случай, если копье сломается), причем он носился заброшенным за плечо.

При Ассархаддоне (681 г. до н. э.) попоны для лучшего закрытия лошади были удлинены настолько, что покрывали грудь, спину и зад лошади; они делались из звериных шкур или толстого войлока и, очевидно, хорошо предохраняли от тогдашнего оружия.

По словам Геродота, Ксиаксар Мидийский, первый из азиатских владельцев, ввел разделение войска на когорты, а равно и по роду вооружения на копьеносцев, стрелков и конницу. Ксиаксар умер в 585 г. до н. э., процарствовав 40 лет. Между тем ассирийское войско было уже разделено на известные части еще при Сеннахерибе (жившем за 100 лет до Ксиаксара), если не ранее. На всех сохранившихся с его времени изображениях мы видим отдельные отряды всадников без пехоты, сцены из сражений, где кавалерия одна атакует неприятеля, длинные линии копьеносцев, следующих в две шеренги, а иногда разделенных на роты; также стрелков отдельными отрядами, и каждый род оружия отличается особенной одеждой. Пращники тоже представлены вместе, одинаково одетые и вооруженные.

Кир Великий, которому персы обязаны многими улучшениями в военном деле, первый ввел, по словам Ксенофонта, в персидское войско конницу. Его мысль при этом была иметь постоянно под рукой род оружия, способный преследовать разбитого и отступающего врага. Таким образом, первое применение конницы было не для удара на неприятеля, а для назойливого на него наседания с целью отрезать ему путь отступления, когда пехота его разбила. Кир надел на людей и лошадей нагрудники и вооружил людей копьями, которые употреблялись и для бросания в противника, и для нанесения ему уколов. Конница его не имела ни луков, ни дротиков и не употреблялась для завязки боя в рассыпном строю метательным оружием; таким образом, им, собственно говоря, был сформирован тяжеловооруженный корпус конных копьеносцев, обученный действию холодным оружием и разделенный на эскадроны, строившиеся в 4 шеренги и имевшие 100 человек по фронту.

Однако в сражении при Сардах Кир побоялся пустить свою конницу против индийской конницы Креза, которая славилась умением ездить верхом и владеть копьем. Он поставил в первую линию всех имевшихся у него для перевозки вещей и провианта верблюдов с посаженными на них воинами, вооруженными, как всадники; приказал пехоте идти вплотную за ними, а конницу убрал в третью линию, что показывает еще его недоверие к этому только что сформированному роду оружия. Хитрость его удалась вполне: лошади лидийцев, испуганные появлением и запахом верблюдов, бросились назад в полном беспорядке; хотя всадники спешились и храбро атаковали пехоту Кира, они после упорного боя были опрокинуты.

Ксенофонт, напротив того, приписывает большую часть успеха в этом деле персидской коннице, но вышеприведенное описание, сделанное по Геродоту, заслуживает, как кажется, большей веры.

После Кира конница заняла в персидском войске первое место. Она была очень тяжело снаряжена, люди и лошади покрыты медью и железом, так что борьба для нее с легкой конницей была не под силу. Впрочем, подобно ассирийцам, у персов вошло в обыкновение спутывать лошадей на ночь, что ввиду опасности нечаянных нападений вызвало обнесение их бивуака окопами.

Ксеркс при вторжении его в 480 г. до н. э. в Грецию имел в составе своего войска 80 000 человек конницы, не считая ехавших на верблюдах и колесницах. Она состояла из контингентов различных народов. Было 8000 саргатиан, кочевого народа персидского происхождения, вооруженных только арканами и кинжалами; они издали захватывали противника арканом, притягивали его к себе и доканчивали кинжалом. Мидийцы и циссиане носили грудные латы с чешуйчатыми железными рукавами, щиты из ивы, короткие копья, длинные луки со стрелами и кинжалы на правом боку. Каспийская конница была одета в плащи из козьего меха и вооружена саблями и сделанными из камыша луками. Ливийцы — все на колесницах — носили кожаную одежду и имели закаленные в огне дротики. Арабы же, одетые в плащи, стянутые поясом, и вооруженные длинными луками, которые носились на правом плече, ездили на верблюдах и потому держались в третьей линии, вдали от прочей конницы, лошади которой боялись этих животных.

Самый образ действий конницы был совершенно иной, чем прежде. В сражении при горе Киферон, бывшем за несколько времени до Платейской битвы, она атаковала сомкнутыми эскадронами, имея во главе своего предводителя Масистия в золотых латах; когда он был убит, то вокруг его трупа завязался горячий бой, так как всадники его свиты с громкими криками бросились врукопашную, желая вырвать труп Масистия из рук врага.

Вместе с тем персидская конница умела также хорошо действовать в рассыпном строю, поражая противника метательным оружием. Так, перед Платейской битвой Мардоний выслал своих конных лучников для нападения на греческое войско. Подъехав, они начали бросать стрелы и дротики, не доводя дела до рукопашного боя. Этим они нанесли грекам столь большие потери, что те вынуждены были переменить позицию. Едва ли это нападение персидских конных лучников не было причиной, побудившей греков вступить в бой, известный под именем Платейского.

100 лет спустя, когда Ксенофонт служил при Кире Младшем, мы находим в Персии и вышеописанное устройство колесницы с серпами, и конницу, как тяжелую, так и легкую. Вожди ездили безразлично на колесницах или верхом. Таким образом, Кир был на колеснице, когда ему сообщили о наступлении неприятеля; он тотчас соскочил, одел грудную кирасу, сел на коня, взял копье в руки и стал строить свое войско. У него был отряд телохранителей из 600 отборных всадников, одетых в латы, набедренники и шлемы и вооруженных мечами; лошади их также имели закрытие на голове и груди. Во главе этих 600 человек Кир атаковал в сражении при Кунаксе стоявшую в первой линии гвардию Артаксеркса силой в 6000 человек, разбил ее наголову и собственноручно убил предводителя ее Артагерза; в данном случае произошел настоящий рукопашный бой.

Совершенно так же Тисаферн, предводитель конницы Артаксеркса, атаковал греческих пелтастов, но греки расступились перед его атакой и затем своими мечами и копьями привели всадников в полное расстройство; следовательно, здесь опять была рукопашная схватка. По смерти Кира Младшего греки, по словам Ксенофонта, оказывались часто в очень затруднительном положении вследствие недостатка в коннице.[34] Персидские лучники и пращники постоянно беспокоили издали тяжеловооруженных греков, поспешно отступали, когда эти последние переходили в наступление, причем они, оборачиваясь, ловко стреляли назад. Поэтому Ксенофонт сформировал небольшой конный отряд из 50 человек, который оказал ему значительные услуги; лошади для него были взяты из под вьюков; люди получили кожаные нагрудники и колеты.

И во время войн Дария с Александром Великим персы продолжали пользоваться боевыми колесницами, но, кажется, они особенной пользы не принесли, так как македоняне ловко увертывались от них, а затем атаковали. Конница была очень многочисленна и делилась на тяжелую, вооруженную мечами и копьями, и легкую, вооруженную луками и дротиками, назначение которой заключалось в постоянном назойливом наседании на неприятеля, не доводя вместе с тем дело до рукопашного боя.

Греки стали пользоваться конницей в войнах позднее, нежели многие другие народы, как, например, скифы, персы и ассирийцы. Объясняется это недостатком пастбищ и гористым характером местности. По этой же причине и позже, когда конница уже вошла в состав войска, применение ее было гораздо ограниченнее, чем, например, у скифов, персов и ассирийцев.

Первая война с участием греков, о которой мы имеем какие-нибудь сведения, — фиванская (1225 г. до н. э.), не может дать нам никаких серьезных данных, так как едва ли она не должна быть отнесена к разряду мифов. Во всяком случае конницы в то время не было. Следующая война — осада Трои — имела место 40 лет спустя, т. е. в 1184 г. до н. э. Гомер оставил очень подробное описание ее, дающее возможность вполне ознакомиться с оружием и состоянием военного искусства в то время. Из него мы можем вывести заключение, что конницы в то время у греков не было, а имелись только боевые колесницы.

Как кажется, можно признать верным мнение, что колесницы были изобретены в Малой Азии или Египте, а уже оттуда переняты греками. Геродот прямо говорит, что четверочная запряжка была заимствована у ливийцев.

Первыми из греческих народов завели у себя конницу фессалийцы еще тогда, когда другие греческие народы ее не знали вовсе. Ровная страна, богатые пастбища, климат и условия почвы вполне способствовали развитию коневодства. По словам Виргилия, лапиты, одна из фессалийских народностей, раньше других сели на лошадей, научились управлять ими и даже дошли до обучения всадников владению оружием на карьере.

Так как фессалийцы первые завели конницу, то понятно, что другие народы обращались к ним, когда нуждались в этом роде оружия. Так мы видим, что при известии о приближении лакедемонян Писистратиды, изгнавшие из Афин Алкемеонидов и захватившие верховную власть, послали в Фессалию за 1000 всадниками и очистили всю Фалерскую равнину, чтобы сделать ее удобной для действия конницы. Как только лакедемоняне начали высадку, высланные против них фессалийцы смело атаковали их, перебили многих, в том числе предводителя Анхимолия, а прочих отогнали на суда. Экспедиция потерпела полную неудачу.

При второй высадке лакедемоняне были счастливее: они отбросили атаковавших их фессалийцев, убили у них около 40 человек и поселили в прочих такой упадок духа, что они сейчас же ушли на родину. С этих пор фессалийская и фракийская конница принимает участие во всех греческих войнах до времен Александра Македонского, у которого лучшие полки набирались именно из нее.

По словам Плутарха, основывающегося на показаниях Филостефана, Ликург первый ввел конницу в состав спартанского войска, причем он разделил ее на отделения по 50 человек каждое, строившиеся в виде четырехугольников. Безусловно, верным этого показания считать нельзя, так как Плутарх же приводит несколько далее слова Деметрия Фалерского, что Ликург не издавал никаких военных законов, так как в его время везде царствовал глубокий мир. С другой стороны, Ксенофонт в своем Рассуждении об управлении в Лакедемоне утверждает, что Ликург разделил войско на конницу и пехоту и каждый род оружия на 6 рот. Как бы то ни было, но достоверно известно, что в первой Мессинской войне в 743 г. до н. э., т. е. 60 лет после Ликурга, конница уже участвовала. По словам Павсания, обе стороны, т. е. лакедемоняне и мессинцы, имели по 500 всадников и легковооруженную пехоту. В одном из сражений тяжеловооруженные фаланги обоих враждующих народов, разделенные углубленной дорогой, никак не могли сойтись, и бой велся только конницей и легкими войсками. Про другое сражение тот же историк говорит, что конница обеих сторон была очень малочисленна и ничего существенного не сделала, как и вообще все народы Пелопоннеса в то время не умели ловко пользоваться этим родом оружия. Этим, вероятно, и можно объяснить тот факт, что в последней стычке той же войны у подошвы горы Итом конницы уже совсем не было ни у одних, ни у других.

Вообще греки не любили кавалерийской службы; они не придавали коннице большого значения и содержали ее очень мало. Богатые граждане, обязанные нести службу верхом, предпочитали заменять себя другими людьми, которым и передавали своих лошадей, а сами поступали в пехоту. Вся надежда возлагалась на тяжеловооруженную фалангу, и, несмотря на несколько поражений, которые должны быть приписаны недостатку конницы, ею все-таки не обзаводились. Предпочитали уменьшать недостатки, присущие фаланге, введением в войско легкой пехоты, вооруженной дротиками, пращами, луками и стрелами. Надо сказать, что лучники, будучи всегда в незначительном числе, оказывали тем не менее весьма важные услуги.

Конница же при ее немногочисленности ничего делать не могла. Кроме того, люди ездили на чужих лошадях, следовательно, на незнакомых им, и можно смело предположить, что они не были хорошо обучены ни езде, ни обращению с оружием на коне.

Будучи слаба числом и плоха по составу, конница в боевом порядке не могла быть распределена на обоих флангах, а располагалась или на одном фланге, или в первой линии — для завязки боя, или же, наконец, чаще всего — в резерве. Так продолжалось вплоть до персидских войн. Только одни фессалийцы составляли исключение: они ставили кавалерийскую службу выше пехотной и предпочитали действия на коне.

В сражении при Марафоне, решившем первую персидскую войну, со стороны греков участвовали 10 000 афинян и 1000 платейцев, тяжеловооруженных пехотинцев, и ни у тех, ни у других не было ни одного всадника или лучника. У персов же было очень много конницы и легкой пехоты. Мильтиад, понявший значение персидской конницы и потому опасавшийся ее, принял следующие меры: во-первых, он растянул свое войско по фронту настолько, что мог упереть фланги в непроходимую местность; через это избегалась опасность обхода их неприятельской конницей, действовавшей обыкновенно на флангах; во-вторых, он отбросил на этот раз медленный шаг, которым обыкновенно двигалась фаланга, и повел ее почти бегом на неприятеля, частью, чтобы захватить его врасплох, а частью, чтобы начать бой прежде, чем конница успеет сесть, изготовиться и начать маневрирование. Мильтиаду, без сомнения, было известно обыкновение персов держать лошадей в лагере спутанными, и на этом была основана вторая половина его плана; действительно, мы не находим в описании Геродота ни одного слова о действиях конницы, хотя он же говорит, что пунктом высадки был избран Марафон именно потому, что окрестная местность давала коннице возможность вполне развить свои действия. И на самом деле Мильтиад, уперши свои фланги в болото, обеспечил себя от обхода, а его быстрое наступление не дало персидской кавалерии времени изготовить и принять участие в сражении.

Как кажется, и в Фермопильском сражении греки не имели конницы; у Ксеркса же было 80 000 всадников и 20 000 ливийцев и арабов на колесницах и верблюдах. Геродот говорит, что греки по зрелом размышлении пришли к заключению встретить персов у Фермопил именно потому, что на такой местности эти последние не будут иметь возможности воспользоваться ни своим превосходством в силах, ни своей многочисленной конницей.

Когда по возвращении Ксеркса в Персию греки предприняли наступление против Мардония, то о коннице у них не упоминается нигде. Персы же не только имели свою собственную многочисленную конницу, но и союзные с ними фивяне выставили конный отряд, который оказал большие услуги как в происходивших до Платейской битвы стычках, так и при последовавшем затем отступлении.

Трудно объяснить, каким образом произошло, что греки совсем не имели конницы в своем войске, между тем как союзные с персами греческие племена выставили таковую и притом очень хорошего достоинства — в смысле управления лошадью и владения оружием. Быть может, причиной тому был установившийся в Греции взгляд, что единственным надежным родом оружия можно считать тяжеловооруженную пехоту и поэтому направляли все свои силы исключительно на нее. Есть еще другое объяснение, пожалуй, еще более вероятное (особенно если вспомнить, что союзные с персами греки все-таки выставляли конницу), что во всяком случае греческая конница была бы гораздо слабее персидской количеством и качеством и, следовательно, польза грекам от конницы была бы самая незначительная, а между тем для доставления ей возможности действовать греки должны были бы располагаться на местах ровных и открытых, что для персов было бы только выгодно.

Обладая же отличной пехотой, греки имели возможность держаться на местности Закрытой и пересеченной и этим лишить персов содействия их многочисленной и прекрасной конницы. Оно так действительно и вышло: Мардоний был вынужден отойти из гористой местности Аттики к Фивам, где была прекрасная равнина для действия конницы. Это отступление служит вместе с тем доказательством того значения, которое персидский главнокомандующий придавал своим всадникам.

Когда греки сняли свой лагерь у Элевзсиса, то, опасаясь открытой местности, они перешли к подошве горы Киферон, отрядив 3000 мегарян для занятия отдельного поста в равнине. Мардоний выслал против них Масистия с конницей; греки поспешили подать помощь мегарянам сильными отрядами своей пехоты. По словам Геродота, персидская конница атаковала сомкнутыми частями и нанесла грекам большой урон; Масистий был убит; бой продолжался с переменным успехом. Конница атаковала карьером, но опять вооруженная пехота не только не отступила, но сама перешла в наступление и отбросила персов. Это сражение выказало вполне рельефно все блестящие качества греческой пехоты, с которой ничего не могла поделать лучшая конница того времени. С другой стороны, и эта последняя проявила большую энергию и предприимчивость и исполняла выпадавшие на ее долю задачи с большим искусством и успехом.

Так как греки постоянно получали по проходам, ведущим чрез Киферон, подкрепления и продовольствие, то однажды ночью Мардоний выслал часть своей конницы к этим проходам для действия на сообщения противников. И, действительно, высланные всадники встретили транспорт из 500 вьюков, везших провиант из Пелопоннеса; произведенное на него нападение было вполне удачно: часть прикрытия была перебита, другая взята в плен и вместе с запасами отведена в персидский лагерь. Это едва ли не первый пример применения конницы к самостоятельным действиям в тылу противника.

Особенные затруднения причиняли грекам персидские конные лучники постоянными нападениями. Они бросали издали стрелы и дротики, но никогда не доводили дело до рукопашной. Они же отрезали греков от реки Азопа, вследствие чего в греческом лагере оказался недостаток воды. Воины, посланные в Пелопоннес за продовольствием, были также окружены персидскими лучниками, не могли вернуться в лагерь и были вынуждены принять решение переправиться на один из островов реки Азопа, где считали себя обеспеченными от нападения конницы. Чтобы исполнить это безопасно и незаметно для противника, они начали движение ночью, что и было ближайшим поводом к Платейской битве, окончившейся для греков полной победой. При последовавшем затем отступлении персов союзная им греческая конница оказала важные услуги: виатийская все время прикрывала отступление, а фиванская, узнав о приближении следовавших на соединение с греческой армией мегарян и флиеонов, обратилась против них и блестящей атакой окончательно рассеяла. По словам Геродота, около 600 человек было перебито, а остальные обращены в полное бегство. Судя по описанию, все это предприятие носило характер замечательно живо, ловко и энергично выполненной атаки.

Недостаток хорошей конницы отразился столь чувствительным образом на военных действиях греков в течение вышеописанной кампании, что на первом народном собрании в Афинах после отступления персов Аристид предложил выставить 10 000 пеших и 1000 конных воинов и содержать 100 кораблей для более успешного продолжения военных действий. И, действительно, конница была приведена в значительно лучшее состояние, так что могла оказать важные услуги в следующей войне — Пелопоннесской, о которой до нас дошло очень обстоятельное и подробное описание.

К открытию военных действий афинское войско состояло из 13 000 тяжеловооруженных пехотинцев (кроме гарнизонов и 1600 человек, оставшихся в Афинах), 1600 пеших лучников и 1200 всадников, в числе коих были и лучники. Во флоте было 300 трирем. Вряд ли, однако, конница была хорошая, так как в первый же год войны она была разбита в двух сражениях и заперта в Афинах. То же самое произошло и на третий год войны в сражении под стенами Спартолы. Здесь тяжеловооруженная афинская пехота опрокинула такую же пехоту халкидонцев и вогнала ее в горы, но халкидонская конница и легкая пехота опрокинули конницу, легкую пехоту афинян и при последовавшем затем отступлении афинских войск окружили их со всех сторон и своими стрелами и дротиками издалека, не доводя дела до рукопашного боя, нанесли им немаловажные потери. Вообще, из этой кампании можно вывести заключение, что афинская конница была еще плоха и ни в каком случае не могла померяться ни с македонской, ни с фессалийской.

В седьмом году Пелопоннесской войны у афинян были транспортные суда, специально приспособленные для перевозки конницы. На этих судах было доставлено в Коринф водой 200 всадников. По показанию Фукидида, они решили победу афинян над врагом, совсем не имевшим конницы.

Пагонд выиграл сражение при Делиуме в 424 г. до н. э. благодаря тому, что выслал два конных отряда в тыл победоносно наступавшим афинянам, которые, приняв этих всадников за прибывающее к противнику подкрепление, приостановились, а затем были разбиты и рассеяны. В этом сражении обе стороны поставили легкие войска и конницу на обоих флангах боевого порядка. То же мы видим и в первом сражении при Мантинее в 418 г. до н. э., где конница обеих сторон была построена на обоих флангах тяжелой пехоты на одной линии с ней; из описания, однако, не видно, чтобы действия ее имели какое-нибудь влияние на исход сражения.

В это же время впервые указывается на придачу каждому всаднику пехотинца.

Фукидид рассказывает, что незадолго до сражения при Мантинее беотийское войско, собранное при Флиусе, состояло из 5000 тяжеловооруженных, 5000 легковооруженных и 500 всадников; при каждом из последних состоял пехотинец. Эти были специально обучены совместному бою со всадниками; каждый из них постоянно держался около одного и того же всадника, которому он в затруднительных случаях обязан был подавать помощь. Такой же обычай мы встречаем позже у германцев, где пехотинцы не отставали от всадников даже на быстрых аллюрах и бежали рядом с лошадьми, держась за гриву.

При экспедиции против Сиракуз у афинян совсем не было конницы; это обстоятельство вынудило их в первом же сражении принять для обеспечения себя от нападений многочисленной и хорошей конницы сиракузян совершенно новое построение. Половина армии стала в одну линию развернутым строем в 8 шеренг; другая же часть построила пустое внутри каре, каждая сторона которого была также в 8 шеренг. В середине каре стоял обоз и вьюки. Сиракузяне стояли в обыкновенной фаланге глубиной в 16 человек. После упорного боя афиняне одержали верх, но не могли воспользоваться плодами своей победы, так как конница сиракузян вполне успешно прикрыла отступление своей пехоты.

Убедившись в неудобствах недостатка конницы, следующей же весной афиняне послали в Катанию 250 всадников со всем снаряжением, но без лошадей; эти последние были частью поставлены союзниками афинян — эгейцами и катанейцами, частью куплены у соседних народов.

Спартанцы сформировали во время Пелопоннесской войны, после взятия Сфактерии и Цитеры афинянами, отряд из 400 человек всадников и лучников, между тем как до этого времени конница, в которой они нуждались для операции вне Пелопоннеса, поставлялась союзниками их, фиванцами и фокейцами.

Греческая конница была трех родов: катафракты — собственно греки и тарентинцы.

Катафракты или тяжеловооруженные были еще в большом употреблении; они носили шлем, закрывавший половину лица и защищавший затылок и уши, латы из железных пластинок и роговых чешуек, закрывавшие грудь и спину; сапоги со шпорами; верхние части ног и правая рука предохранялись кожами, покрытыми металлическими пластинами. Оружие их состояло из копий, длинных мечей и иногда дротиков. Лошади также носили предохранительное вооружение.

Тактической единицей в коннице была ила из 64 человек. Строилась она различно в разные времена и у разных народов. Фракийцы придавали ей вид клина, обращенного острием к неприятелю; фессалийцы строили из 2 ил ромб, направленный одним из углов к противнику, прочие же греки строили изредка также ромб, но по большей части — квадрат или четырехугольник, причем последние 4 шеренги служили резервом. У Эпаминонда ила делилась на 4 взвода по 16 человек в каждом — 4 человека по фронту и 4 в глубину, всего же чащела имела 16 человек по фронту и 4 в глубину. Две илы составляли эпилархию = 128 коням, две эпилархии — тарентинархию = 256 коням, две тарентинархии — ксенагию или гиппархию = 512 коням, две гиппархии — эфиппархию = 1024 коням, две эфиппархии — телос = 2048 коням и 2 телоса — эпитагму = 4096 коням.

Конница второго рода называлась собственно греческой. Она имела более легкое сравнительно с катафрактами снаряжение, а именно: шлемы, латы из дубленой кожи или кольчуги, щиты и сапоги со шпорами. Вооружена была копьями и мечами. Лошади предохранительного вооружения не имели. Собственно греческая конница разделялась на дорифоров, контофоров и лонгофоров, которые различались между собой видом, длиной и способом употребления копий. Наиболее длинные были у дорифоров, у прочих — короче и приспособлены как для нанесения уколов, так и для бросания, а именно к их древку была прикреплена бечевка, с помощью которой всадник притягивал к себе брошенное копье.

Вообще собственно греческая конница была легко вооружена, но все-таки достаточно, чтобы вступать с противником в рукопашный бой. Некоторые всадники имели еще щиты, но не все.

Тарентинцы — легкая конница — не имели постоянной организации. Они были вооружены частью дротиками, частью луками и стрелами; атаковывали с мечом или топором в руках, имели маленькие щиты и иногда нагрудники из дубленой кожи. Они преимущественно вели бой издали метательным оружием, причем многие были обучены подобно парфянам отлично пускать стрелы назад при отступлении.

Они никогда не доводили дела до рукопашного боя, так как по своему снаряжению и вооружению не могли выдержать натиска тяжелой конницы. К легкой же коннице принадлежали конные лучники, между которыми особенной известностью пользовались критяне. Все эти всадники, вооруженные метательным оружием, были известны под общим именем акроболистов.

Место конницы в боевом порядке не было строго определено, а находилось в известной зависимости от местности. Тарентинцы, перемешанные с легкой пехотой, становились иногда впереди средней конницы, иногда на ее флангах. Катафракты держались в резерве, пока бой не разыгрывался окончательно; тогда они атаковывали противника и пробивали дорогу прочим войскам, которые шли за ними следом и доканчивали поражение врага.

Греческая конница не имела ни седел, ни стремян; иногда на спину лошади клали попону из кожи или сукна. Лошади не подковывались.

Афиняне обращали гораздо более внимания на формирование и содержание своей конницы, чем спартанцы. У них было постоянно 1200 всадников, по 120 от каждой трибы, под командой выборного филарха. Если конница сводилась в один отряд, то начальство над ним поручалось двум ежегодно выбираемым гиппархам.

Спартанцы, не придававшие коннице особенного значения, содержали ее очень немного и назначали в нее преимущественно людей порочных и слабого телосложения. Ксенофонт говорит, что в сражении при Левктрах лакедемонская конница была очень неудовлетворительна, так как в мирное время богатые люди содержали лошадей, которые при начале войны передавались вместе с вооружением только что набранным людям. Каждый брал коня и вооружение и выступал сразу в поле. Таким-то образом составляли конницу из худших и наименее храбрых людей.

В только что упомянутой битве фиванская конница состояла всего из 500 человек, но это были старые, хорошо обученные солдаты. Они неожиданно атаковали лакедемонскую и отбросили ее на пехоту, которая была приведена этим в беспорядок. Таким образом, конница открыла путь фиванской фаланге, которой Эпаминонд нанес решительный удар на правый фланг спартанцев. В битве при Мантинее в 362 г. до н. э. Эпаминонд построил свое войско так же, как при Левктрах, но для наступления было назначено правое крыло, куда и была поставлена конница в строю в виде клина, поддержанная пехотными частями. На левом же своем фланге он оставил только часть конницы, которая и построилась на небольшом возвышении против афинской конницы, стоявшей на правом фланге лакедемонян. План Эпаминонда увенчался полным успехом: конница его правого фланга разбила и окончательно согнала с поля сражения стоявшую против нее неприятельскую конницу; его фаланга, направленная на левый фланг противника, пробила его ряды и решила победу,[36] между тем как афинская конница не могла принять никакого участия в бою, удерживаемая превосходной фиванской кавалерией.

Изобретение клина — построения, имеющего форму треугольника, обращенного углом к неприятелю и применявшегося скифами, фракийцами и македонянами, приписывается отцу Александра Македонского — Филиппу. Он ставил офицеров по углам и лучших воинов в наружные ряды, а середина составлялась из слабых и недостаточно обученных людей. Во времена обоих вышеназванных царей военное могущество Греции достигло высшего развития и македонская армия может быть названа вполне образцовой и по устройству своему сравнена разве только с лучшими современными европейскими армиями. Она имела полевую и осадную артиллерию и особые обозные части (из лошадей, мулов и повозок), входившие в состав армии. Фаланга пехотинцев из 4096 человек строилась в четырехугольник, имевший по фронту 256 и в глубину 16 человек; к ней придавалось 2048 легковооруженных пехотинцев и 2 полка или гиппархии конницы, каждая из 512 всадников.

Конница была трех родов: тяжелая, носившая шлемы, кольчуги и металлические ножные кирасы и вооруженная мечами и короткими копьями; легкая, предназначавшаяся преимущественно для службы на передовых постах и вооруженная копьями в 16 футов длиной; и, наконец, двоеборцы или димахи, сформированные Александром Великим, — нечто вроде нынешних драгун, так как они были предназначены как для конного, так и для пешего боя. Димахи были вооружены и снаряжены тяжелее прочей конницы, но легче тяжелой пехоты. Александр придал им слуг, которые держали лошадей, когда воины спешивались. В учреждении димахов проглядывает та же идея, которую мы встречали уже при введении колесниц, желание довезти воина до поля битвы как можно скорее и притом свежим, неутомленным.

Военное искусство уже сделало в то время столь значительный шаг вперед, что необходимость быстрых передвижений, например для предупреждения противника на каком-либо важном пункте, была уже почти всеми осознана, и Александр Македонский, один из величайших военных преобразователей, вполне понимал, какую пользу он может извлечь из димахов на местности пересеченной, не допускавшей движения колесниц.

Вообще Александр Великий ввел значительные улучшения в свою конницу, он уменьшил глубину ее строя до 8 шеренг и оставлял между частями интервалы, в которых становились легкие пехотинцы. Ила была им доведена в военное время до 250 коней вместо 64. Фаланга тяжеловооруженной пехоты составляла главное основание боевого порядка и служила резервом. Бой начинался конницей и гипаспистами — отборным отрядом из 6000 пехотинцев, легко снаряженных и вооруженных и особенно подвижных, фаланга же вступала в дело позже для нанесения окончательного удара.

Александр был первый из греков, который начал вводить в состав армии значительно больше конницы, чем то делалось прежде. До него конница составляла обыкновенно 1/12 — 1/15 пехоты, он же начал персидский поход, имея 30 000 пехотинцев и 5000 всадников, следовательно, 1/6; при Арбеллах на 40 000 пехоты приходилось 7000 конницы. Впрочем, он не ограничился только увеличением количества кавалерии, но и развивал в ней способность к быстрым движениям и ловкому маневрированию. Обладая пылким, живым характером, он предпочитал конную службу пешей, и почти во всех сражениях мы видим его начинающим дело атакой во главе своей конницы правого крыла и затем появляющимся со своими победоносными всадниками на всех решительных пунктах. Он, по-видимому, первый возымел мысль пользоваться конницей в виде, так сказать, метательного оружия, и отлично умел пользоваться силой ее удара для пробития неприятельских масс. Пока он, таким образом, наносил удары своей конницей и легкой пехотой, фаланга, оставаясь на месте, служила ему как бы точкой опоры боевой линии, держалась сначала оборонительных действий и переходила в наступление только в решительный момент боя.

Главную силу конницы Александра составляли 2 отборных полка, каждый в 1500 коней, один — македонский, другой — фессалийский; это была тяжелая конница, имевшая предохранительное вооружение, мечи и длинные копья. Кроме того, из самых смелых и ловких македонских юношей знатного происхождения была сформирована отборная дружина; она называлась друзьями царя и сражалась всегда около него. После битвы при Гранике он приказал отлить статуи 25 из них, павших в этом бою, и поставить в город Диум.

Первое сражение персидской войны при Гранике началось с того, что Александр во главе конницы своего правого крыла переправился вброд через реку и немедленно же атаковал персидскую конницу. Завязался горячий бой, невиданный до тех пор по упорству, как говорит Арриан. Персы, ожидавшие, по-видимому, атаку на берегу, метали копья с зубцами на конце, македоняне действовали ударом копья. Хорошо дисциплинированные и предводительствуемые и пользуясь оружием, предназначенным для рукопашного боя, они вскоре одолели неприятеля. Сам Александр, постоянно стремившийся туда, где персы оказывали наибольшее сопротивление, потерял шлем, был легко ранен и едва не был убит налетевшим на него сзади Спифридатом, но был спасен Клитом, зарубившим этого последнего. Легкая пехота была перемешана с конницей и, по словам Арриана, нанесла персам много вреда. Александр в этом первом бою выказал все свойства великого кавалерийского генерала: он не увлекся преследованием персидской конницы после поражения ее, а сейчас же повернул назад и атаковал еще державшихся персидских наемников. Одновременно на них же двинулась и фаланга, и так как Арриан говорит, что атаковала вся кавалерия, то надо полагать, что конница левого крыла атаковала правый фланг и тыл противника, а Александр — левый фланг и тыл. Результатом этих одновременных трех атак было полное поражение наемников: 2000 сдались в плен, прочие были перебиты. Образ действия Александра как предводителя конницы выше всякой похвалы. Сражение при Гранике имеет много сходств со сражением при Рокруа, где Конде одержал победу благодаря такому же употреблению конницы. Зато какая разница с принцем Рупрехтом при Нэзби и Марстон Муре и с Иоанном фон Верт при Норддингене (Аллергейме).

В сражении при Иссе Александр опять во главе конницы правого крыла переправляется через реку и, несмотря на град стрел, атакует персов с такой энергией, что те поворачивают назад и обращаются в бегство, даже не выждав столкновения. Зато служившие у Дария греческие наемники и в этом деле сражались с замечательным упорством и причинили македонянам большие потери, прежде чем были разбиты. Только когда победа была уже одержана, Александр обратился со своей конницей к преследованию, причем выказал такую быстроту и энергию, что вынудил Дария бросить колесницу с плащом, луком и щитом и спасаться ночью на коне.

Также и при Арбеллах Александр во главе конницы правого крыла встречает охватывающее это крыло наступление персов. Персы протянули свой левый фланг далеко за правый фланг македонян, и очень может быть, что охват этот имел бы успех, если бы Александр не принял заранее мер для парирования его, а именно — он отделил резерв или вторую линию, из которой и вытребовал конницу Менидаса для атаки персов, когда те начали обходное движение. Завязался отчаянный бой, в котором вполне ясно выразилась важность резерва для конницы: когда Менидас стал отступать, Арет получил приказание идти с пэонийцами ему на выручку. Он отгоняет варваров, но к ним подходят бактрийцы и останавливают македонян. Наконец, Александр строит свою конницу в виде клина, с крайней энергией атакует персов и прорывает их боевую линию в том месте, где она еще раньше несколько разорвалась. Атака его была поддержана фалангой, ворвавшейся с неудержимой силой по следам конницы в густые массы персов; Дарий счел все погибшим и обратился в бегство. Между тем дело далеко еще не было окончено, так как левое крыло македонян, бывшее под командой Пармениона, продолжало вести рукопашный бой с персами и несло большие потери. Часть персидской конницы успела даже прорваться в промежуток между Александром и Парменионом и достигла македонского лагеря, где под защитой фракийской пехоты находился обоз и пленные. Александр, увидав опасное положение своего левого крыла, приостановил преследование разбитого им врага, повернул назад, после горячего боя отбросил конницу неприятельского правого крыла и затем обратился на помощь к Пармениону. Между тем и здесь фессалийская конница левого крыла уже произвела такую лихую атаку, что при появлении Александра все крыло персов было опрокинуто и обратилось в бегство. Тогда Александр вернулся опять к преследованию Дария, которое и продолжал до наступления темноты, между тем как и Парменион со своей стороны преследовал опрокинутых им персов.

В этом сражении у персов было очень много колесниц, которые и расположились в первой линии. Но греки в то время уже нашли наилучший способ действия против них — они выслали вперед легкую пехоту — агрианов и лучников, которые своими стрелами поранили многих возниц и лошадей; при дальнейшем наступлении колесниц греки схватывали лошадей за уздцы, останавливали их, затем стаскивали возниц с сидений и убивали. Некоторое число колесниц прорвалось, впрочем, через ряды македонян, которые по приказанию Александра расступались перед ними, а по проезде их опять смыкались и восстановляли порядок; большая часть этих колесниц была перехвачена стоявшей в резерве македонской конницей.

При преследовании Александр переправился через реку Ликус и затем остановился до полуночи, дабы дать некоторый отдых людям и лошадям. После того преследование продолжалось с прежней быстротой, так что на следующий день был занят город Арбеллы, удаленный от места сражения приблизительно на 18 немецких миль.

Трудно найти другое сражение, где бы до такой степени выказалось знание свойств конницы и умение ею пользоваться как во время самого боя, так и после него при преследовании.

После сражения при Арбеллах Александр сделал некоторые изменения в организации конницы. Каждому отделению он придал двух декурионов — звание, которого прежде в кавалерии не было. Мера эта была принята отчасти в видах удобства командования, отчасти же, как кажется, для того, чтобы иметь случай выдвинуть наиболее отличившихся людей. Затем он сформировал отряд конных лучников и несколько летучих колонн (преимущественно из конницы всех родов) для действий против народов, живших близ пути его следования.

С одной из таких колонн, составленной из конницы и нескольких лучших ходоков пехотинцев, сам Александр безостановочно преследовал Дария, когда узнал, что он захвачен бактрийским сатрапом Бессом. Когда наконец после марша, длившегося 3 дня и 3 ночи, окончательно утомленная пехота не могла следовать далее, он спешил 500 всадников, посадил на их коней лучших пехотных воинов в их тяжелом вооружении и с ними и с оставшимися верхом всадниками продолжал свое быстрое движение всю ночь, между тем как прочая пехота и спешенные всадники двигались по его следам более медленно. Таким способом ему удалось нагнать беглецов, но Дарий был найден уже умершим от раны, нанесенной ему Бессом, который сам с 600 всадниками успел ускакать.

Энергия и быстрота этого преследования могут быть отмечены в числе самых замечательных исторических фактов этого рода действий. Факт, что Александр посадил пехотинцев на лошадей спешенных всадников, показывает, какое важное значение придавал этот великий мастер военного дела войску, которое могло действовать и в пешем, и в конном строю и которое с быстротой движения конницы соединяло стойкость и спокойствие в упорной обороне пехоты.

Остается еще прибавить, что во всех веденных Александром Великим войнах, как и раньше, легкая конница несла аванпостную службу, что постоянно высылались им отряды для рекогносцировок и что, наконец, часто выставлялись посты и ведеты почти на тех же, как кажется, основаниях, что и теперь.

Греки обращали большое внимание на обучение своих воинов. С раннего детства их занимали гимнастическими упражнениями, развивавшими силу и крепость. Борьба и метание диска были предоставлены атлетам по ремеслу, так как для солдат не придавали особенного значения в излишнем развитии силы и ловкости, а обыкновенными упражнениями греческих юношей были бег, прыгание, лазание, бросание дротиков, употребление копий и т. п. Предназначенные к поступлению в конницу обучились вольтижировке на деревянной лошади и быстрому слезанию и влезанию, что имело особенное значение в то время, когда еще не было известно употребление стремян. Из сделанного Ксенофонтом описания мер, принятых Агесилаем во время бытности его в Фригии для формирования конного отряда, можно вывести заключение, что этот искусный военачальник прилагал всяческое старание к тому, чтобы в конницу попадали молодые солдаты, подававшие надежду сделаться со временем хорошими ездоками. Поэтому он преимущественно набирал их из участков, богатых лошадьми, так как они должны были иметь большой опыт в обращении с лошадьми. Все молодые солдаты были собраны в Эфес, где Агесилай усиленно занялся обучением их, причем, чтобы возбудить соревнование, устроил выдачу призов лучшим стрелкам и ездокам, вследствие этого на плацах можно было постоянно видеть людей, упражнявшихся в бросании дротиков и стрел и в скачках. Столь заботливо обученная конница оказала важные услуги в последовавшей затем войне. В своем сочинении О коннице Ксенофонт дает старательно обработанное описание способа езды в его время, из него можно вывести заключение, что уже в то время садились на лошадь с левой стороны. Он говорит: Всадник должен взять повод (прикрепленный к нижнему концу удила или к цепке, облегающей подбородок) левой рукой настолько длинно, чтобы не дернуть за него, будет ли садиться с помощью ухваченной облиз ушей гривы или же вскакивать на спину лошади, помогая себе копьем. Таким образом, надо думать, что садились на лошадь двумя способами. Первый способ похож на тот, который практикуется и ныне, если желают сесть на неоседланную лошадь, причем берутся рукой за холку. Как садились по второму способу, можно видеть, по словам Беранже, из имеющейся в британском музее гравюры, где изображен всадник, садящийся на лошадь с помощью копья. Копье поставлено сбоку лошади и на его древке имеется крючок, на который всадник ставит одну ногу, а другую переносит затем легко через спину лошади. Тот же автор прибавляет, что подобный же способ практиковался, по описанию Ливия, у римлян.

Ксенофонт рекомендует обучать садиться на лошадь и с правой стороны, тем более что это никакого затруднения представить не может. Всадников обучали сидеть прямо, брать ляшками крепкий шлюс и ногу от колена пускать свободно вниз. Поводья держались в левой руке, которая не должна была отходить от тела. Корпус держался совершенно прямо, чтобы можно было свободно владеть оружием.

Всадников обучали вольному бою верхом копьями и дротиками, на острие которых надевались шары, чтобы бойцы не могли друг друга ранить; взаимным нападением и отступлением они приобретали необходимую ловкость в управлении конем и владении оружием.

Это древнейшее сочинение, которое мы имеем о коннице, представляет для нас крайний интерес, тем более что оно принадлежит перу опытного воина, выказавшего во всех своих трудах полное знание кавалерийской службы, глубокое понимание свойств конницы и горячую любовь к ней. Сочинение это написано в виде обращения к известному лицу (думают, к сыну автора Гриллу, служившему в афинской коннице) и содержит самое подробное описание всех обязанностей вождя афинской конницы: как содержать ее постоянно в необходимом числе, как целесообразно снарядить, вооружить и как и чему обучать в мирное время и как пользоваться ею во время войны. Книга показывает, что в то время греки уже достигли во многих отношениях полного умения обращаться с конницей. Если подробности обучения не могут уже теперь иметь для нас большего интереса, вследствие слишком большой разницы в вооружении и образе действий, то основные принципы пользования конницей, излагаемые Ксенофонтом в его труде, заслуживают самого полного внимания.

В первой главе он говорит о необходимости самого строгого выбора при назначении лошадей в конницу, брыкливые и непослушные должны быть, безусловно, исключены из ее рядов, а приняты только хорошо выезженные. Дальнейшего внимания заслуживают ноги лошади, строение которых должно позволять движение по неровной местности, при этом он советует держать лошадей на полу из гладких круглых камней для укрепления копыта — обстоятельство крайне важное в то время, когда ковка еще не была изобретена.

Следующий пункт, на котором он особенно настаивает, заключается в необходимости самого полного и всестороннего обучения людей, чтобы они могли быстро садиться и свободно ездить на всякой местности. Как только кончалась рекрутская школа и молодой солдат приобретал крепкую посадку, его обучали владению копьем на коне. Когда же люди и лошади получали предохранительное вооружение, то следующей обязанностью начальника было внушение людям полнейшей дисциплины, так как без послушания и хорошие ездоки, и хорошие лошади, и прекрасное оружие не имеют цены.

Затем Ксенофонт советует коннице не ограничиваться ездой по дорогам, а особенно заняться ездой, скачкой и маневрированием на всякой местности. Зейдлиц имел обыкновение обучать подобным образом свой полк на пересеченной местности с такой энергией, что однажды получил выговор от короля за большое число ушибленных и убитых при этом людей; в ответ он спокойно сказал: Если Ваше Величество будет поднимать такой шум из-за нескольких сломанных шей, то у вас никогда не будет тех лихих всадников, которые так нужны на войне.

Филархам или командирам эскадронов рекомендуется обращать самое строгое внимание на снаряжение и одиночное обучение вверенных им людей; они сами должны уметь ездить верхом и знать службу лучше своих подчиненных, чтобы служить им живым примером и тем приобрести уважение и легче достигать послушания.

Копье следует держать над головой лошади, между ее ушами.

Все движения, о которых он говорит при одиночном обучении, исключительно показные и производились на смотрах, в присутствии сената, так как по афинским законам никто не мог служить в коннице, не будучи предварительно подвергнут испытанию во всех подробностях.

Ксенофонт признает полезным, чтобы при походных движениях люди иногда слезали и вели некоторое расстояние лошадей в поводу, для доставления облегчения как спинам лошади, так и себе. Эта мера заслуживает особенного внимания при форсированных маршах, так как облегчение лошадей и людей достигается при самой незначительной потере времени.

Рекомендуемый им способ перехода из развернутого строя в походные колонны и обратно вполне схож с употребляемым ныне. Он говорит, что узкие дефиле следует проходить по одному; при следовании по широким дорогам вести каждую трибу развернутым строем, а при движении по открытой равнине построить из всех триб сомкнутый отряд.

Он рекомендует далее высылать в неприятельскую страну, кроме обыкновенных разъездов, еще и другие для получения своевременно извещения о приближении противника; следует думать, что под первыми разумеются сторожевые, охранительные разъезды, а под вторыми — летучие, разведочные.

Предводитель конницы должен еще в мирное время вполне ознакомиться как со своей страной, так и с неприятельской. Ксенофонт справедливо замечает, что предводитель, знающий дороги, находится совсем в отличном положении от того, кто с ними не знаком, и что при составлении плана действий знающий страну имеет большое преимущество перед тем, кто ее не знает.

Указания по установке пикетов и сторожевых постов замечательны. Прежде всего он рекомендует ставить их скрытно, чтобы они были надежной охраной своим и вероятной засадой для неприятеля. Скрытые посты гораздо менее подвержены нечаянным нападениям и вынуждают противника к большей осторожности. Если при наступлении неизвестно, где можешь встретить сопротивление, то приходится ожидать его всюду и поэтому двигаться не быстро и не свободно.

Весь труд Ксенофонта показывает большую опытность в кавалерийском деле и всестороннее знакомство с обязанностями вождя, проникнут глубоким знанием человеческой природы и ставит на подобающую высоту моральный элемент, играющий столь важную роль в военном деле.

Главную силу римского войска составляла во все времена пехота. С ней они завоевали весь свет и на нее всегда обращалось неусыпное внимание, чтобы подержать ее на соответствующей высоте. Римская пехота была отлично вооружена как наступательным оружием, так и предохранительным, прекрасно обучена и дисциплинированна. Вначале она строилась, вероятно в виде подражания грекам, в фалангу, но очень скоро перешла к манипулярному строю, в котором легион, разделенный на несколько частей, обладал большей подвижностью. При Цезаре несколько манипул сводились в одно целое, и тактической единицей сделалась когорта; так продолжалось и при императорах, причем когорты состояли вообще из 555 человек.

Римляне подобно спартанцам не были кавалеристами в душе, хотя высшие классы несли службу верхом. Любопытен в этом смысле тот факт, что во времена республики ни один офицер легиона не имел права нести службу верхом; даже выбиравшийся в минуты крайней опасности и облеченный почти неограниченной властью диктатор не имел права садиться на лошадь, не получив на то особенного разрешения народа.

Если верить легендам, составляющим основание древнейшей истории римлян, то можно прийти к заключению, что кавалерийская служба была известна еще при основании Рима и получила некоторое развитие, но имена вождей ее, вероятно, относятся к области мифов. Во всяком случае до 2-й Пунической войны римская конница была немногочисленна и не играла заметной роли в войнах г почти все сражения были выиграны пешими легионерами, и очень мало встречается примеров, где успехом обязаны коннице. Одним из таковых является захват римскими всадниками без всякой посторонней помощи туского города Троссулума, почему они иногда называются trossuli вместо equites.

Как известно, Ромул разделил все население Рима в гражданском и военном отношении на трибы и курии; каждая курия выставляла 100 человек, триба в 10 курий — 1000 человек, а все 3 трибы — 3000 человек, исключительно пехоты, которые и составляли ядро войска. Кроме того, Ромул сформировал конный отряд из 3 центурий по 100 человек каждая, набиравшийся со всех триб. Всадники эти, называвшиеся celeres или equites, были вооружены мечами и метательными копьями и обучались как конному, так и пешему бою. Это была отборная молодежь из патрициев, составлявшая как в мирное, так и в военное время корпус телохранителей при особе царя.

Тарквиний Древний, как кажется, придавал более значение коннице и применял ее больше, чем его предшественники: так, он увеличил число всадников в каждой центурии на сто. Вновь сформированные в отличие от бывших раньше назывались соответственно трем трибам: Ramnenses, Tetienses и Inceres posteriores. В древних источниках говорится, что конница эта оказала ему в его войнах значительные услуги.

Сервилий Туллий, реорганизовавший государственное устройство и войско, разделил прежние 3 двойные центурии на 6: это были 6 патрицианских центурий, известных под именем sex suffragii.

К ним было прибавлено еще 12 центурий всадников из наиболее состоятельных людей; в этих новых частях, при формировании коих руководствовались принципом состоятельности, а не происхождения, были плебеи, хотя должно было быть и много патрициев, так как вряд ли все число этих последних могло поместиться в первых 6 центуриях. Впрочем, во все центурии всадников допускались в первое время только люди безупречного поведения, состоятельные и при том условии, чтобы отец и дед были людьми свободными.

Все 18 центурий всадников получали казенных лошадей (equi publici), и всадникам ежегодно выплачивалась известная сумма на со держание коней. Позже, около 403 г. дон. э., для пополнения конницы явился другой класс всадников, а именно граждане, имевшие достаточное состояние для службы на коне. Они не получали лошадей от казны, а были обязаны купить и содержать таковых на свой счет. Впрочем, этот класс хотя и имел преимущество конницы над пехотой, но считался, как кажется, ниже, чем equites.

Всадникам, служившим на казенных лошадях, производился ежегодно смотр цензорами, причем они должны были проходить перед этими последними справа по одному, ведя лошадей в поводу. Если цензоры находили вид всадника или его снаряжения неудовлетворительным, или содержание его лошади нехорошим, или вообще считали его недостойным служить в коннице, то вычеркивали его из списка, отбирали лошадь, а иногда переводили насильно в пехоту. Подобное наказание считалось очень постыдным, особенно в первое время, тогда как впоследствии оно стало налагаться под влиянием личной ненависти или несогласия политических взглядов.

В 251 г. до н. э. 400 всадников, находившихся в Сицилии под командой консула Аврелия Котты, отказались исполнить его приказание о постройке нескольких укреплений; ослушание было доведено до сведения цензоров и виновные были лишены своего звания и права голоса на выборах.

Срок службы в коннице был десятилетний, между тем как в пехоте доходил до 16 и даже до 20 лет. Всаднику разрешалось оставаться на службе и далее означенного срока, если он был способен к действительной службе.

Классы, из которых пополнялась римская конница, были высшими по общественному положению и наиболее богатыми; то же мы видим почти везде в древние времена, кроме разве только немногих греческих государств. Так, уже у ассирийцев и египтян наиболее знатные и богатые люди сражались на колесницах, а впоследствии верхом, и служба в коннице служила некоторым отличием. Римские всадники тоже имели некоторые преимущества и впоследствии составили особый класс. Деятельное участие, принятое ими в подавлении восстания, произведенного Катилиной, настолько увеличило их значение и могущество, что, по словам Плиния, они составили в государстве третье сословие, и к известному титулу Senates Populusque Romanus с тех пор стали прибавлять еще: et Equestris Ordo. Всадники носили как знак своего звания золотое кольцо.

В соседних с Римом государствах конница также пополнялась лицами из высших классов общества; так, мы читаем, что после поражения самнитян Папирием в 293 г. до н. э. большая часть их войска бежала в город Аквилонию, а конница, состоявшая из предводителей и знати, отошла к Бовиануму.

Класс всадников продолжал существовать в Риме очень долго, когда они уже перестали служить в войске особого рода оружия. В позднейшие времена республики вся конница поставлялась союзными государствами. Так, у Цезаря в войне с галлами не было римлян в коннице. Мы видим, например, что при свидании с Ариовистом он взял с собой в конвой своих легионеров, посаженных на лошадей союзной галльской конницы, так как опасался довериться безусловно всадникам, поставленным союзниками.

Впрочем, если лица, принадлежавшие к сословию всадников, и не составляли впоследствии особого корпуса, то все же им поручались в армии места, требующие доверенных лиц; они служили офицерами в союзной коннице, в легионах, или при штабах, или же в качестве охотников (singularii) исполняли особо опасные поручения.

Особенно важное значение получило сословие всадников при Августе, когда на все высшие места как в войске, так и в гражданском управлении стали назначаться лица этого сословия и вступить в него было особым преимуществом, а состояние в нем стало, таким образом, лучшим рекомендательным письмом при вступлении в жизнь. Молодые люди других сословий не могли рассчитывать ни на получение чина выше центуриона в войске, ни на занятие сколько-нибудь выдающегося места в гражданской службе.

Все equites, несшие действительную службу, обязаны были жить в Риме и, таким образом, завоевали себе еще при Империи высокое общественное положение. При Валентиниане и Валенце они занимали второе место в городе и были освобождены от телесного наказания.

Офицеры конницы считались старше офицеров пехоты того же чина; декурион конницы соответствовал центуриону легиона.

Мы имеем очень мало сведений об обучении и образе действий римского войска в древние времена. В описании у Ливия сражения между римлянами под начальством Валерия и Брута и веями под начальством изгнанного Тарквиния и его сыновей говорится, что Валерий имел под своей командой пехоту, построенную в виде четырехугольника (вероятно, фалангообразно), а Брут — конницу, которая была выслана вперед для рекогносцировки. Вейской конницей командовал Арунс, сын Тарквиния. В происшедшей между конницами стычке дело дошло до рукопашной схватки, и обе стороны сражались копьями, чему доказательством служит тот факт, что Брут и Арунс, бросившись друг на друга, пронзили друг друга копьями и пали мертвыми с коней.

Так же точно и в битве при Регильском озере конница действовала, по всем вероятиям, копьями. Бой долго колебался, и римская пехота начала изнемогать, когда диктатор Постулий поскакал к стоявшей в резерве коннице и потребовал, чтобы она спешилась и поддержала утомленную пехоту; требование было сейчас же исполнено: всадники соскочили с лошадей и поспешили встать в переднюю линию. Пехота, воодушевленная прибытием этих знатных юношей, удвоила усилие и успела наконец сломить сопротивление латинян. Тогда всадники сели на подведенных в это время коней, бросились за неприятелем, имея за собой пехоту, и в скором времени неприятельский лагерь был взят.

Ливии рассказывает далее, что в 481 г. до н. э. консул Цезо Фабий опрокинул аквов атакой только своей конницы, но пехота от ненависти к нему отказалась преследовать противника.

Когда в 447 г. до н. э. в сражении между сабинянами и римлянами первые неожиданно охватили фланг римлян, то всадники двух легионов в числе 600 человек соскочили с коней, бросились на врага и приостановили его наступление; затем опять сели верхом, поскакали к другому флангу и здесь своими атаками способствовали выигрышу сражения.

Еще пример лихих действий римской конницы представляет происшедшее в 422 г. до н. э. сражение между римлянами под начальством консула Кая Семпрония и вольсками. Как кажется, римская пехота была тогда невысокого достоинства; по крайней мере, историк жалуется, что их войско было гораздо менее дисциплинированно, чем у вольсков. Эти последние наступали очень смело и решительно, римляне же колебались, останавливались и наконец начали отходить назад. В эту критическую минуту начальник одной из конных частей, Секстий Тимпаний, предложил своим всадникам слезть, следовать за его копьем, как за знаменем, и доказать, что с ними не может сражаться никакая конница, когда они верхом, и никакая пехота, когда они в пешем строю. Атака была ведена столь энергично, что вольски стали отходить и линия их была прорвана. Спешенные всадники проникли в середину неприятеля, который между тем опять сомкнулся в тылу их и отрезал их от своих. Римская пехота делала тщетные усилия выручить своих всадников. Тимпаний, не имея возможности про.-, биться назад, отвел свой отряд на небольшой холм, где, окруженный со всех сторон противником, храбро оборонялся до ночи, когда неожиданный случай вывел его из опасности: обеими сторонами овладел внезапно панический страх, так что они бросились бежать в разные стороны и на поле сражения остался только Тимпаний со своим отрядом. Опасаясь, однако, засады, он остался на месте до наступления дня и тогда, убедившись в отступлении неприятеля, отвел свой отряд в Рим, где был встречен с торжеством.

Из описания этих сражений мы видим, что римские всадники сражались иногда пешком; надо полагать, однако, что это не было их назначением, иначе им дали бы, вероятно, более полное предохранительное вооружение.

В битве при Сентинуме римские и кампанские всадники дважды атаковали галльскую конницу вполне удачно, но затем они сами были совершенно неожиданно атакованы боевыми колесницами; вид их испугал лошадей, конница пришла в беспорядок, бросилась назад и смяла свою собственную пехоту.

Таким образом, в этом деле колесницы оказали серьезную услугу, впрочем, более тем моральным впечатлением, которое они произвели на никогда не видевших их римлян, чем своей действительной годностью для боя.

Снаряжение первых римских всадников было очень просто. Они носили короткую тунику, оставлявшую руки и ноги голыми; седел и стремян не было, на спину лошади клалась попона, которая удерживалась на месте троком, грудным ремнем и подхвостником. Всадники лат не имели, а из предохранительного вооружения носили круглые щиты, обтянутые бычьей кожей, и шлемы.

По словам Полибия, копья были очень плохи: во-первых, по своей легкости и непрочности они очень легко ломались, и, во-вторых, они имели железный наконечник только на одном конце, который обыкновенно после первого же укола обламывался. Точно так же и о щитах Полибий говорит с большим пренебрежением, утверждая, что они не давали никакой защиты и что в дождливую погоду покрывавшая их кожа скоро размокала и щит делался никуда негодным. Из наступательного оружия всадники имели мечи и копья. Будучи очень легко вооружены и не имея фактически почти никакого предохранительного оружия, они подвергались большой опасности.

Впоследствии римская конница была улучшена по образцу греческой, она получила копье большей длины и крепости, с железными наконечниками на обоих концах, широкий меч длиной всего около 13 дюймов и хорошо отточенный; продолговатый или квадратный щит, более крепкий. До Веспасиана меч носился с правой стороны, при нем он был перенесен на левую, а его место занял кинжал. Шлемы делались сначала кожаные, затем металлические. С конницы уже было снято предохранительное вооружение, когда пехота еще носила кирасы.

Мы видели, что в битве между Брутом и Тарквинием конница начала дело, но это не всегда было так; были случаи, когда конницу держали за боевой линией в резерве и выдвигали вперед в критическую минуту для поддержания пехоты. Мы приводили тому примеры при Регильском озере, затем в 447 г. до н. э. в стычке между римлянами и сабинянами и, наконец, в действиях Секста Тимпония. Причина, по которой бой между Тарквинием и Брутом открылся действиями конницы, ясна из описания этого сражения, сделанного Ливием. Брут выехал с конницей вперед для производства рекогносцировки. Когда Арунс, также производивший со своей конницей рекогносцировку, узнал Брута, окруженного ликторами консула, то воскликнул с яростью: Вот он, несчастный виновник нашего изгнания из родины! смотрите, он идет, украшенный отличиями нашего звания! теперь помогите мне, о Боги, мстители за царей! — дав шпоры коню, устремился с бешенством на Брута, который, завидев его приближение, понесся к нему навстречу. Следом за обоими предводителями помчалась их конница. Таким образом, здесь причиной столкновения между обоими рекогносцирующими отрядами была личная ненависть предводителей их, и потому образ действий конницы в данном случае нельзя считать за общеупотребительный, тем более что прочие исторические факты этому противоречат.

Как кажется, при снаряжении, вооружении, содержании и обучении конницы преследовались преимущественно две цели: разведывательная служба и преследование после боя. И то и другое не требовало рукопашного боя, а следовательно, и предохранительного вооружения, которое даже мешало бы достигнуть желаемой цели.

Если бы конницу держали при начале боя сзади не для преследования по окончании его, а для того, чтобы в критическую минуту спешить и послать ее на помощь пехоты, что на деле часто и производилось, то она должна была быть еще тяжелее вооружена, чем эта последняя, так как на нее смотрели бы как на последнюю опору, а между тем она могла бы нести на себе большую тяжесть ввиду того, что совершала передвижения верхом. Действия конницы носили все тот же характер до войн с Ганнибалом, когда были введены значительные изменения как в снаряжении, так и в употреблении ее. Так, еще в сражении при Каннах римские всадники спешились, чтобы вступить в бой с карфагенянами. Увидав это, Ганнибал сказал: Это мне приятнее, чем если бы мне их дали связанными по рукам и ногам.

Тактической единицей в римской коннице была турма, которая делилась на 3 декурии по 10 человек в каждой; декуриями командовали декурионы, старший из которых был в то же время командиром турмы. Эти 3 офицера выбирали еще троих, которые ездили в замке, так что турма нормальной численности состояла из 6 офицеров и 30 нижних чинов. Обыкновенно строились в 3 шеренги по 10 человек, иногда в 4 — по 8 человек. Командир турмы становился перед серединой ее, два другие декуриона — на обоих флангах в передней шеренге; прочие 3 офицера — в замке, за серединой турмы и за флангами. Каждая турма имела свой значок.

В состав каждого легиона входило 10 турм, по одной на каждую когорту, так что конница составляла 1/11 силы легиона. Она строилась или на обоих флангах пехоты, или вся вместе в передней линии, или же, наконец, позади пехоты. В легионах союзных войск пехота имела ту же численность, как и в римских, но конница была вдвое сильнее, т. е. простиралась до 640 человек, в римских же 320.

Турма строилась на полных интервалах, т. е. промежутках, равных длине фронта, и на каждый ряд давалось 5 футов, чтобы всадник мог свободно действовать своим метательным оружием.

Эти маленькие тактические единицы обладали выгодой большей подвижности и вместе с тем давали возможность легко прекратить всякий начинавшийся беспорядок, который в недостаточно обученных войсках, при сколько-нибудь значительной массе, распространялся очень легко.

16 турм вспомогательных войск, соединенные вместе, составляли крыло, или алу (ala), бывшее под начальством префекта. Та часть конницы, которая стояла на флангах, была перемешана с легкой пехотой; на остальную часть, стоявшую позади пехоты, возлагалось преследование. Союзная конница, более легкая, чем римская, производила рекогносцировки и фуражировки; ее набирали очень часто из жителей страны, где велась война, — из волонтеров — партизан, сторонников Рима. В сражениях ее большей частью ставили на флангах боевого порядка, почему составлявшие ее всадники и назывались фланговыми (equites alarii), в отличие от собственно римлян или всадников легионарных (equites legionarii).

Римляне, хотя и считали службу в коннице почетной и пополняли ряды ее знатными юношами, но до Пунических войн они не понимали ее духа, не придавали ей должного значения и не умели ни обучать ее, ни пользоваться ею. Древним римлянам не приходила в голову возможность пустить ее стеной на противника и быстротой и массой ее сломить его сопротивление; они ставили ей, как уже было сказано, только две цели: разведывание и преследование. Напротив того, к пешему бою прибегали так часто, что надо удивляться, отчего не было сформировано особых отрядов тяжеловооруженных драгун, которые, спешившись, могли бы занять в боевом порядке место рядом с триариями или лучшей пехотой. Этого не делали и ограничивались обладанием плохо снаряженной и вооруженной конницы, которая была совершенно неспособна выполнить свою задачу даже в такое время, когда метательное оружие поражало только на несколько шагов.

Ганнибал первый в Западной Европе понял настоящее значение конницы и всю ту пользу, которую можно из нее извлечь. Это был один из тех великих мастеров военного дела, которые появляются столетиями и которые кладут отпечаток своего гения на всю современную им военную историю. Подобно Александру на востоке, Ганнибал на западе был обязан целым рядом блестящих успехов, одержанных им над лучшей пехотой, своей многочисленной, прекрасно обученной коннице и своему умению ею распоряжаться.

При выступлении Ганнибала из Испании для внесений войны в пределы Италии в его войске было 50 000 человек пехоты и 9000 всадников — все опытные ветераны испанских войн. Отношение конницы к пехоте было больше, чем у римлян, и почти такое же, как оно было у Александра в том войске, с которым он предпринял завоевание Персии. По качеству же своему карфагенская конница еще более превосходила римскую. Она разделялась на тяжелую и легкую. Первая имела кольчуги, шлемы, железные набедренники, мечи и короткие копья; она делилась на эскадроны из 64 человек, строившиеся 8 человек по фронту и 8 в глубину. Конница союзных галльских племен должна быть также отнесена к тяжелой; она имела большие мечи и в остальном была снаряжена и вооружена подобно греческим катафрактам.

Нумидийцы, составлявшие легкую конницу Ганнибала, считались лучшими в это время представителями этого рода оружия. Сведения об их снаряжении, вооружении и образе действий чрезвычайно разноречивы. Лошади их были маленького роста, очень невидные. Сами они были крайне плохо снаряжены и почти совершенно нагие, ездили без седел, управляли лошадьми с помощью прута или ремня. Тем не менее услуги, оказанные ими Ганнибалу, столь велики, что с трудом можно верить рассказам о столь неудовлетворительном их снаряжении. Они не употребляли ни узды, ни поводьев; это можно вывести, между прочим, из того, что Полибий в описании сражения при Тичино, говоря о том, что они стояли на флангах, противопоставляет им тяжелую конницу, стоявшую в центре, называя ее конницей с поводьями. Кроме того, все древние писатели называют нумидийцев прямо gens inscia freni или Numidae infreni.

На колонне Траяна нумидийцы изображены почти совершенно голыми, только на плечи накинут небольшой плащ, свободно развевающийся по воздуху. Монфокон таким образом описывает подобного нумидийцы: римский воин старается стащить его за волосы с лошади — маленького несчастного животного без уздечки, седла, попоны или подушки. Также и Страбон говорит, что нумидийцы управляют лошадьми с помощью прута и что лошади бегают за ними, как собаки. Ввиду всех этих доказательств нельзя не верить, что нумидийцы обладали способностью управлять лошадьми без повода. С другой стороны, Фалар признает изображения на колонне Траяна не заслуживающими никакого внимания и называет их une pure reverie de sculpture. Может быть, он и не вполне не прав: если нумидийцы действительно в своей стране и ездили нагими, то более чем вероятно, что при переходе армии Ганнибала в Испанию и Италию они начали носить какую-нибудь легкую одежду. Зато умение их управлять лошадьми без поводьев не подлежит никакому сомнению; все древние писатели: Полибий, Страбон, Силий Италийский, Иродиан и Виргилий единогласно утверждают это. Вооружены были нумидийцы дротиками и щитами. Они не были годны для сомкнутого боя в линии или частями, хотя Ганнибалу, кажется, и удалось разделить их для построения боевого порядка на эскадроны по 64 человека в каждом, и место им было указано на обоих флангах армии. Главной же их деятельностью были: разведки, фуражировки, назойливое преследование неприятельских арьергардов, нападения на обозы и транспорты. Они были очень смелы, предприимчивы, выносливы и необычайно быстры в движении; неожиданно появляясь перед противником, они закидывали его своими дротиками, которыми владели с замечательной ловкостью; в случае его перехода в наступление уклонялись от боя и исчезали; затем опять появлялись, опять нападали. Все эти маневры они производили с достойной удивления быстротой и повторяли их по нескольку раз, что говорит в пользу ловкости, силы, выносливости и крепости ног их лошадей. Они были незаменимы в засадах, нечаянных нападениях, мелких схватках и при действиях на пересеченной местности, труднодоступной для прочей конницы. Немудрено, что Ливии называет их лучшей конницей Африки.

Легко понять, какое значение имела подобная конница для Ганнибала; без нее, а также и без своей тяжелой конницы он вряд ли бы продержался в Италии даже в течение одной кампании; с ними же он не только сражался 16 лет в неприятельской стране, вдали от своей базы и даже совершенно отрезанный от нее, но и сражался, за редкими исключениями, победоносно, хотя в конце концов и без всякого результата. Если бы у римлян была такая же конница, то он был бы вынужден очень скоро, уже по недостатку продовольственных запасов, сдаться или по крайней мере очистить Италию. Таким образом, эти войны представляют первый пример крупных выгод, доставляемых превосходством кавалерии. Чем дальше мы пойдем в истории конницы, тем чаще будем мы возвращаться к этой истине, и целый ряд фактов убедит нас в несомненной пользе многочисленной, хорошо снаряженной и обученной конницы.

Но Ганнибал не только верно оценил роль конницы в предприятиях малой войны; на западе он первый начал пользоваться ею на полях сражения, согласно с духом этого рода оружия: он бросал массы конницы с непреодолимой силой на неприятеля и одерживал победы всесокрушающими ударами атакующих эскадронов. Точно так же никто не умел лучше его подготовлять победу искусным употреблением конницы до боя и развивать успех действиями конницы в самом бою.

Первое столкновение в Италии между Ганнибалом и римлянами произошло на берегах Тичино. Это было почти исключительно кавалерийское дело, сразу показавшее и превосходство карфагенской конницы, и необыкновенно умелое пользование ею Ганнибалом.

Командовавший римской армией Публий Сципион, услышав о приближении карфагенян, вышел на рекогносцировку с конницей и частью легкой пехоты и наткнулся на Ганнибала, двигавшегося во главе своей конницы с той же целью. Это и было началом Тичинского боя, крайне замечательного не столько по числу участвовавших в нем войск, сколько по произведенному им нравственному впечатлению, которое не скоро изгладилось.

Сципион развернул свои войска в одну линию, вероятно, в строю по турмам с интервалами между ними; союзная галльская конница стояла в центре, римская на флангах. Легкая пехота встала в интервалах между турмами и в центре. Ганнибал также выстроил свою конницу в одну линию, вероятно, поэскадронно или в отрядах по 64 человека, также с интервалами между ними, но так как у него было больше войска, то стоявшие на его флангах нумидийцы охватывали расположение противника.

Перемешивание у римлян легкой пехоты с конницей доказывает, что Сципион более думал об обороне, чем о наступлении, но пехота его, как по своему вооружению, так и по качеству, не имела той стойкости, которая была необходима для отражения кавалерийской атаки и которую могли бы проявить тяжеловооруженные воины.

Ганнибал сразу оценил слабую сторону подобного расположения. Его всадники, горя желанием сразиться, требовали немедленного боя, и приказание об атаке было дано. Как ураган, понеслась карфагенская конница и не дала времени римской пехоте нанести ей большой вред. Полибий говорит, что легкие пехотинцы едва успели бросить несколько стрел, как устрашенные быстрым приближением неприятельской конницы и опасаясь быть раздавленными, повернули кругом и обратились в бегство через интервалы между эскадронами. Римская конница двинулась навстречу карфагенской, и между ними завязалась рукопашная схватка; часть римлян спешилась и вела бой в пешем строю. Нумидийцы пронеслись мимо флангов римской конницы и налетели на отошедшую в заднюю линию легковооруженную пехоту; по совершенном истреблении ее они повернули назад и атаковали с тыла римскую кавалерию. В скором времени она принуждена была обратиться в бегство, и Ганнибал одержал блестящую победу.

Из описания этого видно, что карфагенская тяжелая конница атаковала с большой стремительностью и тем крайне поразила римскую легковооруженную пехоту.

Сражение это ясно выявило превосходство Ганнибала на ровной местности, моральное же впечатление было огромное и весьма продолжительное. Сципион начал сейчас же отступать, с чрезвычайной быстротой прошел отделявшую его от реки По равнину и перешел по мосту за эту реку, так как он не считал себя, говорит Полибий, в достаточной безопасности вблизи от неприятеля, столь превосходящего его конницей.

Образ действий римского вождя при открытии военных действий безусловно ошибочен. Ему должно было быть известно, что у Ганнибала многочисленная и прекрасная конница, а что у него самого, наоборот, лучше дисциплинированная и надежная пехота. Римляне и рассчитывали всегда на свою пехоту для одержания успехов. Очень трудно поэтому понять, почему Сципион решился принять первый бой в войне со своим слабейшим родом оружия против сильнейшего и лучшего неприятельского.

Нравственное впечатление первой победы в кампании всегда очень сильно. Редко бывает, чтобы раз утраченное при первой неудаче доверие к своим силам опять восстанавливалось.

Следующая большая битва произошла при Треббии, и здесь опять Ганнибал выказал замечательные способности полководца, а римляне делали одну ошибку за другой. Ганнибал расположился милях в 5 юго-восточнее Пьяченцы и тем прервал сообщения римских консулов с Римом и Аримином; вследствие этого римляне из Пьяченцы вышли на запад, переправились через Треббию и стали лагерем на левом берегу этой реки, вероятно, чтобы быть ближе к городу, где находились их магазины и запасы.

Ганнибал воспользовался своей легкой конницей, чтобы вызвать римлян на заранее выбранную местность, где была устроена засада, дававшая ему возможность атаковать противника в разгар боя с флангов и тыла. Он выслал нумидийцев для опустошения всей местности вокруг лагеря римлян. Военачальник последних, Семпроний, выступил против них с конницей и сильным отрядом стрелков и оттеснил их; Ганнибал отошел назад после горячей схватки и тем поднял дух римлян, вообразивших, что они одержали действительную победу.

В следующую ночь Ганнибал поставил своего брата Магона с 2000 людей, наполовину всадников и наполовину пехотинцев, совершенно скрыто в высохшем русле ручья, против своего правого фланга. Затем, как только начало рассветать, еще ранее, чем римляне успели позавтракать, нумидийцы были опять высланы через реку, чтобы беспокоить неприятеля и постараться втянуть его в дело. Семпроний попался в поставленную ему ловушку, так как вчерашний успех сделал его самоуверенным до безумия. Он выслал для атаки нумидийцев свою конницу следом за 6000 пеших лучников и, наконец, выступил сам с остальным войском из укреплений. Успех предыдущего дня его ослепил. Дело было зимой; погода холодная, вода в реке поднялась и доходила людям до половины груди; к тому же римляне не успели подкрепиться пищей. Несмотря на это, Семпроний перевел своей войско вброд и решил принять бой, имея реку в тылу. Ганнибал спокойно ожидал противника на выбранном им месте; люди его были совершенно свежи, накормлены и воодушевлены. Когда римляне, преследуя нумидийцев, переправились через реку, Ганнибал выслал в помощь этим последним легкую пехоту и балеарских пращников, всего около 8000 человек, следом за ними пошел и сам со всем своим войском. Его пехота, состоявшая из галлов, испанцев и африканцев; всего до 20 000 человек, была построена в одну линию фалангой. Конница силой до 1000 человек, а равно и слоны были распределены поровну по обоим флангам. Полибий говорит, что Семпроний отозвал назад свою конницу, бесплодно утомлявшуюся в преследовании нумидийцев, которые рассыпались в полном беспорядке при первом же столкновении и затем быстро собирались и смело возобновляли нападение. Пехоту свою он построил в 3 линии, имея конницу численностью до 4000 человек на обоих флангах.

Римские велиты должны были отступить пред карфагенской легкой пехотой, так как уже израсходовали почти все свои стрелы и дротики в длившихся с самого утра беспрерывных схватках с нумидийцами. Сошлись главные силы. Карфагенская конница вынеслась вперед и с такой стремительностью атаковала римских всадников, что отбросила их с первого же удара и согнала с поля сражения. Следовавшие за тяжелой конницей нумидийцы и легкая пехота бросились на оголенные таким образом стоявшие на флангах части римских легионов и привели их в беспорядок. В эту критическую минуту Магон, выскочив из засады, ударяет в тыл легионам и в то же время подоспевает опять карфагенская конница, так что фланги римлян, их конница и велиты опрокинуты и отброшены за руку. Но тяжеловооруженная римская пехота, стоявшая в центре, оказалась вполне достойной своей славы. Перед собой она имела наступавшую в полном порядке карфагенскую фалангу (Ганнибал, как кажется, не торопился начать бой в центре); резервы и фланги римлян были уничтожены; с тыла угрожали войска, бывшие в засаде; по всей местности рыскали кругом победоносные неприятельские всадники; вздувшаяся река отделяла от лагеря. Но никто и не подумал о сдаче. Решение было принято консулом без всякого колебания, люди повиновались беспрекословно. Легионы сомкнулись теснее, двинулись вперед, разнесли весь центр карфагенской армии и пробились к Пьяченце. Сюда же прибыл на другой день и Сципион, прошедший ночью мимо карфагенского лагеря с собранными остатками войска.

Эта битва может служить доказательством достойных удивления качеств римской тяжеловооруженной пехоты, легионов и высокого значения конницы для Ганнибала; несомненно, что он выиграл сражение только благодаря ей и ее блестящим действиям. Если бы римский консул распорядился лучше и не принял бы боя при неблагоприятной обстановке, если бы он выбрал позицию, где его фланги были бы обеспечены от охвата неприятельской конницей и где могли бы вполне выказаться при благоприятной обстановке обучение, храбрость и стойкость его пехоты, то, по всем вероятиям, исход сражения был бы совсем другой, потому что бой при Требии показал, что карфагенской пехоте было далеко до римской.

Описание битвы при Каннах, где Ганнибал разбил самое многочисленное войско, когда-нибудь против него выставлявшееся римлянами, дает еще доказательства, какие выгоды умел извлекать этот великий полководец из своего искусства применять конницу.

За несколько дней до этой битвы произошла стычка между конницей и легкой пехотой Ганнибала и передовыми отрядами консула Варрона. Первая же атака карфагенской конницы, произведенная с обыкновенной стремительностью, привела римлян в беспорядок и, вероятно, имела бы для этих последних очень печальные последствия, если бы Варрон не позаботился еще ранее поставить в интервалах конницы несколько когорт тяжеловооруженных пехотинцев. Эта предусмотрительность, по словам Полибия, спасла его отряд.

В сражении при Каннах армия Ганнибала стояла в дуге, образуемой рекой Ауфидием.[41] На крайнем левом фланге, который был примкнут к реке, стояла галльская и испанская конница, до 8000 человек, рядом с ней половина африканской пехоты. В центре — тяжеловооруженная галльская и испанская пехота, построенная в больших массах (хилиархиях) по 1024 человека в каждой. Правее ее — другая половина африканской пехоты и, наконец, на крайнем правом фланге 2000 нумидийских всадников.

Римское войско было построено следующим образом: на правом фланге — 2000 римских всадников, в центре — пехота, на левом фланге — союзная конница.

Пехота была в обыкновенном манипулярном строю, на полных интервалах и в 3 линии (гастаты, принципы и триарии); чтобы вполне воспользоваться численным превосходством, фронт манипул был сужен до 10 человек, а глубина увеличена до 16 шеренг.

Пращники карфагенян и легкие войска обеих сторон стояли впереди фронта и первые начали бой, который продолжался долго, велся очень храбро, но без решительного результата.

Ганнибал, который ясно видел превосходство римской пехоты и приписывал его отчасти вооружению, дал своим африканским ветеранам отнятое у римлян наступательное и предохранительное вооружение. Галльская и испанская пехота, вооруженная щитами и мечами, была в строю, имевшем вид дуги, обращенной выпуклостью к неприятелю. Предполагалось начать бой ею, а затем ввести в дело африканцев, которые сначала должны были служить резервом. Одновременно с атакой галлов и испанцев Ганнибал приказал своим 8000 тяжелым всадникам атаковать стоявших против них 2400 римских всадников, которые, очевидно, были сразу сметены с поля сражения. Между тем на противоположном фланге нумидийцы вели демонстративный бой с союзной римской конницей, не ввязываясь в решительное дело. Прогнав римских всадников, карфагенская конница, обскакав с тыла все расположение римлян, атаковала сзади союзную конницу, на которую в то же время с фронта налетели нумидийцы; конечно, и она была разбита.

Пока происходили эти кавалерийские дела, римская пехота атаковала выдающийся пункт расположения Ганнибала и оттеснила его; затем продолжала наступать далее, гоня его перед собой и углубляясь все далее и далее внутрь расположения карфагенян. Пользуясь этим, оба отряда карфагенской пехоты сделали захождение и атаковали оба фланга римлян; в то же время возвращавшаяся после окончательного рассеяния римских конных частей карфагенская конница атаковала легионеров с тыла. С этой минуты бой обратился в бойню; относительное число убитых к принимавшим участие в сражении было более, чем в каком бы то ни было другом бою древнего и даже нового времени.

Действия карфагенской конницы в этой битве напоминают действия македонян при Иссе и Арбеллах. Из описания сражения древними писателями видно, что конница была замечательно дисциплинированна; без этого немыслимо было бы настолько иметь ее в руках, чтобы после первой победоносной атаки приостановить преследование, атаковать вторично, опять отозвать назад и атаковать в третий раз.

Умение, с которым Ганнибал распределил свою конницу, выше всякой похвалы. На левом фланге, где он предполагал нанести первый удар, он ставит 8000 против 2400; на правом — нумидийцам, не превосходившим численностью противника, он запрещает ввязываться в серьезный бой, пока конница левого фланга не подкрепит их. Это показывает, как он понимал принцип, признаваемый и теперь за правильный, — противопоставлять свои массы дробным частям противника.

Войны с Ганнибалом и целый ряд поражений, которые римляне терпели от него вследствие недостатка хорошей конницы, вынудили их обратить внимание на этот род оружия. Публий Сципион, сын вождя римлян при Тичино, был по смерти отца и дяди назначен начальником римского войска в Испании. Как только этот великий полководец, впоследствии победитель Ганнибала при Заме, вступил в командование своими войсками, так сейчас же с полной энергией занялся улучшением конницы.

Он следовал при этом греческой системе, которая в те времена считалась лучшей. Всадники были снабжены шлемами, латами, продолговатыми щитами, сапогами, копьями с железными наконечниками на обоих концах, дротиками и кривыми саблями. Сципион, не щадя трудов, сам наблюдал за учениями и присутствовал при упражнениях. Полибий дает в X книге описание введенных им маневров. Каждый всадник должен был уметь делать повороты направо, налево, кругом и во фронт. Декурий и турмы обучались заездам направо и налево, затем повороту кругом рядами и опять заезду на прежнее место. Так же точно делались заезды по турмам — кругом и на три четверти круга. Иногда один или два ряда из середины или с фланга вызывались вперед на известное расстояние и затем другие должны были большим галопом выравняться по ним. Как кажется, упражнение это, описание которого, впрочем, не совсем ясно, имело скорее целью развитие ловкости маневрирования, чем применения его в деле. Затем делали перемену фронта.

Сципион обучал далее своих воинов во время наступления на противника внезапно поворачиваться и начинать отходить, причем маневр этот должен был быть произведен в полном порядке и с соблюдением интервалов между частями, так как он считал, что для конницы нет ничего опаснее атаки в беспорядке.

Он обучал всадников и делал их смотры сам лично, причем выводил их из города в поле и здесь производил те упражнения, которые считал для них необходимыми. При этом, вопреки принятому тогда обыкновению, он не становился во главе войск, где его могли видеть все, а он не видел никого, но все время переезжал от одной части к другой, за всем присматривал, давал объяснения и делал необходимые поправки. Он внушал таким образом каждому отдельному воину ясное представление о его обязанностях. Дмитрий Фалерский, обсуждая этот метод, говорит: Сила всего войска составляется из силы и обучения каждой отдельной части его и каждого отдельного воина.

Сципион, впрочем, и пожал впоследствии в полной мере плоды трудов, положенных им на обучение своих воинов, прежде всего уже в испанских войнах, а затем и в битве при Заме, где одержанным успехом он не только спас свой народ от погибели, но и завоевал ему владычество над целым миром.

Римская конница уже с давнего времени употребляла уздечку и поводья, но не имела ни седел, ни стремян. Вместо седел, которые впервые появились в 340 г. н. э. и были усовершенствованы 50 лет спустя Феодосией В., римляне употребляли двойную попону или подушку из сукна, звериной кожи или меха; нижняя попона была больше верхней и иногда украшена бахромой. Она удерживалась на месте троком, грудным ремнем и подхвостником. На нее клали маленькую подушку, нижний край которой был вырезан фестонами и иногда украшен кисточками; грудной ремень и подхвостник также обвешивались кисточками, полумесяцами и т. п. Обе попоны или подушки скреплялись между собой четырьмя пуговицами, а иногда лентами. Стремена появились лет через 200 после введения седел, т. е. в конце VI столетия н. э.

Вегеций говорит, что молодые солдаты обучались вскакивать на неоседланную лошадь с копьем или обнаженным мечом в руках и что это упражнение производилось постоянно и молодыми и старыми воинами. Начинали обучение на деревянной лошади и без оружия, затем давалось оружие и наконец переходили к живой лошади; обучали вскакивать с обеих сторон. Упражнения эти производились зимой в закрытых помещениях, а летом на плацах. Касательно употребления удила и повода здесь будет кстати привести рассказ Ливия (в 33 гл. 4-й книги) о сражении, происшедшем между римлянами под начальством диктаторa Мамерка Эмилия и фиденатами, в котором начальник конницы (magister equitum) Авлий Корнелий приказал своим людям снять с лошадей уздечки и атаковать противника на разнузданных лошадях, причем атака увенчалась полным успехом. Если этот факт верен, то он только доказывает, что Корнелий желал избежать задерживания лошадей всадниками при приближении к противнику и развить до высшего предела быстроту хода лошадей. Надо заметить, что один из деятелей американской войны,[42] генерал Гуд, утверждал, что если бы можно было в момент атаки перерезать поводья, то лошади бы смяли всякую пехоту и результаты атаки были бы несомненны.

О способе ковки лошадей у римлян мнения расходятся. Известно только, что подков, прикрепленных к копыту гвоздями, как это делается теперь, у них не было. Неизвестно также, где были впервые применены такие подковы и когда, но во всяком случае не во времена Рима. У греков во времена Ксенофонта лошадей вовсе не ковали, что видно, между прочим, из забот его о возможно большем укреплении копыта. С другой стороны, известно, что римляне надевали иногда на ноги мулов и вообще вьючных животных металлические и деревянные башмаки (solea), которые подвязывались выше копыта кожаными ремнями; впрочем, кажется, подобного рода башмаки встречаются только как исключение; Светоний рассказывает, что когда Нерон отправился на Олимпийские игры, то за ним следовало 2000 мулов, несших его вещи и везших повозки. Мулы эти снабжены были подобного рода башмаками из серебряной пластинки на ремнях. Такие башмаки, только золотые, были на мулах Поппеи. Из всего этого только можно вывести заключение, что римляне заботились о ногах своих вьючных животных, и можно думать, что не менее заботились они и о ногах лошадей своей конницы. Лискенн не допускает возможности, чтобы продолжительные марши, которые необходимо должны были иметь место в государстве, простиравшемся от Британии до берегов Тигра, могли совершаться на неподкованных лошадях, и полагает, что подковы настолько точно пригонялись по форме копыт, что их на памятниках и моделях нельзя разобрать. Гумберт совершенно того же мнения. Барден с ними не согласен и прямо говорит, что стремена и подковы римской коннице были неизвестны. Ввиду подобных противоречий вряд ли этот вопрос может быть окончательно решен; по всем вероятиям, вообще ковки не было, иначе хотя где-нибудь можно было бы найти точные указания на это, но весьма возможно, что на лошадей конницы иногда надевались башмаки вышеописанного устройства.

Первое несомненное доказательство ковки на гвоздях дает скелет лошади, найденной около Тура в 1653 г. в гробнице Хильдерика, царствовавшего в 453–481 гг.

Римская конница держалась на той высоте, до которой ее довел Сципион, довольно продолжительное время. Деление легионов на манипулы и принятый для последних строй на полных интервалах давали мелким конным частям — турмам возможность, проходя через эти интервалы, оказывать своей пехоте деятельную и непосредственную помощь. Для этой цели известная часть конницы ставилась позади боевой линии в резерв.

Уже Сципион и Лентул при действиях в Испании и Африке ввели временно разделение легионов на когорты, которые они формировали простым сведением трех манипул. Сделано это было, вероятно, для успешного противодействия многочисленной неприятельской коннице; опыт же доказал, что это достигается уменьшением числа интервалов между пехотными частями и построением этих последних в более крупные тактические единицы. В виде постоянного подразделения легионов когорты были введены не ранее чем во времена Мария, причем каждый легион делился на 10 когорт, что и продолжало существовать во все времена Императоров.

При Адриане численность первой когорты была увеличена; она была сформирована из лучших людей всего легиона и ей были даны некоторые особые преимущества. Она была двойной силы против других когорт, так что в ней числились 800, 1000 или 1200 человек при силе легиона в 4000, 5000 или 6000 человек. Также знамя или орел, а равно и изображение Императора были переданы этой когорте, носившей название cohors milliario.

В боевом порядке место конницы было обыкновенно на флангах, причем тяжелая конница становилась рядом с пехотой, а легкая — рядом с тяжелой, чтобы прикрыть фланги своей армии и в то же время угрожать флангу и тылу неприятельской. Известная часть конницы и после введения когорт ставилась позади боевой линии, так как и это построение позволяло прохождением через интервалы подать непосредственную помощь пехоте.

Битва при Илинге в Испании между Сципионом Африканским и Газдрубалом приводится обыкновенно как образец высшего развития тактического искусства в римской военной истории и потому заслуживает более подробного изучения, тем более что конница играла в ней совершенно выдающуюся роль.

Газдрубал и Магон имели 70 000 пехоты, 4000 конницы и 32 слона; Сципион 45 000 пехоты и 3000 конницы, следовательно, был значительно слабее. Весной 205 г. до н. э. Газдрубал собрал все свои силы и занял укрепленный лагерь у подошвы горы близ города Илинга. Впереди лагеря простиралась очень удобная для действий равнина.

Сципион находился в это время в очень критическом положении. Его римские легионы были слишком слабы, чтобы бороться одни со столь превосходным в силах неприятелем, испанские же союзники не внушали ему достаточного доверия. Тем не менее он решил не выказывать своего недоверия и в деле употребить свои испытанные легионы на решительном пункте, а союзными войсками только заполнить промежутки.

Поэтому он подошел к позиции карфагенян на 1/2 мили и начал разбивать лагерь. Предполагая, однако, что Газдрубал постарается ему помешать, он поставил свою конницу в засаду за холмом. Хитрость его вполне удалась: Магон и Массинисса, которые действительно вышли из своего лагеря с конницей и нумидийцами, были неожиданно атакованы из засады и с большими потерями, в полном беспорядке отброшены в свой лагерь. Эта стычка подняла дух римлян и скрепила союз их с испанцами.

Вслед затем войска обеих сторон простояли еще несколько дней друг перед другом в боевом порядке на равнине, простиравшейся между лагерями, не начиная боя; только между легкими частями происходили изредка небольшие схватки.

Во все это время Сципион внимательно наблюдал за боевым порядком Газдрубала и заметил, что лучшая часть войска последнего, африканская пехота, находилась в центре, а конница и слоны — на флангах. Очевидно было, что, принимая это построение, Газдрубал хотел противопоставить своих африканцев римским легионерам, которые также обыкновенно занимали центр; он мог ежедневно видеть римское войско в боевом порядке и заметить, что испанцы и вообще малонадежные союзные войска стояли на флангах. Сообразно с этим он и принял свои меры; между тем Сципион показывал ежедневно свой боевой порядок, для того чтобы ввести в заблуждение Газдрубала, а сам хотел в последнюю минуту переменить построение так, чтобы поразить неприятеля неожиданностью.

Перед началом сражения Сципион, как опытный воин, принял все меры к тому, чтобы по возможности обеспечить себе успех. Трибунам и офицерам было приказано проследить, чтобы все люди были накормлены и на рассвете совершенно готовы к выступлению. Раньше других вышли конница и легкие войска, за ними — главные силы, которые развернулись на равнине так, что испанцы стали в середине, а римские легионы — поровну на обоих флангах. Конница приблизилась к самому неприятельскому лагерю и угрожала нападением. Газдрубал, видевший выступление и развертывание противника при тусклом свете едва начинающегося дня, немедленно выслал легкие войска и конницу, как они были, не евши и наскоро одетые, против римской конницы, а сам с остальною частью войска, также не успев поесть, выступил вслед за ними и выстроил свой обыкновенный боевой порядок, имея слонов на флангах. Между тем солнце взошло; легкие войска Сципиона отошли через интервалы в заднюю линию, и глазам Газдрубала представилось римское войско в новом и неожиданном его построении. Он видел, что его испанские союзники должны будут выдержать удар лучших войск противника и что исход боя будет в значительной степени зависеть от исхода этого столкновения.

Он не имел, однако, много времени на размышления, так как Сципион сейчас же начал наступление, которое также было произведено совершенно неожиданным образом. Испанцы в фалангообразном строю составляли центр, римские легионы фланги; последние введением когорт принципов в интервалы гастатов были построены в одну сомкнутую линию; триарии следовали за ней; каждая когорта имела 32 человека по фронту и 12 человек в глубину. За тяжеловооруженной пехотой шли велиты в манипулярном строю с интервалами; за велитами — конница, по 1500 на каждом фланге, имея турмы сведенными по три в одну массу с интервалами между этими последними. Очевидно, все тактические действия были заранее обдуманы и сообщены офицерам.

Сципион командовал правым крылом, Юлий Силан — левым. Войска обеих сторон двинулись друг другу навстречу и сошлись уже на 100 локтей, когда оба крыла римской армии неожиданно зашли в наружную сторону направо и налево и колонной продолжали движение: правое — к правому флангу, левое — к левому, пока головы их не поровнялись с противоположными флангами карфагенян; тогда они зашли во фронт, выстроились таким образом против неприятельских флангов и скорым шагом двинулись в атаку. Между тем велиты и конница, также произведшие фланговое движение, не зашли во фронт одновременно с легионами, а продолжали движение, заходя последовательно по мере того, как они выходили из-за флангов легионов и стоя, таким образом, в обратном первоначальному порядке. Этим построением боевой порядок Сципиона настолько продолжился в обе стороны, что охватывал боевой порядок противника. Вместе с тем Сципион задержал центр, приказав им почти топтаться на месте, и получилось построение в виде уступов с обоих флангов. Дело началось с того, что римская конница бросилась на карфагенскую с фронта и с флангов, а велиты атаковали слонов и притом настолько удачно, что эти животные, повернув назад, смяли и привели в беспорядок свои собственные линии. Римская конница сразу смяла нумидийцев и согнала их с поля битвы; тут Сципион пожал плоды его забот по обучению и организации своей кавалерии, и римским легионам также не стоило большого труда справиться с испанскими союзниками карфагенян, тем более что они сражались натощак. Они были разбиты и прогнаны с поля сражения. Все это время отборные дружины карфагенян должны были стоять на месте праздными зрителями, не имея возможности подать помощи, потому что на них медленно надвигалась фаланга римских союзников, готовясь воспользоваться всяким их неловким движением; вместе с тем ее атаковать они также не могли, потому что она находилась еще довольно далеко от них. Но африканская пехота показала себя достойной своей славы: несмотря на полное поражение и бегство фланговых частей, она отошла в порядке, прикрыла отступление и спасла остатки армий.

Битва при Илинге показывает, что римляне научились отлично маневрировать и что Сципион полагался вполне на их маневренную ловкость, так как иначе он вряд ли решился бы производить столь сложные перестроения в такой близости от многочисленного и деятельного противника, обладавшего предприимчивой кавалерией. Такая же уверенность Фридриха Великого в маневренной способности его армии дала ему возможность принять косой боевой порядок, так как он был уверен, что может решиться на то, о чем никакая другая армия и думать не смеет.

Интересно еще сравнить только что описанное сражение с теми, в которых римляне дрались с Ганнибалом, причем можно ясно видеть, насколько этот последний послужил учителем для римлян вообще и для Сципиона в особенности. Сципион 17-летним юношей сопровождал отца своего, бывшего консулом, в его походах против Ганнибала, в сражениях при Тичино, Треббии и Каннах. В первой же битве он видел совершенное поражение римской конницы, причем тяжелораненому отцу его (жизнь которого молодой Сципион, как говорят, спас выдающимся подвигом храбрости) едва удалось спасти остатки своего разбитого войска от полного рассеяния. Этот первый печальный опыт боевой деятельности Сципиона открыл ему, по-видимому, глаза на значение хорошей конницы. Так же точно и при Треббии видел он, как его соотечественники были разбиты из-за неудачи их конницы на флангах, причем центр — лучшие силы римлян — не мог изменить исхода сражения. Наконец, при Каннах пришлось ему в третий раз видеть, как превосходство карфагенской конницы и искусство ее вождя повели к полному поражению римлян. Влияние этих тяжелых опытов выказалось сейчас же по получении Сципионом назначения военачальника. Его первой мыслью было улучшение кавалерии, чем он и занялся в мирное время, а когда пришла минута боя, в его памяти восстала картина боя при Треббии, ему представились усталые, голодные, продрогшие от холода товарищи, и он решил принять тактику великого противника его отца. Он заставил неприятеля своего вступить с ним в бой также усталым и голодным, обошел, разбил оба его крыла своей прекрасной конницей и одержал блестящую победу, которая была по образу действий сколком с первых боев его жизни, только противники поменялись ролями.

Следствием битвы при Илинге было очищение всей Испании карфагенянами и завоевание ее римлянами. 4 года спустя Сципион перенес войну в Африку, и Ганнибал после целого ряда сражений и побед был вызван из Италии. Обе враждующие стороны собрали все свои силы к последнему решительному бою, где дело шло, как это обе сознавали, об обладании всем миром.

Сражение это — одно из наиболее важных и решительных по результатам произошло у деревни Замы, в 5 переходах юго-западнее Карфагена, в 202 г. до н. э.

Численность войска Сципиона простиралась, по имеющимся далеко не достоверным данным, до 40 000 человек; в том числе 6000 пехоты и 6000 нумидийской конницы были незадолго до того приведены Массиниссой. У Ганнибала, как кажется, было 2700 новонабранных, неособенно надежных карфагенских всадников, только 2000 нумидийцев и около 5000 пехоты с 80 слонами.

За 16 лет, протекших с того времени, как Ганнибал впервые выступил против римлян, в составе обеих армий произошли большие перемены; так, насколько численность конницы возросла в римской, настолько она уменьшилась в карфагенской. Правда, у Ганнибала было еще 24 000 тех испытанных ветеранов, которые так долго сражались под его начальством в Италии и по стойкости, по умению владеть оружием могли быть смело поставлены наравне с лучшими римскими легионами, но зато конница было слаба числом и подготовкой, а нумидийцев было всего 2000 человек. Напротив того, у Сципиона была многочисленная и во всех отношениях прекрасная конница. Ганнибал это понимал прекрасно, и что должен он был перечувствовать, видя против себя 6000 человек тех самых нумидийцев, цену которым он так хорошо знал, которым во всех прежних кампаниях ок так доверял, которым, наконец, он так часто был обязан победой в сражениях и безопасностью при передвижениях и отдыхе?

Ганнибал построил свои войска в 3 линии, или, вернее, фаланги, сделав ошибку не оставить между частями интервалов. Слоны были распределены по всему фронту. В первой линии стояли 1200 лигурийцев, галлов и прочих наемников, во второй, вплотную к первой, — новонабранные африканские и карфагенские ополчения; в третьей, несколько отступя от второй, — 24 000 ветеранов, поставленные таким образом, что беглецы из обеих первых линий могли обходить их фланги. Карфагенская конница стала на правом фланге, нумидийская — на левом.

Сципион, особенно выдававшийся своей способностью применяться к обстоятельствам, отбрасывая все рутинное и общепринятое, и здесь построил свои войска совершенно оригинально. Он поставил их в 3 линии, как обыкновенно, но с той разницей, что когорты принципов должны были строго держать затылок гастатам, так что, в сущности, римляне были построены в линии колонн на интервалах. Интервалы эти между манипулами были заполнены велитами, так что издали можно было подумать, что все римское войско стоит в фалангообразной массе. Подобное построение было принято с той целью, чтобы дать свободный проход слонам, которых затем велиты должны были завлечь за боевой порядок. Лелий с римской конницей стал на левом фланге, Массинисса со своими нумидийцами — на правом.

Дело началось с мелких схваток между конницами: Сципион, желавший прежде всего покончить со слонами, продолжал стоять на месте. Ганнибал действительно приказал пустить вперед этих животных, которые, испуганные шумом римских духовых инструментов и поражаемые дротиками велитов, частью бросились в нарочно для них оставленные интервалы римского войска, частью обошли фланги войска, а частью повернули назад и привели в совершенный беспорядок конницу левого фланга Ганнибала. Массинисса весьма удачно воспользовался этим моментом, энергично атаковал эту конницу и одним ударом смел ее с поля сражения. В та же время и Лелий, пользуясь своим превосходством, атаковал стоявшую против него неприятельскую конницу и обратил ее в бегство.

Между тем и пехотные части сошлись врукопашную. Карфагенские наемники скоро не выдержали атаки гастатов и, не получая своевременно помощи от второй линии, заподозрили измену и повернули назад. Однако и гастаты пришли в замешательство и устояли только поддержанные принципами. Ганнибал, видя, что наемники бегут прямо на его резерв, и опасаясь, что они приведут его в беспорядок, приказал своим ветеранам опустить копья и тем заставить беглецов очистить фронт. Сципион не позволил гастатам преследовать, привел их в порядок, развернул принципов и триареев на их флангах в одну линию с ними и повел на карфагенян. Завязался рукопашный бой между ветеранами Ганнибала и римскими легионерами, бой, про который Полибий говорит: Численность, решимость и оружие были с обеих сторон одинаковы; они сражались с таким ожесточением, что умирали в своих рядах и никто не мог сказать, чем кончится дело. В эту решительную минуту Лелий и Массинисса, прекратившие преследование, атаковали фалангу Ганнибала с тыла. Это решило дело. Карфагеняне потерпели полное поражение и потеряли много людей, так как равнина, по которой они отступали, отдавала их в руки конницы. Сам Ганнибал едва ушел.

Не подлежит никакому сомнению, что выигрыш дела должен быть приписан коннице, которая своими вождями была в удачную минуту введена в бой, своевременно остановлена во время преследования и направлена для нанесения решительного удара. Оба ее вождя показали себя выдающимися кавалерийскими генералами.

Вообще нужно сказать, что римская конница никогда, ни прежде, ни после, не достигала той высоты, на которой она находилась в конце 2-й Пунической войны в смысле и организации, и применении ее. Позже она была иногда многочисленнее, процентное отношение ее к пехоте было больше, но зато качество хуже, дисциплина слабее и вожди ее не умели столь удачно ею пользоваться.

Около 100 лет спустя, в 86 г. дон. э., когда Сулла ведет войну с полководцами Митридата в Беотии, у него в войске имеется 15 000 пехоты и 1500 конницы, между тем как противники его обладают многочисленной конницей. Поэтому, чтобы обеспечить свои фланги от нее, Сулла в сражении при Орхомене приказал построить два укрепления; правое примыкало к болоту, а левое доходило до реки Мелас, которая, протекая вокруг правого фланга и тыла расположения Архелая, полководца Митридата, изливалась в то же болото. Таким образом Сулла обеспечил свои фланги, и когда ему удалось вогнать противника в его лагерь и овладеть этим последним, то войско Архелая, стиснутое между рекой и болотом и не имевшее пути отступления, было окончательно разбито. Остается только удивляться, что Архелай, владея многочисленной конницей, позволил слабейшему в силах противнику безнаказанно пройти обширную равнину и дал запереть себя в такой мешок.

Лукулл, бывший также некоторое время вождем римского войска, в войнах с Митридатом, умел очень ловко распоряжаться конницей и этому именно обязан выигрышем сражения при Тигранокерте против превосходного в силах неприятеля. Тигран имел 150 000 пехотинцев, 20 000 лучников и пращников, 35 000 рабочих и 55 000 всадников, в том числе 17 000 латников. Он расположился лагерем на широкой равнине, имея реку Тигр перед собой. Лукулл с 10 000 пехотинцев, 3000 всадников и 1000 лучников и пращников двигался с целью атаковать это несметное войско и перешел реку против правого фланга неприятеля. Видя их малочисленность, Тигран засмеялся и сказал: Если они идут послами, то их слишком много; если же они идут с целью сражаться, то их слишком мало. Между тем Лукулл заметил, что лежащий около правого фланга противника и им командующий холм оставался незанятым, и сейчас же составил план захватить его своей конницей и оттуда немедленно атаковать отборных латников, составлявших правое крыло во фланге и тыл. Для этого он направил на холм своих галльских и фракийских всадников, причем приказал им отнюдь не действовать дротиками, а прямо ударить врукопашную с мечом в руках и прежде всего стараться перерубать древка копий, так как, не имея возможности пользоваться ими, латники оставались совершенно безоружными; затем следовало рубить их по ногам, как единственному незащищенному месту.

Смелая атака небольшой горсти всадников под личным начальством Лукулла, поддержанная двумя когортами отборных пехотинцев, увенчалась полным успехом. Тяжеловооруженные и неповоротливые латники, атакованные во фланге, были первым же ударом приведены в беспорядок и отброшены на свою пехоту, и не прошло нескольких минут, как все войско побежало. Тигран, страшно пораженный, бежал одним из первых. Трудно поверить, но Плутарх утверждает, что вся потеря римлян состояла из 5 убитых и 100 раненных, тогда как одна неприятельская пехота потеряла до 100 000 человек.

Это сражение показывает, что дисциплина и ловкость маневрирования совершенно необходимы, чтобы придать коннице ее настоящее значение. Латники Тиграна, будучи хорошо вооружены, будучи хорошими ездоками, на хороших лошадях, были, однако, обучены лишь настолько, чтобы двигаться в прямом направлении вперед или назад, но совсем не умели маневрировать, и потому, неожиданно атакованные во фланге, не смогли переменить фронт и встретить противника атакой же.

В сражении при Артаксате (67 г. до н. э.) с Тиграном же Лукулл опять очень ловко действовал своей конницей. Тигран поставил перед фронтом своего войска сильный отряд своей лучшей конницы, поддержанный несколькими эскадронами конных мардийских лучников и иберийских копейщиков, на храбрость и ловкость которых он возлагал большие надежды. Лукулл перевел свою конницу через реку Арзанию с целью атаковать эти выдвинутые вперед части и этим прикрыть переправу пехоты. Римская конница сразу же опрокинула и обратила в бегство неприятельскую, но Лукулл не позволил ей преследовать, чтобы она помогала прочим войскам во время боя. Через некоторое время он устремился сам с ней на царских телохранителей, разбил их и выиграл сражение.

Сражение при Фарсале (48 г. до н. э.) представляет большой интерес, доказывая, с одной стороны, опасность возлагать преувеличенные надежды на обходы конницы, с другой — искусство Юлия Цезаря, который сумел принятыми мерами вполне обезопасить себя от обыкновенных последствий этого маневра. До него в течение 150 лет всякий начальник, умевший пользоваться этим маневром, мог смело рассчитывать на победу.

Обе армии встретились на равнине, близ реки Эниней. Помпеи поставил на правом своем фланге, примкнутом к реке, 600 всадников, в центре — пехоту, а всю остальную массу конницы сосредоточил на левом фланге с целью обойти правый фланг Цезаря и прижать его к реке. Его распоряжения были вообще удачны, но только ему следовало оставить известную часть конницы в резерве, что было очень легко, так как он в значительной степени превосходил противника этим родом оружия, а между тем в кавалерийских делах успех обыкновенно на стороне того, кто последний вводит в дело резерв. У Помпея было 7000 всадников и 45 000 пехотинцев, у Цезаря — 1000 римских всадников и 22 000 пехотинцев. Цезарь распорядился своими войсками с замечательным искусством; левый фланг — 8-й и 9-й легионы под командой Антония — был примкнут к реке; когортами центра командовал Эней Домиций; правый фланг составлял любимый легион Цезаря — 10-й под начальством Публия Суллы. Каждый легион был построен в 3 линии, так что оказалось 44 когорты в первой, 24 — во второй и только 16 — в третьей. Конница расположилась на крайнем правом фланге, наравне с первой линией против 6000 всадников Помпея.

Осмотрев расположение Помпея и придя к убеждению, что он намеревается обойти правый фланг, Цезарь перевел 6 лучших когорт в числе 3000 человек из третьей линии за правый фланг и приказал им до начала боя стоять совершенно смирно, чтобы не быть замеченными противником.

Конница Цезаря, заметив наступление конницы Помпея, не оказала никакого сопротивления, а отошла назад и стала под прямым углом к общему боевому порядку, правее вышеупомянутых 6 когорт, которые между тем переменили фронт направо, чтобы встретить неприятельскую конницу. Конница налетела на них, но встретила сильный отпор: легионеры пользовались своими дротиками, как копьями, и поражали ими всадников преимущественно, по совету Цезаря, в лицо. Конница Помпея обратилась в бегство, бросив сражавшихся вместе с ней лучников и пращников. Конница Цезаря воспользовалась этим беспорядочным отступлением противника, налетела на него, довершила поражение и пустилась преследовать бегущего врага.[45]

Одержавшая верх пехота зашла налево, охватила оставшееся с уходом конницы без защиты левое крыло противника и атаковала его с тыла и фланга одновременно с атакой 10-го легиона с фронта. Бой колебался недолго. Помпеи признал дело проигранным и побежал сначала в свой лагерь, а потом, когда Цезарь завладел лагерем, продолжал бегство дальше. Потери Помпея доходили до 15 000 убитых и 24 000 пленных; Цезарь потерял 30 центурионов и 200 нижних чинов.

Распоряжения Цезаря для противодействия обхода были целесообразны и указывают на его гениальные способности. Он понимал, что все зависит от стойкости 6 когорт, а бездействие его конницы до атаки этих когорт неприятельской конницей показывает, что он сознавал важность сохранения свежей части в виде резерва. Его гениальная сообразительность дала ему возможность, имея конницы в 6 раз меньше, чем противник, сохранить до решительной минуты 1000 свежих всадников и решить ими победу.

Прежде чем обратиться к дальнейшему описанию римской конницы, следует сказать несколько слов о коннице в Галлии, Испании и Германии, так как народности, населявшие эти страны, выставляли конные части, сражавшиеся или за римлян, или против них, и часто действовали с большим успехом.

Галльская конница давно пользовалась хорошей славой; еще Страбон говорит, что она гораздо лучше их пехоты. Давно уже у галлов была конница. Когда, по словам Ливия, Амбигат послал своего племянника Беловеса в Италию, во время царствования Тарквиния Древнего, чтобы основать там колонию, то дал ему большое войско, конное и пешее, с которым он и остановился окрестностях Милана.

Когда два столетия спустя Бренн взял Рим, то, по словам то; же писателя, его многочисленная конница запрудила всю страну и с большим успехом несла сторожевую и разведывательную службу. При вторжении галлов в Италию в 227 г. до н. э. у них было 50 000 пехоты, 20 000 конницы и очень много колесниц.

Галлы ценили конницу гораздо выше пехоты. Они всячески старались добыть себе хороших лошадей и платили за них большие деньги. Вооружение их состояло из дротика и длинного меча, иногда еще лука и стрел, шлема и щита; одежда — из кожаной туники, закрывавшей только туловище, так что ноги оставались голыми, позже они стали носить широкие штаны и рубахи с рукавами и одевать тунику поверх рубахи. Народ отпускал бороду, а вожди и лица знатного происхождения носили только усы.

В еще более позднее время галлы начали надевать тяжелое предохранительное вооружение; так, им приписывается изобретение железных лат, бывших у них впоследствии в большом употреблении. Шлем украшался оленьими рогами или металлическим гребнем с большим пучком перьев, что придавало воину более свирепый вид; тогда же был введен большой щит с девизом на нем. Еще позже галлы, в подражание римлянам, приняли вооружение и снаряжение греческих катафрактов. По словам Тацита, у них был род конницы под названием crupellari. По предположению Рокфора, это были солдаты или гладиаторы, закованные с головы до ног в железо и, следовательно, еще более тяжеловооруженные, чем катафракты; о всадниках этих упоминается, впрочем, очень редко. Тактическое искусство было у галлов очень малоразвито. Обыкновенно конница располагалась на флангах, иногда же крайние фланги занимались колесницами. Вообще они строились в одну линию и, как кажется, не имели понятия об употреблении резерва. Иногда они смыкались в одну массу, в виде четырехугольника, смыкали щиты между собой и образовывали таким образом непроходимую толпу.

Напротив того, образ действий конницы был построен на очень верных началах. Тяжелая конница должна была силой удара и быстротой движения пробить расположение противника, и тогда следовала за ней легкая конница и атаковала его с флангов и тыла. Некоторые из галльских народов делили свою конницу на группы из трех человек: одного рыцаря или воина и двух оруженосцев или слуг. По словам Павсания, это деление было уже во времена Бренна. При этом в случае выбытия воина он заменялся одним из оруженосцев, а в случае потери им лошади он брал лошадь оруженосца. В этой организации мы видим первообраз позднейшей lance fournie средних веков. Назывались эти три воина вместе Trimacresie.[47]

Ганнибал имел в составе своего войска много галльской конницы, и она, как мы уже видели, оказала ему большие услуги в итальянском походе.

Цезарь по прибытии в Галлию прилагал большие усилия, чтобы организовать там кавалерию и скоро довел ее численность до 4000 всадников. Они набирались исключительно из союзных народностей, но Цезарь питал к ним сначала очень мало доверия, так что вместо них взял на свидание с Ариовистом 500 человек из 10-го легиона, посаженных на лошадей галльских всадников. Но в сражении, где он победил Ариовиста, он воспользовался услугами галльской конницы для преследования, которое продолжалось на протяжении 50 миль и причинило германцам большие потери.

Во время войны в Галлии Цезарь довел свою конницу до 10 000 всадников из испанцев, нумидийцев и германцев, главным же образом из галлов. Также и Лукулл имел, как мы видели, в сражении при Тигранокерте отряд галльских всадников.

Верцингеторикс, галльский вождь, ставший во главе восстания против римлян, очень часто прибегал к пользованию своей конницей и умел распоряжаться ею в совершенстве. Сам Цезарь говорит про него, что он, будучи выбран предводителем галльского войска, прежде всего обратил внимание на формирование хорошей конницы. После двух или трех успехов, одержанных Цезарем благодаря его быстрым движениям, Верцингеторикс собрал военный совет и предложил ему план действий, на основании которого не следовало позволять коннице вступать в открытый бой, а надо было пользоваться ею для опустошения страны вокруг расположения Цезаря, для нападения на его фуражиров, для уничтожения запасов, сожжения деревень, вообще для обращения страны в пустыню, чтобы таким образом окружить римское войско поясом недосягаемых всадников и довести его до голодной смерти. Предложение было принято. В один день было сожжено 20 деревень и городов, и если бы галлы так же настойчиво держались этого плана, как русские в 1812 г., то и результат был бы для Цезаря, по всем вероятиям, тот же, что и для Наполеона в 1812 г.

Верцингеторикс оказался, однако, вскоре вынужденным против своего желания пощадить город Аварик и начать опять военные действия в поле. Наказание не замедлило последовать: Аварик был взят штурмом и 40 000 его жителей перебиты. Верцингеторикс потребовал тогда 15 000 всадников и начал опять уничтожать продукты, сжигать дома и перехватывать подвозы. Ввиду этого Цезарь, понимавший грозящую ему опасность, должен был отойти ближе к римским провинциям, составлявшим его базу; нетерпеливый галльский вождь принимал это движение за начало полного отступления, решился дать римлянам битву, в которой потерпел полное поражение. Тогда он отошел к Алезии, считавшейся неприступной, и заперся в ней. Цезарь решил блокировать его, совершенно отрезать контрвалационными линиями и вынудить к сдаче голодом.

Между тем Верцингеторикс и тут сумел воспользоваться своей конницей. Еще до окончания полного обложения он выслал ее всю, силой в 15 000 коней, с поручением прорваться через линии римлян, что ей и удалось без особого труда, а затем постараться собрать войско для освобождения Алезии. Оно действительно и было собрано, но к его походу Цезарь усилил свою пехоту до 70 000-80 000 человек, набрал 10 000 германских всадников и сделал циркумвалационные линии настолько сильными, что подошедшие галлы не могли их форсировать, и Алезия, отрезанная от всякой поддержки, вынуждена была сдаться безусловно.

Если бы Верцингеторикс мог вполне применить свой первоначальный план, или даже будь у него другой противник, а не великий Цезарь, то весьма вероятно, что восстание увенчалось бы полным успехом.

Германцы были народом особенно воинственным. Главную часть их войска составляла пехота, но у них была и конница. Их снаряжение, вооружение и одежда были очень плохие; они покрывались звериными шкурами без определенного покроя и недостаточной величины, чтобы ими покрыть все тело, так что, несмотря на холодный климат их родины, ходили наполовину нагими. Как пехота, так и конница имели плетеные щиты, окрашенные в яркие цвета, иногда круглые, обыкновенно же продолговатые, у всадников несколько меньшего размера, чем у пехотинцев. Несмотря на постоянные войны с римлянами, причем вооружение с убитых и пленных попадало к ним в руки, несмотря на то, что к ним часто заезжали торговцы из Рима и соседних стран, германцы ничего не делали для улучшения своего вооружения; латы и шлемы, кажется, совсем не были у них в употреблении. Наступательное оружие составляло копье, называвшееся фрамеа, с коротким железным острием; оно служило преимущественно для нанесения уколов, но иногда бросалось, как дротик. Никто не смел иметь фрамеа, не будучи предварительно признан достойным и способным носить оружие вообще, так что, когда юноша достигал лет, дававших ему возможность стать в ряды воинов, один из вождей или родственников его давал ему в присутствии народа фрамеа и щит.

Этот обряд делал из него воина и, кажется, давал право голоса в собраниях; по крайней мере, собрания эти происходили с оружием в руках.

Лошади германцев не были породисты, и они не имели обыкновения, как галлы, покупать хороших лошадей. Они довольствовались местными лошадьми, которые при всей их наружной невзрачности были выносливы и втянуты.

Очень часто среди боя германские воины соскакивали с лошадей и продолжали сражаться пешими, причем лошади были приучены смирно стоять, пока всадники не вернутся. Вскакивали на лошадей и соскакивали с них с большой ловкостью; ни подушек, ни попон не было, и езда на них считалась большой роскошью и признаком постыдной изнеженности, так что германские всадники атаковали без малейшего колебания превосходящие их числом конные части, если они имели этот убор.

Такой пример мы видим в 55 г. до н. э. в войне Цезаря со свевами, вторгнувшимися большой толпой в Галлию. При этом на берегах Мааса произошла стычка между 800 германскими всадниками и 5-тысячным конным отрядом Цезаря. Численное превосходство противника ничуть не привело в смущение германцев; они немедленно атаковали, привели всадников Цезаря в бегство, затем соскочили с коней и продолжали бой в пешем строю, убивая лошадей и стаскивая с них всадников, пока, наконец, противник, понеся тяжкие потери, не обратился в бегство. Конница Цезаря была так деморализована этим делом, что на следующий день, производя наступление, он должен был оставить ее в последней линии.

В войне Ариовиста, когда он в 58 г. до н э. вел войну с Цезарем в Галлии, был отряд из 6000 всадников, при котором для поддержки его состоял такой же силы отряд пехоты. Если раненый всадник падал с лошади, пехотинцы окружали и защищали его, а один из них садился на его лошадь. Они были приучены не отставать от конницы при самых быстрых ее движениях, причем держались за гриву лошади и всегда оказывали большую помощь всадникам.

Когда Верцингеторикс поднял почти все галльские племена против римлян, Цезарю пришлось обратиться за конницей к другим народам. Так, в сражении при Неви в 52 г. до н. э. мы видим у него 600 германских всадников, которые служили ему с начала войны. Он говорит в своих комментариях, что конница Верцингеторикса не могла с ними бороться и была отброшена на свои главные силы. Возможно, впрочем, что этот успех следует приписать не столько превосходству германцев, сколько тому, что они стояли в резерве и были пущены в дело, когда бой между обеими конницами уже шел некоторое время, и атака свежей части, какова бы она ни была, должна была неминуемо расстроить противника.

Затем Цезарь, видя численное превосходство галлов в коннице и не имея возможности вызвать таковую из Италии или римских провинций, так как был со всех сторон окружен восставшим народонаселением, потребовал от покоренных им в предыдущих годах германских племен присылку конницы и легкой пехоты. Требование это было исполнено, но прибывшие войска были в очень плачевном состоянии, и большая часть лошадей была совершенно негодна. Цезарь употребил все усилия, чтобы поправить дело. Он взял всех имевшихся при его войске лошадей, а также и принадлежащих трибунам, другим офицерам и ветеранам, постарался добыть еще лошадей, откуда только можно было, и всех их передал германским всадникам. Благодаря всем этим мерам ему удалось в очень непродолжительное время сформировать вполне способный к действию отряд конницы численностью, по словам Аппиана Александрийского, в 10 000 человек.

В более поздние времена, во время войн с римлянами, продолжавшихся около двух столетий, германцы научились многому от своих противников. Вооружение их, как наступательное, так и оборонительное, значительно усовершенствовалось; образ действий стал более правилен, так что они уже не ограничивались одной обороной, а стали вести и наступательные войны. Можно даже сказать, что германцы более всех прочих народов способствовали падению Западной Римской Империи.

Готы — народ германского происхождения — пользовались славой народа весьма воинственного. Вестготы почти не имели конницы, остготы, напротив, — очень многочисленную. Когда король, последних Теодорих Великий вторгнулся в 489 г. в Италию, он имел очень хорошую конницу, обучением которой он усиленно занимался в своей столице Равенне по завоевании всей Северной Италии. Он сам служил примером при всех воинских упражнениях, занятия производились постоянно и заканчивались смотрами. Обучались действию копьем, мечом и метательным оружием. Первоначально одетые, как и прочие германцы, в звериные шкуры и вооруженные только копьем и щитом, готы имели впоследствии уже мечи, луки и топоры.

Вандалы — также германского происхождения — имели только копья и мечи и сражались, после завоевания Африки, исключительно верхом, чтобы быстрее пройти и опустошить страну, и нанимали мавританских лучников. Даже во время морских походов они брали с собой, со времен Гензериха, на корабли лошадей, чтобы, высадившись где-нибудь, немедленно начать набег и опустошить всю страну. Затем, собрав всю добычу, они также быстро отходили к своим кораблям и уплывали.

Франки вначале сражались только пешком. Когда же они оценили все значение конницы при производстве набегов, то набрали конный вспомогательный отряд из галлов. Трудно сказать, была ли у них конница в сражении при Суассоне в 486 г., но известно, что битва при Толбиаке в 496 г. против германцев была выиграна Хлодвигом благодаря коннице. То же самое видим мы позже, при его преемниках, когда галльская конница решает исход многих сражений.

Испанская конница была в древние времена вооружена копьем с железным наконечником, служившим преимущественно для нанесения уколов, но годным также и для метания. Оригинальную особенность этой конницы составляют только у нее одной встречающиеся мечи, одинаково удобные для нанесения как уколов, так и ударов. Как кажется, самое изобретение их приписывается испанцам, по крайней мере Полибий в описании вооружения современных ему римских легионов прямо называет подобного рода мечи испанскими. Кроме копья и меча, испанская конница носила еще кинжалы, а из предохранительного вооружения: шлемы с забралом, закрывавшимся под подбородком, и гребнем из красных перьев или лошадиного волоса и щиты из звериных кож. Одежда состояла из толстых стеганых холщевых камзолов и кожаных колетов.

Известная часть испанской конницы подобно германской постоянно сопровождалась пехотинцами, которые в случае необходимости быстрого передвижения садились на лошадь позади всадника. По прибытии на место назначения они соскакивали, и оба рода оружия вели бой совместно; всадники были приучены, если пехотинцев оказывалось мало, спешиваться и вести бой пешком, причем лошади их быстро привязывались к прикрепленному к поводьям колышку, который вбивался в землю.

Та же мысль встречается в наше время в формировании вольтижеров в Булонском лагере в 1804 г., которые обучались согласно вышеуказанному. Попытка эта была, впрочем, скоро оставлена.

В войске Ганнибала во время его похода в Италию было некоторое число испанских всадников, которые все носили латы. Лошади были на мундштуках, как об этом ясно говорится в описании битвы при Тичино.

Конница располагалась в резерве в задней линии, она выходила оттуда или для атаки противника, когда над ним был одержан частный успех и он был приведен в некоторый беспорядок, или же для преследования его, когда он был обращен в бегство.

Ливии утверждает, что испанская конница часто одерживала верх над нумидийцами; но зато нужно сказать, что она, по общему мнению, не может быть сравнена ни с карфагенской, ни с галльской. Испанская же пехота была очень хороша; римский полководец Квинт Серторий предпочитал ее даже римской, особенно для защиты укрепленных пунктов.

В то время когда на западе Цезарь продолжал завоевание Галлии и Британии и подчинял римскому владычеству огромные земли, на востоке шла также война, и римляне старались и здесь раздвинуть возможно далее свои пределы. Однако удача Цезаря на западе вряд ли была значительнее неудачи Красса на востоке.

Поражение Красса было самым тяжелым ударом, нанесенным римскому оружию со времени битвы при Каннах, и странно, что и оно должно быть приписано исключительно превосходству конницы противника. Мы видим у парфян тоже употребление конницы, какое почти в то же время предлагал Верцингеторикс, но только примененное с полным успехом.

В 53 г. до н. э. Красс вступил в пределы страны парфян с 7 легионами численностью в 35 000 человек (в том числе 4000 всадников и около 4000 легкой пехоты). Вместо того чтобы идти через горную часть Армении, населенную дружественным народом и богатую местными средствами, он переправился через Евфрат и пошел по обширной равнине Месопотамии, где парфянская конница, составлявшая главную часть войска противника, имела все преимущества на своей стороне.

Парфянский царь Ород выслал против Красса своего полководца Сурену, а сам вторгнулся в Армению, владетель которой Артавасдес собирался идти на соединение с римлянами. Войско Сурены состояло исключительно из конницы. Это, однако, не было обыкновением парфян: в основном она составляла 1/4 или 1/5 часть всего войска, но так как сам царь должен был вести войну в гористой Армении, то он взял с собой пехоту, а конницу дал своему полководцу, которому предстояло действовать на местности ровной и открытой.

Конница Сурены была двух родов: тяжелая и легкая. Первая носила почти полное предохранительное вооружение, а именно кожаные латы и наножники, покрытые бронзовыми или железными чешуями, и железные шлемы; щитов не было, так как всадники считались достаточно предохраненными латами. Копья были очень длинны и тяжелы, так что значительно превосходили римские. Кроме того, они имели луки и короткие мечи или ножи за поясом. Луки и стрелы были очень велики и последние пробивали всякое обыкновенное снаряжение, вместе с тем полет их был очень быстр. Лошади имели также закрытия для головы, груди и боков, подобно всадникам, из кожи с металлическими чешуйками. Атака производилась сомкнуто и полным ходом, рассчитывая на силу удара и действие копьем.

Легкая конница, бывшая многочисленнее тяжелой, составляла ей совершенную противоположность. Она набиралась из отличных ездоков, с детства приученных к езде, так что лошадь и всадник составляли как бы одно целое. Лошади, легкие и поворотливые, носили только оголовье и управлялись одним поводом. Всадники были одеты в тунику и штаны; главное их вооружение составляли очень длинные луки и стрелы с крючками, которые они были приучены пускать с большой силой и ловкостью, как стоя на месте, так и будучи в движении вперед или назад. Образ действия их был следующий: они никогда не доводили дела до рукопашного боя, а окружали противника врассыпную; отступали, когда он намеревался их атаковать, опять переходили в наступление, когда он начинал отходить, все время покрывали его градом стрел и таким образом доводили до полного изнеможения. Очевидно, этот образ действий требовал огромного количества стрел, поэтому запас их возился в обозе на верблюдах, так что истраченные могли быть немедленно заменены другими. Сколько кажется, легкие всадники имели еще мечи и ножи за поясом.

Число всадников, бывших у Сурены, никем из древних писателей точно не приводится. Плутарх говорит, что их было огромное число; Веллей Патеркул такое количество, какого нельзя сосчитать. Раулинсон ссылается на вышеприведенных писателей и говорит еще, что некоторое время спустя парфяне вывели против Антония 50 000 всадников, что дает возможность предполагать, что приблизительно такое же число было ими выставлено и против Красса.

Скоро после переправы через Евфрат Красс получил от выдвинутых им далеко вперед конных партий донесение, что они не встретили ни одного неприятеля, но видели следы многочисленных конных отрядов, как бы отступавших перед ними. Дня через три и или четыре после переправы, когда римское войско шло по безводной пустыне под палящими солнечными лучами, прискакало несколько человек из одного такого разъезда с донесением, что они были атакованы парфянской конницей, товарищи их перебиты и сами они едва ушли; они прибавляли, что неприятеля было очень много и он наступает. Красс немедленно перестроил свое войско в боевой порядок: в одну линию, имея пехоту в центре, конницу — по флангам. Он удлинил его сначала как можно более в надежде обеспечить себя таким путем от полного окружения, но затем, видя, что цель эта против столь многочисленной конницы все равно достигнута быть не может, перестроил свои легионы в более сомкнутый порядок.

Плутарх не дает совершенно ясного описания боевого порядка Красса; как кажется, он разделил свое войско на 3 отделения по 24 когорты в каждом; из этих когорт половина была повернута фронтом вперед, половина назад, так что выходил плотно сомкнутый четырехугольник. Между этими тремя отделениями и на флангах стала конница и легкие войска. Одним крылом командовал Красс Младший, сражавшийся с отличием в Галлии под командой Цезаря и добровольно пошедший в поход с отцом, другим — Кассий, впоследствии участвовавший в убийстве Цезаря, центром — сам Красс.

В таком порядке римляне продолжали движение до реки Велик, или Белисс, где, наконец, измученные воины могли утолить жажду. Большая часть офицеров советовали Крассу остановиться здесь лагерем до следующего утра, но Публий Красс, с пылом молодого кавалерийского офицера и видя рвение своих всадников, упросил отца принять бой в тот же день. Поддавшись его настояниям, Красс дал войску кратковременный отдых в том же порядке, в каком оно двигалось, и затем сейчас же с большей быстротой продолжал марш.

Сурена ожидал наступления римлян и сначала показал им только передовые посты своей легкой конницы, тяжелая же конница, покрытая плащами и шкурами поверх блестящего вооружения, чтобы не выдать своего присутствия, была спрятана. Когда римляне подошли ближе, парфяне ударили в литавры, и, сбросив свои покрывала, блестящие эскадроны, освещенные лучами солнца, неожиданно предстали перед глазами противника. Их кирасы и каски горели огнем. Перед фронтом их появился Сурена, превосходивший ростом и красотой всех парфян, на своем чудном боевом коне; ему было только 30 лет, но он уже приобрел блестящую славу выдающимися подвигами храбрости. Плутарх говорит, что при его несколько женственной красоте нельзя было ожидать найти в нем столько мужества. Подобно Мюрату, Дюндее и другим кавалерийским генералам он должен был быть большим щеголем: всегда нарядно одет, завит и нарумянен.

Первым его намерением было, кажется, начать дело атакой своей тяжелой конницы, но потом, убедившись в глубине и силе сопротивления римского боевого порядка и зная стойкость римской пехоты, он изменил свое намерение и приказал окружить неприятеля со всех сторон. Красс выслал вперед своих лучников, но они были встречены таким градом стрел, что принуждены были немедленно же отступить на главные силы. Затем началось расстреливание римлян издали стрелами, которые пробивали щиты и латы и причиняли глубокие раны. Римляне оказались в отчаянном положении. Как только римляне начинали наступление, парфяне отходили, не прекращая ни на одну минуту пускать стрелы, когда они отступали на прежнее место, парфяне сейчас же наседали ближе, продолжая стрельбу. Единственным утешением римлян была надежда, что, наконец, у противника не хватит стрел, но скоро они заметили, что передние всадники, исстреляв все стрелы, замещались другими, а сами отходили назад и пополняли колчаны из запаса, возившегося на верблюдах.

Красс в отчаянии разрешил, наконец, сыну произвести с частью войск атаку, чтобы заставить противника хоть несколько раздаться. Публий взял 1000 галльских всадников, присланных Цезарем, еще 300 всадников, 500 лучников и 8 когорт пехоты и стремительно атаковал парфян, которые повернули назад, отчасти не желая по своему обыкновению ввязываться в рукопашный бой, и вместе с тем с целью отвлечь отряд Публия как можно дальше от своего войска. Последнее удалось им вполне, молодой римлянин бросился преследовать по пятам отступавшего противника и совершенно отделился от главных сил. Тогда парфяне повернули кругом, тяжелая конница преградила ему дорогу, а легкая — окружила со всех сторон. Римляне сомкнулись и отбивались, как могли, но их положение было хуже, чем когда-либо. Опять начался дождь стрел, воины падали один за другим и корчились на песке в предсмертных судорогах. Когда Публий начал увещевать своих воинов атаковать неприятельскую конницу, они показали ему свои руки и ноги, пригвожденные стрелами к щитам и земле. Тем не менее часть галльской конницы произвела атаку, но, встреченная лучше вооруженными парфянами, принуждена была скоро остановиться. Галлы сражались с замечательной храбростью. Видя, что со своими короткими копьями они ничего не могут сделать, они начали схватывать руками длинные копья парфян и стаскивали их таким образом на землю, где тяжесть вооружения мешала им двигаться, другие соскакивали с лошадей, пробирались пешими в ряды парфян и, поражая лошадей в живот, сваливали их вместе со всадниками на землю, причем нередко сами гибли задавленными. Наконец, видя, что все эти усилия не приводят ни к чему и что вместе с тем они совершенно отрезаны от главных сил и присоединиться к ним не могут, римляне собрались на вершине холма и построились в круг с тесно составленными щитами, чтобы хоть немного укрыться от стрел. Лошади были поставлены в середину круга. Все было тщетно. Несколько офицеров предложили тяжелораненому Публию попытаться спастись бегством, причем вызвали сопровождать его, но он отвечал, что нет такой ужасной смерти, которая бы заставила его оставить столько храбрых людей, которые бы умирали для его спасения. Вместе с тем он дал им формальное разрешение самим попытаться спастись и затем приказал своему оруженосцу убить его, подставил сам свой бок для удара и так умер. Весь его отряд почти целиком лег после храброго и упорного сопротивления — из 6000 отборных воинов, его составлявших, было взято в плен только 500.

Все это продолжалось около 2–3 часов, и Красс скоро увидел, что отделившийся отряд парфян возвращается с криками радости и победными песнями. Опасения его за судьбу сына все возрастали, пока, наконец, он не увидал голову его на копье. Судьба товарищей стала ясна утомленным и упавшим духом легионам. Нападения на них возобновились с большей яростью. Римляне отчаянно сопротивлялись, но не могли нанести большего вреда противнику, поражавшему их стрелами или длинными копьями. Дело тянулось целый день, и только ночь принесла некоторое отдохновение римлянам. Парфяне по своему обыкновению отошли далеко назад, чтобы стать биваком, и тем дали римлянам возможность ночью же отступить в соседний город Карры. Следующей ночью они продолжали отступление, но на рассвете были атакованы парфянами. С большим трудом и потерями удалось им занять вершину холма. Тогда Сурена начал переговоры о сдаче, во время которых произошла стычка и Красс был убит. Так кончился этот поход. Из 40 000 человек, перешедших Евфрат, 20 000 было перебито, 10 000 взято в плен и только четвертая часть спаслась.

Трудно найти в военной истории другой пример сражения, выигранного исключительно конницей, без всякого содействия других родов оружия. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на вполне правильное понимание со стороны парфян двух важных факторов: превосходства в быстроте движения и в дальности поражения метательного оружия.

Только что описанное сражение принудило римлян относиться с уважением к парфянам, так как они были единственным препятствием, встреченным при распространении владычества на востоке. Поражение Красса произвело в Риме глубокое впечатление. Римские писатели со злобой видели в парфянах единственных соперников Рима в главенстве над всем миром. И, действительно, в течение одного года римские легионы были оттеснены до Эгейского моря и Геллеспонта, и владычество над Сирией и Малой Азией перешло в руки парфян. Таковы были результаты небольшой разницы в тактике и оружии войск двух великих государств.

Однако римляне, узнав свою слабую сторону, немедленно занялись исправлением ее. Первый удар парфянам был нанесен в 38 г. до н. э. Вентидием, очень способным полководцем, который понимал необходимость противопоставить парфянским стрелам метательное оружие если не большей дальности и силы, то по крайней мере равной, и завел поэтому сильный отряд пращников. С помощью их, а равно искусного пользования окопами и ловкого маневрирования ему удалось одержать победу. Правда, он отчасти был обязан ей случаю, а именно тому, что вождь парфян, сын царя Пакор, был в решительную минуту убит. Этот успех нанес решительный удар парфянам, и страна их вошла в свои прежние границы, а римские орлы стали опять парить от Атлантического океана до Евфрата.

Этим результатом римляне обязаны лучшей организации и вооружению войска и лучшей тактике полководцев. Конница была значительно усилена, и пращники получили вместо камней куски свинца, которые имели большую дальность и силу удара.

Когда позже Антоний вторгнулся в пределы Парфии, то в его войске было 10 000 галльских и испанских всадников, 30 000 легкой пехоты и конницы азиатских союзников, и затем Арменией было выставлено еще 6000 всадников, так что количество конницы доходило до 30 000-35 000, а всего войска — до 113 000. Несмотря на столь значительную силу, поход кончился все-таки неудачно; один из римских вождей, Статиан, с отрядом в 10 000 был окружен парфянами, и ни один человек не спасся, сам же Антоний был принужден начать отступление, произведенное с большими потерями под постоянными нападениями парфянской конницы, причем ему удалось вывести из пределов неприятельской страны только 70 000 человек.

В более поздние времена римляне предпринимали еще четыре экспедиции в пределы Парфии, из которых только одна, Авидия Кассия, окончилась вполне удачно. Действительно, при Траяне и Севере им удавалось пройти по всей стране и даже временно занять столицу, но они никогда не могли там утвердиться, и отступление, вызванное невозможностью держаться, было почти всегда равносильно катастрофе. Как только оно начиналось, со всех сторон появлялись всадники, которые охватывали разъезды, препятствовали фуражировкам и не давали ни минуты покоя, засыпая своими стрелами.

Парфяне никогда не пользовались ни колесницами, ни слонами, все их боевые и продовольственные запасы перевозились постоянно на верблюдах, которых при войске находилось огромное количество.

Был, однако, один крупный недостаток в образе действий парфян: они имели обыкновение постоянно при наступлении ночи прекращать бой или преследование и отходить на значительное расстояние, чтобы стать биваком, и вообще ночью они воздерживались от всяких военных действий. Они были вынуждены к этому привычки треножить лошадей и необходимостью пускать их в поле для кормления. Это заставляло их быть вне сферы действий противника, так как для изготовления к бою требовалось значительное время, чтобы распутать лошадей, одеть предохранительное вооружение и т. д.

Кроме того, парфяне никогда не окружали своего лагеря окопами, и близость врага была им тем более опасна. Это удаление парфян на ночь давало отступающему противнику разные преимущества, например возможность переменить за ночь направление движения и т. п.

На предыдущих страницах были даны сведения о коннице у тех из древних народов, о которых имеются какие-либо известия. О других же племенах, обитавших вдали от греков и римлян и не оставивших почти никаких следов своего существования, трудно сказать что-нибудь положительное. Можно думать, однако, что состояние их конницы и образ ее действия мало отличались от пограничных с римлянами народов, о которых имеются сведения у древних писателей.

Мы проследили применение лошадей к военным целям, начиная со времен самой седой старины, и видели, что первоначальной мыслью была быстрая перевозка воинов на поле сражения, и это выразилось на практике употреблением колесниц. Затем для той же цели стали брать лошадей под верх, потом уже перешли к бою с лошади и, наконец, дошли до мысли о возможности применить массу и скорость лошади как силу для непосредственного удара. Мы видели конницу при Ганнибале на высоте ее славы и тактического совершенства, как она под его гениальным предводительством во всех боях играла выдающуюся роль, которая за ней оставалась в течение двух столетий. Начиная с битвы при Фарсале, пехота опять занимает подобающее ей место.

У парфян принцип соединения возможной дальности метательного оружия с наивысшей быстротой достиг наибольшего развития, и нигде он не был так правильно поднят и столь удачно применен к делу, как у этого народа в конце I столетия до н. э.[50]

Применение конницы к сторожевой и разведывательной службе в те времена уже было правильно понято и основано на тех же принципах, как и теперь. Рассказ о том, как Александр Македонский за некоторое время до сражения при Платее отправился к греческим аванпостам с целью свидеться с афинским полководцем Аристидом, показывает нам порядок отправления службы, вполне схожий с принятым теперь: его останавливают и не пускают за линию постов, затем посылается донесение и, наконец, самое свидание происходит тут же, у постов.

Красс высылал разъезды далеко вперед. Кир Великий ставил кругом всего лагеря передовые посты и высылал разъезды из 5-10 человек, которые целую ночь ездили вокруг лагеря, чтобы своевременно открыть приближение неприятеля. Точно так же и при походных движениях он высылал разведчиков и разъезды, которые следовали впереди конницы, державшейся, со своей стороны, постоянно впереди главных сил.

Ганнибал высылал разъезды и рекогносцировочные партии нумидийских всадников, которые сновали по стране вокруг всей армии, и, действительно, мы ни разу не видим, чтобы он был захвачен врасплох, благодаря непринятию мер предосторожности.

Наконец, римляне очень искусно применяли окопы к усилению своих лагерей, а также система постов и разъездов была у них очень хорошо поставлена. Они постоянно имели караул у ворот лагеря, особенно со стороны, обращенной к противнику. Затем внутри лагеря имелись пикеты для поддержания караула, а снаружи — выдвинутые далеко вперед посты из конницы и пехоты, которые имели целью наблюдать за всеми доступами к лагерю и поддерживать высылавшиеся еще дальше вперед разъезды.

Выдвинутые дальше всего вперед посты составлялись исключительно из конницы, они располагались в виде цепи ведетов и маленьких постов.

Вообще порядок отправления службы охранения был вполне совершенный и при правильном его выполнении вполне обеспечивал от нечаянных нападений. Передовым постам предписывалась самая строгая бдительность; малейшая оплошность строго наказывалась, и воин, оставивший свой пост, предавался беспощадно смертной казни.

В первые времена республики войско формировалось из граждан, защищавших свое отечество, свое достояние и ими самими изданные законы. Впоследствии, с распространением владычества римлян, граждане заменялись в составе войска все более и более наемниками и воинами союзных государств.

В особенности конница, состоявшая вначале из представителей лучших и знатнейших фамилий, стала пополняться во времена императоров исключительно из беднейших классов населения и из провинций.

Всадники (equites), не обязанные более службой в коннице, слишком малочисленные для сформирования отдельной воинской части, слишком знатного происхождения, чтобы служить простыми рядовыми в такое время, когда военная служба из почетной сделалась средством наживы, обратились к службе судебной и финансовой. Некоторая часть их продолжала служить в войсках, но только или при штабах полководцев, или командирами конных частей и пеших когорт.

Императорская конница была вооружена дротиками, длинными мечами и иногда копьями и железными палицами. Предохранительное вооружение состояло из шлема, щита, легких сапог и кольчуги. Она подразделялась на полки силой в 726 коней; каждый полк состоял из 9 отделений по 66 коней и 1 в 132 коня, состоявшего при первой когорте легиона. Вообще конные полки находились по организации в известной связи с пехотой, но для боя вся конница армии выделялась и ставилась или на флангах боевого порядка, или распределялась по первой линии, или же служила резервом.

Богатство Римской империи и появившиеся вследствие того роскошь и расточительность с течением времени подорвали могущество государства и стали оказывать вредное влияние и на войско. Патриотизм, чувство национального самосознания, отличавшие римлян от прочих народов, начали исчезать. Воинский дух, воодушевлявший всякого гражданина в то время, когда никто не мог получить какой-либо должности, не прослуживши предварительно известное время в рядах войска, стал понемногу угасать, особенно по мере того, как с расширением границ государства Рим, находившийся в центре, все более и более удалялся от сферы опасностей и тягот боевой жизни. От появления Ганнибала в 211 г. до н. э. у ворот города до Алариха, ставшего в 408 г. со своими готами лагерем около Рима, т. е. в течение 619 лет, город не видел у своих стен неприятельской армии.

Римская пехота в то время, когда она завоевала весь мир, представляла собой вооруженный народ, тогда как впоследствии она стала комплектоваться наемниками из варваров и из людей, принадлежавших к низшим классам и привлеченных в войско высокой платой, между тем как лучшие классы вели в столице праздную жизнь, предаваясь в роскоши и неге разным излишествам. Отвращение выродившихся римлян к военной службе сделалось столь сильно, что итальянские юноши, подлежавшие зачислению в ряды войска, часто отрезали себе пальцы правой руки; это обыкновение получило такое распространение, что потребовалось издание весьма строгих законов против членовредителей.

Наемные войска скоро осознали свою силу и начали требовать от своих господ все новых и новых уступок; дошло до того, что они избирали императоров, которые сознавали очень хорошо, что без согласия войска им не удержаться на престоле. Понятным следствием этого была полная распущенность и отсутствие дисциплины в войске.

Септимий Север, избранный императором паннонскими легионами и нуждавшийся в утверждении этого избрания прочими войсками, первый значительно подорвал дисциплину. Он не только значительно увеличил плату воинам, но, кроме того, начал раздавать им подарки по случаю разных празднеств и т. п. и допустить их вести в своих казармах совершенно праздный образ жизни. Офицеры подавали пример роскоши, и дух времени выразился в ослаблении воинского духа; войска становились положительно неспособны к перенесению трудностей и лишений военного времени. Каракалла совершенно продался войскам и истощал государство, чтобы обогащать бесполезную и непокорную солдатчину.

Александр Север видел пагубную распущенность войска и старался восстановить хоть тень той дисциплины, которая когда-то способствовала росту государства. Однако зло так внедрилось, что он был вынужден платить очень большое жалованье воинам и отменить правило, по которому каждый из них нес в походе 17-дневную дачу провианта на своих плечах, и вместо того завести огромное количество мулов и верблюдов. Не видя вместе с тем возможности положить предел развитию роскоши в войске, он постарался по крайней мере обратить ее на приобретение хорошего оружия, высокого достоинства лошадей и украшение одежды и снаряжения.

Изнеженность войск выразилась, между прочим, в нежелании их носить предохранительное вооружение. Вегеций, писавший свое сочинение, как думают, при Валентиниане II в конце IV столетия, оставил описание в высшей степени печального состояния вооружения легионеров в его время. Он говорит, что с основания Рима до императора Грациана воины постоянно носили шлем и латы, но впоследствии, когда вследствие лености и беспечности обучение пришло в упадок, предметы эти стали носиться очень редко, воины нашли, что они очень тяжелы и потребовали от императоров разрешения не носить сначала лат, а потом и шлема. Как раз в то время, когда римляне таким образом отказывались от этих доспехов, в которых они победоносно прошли весь свет, варвары стали вводить их, и конница готов, гуннов и аланов носит полное предохранительное вооружение. Очевидно вследствие этого легионеры оказывались совершенно беззащитными перед готами, которые вдобавок грозили им полным истреблением, имея полчища лучников; но, несмотря на целый ряд поражений, на потерю многих городов, ни один полководец не решился принудить своих воинов опять надеть тяжелое вооружение. Вследствие этого воины больше думали о бегстве, чем о бое. Вегеций является поэтому горячим защитником предохранительного вооружения. Он говорит: Тем, кто находит, что прежнее вооружение очень тяжело, предстоит или быть раненым, так как их тело ничем не защищено, или, что хуже, быть взятыми в плен, или, наконец, даже изменить своему отечеству, обратившись в бегство. Они же, чтобы избежать носки незначительной тяжести, позволяют себя убивать, как скотов на бойне.

С трудом верится, чтобы описание это относилось к потомкам той великолепной пехоты, которая дралась при Треббии[52] и целым рядом побед в течение десяти столетий заслужила такую великую славу. Легионы, которые стояли на границах и вели беспрерывные войны, держались несколько дольше на прежней высоте, когда семена разложения проросли в сердце страны, но слабость императоров вскоре и их испортила, и со временем характеристика Вегеция могла быть отнесена и к ним. Это ослабление военных качеств не могло не быть замечено варварами, и они не преминули им воспользоваться.

Сами римляне, рассчитывая на удаление от границ, считали себя в полной безопасности от вторжения варваров в коренных землях. Вторжение готов около 248 г. в царствование императора Филиппа открыло им глаза. Наемные войска сдали без сопротивления наиболее важные пункты и даже, опасаясь наказаний за эту сдачу, поступили на службу к противнику. Обитателям римской провинции Мезий не осталось ничего другого, как заплатить большой выкуп за свою жизнь, свободу и достояние.

Один или два года спустя готы вторглись вторично в эту провинцию, разбили римские войска и умертвили императора Деция. С этого времени для римлян начался ряд поражений, окончательно подорвавший в них веру в свою пехоту. Благодаря этому упадку пехоты неприятельские всадники без труда одерживали над ней постоянные успехи, доставившие коннице известную фиктивную славу, так как для самолюбия римлян было менее постыдно объяснить свои поражения превосходством конницы как рода оружия над пехотой, чем распущенностью и другими недостатками собственных войск. Когда это убеждение стало укореняться, стали обращать главное внимание на конницу, значительно увеличили ее численность и надеялись с ее помощью удержать свое военное могущество. До 312 г. конница была настолько усилена, что в сражении при Турине между Константином и полководцами Максенция войско этих последних состояло преимущественно из тяжелой конницы, в которой как люди, так и лошади имели полное предохранительное вооружение, дававшее, однако, полную свободу движениям. Она обыкновенно строилась, как мы это и видим в вышеупомянутой битве, в виде клина, обращенного острием к неприятелю. Удар ее был очень силен и сопротивление ей почти невозможно, но вряд ли она обладала подвижностью и ловкостью в маневрировании: Константин разными эволюциями принудил ее разделиться на части, ослабил и затем одержал полную победу. По-видимому, такой род тяжелой конницы был перенят у восточных народов.

В сражении при Мурзе в 351 г. сыну Константина, Констанцию, удалось одержать решительную победу над Максенцием благодаря энергичной атаке его тяжелых латников, которые в своих чешуйчатых панцирях своими тяжелыми копьями сломили сопротивление галльских легионов. При Юстиниане почти вся полевая византийская армия состояла из тяжелой конницы. У варваров того времени конная служба была в большом почете. Главную силу армии Велизария составлял отряд его телохранителей, набранный из лучших воинов, и по храбрости и опыту людей, хорошему качеству лошадей и оружия составлявший действительно отборную часть. Пехота играла совершенно второстепенную роль. Большая часть конницы была вооружена скифскими луками. Прокопий выступает защитником конных лучников, к которым в то время относились с презрением. Презрение подобного рода, говорит он, — было, пожалуй, совершенно законно относительно нагих юношей, которые появлялись пешими на Троянских полях и, прячась за камень или щит товарища, с трудом натягивали лук и пускали почти всегда безвредную стрелу. Но наши лучники сидят на лошадях, которыми к тому же они управляют с замечательною ловкостью. Они защищены шлемом, кольчугой, щитом и наножниками. На правом боку у них висит колчан, на левом — меч, и они обучены действовать копьем и дротиком. Из их тяжелых и крепких луков они пускают стрелы во всех возможных направлениях, вперед, назад, в обе стороны, при наступлении, при отступлении, и так как они обучены натягивать тетиву не к груди, а к правому уху, то пущенная ими стрела обладает большой силой.

Этот отрывок дает очень точное понятие о вооружении и снаряжении всадников того времени; нельзя не обратить внимание на то, что оно вполне скопировано с тех парфянских лучников, которые причинили так много вреда римлянам.[53]

Но ни большая численность конницы, ни хорошие качества ее лошадей и оружия не были в состоянии удержать от падения Империю. Оружие, снаряжение и тактика не могли спасти тот народ, который был лишен руководящих принципов, утратил чувство патриотизма и в котором эгоизм и любовь к роскоши стали отличительными национальными чертами. Варварские народы, воинственные и выносливые, скоро наводнили все провинции и поживились огромной добычей в богатых и цивилизованных странах Южной Европы, пока наконец в 410 г., тысячу сто шестьдесят три года после основания Рима, Аларих с готами не завладел этим городом, и владычице мира суждено было испытать на себе всю необузданность, дикость этих варварских племен.

Несколько лет спустя римскому государству угрожали еще большие опасности от короля гуннов Аттилы, и оно было вынуждено заключить с ним договор на самых унизительных для себя условиях. Аттила соединил под своей властью всю Германию и Скифию; численность его войска доходила до 500 000 человек, набранных из всех подчиненных ему народов.

Относительно гуннов, составлявших один из главных контингентов его войска, мы находим интересное описание у Аммиана Марцеллина, который говорит, что они не имели постоянных жилищ, а переходили из одной страны в другую, имея с собой весь свой скот, часть которого была запряжена в повозки, перевозившие жен и детей. Привыкшие к разным лишениям, одетые в звериные шкуры, они почти не покидали своих уродливых, маленьких, но живых, выносливых и быстрых лошадей, с которыми они положительно срослись, на них они пили, ели и даже иногда спали. Образ действий в бою был самый беспорядочный, они производили нападение с громкими криками, отдельными кучками, под начальством различных вождей; если встречали сильное сопротивление, то немедленно поворачивали назад врассыпную, но с тем, чтобы атаковать вторично при первом удобном случае. Бой пешком, атака и оборона укреплений были им совершенно неизвестны, и они никогда к ним не прибегали. Они стреляли из лука замечательно ловко и пускали стрелы с костяным острием на очень дальние расстояния; для рукопашного боя имели мечи и арканы или сетки, которые они набрасывали на противника и затем его убивали. В армии Аттилы, кроме гуннов, были контингенты почти всех народов, населявших Германию и Скифию. Некоторые из них имели роговые кольчуги и тяжелые копья.

В 451 г. Аттила вторгнулся со своим войском в пределы Галлии и обложил Орлеан. Однако приближение римского полководца Аэция и его союзников, короля вестготов Теодориха I и короля аланов Санжипана, вынудило его снять блокаду и отойти на Каталаунские поля близ Шалона. Здесь произошла одна из величайших и наиболее решительных битв.

Аттила поставил в центре свои лучшие войска и взял на себя командование ими, правое крыло было поручено королю гепидов, Ардариху, левое — королю остготов. У его противников Аэций командовал правым крылом, Теодорих — левым, Санжипан же, верность которого была сомнительна, был поставлен в передовой линии центра.

Небольшой холм, лежавший между обеими армиями и доставлявший значительные выгоды владевшему им, был занят Торисмундом, сыном Теодориха, с частью вестготской конницы. Это давало Аэцию большое преимущество. Аттила, понимавший важность этого пункта, послал для занятия его конный отряд, который, однако, был встречен атакой Торисмунда сверху вниз и отброшен. Тогда Аттила произвел сам отчаянное нападение на этот холм и поддержал эту атаку наиболее надежными войсками своего центра, но римляне, имевшие за себя выгоды местности, удержались и отразили его. Храбрый престарелый Теодорих произвел блестящую атаку на правое крыло гуннов, но был ранен дротиком, упал с коня и был затоптан до смерти своими же вестготами. Эти неудержимым натиском смяли все, что было перед ними, затем повернули направо и взяли во фланг центр гуннов, сражавшийся с аланами. Потерпев поражение на обоих флангах и обойденный в центре, Аттила отступил к своему лагерю, спешил своих лучников позади повозок и стрелами остановил преследование противника.

Весь следующий день Аттила оставался в своем лагере, ожидая нападения и приготовившись к самому упорному сопротивлению. Все поле было покрыто мертвыми и ранеными, так как резня была ужасная. Под впечатлением больших потерь, понесенных накануне, и при виде решимости все еще страшного врага сопротивляться союзники сочли более благоразумным не штурмовать лагеря и дать возможность Аттиле спокойно отступить, что и было им исполнено.

Победа была выиграна конницей, и можно сказать, хотя описания сражения довольно неясны, что образ действия Аэция очень схож с образом действий Сципиона при Илинге: оба они имели малонадежные союзные войска, оба поставили их в центре, а атаку произвели обоими крылами с лучшими войсками. С другой стороны, Аттила подобно Газдрубалу поставил лучшие войска в центре, и они удержались по поражении обоих флангов, прикрыли отступление и спасли армию от уничтожения. Эта победа интересна тем, что она была последняя, одержанная войсками Римской империи.

Мы проследили историю конницы от самых древних времен до той минуты, когда Римская империя начала распадаться, когда старая цивилизация была предана уничтожению, следы искусств, науки и литературы стерты с лица земли, и наступили столетия мрака и невежества, характеризующие начало средних веков. Мы должны остановиться на этой точке, где события начинают теряться в тумане, и продолжим в следующей главе нить нашего рассказа, стараясь по возможности связать между собой события двух исторических периодов — древних и средних времен.

В предыдущем периоде мы довели историю конницы до того времени, когда римское владычество на западе пало. Теперь нам предстоит рассмотреть развитие и службу этого рода оружия у народов, возникших на развалинах Рима в новой группировке держав.

После покорения Рима различными германскими племенами обычаи и нравы этих последних оказали весьма важное влияние на цивилизацию того времени, и мы можем проследить в течение многих столетий развитие одного из таких установлений, имевших большое значение как в гражданском, так и в военном смысле. Мы говорим о ленной системе, распространившейся почти по всей Европе, и следы которой заметны и в наше время; она составляла в течение нескольких столетий основание всего военного устройства европейских народов и поэтому заслуживает ближайшего рассмотрения.

Достоверно известно, что еще задолго до вторжения германцев в Италию у них были некоторые знатные роды или семейства. Тацит, например, утверждает это и делает резкое различие между nobiles или principes и низшими классами. Также и в других источниках мы встречаем постоянные упоминания об известного рода аристократии, из которой выбирались вожди племен.

В более древние времена, когда германцы кочевали по своей лесистой стране и занимались преимущественно охотой и войной с соседями, владение землей не имело для них никакой цены, и она считалась общим достоянием. Молодые воины составляли товарищество, по своему усмотрению выбирали из своей среды того, кто признавался по мужеству и военному опыту наиболее достойным вождем, и поднимали на щит. Иногда случалось и наоборот, что какой-либо приобретший известность вождь собирал вокруг себя дружину молодых воинов, привлеченных его славой, которые обязывались ему безусловным повиновением. Такие дружины покидали обыкновенно родину и шли в какую-либо другую страну. Так, например, свевы, делившиеся на десятки, сотни и тысячи и считавшие всю свою землю общим достоянием, высылали многочисленные отряды для занятия новых земель, подобно пчелам, которые улетают, когда улей переполнен.

Эти дружины, завоевав какую-либо землю, оставались в ней и разделяли ее поровну между всеми свободнорожденными воинами. Эти участки были наследственны и назывались аллодами от древнегерманского Od — земля; границы их обозначались очень точно, и каждый владелец жил в своем участке. Аллодиальное имение не могло быть продано без согласия семейства, а равно не могло быть отобрано государством у владельца его, хотя бы даже за противозаконные поступки. С одной стороны, эти свободнорожденные владельцы, с другой — рабы, преимущественно из пленных, обязанные первым службой, были вначале единственными двумя классами, существовавшими у германцев. Можно предположить, что так называемые благородные, или principes, были просто старшими сыновьями владельцев и наследниками земельных участков и вследствие этого имели высшее положение, чем их младшие братья. Со временем некоторые рабы получили свободу и маленькие участки земли при условии платить ежегодно известную сумму и нести некоторую службу. Иногда также при завоевании страны известная ее часть оставлялась прежним жителям, которые обязывались за то нести некоторые повинности.

Таким путем образовался третий класс, составленный из людей, которые не были ни свободными, ни рабами, а находились в вассальной зависимости от ленных владельцев. Их участки, владение которыми обусловливалось точным выполнением возложенных обязанностей, назывались в отличие от аллодов феодами (Feod) или ленами, т. е. переданной собственностью. Отсюда и началась ленная система.

Звание верховного вождя или короля скоро сделалось наследственным, и появились обширные королевства, в которых, однако, многие древнегерманские установления продолжали существовать. По введении монархического правления короли стали получать в завоеванных землях гораздо большие участки земли, чем свободные воины; королевские земли состояли частично из одного большого домена (казенного участка), где жил король со своим двором, частично из известного числа других аллодов. Целью этого неравномерного разделения было доставление королю средств для содержания себя и двора, так что не представлялось необходимости в обложении налогами.

Аллодиальные владельцы в королевствах делились на десятки и сотни; но маленькие подразделения скоро исчезли, из сотен образовались кантоны, а несколько кантонов составили провинцию. Сотни (кантоны), на которые Англия была разделена 14 столетий тому назад англосаксами, существуют и поныне как территориальное разделение. Судьи или начальники, которые прежде выбирались для каждой провинции народом, стали назначаться королями. Старший правитель в провинции носил название графа, или comes; он же на войне был начальником выставляемого провинцией контингента. При дальнейшем увеличении королевств, когда в состав их вошли целые покоренные народы, этим последним оставлялся иногда их прежний владетель с обязательством выставлять в случае войны известный контингент. Отсюда берет начало герцогское звание.

Мы видим, таким образом, что государство было разделено на герцогства, провинции и сотни, или кантоны. Войско состояло из всего населения; вождями его были начальники сотен, графы или начальники провинций, герцоги, и, наконец, верховным вождем был король. Войско это было чисто милиционное; постоянной армии не было. Если созывалось народное собрание в мирное время для обсуждения каких-либо вопросов, то оно называлось ариманией (mannire призывать); если же целью созыва была война, то собрание носило название геербана (heer — войско и bannire — собирать). Приказание о созыве исходило от короля и давалось им герцогам; они передавали графам, эти — начальникам кантонов, которые, наконец, сообщали его народу. Каждый человек подчинялся в военное время тому же лицу, как и в мирное. Дисциплина требовалась полная, и каждый проступок строго наказывался.

Владельцы аллодов пользовались разными привилегиями. Они были освобождены от всех податей и повинностей, могли присутствовать в суде и имели голос при обсуждении законодательных мер в народных собраниях. Затем они имели право носить оружие и прибегать к его употреблению для мести за оскорбление; наконец, они не платили земельной подати, которой были обложены все покоренные римляне, владевшие землей. Зато они были обязаны службой в геербане, но вместе с тем во все время состояния в нем имели право на известную часть добычи. Кроме того, в военное время они должны были поставлять лошадей и повозки. Иногда, в крайних случаях, они должны были делать подарки или денежные взносы королю и его двору.

Всякий свободнорожденный, уклонявшийся от службы в войске, терял свои привилегии; впрочем, иногда допускался денежный взнос вместо личной службы; у англосаксов аллоды дезертиров отбирались королями, которые передавали их графам.

Большая часть служила в пехоте и только более знатные и богатые — в коннице. Увеличение численности этой последней и улучшения, в ней произведенные, много способствовали переходу аллодиальной системы в ленную.

Когда по окончании переселения народов короли приобрели оседлость в своих государствах (прежде всего произошло это во Франции), они начали раздавать полученную ими землю своим друзьям и доверенным лицам (fideles или antrustiones) в виде ленов; так как эти лица занимали в то же время и высшие придворные должности, то они в собраниях занимали высшее место против аллодиальных владельцев. Кроме того, короли иногда давали своим ленникам те или другие преимущества, и, таким образом, образовалось над древней аристократией свободнорожденных новая аристократия. Благодаря всему этому выгоды королевских ленных владельцев стали так велики, что многие аллодиальные владельцы передавали свои земли королю и затем получали их от него обратно в виде ленов и присягали в верности. Этим путем ленная система распространялась все более и более, пока наконец почти вся страна не делалась леном короля.

С другой стороны, владельцы больших ленов в скором времени постарались увеличить свое могущество и влияние, отдавая участки своей земли другим благородным или свободнорожденным, которые делались их вассалами; это обыкновение получило большое распространение и называлось Afterbelehnung, или Unterbelehmmg. Около времени Карла Великого стало заметно значение тяжеловооруженных всадников на поле сражения. Германцы переняли от римлян предохранительное вооружение и через это приобрели некоторые преимущества над своими противниками. Также и франки приняли при Хлодвиге это вооружение, которому этот король сам был обязан жизнью в одном из сражений против вестготов.

При Карле Великом служба в коннице, составлявшей главную часть войска, была сопряжена с владением бенефициями, или ленами. При призыве войск в случае войны о всадниках упоминалось особо. Так как воинам не полагалось жалованья, то именно лены должны были давать средства на содержание конного рыцаря с известным числом людей и лошадей в полном снаряжении; стоимость всего этого была очень велика и значительно превышала средства простого свободнорожденного.

Поэтому вся конница пополнялась, безусловно, лицами благородного происхождения; так что слово miles, или воин, в XI столетии употреблялось исключительно для обозначения благородного всадника или рыцаря, а названия chevalier, caballarius, caballero, означавшие сначала только всадника, впоследствии стали означать дворянина.

В Испании всякий гражданин, обладавший достаточным состоянием, должен был служить в коннице (caballero) и в вознаграждение за это пользовался тем же преимуществом, как и земельная аристократия.

В Англии ленная система была введена Вильгельмом Завоевателем, который разделил большую часть страны на обширные лены, розданные рыцарям его свиты. Привилегия дворянства была здесь, однако, гораздо более ограничена, чем в других странах, так как народ пользовался большой свободой. Устройство войска было, впрочем, такое же, как и в прочих государствах, и рыцари, составлявшие конницу, были высшим классом.

Все сведения о состоянии военного искусства и описания сражения в тот период, о котором мы говорим, так неясны и неполны, что трудно сказать о нем что-нибудь определенное. Кажется, однако, что этот недостаток точных сведений не составляет большой потери для нас, так как падение цивилизации и победа варваров произвели такой же упадок военного искусства, как и всех прочих искусств и наук, и едва ли варвары имели ясное представление о тактике и дисциплине. Об обеих битвах Хлодвига, при Суассоне и при Толбиаке, мы ничего не знаем, но зато сохранилось несколько интересных подробностей о битве при Казилинуме в 554 г., где евнух Нарзес удачной атакой своей конницы одержал победу над Буцелином, вождем франков (аллеманов).

У последнего было 30 000 отличной пехоты, но ни одного всадника; у Нарзеса, начальника византийских войск, — всего 18 000 человек, но в том числе многочисленная конница из латников, вооруженных луками и стрелами. Он развернул свое войско в одну линию: в центре — тяжелая пехота, на флангах конница, сзади — лучники и пращники. Пока армия строилась, Нарзес узнал, что один из предводителей герулов, составлявших значительную часть войска, убил своего слугу за незначительный проступок. Он приказал сейчас же произвести следствие и казнить преступника. Герулы тогда возмутились и объявили, что не пойдут в бой. Нарзес послал им сказать, что в таком случае они не будут иметь чести участвовать и в победе, и продолжал отдавать дальнейшие распоряжения, не обращая более на них никакого внимания, хотя вместе с тем позаботился о том, чтобы если они изменят свое намерение, то могли бы составить вторую линию или резерв.

Буцелин построил свое войско в виде клина и энергично атаковал центр противника, прорвал его и принудил к отступлению. Нарзес, нисколько не смутившись, приказал коннице обоих флангов, вооруженной частью луками, частью дротиками и частью копьями, заехать вовнутрь и атаковать с флангов и тыла франкскую пехоту, не имевшую ни шлемов, ни лат и вооруженную мечами, секирами и щитами.

Прекрасно обученные римские лучники, закованные в латы, наносили своими стрелами большой вред густым массам противника, привели их в замешательство и скоро приостановили их наступление. В то время герулы со своим вождем Синдуалом, позабыв свою злобу, атаковали голову клина, пробившую римский центр. Окруженные со всех сторон, франки потерпели страшное поражение. Трудно поверить, но, по словам историка Агафия, из 30 000 франков остались в живых только 5 человек, вся же потеря римлян простиралась до 80 человек.

Одно из самых интересных и имевших значение сражений того времени произошло в 732 г. при Туре или Пуатье, между Карлом Мартеллом и сарацинами; здесь шло дело о судьбе всей христианской Европы. Сарацинский халиф Абдеррахман, по завоевании Испании, перешел через Пиренеи с войском, в котором, по различным сведениям, было от 80 до нескольких сот тысяч человек; одна хроника говорит, что потеря арабов простиралась до 375 000 человек, что, очевидно, чрезвычайно преувеличено, но вместе с тем показывает, что сила войска была очень значительна. Вообще все сведения об этой битве очень неполны и сбивчивы; нижеследующее описание, заимствованное из одной арабской хроники, дает еще сравнительно более ясное представление о ней. Сначала говорится, что война началась между мусульманами и пограничным франкским графом и что этот последний собрал сильное войско. Затем историк продолжает:

Но Абдеррахман разбил его, и воины Абдеррахмана сильно поднялись духом после ряда побед и исполнились верой в храбрость и опытность эмира. Затем мусульмане переправились через Гаронну, опустошили всю страну и захватили множество пленных; войско их прошло по стране подобно, всеуничтожающему вихрю. Успех сделал воинов ненасытными. На переправе Абдеррахман нагнал графа, который поспешил укрыться в крепость, но мусульмане взяли ее штурмом и убили графа: все отступало перед их мечами, убивавшими все живое. Все франкские народы дрожали перед этим страшным войском и обратились к своему королю Калдусу (Карл Мартелл) и рассказали ему про опустошения, произведенные мусульманскими всадниками, которые свободно рыскали по всей стране, между Нарбонной, Тулузой и Бордо, и сказали королю про убиение графа. Король старался ободрить их и обещал подать им помощь. И в 114 г. (геджры) он сел на коня, собрал неисчислимое войско и двинулся против мусульман; и он встретил их около большого города Тура. Абдеррахман и другие опытные военачальники видели, что среди мусульман царствовал полный беспорядок, так как все всадники были обременены добычей, но они не осмелились сделать неприятное воинам и приказать бросить все, кроме оружия и боевых коней. И Абдеррахман понадеялся на храбрость своих воинов и на счастье, постоянно его сопровождавшее. Но подобный недостаток дисциплины всегда вреден для войска. Абдеррахман штурмовал Тур, чтобы получить еще добычу, и натиск его был так силен, что он овладел городом почти на глазах войска, пришедшего на выручку. И жестокость мусульман к жителям города была подобна жестокости тигра. Совершенно понятно, что Божье наказание должно было последовать за подобные поступки, и счастье повернулось к мусульманам спиной.

Близ реки Овар (Луары) оба огромные войска заняли позиции друг против друга.

Сердца Абдеррахмана, его вождей и воинов были полны мужества и гордости, и они первые начали бой. Мусульманские всадники несколько раз налетали с яростью на толпы франков, которые мужественно сопротивлялись, и много пало с обеих сторон, пока солнце не зашло. Ночь разделила оба войска, но с рассветом мусульмане возобновили нападение. Всадники их проникли скоро до середины войска христиан. Но многие из мусульман были озабочены охранением добычи, сложенной в палатках, и когда распространился ложный слух, что некоторые неприятельские воины грабят лагерь, то несколько отрядов мусульманской конницы повернули назад к лагерю, чтобы защитить свои палатки. Другим показалось, что они убегают, и в войске начался беспорядок. Абдеррахман хотел его прекратить и опять начал бой, но был окружен франкскими воинами и проколот многими копьями, так что умер. Тогда все войско обратилось в бегство, во время которого было перебито много народу. Это ужасное поражение мусульман и потеря великого полководца и храбрых рыцарей совершились в 115 г…

Хотя вышеприведенные отрывки и не дают ясного понятия о тактике обеих сторон, но можно все-таки вывести заключение, что сарацины полагались преимущественно на свои сабли и потому стремились подойти к противнику возможно ближе, между тем как франки действовали копьями; по крайней мере, Абдеррахман был убит этими последними. По арабским источникам бой продолжался два дня, по христианским хроникам — шесть или семь. Вероятно, бой состоял из ряда схваток между отдельными всадниками и конными частями с переменным успехом, так как трудно допустить, чтобы бой на открытой местности между такими малодисциплинированными и трудноуправляемыми массами не привел в течение одного дня к решительному результату. Смерть Абдеррахмана была достаточной причиной, чтобы дать победу франкам и обратить в бегство мусульман, потери которых при отступлении возросли до такой степени, что сделали победу франков совершенно решительной.

Эта победа Карла Мартелла и позднейшие успехи его сына Пипина прогнали сарацин с французской территории, а внук его Карл Великий положил совершенный предел их наступательному движению в Европе завоеванием части Испании между Пиренеями и Эбро, которую он присоединил к своему государству под именем испанской мархии.[55]

Уже несколько лет спустя, при Карле Лысом, мы видим, что конница составляла главную часть армии; доказательством этого может служить сражение между этим королем и начальником войск герцога Британского Робертом le Fort. Карл имел сильный отряд саксонских всадников, посланный ему в помощь братом его Людовиком Немецким; этот отряд был поставлен в первой линии для встречи атак британской конницы, как кажется, состоявшей из очень опытных всадников. Последние британские герцоги обращали большое внимание на свое войско и сформировали конницу, несколько напоминавшую парфянскую. Всадники были вооружены дротиками и действовали мелкими частями, окружая со всех сторон противника и поражая его издали своим метательным оружием, а затем быстро отходили. При отступлении они были обучены так ловко бросать дротики, что редко промахивались. Конница эта скоро рассеяла саксонскую и затем стала действовать тем же способом против пехоты, которая, будучи вооружена мечами и копьями, годными лишь для рукопашного боя, не могла ничего поделать с противником, поражавшим ее издали, и вынуждена была отступить.

Карл Великий был самым могущественным государем в средние века: его государство состояло из нынешней Франции, части Испании, почти всей Италии, Германии и части Венгрии. От его смерти до крестовых походов весь тогдашний свет делился и оспаривался тремя государствами или народами: греками, франками и сарацинами.

Поражение Абдеррахмана и успехи Карла Великого остановили возрастание могущества сарацин в Испании, куда они дошли через Гибралтар, пройдя в одно столетие весь южный берег Средиземного моря от Аравии через Египет, Ливию и Мавританию и достигнув таким образом запада Европы. Дальше в этом направлении их не пустили. Напротив, с востока наступательное движение сарацин или турок продолжалось еще долго, и происходившие сражения и битвы представляют большой интерес при изучении истории конницы.

Конницы турецкая и сарацинская были настоящей легкой конницей. Всадники ездили замечательно ловко и управляли в высшей степени искусно своими горячими быстрыми лошадьми. Они были чрезвычайно пригодны для действий малой войны и постоянно обучались верхом действию луком, дротиком и саблей. Как кажется, копье носилось за спиной, пока всадник стрелял из лука, и бралось в руку только перед рукопашной схваткой.

Лучшие лошади носили иногда на груди железное или кожаное закрытие, а всадники — латы. Они не окружали лагеря окопами, а охранялись густой цепью постов и караулов, выставляемых так далеко, что нечаянное нападение на них становилось очень затруднительным.

Войско разделялось набольшие отделения или массы, которые выстраивались на очень малых интервалах между собой. Образ действия был самый беспорядочный и состоял в быстром наскоке и немедленном уходе назад, если только встречалось сопротивление, причем, однако, всадники постоянно следили за противником и были наготове воспользоваться малейшим беспорядком, который возникал в его рядах. Если нападение удавалось, то они энергично преследовали бегущих и беспощадно рубили их своими острыми саблями, которыми владели в совершенстве.

Сарацины — арабы — были по своему военному устройству совершенно схожи с турками. Они сражались преимущественно на конях, пехота состояла из эфиопов, вооруженных большими луками. Конница была вооружена несколько тяжелее турецкой, она имела шлемы, латы, сапоги, железные перчатки и тому подобное предохранительное вооружение наподобие римского. Пояса и уздечки были покрыты серебряными украшениями. Вооружение состояло из копий, мечей, секир и луков. Сражались они с большим упорством и стойкостью, чем турки и гунны. Иногда, при форсированных маршах, на коротких расстояниях, они сажали пехотинцев на своих лошадей позади себя. Лагеря их обносились окопами и охранялись ночью многочисленными караулами.

Для боя они строились в продолговатый четырехугольник, в котором ожидали неприятельского нападения, причем старались перейти как можно скорее к рукопашному бою, который вели с полной энергией. Марши совершались в строе в виде пустого внутри каре, что позволяло при нападении на них быстро выстроить боевой порядок.

Турки не любили рукопашного боя, особенно со стойкой пехотой, старавшейся прежде всего убить их лошадей, так же неохотно вступали они в дело на ровной местности с хорошо обученной конницей, находящейся в сомкнутом строю и полном порядке. Арабы не были приучены к бою пешком и обыкновенно терпели поражения, когда прибегали к нему.

Франки — название, под которым подразумевали тогда всех жителей Западной Европы, — были народом храбрым и выносливым. Их конница и пехота были вполне приучены к рукопашному бою. Первая была вооружена щитами, копьями и очень длинными мечами, которые носились большей частью на плечевой перевязи, а иногда и на поясной. Для боя они строились по родам и семействам, иногда по дружинам, составленным из друзей и товарищей, хотя уже в то время ленная система, при которой воины строились под командой своего графа, была в полном развитии. Во времена, непосредственно предшествовавшие появлению рыцарства, конница франков была в неудовлетворительном состоянии и часто спешивалась для ведения боя пешком.

В бою, как конном, так и пешем, франки стремительно бросались на врага и рассчитывали преимущественно на силу первого натиска и на следующий затем рукопашный бой. Дисциплина была слаба, что и вполне понятно, так как войско было составлено из лиц благородного и свободного происхождения, которые в короле видели только лицо, носившее это звание по воле народа. Они шли на войну с большой охотой, но если поход продолжался долго, то очень часто покидали войско и возвращались домой. Конница их атаковала противника с пикой в руках, в сомкнутом строю и полным ходом, для чего ей необходима была более или менее ровная местность. Употребление резервов было им, как кажется, совершенно неизвестно.

Император Лев дает несколько интересных сведений об их обычаях и советует своим войскам в случае войны с ними всячески избегать больших сражений, а утомлять их мелкими схватками в закрытой, пересеченной местности, делать засады, нападать на их лагеря ночью конными лучниками и тянуть войну как можно дольше, чтобы утомить их терпение и заставить израсходовать продовольственные запасы.

О состоянии военного искусства у греков мы имеем сведения у императора Льва и потому можем говорить с большой достоверностью о греческой коннице во время его царствования. Конные лучники носили кольчуги и шлемы из полированного железа, украшенные султанами, вооружение состояло из лука средней силы, носимого для лучшего сохранения в футлярах, колчана с 30–40 стрелами, средней величины копья с флюгером, меча на плечевой перевязи и кинжала за поясом. Каждый всадник имел, кроме того, пилу, шило и запас тетив.

Молодые всадники, которые еще не умели ловко стрелять из лука, имели большие щиты и по два дротика. На руках были железные перчатки. У офицеров лошади имели грудные закрытия и налобники из железа или войлока, а у всадников, сражавшихся в передних рядах, еще и закрытия для шеи и боков. Удила были очень строгие и пригонялись весьма тщательно. Седла, которые к тому времени уже вошли во всеобщее употребление, были довольно велики и снабжены двумя стременами, чемоданом и кобурой, в которой возился трех- или четырехдневный провиант. Подковы, прикрепленные к копытам гвоздями, также уже применялись повсюду. Конское снаряжение украшалось султаном или пером на голове коня, различными кисточками на чепраке и большой кистью, висевшей под подбородком лошади. К седлу прикреплялся футляр для секиры.

Воины носили поверх снаряжения и вооружения широкие и легкие плащи, которые совершенно закрывали их от дождя. Эти же плащи надевались ведетами и разъездами отчасти для того, чтобы скрыть блеск оружия и не быть замеченными издали.

Конница строилась в четыре шеренги, так как опыт показал, что большее число их является совершенно излишним; действительно, задние шеренги, будь они вооружены луками или копьями, не могут оказать никакой помощи передним, а вместе с тем постоянное напирание задних на передних, составлявшее силу фаланги, в коннице не могло иметь места. В бою флюгера с них снимались и прятались в особые футляры. Небольшие конные части следовали перед каждым крупным отрядом, чтобы производить разведку местности и заблаговременно открывать устроенные неприятелем засады. Конницу ставили обыкновенно по флангам пехоты, причем лучшие части становились на самых крайних флангах. Она была приучена в случае победы не преследовать без оглядки бегущих неприятельских всадников, чтобы не попасть в засаду и не отдалиться слишком далеко от своей пехоты, а постоянно оставаться в руках начальников. Спешивание применялось только в крайности. Обыкновенный боевой порядок состоял из двух линий и резерва; в случае неудачи первая линия отходила на вторую. Особенное значение придавали луку, и считалось большим несчастьем, что он все более выходил из употребления. Император Лев требовал, чтобы вся военная молодежь усиленно упражнялась в стрельбе из лука и продолжала эти упражнения до сорокалетнего возраста.

Таково было состояние вышеописанных народов, когда впервые появились венгры или турки и угрожали покорить все народы Средней Европы. Их войско было очень значительно и в соединении с союзными делилось на 7 корпусов или отделений, из которых каждое было силой приблизительно в 39 000 воинов. Семь наследственных вождей или воевод начальствовали этими отделениями и составляли совет. Над ними, для командования всеми силами, выбирался один главнокомандующий.

Венгров в их походах сопровождали жены и дети и огромные стада скота и баранов, которые они пасли на равнинах, по которым проходили. Это обстоятельство требовало занятия страны далеко вперед конницей и высылки дальних разъездов.

Венгры дошли через Скифию до границ византийского и франкского государств, перешли их и вторглись в Баварию. Здесь произошла битва при Аугсбурге, где их тактика, подобная древней парфянской, привела в беспорядок победоносных сначала христиан, и последние потерпели полное поражение.

Легкая конница венгров распространилась с необыкновенной быстротой по всей Германии: в один день они опустошали площадь в 12 миль в окружности, а иногда и более. Они появились перед Бременом, сожгли Павию и дошли до Пиренеи. Не молитва в итальянских церквях: Боже, спаси нас от стрел венгров, а воды Мессинского пролива остановили их наступление, и только уплата известного выкупа за каждого человека спасала население завоеванных земель от смерти.

Германская империя должна была в течение 30 лет платить дань венграм. Смелость и быстрота этих всадников была так велика, что небольшие отряды в 300–400 коней предпринимали самые отчаянные набеги до ворот Фессалоник и даже Константинополя. Таково было печальное состояние Европы в начале Х столетия, когда весь христианский мир мог быть разорен разбойничьими шайками этих легких всадников, одерживавших, повсюду успех благодаря их тактике и истинному воинскому духу. Как раз в это критическое время появился один из тех великих военных преобразователей, которые улучшениями в тактике, вооружении и организации армии ставят военное дело на новый путь, несколькими ударами спасают одни государства и уничтожают другие.

Генрих I Птицелов, один из саксонских князей, избранный в 919 г. императором, положил предел наступлению венгров и освободил государство от их ига. Он верно оценил, что прежде всего следовало дать армии правильную организацию, на что требовалось время. Поэтому он воспользовался первым удобным случаем, чтобы заключить с венграми перемирие на 9 лет, под условием взноса им ежегодно известной дани, и воспользовался этим временем для введения разных улучшений.

Прежде всего он признал необходимым укрепление городов и постройку фортов для обеспечения себя от нечаянных нападений венгерской конницы. Он надеялся, кроме того, приобрести при этом в гарнизонах городов военную силу, которой ему можно будет располагать самостоятельно, не обращаясь к феодальным владельцам, чье могущество возросло между тем в весьма значительной степени. Эти гарнизоны были сформированы из свободнорожденных, сперва принадлежавших к геербану, а позже сделавшихся вассалами высших ленных владельцев. Теперь они получили опять полную свободу и, очевидно, стали ярыми защитниками трона.

Они старательно обучались бою в сомкнутом строю и предназначались преимущественно для встречи бешеных наскоков венгерских всадников и отпора им. В скором времени города были в состоянии выставить хорошо обученные отряды для действия в поле.

За конницей Генрих обратился к феодальной аристократии. Он отлично понимал, что ничего хорошего не могло выйти из обыкновенного ее образа действий в бою, когда каждый герцог, граф со своими вассалами сражался совершенно отдельно от других, не стремясь нисколько согласовать свои усилия с общей целью; конечно, тут никакая храбрость не могла дать победы. Имея дело с гордыми дворянами, не выносившими ограничений, не понимавшими необходимости дисциплины и послушания, Генрих должен был придумать что-нибудь такое, что льстило бы их гордости, взывало к их понятиям о чести и вместе с тем заставило бы их добровольно перейти к действиям в сомкнутом строю, так как он отлично понимал, что только полной дисциплиной и ловким маневрированием можно победить венгерскую конницу.

Сообразно с этим Генрих ввел новое учреждение, которое повлекло за собой весьма важные результаты. Ему приписывается всеми немецкими писателями введение турниров. Это были военные игры, в которых проделывались разные маневры и упражнения, бои одиночные и целых отрядов, на них присутствовали дамы, взгляды которых, как это можно было и заранее предположить, должны были побудить рыцарей к величайшим усилиям. Пиры и балы, сопровождавшие эти игры, сделали их скоро одним из самых любимых развлечений того времени.

Весьма вероятно, что таково было назначение первых турниров, имевших только внешнее сходство с тем, что впоследствии понималось под этим словом и во что они превратились не ранее половины XI столетия.

Следствием принятых Генрихом мер явилось установление как бы вооруженной общины или братства, все члены которого обязаны были повиноваться известным законам, сражаться за веру, не делать бесчестных поступков и посвятить свою жизнь только идеальным целям чести и правды. Так как всякий свободнорожденный мог надеяться храбростью заслужить честь попасть в члены этого братства, то это значительно способствовало улучшению положения вассалов, бывших в братстве равноправными со своими сюзеренами.

Свободные граждане или обитатели городов, имея в виду преимущества конной службы и желая заслужить рыцарское звание, начали также формировать конные части, предоставив службу в пехоте своим ученикам и подмастерьям.

Все вышеприведенное показывает, с какой энергией занялись в Германии улучшением военного искусства в течение 9-летнего перемирия. Когда по истечении этого срока венгры послали за ежегодной данью, то по сохранившемуся преданию Генрих бросил к ногам послов паршивую, изувеченную собаку и объявил войну. Венгры немедленно перешли границу двумя армиями, из которых меньшая, численностью в 50 000 человек, была разбита при Зондерсгаузене геербаном Саксонии и Тюрингии, хорошо обученным во время перемирия.

Решительное столкновение с другой, большей армией, произошло при Мерзебурге, куда Генрих лично выступил к ней встречу со своим хорошо обученным и дисциплинированным вок ском. Его всадники были вооружены копьями и щитами. Император сказал своим воинам утром в день сражения речь следующего содержания: Товарищи, оставайтесь в рядах, встретьте первые стрелы язычников своими щитами и помешайте им выпустить вторые одновременным и сильным ударом в копья. В этих словах чувствуется дух Александра Великого и Ганнибала; опять говорится о дружном ударе конями, пущенными полным ходом, ударе, которому ничего не может противостоять.[57]

Главная часть конницы предназначалась для удара врукопашную, но другая ее часть, составленная из арбалетчиков и старательно обученная еще в мирное время, была выслана вперед для привлечения на себя внимания противника и начала целый ряд схваток с ним. Затем император с отборным отрядом конницы обошел неприятеля, в критическую минуту ударил ему во фланг и опрокинул. Действия Генриха указывают на его большие кавалерийские способности; преследование также велось очень энергично, им не давалось ни одного часа покоя, все, что останавливалось, гибло под ударами мечей. Преследование прекратилось только тогда, когда жалкие остатки окончательно рассеянных венгров были прогнаны за границы Богемии.

Сражение было решительное и особенно важно по произведенному им моральному впечатлению: венгры стали теперь так же бояться немцев, как прежде немцы боялись венгров.

Двадцать лет спустя, когда уже выросло новое поколение, венгры в числе 100 000 всадников вторгнулись в земли сына Генриха, Оттона I, который также был хорошим кавалерийским генералом. Венгры хвастались своей многочисленностью, говоря, что их кони выпьют воду до дна во всех немецких реках. Они обложили Аугсбург, который сопротивлялся очень упорно. Оттон собрал ополчение всего государства; к нему присоединились богемские войска. Обе армии встретились недалеко от Аугсбурга 10 августа 952 г. Венгры переправились скрытно через Лех, напали на немецкое войско с тыла, разбили богемцев и насели на швабов. Бой колебался. Император сражался с мечом в руках во главе своих латников и после ряда атак одержал успех в одном пункте, легкая конница воспользовалась им и развила его дальше, между тем как Оттон, не выпуская тяжелых всадников из рук, решал ими дело там, где бой колебался. Венгры, как отличные легкие всадники, отступали перед немецкими латниками, не доводя дело до рукопашного боя, и всячески старались их утомить. Только хорошая дисциплина войска Оттона и его умение управлять ими дали ему наконец возможность одолеть храбро державшихся венгров.

Приблизительно в то время, когда произошли вышеописанные битвы при Мерзебурге и Аугсбурге, т. е. в половине X столетия, начало развиваться учреждение, имевшее огромное влияние в Европе в течение многих столетий.

Это было рыцарство.

Оно, несомненно, очень помогло переходу народов от варварства к цивилизации. Оно способствовало нравственному развитию народов, установило новые законы для различных общественных положений, составило главную военную силу народов, и введенные им обычаи и законы в военном деле имели огромное влияние на состояние современного ему военного искусства.

Так как каждый рыцарь, т. е. член рыцарского братства, был прежде всего всадником (само его зачисление в рыцарство основывалось на том, что он конный воин), то история конницы не может быть полной без изучений эпохи рыцарства, когда в рядах конницы числились все воины, государственные люди, дворяне и полководцы, когда главное стремление каждого феодального владельца состояло в том, чтобы его признали ловким всадником и приняли в орден рыцарей.

Происхождение ордена рыцарей малоизвестно. Некоторые писатели, замечая сходство между обрядами при посвящении в рыцари и обрядами, бывшими в употреблении у древних германцев при выдаче оружия взрослым юношам, ошибочно отнесли происхождение рыцарства к этому древнему времени. Другие видят начало его в тех церемониях, с которыми при Карле Великом и раньше в некоторых очень редких случаях давалось оружие сыновьям царствующих лиц. Однако несомненно, что подобные обряды при получении юношей оружия существовали почти у всех европейских народностей в незапамятные времена. Церемония же посвящения в рыцари была только чисто внешним проявлением, игравшим в рыцарстве второстепенную роль. Главными основными его принципами были: высокая честность, вежливость ко всем, заступничество за оскорбляемых, стремление к совершенной справедливости. Если признать время появления этих требований за начало рыцарства, то оно должно быть отнесено к середине X столетия.

Одним из лучших авторитетов в этом деле может считаться La Curne de Ste Palaye; в предисловии к одному из позднейших изданий его Memories sur I'Ancienne Chevalerie говорится следующее о происхождении рыцарства: В половине X столетия несколько бедных дворян, соединенных между собой в силу необходимости, озабоченные возрастающим могуществом сюзеренов, приняли к сердцу страдания и слезы притесняемого народа. Они поклялись именем Бога и св. Георгия всегда заступаться за угнетенных и взяли всех слабых под защиту своих мечей. Соблюдая простоту в одежде, строгость в нравах, скромность при успехе, твердость духа в несчастьях, они скоро заслужили необыкновенную славу. Благодарность народа приписала им чудесные дела и подвиги необыкновенной храбрости и в молитвах их поминали рядом с именами святых; люди в несчастье всегда склонны обоготворять тех, кто им помогает.

В те древние времена, когда царствовало право силы, мужество само по себе должно было казаться добродетелью. Эти же люди, получившие впоследствии название рыцарей, дали ему особый ореол. Сообразно с этим трусость наказывалась у них, как непростительное преступление, равно как и отказ в защите притесняемых. Они презирали ложь, клеймили позором измену и клятвопреступление и вообще установили законы, подобных которым не издавали даже знаменитейшие законодатели древности.

Это военное братство сохраняло свой первоначальный простой характер более столетия, так как обстоятельства, при которых оно создалось, изменялись весьма медленно; позднее же, когда политическое и религиозное движение стало изменять многие воззрения, рыцарство было признано законом и поставлено в ряду прочих государственных установлений.

Мы видели уже раньше, что ленная система дала значительные преимущества земельной аристократии и тяжеловооруженной коннице; с другой стороны, благодаря этой же системе дисциплина чрезвычайно ослабла и значение пехоты сильно опустилось. Постоянные войны и раздоры между ленными владельцами почти совершенно уничтожили искусство маневрирования большими массами и давали постоянные случаи проявления личной храбрости отдельных лиц. Таким образом, почва для распространения рыцарства была подготовлена, так как уверенность этих закованных в железо всадников в своей ловкости и умении владеть оружием сильно поднимала их дух и делала их предприимчивее, честолюбивее. Таким образом, одним из главных оснований рыцарства было стремлением к чести и славе. Это особенно заметно у так называемых странствующих рыцарей, которые искали боя не по национальному или религиозному чувству, а только для удовлетворения личной страсти к нему или из стремления к абстрактной справедливости.

Хотя рыцарство было вообще учреждением космополитическим и во всей Европе имело одинаковые основные черты, однако ввиду нахождения его в тесной связи с ленной системой на нем отражались различные изменения этой системы в разных странах. Чем аристократия была многочисленнее, тем условия поступления в рыцарство были строже и число удостаиваемых звания рыцарей меньше; так, например, во Франции и Арагоне посвящений было весьма немного, а, наоборот, в Англии и Кастилии очень много.

Правила о влиянии родового происхождения на допущение в рыцарство были очень различны; так, например, во Франции, безусловно, требовалось дворянское происхождение, а в Испании, Англии и Германии это совсем не было необходимым условием, закон Людовика Святого прямо говорит: Если человек, которого отец был низкого происхождения будет посвящен в рыцари, то король или барон, во владениях которого это случится, должен приказать отбить ему шпоры на навозной куче.

Филипп Смелый наложил в 1281 г. денежное взыскание на графа Неверского за то, что он посвятил в рыцари двух мужественных братьев, не бывших требуемого дворянского происхождения со стороны отца, и подвергнул такому же взысканию обоих братьев. Когда же впоследствии убедился, то они действительно были воинами выдающейся храбрости, то возвратил им большую часть взятых денег и утвердил их в рыцарском звании.

Рыцарство поставило рыцарей и дворян всех народов на одну ступень и дало возможность младшим сыновьям благородных родителей своим мечом и храбростью заслужить звание, хотя и не сопряженное с владением землей, но ставившее их в общественном и военном смысле наравне со старшими сыновьями — ленными владельцами.

Эти молодые люди поступали обыкновенно в свиту какого-либо богатого владельца или князя, где они надеялись получить возможность к дальнейшему повышению, содержание и помощь в случае нужды. По большей части они получали в том или другом виде денежное вознаграждение и, следовательно, были, собственно говоря, наемными солдатами. Целью всех их помыслов и стремлений было получение рыцарских шпор, и они добивались этого с теми большими усилиями и стараниями, что шпоры эти ставили их в равноправное положение к их господам и давали такие преимущества, каких никогда бы не могло дать одно богатство.

До семи лет мальчик находился на попечении женщин; с этого же возраста он или поступал в качестве пажа к какому-либо хорошо знакомому рыцарю, или оставался в родительском доме и исполнял обязанности пажа при своих родителях. Он усиленно занимался разными телесными упражнениями и приучался к верховой езде, будучи по положению в доме немного выше прислуги. По достижении 14 лет он получал звание оруженосца. Это звание имело уже некоторое значение, и юноше давали меч с известной церковной церемонией, причем ему внушалось, какое применение он должен давать своему оружию. Отец и мать, имея в руках восковые свечи, вели пажа к алтарю; священник брал заранее положенный на алтарь меч, благословлял его и затем опоясывал им юношу, получавшего этим самым право ношения оружия. Оруженосец обучался один и с товарищами действию оружием пешком и верхом, а равно и другим укреплявшим его тело упражнениям.

Разница между рыцарем и оруженосцем была очень велика, и это выражалось, между прочим, и в их одежде. Так, например, оруженосцы могли носить только серебряные украшения, золотые же были предоставлены рыцарям. Они не имели права надевать пурпур, а только шелковые и меховые платья; предохранительное вооружение их было гораздо легче, чем у рыцарей, как в бою, так и на турнирах. Обязанности их были очень различны, между прочим, они служили при столе, резали пищу, наливали вино, подавали воду для мытья. Все это считалось у древних римлян и считается теперь чем-то низким, в те же времена исполнялось самыми знатными юношами. Граф Артуа с помощью графа Суасонского прислуживал брату своему королю Людовику IX за столом, в лагере при Сомюре. Оруженосцы не имели права вмешиваться в разговор, но должны были присматриваться к манере рыцарей держать себя и к установившимся общественным правилам приличия.

На войне оруженосцы сопровождали своего господина в качестве помощников. Они несли его оружие: один — шлем, другой — копье, третий — меч и т. д. Кому-нибудь поручался боевой конь, на которого рыцарь садился только в день битвы; на походе он ездил на иноходце или вообще на лошади со спокойным ходом и только при получении известия о приближении противника садился на боевого коня и с помощью оруженосцев вооружался; последнее требовало особенной заботливости и внимания, так как от него зависела часто жизнь рыцаря. Говорят, что небрежное прикрепление забрала к шлему Генриха II Французского было причиной его смерти.

Когда рыцари были совершенно готовы к бою, то они выстраивались в одну линию; оруженосцы составляли вторую и становились каждый за своим господином. Затем рыцари неслись полным ходом навстречу противнику с опущенными копьями, а оруженосцы оставались зрителями. Если рыцарь был выброшен из седла или терял лошадь по какой-либо причине, то он, если мог, вставал на ноги, схватывался за меч, палицу или секиру и продолжал бой пешком. Каждый оруженосец должен был во все время боя внимательно следить за своим господином, чтобы своевременно подвести ему новую лошадь, если он в ней нуждался, или дать ему новое оружие. Если рыцарь был ранен, то оруженосец обязан был прикрывать его от неприятельских ударов и вообще всячески защищать его, не выходя в тоже время сам из строго оборонительного положения. Если рыцарь побеждал и забирал пленных, то охрана их возлагалась на оруженосца.

Таким образом, будучи близкими свидетелями боя и даже отчасти к нему причастными, оруженосцы видели, как нужно в нем действовать; они проходили как бы учебный курс боя и этим подготавливались к званию рыцаря. Когда оруженосец достигал 21 года, то он считался достаточно обученным для пожалования в рыцари; но самое посвящение делалось только тогда, когда он храбростью и умением владеть оружием на поле битвы доказал, что достоин этого звания.

Самое посвящение в рыцарское звание производилось с еще более торжественными церемониями, чем дарование меча оруженосцу. Посвящаемый проводил ночь накануне посвящения в молитве вместе со священником и своим восприемником в церкви или часовне. Утром он омывался водой, надевал в знак чистоты белое платье и выслушивал проповедь об обязанностях, которые он принимал на себя. Затем он подходил к алтарю с висящим на шее мечем, который он передавал священнику для благословения. Потом посвящаемый становился на колени, и на него надевали полное рыцарское снаряжение. Впрочем, церемонии эти были не во всех странах и не во все времена одинаковы, и только везде и всегда производилась акколада, или удар мечом по плечу, обыкновенно со словами: Во имя Бога, св. Михаила, св. Георгия посвящаю тебя в рыцари; иногда прибавлялось еще: Будь храбр, смел и верен. На поле битвы посвящение в рыцари производилось просто ударом по плечу с произнесением вышеприведенных слов.

В тесной связи с рыцарством стояли два элемента, хотя и не представляющие особенного интереса с военной точки зрения, но о которых нельзя не упомянуть, это — религия и любовь. Крестовые походы, будучи отчасти сами продуктом религиозного чувства, в то же время сами сильно способствовали его развитию, что выразилось образованием многих монашеских орденов и видно из тех религиозных церемоний, которыми сопровождалось посвящение в рыцари: ночное бдение в часовне, заутреня, омовение как символ крещения, благословение оружия, проповедь и т. п. Рыцари должны были считать охранение Евангелия мечом одной из главных своих обязанностей, и одно время вошло в обычай обнажать мечи в церкви при чтении Евангелия, чтобы показать готовность защищать веру силой оружия. Происхождение этой связи между церковью и военным братством следует, очевидно, искать в желании духовенства приложить распространенную и могущественную идею к пользе церкви.

Значение любви в рыцарстве берет свое начало отчасти в обычаях древних германцев, у которых женщины всегда пользовались особенным уважением, отчасти в богатстве дворянства, средства которого позволяли женщинам приобретать платья и тому подобные украшения, усиливающие впечатление женской красоты на мужчин, отчасти, наконец, в инстинктивном стремлении мужчин выказать всю свою храбрость, ловкость и мужество на глазах у предмета своего поклонения. Влияние любви стало вскоре преобладающим импульсом в ордене, в котором все сводилось к тому, чтобы приобрести личную славу выдающимися военными подвигами и смелыми романтическими приключениями.

Но в первые времена рыцарства преобладающее влияние на его жизнь и характер, как уже было сказано, оказывала религия, что выразилось особенно ярко в крестовых походах, которые оставили очень глубокий след на рыцарстве. Любовь же стала играть роль только тогда, когда стало угасать возбуждение, произведенное крестовыми походами. Значение ее потом возрастало все более и более и доводило рыцарей, например в Англии (за время от Эдуарда III до Генриха VIII) и во Франции (с Франциска I), до самых необыкновенных обетов в честь владычиц их сердец. Как бы то ни было, оба культа — Бога и любви долгое время были руководящими принципами в жизни рыцарей, а по понятиям тогдашнего времени почитание и борьба за них составляли даже одну общую обязанность. Боккаччо благодарит Бога и любовь за помощь, которую они ему оказали при составлении Декамерона. Фруассар говорит, что своим сборником поэтических произведений он обязан Богу и любви. Вежливость к дамам соблюдалась полная; защита вдов и сирот считалась священной обязанностью, и слабые и угнетенные могли смело обращаться за помощью к рыцарям.

Эти понятия имели огромное влияние на исчезновение порочных и вероломных наклонностей, столь свойственных варварским народам. Следствием их явилось более человечное обращение с военнопленными, что, в свою очередь, способствовало в значительной степени распространению христианства и цивилизации. В этом смысле благотворные заслуги рыцарства неоценимы.

Рыцари сражались всегда в полном вооружении, состоявшем сначала из кольчуги, составленной из стальных колец или чешуи, и такой же шапки, которая закрывала лоб, оставляя нижнюю часть лица открытой, сзади же спускалась ниже и защищала затылок; поверх этой шапки непосредственно перед боем надевался шлем.

Когда твердое снаряжение вошло во всеобщее употребление, шлем получил коническую форму с закруглением наверху, причем под ним, для предохранения головы от давления, носилась набитая шерстью шапочка. Шлем имел сзади металлические пластинки для предохранения затылка и шеи, а спереди забрало, вид и прикрепление которого были весьма разнообразны: иногда оно состояло из металлических прутиков или палочек, поставленных отвесно или крестообразно, иногда из сплошной металлической пластинки с отверстиями для глаз и дыхания. На шлем надевались султаны и пучки перьев.

Оруженосцы, пехотинцы и наемники носили более легкий головной убор (sturmhaube), нечто вроде каски, к которой прикреплялись пластинки для предохранения лица и затылка. Для защиты ушей иногда носили чешуйчатые полоски, застегнутые под подбородком. Эта каска одевалась иногда и рыцарями, если они не ожидали скоро нападения, а между тем не желали быть совершенно беззащитными в случае такового.

Латы рыцарей были чрезвычайно тяжелы и, вероятно, превосходили своей тяжестью латы древних катафрактов. В первые времена рыцарства предохранительное вооружение для тела состояло из кольчуги, составленной из колец или цепочек, нашитых на кожаный кафтан, и называвшейся Haubert или Hauberge, которая надевалась поверх нижнего платья, стеганого или из кожи, иногда буйволовой. Кольчуги были четырех родов, которые отличались между собой способом прикрепления колец. Были кольца плоские, пришитые одно рядом с другим (рис. 1), затем продолговатые кольца, лежавшие одно на другом краями (рис. 2), потом ромбовидные пластинки (рис. 3 и 4) и, наконец, особый вид представляли настоящие кольчуги из колец без нашивки на кожу.

В X столетии кольчуги делались длиной до бедер, но впоследствии они были удлинены до колен. Последнего рода кольчуги носили рыцари Вильгельма Завоевателя и крестоносцы первого крестового похода. В XII столетии начали переплетать кольца между собой и делать кольчуги двойными, причем они все-таки оставались очень гибкими и одевались без поддевки. Такие же кольчуги носились на ногах. Камзол (gambeson, wamms), или нижнее платье, обыкновенно простегивался шерстью. Он отчасти предохранял от неприятельских ударов, но главным его назначением была защита тела от повреждений тяжелым снаряжением.

Со временем кольчуга была дополнена металлическими пластинками и наконец совсем вытеснена чешуйчатыми латами, состоявшими из пластинок с подвижными скреплениями, так что они до известной степени давали свободу движений туловищу. Первое применение они нашли для защиты ног и рук, а впоследствии и для защиты туловища, причем еще долгое время рыцари носили род смешанного вооружения из лат и кольчуг. Первые носились часто поверх второй, так как мечи и копья легко скользили по полированным пластинкам, кольчуга же не всегда достаточно предохраняла от ударов. С изобретением пороха тяжелое вооружение приобрело еще большее распространение, так как оно лучше защищало от пуль. Такого рода вооружение продолжало существовать до конца XIII столетия, когда стали носить только кирасы, закрывавшие грудь и спину и сохранившиеся еще до настоящего времени у кирасир разных европейских армий.

С введением лат вошел также в употребление крючок или упор для копья, который прикреплялся к ним и назначением которого было дать возможность рыцарю более уверенно действовать этим оружием при атаке.

Пока рыцари носили кольчуги, лошади покрывались таковыми же, а вместе с введением пластинчатой брони она была введена и для лошадей.

До введения огнестрельного оружия рыцари были почти неуязвимы, и искусство изготовления предохранительного вооружения было доведено до гораздо высшей степени, чем изготовление наступательного оружия. Очевидно, это давало большое преимущество дворянству, которое одно имело право и было в состоянии приобрести хорошо изготовленное полное вооружение. Вместе с тем, однако, большая тяжесть его и недостаточная гибкость делали рыцарей очень неповоротливыми, так что сколько-нибудь быстрые, живые движения были для них совершенно немыслимы; вследствие этого иногда, например при Азинкуре, легкая пехота, отличавшаяся большой подвижностью, одерживала верх над тяжелыми рыцарями. То же мы видим и в боях французских рыцарей с ополчениями фламандских городов, где первые несли постоянно большие потери.

Большим недостатком тяжелого вооружения было еще то, что движение в нем в жаркую пору становилось почти невозможным.

Части полного снаряжение были следующие:

1. Кольчуга (Haubert или Hauberge).

2. Кирасы.

3. Шлем или головной убор (в его различных видах).

4. Бармица (Halsberge).

5. Наплечники (Schulterstuke).

6. Наручники и налокотники (Armschien и Ellbogenschilder).

7. Металлические рукавицы или перчатки.

8. Наножники для защиты ляжек (Schenkelschienen).

9. Тассеты для защиты бедер (или карманов — не оттого ли и их название?).

10. Наножники для защиты ног (Beinschienen).

11. Наколенники (Knieschilder, Kniestucke).

12. Металлические сапоги для защиты ступни (Eisenschuhe).

Щиты изготовлялись иногда из металла, иногда из дерева, покрытого шкурой или металлом; на них помещались девизы и гербы. Они были весьма различной формы и носились на ремне за плечом.

Шпоры, которые сначала имели вид простого острия, были снабжены в XII столетии колесиками; эти последние были гораздо больше тех, которые носятся в настоящее время, исключая разве Мексики и Южной Америки. Шпоры рыцарей делались из золота и были принадлежностью их звания. Выражение заслужить шпоры соответствовало посвящению в рыцари.

Плащ из тонкого сукна или шелка, украшенный гербом и цветами рыцаря, надевался поверх вооружения.

В XI столетии к седлам (о которых впервые упоминает Сидоний Апполинарский, говоря о вестготах) стали приделывать очень высокие луки, переднюю и заднюю, чтобы поддерживать тяжеловооруженных рыцарей и сделать посадку их удобнее и вернее.

Главным наступательным оружием было копье, которое считалось прерогативой благородных классов и употребление которого было поэтому запрещено низшим классам. Копья были очень длинны и тяжелы, делались из осины, ели, ясеня и смоковницы и кончались тяжелым, тупым и широким железным наконечником; тотчас под острием прикреплялся флюгер, означавший общественное положение владельца копья, так как хотя все рыцари и признавались совершенно равными между собой, но все-таки существовала некоторая разница между более состоятельными, имевшими возможность вывести в поле на свой счет значительный контингент людей, и бедными, выходившими только со своей свитой. Первые назывались баннергерами и имели небольшой флюгер или маленькое четырехугольное знамя (Banner) на своих копьях; вторые носили название рыцарей бакалавров и имели небольшие зазубренные флажки с заостренными концами.

Копье имело на древке, у того места, где его держали, маленький щит или прикрытие для руки.

Кроме копья, рыцарь имел еще меч, вид которого и устройство были весьма разнообразны: иногда он был обоюдоострый, иногда заострен только на одной стороне. Обыкновенно он был прямой, но встречались и кривые сабли. Длина была также очень различна; были мечи длиной 7–8 футов, которыми действовали обеими руками. Рыцари никогда, впрочем, не сражались ими верхом, а всегда предварительно слезали. Меч носился с левой стороны на портупее; иногда был еще прикреплен к седлу другой меч, меньшего размера, или кинжал. Все оружие содержалось с особенной заботливость; эфесы были часто украшены драгоценными камнями, а клинки — надписями и рисунками. Только свободнорожденные имели право носить меч, и сдача в плен выражалась передачей меча противнику.

Боевые молоты (Streithammer) были в употреблении еще задолго до времен рыцарства. Карл Мартелл (Молот) получил свое прозвание от этого его любимого оружия, которым он сражался при Туре в 732 г. Его употребление продолжалось до XII столетия, и его считали рыцарским оружием. То же можно сказать и о секирах, бывших весьма различного вида и величины. Напротив того, палицы из железа или дерева, иногда с остриями, употреблялись преимущественно низшими классами, хотя встречаются иногда и у рыцарей.

Тактика рыцарей была самая первобытная, никакого подразделения на строевые единицы не было. Чем-то вроде тактической единицы можно считать полное копье (lance fournie), состоявшее из рыцаря, бывшего начальником копья, и его драбантов, или свиты. Нечто подобное мы видели в тримакрезии галлов, состоявшей из трех лиц, но состав полного копья был гораздо значительнее. Состав этот видоизменялся в разных странах и в разные времена. Более постоянным он сделался уже в позднейшие времена рыцарства, особенно с введением конных жандармов. Вначале полное копье состояло из рыцаря, оруженосца, пажа, слуги и трех лучников — все верхом. Это маленькое отделение было также и административной единицей, так как сам рыцарь содержал свою свиту и доставлял ей все необходимое. Баннергеры имели у себя известное число подобных копий, и в древних хрониках численность армии всегда обозначена числом копий — подобно тому, как мы говорим 60–70 эскадронов, тогда говорилось 200–300 копий.

Барден говорит, что в некоторых странах копья соединялись в высшие единицы; 10 копий, т. е. 50–60 всадников, составляли бацелу, а 5 этих последних, т. е. около 300 всадников, что-то вроде полка, под командой баннерета-рыцаря со значком. Кроме того, известно, что в те времена армии состояли из трех частей: центра и двух крыльев; которые все подчинялись высшему вождю.

Полное копье имело от 3-14 драбантов, но обыкновенно 6–7 человек.

Рыцари строились для боя в одну линию, и их тактика состояла в атаке противника полным ходом, причем старались выбросить его из седла. После первого столкновения бой распадался на ряд отдельных поединков, где сражались мечами, топорами, молотами и палицами.

Оруженосцы составляли вторую линию, за ними строились прочие лица свиты. Они не были достаточно хорошо вооружены, чтобы сражаться в первой линии, хотя иногда случалось, что оруженосцы занимали места убитых рыцарей. Настоящим же назначением как оруженосца, так и прочей свиты было оказывать помощь и содействие рыцарю, поднимать его, когда он был ранен или выброшен из седла, подводить ему новую лошадь, снабжать оружием. Оруженосцы носили латы, легкий шлем, меч, секиру и кинжал.

Лучники состояли из юношей благородного происхождения, которые желали попасть в оруженосцы и зачислялись для этого в свиту рыцаря. Они были легко вооружены, носили каску и железные перчатки; иногда для боя спешивались, причем передавали лошадей пажам. Конные лучники составляли легкую конницу. По словам Гумберта, они имели луки, но Барден говорит, что они, во Франции по крайней мере, стреляли из арбалетов, почему и должны быть скорее названы конными арбалетчиками. Обыкновенно они строились позади оруженосцев, но очень часто начинали бой в рассыпном строю, впереди боевого порядка; в случае серьезного натиска на них неприятеля, которому они не могли оказать сопротивление, или, наоборот, когда они замечали некоторый у него беспорядок, они отходили назад мимо флангов рыцарей и оставляли этим последним свободное поле для действия. Иногда они продолжали бой на флангах и почти постоянно употреблялись для преследования разбитого противника.

Нужно сказать, что вообще тактическое искусство было в то время почти совершенно неизвестно, и победа зависела не от искусства в маневрировании, а от одной физической силы. Весь бой состоял в целом ряде поединков. Единственно, о чем еще иногда заботились, это о том, чтобы занять положение, выгодное в отношении ветра или солнца. Закованные в железо рыцари могли видеть только через небольшие отверстия забрала, а потому солнце и пыль имели для них значение. Распространение рыцарства повсюду ставило всех враждующих в одинаковые условия, а потому отсутствие искусства маневрирования никем не ощущалось.

Предводители не были военачальниками или тактиками, а просто известные в войске как храбрые и ловкие в поединках рыцари.

Подготовительное обучение в мирное время было самое строгое и постоянное, гимнастические упражнения были чрезвычайно трудные; вообще можно сказать, что никогда, ни прежде, ни после, личная храбрость и одиночное обучение не стояли на такой высокой ступени, как в цветущую пору рыцарства. Действительно, единственным стремлением с самой ранней молодости было довести физическую силу и ловкость в езде и владении оружием до высшего совершенства; единственным занятием всей жизни было приготовление к войне и совершение выдающихся подвигов; увеселения мирного времени состояли в охотах и турнирах подражаниях боя.

Военного искусства не существовало совершенно. Каждый рыцарь со своей свитой вел бой вполне самостоятельно, на свой страх, совсем не согласуя своих действий с соседями.

Важное общественное значение рыцарства, почти полная неуязвимость его в предохранительном вооружении, служба только низших классов населения в пехоте — все это способствовало развитию высокого мнения о коннице и полного пренебрежения к пехоте. Конечно, на деле хорошо дисциплинированная пехота, вооруженная копьями, всегда могла бы с успехом бороться против недисциплинированных, дурно управляемых рыцарей; но когда вся Европа полагалась исключительно на конных рыцарей, когда никакому лицу сколько-нибудь высокого положения не могло и в голову прийти служить иначе, чем в коннице, то кто же мог решиться сформировать из подходящих элементов хорошую пехоту, вооружить и обучить ее? Однако должно было прийти время, когда швейцарцы, гористая страна которых допускала действия только в пешем строю, убедили гордых рыцарей целым рядом нанесенных им тяжких поражений, что одной личной храбрости еще недостаточно на войне, а порядок, сомкнутость и искусство имеют огромное влияние на успех дела.

Организация феодального войска была основана на принципе, который не допускал возможности применения какого-либо тактического искусства.

Войско это состояло из воинов, отлично обученных и вооруженных, представлявших в отдельности такой превосходный материал, какой трудно найти, но затем им положительно недоставало всего того, с чем в настоящее время связывается представление об армии. Уже одно то обстоятельство, что они были обязаны службой не более 40 дней ежегодно, заставило призывать их перед самым открытием военных действий, когда уже совсем не было времени для их сплочения. А между тем очевидно, что значительная степень маневренной ловкости и тактического искусства может быть достигнута лишь при постоянном обучении и приобретается в совершенстве только системой, основанной на принципе постоянных армий. Высокое развитие искусства маневрирования и ведения войск у римлян, особенно во времена Сципиона, должно быть приписано именно тому, что срок службы в те времена был от 10 до 20 лет.

Турниры, единственные упражнения рыцарей, не могли оказать в тактическом отношении никакой пользы, так как все на них происходившее могло только обучить искусному владению оружием в одиночном бою. Даже в тех упражнениях, где противники делились на две стороны, не было также тактического искусства, так как все дело сводилось к простым поединкам, где сыпались удары сверху вниз и требовались только ловкость и выносливость. Эта последняя действительно на них вырабатывалась в высокой степени; достаточно сказать, что полное турнирное снаряжение со всеми принадлежностями весило более 200 фунтов (более 5 пудов).

Целью турниров было, однако, не только дать рыцарю возможность частых упражнений. Они были единственными в то время общественными собраниями и увеселениями, поэтому пользовались большой популярностью среди дворян, тем более что давали им возможность выказать перед дамами свое искусство во владении конем и оружием. Игры начинались обыкновенно примерным боем двух отрядов (melees) с предводителями во главе. Все правила были установлены с большой точностью, чтобы по возможности избежать опасных ранений; сражались только тупым оружием. Оруженосцы и прочие лица свиты строились, как и в действительном бою, позади своих рыцарей, чтобы подать им помощь, если они будут сброшены с коня. Турнирное снаряжение было настолько тяжелее боевого, что никто не мог выдерживать его в течение целого дня; иногда случалось даже, что рыцари задыхались в нем до смерти. Целью употребления такого тяжелого снаряжения могло быть отчасти желание развить силу и выносливость, а отчасти стремление предохранить себя от сильных повреждений.

Нападение на укрепления и окопы и оборона таковых входили также в программу турниров, но и в них не было и следа какого-либо тактического искусства — все сводилось к тем же поединкам между отдельными рыцарями.

Таким образом, как мы уже видели, тактическое искусство во все время этого периода находилось на очень низкой ступени своего развития. Пехота мало-помалу дошла до того, что окончательно не играла никакой роли в сражениях, и напрасно было бы искать в сражениях того времени примеры тактического соображения; лишь в одном или двух случаях можно указать на выигрыш сражения с помощью военной хитрости или маневрирования.

Наглядный пример тогдашней тактики представляет нам битва при Гастингсе 14 октября 1066 г. между Вильгельмом Завоевателем с норманнским рыцарством и Гаральдом с саксами. Последний оградил свое расположение забором из щитов и плетнем; войско его состояло почти все из пехоты, между тем как у норманнов была почти исключительно конница. Сохранилось подробное описание этой битвы, написанное Робертом Уэсом (Robert Wace) при короле Генрихе II, лет 90 после сражения, когда оно еще было живо в памяти народа. Мы даем ниже несколько отрывков из этого описания, изложенного оригинальным, чрезвычайно образным языком. Описав высадки и сближение обеих армий, автор продолжает:

Вильгельм сел на своего боевого коня и крикнул Рожеру, называемому де Монтгомери: я очень на вас рассчитываю, ведите ваших людей туда и атакуйте их с той стороны. Вильгельм, сын сенешала Осбера, честный, хороший вассал, пусть идет с вами и помогает вам; возьмите с собой людей из Булони и Пуа и всех моих наемников. Алэн Ферган и Эймери пусть атакуют с другой стороны, с ними пойдут люди из Пуату, британцы и все бароны из Мэна; я же со своими приближенными друзьями и родными буду сражаться в центре, где бой всего горячее.

Бароны, рыцари и начальники копий были уже все вооружены. Пехотинцы были хорошо снаряжены, имели луки и мечи, на голове шапочки и на ногах туго стянутые башмаки; некоторые были одеты в хорошие шкуры, другие в узкое платье и имели металлические сапоги, блестящие шлемы, щиты за плечами и копья в руках. Все имели отличительные значки, по которым узнавали своих, так что норманн не мог поразить норманна, франк — франка. Пехотинцы шли впереди, сомкнутыми рядами, рыцари следовали за ними, чтобы их поддержать. Рыцари и пехотинцы шли на своих местах, ровным шагом, соблюдая полный порядок, чтобы друг друга не обгонять и не разорваться. Все шли бодро и смело, лучники были наготове открыть стрельбу.

Гаральд созвал всех своих людей — графов, баронов, ленников — из их замков и из городов, дворов, деревень и местечек. Были собраны все крестьяне с тем оружием, которое имели, — палицы, копья, вилы, дубина. Англичане окружили свое расположение, где стоял Гаральд с друзьями и баронами, забором.

Гаральд знал, что норманны приближаются и намерены атаковать его, почему и окружил заблаговременно забором место, где стояли его люди. Он поднял рано утром своих людей, приказал им вооружиться и готовиться к бою и сам одел вооружение, соответствующее его знатному сану. Он приказал им и советовал своим баронам держаться как можно сомкнутее и сражаться в плотной массе, так как, рассеявшись, им будет потом опять трудно собраться. Норманны, — сказал он, — честные вассалы, храбрые и пешком, и верхом, славные рыцари на конях, опытные в боях! Все потеряно, если только они прорвут ваши ряды; они имеют длинные копья и мечи, но у вас острые копья и хорошо отточенные секиры, и я не думаю, чтобы их вооружение было лучше вашего; бейте только все, что попадется под руку, щадить нечего.

Английские крестьяне имели острые топоры и ножи. Они построили перед собой сплошную загородку из своих щитов и дерева, так что не оставалось ни малейшей щели; таким образом, перед фронтом их было препятствие, которое норманны должны были преодолеть, чтобы сойтись с ними. Они намерены были ограничиться обороной за этой изгородью и если бы выдержали это намерение до конца, то, наверное, не были бы побеждены в этот день, так как всякий норманн, проникавший через препятствия, сейчас же падал под ударами топора или ножа, палицы или другого оружия. Они были одеты в короткие, узкие кольчуги, надетые поверх одежды, на голове имели шлемы. Они стояли в сомкнутых рядах, готовые к бою и с нетерпением его ожидая. Для прикрытия одного из крыльев войска была еще прорыта канава.

В это время показались норманны: головное их отделение шло по плоской вершине холма; вплотную за ним шла другая, более сильная часть войска, которая повернула в другую сторону поля сражения и построилась подобно головному отряду в сомкнутую массу. Наконец показался еще отряд, покрывавший всю равнину; в середине его высилось знамя, присланное из Рима, около него находился сам герцог, лучшие люди и главная сила войска. Честные рыцари и вассалы, храбрые воины стояли здесь, а равно и знатные бароны, хорошие лучники и копьеносцы, которые обязаны были окружать и оберегать герцога. Прислуга, не принимавшая участия в бою, а на обязанности которой лежало охранение обоза и запасов, двигалась более позади.

Гаральд заметил приближение Вильгельма и увидел, что норманны разделились на три части, чтобы произвести нападение с трех сторон. Брат его Гурт подошел к нему, они стали около знамени, все просили Господа Бога охранять их. Около них собрались все их родственники и друзья: они просили не жалеть себя, так как теперь видно было, что никто боя не избежит. Каждый человек был в латах, опоясан мечом и со щитом за плечами. Большие топоры, которыми они собирались наносить страшные удары, были привешаны вокруг шеи. Они стояли пешие, в сплоченных рядах и держались прямо и смело.

Норманны двинулись тремя отрядами, чтобы произвести нападение с трех различных сторон; первый и второй отряды уже подошли, а третий, самый большой, с которым шел герцог и его люди, еще приближался. Все двигались смело и бодро вперед.

Как только оба войска сошлись ближе, раздался страшный шум и крик. Слышен был звук труб и рогов и других духовых инструментов; видно было, как воины строились, поднимали щиты и копья, натягивали луки, готовые к нападению и к обороне. Раздался большой шум и воинский клик. И с обеих сторон войско зашевелилось.

Норманны двинулись вперед, англичане сопротивлялись храбро; все имели бодрый и неустрашимый вид. И вот началась битва, о которой еще и теперь так много говорят.

С 9 часов утра и до 3 дня бой колебался, и никто не мог сказать, кто одержит верх. Обе стороны держались крепко и сражались храбро. Норманнские лучники пускали тучи стрел в англичан, но последние закрывались своими щитами, так что стрелы не могли причинить им никакого вреда. Поэтому норманны стали пускать стрелы почти прямо вверх, чтобы они падали на головы врагов. Многие англичане были ранены в голову и лицо, потеряли глаза, так что все стали опасаться поднимать их и оставлять лица открытыми.

Норманны убедились наконец, что англичане держатся очень твердо и что позиция их неприступна. Они составили совет и решили обратиться в притворное бегство, чтобы выманить англичан из-за их прикрытия и побудить рассеяться по полю, так как были уверены, что несомненно одержат верх, если только англичане потеряют сомкнутость. Как было задумано, так и исполнено. Норманны обратились в бегство; англичане бросились их преследовать, предполагая и крича, что враги уходят и никогда более не вернутся. Обманутые таким образом англичане вышли из своей засады; увидев это, Вильгельм тотчас приказал своим повернуть. Начался отчаянный бой, и англичане были разбиты; но если бы они не оставили своей позиции, то, вероятно, никогда не были бы побеждены.

Атака конницы под начальством норманнского герцога описана следующим образом:

Тут появились те, которые охраняли его и никогда не покидали; их было около 1000 вооруженных людей, и они сомкнутыми рядами понеслись на англичан; тяжестью коней и ударами мечей они пробили густые массы противника и разгромили его; храбрый герцог скакал впереди. Многие из англичан еще преследовали, другие уже бежали, многие пали, многие были потоптаны конями; многие из богатых и знатных были убиты, но все-таки англичане собирались местами в кучки и держались отчаянно, сбрасывая людей и убивая лошадей.

Приведенный рассказ дает очень живое описание образа ведения боя в XI столетии; он тем более интересен, что был написан очень скоро после битвы, которая в нем описывается.

Следующее сражение, о котором мы имеем некоторые подробности, произошло в 1214 г. при Бувине во Фландрии между королем Франции Филиппом-Августом и германским императором Оттоном IV, первый из которых одержал решительную победу.

Войско Филиппа состояло преимущественно из конницы, и он начал маневрировать с целью выманить императора из неровной местности на открытую равнину, где все преимущества были на стороне конницы. Он начал отступление, и Оттон, думая, что французский король желает избежать боя, последовал за ним. По получении этого известия Филипп выслал на рекогносцировку виконта Мелюна с частью легкой конницы и арбалетчиков; последний скоро увидел идущее в порядке неприятельское войско, где конница была построена позади пехоты. Так как это было обыкновенное построение перед боем, то Мелюн понял, что намереваются дать генеральное сражение, и послал рыцаря Герен доложить об этом королю, а сам остался на месте для дальнейшего наблюдения за противником.

Немцы имели в своем войске много пехоты, вооруженной копьями и очень хорошо обученной, так что она могла с успехом действовать против конницы даже и на открытой местности. Император при построении войска в боевой порядок поставил пехоту в первой линии, а за ней тяжелую конницу; союзные английские войска стояли на правом фланге, фламандские — на левом. У французов пехота была также в первой линии, за ней — тяжелая конница, а на флангах — легкая, поддержанная частью тяжелой. В описании этого сражения является намек на тактическое распоряжение, так как кажется, что тяжелая конница была построена в несколько отделений или эскадронов с интервалами между ними, через которые, пройдя мост у Бувина, двинулась пехота для занятия своего места в первой линии. По всем вероятиям, эти эскадроны состояли из контингентов разных баннергеров, которые были сведены вместе и составили как бы тактические единицы.

Дело было начато рыцарем Герен, который послал 150 человек легкой конницы для атаки фламандской жандармерии, стоявшей на крайнем левом фланге. Вряд ли он мог рассчитывать на успех этой атаки, скорее он имел в виду привести ею ряды противника в некоторый беспорядок и затем пустить в дело своих тяжелых всадников для нанесения решительного удара. По-видимому, он понимал всю важность резерва в кавалерийском бою, и действительно ему удалось этим путем сохранить его. Его план увенчался полным успехом. Бой начался в центре между пехотой обеих сторон, и, конечно, только что набранная и необученная французская пехота была очень скоро опрокинута хорошо подготовленной немецкой, дальнейшее наступление которой привело даже в некоторый беспорядок французских всадников, и немцы даже чуть не захватили короля, который был сброшен с коня ударом дротика. Но тут подоспела французская конница и после горячего боя одержала победу.

В сражении этом упоминается и о фланговой атаке, а равно и о противодействии ей, что показывает хотя некоторое появление тактических понятий.

Есть еще одно чрезвычайно важное обстоятельство, о котором нельзя не упомянуть в описании битвы при Бувине, так как оно знаменует как бы начало поворота в установившихся взглядах на взаимоотношение конницы и пехоты. Как мы уже говорили, тяжелое вооружение дворян, их искусство во владении оружием, тяжесть и сила их коней, полное пренебрежение, в котором находилась пехота, все это привело к тому, что конница сделалась не только главным, но и единственным родом оружия. Но так как при применении известной идеи в жизни очень легко впасть в крайность, то это и случилось с рыцарями: желая довести неуязвимость своего вооружения до высшей степени, они в конце концов сделали его настолько тяжелым, что одно ношение его доводило до крайнего утомления; дело дошло даже до того, что рыцарь, упав с лошади, не мог без посторонней помощи встать на ноги, и ему, чтобы не задохнуться, приходилось снимать шлем. Вероятно, приблизительно к этому времени относится изречение одного германского императора: Предохранительное вооружение защищает рыцаря и мешает ему нанести вред противнику.

Все неудобства подобного тяжелого вооружения очень ярко выказываются следующими двумя случаями, имевшими место в сражении при Бувине. Граф Булонский, командовавший правым крылом союзной армии, сражался с большим ожесточением. Еще до начала боя он поставил отряд отборных пеших копейщиков в два ряда в виде пустого круга, внутри которого расположился сам. Для атаки он выходил из круга и бросался на неприятеля, а когда чувствовал себя утомленным боем, то уходил назад в круг, который, пропустив его, смыкался и останавливал натиск неприятельских всадников. Другой случай был следующий: два сражавшихся между собой конных отряда неожиданно остановились, как бы по взаимному соглашению, и сняли шлемы, чтобы хоть немного отдохнуть и набраться свежего воздуха.

Очевидно, что при таких обстоятельствах пехота должна была скоро занять подобающее ей положение. Один факт с графом Булонским, когда круг пехоты служил ему защитой от нападения тяжелых всадников, красноречивее целых томов книг свидетельствует о стойкости и дисциплине пикинеров.

Остается еще прибавить, что ко времени упомянутого сражения Филипп-Август имел пехотный отряд, до известной степени правильно организованный и называвшийся sergents d'armes. To же название sergents было присвоено пехотным коммунальным войскам, которые были гораздо лучше ленных и которыми начальствовали дворяне. Имя servicus или sergent встречается, впрочем, иногда только для обозначения телохранителей; но часто так называли всю военную силу, предводимую рыцарями, в особенности тех, которые за ними сражались во второй линии.

В конце XI столетия, когда рыцарство уже было твердо установившимся учреждением, в Европе произошло событие, отразившееся на многие годы в истории как в этой части света, так и в Азии.

Мы уже говорили о тесной связи религии с рыцарством и о ее большом влиянии на его развитие. Возраставшие рядом с ним суеверие и фанатизм, овладевшие всеми классами, стремление к военным подвигам, составлявшим всю цель жизни для дворянства, учреждение и распространение рыцарства, положившего конец мелким войнам и распрям христианских государств, — все это наполнило Европу горючим материалом, готовым воспламениться от одной искры.

Как раз в это время Петр Пустынник, мечтатель, с энтузиазмом предавшийся им самим созданной идее, обходил все христианские государства, призывая к крестовому походу для освобождения Гроба Господня. По всей Европе скоро распространились рассказы о тех притеснениях и насилиях, которые претерпевали смиренные пилигриммы, в большом числе посещавшие Святую землю.

Папа Урбан II поспешил воспользоваться этим случаем и употребил все свое влияние, чтобы побудить рыцарство всех народов и стран соединиться под знамена Церкви.

Скоро начали прибывать огромные толпы, одушевленные фанатизмом; споры между королями и сильными вассалами немедленно прекратились, и все соединились в одной цели: вести Священную войну против мусульман.

Вызванные этим воодушевлением крестовые походы представляют самое выдающееся и оригинальное явление средних веков и заслуживают изучения, так как они хотя и не имеют прямого влияния на развитие военного искусства, но дают довольно ясное понятие о существовавшем тогда способе ведения войны.

Первые крестоносцы состояли из совершенно недисциплинированного, отовсюду сбежавшегося сброда фанатиков из низших классов, которые причинили более вреда тем христианским землям, по которым они проходили, чем неверным, которых поклялись победить.

Не имея никакой организации, без правильного способа довольствования и определенных средств для пропитания, они начали свой путь, нищенствуя, продолжали его, грабя и воруя, и уже в Венгрии на них было произведено нападение обозленными местными жителями, и большое число их было перебито. Только сравнительно незначительное количество их под начальством Вальтера Неимущего и Петра Пустынника продолжали путь и перешли Босфор; затем они вступили в пререкания между собой, разделились на части и были почти все перебиты войсками султана Солимана.

После первых крестоносцев двинулись в Святую землю еще другие банды, грабя и разбойничая не хуже первых, и все потерпели ту же участь, так что ни один из них не дошел до Палестины.

Уже несколько позже выступило на арену рыцарство, и во главе его — лучшие и храбрейшие рыцари того времени, взявшие на себя руководство движением христианства против неверных, франков против турок. Готфрид Бульонский, Раймунд Тулузский, Роберт Нормандский, граф Фландрский и многие другие знаменитые рыцари собрали вокруг себя цвет французского и итальянского дворянства и предприняли с огромным войском первый организованный крестовый поход; немецких и английских рыцарей участвовало в нем очень мало.

Крестоносцы двинулись разными дорогами для облегчения продовольствия, но с таким расчетом, чтобы всем отдельным отрядам одновременно прибыть в Константинополь. Эти меры резко отличают поход рыцарей от действий их предшественников — народных масс, но тем не менее рыцари также не имели понятия о правильной организации продовольственной части в армии и о средствах ее упорядочить.

В то время войны продолжались очень недолго, и войска всегда имели возможность продовольствоваться за счет страны, где они велись; поэтому войска не нуждались ни в подвозах, ни в устройстве магазинов. Следствием этого явления оказывался всегда недостаток продовольствия, как только собиралась в одном пункте многочисленная армия для боя, осады и т. п. То же самое видим мы у крестоносцев, но только в гораздо более сильной степени, так как армия их была гораздо многочисленнее; затруднения еще более усилились с достижением Малой Азии, страны неприятельской, и гораздо большее число людей погибло от лишений и голода, чем от меча сарацинов.

По словам современных писателей, войско Готфрида и других представителей в этом походе состояло из 100 000 человек конницы и 500 000 человек пехоты. Собственно, боевой силой могла считаться только конница, так как пехота состояла из недисциплинированных и необученных масс народа, негодных ни для боя в открытом поле, ни для осады городов.

Все войско было разделено на отряды по нациям, и каждая из последних имела в лагере свой особый квартал. Рыцари имели кольчуги, шлемы, копья, мечи, кинжалы, палицы, луки и арбалеты; пехотинцы — только пращи и большие щиты.

Сарацины сражались преимущественно верхом и умели отлично стрелять из лука. Они придерживались образа действий древних парфян, беспрестанно наседая на противника и покрывая его массой стрел и вместе с тем не доводя дела до рукопашного боя.

Большая быстрота их лошадей давала им значительные преимущества при подобной тактике, так как сильная жара и тяжелое вооружение делали противников их положительно неспособными к сколько-нибудь значительным усилиям.

Разница между обеими конницами вполне определяется словами тяжелый и легкий. Христианская конница была тяжелой в полном и настоящем значении этого слова. Она была страшна силой своей сомкнутой атаки с опущенными пиками, а в рукопашном бою никто не мог устоять один на один перед их могучими ударами мечом, палицей или секирой. Сарацины, напротив того, были великолепной легкой конницей как по снаряжению, так и в особенности по способности к быстрым передвижениям. Они одинаково ловко владели своими кривыми саблями, дротиками и стрелами. Их кольчуги, такие же, как и у рыцарей, предохранявшие их от ударов не хуже кольчуг крестоносцев, были вследствие превосходной обработки материала гораздо легче и гибче, а следовательно, и лучше. Действительно, эти восточные кольчуги, богато отделанные золотом и другими украшениями, были образцом оружейного искусства. Шлем, снабженный стрелой для защиты носа и султаном из перьев или волоса, был также очень легок и богато изукрашен золотом. Щит употреблялся небольшой, круглой формы и с острием посередине. Все простые воины были лучниками. Сарацины очень скоро переняли употребление копий. Они, конечно, не могли выдержать тяжелого натиска рыцарей и поэтому вначале постоянно терпели поражения, но впоследствии приспособились и не давали себя атаковать; живые, поворотливые, они охватывали то один фланг, то другой, налетали, отходили назад, будучи все время наготове воспользоваться первым удобным случаем; безукоризненно владевшие конями и саблями, они скоро научились отбивать пики и наносить смертельные удары рыцарям в незащищенные места.

Таким образом, хотя численность крестоносцев была очень велика, хотя личная храбрость и обучение рыцарей стояли на очень высокой степени совершенства и вся масса в своем воинственно-религиозном возбуждении была доведена до фанатизма, тем не менее результаты походов оказались далеко ниже ожидаемых, и успех далеко не соответствовал понесенным лишениям и потерям. Крестовые походы красноречиво доказывают необходимость правильной организации, строгой дисциплины и единовластия на войне.

Идея рыцарства до такой степени овладела в то время умами европейских народов, что рыцари, гордые своей принадлежностью к такому высокому военному ордену, не допускали и мысли о существования рядом с ней другой военной силы пехоты. Вследствие этого за войском из тяжелой конницы тянется огромная беспорядочная масса, не приносящая никакой пользы, а только увеличивающая затруднения по доставке продовольствия и стесняющая движение боевой силы.

Служба на коне до такой степени все поглотила, и пешая масса была до того бесполезна, что рыцари должны были взять на себя атаку и оборону крепостей, ведение всех необходимых при этом работ и даже постройку машин и службу при них.

Вместо того, чтобы воспользоваться пешими копейщиками и лучниками, вместо того чтобы оставлять сопровождавшие их пешие массы гарнизонами в завоеванных странах, рыцари только ослабляли свою боевую силу посылкой отрядов тяжеловооруженных всадников для охранения городских стен.

Вряд ли есть служба, менее требующая тактического искусства и предварительного обучения, чем оборона крепости, особенно в средние века, когда артиллерии не было, а осадные машины были очень слабы.

Если, несмотря на это, рыцари брали на себя оборону, то это обстоятельство доказывает лучше всего, до какой степени господствовало убеждение, что одна только конница способна нести службу, какого бы рода она ни была.

Осада Никеи соединила все христианское войско перед этим городом, причем значительную помощь оказали присоединившиеся к крестоносцам греки; здесь же применены были все машины, еще известные римлянам. Рыцари спешились и усердно принялись за осадные работы, причем высшие вожди несли те же обязанности, что и простые солдаты. Сначала произведено было несколько штурмов, но они все были отбиты, несмотря на блестящую храбрость атакующих, несмотря даже на необыкновенные подвиги Готфрида Бульонского и Раймунда, двух наиболее выдающихся вождей, которые сражались во главе своего войска и лично стреляли из арбалетов.

При этой же осаде мы встречаем употребление мин и притом с большим успехом; с помощью одной из них Раймунд сделал подкоп под одну из главных башен города и разрушил ее; это произвело такое ошеломляющее впечатление на гарнизон, что город на следующий же день сдался греческому императору в надежде не быть разграбленным крестоносцами запада.

Осада Антиохии имела тот же своеобразный характер, как и осада Никеи, с той только разницей, что первая скорее должна быть названа блокадой; мы видим рыцарей, занятых преимущественно фуражировками, отражением вылазок гарнизона и попыток извне освободить крепость.

В это время крестоносцы пришли наконец к осознанию необходимости пехоты и бесполезности следующей за ними толпы бродяг.

Из них начали формировать пехотный отряд, который очень скоро сумел сделаться страшным для сарацин. Нищие и мародеры, приставшие к христианскому войску, отовсюду были привлечены к осадным работам и отданы под команду особого офицера, получившего название короля бродяг.

Они получали за свою службу плату из общей казны и когда приобретали средства для покупки одежды и оружия, то были принуждены вступать в ряды регулярного войска. Этим путем из вредных для дела бродяг были получены очень порядочные вспомогательные войска.

Хотя осада Антиохии продолжалась уже более 7 месяцев, все-таки крестоносцы еще долго, может быть, не овладели бы городом, если бы не измена одного офицера антиохийского гарнизона по имени Фира, который выразил готовность сдать одну из городских башен Боэмунду Тарентскому. В условленное время она была занята 60 рыцарями, за которыми следовало еще большее число пехотинцев, вероятно спешенных рыцарей, и город был взят. Вооружение рыцарей, как кажется, и здесь состояло из копий и мечей.

При осаде Иерусалима мы опять видим стремление поручать все важные задачи исключительно рыцарям. После первого приступа, окончившегося неудачей, пришлось обратиться к осадным работам и к постройке необходимых машин как к единственному средству взять такую сильную крепость.

Недостаток системы в продовольствовании армии причинил и здесь крестоносцам большие лишения и потери. Генуэзский флот, прибывший как раз в это время в Яффу с большими запасами продовольствия, вооружения и снаряжения и привезший много генуэзских инженеров и плотников, доставил наконец главное, в чем нуждалась армия, и этим поднял дух и доверие крестоносцев. Рыцари и бароны принялись с новыми силами за осадные работы и энергично помогали простым рабочим в постройке машин и башен. Последних было построено три; они были сделаны выше городских стен и имели три этажа: нижний — для рабочих и два следующих — для рыцарей и воинов, которые могли при помощи подъемного моста перейти на стены. Метательные снаряды бросались с башен и с поля. Арбалетчики и пращники действовали непрерывно. Все три башни были двинуты одновременно к городским стенам; отряды рыцарей с штурмовыми лестницами пытались в то же время в разных местах взобраться на стены. Готфрид с братом Евстафием и Балдуином дю Бург встал на верхней платформе одной из башен, окруженный рыцарями, которые бросали тучи дротиков в город. Все прочие вожди — Раймунд, Танкред, герцог Нормандский и граф Фландрский сражались в передних рядах. После двух дней бесплодного боя башня Готфрида приблизилась настолько к городской стене, что можно было спустить мост; рыцари бросились к нему, овладели стеной и спустились за сарацинами на улицы. Вслед за тем крестоносцы ворвались в город со всех сторон, и началась страшная резня, где никому не было пощады.

Все приведенные описания осад Никеи, Антиохии и Иерусалима показывают совершенное отсутствие военного искусства в эту эпоху; как мы уже говорили, все возлагалось исключительно на рыцарей, следствием чего являл ось совершенно напрасная трата полезной боевой силы.

Сарацины подобно крестоносцам предпочитали конную службу, и их войско состояло преимущественно из конницы. В сражении при Дорилее во Фригии в армии Солимана числилось приблизительно от 200 000 до 350 000 всадников. Они были вооружены длинными татарскими луками, кривыми саблями и дротиками и сражались издали, гарцуя вокруг противника и пуская в него массу стрел. Пока лошади их были свежи и колчаны полны, они имели очевидное преимущество, и только после продолжительного и отчаянного боя, в котором пало от турецких стрел около 4000 рыцарей, фланговая атака Раймунда Тулузского решила дело в пользу христиан.

В сражении при Антиохии войско султана мосульского Кербоги, атакованное крестоносцами, состояло из 100 000 всадников и 300 000 пехотинцев, по другим источникам вся его численность доходила до 600 000 человек всех родов оружия. Крестоносцы были сильно ослаблены лишениями и потерями, которые они понесли как при осаде Антиохии, так и позже, когда сами были в ней осаждены турками; из 60 000 рыцарей, подошедших к Антиохии, едва осталось 200 человек конных, способных к бою; сам предводитель их Готфрид Бульонский должен был занять лошадь, чтобы быть в сражении верхом. Вследствие этого рыцари вынуждены были сражаться пешком, но сохранили свое обыкновенное вооружение. Они двинулись вперед в 12 отделениях и были тотчас же атакованы турками, которые, пустив массу стрел, налетели на них с яростью, но были стойко и твердо встречены, причем рыцари сами ворвались в их ряды.

У сарацин, не носивших вообще тяжелого вооружения, был в этом сражении отряд из 3000 всадников, закованных в стальные латы и вооруженных палицами. Этот отряд действовал прекрасно и внес ужас и смятение в ряды христиан. После упорного рукопашного боя, в котором отчаяние и вовремя возбужденный одним из предводителей религиозный энтузиазм довели мужество крестоносцев до высшей степени, они разбили сарацин, овладели их лагерем со всеми запасами и перебили около 100 000 человек.

Султан Салладин имел оба рода конницы: тяжелую и легкую; при нем состоял отряд телохранителей из 1000 мамелюков, которые имели полное предохранительное вооружение и поверх него — носили шелковые туники шафранового цвета; сам султан носил такое же одеяние. Впрочем, большая часть конницы была легкой; она положительно не могла выдержать атаки закованных в железо крестоносцев, предводимых отважным Ричардом Львиное Сердце. Поэтому сарацины приняли тактику парфян против Красса, но христианское войско состояло преимущественно из конницы, и кольчуги рыцарей вполне защищали их от стрел. Ричард поступил очень ловко: он продолжал держать свое войско в сомкнутом строю и избегал боя, пока ему не удалось заманить противника близ Ассура на равнину, окруженную со всех сторон горами и лесами; тогда он во главе своих английских дворян и всего войска стремительно бросился на ошеломленных сарацин и прорвал их боевой порядок; куда только достигали удары его меча, все падало или обращалось в бегство. Множество сарацин было перебито и, несмотря на отчаянное сопротивление, они были разбиты на голову, причем понесли громадные потери.

Рыцарство достигло в это время своего высшего развития, и никогда оно не имело в своих рядах более храброго рыцаря и вообще более выдающегося предводителя, чем Ричард Львиное Сердце.

После целого ряда крестовых походов в 1248 г. французский король Людовик IX Святой повел сильное войско в Египет. Подробности высадки, произведенной около Дамиетты, очень интересны. Отряд рыцарей под командой Жуанвиля, Балдуина Реймского и графа Яффского, достигнувший берега раньше других, выстроил боевой порядок, чтобы прикрыть высадку прочих. Рыцари, лошади которых еще не были высажены, приняли очень своеобразное и вполне подходящее построение: они сомкнулись как можно теснее, поставили перед собой на песок свои щиты и уперли на их верхний край копья, образовав, таким образом, непроницаемую стену, перед которой мусульманские всадники должны были повернуть кругом. Под прикрытием этой горсти высадка прочих частей была произведена без малейшей потери и промедления.

Хотя крестовые походы продолжались в течение 250 лет[61] и в них принимали участие все европейские народы, хотя они стоили 2 000 000 человеческих жизней и многих миллионов денег, тем не менее мы нигде не найдем, чтобы они оказали хотя бы малейшее влияние на развитие военного искусства, хотя недостатки в действиях, так сильно поражающих нас своей несообразностью и отсутствием тактики, постоянно давали себя чувствовать, но не было сделано никакой попытки их устранить. Замечательной чертой крестовых походов является именно отсутствие хотя бы одного выдающегося преобразователя, который бы исправил недостатки в армиях крестоносцев и организовал бы их так, чтобы обеспечить им успех. Никогда, может быть, необходимость реформы всей системы не была так очевидна, никогда войска не платили за свои недостатки так наглядно и горько, никогда, наконец, не было более широкого поля действий для гения, но, несмотря на такую настоятельную необходимость в реорганизаторе, он не появлялся, и это, может быть, лучшее доказательство того подавляющего влияния, которое рыцарство оказывало на умы людей всех сословий.

Затем, хотя крестовые походы и доказали вполне осязательно затруднительность действий конницы на всякой местности и невозможность выполнения ею одной всех задач, выпадающих на войско в военное время, но прошло еще много лет и было дано много сражений, пока пехота получила опять подобающее ей место.

Прежде, однако, чем обратиться к эпохе возрождения пехоты, остановимся на коннице народов, не участвовавших в крестовых походах, так как она тем не менее заслуживает внимания.

Страна, где жили сарматы, была мало известна грекам и римлянам; о ней имелись только рассказы как о стране, где царствовала постоянная ночь, и тому подобные басни. Позже имеются о ней сведения только от тех народов, которые проходили по ней во время своих переселений. Вследствие этого очень трудно составить себе ясное понятие о ее народонаселении и его нравах и обычаях.

Мы можем найти некоторые сведения о состоянии сарматской конницы в IV в. у Аммиана Марцеллина. Она составляла главную часть войска; как предохранительное вооружение носили латы (из пластинок лошадиного копыта, нашитых на шерстяную одежду), достаточно защищавшие от ударов дротика или меча; затем она была вооружена длинными копьями, большими луками и короткими кинжалами. Недостаток железа вынуждал делать наконечники из рыбьих костей, причем они пропитывались ядом. При набегах каждый всадник имел одну или двух заводных лошадей, на которых садился в случае усталости той, на которой ехал, через что приобреталась возможность пробегать с большой быстротой огромные расстояния и появляться совершенно неожиданно в том или другом месте.

Норманнские морские короли, которые предпринимали походы на все части Западной Европы и победоносно прошли по Франции, Апулии, Неаполю и Сицилии, показались также и в России, и в 862 г. Рюрик, нормандский или варяжский князь, положил основание славянскому, или русскому, государству.

В 906 г, Олег, правитель государства во время малолетства Игоря, сына Рюрика, объявил войну грекам. Он собрал большое войско из славян и варягов и двинулся в путь, причем пехота ехала по Днепру на 2000 маленьких лодок, а конница шла по берегу. Этот способ передвижения вполне соответствует образу действий норманнов — больших любителей моря. На порогах лодки перетаскивались волоком. Подобное мы видим в новейшее время в Канаде во время экспедиции генерала Уольслея в 1870 г. на Красную реку. Здесь 1200 солдат и почти такое же число лодочников сделали таким образом более 1000 верст, везя с собой все необходимые запасы, причем в 47 местах приходилось лодки и запасы перетаскивать на руках. Другого пути, однако, не было, так как все пространство на большое расстояние по обоим берегам реки было покрыто густым девственным лесом. Очень может быть, что подобное же обстоятельство вынудило и Олега избрать путь по реке.

Историки умалчивают о том, допустили ли конницу беспрепятственно пройти через Болгарию к Константинополю, но весьма вероятно, что она шла по берегу Черного моря и находилась в окрестностях Константинополя, когда Олег подступил к городу; известно, по крайней мере, что все его окрестности были опустошены и сожжены на очень далекое расстояние кругом, и, вероятно, это было делом рук конницы. Греки не завязывали сражения и откупились большой суммой денег.

Говорят, что Олег предпринимал еще другой поход на греков, но умалчивание о нем греческих историков делает известие это довольно сомнительным; во всяком случае никаких подробностей об этом втором походе не имеется.

В 941 г. Игорь сделал высадку на берега греческой империи, но потерпел поражение и понес большие потери от греческого огня, который бросался в его войска из многочисленных трубок и машин.

Два года спустя Игорь с большим числом конницы и пехоты предпринял вторично поход против греков, но в этот раз император предпочел купить мир большими подарками. В1043 г. поход Ярославля, правнука Игоря, против Константинополя также кончился неудачно, отчасти вследствие бури, отчасти вследствие того же греческого огня.

Благодаря норманнам были введены многие существенные улучшения в тактику славян. Эти последние сначала сражались подобно скифам в беспорядочных массах, норманны же разделили все войско на несколько отделений, из которых каждое строилось отдельно и имело свое знамя. Они же ввели в употребление трубы для подачи сигналов при перестроениях и для возбуждения духа при атаке, которая стала производиться сомкнутыми частями. При войске имелась обученная конница, состоявшая частью из коренного населения, частью из чужих наемников. При движениях высылались вперед для охранения отряды, так что войска были обеспечены от нечаянных нападений. Люди постоянно обучались как всем перестроениям, так и бою. Русские носили из предохранительного вооружения латы, наручники и большие шлемы, а из наступательного употребляли копья, луки и обоюдоострые мечи.

Войско подразделялось на отделения по 1000 человек в каждом под командой тысяцких; дальнейшие подразделения были: сотни с сотниками и десятки с десятниками во главе.

Отряд телохранителей князя составлялся из отборных воинов; он должен был служить примером всему войску в храбрости и всех прочих военных доблестях. Князь начальствовал всем войском, помощниками его были воеводы. Варяги составляли совершенно отдельный отряд и получали, кроме известной части в добыче, еще и постоянную плату. Бой обыкновенно завязывался лучниками.

Воины надевали вооружение перед самым боем; в походе оно возилось на повозках. Противники часто пользовались этим обычаем для нечаянных нападений на беззащитное войско.

Польские войска состояли в течение многих столетий почти исключительно из конницы и притом отличной. Аллодиальная система продолжала еще долго держаться в Польше после того, как она во всей прочей Европе была уже заменена ленной. Вся нация состояла, как и до новейшего времени, из одной большой общины всех свободных земельных владельцев, или дворян, которые ревниво охраняли свое право обсуждать лично на собраниях все вопросы. Эти дворяне, появлявшиеся на собраниях всегда верхом, с богатым оружием, в дорогом меховом платье, составляли законодательную власть в мирное время и воинскую силу в военное. Они выбирали короля на собрании всех аллодиальных владельцев и так дорожили правами свободного лица и не терпели ограничений, что для решения всех вопросов требовалось полное единогласие. Эти гордые рыцари смотрели с презрением на всякого рода деятельность, кроме военной службы, которая одна считалась подходящей для дворянина. При этом их стремление к равенству было так велико, что у них совсем не существовало наследственных должностей, и каждое место могло быть только пожизненным.

Все вооружение польского дворянина было всегда великолепно изукрашено. Оно состояло из кинжалов и сабель с насаженными на них драгоценными каменьями, щитов, дорогой артистической работы, секир с серебряными насечками и украшениями из смарагдов и сапфиров, луков и стрел. Лошади часто были совершенно закованы в железо, и каждый рыцарь в подражание римским воеводам носил кольцо как знак принадлежности к рыцарскому братству.

В состав войска входили весьма различные элементы: войска национальные небольшой отряд регулярных войск, получивший снаряжение и довольствие от республики; посполитое, или всеобщее, ополчение всех свободных граждан или дворян верхом; вооруженные слуги и, наконец, наемники, большей частью из немцев.

Почти все эти части служили на конях. Тяжелая конница составляла главную силу войска, она делилась на кирасир и гусар и была известна под именем товарищей, так как они все были равны между собой и с королем, который был только primus inter pares (первый между равными) и потому всегда обращался к ним со словом товарищ.

Кирасиры имели предохранительное вооружение и шлемы из стали, копья, сабли и луки; гусары носили кольчуги и действовали преимущественно саблей; позже они имели даже таковых две: одна носилась на левом боку всадника, а другая была прикреплена с левой же стороны к седлу. Как кирасиры, так и гусары отличались прекрасным вооружением и снаряжением, были всегда очень богато одеты в меха и шкуры и имели огромное количество прислуги.

Образ действий польской конницы имел, как кажется, некоторое сходство с образом действий прочих рыцарей Западной Европы: дворяне, или товарищи, составляли первую линию, свита, или слуги, — вторую и должны были оказывать всякую помощь своим господам. Позже польские гусары строились в эскадроны по 100 человек по фронту; сзади стояла свита из легких всадников в четырех шеренгах. Зедделер говорит, что гусары имели копья длиной в 19 футов, с разноцветными знаками на концах.

Уже в самом древнем периоде русской истории встречается слово дружина. Это было вроде отряда телохранителей, набиравшихся из высших классов и состоявших на содержании князя. Они имели очень выдающееся положение, так как составляли в мирное время совет князя, а в военное — отборный отряд. Сначала дружины пополнялись исключительно варягами, но впоследствии в них стали принимать тех туземцев, которые отличились особым мужеством и силой. Позже появились две дружины: старшая, состоявшая из бояр или дворян, и младшая (двор) — из прочих классов; из младшей произошли также дворяне. Эти дружины встречаются только в России. Дружинники были в постоянном общении с князем, и все отношения их имели совершенно личный характер и не были нисколько связаны ни с той землей, откуда они пришли, ни с той, где находились; это могло происходить от слабого экономического развития народов, составлявших русское государство, вследствие чего русские не имели склонности к владению землей и постоянному жительству на одном месте. Содержание дружин производилось или реквизициями, или из имущества князя. В конце XII столетия князья начали получать оседлость, и тогда дружинникам было дано право приобретать землю. В военное время в помощь дружине нанимались конные отряды варягов, печенегов и торков; все они были конные.

В начале XIII столетия в Восточную Европу вторглись полчища монгольских всадников под предводительством сына Чингисхана и произвели страшное опустошение и разорение по всему пространству, где только проходили.

Эти дикие орды татарских всадников уже прошли почти по всей Азии, проникли в Китай и покрыли кровью все пространство от Тихого океана до Черного моря, разрушая государства и разграбляя жителей.

Чингисхан ввел у монголов военную систему, которая, давая им везде победу, доказывает его талант полководца и организатора. Все его войско, состоявшее исключительно из конницы и вооруженное луками, саблями и железными палицами, было разделено на отделения в 100,1000 и 10 000 человек. Данные об общей численности всего войска просто баснословны и, несомненно, очень преувеличены. Все сражения, данные в Европе, кажутся мелкими стычками, если их сравнить с теми, которые имели место на равнинах Азии. Говорят, что в битве на равнине к северу от Яксарта участвовали 700 000 монголов у Чингисхана и 400 000 человек у Магомета, султана Хорезма, владения которого простирались от Персидского залива до границ Индии и Туркестана; из его войска пали в битве 150 000 человек.

По смерти Чингисхана сын его Октай, разорив предварительно Китай, решил произвести вторжение в страны, лежащие на западе от его владений. У него было более миллиона воинов. Он дал из них 500 000 своему племяннику Батыю и приказал ему в 1235 г. идти на запад. В 6 лет эта масса прошла расстояние, равное 1/4 части земного экватора. За войском следовали огромный обоз и стада, а равно и семейства, которые жили в палатках. Реки они или переходили по льду, или переплывали, а для перевозки повозок и вещей пользовались кожаным лодками. Воины действовали преимущественно стрелами и старались издали перебить ими врагов. Ханы и прочие вожди оставались сзади и оттуда руководили своими людьми с помощью заранее условленных сигналов. Татары, кроме луков, имели большие сабли, копья с крыльями и плетеные щиты. Довольствовались они охотой и мясом следовавшего за ними скота. Летом они шли на север и останавливались около рек и озер, зимой возвращались на юг и располагались за горами, защищавшими их от северных ветров.

Ежегодно происходило верхом собрание всего народа, где разделялись пастбища, объявлялись законы и решались дела.

Татары были крайне воинственны; их любимым занятием была война, главным стремлением — слава.

Их расположение лагерем в мирное время и охота имели также военный характер. Они были великолепными наездниками и почти все время проводили в седле, на котором даже часто ели и спали. По быстроте и ловкости движений они превосходили всех своих противников. Они были всего опаснее, когда обращались в бегство, так как оно было часто притворное и вело за собой полное поражение воображаемого победителя. Вообще они прибегали очень часто к разного рода хитростям; жестокость их была ужасна.

Будучи совершенно незнакомы с искусством укрепления и обороны городов, они вместе с тем отлично умели строить самые большие осадные машины и вести все осадные работы.

Одежда их была самая простая; шкуры их стад доставляли им очень прочный и теплый материал. Кочующая жизнь ознакомила их со всеми трудностями продолжительного движения, и потому ни высокие горы, ни широкие реки, ни глубокие пропасти не составляли для них серьезных препятствий. Дисциплина у них была строгая, послушание вождям полное; порядок, в котором они исполняли все передвижения, несмотря на свою многочисленность, приводил противников в изумление.

Они заключали мир только с побежденными врагами. Кто бежал с поля сражения или бросал товарищей в опасности, подвергался смертной казни.

В Киевском княжестве узнали о приближении первой монгольской орды от половцев, которые бежали перед ней со своими семействами и скотом. Русские князья немедленно собрали многочисленное войско и на берегах Днепра наголову разбили передовой отряд монгольский; успех этот должен быть приписан ловкости и храбрости лучников. Воодушевленные победой русские переправились через реку навстречу врагу. Через 9 дней они встретили монголов на берегу реки Калки, и 31 мая 1223 г. здесь произошла решительная битва, в которой русские потерпели полное поражение отчасти вследствие измены половцев, которые не только покинули место боя, но и бросились грабить своих союзников русских, отчасти же вследствие многочисленности и ловкости неприятельской конницы. Татарские историки говорят, что монголы выманили русских в открытую степь, где они были совершенно беззащитны против конных лучников и где они должны были сражаться несколько дней сряду. Поражение русских было едва ли не самым ужасным из всех, ими испытанных, и так же ужасно было несчастье, постигшее страну вследствие этого поражения. Победители преследовали побежденных со страшным ожесточением, и только 1/10 часть прекрасного и многочисленного русского войска успела спастись.

После этой битвы монголы пропали на несколько лет, но в 1237 г. появились опять под начальством того же Батыя, разгромили князя Рязанского Юрия и взяли Рязань, разбили великого князя Всеволода при Коломне, сожгли Москву и перерезали всех ее жителей. Та же участь постигла Владимир, Городец, Галич, Ростов и много других городов, жители которых были перебиты или уведены в рабство. Наконец, в 1240 г. после отчаянного боя и геройского сопротивления Киев также попал в руки монголов, и этот прекрасный город был совершенно разрушен и стерт с лица земли, и прошло много времени, пока начал строиться на этом месте другой город.

По завоевании Руси Батый двинулся в Польшу и Германию, разоряя и уничтожая все на своем пути. Люблин, Варшава, Краков были разрушены; на всем пространстве от Карпат до Балтийского моря поля были потоптаны татарскими конями, деревни — сожжены. Герцог Силезский, польские палатины и гроссмейстер немецкого ордена соединились, чтобы дать отпор монголам, но были наголову разбиты на Лигницких равнинах близ Вальштата 9 апреля 1241 г.

Остановимся несколько подробнее на этой битве.

Польское войско состояло из тяжелой конницы, привыкшей действовать преимущественно ударом, шоком. Герцог Генрих Добрый и граф Верхнесилезский Мечислав разделили войско на пять корпусов, причем вполне правильно оставили часть в резерве. Как кажется, вообще в этом бою обе стороны понимали всю важность резерва при кавалерийском столкновении.

Дело началось энергичной атакой крыла поляков против левого — монголов; она была сначала удачна, так как легковооруженные монголы не могли выдержать удара тяжелой польской конницы. Татары начали отступать, затем повернулись назад, атаковали уже потерявших разбег и силу удара поляков и отбросили их на резервы, но последние поспешили на помощь, опрокинули монголов и бросились их преследовать. Тут, по словам польских историков, неожиданно произошло колдовство: поляки обратились в бегство. Вернее, этот результат был достигнут остановкой татар и возобновлением ими атаки на расстроенного преследованием противника. Не привыкшие к подобной тактике, пораженные неожиданностью, неповоротливые рыцари были без труда опрокинуты и прогнаны на прежние свои места.

Герцог Генрих, как кажется, опытный полководец, имел еще резерв, который он сам повел в дело. Монголы, не выждав его удара, прибегли к прежней тактике, а затем, расстроив все силы поляков, Батый ударил на них с последними еще сохранившимися у него резервами и прогнал с поля сражения.

Эта битва положила конец движению монголов на запад;[63] встретив такое сильное сопротивление, они, хотя и победили, не осмелились идти дальше в прежнем направлении, повернули на юг, перешли Карпаты и наводнили Венгрию. На этом их движении не представляется интересных эпизодов, касающихся действий кавалерии.

Некоторые писатели утверждают, что крестовые походы не имели заметного влияния на военное искусство, но, надо сказать, что если они и не повлияли непосредственно, то тем не менее косвенным путем произвели значительные перемены в военном, политическом и общественном строе Европы.

Прежде всего, крестовые походы нанесли сильный удар феодализму. Насколько установления ленной системы были приспособлены для мелкой борьбы двух соседних владельцев или маленьких государств, настолько они оказались несостоятельными при войне между большими королевствами. Продолжительность службы, которой вассал был обязан своему владельцу, простиралась до сорока дней. Этого времени было, пожалуй, достаточно, чтобы произвести разбойничий набег или сжечь какой-нибудь город, но его было слишком мало для серьезного похода или осады.

Обстоятельство это сильно ослабляло могущество князей и делало для них невозможными обширные завоевания; вместе с тем оно ставило их в постоянную зависимость от более сильных вассалов. Еще вначале, когда борьба между различными владельцами происходила очень часто, связь между ними и их вассалами, вызванная общими интересами, была очень тесна. Но позже, когда королевская власть значительно усилилась, вассалы перестали чувствовать необходимость охранения их владельца, и обязанности по отношению к нему стали им казаться тяжелыми.

Рыцарство, как братство, должно было само по себе иметь влияние на окончание мелких распрей и вражды; то же влияние оказали и крестовые походы, указав путь воинственным наклонностям того времени и соединив все христианство в общей борьбе с мусульманством. Вассалы следовали за своими господами уже не по обязанности, возложенной на них ленными отношениями, а скорее в качестве добровольцев или искателей приключений, причем более богатые рыцари заботились о своих более неимущих товарищах. Затраты, вызванные крестовыми походами, совершенно разорили многие дворянские семейства, так как пришлось продавать земли, чтобы приобрести средства или на снаряжение своих воинов, или на уплату обязательств по возвращении.

Таким образом, за те 250 лет, в продолжение которых длились крестовые походы, ленная система должна была пошатнуться под влиянием новых веяний. Королевская власть чрезвычайно усилилась, значение и могущество знати очень ослабло, а средние классы поднялись и разбогатели. Города, все усиливавшиеся населением и богатством, скоро поняли свою силу и значение по отношению к дворянам, находившимся в стесненных обстоятельствах; они добились различных прав и преимуществ частью просто силой, частью покупкой, иногда по очень дорогой цене, у нуждавшихся в деньгах ленных владельцев. Как короли, так и бароны давали общинам льготные грамоты; обыкновение это в конце XIII столетия распространилось почти по всей Франции. Итальянские города получили свободу еще раньше. Затем короли, чтобы воспользоваться могуществом городов при постоянной своей борьбе с знатными баронами, взяли вольные общины под свое покровительство и защищали их от ленных владельцев. Так, Филипп-Август Французский дал охранные грамоты общинам, зависевшим, в сущности, от некоторых баронов, а наследник его Людовик VIII взял на себя верховную власть над всеми городами, получившими льготные грамоты, с изъятием этих городов из власти прежних владельцев.

Свобода и безопасность, которыми пользовались жители городов, побуждали многих селиться в них; таким образом, число городских жителей все возрастало, города получили такую силу, что стали содержать свои собственные войска и самостоятельно заключать союзы с различными государствами.

Хотя все вышесказанное имело характер скорее политический, чем военный, тем не менее все эти перемены имели большое влияние на состояние военного искусства и на взаимоотношение конницы и пехоты. Мы видели, что крестовые походы пошатнули феодальные принципы и вместе с тем дали развиться мысли о преимуществах добровольной службы за жалованье перед безусловно обязательной. Обстоятельства, при которых происходили крестовые походы, должны были дать этот результат.

Вместе с тем возраставшее могущество королей дало им возможность понемногу заменить прежние войска ленных владельцев своими собственными наемниками, и это было сделано ими тем охотнее, что наемные войска были более дисциплинированны, чем своевольные и непослушные рыцари.

Войны Англии при Генрихе II и Ричарде I в Нормандии и других частях Франции, очевидно, не могли вестись с воинами, собранными на 40 дней. Поэтому раз призванные под знамена люди удерживались далее назначенного срока с уплатой им за излишнее время известной суммы, и вместе с тем ленным владельцам было дано право откупаться от службы; приобретенные таким путем деньги употреблялись королями на наем людей, добровольно шедших служить продолжительное время.

Города, поставленные в необходимость содержать войска, скоро убедились, что они не в состоянии выставлять того числа конницы, которое могли иметь ленные владельцы, имевшие землю. Поэтому они стали набирать много пехоты, составленной из свободных ремесленников и работников, защищавших свое достояние и свои права. Это было первым шагом к поднятию значения пехоты. Во время рыцарства она. не только пополнялась людьми низшего класса, но для нее было очень трудно даже найти предводителей, так как все воины признавали подходящей для себя только службу в коннице, а пехотную считали недостойной дворянства. Поэтому пехота представляла беспорядочные, нестройные массы, без удовлетворительных начальников и не обученные никакой службе. Когда же она начала пополняться свободными гражданами, выступившими для защиты своих прав и достояния, то, очевидно, на ее вооружение и обучение стали обращать полное внимание, и она начала играть роль на полях сражения.

В то же время в вооружении рыцарей и жандармов были произведены изменения с целью поддержать прежнее превосходство конницы над пехотой. Так, одно время наступательное оружие стало одерживать верх над предохранительным. Кольчуга недостаточно защищала против копья, так как если она не разрывалась и не ломалась, то все же рыцарь сильно страдал от самого удара. Латы тоже плохо защищали от наносимых сверху ударов палицей или секирой. Даже против арбалетов кольчуга была далеко не всегда действенна.

Все эти обстоятельства принудили сделать изменения в вооружении. Сначала стали одевать поверх кольчуги чешуйчатую броню на более открытые места тела. Затем появились наручники, наножники, наколенники, налокотники и наплечники, и в течение большей части XIV столетия было в общем употреблении смешанно вооружение из кольчуг и чешуйчатых лат; последние постепенно вытесняли кольчуги и к концу столетия вытеснили окончательно. Однако до конца XVI столетия кольчуги еще встречаются в единичных случаях как самостоятельное вооружение или под кирасами. Броня достаточно защищала от наступательного оружия до изобретения пороха, но с постепенным улучшением огнестрельного оружия пришлось сдать все предохранительное вооружение в архив. Однако до этого, тотчас по введении полного тяжелого снаряжения, конница еще на время стала важнейшим родом оружия и сумела удержать за собой довольно долго это почетное место.

Бросим теперь взгляд на некоторые тактические и технические условия, которые также имели заметное влияние на состояние военного искусства и поднятие пехоты.

Рыцари, бывшие в Палестине, не могли не прийти к убеждению, что в военное время бывают случаи, когда хорошо организованная и обученная пехота оказывается пригоднее тяжеловооруженных рыцарей, причем содержание ее обходится гораздо дешевле. К тому же многие рыцари, потерявшие во время похода лошадей, принуждены были сражаться пешком и убедились из собственного опыта, что для обороны пеший бой гораздо пригоднее конного. Стоит только вспомнить приведенный выше пример Людовика Святого, где отряд спешенных рыцарей, раньше других высадившийся, отбил все атаки мусульманской конницы и вполне успешно прикрыл высадку прочих частей. Так как, однако, военное искусство в то время не изучалось, и предвзятые мысли о преимуществах рыцарства еще крепко держались, то все стремившиеся к боевой славе продолжали поступать в его ряды и сражаться согласно с установленными им обычаями еще очень долгое время, даже до середины XVI столетия. Это продолжалось и тогда еще, когда изобретение огнестрельного оружия должно бы было повлиять на изменение взглядов. Однако постепенно обстоятельства проложили путь новым взглядам, и, как кажется, изменению понятий много способствовала стоимость предохранительного вооружения. Действительно, содержание самого рыцаря, оруженосца и свиты стоило очень дорого. Поэтому вполне понятно, что когда короли начали заводить наемные войска, то они составляли их преимущественно из пехоты как рода оружия менее дорогого и легче комплектуемого.

Итальянские города, кажется, первые начали заводить собственные войска, нанимая для этой цели чужих солдат. Пример этому подали в 1057 г. Павия и Милан. В половине XII столетия Милан имел такое большое народонаселение, что превосходил столицы больших королевств. К тому же он был сильно укреплен и вследствие этого совершенно безопасен от нападения вооруженных разбойников и феодальных тиранов. Ремесленники имели право носить оружие, и военная организация основывалась на делении населения по цехам и сословиям, которые имели свои знамена. В 1288 г. войско Милана состояло из 8000 дворян, составлявших тяжелую конницу, и 240 000 человек, способных носить оружие: владения же его не превосходили, вероятно, 40–45 кв. миль.

Могущество немецких городов было в то время также очень велико. Жители их, не уступая рыцарям в храбрости и ловкости, превосходили их вместе с тем в военных познаниях и обучении, так как они сражались в сомкнутом строю в большем порядке.

Хотя городская пехота была во всех странах гораздо выше феодальной, но все-таки она не была в состоянии бороться с успехом против тяжеловооруженных рыцарей. Латы, вытеснившие повсеместно в это время кольчуги, совершенно предохраняли от ударов как копий, так и дротиков и стрел, так что вошедшие в состав всех войск в конце XIII и начале XIV столетия кирасиры были неуязвимы для городской пехоты.

В итальянских городах при частых революциях и борьбе партий нередко происходили столкновения между конными жандармами и пешими ремесленниками или вообще простым людом. Если жандармам не удавалось неожиданно овладеть улицами города, то сейчас же воздвигались баррикады, и тогда они ничего уже не могли поделать. Если же и удавалось кому-нибудь завладеть городом внезапным нападением, то благодаря только тому, что он объезжал город, как тогда выражались, т. е. кавалерия нападающего мчалась по всем улицам, чтобы не дать времени народу построить баррикады.

Вышеприведенное выражение постоянно встречается у писателей XIV столетия и дает понятие об относительном значении родов войск в то время.

Организация городских войск была очень проста, но целесообразна. Цехи и гильдии, на которые разделялось население, были вместе с тем и тактическими единицами, имевшими своего вождя и свое знамя. Архиепископ Миланский Гериберт ввел в употребление в 1039 г. особое собственное войсковое знамя, или городскую хоругвь, называвшуюся каррочио, которая была как бы сборным пунктом для всего войска. Она была водружена на окрашенной в пурпурный цвет повозке и возилась при войсках. Обыкновенное отношение конницы к пехоте колебалось между 1/6 и 1/10.

По мере того как города становились богаче, жители их все с меньшей и меньшей охотой выходили на войну, и поэтому число наемных войск все увеличивалось; войска стали не столь многочисленны, а отношение конницы к пехоте изменилось в пользу первой. Отчасти это произошло вследствие вышеуказанной неуязвимости конницы в латах, главным же образом вследствие улучшений, которые были введены в тактику жандармов в силу необходимости для борьбы с наемными войсками, когда эти получили прочную организацию и были обучены и дисциплинированны. Понятно, что вольные банды, составленные из искателей приключений, для которых война была единственным занятием и которые были сравнительно хорошо дисциплинированны, должны были при маневрах в поле и в бою действовать с большим порядком и умением, чем прежние нестройные толпы феодальных войск.

Применение наемных войск для замены или усиления феодальных было известно гораздо ранее того, как стали нанимать банды солдат по ремеслу, которые продавали свои услуги тому, кто больше платил. Первоначально существовало обыкновение платить призванным под знамена ленным войскам за все то время, которое они оставались на службе свыше положенного 40-дневного срока.

Нужно, впрочем, прибавить, что в очень отдаленные времена в войсках английских, французских, немецких и других случалось, что солдаты получали постоянное жалованье. Так, еще в начале XI столетия Канут Великий Датский имел такого рода гвардейский отряд; у Гарольда II были, говорят, датские наемники. Войско Вильгельма Завоевателя, с которым он покорил Англию, представляет особый пример армии, основанной на феодальных началах. Оно состояло из трех частей: одна получала постоянное жалованье, другая служила по ленным обязанностям и третья была привлечена на службу обещанием известной доли в добыче в случае успеха; всего было 60 000 человек. После победы при Гастингсе вся Англия была разделена на известное число участков, и многие из них были розданы воинам. Как Вильгельм I, так и сын его Вильгельм Рыжий продолжали пользоваться наемными войсками.

В войнах между Генрихом II Английским и Филиппом-Августом Французским наемные войска составляли значительную часть обеих армий; они назывались брабансонами и, если судить по названию, набирались в Брабанте и Нидерландах. Части эти, распускаемые по окончании войн, неохотно расставались со своим положением и, не привыкшие к работе, составляли в мирное время банды, которые грабили без сожаления жителей деревень и маленьких городов, чтобы добыть средства к существованию.

По словам Патера Даниила, Филипп Смелый платил феодальным владельцам даже за время их обязательной службы; по всей вероятности, это объясняется бедностью многих из них, лишавшей их возможности выполнять свои обязательства, особенно при сколько-нибудь отдаленных предприятиях.

Наемные солдаты времен Людовика Дитяти и Филиппа-Августа были воинами в военное время, разбойниками — в мирное. Одним из первых походов последнего было именно против них и окончился полным поражением этих банд в провинции Берри. Разбойники потеряли около 7000 убитыми. Число их должно было быть, однако, очень велико, так как уже в следующую войну мы их встречаем в большом числе опять, как у Филиппа-Августа, так и у Иоанна Английского. Предводитель брабансонов, состоявших на службе у Филиппа-Августа, назывался Кадок; он получал на содержание своих людей ежедневно 1000 ливров — сумму, по тому времени весьма значительную и дающую некоторое понятие о многочисленности солдат.

Ричард Львиное Сердце также имел в своем войске во время последних войн с Францией значительное число брабансонов под командой известного Мархадера или Мерхадеса. Однако только во время войны Эдуарда III с Францией организованные наемные войска стали занимать видное место в европейских армиях. Все его войско было на жалованье; он заключил договор с людьми, пользующимися известным положением или влиянием, которые набирали отряды и командовали им, получая за каждого солдата известную, рассчитанную по дням плату. Плата эта была довольно значительна, из чего можно заключить, что в копейщики и даже лучники шли средние классы, мелкое дворянство и богатые фермеры.

В 1346 г. получали ежедневно: графы — 6 шиллингов 8 динариев,[66] бароны и баннергеры — 4 шиллинга, рыцари — 2 шиллинга, оруженосцы — 1 шиллинг, конные лучники и легкие всадники — 6 динариев, пешие лучники — 3 динария и валлийская пехота — 2 динария. Чтобы получить соответственную сумму денег в настоящее время, следует помножить эти числа на 25; полученная сумма показывает, что жалованье было хорошее.

Такая высокая плата была необходима, чтобы привлечь на службу лучшие классы; этим путем складывалась в Англии армия национальная и, следовательно, более надежная, чем в прочей Европе, где войска пополнялись преимущественно иноземцами. Так, в битве при Креси Филипп Французский имел 15 000 генуэзских арбалетчиков, остальная же часть его войска состояла из ленной милиции, плохого качества и малодисциплинированной.

Авантюристы того времени собирались к каким-либо особо любимым военным вождям и через их посредство продавали свою службу тем, кто хотел и мог их содержать. Их услугами преимущественно пользовались вольные города и республики Италии, и поэтому они оказали заметное влияние на историю этой страны, хотя, нужно сказать, что они сумели стать в тягость и другим государствам, например Франции и Германии. Шайки эти были известны под разными наименованиями: брабансонов, котеро, рутьеров и т. д.; начальники их в Италии назывались кондотьерами, каковое название иногда переносится, хотя и неправильно, на самые шайки. Это было тяжелое время как для народа, так и для князей, когда честную, хотя и малопригодную ленную милицию заменили наемники, в большинстве иностранцы, и их храбрость и искусство в бою не окупали их разбойнических подвигов в мирное время.

Провинции Франции, приложившие после битвы при Пуатье все усилия, чтобы освободиться от английского владычества, облагали себя известными взносами и на эти средства вербовали наемников. Лангедок содержал 10 000 человек, в том числе 5000 тяжеловооруженных жандармов, 1000 конных сержантов и 4000 арбалетчиков и щитоносов. Достойно замечания, что при этом городские жители выговорили себе право поступать в конные части, до тех пор пополняемые исключительно дворянами, так что с этих пор войско состояло из дворян, среднего и низшего сословия.

В вольные банды искателей приключений поступали преимущественно бедные дворяне и рыцари, не имевшие наследственной земли и не знавшие никакого дела, кроме военного. Они были все конные и состояли из рыцарей, оруженосцев и лучников. Единственная страна, где эти банды не находили, по-видимому, применения, была Англия, хотя при войнах в чужих землях в войсках ее было очень много наемников. Благодаря этому Англия была избавлена в мирное время от грабежей уволенных солдат. Напротив того, во Франции банды эти оставались собранными и в мирное время и, чтобы получать средства к жизни, облагали жителей контрибуцией как в завоеванной стране, отмечая свои передвижения убийствами, грабежами и разрушениями. Было сделано много попыток к уничтожению их, но в течение очень долгого времени они были тщетны.

Наибольшего значения достигли вольные банды в Италии; они состояли преимущественно из немцев, и поэтому мало интересовались тем делом, которому служили; главными для них были высокая плата и богатая добыча. Поэтому они переходили от одного к другому без всякого зазрения совести и, как кажется, без вреда для их репутации, хотя, правда, им в этом смысле нечего было и терять.

В редко случавшееся тогда мирное время наемники впадали в очень тяжелое положение. Не получая денег за свою службу, не имея надежды на добычу вследствие прекращения войны, они, однако, должны были добывать себе каким-либо образом пропитание.

Гуарнери, один из начальников банд, первый в 1343 г. соединил под своей командой многочисленную распущенную по окончании войны наемную конницу. Он решил продолжать собирать контрибуцию с мирных жителей и таким образом, не подвергаясь опасностям боя, содержать своих людей не хуже, чем в военное время.

С этого времени подобного рода банды авантюристов сделались на долгое время бичом и несчастьем Италии. В 1353 г. родосский рыцарь Монтреаль, или Мориале, поссорившийся с неаполитанским королем, собрал множество распущенных солдат и дезертиров со всей Италии. Он решил, и не без основания, что если ему удастся из всех мелких банд сделать одно сильное войско бандитов, то вся Италия будет вынуждена повиноваться ему. Скоро к нему собрались 1500 известных своей храбростью жандармов и 20 000 человек прочего войска. Отряд этот составлял как бы странствующую республику, связанную общей опасностью и общим стремлением к грабежу. Города Тосканы и Романьи откупались от его нападения огромными суммами. Сам Монтреаль был, впрочем, скоро казнен по приказанию трибуна Риенци, в руки которого он неосторожно попался, но дело его продолжалось и после его смерти. Конрад Ландо принял вместо него начальство над Большой ротой, сила которой дошла до 20 000 человек, в числе которых было 5000 кирасир.

Одним из предводителей вольных банд, заслужившим наиболее известности и славы, был англичанин сэр Джон Гауквуд, которого писатели того времени часто неправильно называют Аукуд или Агутус. Он повел отряд наемников после мира в Британии в Италию и впоследствии был главнокомандующим войсками папы Урбана V. Он должен считаться первым генералом в настоящем смысле этого слова; это доказывает, что система наемных солдат, посвящавших всю свою жизнь военному делу, имела большое влияние на пробуждение научных принципов в ведении военных операций и боя. Все итальянские историки единогласно говорят с удивлением о ловкости Гауквуда в управлении боем, о его военных хитростях и замечательно выполненных отступлениях. Как кажется, до этого времени историки не имели никакого понятия о тактике или стратегии, и поэтому при описании сражений дается мало подробностей. Гауквуд был не только лучшим, но вместе с тем и последним кондотьером из иностранцев. В 1379 г. Альберик ди Барбиано начал нанимать в солдаты туземцев, которые скоро вытеснили иностранцев. Его рота св. Георгия была школой для целого ряда хороших полководцев, которые усовершенствовали военное искусство и положили основание военной науке, получившей дальнейшее развитие благодаря Тюренну, Фридриху Великому и Наполеону.

Прежде чем покончить с наемными войсками, остается еще сказать несколько слов об их образе действий. Так как войска обеих сторон состояли из наемников, которые совсем не интересовались исходом войны и взаимные симпатии которых были часто гораздо сильнее симпатий к той стороне, которую они защищали за деньги, то вполне понятно, что они сражались без всякой охоты и часто делали только вид, что сражаются. Вследствие этого войны в то время были сопряжены с самой незначительной опасностью для участвовавших в них; были решительные, по словам итальянских историков, упорные бои, в которых погибало даже у побежденных самое незначительное число людей. Отчасти причиной этому было также хорошее предохранительно вооружение и желание забрать как можно больше пленных в надежде получить за них хороший выкуп. Потери были так малы, что возбуждают только смех. Макиавелли говорит, что когда в 1423 г. флорентийская армия сняла осаду Фурли, чтобы идти на помощь Цагонаре, то при первой же встрече с противником ока была разбита не столько благодаря храбрости противника, сколько вследствие плохой погоды, так как ей пришлось идти несколько часов в глубокой грязи под проливным дождем и после того встретить совершенно свежего неприятеля. В этом сильном поражении, весть о котором быстро распространилась по всей Италии, ни одни человек не погиб, кроме Людовика дель Обици и двух его людей, которые упали с лошадей и утонули в болоте. Редкие неудачники!

Он же рассказывает о битве при Кастракаро, происшедшей в 1467 г. между венецианцами и флорентийцами, следующее: До этой битвы произошло несколько мелких стычек между обеими армиями; впрочем, сообразно с обычаями того времени, ни одна из сторон не действовала наступательно, не осаждала городов и не давала случая к генеральному сражению; все сидели по своим палаткам и вообще действовали поразительно трусливо. Наконец произошла битва, длившаяся согласно правилам полдня. Было несколько раненых лошадей, несколько пленных воинов, но убитых не было ни одного.

Этих примеров, которые могли бы быть дополнены еще очень многими, совершенно достаточно, чтобы убедиться, что потери в итальянских войсках XV столетия были самые незначительные. Впрочем, нужно сказать, что копья, мечи и стрелы были совершенно бессильны против лат и шлемов. Даже если рыцарь падал с лошади, то нанести ему смертельную рану было очень трудно и было гораздо выгоднее взять его в плен и затем принудить заплатить большой выкуп.

Мы довели описание наемных войск до XV столетия для большего удобства читателя и чтобы раз и навсегда с ними покончить. За это время в разных европейских государствах появилась отличная пехота, которая вскоре стала оказывать заметное влияние на исход сражений и тем дала действительный толчок военному искусству. Поэтому мы должны вернуться на несколько лет назад и коснуться английских лучников и швейцарских копейщиков.

Наилучшую пехоту XIV столетия составляли, без всякого сомнения, английские свободные землевладельцы, отлично обученные стрельбе из лука. Начальниками их были дворяне, отнюдь не считавшие командование пехотой за бесчестье, и сам король много заботился об организации этой пехоты. Они обучались постоянно стрельбе из лука, сначала по обязанности, а затем это сделалось одним из любимых народных удовольствий. Почти каждая деревня имела свои стрельбища, и ловкость лучников была просто удивительна; они свободно выпускали 12 стрел в минуту, и многие могли второй стрелой попасть в выпущенную перед тем и засевшую в мишени.

Главным их оружием были луки из рябинового дерева длиной в 5 футов, пускавшие крепкие стрелы с крючками на 240 ярдов.[68] Стрелы имели на одном конце острие, на другом — перья. Они связывались в пучки и носились на поясе, иногда в сумке; колчанов не употребляли.

Перед самым боем лучник развязывал связку и клал несколько стрел под левую ногу острием вперед, откуда и брал их по мере надобности. Наполеон III в своем сочинении об артиллерии говорит относительно ловкости английских лучников, что тот из них, кто, будучи в 1-м разряде, на расстоянии 200 ярдов из 12 выпущенных стрел давал хотя бы один промах по человеку, считался плохим стрелком.

Личная свобода и самостоятельность английских землевладельцев делали набираемых из них лучников бесстрашными и уверенными в себе — качества, которые дворянство старалось как можно более в них поддержать и укрепить, обращаясь с ними очень мягко и нередко слезая сами в бою с лошадей и сражаясь пешком, чем как бы доказывали свое уважение к подобному способу сражения.

Французское дворянство, напротив того, обращалось со своей пехотой очень сурово, всячески притесняло в лагере и без пощады давило в бою, например при Креси, где рыцари пошли в атаку через ряды своих же генуэзских арбалетчиков.

Число лучников, которое Англия могла вывести в поле, было очень велико. По словам Фруассара, английское войско в 1386 г. доходило до 10 000 жандармов и 100 000 лучников, считая в том числе отряд, который герцог Ланкастерский повел в Кастилию.

Он же говорит, что в 1394 г. английский король вторгся в Ирландию с 4000 рыцарей и оруженосцев и 30 000 лучников; им всем еженедельно выдавалось жалованье, и потому они были вполне удовлетворены. Ирландцы же имели только легкую и регулярную конницу, не знавшую ни седел, ни стремян и вооруженную копьями и дротиками.

Генуэзские арбалетчики пользовались также большой известностью и часто нанимались соседними государствами большими отрядами. Так, Филипп Валуа имел их при Креси 15 000 человек, и, по словам Патера Даниила, они служили ему также и на море, что вполне возможно, так как Генуя была морским государством.

Английские лучники, по-видимому, часто сражались и с жандармами, не устрашаясь тяжелого вооружения и блеска гордых рыцарей. При постоянных пограничных войнах между Англией и Шотландией они нередко даже одерживали верх над шотландскими дворянами, что заслуживает внимания, так как это первый пример победы пехоты над конницей. Чрезвычайно интересно проследить по этим войнам постепенное возрастание значения пехоты. Сэр Вилльям Валлах, в высшей степени способный человек, ввел значительные улучшения в тактику. Его дарования как полководца показывает сражение при Стирлингте в 1297 г., где он позволил части английской армии спокойно переправиться через реку Форте, затем атаковал ее и совершенно уничтожил на глазах прочей армии, лишенной возможности подать ей помощь.

В сражении при Фалькирке в следующем году интересно, как Валлах применил новый способ противодействия пехоты коннице. У него было всего 1000 конных воинов и около 30 000 пеших лучников и копейщиков, у английского же короля Эдуарда I — 7500 жандармов и, как говорят, 80 000 пехоты. Тем не менее, несмотря на это превосходство противника в силах, особенно в коннице, Валлах по обстоятельствам должен был принять бой. У одного из шотландских хроникеров мы находим очень подробное описание боевого порядка шотландцев. Валлах построил свою пехоту на слегка покатой равнине в круги наподобие каре, внешние ряды которых были составлены из копейщиков; они встали на колени и выставили вперед копья; внутри каре расположились лучники, которые должны были стрелять через головы копейщиков. Конница была поставлена в резерве, вероятно, с целью бросить ее на противника, когда его ряды будут расстроены пехотными каре. Однако благодаря перевесу сил англичан, опытности, приобретенной ими в боях на материке, с одной стороны, а с другой — новизне идеи построения для шотландцев и недостаточной их стойкости каре их были прорваны, и шотландское войско потерпело страшное поражение.

В описанном построении шотландской пехоты можно видеть прототип позднейшего перемешивания пикинеров с мушкетерами, столь долго державшийся в европейских армиях. Кроме того, мы усматриваем здесь воплощение идеи каре, шахматного порядка построения и помещение кавалерии в резерве — принципы, признаваемые и теперь.

Неколько позже, в 1314 г., в сражении при Баннокбурне мы видим со стороны Роберта Брюса полное подражание тактике его великого соотечественника; он также построил пехоту в каре, а конницу поставил в резерве. И здесь подавляющее превосходство в коннице было на стороне англичан, так что Брюс не мог и думать мериться с ней в открытом поле. Непосредственно перед началом боя произошла горячая схватка между отрядом шотландских копейщиков Рандольфа и 800 английскими рыцарями Клиффорта, в которой первые одержали верх. Затем выступили вперед английские лучники, которые начали очень удачно обстреливать копейщиков, лишенных всякой возможности им отвечать. Король (Брюс) немедленно схватил свою конницу, энергично атаковал неприятельских лучников и отбросил их; когда же против него выдвинулась английская конница, он отвел свою пехоту, которая стояла непоколебимо, как угрюмые скалы ее родины, и так как лошади в то время не имели еще предохранительного вооружения, то многие из них были ранены и убиты, и в рядах английской конницы начался беспорядок, которым и воспользовался Брюс: он двинул вперед своих всадников и одержал победу. Начиная с этого времени становится заметным влияние английских лучников. В битве при Халидон-Хилле близ Бервика в 1333 г. шотландская конница спешилась и атаковала в пешем строю, но так была мужественно встречена королем Эдуардом и сильно обстреляна лучниками, что была приведена в полный беспорядок и разбита наголову.

Победы при Креси, Пуатье и Азинкуре, этих трех решительнейших сражениях того времени, должны быть приписаны не английскому дворянству и ленной милиции, так как французское дворянство и милиция им ни в чем не уступали, а именно беспримерному искусству и храбрости английских лучников.

При Креси в 1346 г. у Эдуарда III было 4000 жандармов, 10 000 лучников, 10 000 валлийской и 10 000 ирландской пехоты. Как валлийцы, так и ирландцы составляли легкую иррегулярную пехоту, малопригодную для боя в первой линии, но применимую для развития победы и для преследования. У англичан были также и пушки. Это сражение считается первым, где они вообще появились; конечно, таким образом, эта битва по многим причинам должна быть отмечена как эпоха в истории военного искусства, и прежде всего благодаря применению пехоты. Это открытие произвело переворот в военном деле и с тех пор до настоящего времени постоянно совершенствуется. Техническое искусство в это время стояло очень низко и не могло дать изобретенному пороху тотчас значительных баллистических свойств. Неудовлетворительный и нецелесообразный способ приготовления пушек и прочего огнестрельного оружия препятствовал быстрому уяснению всего значения нового изобретения. Револьверы, заряжающиеся с казны типа Снайдера и пушки вроде теперешних Армстронга были изобретены много столетий тому назад, и их можно видеть во многих арсеналах и музеях, но искусство их выделывания было так слабо развито, что их никогда не могли приготовить как следует, и потому они скоро вышли из употребления. Только после постепенных технических улучшений в производстве уже в новейшее время они вышли из забвения и нашли применение под названием новых изобретений.

Вышесказанное вполне объясняет, почему историки того времени почти не упоминают о пушках при описании битвы при Креси.

Другой особенностью этой битвы было особенно резко в ней выказавшееся превосходство в полевом бою английских лучников над французскими рыцарями.

Наконец, здесь же мы видим в первый раз, что жандармы в решительном бою намеренно и сознательно спешиваются и сражаются как копейщики. Мы видели то же самое при Дамиетте, но там ничего другого не оставалось делать; это было сделано по крайней необходимости для прикрытия высадки, и нельзя думать, чтобы те же рыцари применили этот образ действия в другом случае, в открытом поле.

Эдуард III выбрал при Креси хорошую оборонительную позицию и, как кажется, намеревался оставаться в строго выжидательном положении. Его боевой порядок показывает, что он понял то, до чего не дошли крестоносцы, а именно, что конница не может вести оборонительного боя. Поэтому, чтобы дать большую устойчивость своему войску против неприятеля, сильнейшего в коннице, он приказал своим жандармам спешиться и стать в боевой линии в качестве тяжеловооруженных пикинеров.

Позади армии он построил все свои повозки с лошадьми конницы в один общий вагенбург. Все его войско было разделено на 3 части: первой линией командовал сын его Эдуард Черный Принц, второй — граф Нортемптон, третьей — он сам. Жандармы были расположены в центре, лучники — по флангам, хотя, кажется, в начале боя они были рассыпаны перед фронтом. В таком порядке англичане спокойно ожидали французов, значительно превосходивших их в силах.

Последние были также построены в 3 линии: первая состояла (по Фруассару) из 15 000 генуэзских арбалетчиков, вторая — из 4000 жандармов и многочисленной пехоты под командой герцога Алансонского, третья — из дворян и рыцарей под командой самого короля Филиппа. Арбалетчики начали бой, но так как тетивы их арбалетов промокли и ослабли от сильного дождя, то большей частью стрелы не долетали; английские лучники, сумевшие сохранить луки сухими под одеждой, отвечали им тучей стрел. Генуэзцы, поражаемые в лицо, голову, руки, не защищаемые своим предохранительным вооружением, частью побросали арбалеты, частью перерезали тетивы и начали отходить. Для их поддержки был выстроен еще раньше сильный отряд конных жандармов, которому рассерженный король приказал теперь атаковать генуэзцев за то, что они отходили. Началась драка между войсками французов, произведшая полный беспорядок. Английские лучники продолжали усиленно стрелять, а валлийская и ирландская пехота вмешалась в дело, нанося страшные удары своими длинными ножами, вполне пригодными для одиночного боя. Как кажется, затем французские всадники обошли фланги английских лучников и налетели на спешенных жандармов. Атака эта была так энергична, что вторая линия должна была идти на выручку первой, и даже была позвана третья. Но король Эдуард положительно отказал двинуть последнюю, отчасти потому, что предвидел успех и без того, отчасти, чтобы своей уверенностью придать бодрость войску. Результатом боя была решительная победа англичан, и главная честь в ней принадлежала лучникам; жандармы также доказали, что они могли с успехом бороться в пешем строю с храбрейшими рыцарями того времени. Можно поэтому смело сказать, что с битвы при Креси можно считать время возрождения пехоты.

Битва при Моргартене, хотя и произошла несколькими годами ранее и имела, несомненно, некоторое влияние на развитие военного искусства, но не в такой степени, как битва при Креси.

Разница в обращении с пехотой между англичанами и французами огромная. Во Франции существовало обыкновение ставить феодальную пехоту в первую линию, не потому, чтобы от нее ожидали какого-нибудь решительного действия, но просто с целью дать в ней пищу для ярости неприятельской конницы и утомить последнюю. Когда пехота была разбита и вынуждена к отступлению, то рыцари не стеснялись идти в атаку через нее, давя всех, кто им попадался на пути. Если же пехота храбро и стойко держалась, то и это возбуждало гнев рыцарей, считавших успех своим личным правом, и она опять наказывалась. Вообще отношение к пехоте было всегда самое презрительное и обращение самое суровое. С генуэзцами обошлись при Креси, пожалуй, еще более жестоко, чем обыкновенно: их не только давили при движении вперед, но просто рубили; этому, может быть, способствовало и то, что они были иноземными наемниками, к которым никто не имел симпатии.

Однако самое присутствие арбалетчиков в составе французского войска показывает, что значение пехоты уже отчасти осознавалось; французский король, конечно, никогда бы не нанял такого большого числа пехоты, если бы не считал необходимым противопоставить ее английским лучникам, пользовавшимся славой во всей Европе. По всем вероятиям, они и были поставлены в первую линию; отсюда и гнев Филиппа, когда он увидел, что обманулся в своих ожиданиях.

В битве при Куртрэ, во Фландрии, в 1302 г. мы также видим удачные действия пехоты против тяжеловооруженных рыцарей. В ней участвовали, с одной стороны, французские рыцари под командой графа Роберта Артуа, с другой — фламандские граждане, своим трудолюбием и энергией добившиеся независимости и богатства. Они были вооружены пиками и действовали ими так храбро и ловко, что разбили рыцарей наголову. Как кажется, это было первым успехом пеших пикинеров против конных рыцарей, так как действия графа Булонского при Бувине в 1214 г. составляют совершенное исключение, и пика в то время не была принята повсюду для наступательных и оборонительных действий.

В то же время началась известность швейцарской пехоты, скоро распространившаяся по всей Европе.

Битва при Моргартене 15 ноября 1315 г. была как бы швейцарским Марафоном и первым шагом к независимости страны.

В ней сражались 20 000 австрийцев под командой герцога Леопольда против 1300 швейцарцев. На исход ее повлияли, впрочем, более особые условия местности, чем тактические соображения. Монфор фон Теттнанг, начальник австрийской конницы, очень неосторожно повел ее по узкому Моргартенскому проходу между озером и Заттельсбергом. 50 человек, расположившихся на высоте, неожиданно огласив воздух громкими криками, начали спускать огромные камни в ряды растерявшейся австрийской колонны. Произошел беспорядок, которым воспользовались 1300 швейцарцев, составлявших все войско: они спустились с гор и с яростью атаковали противника во фланге; своими палицами они разбивали латы, а копьями наносили страшные раны. Узость прохода не позволяла делать никаких эволюции, а вследствие гололедицы лошади двигались с трудом. Часть австрийцев попадала в озеро, прочие повернули назад на свою пехоту, шедшую сзади; последняя не могла ни свернуть с дороги, ни разомкнуться, и была потоптана рыцарями. Началось всеобщее бегство, в котором погибло много народу.

Сражение это, совершенно отличное от Креси, доказывает только, что конница не может действовать на скалах и крупных горах, и вряд ли нужен был такой кровавый урок, чтобы понять столь простую истину. Напротив того, битва при Креси с тактической точки зрения была выдающимся событием, так как была дана на ровном месте, где ни условия местности, ни какие-либо другие чисто случайные причины не играли никакой роли, а успех был результатом тактических соображений.

Битва при Земпахе 9 июля 1386 г. также окончилась победой швейцарской пехоты, вооруженной преимущественно особого рода палицами с остриями (моргенштерны), мечами и секирами. Эрцгерцог австрийский Леопольд III, командовавший рыцарями, приказал им спешиться; при этом, как говорят, они отрезали носки своих сапог, которые по господствовавшей тогда моде были очень остры и длинны и мешали двигаться пешком.

Спешенные рыцари, имея при себе копья наперевес, построились в сомкнутую фалангу, против которой швейцарцы ничего не могли поделать. Тогда, как гласит предание, один швейцарец — Арнольд фон Винкельрид, поручив жену и детей товарищам, схватил сколько мог охватить копий, вонзил их себе в грудь и, падая, увлек их книзу. Швейцарцы бросились в образовавшийся промежуток, и начался рукопашный бой, в котором копья только мешали рыцарям, а моргенштерны сокрушали шлемы и латы. Дело кончилось полной победой швейцарцев.

В битвах при Грансоне и Муртене в 1476 г. швейцарские пикинеры одержали верх над конницей Карла Смелого; эти битвы окончательно упрочили за пикинерами славу стойкой пехоты и нанесли тяжелый удар приходившему в упадок рыцарству.

Битва при Пуатье или Мопертюи 19 сентября 1356 г. показывает дальнейшее развитие военного искусства и дает возможность убедиться, что значение пехоты еще более возросло. Французское войско состояло из 60 000 человек под командой короля Иоанна.

У Черного Принца было всего 8000 человек, но он показал себя величайшим тактиком своего времени; все меры, им принятые, были вполне основательны и исполнены чрезвычайно ловко. Он занял очень крепкую позицию на холме, покрытом живыми изгородями, виноградниками и кустами, и подступы к которому были очень затруднительны; единственная дорога шла по узкому дефиле между изгородями. Дефиле это по всей длине было густо занято лучниками; спешенные жандармы и остальные лучники встали по флангам в треугольных массах. Обоз и лошади были поставлены позади в укрепленном вагенбурге, совершенно так, как это было сделано при Креси.

Французы построились в 3 линии. Первое нападение было произведено 300 отборными рыцарями, за которыми следовал отряд пеших жандармов; это распоряжение было сделано с целью овладеть дефиле и затем под прикрытием всадников провести по нему тяжеловооруженную пехоту для атаки английских спешенных жандармов. И действительно, этот способ действия был, кажется, единственным возможным для французов, так как вся местность кругом была для конницы почти совершенно недоступна, и позиция Черного Принца укреплена и усилена искусственными препятствиями. Результат, однако, был для французов крайне печальный и главным образом благодаря лучникам, которые открыли усиленную стрельбу на близкую дистанцию, и скоро все дефиле было покрыто убитыми и ранеными людьми и лошадьми; немногие пробившиеся через него были также убиты или взяты в плен.

Следовавшие сзади спешенные жандармы, не будучи в состоянии пройти через загроможденное дефиле, остановились перед входом в него, но, поражаемые стрелами обратившихся теперь против них лучников, должны были в беспорядке отойти на вторую линию, которой и сообщили о неудаче. В эту решительную минуту Черный Принц показал себя, безусловно, величайшим полководцем своего времени. Он понял, что пора переменить план действий и, несмотря на численную слабость, перейти в решительную минуту в наступление. В этом быстром решении проявился его гений, а в выполнении плана — выдающееся для того времени понимание тактики, он отрядил 600 всадников, поддерживаемых сильным отрядом лучников, в обход холма, защищавшего их от взоров неприятеля, против левого фланга и даже тыла второй линии французов, которые были уже несколько расстроены беглецами первой линии. Вместе с тем он посадил всю кавалерию на коней и одновременно с обходом произвел бешеную атаку на фронт противника. Можно себе представить, какое впечатление произвели эти фланговые и тыловые атаки на нестройную феодальную пехоту, незнакомую с маневрами. Жандармы, вероятно в подражание англичанам при Креси, спешились для встречи атаки, но не выдержали удара и были сразу сметены.

Как кажется, при этом французами было упущено из виду, что при Креси главное действие было возложено на лучников, жандармы же были спешены для поддержки их. В данном же случае спешивание французской конницы на ровном месте, без лучников, было совершенно бесцельной и напрасной тратой сил, потому что у них было достаточно кавалерии, чтобы пускать в дело все свежие силы, пока они не раздавили бы противника. Ведение боя со стороны французов было из рук вон плохо. Они находились в своей стране, имели превосходную числом конницу, между тем как Черный Принц вел войну в чужой стране, страдал от недостатка продовольствия и имел сравнительно очень слабую армию.

Поэтому самое выгодное для короля Иоанна было никак не атаковать англичан в крепкой позиции, а просто препятствовать фуражировкам, перехватывать их фуражиров и наблюдать за армией; если же он непременно хотел атаковать, то было очень легко обойти английскую позицию с одного из флангов, а не лезть через трудное дефиле. Черный Принц, напротив, сумел вывести свое войско из очень критического положения; но нужно сказать, что ему во многом помогли его враги своим плохим образом действий. Битва при Пуатье представляет уже несколько высший образец тактического искусства, глубокое понимание свойств пехоты и конницы и правильное применение родов оружия со стороны Черного Принца. Его первоначальное расположение жандармов спешенными и затем быстрый переход от осторожной обороны к самому энергичному наступлению показывает в нем такое понимание характерных особенностей каждого рода оружия, какого не выказывал никто из его современников и его предшественников за несколько столетий.

Битва при Хомильдон-Хилле в 1402 г. между шотландцами Дугласа и англичанами Перси представляет еще пример удачных действий английской пехоты против конницы в открытом поле. Дуглас построил свое войско в глубокий четырехугольник на Хомильдонском холме на прекрасной позиции против атак кавалерии. Англичане беспрепятственно развернулись на близлежащей высоте; если бы Дуглас воспользовался этим временем для производства решительной атаки своими тысячью рыцарей и жандармов для рукопашного боя, то это было бы во всяком случае лучше, чем ожидать нападения на месте. Со своей стороны и англичане были настолько осторожны, что не бросились сейчас же в атаку, которая могла иметь сомнительный исход, а выслали вперед лучников, покрывших густую массу шотландцев целой тучей стрел. Действие их было ужасно: не только слабое вооружение пехоты, но и латы рыцарей пробивались насквозь; множество баронов и дворян было поранено и перебито; лошади бросались во все стороны, отказывались повиноваться поводу и давили раненых. Тем не менее сотня рыцарей под командой сэра Джона Свинтона произвела отчаянную атаку, но была рассеяна. Затем пошел в атаку сам Дуглас со своей конницей. Лучники начали медленно отходить, не переставая стрелять и нанося сильные потери шотландцам. Вальсингам утверждает, что кольчуга Дугласа, которую изготовлял в течение трех лет один из наиболее искусных оружейников, была пробита стрелами в пяти местах, причем сам Дуглас ранен и затем взят в плен. Вообще бой был выигран исключительно лучниками; английская конница преследовала уже разбитого противника.

Следующая затем битва, на которой стоит остановиться, произошла при Азинкуре 25 октября 1415 г. между англичанами под командой короля Генриха V и французами под командой коннетабля Франции. Англичан было менее 10 000 человек, французов — почти 100 000 человек. Здесь так же, как при Креси и Пуатье, лучники играли выдающуюся роль.

Генрих проявил много искусства при расстановке своего войска: он его поставил на крепкой позиции, примкнув оба фланга к рощам. Впереди флангов он устроил две засады: одну из 200 лучников, другую из 400 жандармов; и те и другие должны были в самый разгар боя неожиданно атаковать противника с тыла и флангов (Магон при Треббии во второй Пунической войне). В этом он последовал примеру своего великого дяди Черного Принца, который первый в новые времена действовал таким образом. Английская армия была разделена на три отряда; лучники стояли впереди жандармов, в одной линии по фронту и в виде клина на флангах. В этой битве в их снаряжении было сделано нововведение, напоминающее по мысли пику или штык впоследствии, а именно: кроме их прежнего оружия, т. е. лука, ножа и топора или молота, они получили заостренный с обоих концов кол, который они вбивали перед собой в землю, наклонно вперед и таким образом предохраняли себя против конницы (рогатины позднейшего времени); верхний конец этого оружия был окован железом и потому составлял действительную преграду для всадников. Эти колья вбивались очень скоро и так же скоро могли быть вынуты и опять вбиты при перемене позиции. Подобного рода искусственное препятствие вроде переносного бруствера еще не встречалось ни разу в войнах христианских государств. Таким образом, Азинкур составляет опять новую эру в смысле улучшений пешей службы и усиления пехоты относительно кавалерии.

Английские жандармы были опять спешены. Французская конница была очень скоро приведена в беспорядок неприятельскими стрелами и столпилась в расстройстве на узком месте между рощами; последовавшая тут же атака обоих отрядов из засад довершила беспорядок. Тогда король дал приказание об общей атаке; лучники и жандармы бросились на неприятеля. Французы были так стеснены, что почти не могли двигаться, и лучники били их своими топорами почти без всякого с их стороны сопротивления. Этим переходом от обороны в наступление в решительную минуту Генрих проявил большие тактические способности, и результатом его распоряжений была полная победа. Потери французов убитыми, ранеными и пленными были так велики, что число убитых и число пленных, взятые отдельно, были больше всей английской армии. Потери англичан были сравнительно очень незначительны.

Войны между Англией и Францией продолжались с небольшими перерывами уже 70 лет, и за это время ленные войска заменились наемными или получавшими жалованье. Битвы при Креси, Пуатье и Азинкуре нанесли смертельный удар рыцарству и его тактике. Войска начали постепенно получать известную организацию; значение пехоты возросло; начали обращать внимание и на свойства местности; беспорядочный одиночный бой двух шеренг рыцарей отошел в вечность. На развалинах феодализма и рыцарства начала возникать новая система, и уже близко было время появления постоянных армий.

В первый раз отряд войска, могущий быть в известной степени названный постоянным, появился в 1025 г. у Канута Великого, короля Англии, Дании и Норвегии. Он имел на жалованье корпус телохранителей в 6000 человек, воспитанный в строгой дисциплине и совершенном удалении от народа. Они имели красивую одежду и блестящее вооружение и отличались духом товарищества и порядка.

Если не считать этого временного и не имевшего значения отряда, то честь введения постоянной армии должна быть приписана королю французскому Карлу VII, который этим путем достиг внутреннего порядка и внешнего могущества.

К 1444 г. Карлу VII удалось изгнать англичан из большей части Франции и затем заключить с ними продолжительное перемирие. Вследствие этого большое число наемников, бывших в войске, стало излишним и приходилось их распустить, но при этом появилось опасение, как бы они в таком случае, ввиду необходимости добывать себе пропитание и непривычки к работе, не составили шаек разбойников и грабителей. Чтобы избежать этой опасности и вместе с тем укрепить внутренний порядок и увеличить авторитет короля, Карл VII решил выбрать лучших солдат из своего войска и составить из них постоянную армию. План был принят в 1445 г., но держался в тайне, пока не были окончены все подготовительные распоряжения. Профосы всех провинций получили приказание иметь своих лучников постоянно наготове к выступлению, по возможности подкрепить их местными жителями и усиленно патрулировать по всем большим дорогам, чтобы удержать распущенных солдат от грабежей и не позволять им соединяться в шайки. Затем король избрал 15 капитанов из людей знатных, мужественных и опытных, сообщил им свой план и потребовал их содействия. Им было поручено выбрать лучших, наиболее дисциплинированных солдат и составить из них роты.

Приказание было исполнено, набор благополучно окончен, и король издал указ о сформировании 15 ордонансовых рот. Затем была издана прокламация к войску, в которой всем не зачисленным в состав рот солдатам предписано было немедленно же отправиться по местам их родины, не позволять себе по пути никаких насилий, не отдаляться от главных дорог и не собираться в шайки; за неисполнение всего этого; налагалась смертная казнь. Все меры были так хорошо задуманы; и исполнены, что все распущенные солдаты спокойно вернулись к своим мирным занятиям, и через две недели на дорогах не было из них ни одного.

15 вновь сформированных рот были все конные и состояли, по показаниям большей части писателей, из 100 копий каждая. Некоторое уклонение от этого правила встречается в указе, изданном в декабре 1445 г., которым гарнизон Пуату силой в 200 копий был разделен на 3 роты: первая — сенешаля Пуату — 110 копий, вторая — маршала де Логеак — 60 копий и третья — Флоке — 30 копий.

Можно, однако, считать верным, что численность всех 15 рот была 1500 копий. Каждое копье состояло из 6 человек: жандарма (homme d'armes), трех стрелков (archers), оруженосца (coutillier) и слуги (valet). Они все были верхом, следовательно, в 15 ротах было 9000 коней. Впрочем, при каждой роте состояли еще сверх комплекта несколько охотников из дворян, которые служили без жалованья, в надежде занять имеющиеся открытые вакансии.

В полном копье (lance fournie) имелось 13 коней, именно рыцарь имел их 4, стрелки и оруженосцы — по 2 и слуга — 1.

Штаб каждой роты составляли: капитан, лейтенант, знаменщик (guibon), прапорщик (enseigne) и вахмистр (marechal des logis). Офицеры выбирались из самых знатных, богатых и опытных солдат роты, которые все были дворянами.

Дисциплина была строгая, и капитаны отвечали за все беспорядки и проступки, совершенные их людьми. Все роты стояли гарнизонами в разных городах страны в совокупности, чтобы усилить дисциплину, держать в большем повиновении солдат и облегчить обучение несколькими частями вместе.

Жалованье выдавалось не непосредственно от короля, хотя войско было прямо и исключительно подчинено ему; местные власти тех городов, где стояли солдаты, должны были заботиться об их содержании и жалованье, для чего все города, местечки и деревни были обложены известным налогом.

Благие последствия новой системы не замедлили выказаться; трудно было придумать другую меру, более целесообразную и более популярную, чем учреждение постоянной армии. Власть короля распространилась по всей стране, и жители городов и сел получили возможность спокойно заниматься своими ремеслами, полями и стадами без опасения подвергнуться нападению разбойников. Промышленность также получила благодаря полной безопасности толчок к дальнейшему развитию. Пока не было войны, люди могли пожинать плоды своих трудов.

Ордонансовые роты были тяжелой конницей. Жандармы имели полное предохранительное вооружение, как прежние рыцари: короткие копья, обоюдоострые мечи и секиры или палицы. Стрелки и оруженосцы имели более легкое предохранительное вооружение: арбалеты, копья, мечи, кинжалы и палицы, причем последние прикреплялись к седлу. Они носили также кольчуги, а поверх них железную грудную кирасу; некоторые же имели бригантины — кожаную грудную кирасу, покрытую железными чешуйками. Одновременно с организацией постоянной конницы Карл VII позаботился и об организации того же характера пехоты учреждением вольных стрелков. Каждый церковный приход должен был выставить и содержать одного лучника (elu), который выбирался королевскими офицерами среди лучших стрелков из лука. Лучники эти получали шлемы, бригантины, мечи и кинжалы и собирались по воскресеньям и праздникам для учений и стрельбы из лука в полном вооружении. Они были освобождены от всех налогов и получали от своих приходов, пока находились на жалованье, по 4 франка в месяц. Это не было, собственно говоря, постоянное войско, а скорее организованная милиция. Людовик XI довел число ее до 16 000 человек; она разделялась на 4 корпуса по 4000 человек; каждый корпус — на 8 рот по 500 человек.

Милиция эта состояла из людей, хорошо обученных стрельбе из лука, но за отсутствием практики совершенно не привыкших к действию в массе, без всякого взаимного между собой доверия, без всякой внутренней связи, а потому и не могла оказать на войне особенной пользы, так что французские короли стали обращаться к иноземным наемникам. Людовик XI первый обратился к швейцарцам, и этот обычай остался во Франции в силе до революции; у этого короля было на службе до 10 000 швейцарской пехоты и значительное число германских Ландскнехтов.

Около этого времени конница перестала строиться в одну шеренгу, как во времена ленной системы и рыцарства. Стрелков начали перемешивать с жандармами и скоро остановились настрое поэскадронно в трех шеренгах (жандарм и за ним 2 лучника). Точного времени этой перемены указать нельзя. Ла-Ну говорит, что до Генриха II французские жандармы строились в одну шеренгу. Как говорят, построение конницы в эскадроны было впервые применено в своей армии герцогом Бургундским Карлом Смелым. Он же издал нечто вроде устава для своих войск первая книга, касающаяся тактики или военного образования во времена возрождения военного искусства. Настоящих кавалерийских эволюции не производилось до 1473 г., так как вообще кавалерийская служба не могла достигнуть известного совершенства, пока монархи не получили такую власть, чтобы ограничить права дворянства и подчинить его строгой дисциплине.

В середине XV столетия стало очень заметно влияние различных условий, которые через известное время произвели совершенный переворот в искусстве ведения войны и проложили путь ныне существующей тактике.

Английские лучники и швейцарские пикинеры нанесли тяжелый удар рыцарству, и недоставало только изобретения метательного оружия, снаряды которого обладали бы достаточной силой для пробития лат жандармов, чтобы низвести этих последних на один уровень с прочими войсками. Однако усовершенствование огнестрельного оружия шло чрезвычайно медленно, и потребовалось много лет, пока изобретение пороха стало приносить пользу и в огнестрельном оружии сделаны были такие улучшения, при которых действие его стало превосходить действие прежнего, доведенного до полного совершенства оружия. Поэтому в течение продолжительного времени мы видим оба оружия, метательное и огнестрельное, одновременно в употреблении в большей части армии.

Тяжелые орудия упоминаются в первый раз в 1301 г., а именно говорят, что в этом году в городе Амберге была изготовлена большая пушка. Гент имел пушки в 1313 г., Флоренция — в 1325 г., Немецкий рыцарский орден — в 1328 г. Эдуард III пользовался ими в 1339 г. при осаде Камбрэ и в 1346 г. в битве при Креси. В Швейцарии первая отливка орудий произведена была позднее: в Базеле — в 1371 г., в Берне — в 1413 г:, в России — в 1389 г. В 1434 г. мы находим у таборитов гаубицы.

Ручное огнестрельное оружие было изобретено несколько позже; оно встречается раньше всего у фламандцев в середине XIV столетия. Затем оно было введено в Перуджии в 1364 г.; в Падуе — в 1386 г.; в Швейцарии — в 1392 г.; о нем упоминается в битве при Розебеке в 1382 г. и при осаде Трокая в Литве в 1383 г. В нем постоянно вводились разные улучшения, и наконец в 1420 г. при осаде Бонифацио на Корсике мы видим, что свинцовые пули ручного оружия пробивают самые крепкие латы.

Было много образцов ручного огнестрельного оружия. Самый первый состоял из тяжелого, топорно изготовленного железного ствола, прикрепленного к почти не отделанному куску дерева; взрыв пороха производился с помощью фитиля, приближаемого к устроенной сзади затравке; при таком ружье было часто два человека. Подобного рода оружие небольших размеров было в употреблении в коннице и называлось petrinals или petronels, потому что при выстреле его прижимали к груди. Затем был сделаны некоторые улучшения в ложе, давшие возможность держать ружье при приделке и стрельбе у плеча. После того и в приспособлениях для зажигания были также сделаны улучшения: вначале фитиль прикреплялся к курку (serpentine), или маленькому пальнику, затем было введено особое приспособление для прикрепления фитиля с прижимом, но без пружины, и наконец уже во второй половине XV столетия вошли в употребление аркебузы, снабженные тем же приспособлением, но с прижимом и пружиной. Таким образом, получилось сравнительно уже порядочное оружие. Следующим изобретением, сделанным в 1515 г. в Нюрнберге, был колесный замок (Radschloss), который, однако, никогда не мог совершенно вытеснить более простой и верный фитильный.

Нарезной ствол был изобретен в Германии, по словам одних — в Лейпциге в 1498 г., по словам других — в Вене. Пуля вгонялась в ствол с помощью молотка. Однако подобного рода оружие очень долго не находило применения в военном деле вследствие трудности и продолжительности заряжения. Только в 1793 г., после американских революционных войн, следовательно, 300 лет после изобретения, французы ввели его у себя под названием carabines de Versailles. Колесный замок был заменен пружинным (Schnapphahnschloss), а этот последний — новым видом (Steinschloss или Batterieschloss).

Кремневый замок, как обыкновенно думают, изобретен во Франции около 1640 г., а вскоре после того был введен Вобаном и штык. Полная замена старых фитильных ружей новыми произошла не ранее 1700 г.

Герцог Ангальт-Дессауский Леопольд I ввел в 1698 г. в прусской пехоте железный шомпол. Патроны в первый раз были употреблены в Испании в 1569 г. и введены во Франции не ранее 1644 г. Патронташи появились в 1630 г. при Густаве-Адольфе. Ударные ружья изобретены в 1807 г. шотландцем Форситом. Заряжаемое с казны оружие появляется уже в конце XV и начале XVI столетия; изобретение его всецело принадлежит немцам. Между прочим, маршал Саксонский также придумал один образец подобного рода оружия и вооружил им свой уланский полк. Это оружие, впрочем, приносило мало пользы, вероятно, вследствие дурного приготовления. Повторительное оружие и револьвер составляет старое изобретение, но последний не имел практического применения до появления системы Кольта.

Сделав краткий очерк постепенных улучшений огнестрельного оружия, перейдем к объяснению того влияния, которое оно оказало на конницу и ее тактику.

У историка Павла Иовия мы находим описание вступления в Рим в 1494 г. короля французского Карла VIII со своим войском, прекрасно организованным и снаряженным, и лучшим, чем все другие современные ему армии. Описание это дает подробное понятие о состоянии войск в то время. Макиавелли говорит, что Карл VIII завоевал всю Испанию куском мела — выражение фигуральное, которым он хотел сказать, что французскому королю при его движении приходилось только распределять войско по квартирам.

Павел Иовий начинает свое описание с замечания, которое интересно своей новизной, что все части пехоты и конницы были совершенно друг от друга отделены. Первые батальоны состояли из швейцарских и немецких пехотинцев, которые шли твердым шагом под музыку: историк очень восхваляет прекрасную выправку и замечательный порядок проходивших под знаменами войск. Оружие их состояло из коротких мечей и пик длиной 10 футов и с железными наконечниками. Четвертая часть пехоты имела алебарды с секирами, а сто из каждой тысячи аркебузы. Здесь мы видим в первый раз перемешивание в том же полку пикинеров и мушкетеров, что впоследствии очень долго было в общем употреблении во всей Европе.

За этой пехотой шли 5000 гасконцев, почти все пращники и арбалетчики; это были легкие, иррегулярные войска, но отлично обученные бросанию дротиков, камней и стрел.

Затем следовала конница, составленная из французского дворянства; этот состав кавалерии был естественным последствием рыцарства и долгое время сохранялся принципиально. Даже 200 лет спустя, при Людовике XIII, мы видим, что наказание палками, бывшее вполне употребительным в пехоте, совершенно воспрещалось в коннице, потому что последняя, как сказано в регламенте, комплектуется почти исключительно дворянами; палка здесь заменялась саблей.

Конница Карла VIII имела великолепные латы, сверху — шелковые плащи, галстуки и золотые браслеты на руках и сидела на рослых, крепких лошадях с обрезанными хвостами и ушами. Французское предохранительное вооружение было несколько облегчено в том отношении, что лошади не прикрывались звериными кожами, как это было принято у итальянских жандармов. Она разделялась на копейщиков, или жандармов, и стрелков, или легких всадников. Копья были сделаны из твердого дерева с хорошими металлическими наконечниками; кроме них всадники имели еще палицы.

Жандармы с оруженосцами и пажами составляли, по-видимому, тяжелую конницу, а стрелки, которые выделялись из копий в отдельный отряд, — легкую. Выделение это было, однако, чисто тактического характера, и стрелки находились в тесной связи с рыцарями, продолжая по-прежнему в административном отношении входить в состав копий. Они были вооружены большими луками, какие были приняты у англичан, стреляли длинными стрелами и носили грудные латы и шлем; некоторые имели еще и дротики, которыми убивали сброшенных с коней рыцарей.

400 отборных гвардейских конных лучников окружали короля, а за ними непосредственно следовали 200 французских дворян в роскошном тяжелом вооружении и с палицами.

Артиллерия этого войска была лучшей из всего, что до тех пор видели в Европе. По словам Мезере, она состояла из 140 тяжелых орудий и большого числа более легких. Их возили на особых запряженных лошадьми повозках; прислуга при них была отлично обучена. По всеобщему мнению, Карл VIII был обязан своей артиллерии тем, что совершил поход в Италию, не встретив почти никакого сопротивления, так как у итальянцев были только плохие пушки, к тому же возимые на волах.

Вскоре после этого события появилось сочинение Макиавелли, которое показывает правильность взгляда автора на основные принципы военного искусства и на требующиеся преобразования.

Макиавелли писал в очень интересное время, когда средневековые учреждения стали исчезать под влиянием введения нового оружия, вызвавшего изменения в образе ведения войн. Взгляды его представляют интерес в том отношении, что они выражают мысли его современников в это переходное время.

Он энергично восставал против системы наемных войск и всячески поддерживал мысль о необходимости обучения граждан военному делу и применения их к защите государства, основываясь на том, что в древние времена в Греции и Риме лучшие воины были в то же время и лучшими гражданами. Несмотря на предрассудки того времени, что кавалерия — главный род оружия, он предвидел будущее значение пехоты и смело и решительно высказывал мысль, что главную и действительную силу войска и государства составляет пехота.

Затем он говорит, что в его время пехота имела полукирасу, закрывавшую грудь, пику длиной в 18 футов и широкий меч. Очень немногие имели полную кирасу, набедренники, перчатки, и никто не носил шлема. Некоторые были вооружены алебардами и секирами, и самое незначительное число — мушкетами.

Макиавелли издал свой труд около 1516 г., т. е. 22 года после вторжения Карла VIII в Италию; следовательно, за этот сравнительно короткий промежуток времени перемешивание в одном полку пикинеров, алебардщиков и мушкетеров вошло во всеобщее обыкновение. Получило оно начало в Швейцарии. Твердо решившись отстоять независимость своей страны и вместе с тем не имея возможности по своей бедности завести многочисленную конницу для борьбы с конницей германских князей, швейцарцы обратили все свое внимание на пехоту и на ее тактику. Наиболее подходящим для нее оружием они нашли пику, с которой, по словам Макиавелли, они научились не только, отбивать нападения конницы, но часто ее прорывать и одерживать над ней верх.

Немцы, перенявшие пику от швейцарцев, так надеялись на пеших пикинеров, что всегда решились бы с ними в числе 15 000 -20 000 человек атаковать какую угодно многочисленную конницу. Макиавелли утверждает, что в его время было несколько случаев таких атак, всегда оканчивавшихся благоприятно для пикинеров.

Вследствие этого пика заслужила такую славу, что ее приняли все европейские народы; особенно ловко действовали ею испанцы. Приведем один пример, хотя их можно было бы привести много.

Герцог Миланский Филипп Висконти выслал против вторгнувшихся в его землю 18 000 швейцарцев своего генерала, графа Карминьола, во главе 6000 конницы и небольшого числа пехоты с приказанием немедленно атаковать противника. Атака не удалась, и миланцы потерпели сильное поражение. Карминьола, который, как кажется, был очень способным полководцем, сразу оценил все преимущества пикинеров над всадниками. Он собрал новое войско и вторично атаковал швейцарцев, приказав своим жандармам перед боем спешиться и превратив их, таким образом, в тяжеловооруженных пикинеров, перед которыми легковооруженные швейцарцы оказались совершенно беззащитными. Битва была выиграна миланцами: около 15 000 швейцарцев пали, прочие были взяты в плен.

В конце XV и начале XVI столетия конница, чтобы быть совершенно предохраненной, нагромоздила на себя такую тяжесть, что ей не только было трудно произвести сколько-нибудь быстрое движение, но она положительно лишила себя возможности вследствие неповоротливости нанести какой-нибудь вред неприятелю. Макиавелли очень хорошо сознавал все недостатки такой системы. Он говорит: Я совсем не думаю, чтобы мы могли теперь так же рассчитывать на конницу, как на нее рассчитывали в прежние времена, так как в последнее время мы часто видим, что конница постыдно побеждается пехотой. Затем он напоминает сражение при Тигранокерте, где катафракты Тиграна, имевшие очень тяжелое предохранительное вооружение, не принесли никакой пользы, потому что были так обременены вооружением, что еле могли видеть неприятеля, а не то, чтобы нанести ему вред; слезши же с лошади, не могли более влезть или действовать оружием. В своей Истории Флоренции он приводит несколько подобных же примеров из новейшего времени, когда воины, упавшие с лошадей, не могли более встать и утопали в грязи.

Далее он высказывает свои мысли о целесообразном употреблении конницы: Непременно следует иметь в армии некоторое число конницы для подкрепления и поддержания пехоты, но она никак не должна составлять главного рода оружия. Она имеет весьма важное значение для рекогносцировок, разъездов, набегов, опустошения неприятельской страны, тревожения расположения противника, отрезания подвозов; в сражениях же, которые решают судьбу народов и для которых преимущественно существуют войска, она скорее пригодна для преследования разбитого и бегущего врага, чем для чего-нибудь другого. Достойно удивления, что Макиавелли, который был известным политиком и государственным человеком, но отнюдь не воином, выражает такие разумные и правильные мнения о военном деле в такое время, когда основные принципы его не понимались военными.

Мы остановились несколько дольше на его сочинениях, потому что он первый из писателей нового времени посмотрел на военное искусство с научной точки зрения. В его взглядах просвечивается заря возрождения военного искусства.

В начале XVI столетия пехота уже приобрела значение на поле сражения и начала соперничать с тяжеловооруженной конницей. Этому успеху способствовали два обстоятельства: во-первых, тяжесть вооружения конницы и вследствие этого ее неповоротливость, не допускавшие атак на сколько-нибудь быстром аллюре, и, во-вторых, лучшая организация и вооружение пехоты. Пики, которые преимущественно назначались для отражения атак конницы, были так длинны и крепки, что, если только пехота стояла сомкнуто, кавалерии не было почти никакой возможности прорвать ее ряды. Аркебузы и мушкеты также давали возможность пехоте причинять большой вред коннице, не подвергая себя большой опасности, и если пехота даже и была несколько расстроена, то коннице предстояло еще одолеть алебардщиков, которые со своими секирами были также опасным врагом. С того момента, когда улучшение огнестрельного оружия дало возможность аркебузирам и мушкетерам поражать и жандармов, несмотря на их тяжелое предохранительное вооружение, наступил коренной переворот, и превосходство пехоты было совершенно обеспечено. Однако в течение еще очень долгого времени по изобретении огнестрельного оружия сила удара пули была столь мала, что она пробивала латы только с очень близкого расстояния, и то при прямом попадании. Поэтому предохранительное вооружение, усиленное при изобретении пороха, еще долго оставалось в употреблении, и конница, признав в огнестрельном оружии опасного врага, стала сама им пользоваться.

Рыцари, или тяжелые всадники, очень скоро приняли петронели; это были гладкие стволы на прямом куске дерева; огонь передавался фитилем. При этом один конец упирался в грудную кирасу (poitrail), а другой поддерживался вилкой или другим упором, прикрепленным к седлу. Пока пули не могли пробивать кирас, эти петронели давали некоторое преимущество коннице над пехотой, не носившей полного предохранительного вооружения, которое во время введения огнестрельного оружия делалось очень толстым; в середине XVI столетия предохранительное вооружение было облегчено, но недолго, так как уже к концу этого столетия броня некоторое время была тяжелее, чем когда-либо.

Постоянные улучшения в аркебузах потребовали улучшения лат, причем, чтобы не увеличивать веса всего снаряжения, были отброшены некоторые другие его части. Прежде всего, во второй половине XVI столетия были сняты наножники и железные башмаки; за ними подверглись понемногу той же участи передник (braconniere), тассеты, наплечники и т. д. Вместо того стали носить высокие тяжелые кожаные сапоги и простые крепкие погоны. Это видоизмененное снаряжение продолжало затем существовать в течение почти целого столетия. По мере улучшения огнестрельного оружия стало изменяться отношение пехоты к коннице в пользу первой. Отчасти по этой причине, отчасти вследствие трудности приобретения больших лошадей конница стала утрачивать свое первенствующее положение.

Постепенные улучшения в огнестрельном оружии возбуждали в коннице постоянное стремление принять его и обратить в свою пользу. Новое оружие стало быстро распространяться во всех конницах Европы. За петронелями скоро последовали аркебузы с колесным замком, изобретенным в 1515 г. в Нюрнберге; они скоро вошли в коннице во всеобщее употребление, так как были удобнее для стрельбы с коня. В начале XVI столетия появилось еще новое оружие — пистолет; некоторые производят это название от Пистойи, города в Италии, где он якобы впервые был изготовлен; Деммин же, очень авторитетное лицо, говорит, что оно происходит от pistallo, что означает в переводе пуговица, украшение. Как говорят, пистолеты вошли в употребление в Англии в 1521 г. и во Франции в 1531 г.; они были у французской пехоты, стрелявшей из них под прикрытием пикинеров, при Черизоле в 1544 г.; в 1557 г. в битве при Сен-Кентене мы их встречаем у немецких всадников.

Изобретение пистолета с колесным замком было очень выгодно для конницы, так как она получила в нем оружие очень для себя удобное и вместе с тем смертоносное.

С одной стороны, пики и аркебузы пехоты, с другой — тяжеловесность всадников, не позволявшая им атаковать аллюром выше рыси, скоро довели конницу до полного забвения атаки на полном ходу и удара; она предпочитала вопреки своим основным свойствам перестреливаться с пехотой. Удивительно, в самом деле, до какой степени предрассудки могут задерживать улучшения и реформы, несмотря на то что они являются настоятельно необходимыми вследствие наступивших изменений в окружающей обстановке.

Дух рыцарства был еще жив, и конница продолжала пользоваться особым расположением, хотя свернула на ложный путь и утратила свое первоначальное значение. Большинство, ложно применяясь к требованиям изменившихся условий, думало, что конница, чтобы противостоять смертоносному огню пехоты, должна отбросить конную атаку и полагаться на огнестрельное оружие, несмотря на то что последнее требует тщательного и спокойного прицеливания, что невыполнимо для всадника, и, кроме того, конница имеет еще те невыгодные шансы в подобной борьбе с пехотой, что представляет своей массой большую цель для противника. Ослепление было так сильно, что даже против пехоты, стрелявшей на месте из лучшего оружия, предпочитали этот способ действия.

Немцы, кажется, умели отлично пользоваться пистолетами. Они строили свои эскадроны в несколько шеренг, иногда даже в 16.

Передняя шеренга подскакивала на близкое расстояние к неприятелю, стреляла из обоих пистолетов, поворачивала направо и налево и уходила назад, оставляя место прочим шеренгам, действовавшим таким же образом; между тем первая шеренга выстраивалась за последней и опять заряжала свои пистолеты, и, если было нужно, возобновлялся тот же маневр опять с первой шеренги. Подобного образа действий держались довольно долго, но он должен был быть оставлен, как только французская конница начала атаковать полным ходом занимавшихся стрельбой всадников, причем последние были почти без исключения постоянно опрокидываемы.

С почти полным изъятием из употребления копья пистолету стали придавать большее значение, чем он этого заслуживал, и поэтому вся кавалерийская тактика пошла по совершенно ложной дороге. Главная сила этого рода оружия была утрачена или по крайней мере забыта. Следствием этого явилось низведение конницы на очень невысокое положение; иначе, впрочем, и не могло быть при уменьшении быстроты движений до рыси и при предпочтении огнестрельного оружия холодному.

Немецкие рейтары — род конницы чисто германский и затем встречавшийся под тем же именем почти у всех европейских народов — были снаряжены и вооружены гораздо легче тяжелой конницы. На более быстрых лошадях, вооруженные мечами и пистолетами, они нередко одерживали верх над французскими жандармами. Во многих отношениях рейтары похожи на конницу новейшего времени, но и они рассчитывали преимущественно на огнестрельное оружие, которое при тогдашнем его состоянии отнюдь не могло быть поставлено наравне с холодным для конного рукопашного боя.

Немцы первые приняли глубокий строй для конницы; французы в слепом подражании переняли его Уже при Франциске I. Еще во времена императора Карла V французская конница строилась в одну шеренгу по обычаю рыцарей; немецкая же уже в 15–16 шеренг. Впрочем, французы недолго оставались при прежнем построении и скоро заменили его новым.

По словам Ла-Ну, Карл V первый свел свою конницу в эскадрон; скоро это распространилось по всей Европе и с тех пор уже было постоянным. Впрочем, Наполеон III в своем сочинении об артиллерии утверждает, что строй поэскадронно был уже известен немцам гораздо раньше, а что Карл V только окончательно ввел его.

Хотя Франциск I и увеличил глубину построения в своих эскадронах, но скоро это было оставлено, и французские жандармы стали строиться по-прежнему в одну шеренгу, пока не были разбиты наголову в 1557 и 1558 гг. при Сен-Кентене и Гравелингене тяжелыми эскадронами испанских копейщиков; точно так же при Дре в 1562 г. французские жандармы потерпели поражение от немецких рейтаров и после этого окончательно приняли строй в несколько шеренг к великому неудовольствию французских дворян, желавших непременно сражаться в первой шеренге.

Впрочем, собственно говоря, жандармы и легкие всадники до введения эскадронов строились в несколько шеренг, но только они ставились на дистанции 40 шагов одна за другой; построение это не может быть безусловно осуждаемо, так как оно давало возможность иметь постоянно свежие части и постепенно вводить их в бой. Лёгкая конница перешла к глубокому построению гораздо раньше жандармов.

При Генрихе II французские эскадроны были силой в 400 человек и строились в 10 шеренг, имея 40 человек по фронту; затем они были уменьшены до 200 человек, при той же глубине; при Генрихе IV число шеренг уменьшилось до шести, а около 1633 г. эскадроны были сведены в полки, которые строились в 3–4 шеренги.

По словам Мельцо, в начале XVI столетия существовало обыкновение ставить конных аркебузиров впереди копейщиков. Аркебузиры своей стрельбой старались привести неприятеля в беспорядок и затем, когда цель была достигнута или противник подходил слишком близко, они уходили назад через интервалы второй линии или мимо ее флангов, оставляя поле открытым для атаки копейщиков. За этими последними для их поддержания или для преследования неприятеля шла линия кирасир, а за ней еще линия конных аркебузиров.

Вслед за этим перемешиванием различных родов конницы стали скоро перемешивать конницу с пехотой, а именно придавать к первой маленькие части мушкетеров. Так как в то время аллюром для атаки была рысь, то полагали, что мушкетеры успеют одновременно со всадниками подойти к неприятелю и своим огнем помогут им. Эта полумера привела, однако, к еще большему уменьшению быстроты движения конницы, не доставив ни силы огня, ни стойкости соответствующей пехотной части.

Все вышеприведенные факты показывают, как неверно понимались военными людьми того времени основные свойства конницы и то, что все сводилось к возможно большему извлечению выгод из вновь изобретенного огнестрельного оружия.

В сражении при Павии в 1525 г. в первый раз мы видим перемешивание пехоты с конницей, примененное маркизом Пескара. Большой ошибкой Франциска I была его атака с жандармами имперской армии, как раз в то время, когда действие артиллерии стало ощутительным и могло породить у противника беспорядок. Несвоевременность же этой атаки замаскировала для артиллерии поле деятельности и принудила ее прекратить огонь в самую решительную минуту. Имперцы благодаря этому оправились, перешли в наступление и окружили короля с его жандармами со все: сторон. После этого Пескара выдвинул 1500 баскских аркебузиров, которые открыли убийственный огонь по французам, совершенно уже беззащитным и не имевшим возможности их атаковать. Король приказал своим воинам разомкнуться, чтобы уменьшить потери; неприятельская пехота воспользовалась этим, ворвалась в открывшиеся таким образом интервалы и перебила много народа. Сам король, выказавший чудеса храбрости, был захвачен в плен, а с ним и многие из его генералов и высших начальников. Победа была самая решительная, и ее поспешили приписать в первый раз здесь употребленному перемешиванию конницы с пехотой. Обыкновение это получило очень быстрое распространение, и мы находим почти во всех тогдашних армиях пеших аркебузиров, поставленных между эскадронами.

В битве при Дре в 1562 г. мы видим обратное — эскадроны жандармов и легкой конницы были поставлены в интервалах пехотных батальонов.

При Сен-Дени в 1567 г. протестантские аркебузиры подпустили неприятельскую конницу на 50 шагов и затем дали залп, причинивший ей большие потери; благодаря этому частному успеху Колиньи получил возможность произвести отступление в порядке и спокойно.

Битва при Монконтуре в 1569 г. может служить хорошим примером тактики того времени. Немецкая и швейцарская пехота была вооружена только пиками; французская — преимущественно аркебузами, только незначительное число людей имело алебарды и еще меньшее — пики. Напротив того, французская конница действовала пикой, а немецкая полагалась больше на пистолеты, которыми пользовалась вышеописанным способом. Колиньи перемешал попарно французские и немецкие эскадроны в надежде, что таким образом они будут лучше поддерживать друг друга, действуя одновременно одни пикой, а другие — пистолетом. Кроме того, он придал коннице еще пеших аркебузиров, которые должны были действовать перед ее фронтом в рассыпном строю. В бою королевским жандармам удалось благодаря большому росту и быстроте их лошадей опрокинуть протестантскую конницу, бывшую на более легких конях. Тогда Колиньи приказал трем полкам французских аркебузиров открыть огонь по неприятелю, целясь только в лошадей, и пустил в атаку шесть корнетов немецких рейтаров. Он, вероятно, и одержал бы победу, если б в решительную минуту не появился маршал Косее, который ввел в дело бывшую до сих пор в резерве швейцарскую пехоту.

В битве при Кутра 20 октября 1587 г. Генрих IV Наварский применил новое построение, тоже основанное на взглядах того времени. Он поставил свою пехоту на флангах, конницу — в центре, причем в интервалах эскадронов стояли небольшие группы пеших аркебузиров. Группы эти были построены в 4 шеренги по 5 человек в каждой; для стрельбы первая шеренга ложилась, вторая становилась на колено, третья нагибалась немного и четвертая стояла прямо, так что все могли стрелять одновременно; при этом было приказано не стрелять, пока неприятельская конница не подойдет на 20 сажень, так что промахов почти не могло быть; люди были отборные, известные храбростью и стойкостью, и им была выяснена вся важность спокойствия и присутствия духа. Королевская конница начала атаку с расстояния 800 метров и уже понесла довольно значительные потери, когда на расстоянии 20 шагов ее встретил залп, приведший ее в некоторый беспорядок; затем она была энергично атакована конницей Генриха и отброшена.

Особенно интересное кавалерийское дело произошло 14 апреля 1574 г. при Мукере Гейде в Голландии между голландцами под командой графа Людовика Нассауского и испанцами под командой Авила. Испанская конница имела конных карабинеров в первой линии, копейщиков и немецких черных рейтаров — во второй. Граф Людовик атаковал всей своей конницей карабинеров и отбросил их в беспорядке. Между тем его люди, заехавшие по окончании атаки направо и налево, чтобы зарядить свое оружие, были атакованы копейщиками и кирасирами, стоявшими до тех пор сомкнуто в резерве и теперь вынесшимися вперед карьером. Атака была произведена весьма энергично и вполне своевременно. После короткого боя голландские карабинеры были отброшены с большими потерями, и дело решено в пользу испанцев.

В предыдущей главе мы видели то преувеличенное значение, которое конница начала придавать огнестрельному оружию в ущерб холодному. Следствием этого явилось разделение конницы на различные роды, причем преимущественно имелось в виду извлечь возможно большую пользу от аркебузы, пистолета или карабина.

Прежде также существовало разделение конницы на тяжелую — жандармов и легкую — стрелков, но они не были совершенно отделены друг от друга, так как вторые были не более как свитой первых и входили в состав копий. Только в походе Карла VIII в Италию мы встречаем легких всадников, выделенных в особые части с тактическими целями.

Аргулеты. Людовику XII приписывается введение особого рода легких всадников, называвшихся аргулетами, которые сражались в рассыпном строю. Они имели легкую кирасу и легкий шлем, меч, палицу и арбалет, а впоследствии вместо последнего — аркебузу с колесным замком, которая носилась в особом, прикрепленном к седлу, кожаном футляре. В 1499 г. во французской армии было сформировано 2000 аргулетов, которые обучались по образцу венецианской легкой конницы; тот же характер носила и албанская конница, мало отличавшаяся от аргулетов. По-видимому, слово аргулеты означало вообще особый род конницы, к которому принадлежала и албанская, названная так потому, что комплектовалась албанцами. Этим можно себе объяснить, что историки того времени безразлично употребляют одно вместо другого названия: албанцы, страдиоты, аргулеты.

Албанцы. В 1496 г. Карл VIII взял на свою службу 8000 албанцев. Некоторое время спустя Людовик XII назначил главнокомандующим ими одного из своих генерал-полковников; они составили ядро французской легкой конницы и существовали до Генриха III, когда один их эскадрон под командой маркиза Жуаез участвовал в битве при Кутра. Албанцы были сформированы в роты из 300–400 человек и служили все на своих лошадях. Они носили нечто вроде турецкого костюма, но без тюрбана; сражались как на коне, так и пешком. Исключительной принадлежностью их вооружения был арцегай, особого рода короткое, с обоих концов окованное железом копье, которым они действовали с необыкновенной ловкостью.

Женетеры, или гинеты, были почти во всех армиях. Название это было испанское и происходит от слова gineta — короткое копье. Они имели все обыкновение и сноровку сарацин или мавров и составляли легкую испанскую конницу, соответствовавшую теперешним гусарам. Подобно албанцам они носили турецкий костюм, имели арцегаи и, кроме того, щиты. Их лошади были малы, но хорошо сложены, и эта порода до сих пор известна во Франции под именем genets. Они ездили на очень коротких стременах и употребляли мавританский мундштук.

С изобретением огнестрельного оружия аргулеты очень скоро приняли аркебузы, а затем и пистолеты. При Карле IX слово аргулет получило смысл бранного слова, и после битвы при Дре в 1562 г. о них более не упоминается, их место заняли во французской армии карабины.

Конные аркебузиры встречаются только во Франции. Они были вооружены аркебузами, служили для прикрытия флангов и вообще для поддержки вооруженной копьями тяжелой конницы. От карабенов и драгун они отличались только тем, что комплектовались из иноземцев, но службу несли одинаковую.

Карабины (carabins) появились во Франции при Генрихе II и были сформированы преимущественно из гасконцев и басков. Они имели короткую аркебузу с колесным замком, пистолет и, вероятно, меч. Они заменили аргулетов и страдиотов и составляли в свое время легкую конницу. В полки они были сведены в первый раз при Людовике XIII.

Драгуны появились также около того времени. По словам патера Даниеля, они были учреждены маршалом де Бриссак, который применил их в первый раз в Пьемонте. Дюпарк же приписывает ту же мысль Петру Строцци, который в 1543 г., т. е. за 7 лет до походов Бриссака в Пьемонте, посадил на лошадей 500 аркебузиров, чтобы сберечь их силы и с намерением в случае нужды заставить их вести пеший бой.

Собственно же говоря, первое появление драгун должно быть отнесено к еще более раннему времени. Уже Карл Смелый обучал своих стрелков спешиванию, спутыванию лошадей и быстрым движениям пешком, причем впереди шли пикинеры, которые в случае неприятельского нападения становились на колено, упирая пику одним концом в землю, и тем давали стрелкам возможность стрелять через их головы; когда противник был приведен в беспорядок градом стрел, то пикинеры атаковали его холодным оружием.

Обычай же сажать пехотинцев на лошадей позади всадников при необходимости быстрого передвижения существовал почти везде еще несравненно раньше. Наконец, как выше было упомянуто, еще Александр Македонский в своих димахах имел нечто совершенно подобное нынешним драгунам по мысли и применению.

Но зато, кажется, первыми, кто возобновил драгун и дал им это имя, были действительно французы, а от них уже они перешли и в прочие армии.

Убиение Генриха II на турнире и последовавшая вслед за тем отмена этих упражнений очень сильно отозвались на применении пики в коннице. Трудность найти подходящих лошадей, тяжесть вооружения и постоянные улучшения в огнестрельном оружии скоро вывели копье совершенно из употребления, и конница стала действовать почти исключительно огнем.

В 1550–1553 гг. маршал де Бриссак неоднократно сажал отдельные роты аркебузиров на лошадей для придачи части пехоты большей подвижности с целью быстрого занятия ею какой-либо важной позиции, где пехота спешивалась и вела затем бой пешком. Это была идея, создавшая драгун, и, по-видимому, составляла первоначальное их назначение в новейшее время. Позже, при Карле IX, Генрихе IV, драгуны оказали большие услуги.

Так же точно в 1552 г. принц Александр Пармский, чтобы itchпоразить герцога Алансонского неожиданностью, посадил несколько пехотных рот на вьючных лошадей и быстро двинул их навстречу противнику.

Таким образом, драгуны были вначале просто конной пехотой и пользовались лошадьми только для более быстрых переездов, сражались же всегда пешком. В скором времени, однако, люди невзлюбили спешивание и стали охотнее вести бой верхом, нежели пешком; через это к этому роду конницы потеряли доверие.

Кирасиры составляли также особый род конницы, нечто вроде немецких рейтаров. Они были впервые сформированы герцогом Морицем Нассауским (Оранским) во время нидерландской войны. Это был один из наиболее выдающихся полководцев того времени и принадлежал к числу реформаторов военного искусства. Так как, с одной стороны, он с большим трудом мог достать пригодных для копейщиков лошадей, а с другой — этот род конницы требовал ровной и открытой местности и твердого грунта, что в Нидерландах встречалось очень редко, то он совсем уничтожил их в своей армии. Вместо того он завел особый род конницы, более легкий, чем копейщики, но все-таки носивший латы и, кроме того, имевший пистолеты на длинном ложе и мечи, одинаково пригодные для уколов и ударов. Затем Мориц научил их встречать неприятельских копейщиков прежде всего залпом, а затем, раздаваясь от середины, бросаться врукопашную на их фланги; вследствие более легкого вооружения и потому большей подвижности кирасир маневр этот им почти всегда удавался. Такой способ действия напоминал действия немецких рейтаров, которые после выстрела уходили за фронт для заряжания. В сражении при Иври в 1590 г. рейтары, дав залп, повернули назад и хотели пройти в интервалы второй линии, но интервалов этих не оказалось и они налетели на тяжелых копейщиков, которых герцог Майенский вел как раз в это время в атаку, прорвали их и привели в полный беспорядок, благодаря чему атака не удалась и сражение было выиграно Генрихом IV.

Вновь организованная принцем Морицем конница получила название кирасир от кирас, составлявших ее главное предохранительное вооружение. Кирасиры действовали с большим успехом и много способствовали победам нидерландцев. Этот род конницы появился затем с большими или меньшими изменениями почти во всех европейских армиях и существует до настоящего времени с той только разницей, что теперь холодное оружие сделалось главным, а огнестрельное второстепенным.

При Генрихе II вошло в обыкновение придавать каждой роте легкой конницы, к которой причислялись и кирасиры, по 50 карабенов. Они строились обыкновенно на левом фланге эскадрона и были подчинены его командиру, от которого и получали знак для начала действий. По приближении на 200 шагов к неприятельским копейщикам и на 100 шагов к кирасирам они открывали огонь пошереножно и затем последовательно уходили за эскадрон, к которому принадлежали. Если карабены были на обеих сторонах, то они вели между собой огнестрельный бой в рассыпном строю, стараясь притянуть огонь неприятеля на себя, когда кирасиры шли в атаку.

Совершенно невозможно перечислить все комбинации, которые практиковались при соединении между собой различных родов конницы и их применения с целью взаимной поддержки. Почти каждый год являлось новое изменение или новая мысль в зависимости от усмотрения генералов и офицеров, командовавших армиями и отдельными отрядами. Поэтому мы останавливаемся только на главнейших.

Во времена принца Морица мы встречаем впервые слово корнет, обозначающее одно из подразделений конницы. Сила его колебалась между 100–300 конями. Принц Мориц в своих инструкциях упоминает об одном корнете в 100 коней, о другом — в 140; д'Авила говорит, что герцог Майенский имел в битве при Иври корнет в 300 коней. В течение долгого времени сила конницы определялась числом корнетов вместо прежних копий. Самое название происходит от корнета, или штандарта, который имела каждая подобная единица. В записках Стова говорится, что в сражении при Цютфене в 1586 г. сэр Вилльям Руссел сражался очень храбро: Он атаковал со своим корнетом с такой отвагой и так действовал своей секирой, что неприятель видел в нем дьявола, а не человека, потому что где он только замечал, что собралось 6–7 врагов, он бросался туда и разгонял их очень скоро.

В установлениях императора Карла V состав каждого корнета определен следующий: 60 тяжеловооруженных копейщиков, 120 кирасир, носивших только грудные полукирасы, и 60 легких всадников, вооруженных длинными аркебузами. На деле это был как бы полк, составленный из 3 эскадронов конницы различных родов. Карл V имел у себя вышеупомянутую национальную легкую конницу женетеров — испанцев, служивших образцом для легких всадников всех прочих народов и напоминавших в некоторой степени венгерских гусар. Они разделялись на эскадроны. Разделение на полки также было впервые применено в Испании.

Значительно раньше времени, о котором мы говорим, появились в Венгрии гусары, выдающаяся легкая конница. Это была сначала милиция: по постановлению, изданному в половине XV столетия, каждый двадцатый человек был обязан службой; самое название гусар происходит от венгерских слов huss — двадцатый и ar жалованье, плата. По словам Даниеля, они были вооружены частью длинными, прямыми или кривыми мечами на поясе и частью также длинными, прямыми тонкими шпагами (Stossdegen). Седла из легкого дерева клались на сложенные войлочные потники и сверху клали звериные шкуры (шерстью наружу), покрывавшие пистолеты и потники. Лошади имели только уздечки, так что их можно было кормить при самой кратковременной остановке не разнуздывая. Гусары были особенно пригодны для фуражировок, разведок и сторожевой службы; образ действия их был самый беспорядочный и заключался в постоянном назойливом наседании на противника в рассыпном строю. Легкая конница по образцу гусар была скоро введена почти во все европейские армии и сохранилась в некоторых из них до сих пор.

Турецкая конница того времени пользовалась большой известностью. Она состояла из легких всадников, любимым оружием которых была кривая сабля, или ятаган; кроме того, они имели кирасы, шлемы и луки. Образ действий их был самый нестройный и беспорядочный, в рассыпном строю: они уходили перед всякой сомкнутой атакой, но сейчас же возвращались и бросались на фланги и тыл противника, стараясь его утомить постоянными нападениями. Долгое время турецкая конница считалась лучшей в Европе. Если она решалась атаковать противника, то принимала строй в виде клина; если затем ей удавалось прорвать неприятельский боевой порядок, всадники немедленно рассыпались и вступали в рукопашный бой, в котором их умение владеть оружием всегда доставляло им превосходство. Лошади их были скорее маленького роста, но очень живые, поворотливые и хорошо выезженные. За исключением седла, все их снаряжение было очень легко. Пикой они действовали редко, так как она непригодна для рукопашной схватки. Турки не носили полного предохранительного вооружения и потому могли с изумительной ловкостью владеть оружием. Эта быстрота движений делала их прекрасной легкой конницей, но вместе с тем лишала их способности выдерживать натиск тяжеловооруженных всадников, атаковавших сомкнуто в большом порядке.

Турецкая конница состояла из регулярной — спагов и иррегулярной разных сортов и наименований. Спаги были вооружены копьями, дротиками и саблями, некоторые еще и карабинами, другие — луками. Европейские турки уже давно имели огнестрельное оружие, когда азиатские начали только с ним знакомиться. У них были в употреблении также пистолеты, которые носились или на седле, или за поясом. Легкие кольчуги в XVII столетии встречались очень часто.

Аванпостная служба выполнялась турками очень строго, и они всегда имели конные посты, выдвинутые далеко вперед, с фронта, на флангах и в тылу.

29 июля 1526 г. при Могаче произошло большое сражение между турецким султаном Солиманом Великолепным и венгерским королем Людовиком II. Это было преимущественно кавалерийское дело, интересное в том отношении, что с одной стороны были тяжеловооруженные венгерцы, а с другой — легкие турки. У Солимана было около 200 000 человек, у Людовика — 30 000 и между ними довольно значительное число тяжеловооруженных рыцарей и дворян, перед бешеным натиском которых ни одна турецкая часть устоять не могла.

План Солимана был составлен очень искусно. Он построил свою армию в три линии: первую составляли азиатские войска Ибрагима, вторую — европейские войска Хозрев-паши, а янычары под командой самого султана были поставлены в резерве на холме. Первой линии было приказано расступиться перед атакой венгерцев и затем заскакать им в тыл и на фланги. Действительно, венгерская конница под командой епископа Томори произвела блестящую атаку, пролетела через первую турецкую линию, давшую ей место, и пошла дальше, но уже с сильно утомленными и запыхавшимися лошадьми, так что, дойдя до второй линии, должна была остановиться, а в то же время она была атакована с флангов и тыла первой линией турков и почти вся перебита. Тогда двинулся вперед сам король с храбрейшими рыцарями и тяжелой конницей; он прорвал под градом стрел обе турецкие линии и уже подходил к холму, где стоял Солиман с 30 000 янычар, когда по нему открыли фланговый огонь расположенные здесь батареи и причинили большие потери. Тем не менее венгерцы продолжали движение, взобрались на холм и атаковали самого султана. Большое число слуг и евнухов было перебито, защищая его; рыцари все приближались и уже направляли на него копья, когда подоспевший отряд янычар отбросил нападающих и освободил повелителя. Таким образом, венгерцы очутились в самой середине турецкого расположения и были окружены со всех сторон полчищами европейских и азиатских войск и янычар. Артиллерийский огонь вырывал целые ряды; легкие всадники рубили всех, кто пытался бежать, а немногие, успевшие от них ускакать, потонули с лошадьми в окружающих болотах. Так погиб и несчастный король Людовик II, и тело его никогда не было найдено. Потери венгерцев были огромны.

Обратимся теперь от Востока к Западу и изложим вкратце действия Кортеса в Мексике, где горсть кавалерии имела огромное влияние на исход войны. Подробности завоевания Мексики и военные услуги, оказанные при этом немногочисленными имевшимися у Кортеса всадниками, тем более интересны, что это один из немногих случаев, когда конница имела дело с войсками, составленными из людей, никогда перед тем не видавшими всадников.

Мексиканцы не были совсем неопытны в военном деле: они имели уже тогда довольно хорошо организованные и обученные войска; существовало даже учреждение, имевшее много общего с европейским рыцарством. Ацтекские князья зачисляли в этот орден только в виде награды за выдающуюся храбрость, причем всякий зачислявшийся получал право носить на своей одежде и вооружении известные украшения.

Одежда офицеров была великолепна: она состояла из легкой стеганой хлопчатобумажной туники, настолько толстой, чтобы ее не могло пробить бывшее в употреблении у индейцев метательное оружие. Иногда вместо туники, а иногда поверх нее более знатные вожди носили латы из тонких золотых или серебряных пластинок и накидки из перьев. Шлемы были деревянные или серебряные с большим вкусом и богато убранные, с великолепными перьями, золотыми украшениями и драгоценными камнями. Носили также роскошные браслеты, серьги и украшения на шее.

Войско делилось на отделения силой в 8000 человек; каждое из них подразделялось опять на меньшее отделение, или роту, в 300–400 человек. Каждая рота имела свое знамя; каждая дивизия в 8000 человек — также; главнокомандующий имел при себе шитое золотом народное знамя, на котором был изображен государственный герб.

Тактика мексиканцев была довольно проста, но не первобытна. Они очень часто прибегали к засадам, нечаянным нападениям и разного рода военным хитростям. Наступление в бою производилось в замечательном порядке и сопровождалось пением и криками. Дисциплина была очень строга; непослушание наказывалось смертью. Оружие состояло из пращей, луков и дротиков.

Таковы были военные учреждения этого многочисленного, богатого и воинственного племени, когда их пошел покорять испанский рыцарь Фердинанд Кортес. Он имел с собой всего 110 моряков и 553 солдата, в том числе 32 арбалетчика и 13 аркебузиров. Кроме того, у него было 10 тяжелых орудий, 4 фальконета, необходимые запасы и 16 лошадей. Перевозка была сопряжена с большими трудностями и стоила очень дорого. С такими незначительными средствами был начал этот поход, скорее похожий на фантастический роман, чем на действительное историческое происшествие. Первое большое сражение произошло при Табаско 25 марта 1519 г.; Кортес одержал решительную победу над 40-тысячным индейским войском. Он приказал своей пехоте, поддержанной артиллерийским огнем, атаковать неприятельскую позицию с фронта, а сам со всей конницей в числе 16 человек произвел обходное движение с целью атаковать с тыла. Фронтальное наступление встретило упорное сопротивление; бой продолжался более часа, и наконец испанцы, окруженные со всех сторон многочисленными врагами, начали подаваться назад. Вдруг в задних рядах неприятеля возник беспорядок и смятение; на них налетели испанские всадники с громким криком, давя и рубя всех. Эта нежданная атака 16 всадников решила поражение храброго 40-тысячного войска, сражавшегося до тех пор с мужеством и даже с некоторым успехом. Внезапное появление в тылу невиданных никогда конных людей произвело панику, и, как только главные силы испанцев перешли в решительное наступление, мексиканцы побросали оружие и обратились в беспорядочное бегство. Этот чрезвычайно интересный случай напоминает басню о кентаврах. Индейцы, увидев конных людей, приняли их с лошадьми за одно существо. Неудивительно потому, что их охватил ужас.

Следующую стычку испанцы имели с тласкаланами, жителями маленькой республики между Мексикой и океаном. Военное устройство их было сходно с ацтекским; у них господствовало нечто вроде феодальной системы. Существовал также рыцарский орден, перед зачислением в который кандидат должен был простоять 50–60 дней в полном вооружении на страже в храме. Затем ему читалась серьезная проповедь о его новых обязанностях. В делах с тласкаланами испанцы были также счастливы, как с индейцами, и наибольшую услугу им опять оказали всадники, пушки и все огнестрельное оружие. Самое серьезное дело было 5 сентября 1519 г., когда тласкаланы выставили 50 000 человек в пяти отрядах. Простые воины были почти совершенно голые: они были вооружены пращами, дротиками и луками, из которых они весьма метко выпускали одновременно 2 или 3 стрелы; дротики составляли самое опасное оружие и были снабжены ремнями, с помощью которых после удара притягивали назад. Высшие их вожди носили стеганые хлопчатобумажные туники, скоро принятые и испанцами. Они имели 2 дюйма толщины и представляли некоторое закрытие от ударов метательным оружием; поверх них богатые офицеры носили еще золотые или серебряные латы. Дисциплина, мужество и стойкость маленького отряда Кортеса, а также всадники и огнестрельное оружие помогли ему и здесь одержать верх, но только после действительно отчаянного боя.

Подробное описание дальнейших операций Кортеса, а равно и позднейших действий Пизарро в Перу завело бы нас слишком далеко. Скажем только, что и там конница играла наиболее важную роль.

В течение долгого периода Тридцатилетней войны военное искусство прошло несколько ступеней в своем развитии. В центре всей картины, которую представляет собой эта война, ярко выступает величественный образ героя короля Густава-Адольфа Шведского — одного из известнейших и величайших военных преобразователей нового времени.

Благодаря ему тактика и вообще военное искусство сделали такие успехи, как война ни при ком из полководцев ни до, ни после него. Он был создателем новой системы, которая в главных чертах существует и теперь. Вследствие этого его появление составляет эпоху в истории военного искусства.

Это была натура совершенно выдающаяся, одна из тех, которые столь редко встречаются на страницах истории. Он был отлично образован, превосходно изучил все военные учреждения древних времен и был вполне проникнут теми принципами, которые дали бессмертную славу Александру, Ганнибалу, Цезарю. Поэтому хотя между его преобразованиями и встречаются нововведения, совершенно ему принадлежащие, но большая часть их была разумным возвращением к идеям этих великих полководцев.

Прежде всего он установил в своем войске строгую дисциплину и вообще первый ввел порядок и послушание — факторы, составляющие главный успех в военном деле. Он ввел однообразие в одежде солдат с различиями по тем частям, к которым они принадлежали. До него покрой и цвет платья совершенно зависели от вкуса владельца, и большая часть наемников ходила просто в лохмотьях. Любимая поговорка Тилли: Оборванный солдат и блестящий мушкет — вполне характеризует тогдашний взгляд на этот предмет. Введением хорошей и однообразной одежды Густав-Адольф дал своим солдатам возможность легче переносить дурную погоду, поднял esprit de corps и улучшил наружный вид своего войска.

До Густава-Адольфа пехота строилась в большие каре, составленные в центре из пикинеров, а наружная сторона, то есть фронт и фланги, — из мушкетеров; подобное построение вытекало прямо из вошедшего в обыкновение перемешивания обоих родов пехоты. Употребление огнестрельного оружия настолько распространилось и влияние его на исход боя было настолько общепризнанно, что как пехота, так и конница преимущественно полагались на него. Сохранившееся, однако, еще воспоминание о прежних подвигах пехоты и продолжительность заряжания мушкетов вынуждали придавать вооруженным ими пехотинцам еще и пикинеров; эти последние, одетые в полукирасы, защищавшие их от пистолетных выстрелов всадников, составляли для конницы непреодолимый барьер. Точно так же пикинеры выдвигались вперед и посылались в атаку в решительную минуту боя, когда дело доходило до удара в пики.

Густав-Адольф понял очень хорошо, что подобная масса, представлявшая нечто вроде тяжелой и неповоротливой греческой фаланги и вполне уместная при незначительной в то время дальности и силе метательного оружия, была в его время совершенно непригодна. Сверх того постепенное распространение орудий во всех армиях и возраставшая их меткость вызывали огромные потери в сомкнутых массах пехоты. Все это вынуждало изменить способ построения, и действительно Густав-Адольф начал строить свои войска по образцу римских легионов, изменяя, однако, этот боевой порядок сообразно с новыми условиями боя. Он уменьшил силу полков с 2000–3000 человек до 1200 и 1000, полагаясь больше на быстроту движений и свободу действий, чем на неуклюжую силу. Так же точно он начал строить пехоту в 6 шеренг вместо 12, отделив пикинеров от мушкетеров, и составил из каждого из этих двух родов пехоты небольшие части, которые стали подвижнее и могли гораздо свободнее поддерживать друг друга. Уменьшением глубины он при той же силе части достиг большего протяжения фронта, а следовательно, и большей силы огня, и вместе с тем явилась меньшая цель для неприятельской артиллерии. Мушкетеры и пикинеры строились таким образом, что первые могли всегда двигаться как вперед, так и назад через интервалы последних, подобно римским велитам. Длина пик была уменьшена с 18 до 14 футов, и много излишнего в снаряжении было отброшено.

Кроме вышесказанного, Густавом-Адольфом было сделано еще много нововведений: колонны; стрельба с колена и повзводно; удобно перевозимые кожаные пушки; патроны, для носки которых он дал людям вместо прежних перевязей сумки; облегчение мушкета и улучшения в нем и окончательная отмена вилок; увеличение числа офицеров в армии для удобства управления ею.

У Густава-Адольфа мы впервые замечаем согласование действий всех трех родов оружия: каждый из них действует вполне самостоятельно и сообразно со своими свойствами, но вместе с тем не теряет из виду общей цели. Обыкновенно он строил свою армию в 2 или 3 линии в затылок друг другу или в шахматном порядке; конница становилась или позади пехоты для ее поддержания, или на ее флангах для самостоятельных действий; артиллерия располагалась по всему фронту на удобных местах для поддержки пехоты и кавалерии.

Мушкеты были облегчены во время польских войн. Они были большей частью фитильные; кремниевые начинали еще только входить в употребление и были очень неудобной конструкции. Мушкетеры носили с собой заостренные палки — рогатины, которые втыкали в нескольких шагах перед фронтом в землю наклонно вперед, для защиты от конницы. За этой преградой стрелки могли спокойнее и вернее целиться. Этот способ был перенят у английских стрелков под Азинкуром, но скоро вышел из употребления. Остальное оружие мушкетеров составлял меч, а предохранительное — шлем; пикинеры же имели кирасу и меч или секиру. Для встречи кавалерийской атаки пикинер держал пику наклонно в левой руке, упирая конец ее в землю против правой ноги; в правой руке были меч или секира. Любопытно, что еще в 1628 г. в войске Густава-Адольфа было 3000 лучников. Во время польской войны он имел отряд лыжников, который употреблялся для наблюдения за неприятелем, когда глубокий снег мешал операциям.

В кавалерийском деле Густав-Адольф был также великим преобразователем; можно сказать, что он первый понял истинное употребление этого рода оружия при современных условиях. Все его улучшения касались главным образом не оружия и снаряжения, а именно тактического употребления конницы.

До него конница имела характер тяжеловесности и неудобоподвижности. Эскадроны были огромны, движения совершались медленными аллюрами, люди были тяжеловооружены и действовали преимущественно из мушкетов и пистолетов. Атака карьером была совершенно неизвестна. Густав-Адольф разделил свою конницу на полки из 8 рот по 70 человек в каждой; следовательно, вся сила полка доходила до 560 коней. Полки эти строились в 4, а затем и в 3 шеренги. Снаряжение было значительно облегчено, только тяжелой коннице были оставлены кирасы и шлем; в легкой отнято все предохранительное вооружение.

Всякие полузаезды, полуостановки, караколирование, употреблявшиеся для вызова неприятельского огня до сближения, были шведской коннице запрещены; ей предписывалось смело наступать на противника, причем первая шеренга давала залп из пистолетов, немедленно затем обнажала мечи и бросалась на неприятеля; вторая же и третья шеренги приберегали свой огонь до прорыва неприятельского расположения.

Густав-Адольф всячески старался убедить свою конницу в значении рукопашного боя. Он желал, чтобы она рассчитывала на холодное оружие и удар, и в этом отношении опять он первый вызвал к жизни позабытые идеи Александра и Ганнибала и старался их применить к новым условиям.

Многие писатели говорят, что он перемешивал пехоту и конницу по образцу того, как это делали римляне; например, Шиллер утверждает, что он старался восполнить недостаток конницы прибавлением к ней пехоты и таким образом одерживал победы. Кажется, однако, что писатели эти не совсем поняли его мысль и приняли за простое перемешивание такого рода построение, которое давало возможность обоим родам оружия развить в наивысшей степени взаимную поддержку. Его постоянные стремления к предоставлению коннице возможно большей свободы движений и поворотливости совершенно не согласуется с перемешиванием ее с пехотой, что могло только связать действия конницы. Действительно, он чередовал свою конницу с пехотой в боевом порядке и располагал артиллерию по всему фронту; причем, когда неприятель был потрясен пушечным и ружейным огнем, конница могла немедленно и с большим удобством его атаковать через интервалы. Но этот способ действия не следует смешивать с принятым прежде, когда едва ли не к каждому всаднику придавался пехотинец и они не расставались ни во время движения, ни в бою.

Густав-Адольф, очевидно, слишком хорошо понимал цену быстроты и удара лошади, чтобы лишить свою конницу ее главного преимущества и низвести ее до роли вспомогательного рода оружия для пехоты.

В шведской армии кирасиры или тяжелая конница имели шлемы, кирасы, длинные мечи и по два пистолета; драгуны или линейная конница — шлемы, длинные ружья или мушкеты и шпаги; в это время они употреблялись скорее как кавалерия, чем как конная пехота. Легкая конница не имела никакого предохранительного вооружения. Тяжелая конница обыкновенно составляла резерв армии. Третья шеренга составляла резерв первых двух. Есть указания, что Густав-Адольф придавал конным полкам легкие пушки.

Конница Тилли и Валленштейна состояла из кирасир, драгун, гусар и кроатов.

Кирасиры носили тяжелое предохранительное вооружение и сидели на высоких тяжелых лошадях. Тилли строил их в 10, Валленштейн в 8 шеренг; они были очень неповоротливы, открывали огонь и опять уходили назад для заряжения. Драгуны, вооруженные длинными мушкетами, сражались иногда пешком, но по большей части так же, как и тяжелая конница. Легкие всадники строились у Тилли в 6, у Валленштейна в 5 шеренг. Гусары имели очень красивую форму; вся одежда и снаряжение их были богато изукрашены. Лучшей легкой конницей имперцев были иррегулярные кроаты; они преимущественно употреблялись для нечаянных нападений на обозы и транспорты, для засад и т. п. Они как иррегулярные считались ниже прочих войск, при заключении капитуляций обыкновенно не принимались в расчет и в качестве диких варваров перерезывались без милосердия. Известно одно горячее дело между 4000 кроатов полковника Спара и отрядом шведской конницы под личным начальством Густава-Адольфа. Кроаты потерпели страшное поражение, и это произвело чрезвычайно деморализующее впечатление на этих иррегулярных всадников.

Главные сражения Тридцатилетней войны произошли при Брейтенфельде или Лейпциге в 1631 г. и при Люцене в следующем году; в обоих конница играла опять важную роль и уже имела влияние на исход сражения.

При Брейтенфельде имперцы в числе 35 000 человек заняли позицию на слегка покатом участке местности среди огромной равнины. Центр был под начальством главнокомандующего Тилли, правое крыло — Фюрстенберга и левое — Паппенгейма, самого отважного кавалерийского генерала имперской армии. Вся армия была построена в одну глубокую массу, имея конницу на флангах, артиллерию — на холме позади расположения.

Соединенная шведско-саксонская армия приближалась в 2 колоннах; близ неприятельской позиции, около Подельвица, ей пришлось переправляться через ручей. Попытка имперцев остановить здесь шведов привела к бою. Пылкий Паппенгейм с 2000 кирасир атаковал 3 шотландских полка, составлявших авангард шведов; шотландцы, вовремя поддержанные драгунами, отбили это нападение. Паппенгейм быстро собрал свои части и возобновил атаку уже с фланга. Генерал Баннер приказал головным отделениям зайти направо и таким образом удерживал неприятельскую конницу, пока король развертывал войско в боевой порядок.

Отброшенные кирасиры отошли так быстро на главные силы, что оставили без поддержки высланный им на подкрепление полк пехоты, на который и наскочила преследовавшая кирасир шведская конница. Полк построил каре, имея по ошибке или по недоразумению в середине пикинеров, а кругом них — мушкетеров;[76] последние были сразу прорваны финскими всадниками и перебиты. Пикинеры же хотя и остановили натиск неприятельской конницы, но были немедленно вслед за тем атакованы двумя ротами шведских мушкетеров и наголову разбиты; их полковник, герцог Голштинский, был убит.

Между тем вся шведская армия в числе 20 000 человек, ободренная успехами в передовых стычках, развернулась; она имела две боевые линии и резерв. Густав-Адольф принял на себя начальство над правым крылом, поручив левое Горну и центр — Тейфелю.

Говорят, что у шведов был в этом деле артиллерийский резерв — первый в истории случай применения такового.

Настоящая битва началась с ожесточенного кавалерийского боя на правом фланге шведской армии. Густав-Адольф и Паппенгейм во главе своих кавалерийских масс произвели друг на друга бешеную атаку. После кровопролитной рукопашной схватки кирасиры Паппенгейма были обращены в бегство. Густав-Адольф преследовал их некоторое расстояние, затем повернул налево, налетел на неприятельскую артиллерию, забрал ее и направил ее огонь на густые массы имперской пехоты, составлявшей центр армии.

Между тем Фюрстенберг с правым крылом имперцев разбил составлявшую левый фланг союзников саксонскую армию и прогнал ее в полном беспорядке с поля сражения; Тилли не мог остановить преследование своего победоносного правого крыла; Густав-Адольф воспользовался его отсутствием, атаковал с фланга обнаженный центр и наголову его разбил. В это время вернулся Фюрстенберг, только что собравший свои расстроенные преследованиями части, и с 8000 человек бросился на левый фланг шведов, которые немедленно притянули вторую линию на помощь первой и передвинули ближе резерв. День склонялся уже к вечеру; центр имперцев был разбит; левое крыло окончательно прогнано с поля битвы, и дело почти окончательно решено в пользу шведов. Тем не менее имперская конница продолжала бой с большим мужеством: 4 роты кирасир атаковали шведскую пехоту и дошли почти вплотную до ее пик; в полку Лумсдена оказалось несколько знамен, простреленных их пистолетными пулями. Но все было напрасно: шведы быстро перестроили свою пехоту из 6 шеренг в 3; передняя стала на колени, вторая несколько нагнулась, третья стояла прямо и все открыли непрерывный и убийственный огонь в то время, как кавалерия атаковала с фланга и тыла еще державшихся ветеранов-имперцев.

Победа была решительная; потери имперцев убитыми, ранеными и пленными поистине ужасны.

При сравнении только что описанного сражения с битвами при Павии, Могаче, Монконтуре, Кутра и другими боями предыдущего периода нельзя не поразиться огромным прогрессом в военном искусстве за столь короткое время. При Брейгенфельде мы видим применение тех же основных принципов, которые мы признаем и теперь: взаимодействие трех родов оружия, возрождение истинной деятельности кавалерии, меры для обеспечения флангов — всего этого не встречалось со времени римлян.

Битва при Люцене, происшедшая 6 ноября 1632 г. между Густавом-Адольфом и Валленштейном, представляет много сходства с Брейтенфельдской в отношении применения тактических принципов. В начале боя имперская армия была силой в 17 000 человек; прибытие Паппенгейма довело ее до 27 000. Она была построена в 2 линии и имела резерв; позиция была искусственно усилена: в стенках садов на правом фланге проделаны бойницы, канавы на большой дороге углублены; как стенки, так и канавы были заняты мушкетерами. Шведская армия силой в 20 000 человек была также построена в 2 линии; пехота — в 6 шеренг; конница, по некоторым источникам, — в 3 шеренги; Гарте же говорит, что в это время кавалерия обыкновенно строилась в 4. Пехота стояла в центре, конница — на флангах; пехотный резерв полковника Гендерсона был расположен между обеими линиями; конный резерв полковника Эма — за центром.

Дело началось с общей атаки шведов на позицию Валленштейна, причем стоявшие в центре бригады взяли штурмом шоссе и стоявшие по другую его сторону батареи. Не получив, однако, своевременно поддержки от конницы, задержанной неблагоприятными условиями местности, они должны были отдать все, ими взятое. Между тем Густав-Адольф во главе конницы своего правого фланга рассеял стоявших против него поляков и кроатов, которые своим беспорядочным бегством привели в расстройство и прочую конницу. В это время король получил известие об опасном положении пехоты центра и, поручив Горну преследование неприятельских всадников, сам с кирасирским полком Стенбока поспешил к ней на помощь. Он поехал при этом вперед и выдвинулся очень далеко от своей свиты, желая найти удобное место для атаки; приблизившись слишком близко к неприятелю, был ранен в левую руку, затем вторым выстрелом сброшен с лошади, смертельно ранен и убит пронесшимся через него отрядом кроатов.

Известие о смерти любимого короля пробежало с быстротой молнии по рядам шведом и возбудило в них ярость и жажду мести. Они атаковали имперцев и отбросили их на всех пунктах, когда неожиданно появился храбрейший из австрийских вождей Паппенгейм со своими кирасирами и драгунами. Он накануне вечером прибыл в Галле, лежащий довольно далеко от места боя, и получил приказание от Валленштейна прибыть возможно скорее к армии. В это время люди Паппенгейма были заняты грабежом города. Он немедленно посадил и повел своих всадников, приказав пехоте и артиллерии следовать за ним возможно скорее.

Прибытие Паппенгейма изменило ход сражения. Он собрал беглецов и вместе с ними во главе своих всадников понесся в атаку и влетел в самые густые массы шведов; его пример возбудил солдат, которые стали сокрушать все перед собой. Валленштейн воспользовался минутой и двинул вперед свои войска, которые отбросили шведов и отобрали взятые ими орудия. Пикколомини и Терцки всеми силами помогали Паппенгейму; кирасиры Пикколомини истребили после отчаянной борьбы почти весь Синий[77] шведский полк. Пикколомини произвел семь атак, был шесть раз ранен, и под ним было убито семь лошадей. У самого Валленштейна в нескольких местах прострелен плащ; а Паппенгейм, единственный кавалерийский вождь в Германии, который мог сравниться с Густавом-Адольфом, был убит. Со смертью его счастье как бы отвернулось от имперцев. Как метеор, промчался он по полю сражения, неся с собой победу; когда он свалился, точно солнце закатилось, его кирасиры пали духом и в отчаянии бежали с поля битвы. Шведы собрали все свои войска и произвели уже при наступлении темноты отчаянную атаку, окончившуюся с успехом для них; это было одно из самых продолжительных и кровопролитных сражений.

В битве при Люцене конница играла выдающуюся роль, и это служит одним из лучших доказательств целесообразности сделанных в ней Густавом-Адольфом преобразований. Нужно, впрочем, сказать, что одной из главных причин успехов конницы были выдающиеся его способности как кавалерийского генерала.

Со стороны имперцев влиял на действия их кавалерии порывистый характер Паппенгейма. Какая разница между битвой при Люцене и битвой при Бувине с ее гордым рыцарством, графом Булонским и каре из пикинеров! Какая разница с бескровными битвами в Италии, когда единственными погибшими были утонувшие в грязи! Точно каким-то новым духом, смелым и решительным, повеяло на полководцев!

Герцог Бернгард Веймарский вступил в командование армией после смерти Густава-Адольфа, и проявленная им при этом решительность запечатлела его имя на страницах истории. Когда кто-то заговорил об отступлении, он с достоинством отвечал, что следует говорить о мести, а не об отступлении, и приказал подполковнику полка Стенбока вести своих людей вперед; так как последний колебался, то пылкий герцог зарубил его и, встав во главе полка, произвел с ним победоносную атаку.

Что касается сторожевой и разведывательной службы, то она в течение кампаний Густава-Адольфа неслась вполне правильно и сознательно. Разъезды высылались во все стороны на очень большие расстояния и не стеснялись никакими заранее намеченными правилами. Когда противник был еще далеко, они делались силой в 6 или 7 рядовых при унтер-офицере; по мере сближения они усиливались и доходили до 20 человек под командой офицера.

Кроме разъездов, сведения о противнике добывались еще через шпионов и через пленных, которые подвергались строгому допросу; неприятельские курьеры подстерегались всадниками, и таким путем иногда удавалось добыть очень важные и нужные известия.

Междоусобная война, разделившая в период времени 1642–1650 гг. всю Англию на два враждебных лагеря, выдвинула несколько очень способных кавалерийских генералов; вообще конница применялась очень искусно и приобрела сильное влияние на исход сражений. Кромвель, великий предводитель парламентской конницы, проявил такую же несокрушимую энергию, как Густав-Адольф, такую же бешенную храбрость при ведении атаки, как его противник — пылкий принц Рупрехт; вместе с тем его высокий ум и железная воля сделали его одним из величайших вождей, когда-либо существовавших. При начале войны он, будучи простым дворянином-землевладельцем и достигнув уже 44 лет, без всякого военного знания или опытности набрал конный полк для службы парламенту; полк этот скоро прославился своей стойкостью и получил название The Ironsides.[79] Через 3 года Кромвель достиг звания главнокомандующего, а через 10 лет сделался самым полновластным лицом в Англии.

Принц Рупрехт, предводитель войска короля, обладал такой же (если не большей) смелостью, как Кромвель, но не имел ни рассудительности, ни осторожности последнего.

Энергия обоих вождей придала действиям конницы в этих войсках совершенно особый характер, отличавший ее от кавалерии прежних времен. Живость и лихость атак ставят ее действия на одну доску с подвигами конницы Густава-Адольфа и Паппенгейма.

Конница состояла из кирасир, главным оружием которых были пистолеты и шпаги, и драгун, вооруженных мушкетами.

Первое кавалерийское дело произошло между небольшим конным отрядом, предводимым принцем Рупрехтом, и всадниками полковника Сендиса. Последние только что начали выходить из дефиле, как были замечены принцем Рупрехтом, который немедленно же бросился на них в карьер. Эта энергичная атака дала ему победу, доставившую известность роялистской коннице и давшую ей нравственное преимущество, с трудом впоследствии отнятое железнобокими.

В битве при Эджехилле в 1642 г. роялистская конница разбила на обоих флангах неприятельскую, но преследовала ее так далеко, что по возвращении нашла центр сильно теснимым парламентской пехотой. Принц Рупрехт в этом случае, как и во многих других, совершенно упустил из виду необходимость постоянно держать свою часть в руках и помнить, что только на решительном пункте и в критическую минуту удар всеми силами может доставить полную победу.

Бой при Грентаме и Гэнсборо был решен конницей. В первом драгуны обеих армий перестреливались уже с полчаса, когда Кромвель приказал своим обнажить шпаги и повел их на неприятеля. Роялисты ожидали их, стоя на месте, и, конечно, были немедленно же опрокинуты, прогнаны с поля сражения и преследуемы на большое протяжение, причем понесли значительные потери.

В битве при Гэнсборо Кромвель в целом ряде мелких схваток отбросил неприятельскую конницу за гребень высот, когда неожиданно наткнулся на сильный конный отряд роялистов, спешивший на помощь своим. Не задумываясь ни минуты, Кромвель, оставив в резерве 3 эскадрона майора Уэллея, с остальными атакует противника и гонит его перед собой. Неожиданная атака генерала Кавендиша останавливает его всадников и даже заставляет их повернуть назад, но внимательно следивший за ходом боя Кромвель выдвигает резервные три эскадрона, пускает их в тыл роялистской коннице и одерживает победу; генерал Кавендиш был при этом убит.

Знаменитая битва при Марстоне-Муре 12 июля 1644 г. была также решена конницей. Королевской армией, стоявшей фронтом на западе, командовали принц Рупрехт и маркиз Ньюкэстль; парламентской, построенной фронтом на востоке, граф Манчестерский и Кромвель. Последний с конницей левого крыла атаковал стоявшую против него конницу принца Рупрехта; завязалась отчаянная свалка, решенная атакой свежей части, оставленной Кромвелем в резерве до последней минуты; правое крыло роялистов было разбито и отброшено далеко назад за левое.

Между тем на другом фланге дело приняло как раз противоположный оборот. Левое роялистское крыло было атаковано сэром Фэрфаксом и приведено сначала в некоторый беспорядок, но начальник конницы Лукас поправил дело, опрокинув блестящей атакой парламентскую конницу. То же произошло и с пехотой этого крыла. Результатом всего вышесказанного было то, что к вечеру обе армии как бы поменялись местами, занимая каждая то, на котором утром стояла другая. Победу решила атака Кромвеля с его конницей, которую он вернул с преследования и привел в порядок.

Битва при Нейзби 14 июня 1645 г. несколько напоминает Марстон-Мур, но имеет еще более сходства с битвой при Нордлингене (Аллергейме). Правое крыло роялистов под командой принца Рупрехта блестящей атакой опрокинуло левое парламентское, а правое парламентское под командой Кромвеля разбило левое роялистское сэра Мармадюка Ленгдалля. Но Рупрехт увлекся успехом и бросился преследовать, выпустив свои части из рук, между тем как Кромвель, недоступный увлечению даже в самую горячую минуту боя, немедленно собрал свою конницу и атаковал с тыла и флангов роялистскую пехоту левого фланга, которая вела упорный бой с парламентской пехотой. Рупрехт вернулся со своей утомленной и расстроенной конницей, когда битва была уже решена, а вместе с тем потеряна и королевская корона.

Разница в поведении обоих кавалерийских вождей заслуживает полного внимания и еще раз напоминает о необходимости сочетания самой безумной энергии и смелости с рассудительной осторожностью. Кромвель имел первые два качества в не меньшей степени, чем Рупрехт; но если, с одной стороны, мало кто мог сравниться с ним в стремительности, с которой он прорезывал неприятельские ряды, то, с другой стороны, никто не мог так владеть собой и распоряжаться с таким хладнокровием. Он на полном скаку мог остановиться и, если нужно было, перейти к обороне.

Существует мнение, что многие из английских офицеров, принимавших участие в междоусобной войне, служили прежде в Германии под командой Густава-Адольфа или Паппенгейма. Если это верно, то, конечно, опытность, приобретенная ими там под начальством таких вождей, не могла не иметь влияния на действия конницы, составленной из английских дворян и вольных граждан, обладавших от природы энергией и потому способных к принятию образа действий, требовавшего смелости и решительности.

Прежде чем покончить с английской конницей XVII столетия, следует еще упомянуть о маркизе Монтрозе, выказавшем способности выдающегося полководца.

Его походы в горных частях Шотландии в 1645 г. по смелости и ловкости могут считаться образцами подобного рода действий. Пользуясь неутомимостью и скоростью ходьбы горных жителей, не отстававших от всадников, и их храбростью в рукопашном бою, он постоянно перемешивал мелкие части конницы и пехоты.

Следующее поколение дало также выдающегося кавалерийского вождя, Грахама Клавергуза (более известного под именем Bonnie Dundee), соединявшего смелость, энергию и решительность с умением ловко и искусно управлять войсками. Он не имел случая выказать вполне свои способности, но даже немногое, сделанное им, дает право сказать, что в Великобритании, за исключением Кромвеля, не было лучшего кавалерийского генерала.

В конце XV столетия мы встречаем в первый раз казаков, и так как впоследствии нам придется много говорить о них, то следует сказать несколько слов об их происхождении.

Греческий император Константин Порфирородный упоминает еще в IX веке о существовании у подошвы Кавказских гор страны, называвшейся Казахией. Там жил еще до монгольского ига народ татарского происхождения, носивший название казаков. В 1021 г. он был покорен великим князем Мстиславом и уже в 1023 г. воевал вместе с ним против Ярослава.

Во все время татарского ига о казаках не упоминается; но как только оно было свергнуто, многочисленные выходцы из России поселились на тех местах, где жили прежде казаки, и приняли их имя.

Русские летописцы XII столетия часто упоминают о существовании вольной воинственной общины между Черным и Каспийским морями. Она составилась из выходцев всех стран, преимущественно из России, Польши и Кавказа, которые жили, по-видимому, войной и грабежами. Татары называли принадлежавших к ней казаками, т. е. бунтовщиками или вольными. Позже они получили правильную организацию и стали называться по местностям, где жили: казаки донские, яицкие, запорожские и т. д. В войне Чингисхана в 1224 г. были, как кажется, также казаки под начальством воеводы Плоскина. Этот казачий предводитель сумел выманить великого князя Мстислава Романовича из Киева, поклявшись ему на кресте, что он будет в полной безопасности. Едва только, однако, он таким путем овладел князем, как тотчас предал его мучительной смерти. Этот случай вполне доказывает дикость нравов тогдашних казаков. Подобные же шайки служили и в византийском войске под именем алланов.

О казаках упоминается затем уже при Василии Великом в битве, происшедшей в 1444 г. между московским войском и татарским султаном Мустафой. Говорится еще о действиях их в Польше в 1516 г. а в 1579 г. запорожцы сражаются вместе с войском императора Рудольфа II против турок.

Казаки не платили никаких податей или пошлин; они получали участок земли и за это обязаны были выходить на войну подобно дворянам и боярским детям. Они были, так сказать, вольными союзниками великого князя и вместе с тем находились под его покровительством. Все казаки известного округа составляли полк, который назывался или по имени какого-нибудь города, или по имени своего командира. Полки делились на сотни и десятки, бывшие под командой сотников и десятников. Вооружение их было то же, что и прочих русских войск, т. е. состояло из сабель, копий и луков, а позже — пистолетов и карабинов. Каждый полк имел хоругвь, литавры и другие музыкальные инструменты. Донские казаки были самые многочисленные и, как кажется, имели артиллерию. Они вообще повиновались указам царя, но ни один сборщик податей не смел показаться к ним.

При царе Алексее Михайловиче был издан указ, по которому каждый поставляемый в конницу человек должен был быть снабжен хорошей лошадью, карабином и двумя пистолетами. Хотя казаки преимущественно были конными, но у них были и пехотные полки.

Казачья иррегулярная конница давала отличные вспомогательные войска, составлявшие постоянно значительную часть русской военной силы. Они были особенно пригодны для аванпостной службы и предприятий малой войны, в которых они во время походов XVIII и начала нынешнего столетия оказали действительно выдающиеся услуги.

В течение предыдущего периода конница всех европейских народов, кроме турок, состояла частью из кирасир, частью из таких частей, которые под разными видами и наименованиями, в сущности, представляли собой просто драгун. После Густава-Адольфа тактика конницы как бы идет назад, так как исключительное внимание обращается на вооружение всадников огнестрельным оружием и на пользование им.

Людовик XIV значительно увеличил силу своей гвардии (maison du roi) и тратил на ее обмундирование и содержание огромные суммы, так что она была, вероятно, самым блестящим и дорогим войском того времени. Значительная часть ее состояла из конницы, а именно: 4 роты телохранителей (gardes du corps), 1 рота жандармов, 1 рота шеволежеров и 2 роты мушкетеров.

Роты телохранителей были силой в 360 человек каждая при 1 ротмистре, 3 лейтенантах, 3 прапорщиках, 12 бригадирах, 12 подбригадирах и 6 знаменщиках. Каждая рота делилась на 6 отделений, или бригад, которыми командовали лейтенанты и прапорщики в порядке старшинства. Они были вооружены шпагами, пистолетами и мушкетонами, т. е. короткими мушкетами, но сражались большей частью только первыми двумя; последние употреблялись только при обороне дефиле, при преследовании и т. п.

В 1676 г. Людовик XIV сформировал еще роту гвардейских конно-гренадер силой в 130 человек из 3 бригад при 3 лейтенантах, 3 подлейтенантах, 3 вахмистрах (marechaux des logis), 6 сержантах и 6 ефрейторах (appointez). Люди были вооружены шпагой, ружьем и 2 пистолетами и были обучены сражаться как верхом, так и пешком. На конях конно-гренадеры особенно отличались при Лезе, а пешими — при Валансиенне, где они штурмом взяли очень сильную крепость.

Рота жандармов состояла из 200 человек при 2 ротмистрах, 3 прапорщиках, 3 гидов и нескольких унтер-офицерах. В 1657 г. ее вооружение состояло из шпаг и пистолетов; в течение войны часть людей получила нарезные карабины. Одежда была ярко-красного цвета. Предохранительное вооружение не носилось.

Легкоконная рота (шеволежеров) была силой в 200 человек при 2 лейтенантах, 4 корнетах и 10 вахмистрах, кроме необходимого числа унтер-офицеров. На время войны к ней, как и к другим легко-конным ротам, прибавлялось 50 карабинеров (под командой одного из офицеров роты), которые обыкновенно начинали дело перестрелкой. Так продолжалось до 1620 г., когда Людовик XIV свел отдельные отряды карабинеров в карабинерные полки, которые уже существовали самостоятельно, а не прикомандированными к легко-конным ротам. Рота же, находившаяся в подчинении капитана гвардейских шеволеже, была обращена в мушкетерскую. Легкоконные всадники были вооружены шпагами или саблями и пистолетами; позже они получили 20 карабинов, розданных 20 человекам последней шеренги; ими пользовались редко, до рукопашного боя. Одежда была также ярко-красного цвета, и также не было предохранительного вооружения.

Обе роты мушкетеров состояли из 250 человек каждая с соответствующим числом офицеров и унтер-офицеров. Они несли службу как на конях, так и пешими, и, следовательно, были настоящими драгунами. Лучшим примером такого их двоякого образа действий может служить битва при Касселе. Армия перестраивалась в боевой порядок, когда маршал д'Юмиер заметил позади одной изгороди три неприятельских батальона. Он спешил немедленно мушкетеров и приказал им атаковать противника, поддержав их пехотным полком; неприятель был с уроном отброшен. Затем мушкетеры сели на коней и вошли в боевую линию в конном строю. Они были вооружены мушкетами, шпагами и пистолетами.

Кроме этой конницы, известной под именем maison du roi, во Франции были еще карабинеры, драгуны, кирасиры и легкая конница.

В 1693 г. карабинеры были сведены Людовиком XIV в одни полк из 100 рот по 20 человек каждая; каждые 5 рот составляли эскадрон. Численность полка была 411 офицеров и 3000 нижних чинов. Карабинеры были вооружены длинными шпагами, пистолетами и нарезными карабинами, пули для которых изготовлялись двоякой величины: большой — для лучшего вжимания пули в нарезы, причем она при заряжении вгонялась молотком, и малой — для скорого заряжения в случае необходимости.

Драгуны, сражавшиеся как верхом, так и пешком, были вооружены длинными шпагами и мушкетами со штыками; кроме того, они имели топор или какой-либо другой шанцевый инструмент, который приторочивался к седлу. Драгунские полки состояли из 5 эскадронов по 150 человек каждый; эскадрон делился на 3 роты и строился в 3 шеренги. Всего в полку было 750 человек.

Вообще в конце XVII века спешивание конницы было очень распространено и практиковалось во всех ее родах, но все-таки драгуны чаще других заменяли пехоту; так, за 6 дней до битвы при Сен-Готарде в 1624 г. драгуны были спешены для рекорносцировки.

При вступлении на престол Людовика XIV во французской армии был всего один драгунский полк. В 1659 г. был сформирован второй, а к 1690 г. число их возросло до 43. Причиной такого значительного увеличения их было выставлено то обстоятельство, что драгуны оказались особенно подходящими для сколько-нибудь продолжительных войн, так как они лучше других переносили все трудности похода. По той же причине Наполеон I имел в испанских войсках драгун.

Гусары появились во Франции в 1691 г.; от них ожидали особенно ловкого действия холодным оружием. Они ездили на очень коротких стременах и сражались большей частью в разомкнутом строю.

Кирасиры и вся легкая конница строились в 3 шеренги; при атаке они все давали залп сразу, а не пошереножно и затем бросались на противника со шпагой в руках. Атака производилась почти всегда рысью; иногда подходили к неприятелю шагом, стреляли из пистолетов и затем обнажали шпагу для рукопашного боя. В этом замечается в тактике конницы шаг назад; не встречается больше живых, энергичных атак всадников, как во времена Густава-Адольфа, Кромвеля и Паппенгейма!

Шеренги стояли друг от друга на дистанции 12 шагов. Тюренн уменьшил ее до 6 шагов и воспретил коннице (в битве при Зинцгейме) употребление огнестрельного оружия. Французские всадники не были хорошо обучены и поэтому мало способны к маневрированию на быстрых аллюрах и к выполнению стройных атак. Тем не менее при хороших начальниках они были для армии очень полезны, как, например, в битвах при Рокруа, при Дюнах и при Лезе. В боевом порядке пехота становилась в центре, конница — на флангах. По словам де Кинси, Тюренн перемешивал эскадроны с батальонами, и Монтекукули будто бы применял такое же построение, как дающее обоим родам оружия возможность помогать друг другу.

Хотя конница и стала опять действовать преимущественно огнестрельным оружием, но тем не менее пример Густава-Адольфа был еще слишком свеж в памяти, чтобы ее действия опять стали оказывать большое влияние на ход сражений. Мы это видели во время междоусобной английской войны при описании столкновений железнобоких Кромвеля с отважными всадниками принца Рупрехта. В то же время и во Франции появился кавалерийский вождь, который отважными и стремительными действиями своей конницы выиграл битву, поставившую его в отношении управления этим родом оружия на одну высоту с Александром Македонским.

Великий Конде, о котором мы говорим, был солдатом от рождения и уже в битве при Рокруа — первой, в которой он участвовал 21 года от роду, — выказал выдающиеся военные способности. Его безумная храбрость и беззаветная энергия дали ему право на командование конным отрядом в первой линии, и благодаря этим его качествам, соединенным с замечательно искусным управлением своей частью, была выиграна битва при Рокруа, и слава его упрочена.

Испанская армия, под командой дона Франциско де Мело, вторглась в мае 1643 г. в пределы Франции и приступила к осаде Рокруа. Она состояла из 26 000 отборных солдат; испанская пехота считалась лучшей в Европе, а де Мело пользовался репутацией опытного, хорошего генерала. Конде, носивший еще тогда титул герцога Энгиенского, имел всего 14 000 пехоты и 7000 конницы.

Когда Конде принял начальство, обе армии были разделены пересеченной болотистой местностью с дефиле и лесными участками, крайне выгодной для обороняющихся, так что испанцы могли встретить наступление французов с полной надеждой на успех. Они, однако, упустили это из виду и пропустили высланный Конде конный отряд Гассиона, который доставил запасы в Рокруа и одновременно с тем произвел рекогносцировку, а сам Конде успел пройти трудную местность и построить свою армию в боевой порядок близ города. Он поставил войска в две линии: пехоту в центре, конницу на флангах; в резерве было оставлено несколько рот жандармов и легкой конницы; взводы по 50 мушкетеров были поставлены между эскадронами.

Испанцы построились почти так же, но де Мело занял лежавшую несколько впереди его левого фланга рощу 1000 мушкетерами, чтобы обстреливать правое крыло французов при его наступлении. Этим крылом командовал Конде и при нем Гассион, а левым — маршал де л'Опиталь. У испанцев де Мело командовал правым крылом, герцог Альбукерский — левым.

Битва началась такой лихой атакой молодого принца на расположенных в роще мушкетеров, что они были сразу уничтожены. Затем он повернулся против герцога Альбукерского, послав Гассиона в обход, во фланге. Эта атака также увенчалась полным успехом: через несколько минут вся конница испанского левого крыла была разбита и обращена в бегство. Конде послал для ее преследования Гассиона с небольшим отрядом, а сам с большей частью сил бросился на обнаженный теперь фланг немецкой, валлонской и итальянской пехоты. И здесь счастье улыбнулось молодому генералу: успех следовал за ним, и в короткое время ему удалось прорвать и совершенно разбить все левое крыло, кроме испанцев.

Между тем у маршала де л'Опиталя дела шли плохо. Конде получил известие, что де Мело с лучшими испанскими войсками крайне энергично атаковал французов, захватил орудия, изрубил пехоту и отбросил остатки на резервы. Это известие пришло тогда, когда Конде, преследуя разбитые им части, оказался в тылу правого крыла испанцев. Он вмиг сообразил положение дел и так же быстро привел свои соображения в исполнение. Собрав всю свою конницу, он повел ее большим галопом вдоль задней линии испанской армии и яростно атаковал с тыла всадников Мело, преследовавших войска л'Опиталя. Атака эта все перевернула: победоносные испанцы были остановлены, пушки отобраны назад, пленные освобождены, неприятель опрокинут и обращен в полное бегство. Между тем испанская пехота центра продолжала стоять твердо и непоколебимо. Эти славные войска, считавшиеся в течение целого столетия непобедимыми, были под командой графа Фуентеса. Три раза французская конница с героем принцем во главе атаковала их и три раза была отброшена. Испанцы построились в несколько каре, поставив в середине их артиллерию. С холодным спокойствием, как на параде, поддерживали они убийственный огонь из мушкетов, а когда французские всадники подходили на 60 шагов, испанцы расступались: орудия открывали огонь и вырывали целые неприятельские ряды. После трех атак Конде собрал все имевшиеся войска и готовился возобновить нападение в четвертый раз; тогда испанцы изъявили желание сдаться. Конде, окруженный большой свитой, выехал вперед; испанцы, приняв его появление за начало новой атаки, дали по нему залп; взбешенные французы, предполагая коварное предательство, бросились на них и почти всех их перебили. Подходившее как раз в это время подкрепление под командой генерала Бека встретило только остатки разбитой армии и повернуло назад при приближении Гассиона, которого Конде выслал ему навстречу.

Вышеописанная битва имеет выдающийся интерес, так как вполне наглядно показывает, какое огромное влияние имеет на действия конницы присутствие во главе ее гениального человека. И действительно, где только появлялся выдающийся кавалерийский генерал, там сейчас же сказывалось влияние его не только на этот род оружия, но и на исход целой кампании.

Битва при Рокруа оживила доверие к коннице и приостановила, хотя на очень короткое время, возрастающее значение пехоты. Военному искусству, однако, битва эта не дала ничего нового, так как действия Конде представляют большое сходство с действиями Александра Македонского при Арбеллах.

Два года спустя, 4 августа 1645 г., произошло при Нордлингне (Аллергейме) между французами и баварцами сражение, где на долю конницы также выпала выдающаяся роль.

Баварская армия расположилась на очень крепкой позиции, занимая флангами две высоты и имея в 350 шагах перед центром деревню Аллергейм, усиленную искусственными преградами. Фельдмаршал Мерси командовал лично центром, генерал Глен — правым крылом и известный кавалерийский генерал Иоганн фон Верт — левым. У французов главнокомандующим был Конде, поручивший правое крыло маршалу Граммону, левое — Тюренну и центр — графу Марзену.

Французы атаковали Аллергейм, но неуспешно; при отбитии этой атаки был убит Мерси. В то же время Верт бросился на правое крыло французов; Граммон, ожидавший его на месте и только открывший огонь из карабинов и мушкетов, был разбит и взят в плен. Ту же участь потерпела и вторая линия, но при этом Верт совершенно выпустил своих всадников из рук и позволил им рассеяться по всему полю, вместо того чтобы собрать их и вести на обнаженный неприятельский центр. Пока все это происходило, Тюренн после очень упорного боя одержал верх над правым флангом баварцев и окружил их в деревне Аллергейм, где они скоро и сдались.

Наконец Верт возвратился со своими всадниками, но было уже поздно: вместо того чтобы немедленно атаковать Тюренна с тыла, он вернулся на первоначально занимаемое им место и потерял через это очень много времени, почему ему и осталось только прикрывать отступление разбитой армии. Битва эта очень поучительна для офицера конницы: из нее видно, насколько важно держать свою часть в руках и после победы.

Сражение при Дюнах, данное 14 июня 1658 г. для прикрытия осады Дюнкирхена, служит доказательством значительного прогресса в военном искусстве. Удачные действия Тюренна изумительны, и талантливое пользование им всеми средствами, которые могли закрепить за ним успех, превосходит все, до сих пор нами встреченное. Приливом он воспользовался, чтобы иметь поддержку от огня английского флота, а отливом — чтобы обойти фланг неприятеля.

Испанская армия была силой в 6000 человек пехоты и 8000 — конницы; дон Жуан командовал правым крылом, упиравшимся в море; великий Конде — левым. Французское войско имело 6000 всадников и 9000 пехоты и было построено в две линии с резервом; маркиз де Креки командовал правым крылом, Кастельно — левым, маркиз Гадань и Беллефон — центром. Во время самого боя наступил отлив, и Кастельно получил возможность, двигаясь со своей конницей вдоль по берегу, обойти правое крыло испанцев, затем заехать направо и броситься в промежуток между обеими линиями, приведя их в полное расстройство. Между тем на противоположном фланге Конде, сражаясь со своей обычной храбростью, опрокинул лихой кавалерийской атакой войска Креки и, по всей вероятности, получил бы возможность привести в исполнение свое намерение — снабдить Дюнкирхен подкреплениями, если бы маршал Тюренн не поспешил на помощь к Креки с частью конницы. Завязался отчаянный бой, в котором под Конде была убита лошадь, и он сам едва не попался в плен; наконец Тюренн одержал верх, и испанская армия должна была отступить.

В этой битве особенное внимание обращает на себя удачное пользование временем отлива, дозволившее французам обойти правый фланг испанцев, обстоятельство, совершенно не предусмотренное дон Жуаном, и против которого он не принял никаких мер.

В битве при Зинцгейме 16 июня 1674 г. французские драгуны подошли к неприятельской позиции раньше других войск. Тюренн немедленно приказал им атаковать город Зинцгейм, служивший опорным пунктом правому флангу армии герцога Лотарингского и прикрывавший переправу через ручей Эльц или Эльзенц.

Драгуны, бывшие под командой Окинкура, спешились и живо повели атаку через сады, виноградники и другие препятствия, лежавшие впереди города. Атака была поддержана подошедшей между тем пехотой. В скором времени французы вогнали неприятеля в город, по его пятам переправились через водяной ров, разбили ворота и проникли таким образом в город, взяв при этом 400 человек в плен и перебив или разогнав остальных.

После этого прочие части армии Тюренна и кавалерия переправились через ручей и двинулись на главную позицию неприятеля, расположившегося на высоте и примкнувшего один фланг к холмам и виноградникам, а другой — к длинной изгороди. Вершина возвышенности была ровная и представляла все удобства для действия конницы, поэтому имперская армия, в которой этот род оружия преобладал, там и расположилась. Сообразно с этими особенностями местности Тюренн, против обыкновения того времени, поставил конницу в центре, а пехоту на флангах. При этом последняя, превосходившая неприятельскую, пользуясь виноградниками на правом фланге и изгородью на левом, могла постепенно продвигаться вперед, обходя противника и оказывая существенную помощь своей коннице, двинутой прямо на центр. Исполнено все было настолько удачно, что французской коннице удалось взобраться на вершину, здесь развернуться и произвести всеми силами атаку, решившую участь дня.

Это сражение служит дальнейшим примером удачного пользования местностью. Так как на флангах она была удобна для пехоты, то наступление было произведено уступами с обоих флангов, что и вызвало отступление неприятельского центра. С этого времени мы замечаем, что особенности поля сражения начинают оказывать влияние на построение войск.

Маршал Люксембург пошел по стопам Тюренна и умел при распределении войск отлично пользоваться местностью. Он также очень хорошо понимал выгоду косого боевого порядка, чему примером может служить битва при Флерусе 1 июля 1690 г.

Центр и левый фланг французской армии были поставлены как бы для атаки позиции принца Вальдекского с фронта, а правое крыло в это время произвело обходное движение и ударило на левый фланг. Пехота маршала Люксембурга занимала самую деревню Флерус, а конница развернулась на ровной местности по обе стороны деревни. Обходное движение удалось вполне и решило бой, что вначале было сомнительно, так как французская конница левого крыла была отброшена и разбита и такую же участь потерпела и пехота, поспешившая к ней на помощь.

Битва при Лезе в 1691 г. тоже доказывает военные способности Люксембурга и особенно замечательно искусными действиями конницы. Маршал Люксембург знал, что принц Оранский собирается отойти за протекавшую позади него реку, и предположил, что он для прикрытия этого отступления оставит только конный арьергард, рассчитывая на значительное расстояние между обеими армиями. Сообразно с этим Люксембург, как только пришло известие о выступлении противника, взял с собой сильный конный отряд, произвел ночной марш и рано утром настиг арьергардную конницу принца Оранского, начинавшую переправу по мосту.

Немедленно проведена была атака; неприятель, застигнутый совершенно врасплох и не успевший построиться, был сокрушен первым же ударом и разбит. Маршал Люксембург одержал победу с 28 эскадронами преимущественно королевской армии над 75 неприятельскими и отнял у них 40 штандартов. Слух об этой победе прошел по всей Европе, и Людовик XIV так высоко ценил это дело, что приказал в память его выбить особую медаль.

При Неервиндене в 1693 г. маршал Люксембург одержал победу над принцем Оранским. Три атаки французов на неприятельскую позицию были отбиты, когда при четвертой атаке конница проскочила между полевыми укреплениями, прошла по ним, атаковала Неервинден с тыла и помогла пехоте решить дело. Достойно замечания, что на этом же самом месте несколько лет спустя герцог Мальборо таким же образом взял Мегенские линии, причем его кавалерия заполнила рвы связками сена, перешла валы укреплений и взяла позицию.

Во второй половине XVII столетия между немецкими генералами выдавался Монтекукули, достойный противник Тюренна и одни из лучших полководцев своего времени. Его записка о военном искусстве, о военной системе турок и его описание кампаний 1664 г. являются весьма ценными вкладами в военную литературу и доказывают выдающиеся способности автора.

Из его описания мы можем извлечь очень интересные сведения о состоянии немецкой конницы в его время, о ее службе, а равно и о войнах, в которых сам автор участвовал.

Пехота в его время делилась на пикинеров и мушкетеров, причем первые представляли собой только пассивную силу для обороны против конных атак. Эскадроны конницы были силой в 150 человек и строились в 3 шеренги по 50 человек. Иногда, когда приходилось действовать большими массами, два эскадрона сводились в один; обыкновенно же они стояли на интервалах в 18 шагов, и Монтекукули считал целесообразным располагать в этих интервалах взводы мушкетеров в 40 человек, построенные в 5 шеренг. Он вполне понимал важность резерва и советовал при расположении армии в две линии коннице каждой линии иметь свой резерв, так, чтобы вся она была построена в четыре линии. Драгун он ставил на флангах.

Монтекукули разделяет конницу на кирасир и легкую. Кирасиры имели каски, грудные и спинные кирасы, железные перчатки, доходящие до локтей, длинные шпаги, пистолеты, а часть — еще и мушкетоны. Главными их свойствами должны были быть сомкнутость и твердость. Легкой конницы было немного; она предназначалась для разведок, фуражировок, прикрытия транспортов и тому подобному и была вооружена шпагами и карабинами.

Защитники пики очень часто указывают на авторитет Монтекукули. Он действительно говорит, что пика — наилучшее оружие для конницы, но вместе с тем требует, чтобы вооруженные ею люди имели полное предохранительное вооружение и сидели на отличных лошадях, причем считает необходимым для успешного действия ею твердый грунт и ровную, открытую местность. Если всем этим условиям можно удовлетворить и имеются еще для поддержки кирасиры, то можно ожидать больших результатов. Если же одно из условий не выполнено или если под рукой нет кирасир для развития успеха атаки, то Монтекукули признает пику излишней и даже вредной. Таким образом выходит, что Монтекукули не так безусловно стоит за пику, как это обыкновенно полагают.

Монтекукули имел также полное представление о применении драгун: он говорит, что они — пехота, которой дали лошадей для более быстрого движения. Он считает пехоту главным родом оружия и прибавляет, что тяжелая конница должна составлять половину пехоты, а легкая — четверть тяжелой.

Впрочем, Монтекукули, несмотря на его несомненно большие военные способности, не был кавалеристом. Предлагаемый им способ ведения войны осторожный, методический, все рассчитывающий, основанный на одних маневрах и маршах, не способствовал развитию кавалерийского дела, и действительно этот род оружия при нем не дал ни одного сколько-нибудь выдающегося подвига. Конница благодаря тяжелому вооружению и неповоротливости скорее пошла назад с того времени, когда Паппенгейм, Пикколомини и Терцкий умели придать своим всадникам такую живость, подвижность, энергию. Монтекукули одержал большую победу над турками при Сен-Готтарде в Венгрии 1 августа 1664 г. Турки имели гораздо более многочисленную конницу, но он сумел парализовать ее, воспрепятствовав ей переправиться через реку, так что до 30 000 турецких всадников были лишены возможности принять участие в сражении. Все распоряжения Монтекукули основаны на стремлении оказать возможное сопротивление многочисленной неприятельской легкой коннице. Его пехота была построена в 6 шеренг, из которых две передние состояли из мушкетеров, а остальные — из пикинеров. Между эскадронами были размещены отделения мушкетеров в 24–30 человек, которым приказано было в случае отступления отходить на ближайшие пехотные батальоны. Все мушкетеры вообще должны были стрелять пошереножно, с тем, чтобы постоянна оставалась часть их с заряженными ружьями. Тяжелой коннице было строго запрещено отделяться от пехоты для преследования противника — распоряжение оригинальное и доказывающее достоинства турецкой конницы. В случае успеха вся армия должна была в густых массах подаваться вперед, и только легкой коннице разрешалось броситься за неприятелем. Эти все распоряжения Монтекукули указывают на пассивную роль и оборонительный образ действий, которые он назначил своим кирасирам. Нужно сказать, что это вполне оправдывалось многочисленностью и отличными качествами легкой турецкой конницы, с которой кирасирам невозможно было бороться. С другой стороны, и турецкие всадники ничего не могли поделать с этими последними, пока они оставались в сомкнутом, глубоком строю, и единственным возможным образом действия для турок с надеждой на успех было какими-либо маневрами утомить и нарушить сомкнутость немецких всадников.

Герцог Мальборо и его друг и союзник принц Евгений Савойский были выдающимися полководцами и особенно отличались деятельным применением кавалерии. Наиболее важной и решительной битвой, ими выигранной соединенными силами, была битва при Гохштадте или Блиндгейме 13 августа 1704 года.

Сражение это было выиграно почти исключительно целесообразными действиями союзной конницы, очень многочисленной, отличного качества. Армия Мальборо и Евгения была силой в 32 000 человек пехоты и 20 000 конницы; французско-баварская армия доходила до 82 батальонов и 152 эскадронов в числе 56 000 человек. Маршал Таллар, французский главнокомандующий, расположил свои войска на сильной позиции позади ручья Небель, уперев правый фланг в Дунай у деревни Блиндгейм. Центр его, стоявший на местности, слегка покатой к стороне неприятеля, был составлен почти исключительно из. конницы, которая в числе около 50 эскадронов занимала все пространство между деревнями Блиндгейм и Оберглау; баварская конница примыкала к правому флангу французской, так что почти вся конница стояла в центре. Значительная часть пехоты занимала Блиндгейм, который, как видно, считался Талларом за ключ позиции. Армия была построена в две линии, и в середине второй линии конницы было поставлено три бригады пехоты.

Мальборо сейчас же заметил слабую сторону расположения противника: длинная линия конницы, поставленная для обороны переправы через реку, могла быть очень легко прорвана одним ударом многочисленной союзной кавалерии. Через это оба фланга были бы совершенно отрезаны друг от друга; густые пехотные массы, занимавшие Блиндгейм, могли быть заперты и окружены в этой деревне, весь же левый фланг французско-баварской армии можно было взять во фланг и откинуть. Сообразно с этим Мальборо сделал все распоряжения для переправы через Небель; армия была построена в 4 линии: первая состояла из пехоты, вторая и третья из конницы, четвертая — из пехоты. Это построение в высшей степени соответствовало характеру местности и расположению противника. Пехота первой линии должна была переправиться через речку, восстановить по ней мосты и прикрыть переправу по ним конницы; четвертая же линия должна была, не переходя за ручей, поддержать, когда нужно, наступление прочих частей и подать им помощь в случае неудачи. Как только были отданы приказания, тотчас были приведены и спущены в воду понтоны и приступлено к наводке моста, а равно и к исправлению уже существовавшего каменного моста. Дабы еще более укрепить Таллара в мысли, что Блиндгейм считается самым важным пунктом, на него было произведено энергичное нападение, продолжавшееся все время, пока в центре делались необходимые приготовления; наступавшая на эту деревню колонна была атакована во фланге 3 эскадронами французских жандармов, встретивших их залпом из мушкетонов; союзная конница бросилась на них с обнаженными шпагами, опрокинула и прогнала в интервалы пехоты, открывшей сильный огонь по преследовавшим всадниками и вынудившей их к быстрому отступлению.

На правом фланге союзной армии принц Евгений наткнулся на крайне упорное сопротивление курфюрста Баварского. Бой продолжался здесь несколько часов с переменным успехом, пока в центре Мальборо всячески старался переправить свою конницу по бродам и топким берегам Небеля и стать твердой ногой на том берегу. Это удалось только с большим трудом и после целого ряда стычек, в одной из которых конница Мальборо была отброшена к ручью и принуждена отойти к своей пехоте. Выдвинутая тогда вторая линия конницы оттеснила опять французские эскадроны, но, встреченная из Блиндгейма сильным мушкетным и орудийным огнем, вынуждена была остановиться. К 5 часам дня Мальборо удалось наконец занять позицию, с которой он мог начать предположенную им атаку. Во время бывших до того боев Таллар подкрепил свою конницу 9 батальонами, стоявшими во второй ее линии; тогда и Мальборо выдвинул на соответственное место 3 ганноверских батальона с несколькими орудиями. Затем конница его, поддержанная этими тремя батальонами, двинулась под сильным пушечным и ружейным огнем против 10 000 французской конницы, спокойно ее ожидавшей. Огонь был так силен, что наступающий должен был через несколько времени приостановиться и даже отойти шагов на 60. Артиллерия и пехота продолжали живую перестрелку, но скоро огонь французов стал ослабевать, и пехота их, терявшая массу людей от неприятельских снарядов, все таяла и таяла. После короткой остановки Мальборо опять перешел в наступление, и французские всадники начали отходить; 9 батальонов были частью изрублены, частью взяты в плен. Таллар еще раз собрал свою конницу, образовал вторую линию и попытался остановить противника, но неудачно. Мальборо, увидев, что настала решительная минута, приказал всем трубачам трубить атаку и стремительно бросился на неприятеля. Французские всадники, уже несколько поколебленные предшествовавшими неудачными боями, теперь, увидя несущуюся на них грозную массу, дали слабый залп из своих карабинов на очень большом расстоянии от противника и обратились в бегство. Этим битва была решена.

Союзная конница наводнила, если можно так выразиться, всю равнину в центре бывшего расположения Таллара и со всех сторон окружила занимавшую Блиндгейм пехоту, которая вынуждена была сдаться безусловно. Затем она нагнала конницу Таллара в деревне Зондергейме, взяла большую часть ее и самого маршала в плен и, налетев с фланга на армию курфюрста Баварского, вынудила и его к поспешному отступлению.

Хотя конница и играла выдающуюся роль в только что описанной битве и ей обязаны союзники успехом, нельзя все-таки не заметить, что действия ее не были вполне сообразны с основными ее свойствами, и если дело кончилось так успешно для Мальборо, то это благодаря только тому, что ошибки были сделаны обеими сторонами. Мы опять встречаем и пагубный обычай ставить пехоту между конными частями, и усиленное действие последних огнестрельным оружием. Первую атаку Мальборо, вероятно, произвел самым маленьким аллюром, так как пехота и артиллерия, как кажется, не отставали от конницы. Образ действия Таллара также не может быть признан правильным, так как он, по-видимому, предполагал оборонять позицию на ровной местности конницей, ожидая противника стоя на месте. Вряд ли можно усомниться в том, что если бы Таллар в эту критическую минут, когда союзная конница поколебалась и уже отошла на 60 шагов, бросил на нее карьером всех своих всадников, то опрокинул бы ее в Небель и на его болотистые берега.

Мальборо вполне понимал всю важность силы удара при атаке, так как собрал значительную конную массу в одном пункте, но он упустил из виду другой, столь же важный фактор — быстроту. Здесь можно только повторить, что моральное впечатление имеет огромное влияние, особенно в конном бою, и что в этом отношении вид несущейся полным ходом массы по крайней мере столь же внушителен, как целый град пуль, выпущенных с близкого расстояния.

В конце сражения мы встречаем безусловно правильное употребление конницы, когда огромная масса ее пущена полным ходом по всему полю сражения, чтобы смести с него все, что еще держалось. В этом отношении Мальборо может быть принят за предвестника Фридриха Великого, лучше которого никто из новейших полководцев не понимал силы удара конной массы, пущенной с надлежащей быстротой и сомкнутостью в верном направлении. У Мальборо недоставало только быстроты движения.

Битва при Рамильи 23 мая 1706 г. представляет некоторое сходство с битвой при Блиндгейме, но участвовавшая в ней конница была еще многочисленнее. Союзная армия имела 35 000 человек пехоты и 29 000 человек конницы; французская — 40 000 человек пехоты и 35 000 человек конницы. Маршал Вильруа расположил свои войска несколько сходно с расположением маршала Таллара при Гохштедте; правый фланг был примкнут к Мегенье у деревни Тавье, и конница поставлена на равнине между этим пунктом и Рамильи. После демонстрации против правого фланга Вильруа Мальборо повел настоящую атаку на французскую конницу, построив свою в три линии, что давало ему возможность вводить в дело свежие резервы. Отряд из 14 эскадронов спешенных драгун и 2 батальонов пехоты, посланный Вильруа для подкрепления войск, занимавших Тавье, был встречен отрядом конного резерва союзников и частью изрублен, частью обращен в бегство. Затем главные силы конницы ударили на французов и отбросили их на вторую линию, которая своевременно поддержала первую, удачной атакой привела союзников в беспорядок и погнала их назад. В эту критическую минуту появился с одной стороны Мальборо с 17 эскадронами правого крыла, а с другой — резервные эскадроны, разбившие спешенных драгун; французы остановились, союзники успели оправиться.

Мальборо между тем приказал привести с правого крыла всех свободных всадников; 20 свежих эскадронов поспешили к нему и построились за правым флангом, в четвертой линии. При последовавшей затем атаке правый фланг французской конницы был отброшен на центр, вся линия прорвана и охвачена с флангов, а затем общий удар на всех пунктах поля сражения окончательно потряс французов, и они отступили, потеряв много пленных. В этом бо. ю обращает на себя внимание применение резерва, имевшее прекрасный результат.

При Мальплаке 11 сентября 1709 г. Мальборо опять воспользовался своей конницей для прорыва неприятельского центра. При этом ей пришлось атаковать полевые укрепления, возведенные французами для усиления своей позиции. Под командой принца Овернского она прошла через промежутки между несколькими реданами, затем развернулась и опрокинула защитников укреплений; высланный немедленно вслед за ней пехотный отряд занял и удержал за собой захваченные таким образом укрепления, несмотря на то что союзные всадники были остановлены, а затем и прогнаны резервной французской конницей.

Около этого времени вошло вообще в обыкновение усиливать позицию полевыми укреплениями, и в течение многих лет война заключалась в обороне и взятии укрепленных позиций или в маневрах, имевших целью вынудить противника очистить их. Мальборо несколько раз очень удачно пользовался своей конницей для форсирования подобных укрепленных линий, например при Мегенье в 1705 г. Линии эти были очень сильны и возводились в течение трех лет; они тянулись от Намюра на Маасе до Антверпена. Самой сильной их частью был промежуток между Лев и Гелисгеймом, где маленькая Геста с ее крутыми и скользкими берегами образует как бы водяной ров перед укреплениями; эти последние состояли из нескольких реданов, соединенных куртиной. Мальборо выбрал как раз эту часть для атаки, думая встретить здесь меньше войск.

17 июля Мальборо сделал ложное нападение на противоположный конец укреплений близ Намюра и передвинул все свои силы влево, показывая, будто он желает поддержать это нападение. Вильруа дал себя обмануть и притянул свои войска вправо, оставя в линиях у Лев очень слабые силы. Тогда Мальборо, приказав своей коннице запастись связками сена вместо фашин, приготовление которых могло бы возбудить в неприятеле подозрения, совершил форсированный ночной марш с сильным отрядом конницы и 20 батальонами пехоты к заранее избранному пункту атаки. Прибыв на место, конница перешла по бродам Гесту, закидала связками сена рвы укреплений и, таким образом перейдя их, постоянными атаками задерживала спешивших французов; в это время укрепления были заняты сильными пехотными частями, и вся французская армия принуждена была поспешно отступить.

Также и при занятии линий у Бушена в 1711 г. на конницу было возложено прикрытие переправы главных сил и их развертывание, что ею и было с успехом исполнено.

Битва при Альманце в Испании в 1707 г. была одной из самых упорных и кровопролитных. Английская пехота сражалась с замечательным мужеством и прорвала центр французов. Герцог Бервикский имел, однако, гораздо более многочисленную конницу, которая разбила оба крыла союзной армии, затем насела на 13 английских батальонов и принудила их сдаться. Союзники были с самого начала боя очень неудачно построены, так как все роды оружия были между собой перемешаны. Победа, одержанная французами, была полная и закончила войну в Испании.

При необыкновенной живости и почти сверхъестественной энергии, которые отличали Карла XII, короля шведского, было вполне понятно, что он предпочитал кавалерийскую службу, и его личные качества не могли не отразиться на образе действий его конницы на поле сражения. К сожалению, однако, он не обладал рассудительностью — столь необходимым качеством для полководца. Если бы у него было больше спокойствия в обсуждении и больше осторожности в действиях, то он, несомненно, был бы одним из выдающихся вождей нового времени.

Как уже упомянуто, он обращал особенное внимание на кавалерию и умел очень искусно пользоваться ею в бою; он проложил путь реформам Фридриха Великого и сделался образцом для Зейдлица. Развив идеи Карла, Зейдлиц поставил прусскую кавалерию на высоту, какой еще не достигала ни одна конница.

Энергический темперамент Карла XII заставлял его стремиться к рукопашному бою и к движениям самыми быстрыми аллюрами. Он не выносил ни осторожного медленного наступления, ни действия огнем из пистолетов и карабинов с дальнего расстояния, предпочитая атаку в штыки в пехоте и со шпагой в руках в коннице. Сообразно с этим он запретил всадникам носить какое-либо предохранительное вооружение, чтобы развить в них выносливость и достигнуть наибольшей быстроты. Употребление огнестрельного оружия в коннице было им запрещено. Он водил своих всадников в атаку с холодным оружием против пехоты, конницы, укреплений и на всякого рода местности. Никакие препятствия не могли его остановить. Его энергия и живость высказывались особенно при преследовании. Так, он в течение 9 дней, не расседлывая, следовал за маршалом Шуленбургом и саксонцами, нагнал их наконец у Саница, близ Пуница, и немедленно же атаковал двумя конными полками 10 000 человек неприятеля; саксонская пехота спаслась только тем, что легла на землю; он проскочил через нее, разбил саксонскую конницу и затем повернул назад опять против пехоты и орудий; первую выручило только раннее наступление ночи, под покровом которой она перешла границу, но все орудия достались Карлу XII. Его всадники в этом бою действовали исключительно им присвоенным оружием — длинной прямой шпагой, годной преимущественно для уколов.

Конница Карла XII была приучена к самым стремительным движениям, к которым до него никогда не прибегали, да, вероятно, и считали их просто невозможными. Он сам служил примером: говорят, что на смотре одного полка в 1707 г. он загнал до смерти двух лошадей. Очевидно, что пример короля не мог не оказать влияния на всю конницу.

Сражение при Полтаве в 1709 г. между Петром Великим и Карлом XII окончилось полным поражением шведов и, в сущности, закончило карьеру шведского короля.

Распоряжения Петра Великого были настолько же разнообразны по мысли, насколько искусны по выполнению. Он понимал очень хорошо силу, которую могло придать избранной им позиции ее укрепление, но вместе с тем знал, что непрерывная линия окопов принуждает ограничиться строгой обороной и не допускает быстрого перехода в наступление. Сообразно с этим он приказал построить 7 отдельных редутов, каждый на 2 батальона, с значительными интервалами между ними. Через это как пехота, так и конница могли свободно в любую минуту перейти в наступление между редутами, сохраняя возможность в случае неудачи отойти под их прикрытие.

Карл XII, раненый и вынужденный оставаться на носилках, все-таки произвел 27 июня на рассвете нападение своей конницей, поддержанной пехотой. Русские оказали сильное сопротивление, и шведы взяли только два еще не вполне оконченных редута. 6 батальонов и 4 эскадрона правого шведского крыла были опрокинуты, отрезаны от прочих частей и вынуждены укрыться в лесу.

Между тем кавалерийский бой шел с переменным успехом, причем шведская конница была поддержана своей пехотой, а русская пехота не могла подать помощи своей коннице, так как была стеснена укреплениями, в которых находилась. Вследствие этого генерал-лейтенант Бауер получил приказание отойти назад мимо правого фланга укреплений, чтобы дать возможность пехоте принять участие в бою конницы; в случае наступления пехоты он должен был отходить еще дальше давать отпор кавалерии. Шведская конница, последовавшая за Бауером, попала под ружейный и пушечный огонь с укреплений, понесла большие потери и вынуждена была отступить. Тогда русские под командой князя Меншикова и генерал-лейтенанта Ренцеля в числе 5 полков конницы и 5 батальонов пехоты обратились против прежде отрезанных и укрывшихся в лесу шведских частей, совершенно их разбили и захватили большинство в плен.

Затем Петр Великий вывел часть пехоты из укреплений и поставил ее впереди фланга их линии, так что шведы при наступлении были бы остановлены с фронта и в то же время атакованы во фланге. Карл XII при помощи фельдмаршала Реншильда построил свою армию для окончательной атаки, имея пехоту в центре и конницу на флангах. Петр Великий вывел все свои войска из укреплений и перевел 6 конных полков с правого фланга на левый. В 9 часов утра начался бой на левом фланге и скоро распространился по всей линии; он окончился полным поражением шведов, потерявших много убитыми и еще более пленными.

Преследование было ведено крайне энергично. Разбитые остатки шведской армии под командой генерала Левенгаупата отступили к Переволочне на Днепре, но не успели еще через него переправиться, как были настигнуты князем Меншиковым с сильным конным отрядом и вынуждены в числе 14 000 человек сдаться; только королю с небольшой свитой удалось уйти в Турцию. При этой погоне Меншикова позади каждого всадника было посажено по пехотинцу.

Победа была одной из наиболее решительных, когда-либо виданных; самое сражение показывает выдающиеся способности Петра Великого как полководца. Это выразилось и в искусном расположении редутов, и в действиях всех родов оружия. Мы видим в этом бою дальнейшее развитие мысли взаимной поддержки конных и пеших частей.

Организация постоянной регулярной армии в России принадлежит всецело Петру Великому и составляет одну из его наиболее крупных заслуг.

Дмитрий Донской первый разделил войско на полки. До монгольского ига главную его часть составляла пехота, а затем начала преобладать конница. Собственно, до Петра Великого не было постоянной регулярной армии. Он ее ввел, и он же стал вести бой по принципам военного искусства.

При его вступлении армия состояла из 2 драгунских и 27 пехотных полков; понимая все значение конницы, он сейчас же приступил к увеличению численности этого рода оружия. В 1701 г. было сформировано 8 драгунских полков, в следующем — 1, затем еще 2, в 1704 г. — 4, в 1705 г. — 6, в 1706 г. и последующих годах еще 6 и в 1711 г. — один, так что все число драгунских полков в этом году было 30; кроме того, в 1709 г. было сформировано 3 гренадерских драгунских полка, не имевших штандартов.

Драгуны должны были сражаться как пешком, так и верхом, и все их снаряжение и вооружение было приспособлено к этой двойной цели. Они имели для пешего боя мушкеты, а для конного — длинные прямые шпаги и пистолеты. Намерение применять драгун и пешком, и верхом видно из их снаряжения. Пятая часть людей имела топоры, десятая — большие лопаты и другая десятая — заступы; весь этот инструмент был приторочен к седлам. Таким образом, они имели возможность устраивать засеки и возводить полевые укрепления на тех позициях, которые они должны были оборонять в пешем строю. С 1700 г. по 1708 г. у мушкетов было нечто вроде шпаги-штыка.

Драгуны имели синие мундиры с белыми или красными воротниками, обшлагами и отворотами, жилеты и штаны из козлиной кожи, сапоги со шпорами и треугольные шляпы; последние были заменены в 1702 г. каской. После 1708 г. к мушкетам были приданы штыки вроде шведских. Юнкера, квартирмейстеры, знаменщики, сержанты и капралы не имели ружей, а носили шпаги и пистолеты.

Драгуны строились в конном строю в 3 шеренги, в пешем — в 4.

При Петре Великом конница была очень многочисленна: в 1720 г. числительность пехоты была 57956 человек, а конницы -36 333 лошади. Это показывает, какое важное значение придавал коннице один из самых выдающихся полководцев.

Формируя драгунские полки, Петр Великий не оставлял вместе с тем без внимания и легкую конницу. Хотя у него было очень много казаков, но уже в 1707 г. он сформировал легкий отряд в 300 человек из венгров, сербов, молдаван и валахов. В 1711 г. легкая конница была доведена до 8 полков, но затем опять уменьшена, так как содержание ее стоило очень дорого. Однако в 1723 г. был издан указ о сформировании гусар по образцу существовавших в австрийской армии. Петр хотел сформировать еще несколько регулярных гусарских полков, но это было приведено в исполнение уже после его смерти, в 1740 г. В 1721 г. сформирован гвардейский конный полк из дворян; он должен был служить рассадником для офицеров кавалерии. В течение 9 лет эта система оставалась в действии.

Легкая конница предназначалась преимущественно для аванпостной службы и предприятий малой войны, а драгун — для действий на поле сражения. В боевом порядке конница обыкновенно строилась на флангах. Первое нападение производилось большей частью ею, а в случае неудачи его вступала в дело пехота. Русские войска того времени почти совсем не умели маневрировать, но отличались большой стойкостью, мужеством в оборонительных боях и необыкновенным упорством при обороне укреплений. Петр Великий отлично воспользовался этими качествами своей армии в Полтавской битве, возведя несколько редутов.

В русской армии было одно время до 84 000 человек конницы всех родов.

Особенно отличилась русская конница при нападении в сентябре 1708 г. на шведского генерала Левенгаупта, который вел большой транспорт продовольственных и прочих запасов на Украину к Карлу XII. Бой произошел на берегу реки Ристы, где Левенгаупт оставил арьергард, чтобы задержать наступление противника и дать время своему транспорту отойти подальше. 27 сентября утром подошли русские драгуны и тотчас открыли огонь из своих ружей и орудий. После горячего боя Левенгаупт отошел к Лесному, где и приготовился к упорному сопротивлению. Царь шел вплотную за ним и выслал вперед для задержания его 1000 драгун полковника Кампбеля. Русский отряд состоял из одного пехотного, одного драгунского и двух гвардейских полков. По особым условиям местности драгунам приказано было спешиться и стать рядом с пехотой; они так и дрались в течение всего боя в пешем строю и много способствовали его выигрышу. Передовые посты шведов были опрокинуты на главные силы, а скоро и эти последние атакованы; завязался горячий бой, продолжавшийся до наступления темноты. Ночью шведы отступили, бросив весь свой обоз. Русские преследовали их так энергично, что Левенгаупту пришлось бросить транспорт и сжечь что было можно. Но и затем на него постоянно наседал генерал Пфлуг с несколькими драгунскими полками, казаками и калмыками, который нагнал шведский арьергард у Пропойска и еще раз разбил его наголову.

Этот случай представляет очень любопытный пример нападения на транспорт; уничтоженные запасы были весьма значительны, и потеря их отразилась на общем ходе войны очень печально для шведов.

И в этом деле кавалерия играла видную роль.

Маршал Саксонский был безусловно выдающимся полководцем и в качестве опытного наблюдателя и глубокого мыслителя умел одинаково хорошо находить как недостатки, так и средства к их исправлению. Его записки показывают правильное понимани принципов военного дела, и за его время не было написано ничего лучшего по военному искусству.

Между разными нововведениями, сделанными Маршалом Саксонским во французской армии, упомянем о ровном, однообразном шаге в ногу, который скоро был принят во всех государствах. Он же ввел опять пику, исчезнувшую в европейской коннице задолго до него; всадники, ею вооруженные, были им названы уланами.

Его мысли об организации и вооружении конницы, а равно и тактике ее, были вполне правильны и показывают глубокое понимание свойств этого рода оружия. Он был того мнения, что конница должна быть легко снаряжена и вооружена, чтобы быть способной к быстрым и продолжительным движениям, и что ее нужно постоянно упражнять и втягивать в работу.

Он требовал разделения конницы на два рода: тяжелую и драгун. Первой, содержание которой дорого, должно было быть очень немного. Она должна была сидеть на высоких сильных лошадях, приученных к самым несложным и спокойным движениям, держаться постоянно сомкнуто, никогда не теряя порядка и спокойствия. Она должна постоянно оставаться при главных силах, никогда не посылаться в разъезды, на фуражировки, конвоирования и т. п., а употребляться исключительно для сомкнутых атак на поле сражения. Всадники должны были иметь кирасы, каски, хорошие шпаги в 4 фута длиной и карабины, но не пистолеты; передняя шеренга — пики; людей надо строго выбирать, ростом не менее 5 футов 6–7 дюймов и притом не толстых.

Драгуны предполагались Маршалом Саксонским вдвое многочисленнее тяжелых всадников, на небольших, но живых подвижных лошадях. Маневрирование должно было производиться с чрезвычайно быстротой, причем следовало требовать от них такого же знания пехотных эволюции, как и конных. Вооружение их — мушкеты, шпаги и пики; последние считались особенно пригодными для пешего боя. Рост небольшой, 5 футов или 5 футов 1 дюйм.

Вся конница должна была строиться в 3 шеренги. Драгуны перед спешиванием должны были размыкать шеренги на такие дистанции, чтобы могли заехать четвертой или восьмой частью фронта направо, после чего получался эскадрон, построенный в 8 шеренг и обращенный лицом к правому флангу. Затем всадники слезали, связывали лошадей между собой и выстраивали фронт в первоначальном направлении.

Фланговые люди в каждой из 8 образовавшихся после заезда шеренг оставались на конях и присматривали за всеми лошадьми.

На драгун возлагались разъезды, аванпосты, конвоирование и т. п.

Маршал Саксонский не дает указаний на то, каким образом спешенные драгуны должны были сражаться, имея мушкеты, шпаги и пики. Едва ли он предполагал возможным, чтобы каждый человек слезал и сражался со всем арсеналом своего оружия в руках. Вероятно, его мысль была та, что первая шеренга должна сохранять пики, а прочие — мушкеты, и получается часть, составленная, как мы это очень часто раньше встречали, из пикинеров и мушкетеров.

Отстаивая предохранительное вооружение, маршал руководствовался совершенно новым взглядом. Он говорил, что если его конница имеет такое вооружение, по возможности не тяжелое, защищающее ее от ударов холодного оружия, то неприятельская, ничем не предохраненная, должна будет обратиться преимущественно к действию огнестрельным оружием; между тем, по его глубокому убеждению, последний образ действий повлечет за собой полное поражение, так как она неминуемо будет опрокинута смело ее атакующими всадниками, причем последние даже не понесут особенно значительных потерь. При этом рассуждении он, однако, упустил из виду одно обстоятельство, а именно, что насколько тяжелее становится снаряжение, настолько уменьшается быстрота движений, и, следовательно, легковооруженные всадники будут иметь более совершенное оружие и вместе с тем обладать большей быстротой. Это мы видели у парфян.

Маршал Саксонский изобрел заряжаемый с казенной части карабин и вооружил им вновь сформированный уланский полк. Карабин носился на ремне, на всаднике. Он имел значительные недостатки, вероятно, происходившие от несовершенства техники в то время. Пики были длиной 12 футов и весом около 6 фунтов; они служили вместе с тем стойками для палаток.

Инструкции Маршала Саксонского касательно маршей конницы вполне целесообразны. Он требует прежде всего ровного и постоянного аллюра. Он обучал всадников караколированию и заездам в каждой шеренге четвертой или восьмой частью фронта направо и налево.

При атаке он требовал полнейшей сомкнутости и настоятельно предупреждал об опасности беспорядочного преследования. Люди должны были постоянно помнить о штандарте и собираться к нему. Атака начиналась рысью, затем переходили в галоп, а последние 20–30 шагов делали карьером. Маршал Саксонский требовал продолжительных движений галопом и первый высказал мысль, что эскадрон, который не может произвести большим аллюром без утомления атаку на 2000 шагов, не годится для действительной службы. Это было в его глазах совершенной необходимостью как для тяжелой конницы, так и для драгун. Последние, кроме того, должны были уметь действовать в разомкнутом строю, для чего специально предназначалась третья шеренга, обученная затем, после такого боя, быстро собираться позади первых двух.

Он советовал упражнять конницу и зимой, чтобы у лошадей было постоянно открытое дыхание и чтобы они были выдержанны, а также требовал приучения их к орудийным и ружейным выстрелам, чтобы ни шум, ни огонь, ни дым их не пугали.

Энергия Карла XII и указания Маршала Саксонского придали коннице значительно большую подвижность и, несомненно, оказали влияние на развитие взглядов Фридриха Великого, на долю которого выпала заслуга вернуть коннице ее настоящее значение после колебаний во взглядах на задачи конницы почти в продолжение двух тысячелетий. Он отбросил многие ложные идеи и возобновил славные дела времен Александра и Ганнибала.

В следующем периоде мы подробно познакомимся с теми улучшениями в организации, вооружении и тактике конницы, которые были сделаны Фридрихом, а также с его системой, служившей в течение стольких лет образцом для конницы большей части армии.

При восшествии Фридриха Великого на престол он получил армию отлично дисциплинированную, маневрирующую с необыкновенной точностью, но обученную по совершенно фальшивой системе. Конница состояла из высоких людей и массивных лошадей и была в совершенстве обучена стрельбе как пешком, так и с коня. Таким образом, это было что-то тяжелое, неповоротливое, совершенно неспособное к быстрым движениям. Впрочем, такова была конница и во всех прочих европейских армиях: неповоротливая масса тяжелых всадников и лошадей, производившая атаки маленькой рысью и преимущественно занимавшаяся стрельбой из пистолетов и карабинов.

Фридрих в первом своем сражении при Мольвитце перемешал пехоту с кавалерией и достиг этим хорошего результата, но он тем не менее очень скоро понял всю ложность подобной системы и приступил к преобразованиям в духе Карла XII, которые через очень непродолжительное время сделали его конницу одной из лучших и подвижнейших.

Первой его мерой было строго воспретить стрельбу с коня и действовать исключительно атакой карьером с холодным оружием в руках. Он обучал своих всадников не обращать никакого внимания на огонь противника и смело врываться в его ряды. Для доведения быстроты до наивысшей степени он облегчил снаряжение и вооружение солдат и старательно обучал их быстрым движениям в порядке на всякого рода местности.

Он обращал особенное внимание на сохранение полной сомкнутости и верного направления при движении на большие расстояния. Постоянными упражнениями ему удалось довести прусскую конницу к началу Семилетней войны до того, что она выполняла всякие перестроения и эволюции самыми быстрыми аллюрами в полном порядке и сомкнутости. Гибер в своем восхвалении прусского короля говорит: В одной только Пруссии офицеры и солдаты обладают уверенностью в лошади и смелостью в управлении ею, так что они составляют как бы одно целое с ней и проводят в жизнь древнее сказание о кентаврах. Только там видны на маневрах 60–80 эскадронов силой действительно в 130–140 коней каждый, составляющих крыло всей армии; только там можно видеть 8000-10 000 всадников, производящих атаку на несколько сот сажен в совершенном порядке и после остановки начинающих подобную же атаку против предположенного, внезапно появившегося в новом направлении противника.

Во всех лагерях, на всех смотрах, вообще где только Фридрих видит свою конницу, он обращает преимущественное внимание на эти атаки большими массами, придавая большое значение умению их выполнять.

Уже Маршал Саксонский требовал, как мы видели, чтобы конница могла произвести атаку на 2000 шагов самым быстрым ходом с сохранением сомкнутости. Фридрих вполне оценил эту мысль и употреблял все средства для ее выполнения. Старейшие генералы считали нужным протестовать против некоторых его нововведений, но в Зейдлице и Цитене он нашел полное сочувствие и поддержку, и в скором времени весь свет наполнился славой прусских всадников, организованных, обученных и предводимых подобными блестящими вождями. Действительно, из 22 больших сражений, данных Фридрихом, по крайней мере 15 были выиграны благодаря его коннице.

Вообще конница достигла в это время своего апогея. Почва для этого была уже подготовлена, и стоило только появиться гению, который бы воспользовался имеющимися данными, чтобы повести ее к славе и успехам. В течение почти полустолетия как всадники, так и пехотинцы привыкли возлагать всю свою надежду на огнестрельное оружие. Пехота отбросила пики и заменила их штыками, которые, представляя достаточную защиту против конницы, двигавшейся медленными аллюрами, очевидно, не в состоянии были задержать энергичной атаки. Неподвижные, неповоротливые всадники, против которых Зейдлиц и Цитен вели быструю, подвижную конницу Фридриха, очевидно, не могли остановить огнем из пистолетов и карабинов несшихся на них полным ходом эскадронов. Варнери говорит (и ему можно поверить на слово):

Опыт показал мне более чем в ста случаях, что эскадрон, полагавшийся только на огонь, будет всегда опрокинут эскадроном, атакующим его карьером без единого выстрела.

Также и пехота, непривычная к подобному образу действий, постоянно терпела первое время поражения; резня, начинавшаяся после того, как линия пехоты была прорвана, была столь ужасна, что не могла не произвести впечатления на все остальное войско. Один-два подобных успеха должны были сильно поднять дух конницы и, напротив того, подействовать угнетающим образом на пехоту; благодаря полной уверенности в себе кавалерия атаковала все, что ей представлялось, с такой отвагой, что положительно сметала все перед собой. Очевидно, это и было одной из причин постоянных поразительных успехов конницы в Семилетнюю войну. Ни в какое время, даже при Александре и Ганнибале, не было совершено конницей более выдающихся подвигов, чем при Фридрихе в позднейшие его войны; тайна этих подвигов заключалась в заботливом одиночном обучении каждого солдата, в постоянном маневрировании массами, в исключительном употреблении холодного оружия и в пламенной энергии и искусстве кавалерийских генералов.

В первом сражении Фридриха при Мольвитце его конница, еще находившаяся в том положении, как он ее нашел при вступлении на престол, была атакована и сразу опрокинута австрийской кавалерией, приобретшей некоторую опытность в войнах с турками. По всем вероятиям, дело это произвело сильное впечатление на Фридриха и дало толчок к введению разных преобразований. Фридрих Великий предписывал своим офицерам всегда атаковать первыми в том убеждении, что атака есть не только лучшее, но и единственное средство действия для конницы. Он старался поднять как можно выше дух всадников, что видно из следующих слов его инструкции для конницы: Если предстоит атака, то она должна быть произведена по указанным правилам, а именно: сначала большой рысью, а затем широким галопом, но всегда сомкнуто; Его Величество уверен, что при соблюдении этого неприятельская конница будет всегда опрокинута. При этом находится следующее примечание: Если кто-нибудь из людей не исполняет своей обязанности и выскакивает из рядов, то первый же офицер или унтер-офицер должен его проткнуть палашом. Из этого можно видеть, что Фридрих, чтобы вызвать свою конницу на совершение великих подвигов, пользовался всеми средствами и прибегал иногда к суровым мерам.

Вполне понятно, что при подобной системе прусская конница оказалась значительно выше конницы других немецких государств с ее медленными движениями и французской — с ее недостаточно сомкнутыми построениями. Последняя производила в это время двоякого рода атаки: en muraille — рысью в сомкнутом строю и en fourrageurs — карьером в разомкнутом строю. Превосходство прусской конницы было столь велико, что ее гусары и прочие легкие части ни минуты не задумывались атаковать тяжелых австрийских кирасир и драгун, причем нередко опрокидывали и побеждали их. Изменив образ действий конницы, Фридрих улучшил также ее организацию и тактические построения. Его конница состояла из кирасир, драгун и гусар.

Кирасирский полк делился на 5 эскадронов, эскадрон — на 2 роты по 70 коней в каждой. Обыкновенное построение было в 3 шеренги, причем третья шеренга служила для пополнения разрывов в первых двух при движении в атаку. Сохранение трехшереножного строя на галопе представляло большие затруднения; особенно плохо приходилось второй шеренге, сжатой между двумя другими. Следствием этого, для увеличения подвижности, явился двухшереножный строй, принятый к концу Семилетней войны как французами, так и пруссаками.

На поле сражения конница строилась обыкновенно в 2 линии, из которых первая имела между эскадронами самые маленькие интервалы, а вторая — более широкие, равные приблизительно длине фронта эскадрона. Вторая линия служила резервом, через который первая могла в случае необходимости отойти и вместе с тем наблюдала за флангами, держась наготове встретить фланговую атаку противника. Фридрих был большим поклонником атаки во фланге и требовал, чтобы его конница пользовалась всяким случаем для производства их, говоря, что успех такой атаки несомненен.

При обучении конницы в мирное время Фридрих очень часто заставлял ее атаковать в одной сомкнутой линии без интервалов, справедливо предполагая, что ей тем легче будет маневрировать, имея самые небольшие интервалы, в 5–6 шагов. Эскадрон делился на 2 дивизиона, дивизион — на 2 взвода по 12 рядов, взвод на 2 отделения.

Кирасиры носили кирасы. В каждом полку было 37 офицеров, 70 унтер-офицеров и 12 трубачей.

Большая часть драгунских полков имела ту же силу и состав, как и кирасирские; был, однако, один в 3 эскадрона[88] и два — по 10 эскадронов.

Гусарские полки имели по 10 эскадронов, но эскадроны были слабые. Полк был силой в 1440 коней при 51 офицере и 110 унтер-офицерах. Начальников относительно было больше, чем у австрийцев.

Хотя Фридрих и запрещал всадникам действовать огнестрельным оружием, пока они находились в сомкнутом конном строю, но он отлично понимал всю важность стрельбы для небольших частей, фланкеров, патрулей и т. п.; и, чтобы люди могли в этих случаях пользоваться своим оружием с успехом, их заботливо обучали стрельбе, прицеливанию и скорому заряжанию.

Так как прусские всадники часто занимали аванпосты, ходили в разъезды и вообще несли службу, где были предоставлены самим себе, то необходимо было комплектовать ее людьми, на которых можно было бы безусловно положиться. Они имели почти ежедневно возможность дезертировать, и вместе с тем им приходилось постоянно задерживать шпионов и дезертиров. Поэтому в конницу назначались преимущественно сыновья мелких землевладельцев и арендаторов, и в случае побега родственники отвечали за них. Это показывает, с каким вниманием король входил во все мелочи кавалерийского дела и не пренебрегал ничем, чтобы сформировать хорошую конницу. Нужно сказать, что усилия его были достойно вознаграждены, потому что большей частью своих успехов он обязан именно коннице.

В числе других улучшений, введенных, как полагают, Фридрихом, нужно сказать о развертывании колонн движением эскадронов или взводов вполоборота направо или налево прямо на свое место. Прежде это производилось таким образом, что голова колонны заезжала правым или левым плечом и шла в новом направлении, пока вся колонна не вытягивалась ей в затылок, а затем все части заезжали одновременно во фронт. Частые заезды и особенно продолжительное движение флангом к неприятелю не нравилось королю, и он пожелал заменить это построение другим, более простым. Когда же он сообщил эту свою мысль некоторым старейшим офицерам, то они заметили, что это такого рода вещь, которой никто прежде не делал, о которой даже не думали. Она уже обдумана, — отвечал король, — и должна быть приведена в исполнение. Тогда было замечено, что нужно сначала научить всадников в манеже. Этому они должны научиться, а также и их лошади, был ответ короля. А по заявлении, что многие сломают себе шею прежде, чем построение будет выучено, Фридрих отвечал: Что ж такое, лишь бы оно дало победу. Проба была сделана сначала небольшими частями, затем большими, и удалась вполне. Вышесказанное, взятое из Военных и политических писем графа Альгаротти, показывает, с какой энергией Фридрих проводил все свои реформы, несмотря на устарелые взгляды и предубеждения, укоренившиеся в армии.

Кирасиры обыкновенно составляли первую линию; гусары ставились на флангах или в резерве, но настоящей их сферой была малая война. Драгуны занимали среднее место между кирасирами и гусарами и действовали в связи с теми и другими. Впрочем, Фридрих вообще применял конницу более разнообразив, чем кто-либо из кавалерийских вождей, и нередко возлагал обязанности легкой конницы на кирасир, а гусар заставлял сражаться сомкнутыми эскадронами на поле битвы наподобие линейной конницы.

Образ действий конницы Фридриха, большими массами и исключительно холодным оружием, подвергал ее более чем когда-либо убийственному артиллерийскому и пехотному огню. Бывали случаи, когда эти оба рода оружия могли вполне безнаказанно обстреливать конницу. Желание чем-нибудь помочь этой последней побудило Фридриха сформировать конную артиллерию, которая могла всюду следовать за конницей и в бою своим огнем удерживать неприятельскую артиллерию и пехоту на почтительном расстоянии, пролагая вместе с тем путь своим всадникам. Это нововведение дало коннице, без уменьшения ее подвижности, новое средство для нападения и обороны. Гусарам и прочим легким войскам также иногда придавались конные батареи.

Один из кавалеристов, современников Фридриха Великого, генерал-майор Варнери, оставил выдающиеся военные сочинения; его Remarques sur la cavalerie (Заметки о кавалерии) являются одной из лучших работ по организации и тактике конницы и особенно интересны, потому что выражают мысли одного из лучших прусских кавалерийских генералов. Известно, что взгляды Варнери основаны на взглядах Зейдлица, под начальством которого он служил и с которыми был соединен узами тесной дружбы. Прочие его сочинения, хотя, может быть, и не столь интересные, также имеют свою цену, так, например, в Remarques sur le militaire et la marine des tures et des russes находится много любопытных сведений об армиях обеих этих стран. Его Campagnes de Frederic II, roi de Prusse, de 1756 a 1762 были сильно раскритикованы, но и в них находится много интересных подробностей.

Варнери выказывает чрезвычайное поклонение Зейдлицу. Он называет его этот великий человек и говорит, что нельзя довести конницу до большего совершенства, чем это сделал Зейдлиц; про полк же его он заявляет, что он мог бы служить образцом для конницы всего света. Фридрих обладал особенной способностью выбирать людей: его оба кавалерийские генерала, Зейдлиц и Цитен, были людьми чрезвычайно выдающимися. Энергия и быстрая решимость первого выказались вполне, когда он еще был молодым офицером, при одном случае, о котором говорится в Jdees pratiques sur la cavalerie графа Рошфора. Зейдлиц, которому Фридрих обязан большей частью своих успехов, был такой ловкий и энергичный всадник, что не мог допустить, чтобы кавалерийский офицер попался в плен, пока он на коне. Это было им как-то высказано, когда он в чине ротмистра сопровождал короля. Фридрих, от которого ничего не ускользало, услышал это замечание и решил испытать Зейдлица. Случай не замедлил представиться. Свита проходила по мосту; дойдя до середины его, король остановился и, обращаясь к Зейдлицу, который был со всех сторон окружен лицами свиты, сказал: Вы говорите, что кавалерийский офицер никогда не может быть взят в плен, это замечание бесспорно храброго человека; бывают, однако, случаи, когда можно бы сдаться без всякого бесчестья. Предположим, например, что мы ваши враги; вы, конечно, и не попытались бы пробиться. Что же сделали бы? Зейдлиц с быстротой мысли дает шпоры лошади, бросается в реку и без всякого повреждения возвращается к свите; затем, кланяясь королю, говорит: Ваше Величество, вот мой ответ.

Зейдлиц обладал способностью угадывать минуту, когда можно было быть смелым, даже отчаянным, и когда следовало быть осторожным. Никто не умел так полно сочетать разумную сдержанность с сумасшедшей энергией. Еще мальчиком от отличался смелыми поступками: 7 лет от роду он проехал между вертящимися колесами ветряной мельницы, 23 лет он был майором и успел выказаться во многих битвах, 32 (34) — полковником и командиром кирасирского полка, 35 (36) генерал-лейтенантом и главнокомандующим конницей.[89] Самым блестящим его подвигом была битва при Россбахе в 1757 г., где он с одними своими всадниками одержал победу. Его нападение на Готу, когда он с 1500 людей взял город, занятый сильным пехотным отрядом с артиллерией, было другим отважным делом.

Другой из кавалерийских генералов Фридриха, Цитен, был очень любим королем. Он, по словам его биографа, соединял мудрость с мужеством, ловкость с присутствием духа и деятельность с полнейшим самообладанием. Он составлял план с постепенностью находящей грозы и приводил его в исполнение с быстротой молнии. Он долгое время командовал известным гусарским полком, получившим его имя, или так называемых гусар с мертвой головой.[90] Он состоял на службе в течение около 70 лет и скончался 86 лет от роду. Быстрота его решений была поистине изумительна. Он сказал однажды королю: В ту минуту, когда я вижу противника, у меня уже готовы все распоряжения. Эта быстрота взгляда была одной из причин его постоянных успехов. Во всех описаниях походов и битв Фридриха мы встречаем постоянно имя Цитена, и всегда с особенной славой.

В коннице Фридриха мы встречаем самое заботливое обучение одиночных людей и мелких единиц до сведения их в крупные части. Едва ли он не был первым, кто обратил большое внимание на одиночное обучение езде и владению оружием. Положим, мы видели, что во времена рыцарства молодые дворяне постоянно занимались с 14-летнего возраста ездой и употреблением копья, меча, палицы и секиры, и, по всем вероятиям, они в этом достигали не меньшей, если не большей ловкости, чем всадники Фридриха, но этим все и ограничивалось: они подготавливались исключительно к одиночному бою. Фридрих же сделал большой шаг вперед, поставив одиночное обучение только основанием для маневрирования и действия большими массами.

После Дрезденского мира было обращено особое внимание на специально-кавалерийское обучение конницы. Каждому полку был устроен манеж и придан берейтор, который занимался обучением людей и лошадей; солдаты обучались всем подробностям искусства езды и особенно усиленно — владению оружием на коне. Через это всякий всадник получал полную уверенность в своих силах как в управлении лошадью, так и в действии оружием. Ни один солдат не допускался до участия в маневрах, пока он не прошел всего курса обучения и не сидел крепко в седле.

Эта заботливость, с которой занимались каждым всадником и каждой лошадью, дала возможность прусской коннице маневрировать большими массами с изумительной быстротой. Она могла выполнять все эволюции на широком галопе, сохраняя полную сомкнутость и верность направления.

Зейдлиц и Цитен обращали оба большое внимание на обучение конницы. По окончании манежной езды приступали к маневрированию на пересеченной местности и большими массами. Особенно Зейдлиц часто производил маневры на труднодоступной местности на всех аллюрах, причем, конечно, бывали случаи ушибов и даже смерти. Фридрих сделал ему однажды по этому случаю замечание, на что Зейдлиц спокойно отвечал: Если Ваше Величество будет делать такой шум из-за пары сломанных шей, то у вас никогда не будет тех смелых всадников, которые так необходимы в поле. Этот рассказ хорошо иллюстрирует тот дух, в котором воспитывалась конница Фридриха.

Как мы уже говорили, конница на ровной местности атаковала иногда в сомкнутой линии без всяких интервалов (en muraille, как говорили французы). Например, Зейдлиц при Цорндорфе с 70 эскадронами — случай, который выказывает донельзя рельефно превосходное обучение конницы маневрированию. Вообще же интервалы между эскадронами допускались различные и сообразовались, как кажется, с местностью и образом действия противника.

Отступление конница производила обыкновенно уступами; сбор производился всегда вперед и никогда назад, т. е., другими словами, после удара собирались во время преследования, — правило очень важное и целесообразное, так как им устранялась беспорядочная погоня и часть оставалась в руках начальника, что давало ему возможность встретить с успехом новые могущие появиться части противника или ударить во фланг или тыл подставившихся под удар неприятельских частей.

Система обучения была одинакова во всех родах конницы: быстрота, спокойное маневрирование, атаки сомкнутые и разомкнутые требовались от всех частей. Так же точно все обучались прыгать через канавы и заборы, переходить через углубленные дороги, проходить деревни и дефиле, обыскивать леса, исполнять разведки, т. е. учили всему, что могло встретиться на войне.

Легко себе представить, какую силу составляла в бою подобным образом обученная конница, предводимая энергичными вождями. Доверяя холодному оружию, привыкнув к рукопашному бою, всадники скоро стали с презрением относиться к огнестрельному оружию.

Рассмотрев особенности системы Фридриха по подготовке частей и познакомившись с его необыкновенной заботливостью о войсках, мы нисколько не удивимся одержанным им огромным успехам, а придем к заключению, что он пожал то, что посеял.

Последуем затем за прусской конницей на поля сражений и посмотрим поближе на результаты сделанных Фридрихом нововведений, которые весьма поучительны для каждого кавалерийского офицера.

Победа в битве при Гогенфридберге 4 июня 1745 г. была одержана преимущественно благодаря коннице. Цитен, переправившийся с конницей левого крыла вброд через Стригауские воды, решительно атаковал по трудной местности правый фланг австрийцев, которые, не привыкшие к такому образу действий, скоро были приведены в расстройство и опрокинуты. Они впоследствии оправдывались следующими словами: Мы не могли атаковать пруссаков отчасти по причине разделявших нас болот, а отчасти потому, что они сами перешли по ним и атаковали нас. Они, очевидно, были смущены и устрашены самоуверенным наступлением пруссаков. На некоторых пунктах поля сражения австрийцы не доводили дело до столкновения, а давали, стоя на месте, залп из своих карабинов, затем поворачивались и обращались в бегство.

Вышеприведенный пример показывает, что прусские всадники были обучены ходить по такой местности, которая считалась австрийцами недоступной, почему последние и должны были ожидать неприятельской атаки, стоя на месте, и, очевидно, были отброшены.

В центре прусская конница также совершила блестящие подвиги. Генерал-лейтенант Гесслер с Байрейтским драгунским полком находился здесь во второй линии и как раз против случайно образовавшегося в первой линии промежутка. Наблюдая отсюда за боем, он заметил, что австрийская пехота начинает подавать признаки некоторого расстройства. Настала минута действовать. Послав сказать пехоте, чтобы она еще несколько увеличила вышеупомянутый промежутрк, он повел своих всадников карьером в двух колоннах на поколебленных австрийцев, и последние потерпели поражение. Двадцать батальонов были опрокинуты в одну минуту, захвачено несколько тысяч пленных и много знамен, литавр и т. д. Эта атака решила дело, и австрийский главнокомандующий поспешил отступить с расстроенными остатками своей армии.

Разница между конницами прусской и австрийской выступала очень рельефно в этом сражении, и превосходство первой из них выказывалось вполне.

В битве при Зооре 30 сентября 1745 г. мы видим дальнейший пример этого превосходства. Австрийская армия поднялась ночью в полной тишине, чтобы под покровом завесы гусар обойти через леса правый фланг пруссаков, против которого была возведена батарея для 28 орудий, прикрытая с левого фланга 50 эскадронами конницы, построенными в 3 линии. Вследствие обходного движения австрийцев Фридриху пришлось под огнем этой батареи совершить перемену фронта всей армией. Во время исполнения этого маневра австрийские всадники оставались праздными его зрителями, но пруссаки не дремали. Король приказал генералу Будденброку с его кирасирами атаковать в гору австрийцев, что и было исполнено. Австрийцы не подались ни на шаг вперед, а только открыли, стоя на месте, огонь из своих карабинов. Пруссаки, не обращая на этот огонь никакого внимания, налетели на первую линию, смяли и отбросили ее на вторую, вторую на третью и наконец загнали всех их в леса, откуда они уже более и не показывались.

Воспользовавшись этой атакой, прусская пехота захватила неприятельскую батарею, и весь левый фланг австрийцев оказался отброшенным с поля сражения. Но конница Будденброка еще не кончила своих действий. Так как ей на правом фланге уже нечего было больше делать, то она была переведена на левый, который до тех пор держался оборонительно. Теперь подкрепленная новыми эскадронами, конница и здесь атакует австрийских всадников и также отбрасывает их в леса. Пруссаки не последовали за ними, а повернули вправо против обнаженного фланга неприятельской пехоты, ударили на нее и обратили в бегство, захватив около двух тысяч пленных. Этой атакой и закончилось сражение.

При Гохкирхене 14 октября 1758 г. австрийская армия опять обошла правый фланг прусской и ночным нападением заставила последнюю отойти. И тут конница оказала пруссакам большую услугу, а именно она остановила наступление неприятеля на довольно продолжительное время и тем предотвратила полную катастрофу. Цитен со своей обыкновенной бдительностью и предусмотрительностью держал своих гусар совершенно одетыми и лошадей оседланными, будучи наготове выступить при первой же тревоге. Действительно, ему скоро и пришлось это сделать, и он, несмотря на ночное время, атаковал австрийцев с такой решимостью, что те вынуждены были на этом пункте остановиться, а Фридрих получил возможность отвести с рассветом свою армию в полном порядке на новую позицию. Только благодаря неутомимости и самоотверженности Цитена отступление это было совершено без больших потерь.

В битве при Праге 6 мая 1757 г. произошло жаркое кавалерийское дело на левом фланге прусской армии, которая обошла австрийцев, сделав белым днем фланговый марш. Австрийцы, заметив обход, стянули всю конницу в числе 104 эскадронов к своему правому флангу, который загнули под прямым углом к первоначальному расположению. Конница построилась в 3 линии эскадронными интервалами. Прусская кавалерия этого крыла состояла всего из 65 эскадронов под командой принца Шенайх, но тем не менее она немедленно пошла в атаку. Австрийцы подпустили их на 50 шагов, дали залп из карабинов и затем бросились навстречу. Обойденные с обоих флангов пруссаки были остановлены и два раза вынуждены отойти, но в третий раз Цитен со своими гусарами и драгунским полком атаковал так решительно и энергично, что опрокинул австрийцев на их же пехоту, которую они привели в беспорядок.

Генерал Варнери, полк которого много способствовал успеху, сообщает интересные подробности о произведенной им атаке против гусар Гаддика, причем ему пришлось обойти пруд, к которому он и примкнул свой фланг, чтобы обеспечить его от охвата.

В битве при Россбахе 5 ноября 1757 г. конница играла наиболее решительную роль: сражение было выиграно исключительно ею, так как только несколько пехотных полков успели подойти, да и то к самому концу боя. Союзная французско-имперская армия потянулась к своему правому флангу, чтобы обойти левый фланг пруссаков. Как только Фридрих заметил это движение, он тотчас же принял, меры и приказал своей коннице, пройдя скрытно за холмами, встать поперек дороги, по которой шли союзники. Как только эти подошли достаточно близко, Зейдлиц понесся в атаку на главные их части и опрокинул их прежде, чем они успели развернуться. Сделанная ими попытка собраться не удалась, потому что пруссаки быстро повторили атаку. В то время как австрийская конница, шедшая в голове армии, терпела неудачу, союзная пехота сделала попытку выстроиться в боевой порядок, но Фридрих атаковал ее первыми подоспевшими 6–8 батальонами, с помощью артиллерии и конницы сломил слабое сопротивление ошеломленных головных частей и скоро отбросил пехоту в полном беспорядке.

Принц Субиз, главнокомандующий союзников, выдвинул свою резервную конницу в надежде поправить дело и дать войскам время оправиться и построиться, но прусская конница атаковала ее и также опрокинула. Этим дело в этот день кончилось, и только ночь остановила дальнейшее преследование.

На рассвете следующего дня король двинулся с драгунами и гусарами для преследования неприятеля. Он скоро нагнал его арьергард, который занимал замок и прилегавшие сады, обнесенные заборами. Фридрих спешил драгун и послал их в атаку; они выбили неприятеля из садов и двинулись к замку, который австрийцы поспешили очистить, и затем перешли через реку Унструт, сжегши за собой мост. Этот пример интересен потому, что показывает, что Фридрих, несмотря на его высокое мнение о холодном оружии, не пренебрегал и огнестрельным, когда надеялся извлечь из него пользу. Беренгорст, описывая Россбахское сражение, следующим образом выражает дух прусской кавалерийской тактики: Здесь, на полях Рейхардсвербена, проявился гений прусской конницы и сражался в голове ее. Если конница на поле сражения стоит наготове, как задержанный поток, и по данному знаку разливается по полю, сметая все преграды, то она достигает идеала кавалерии, так и сделал Зейдлиц в этот день. Субиз и Гильдбургаузен были стерты с лица земли.

В битве при Лейтене 5 декабря 1757 г. Фридрих одержал победу над австрийцами благодаря искусному применению косого боевого порядка. Прусская конница правого крыла была поддержана 4 батальонами, поставленными позади нее для охранения ее фланга; эти батальоны оказали большую услугу: они своим огнем остановили конницу Надасди, которая налетела с фланга на прусскую конницу и смяла несколько полков.

На левом крыле, напротив того, Фридрих поставил генерала Дризена с конницей для охранения фланга пехоты, приказав ему ни о чем больше не заботиться; Дризен спрятал своих всадников в углубленной дороге и выжидал удобной минуты. Между тем австрийская конница Лукези, предполагая, что прусская пехота не прикрыта с фланга, бросилась на нее в атаку. Когда Лукези пронесся и был встречен с фронта огнем пехоты, Дризен ударил ему во фланг и тыл, и австрийские всадники бежали по всем направлениям.

В этой битве, как и во всех, прусская конница много способствовала одержанию победы. Кажется, впрочем, и австрийцы к этому времени уже несколько прониклись кавалерийским духом. Так, Надасди очень удачно атаковал Цитена во время перестроения, и только огонь вышеупомянутых четырех батальонов остановил австрийцев и выручил пруссаков.

Битва при Цорндорфе 25 августа 1758 г. была выиграна в полном смысле слова исключительно Зейдлицем и его всадниками. Русские отчаянно атаковали прусские линии и принудили пехоту их к беспорядочному отступлению; через это образовался значительный прорыв в расположении пруссаков, и весь их левый фланг был обнажен. Русские, увлеченные успехом, наступали все дальше, опрокидывая все встречавшееся им, и захватили 26 орудий. Дело казалось решенным, когда Зейдлиц, переправившийся во главе 5000 всадников через болотистый Цаберн-Грунд, налетел с фланга на расстроившихся при быстром наступлении русских. Атака была произведена крайне энергично, и ряды русских были прорваны, но они, не думая ни о бегстве, ни о сдаче в плен, упорно сопротивлялись с величайшим мужеством; резня кончилась только с усталостью прусских всадников.

Между тем была потребована вторая линия русских или, вернее, задняя половина того огромного четырехугольника, в котором они были построены до боя. С ней была сделана вторая попытка. Со своей стороны и Фридрих послал пехоту своего правого фланга в атаку; едва только она успела подойти к русским на мушкетный выстрел, как была смело атакована русской конницей, поддержанной пехотой. При этой атаке русских был прорван прусский центр и захвачены батарея и батальон пехоты в плен. Фридрих бросился лично вперед, чтобы собрать свои расстроенные части, но ничего не мог сделать. Вновь успех колебался, когда опять с другого конца поля появился Зейдлиц с 61 эскадроном, атаковал русских и отбросил их в болота Мейтцеля. Сам Фридрих открыто признавался, что успеху в этой битве он обязан исключительно Зейдлицу. Однако успех этот был столь сомнителен и горячо оспариваем, что обе стороны приписывают себе победу.

Австрийская конница того времени состояла из кирасир, драгун и гусар. В известной битве при Праге первых было 77 эскадронов, вторых — 42 и третьих 35.

Между конницами австрийской и прусской была большая разница. Как мы знаем, Фридрих обращал особенное внимание на обучение своих всадников маневрированию и действиям большими массами. При этом другие отделы кавалерийского образования были в известной степени в пренебрежении, так что прусская конница была гораздо менее обучена сторожевой и разведывательной службе, чем действиям на поле сражения.

Напротив того, в австрийской армии было очень много иррегулярных конных частей, которые в бою не могли выдержать сомкнутых атак прусской конницы, но превосходили ее в разных мелких предприятиях, разведках и т. п. Они особенно удачно действовали в лесах и вообще на пересеченной местности, при нападениях на отдельные отряды, причем тотчас же уходили, как только на них наседали, отлично пользуясь малейшими складками местности.

Отличное выполнение сторожевой службы было очень важно для австрийцев, между тем как Фридрих находился в этом отношении в менее выгодном положении и потому мог на каждом шагу подвергнуться какой-нибудь случайной неожиданной опасности. Только превосходный материал его конницы, ее отличное обучение и высокий дух давали ему возможность одерживать на полях сражений успехи, которые парализовали невыгоды, бывшие следствием плохого исполнения сторожевой службы.

Фридрих неоднократно жаловался на трудность выполнения скрытых движений благодаря необыкновенной бдительности и ловкости австрийских гусар. По его собственному признанию, в 1744 г. австрийская армия с помощью своих 10 000 венгерских гусар на местности, покрытой лесами, болотами, холмами и дефиле, отрезала ему все пути сообщения. Австрийцы знали все, что делается у него в лагере, а он не мог выслать ни одного разъезда, так как знал, что разъезд этот будет неминуемо захвачен неприятелем. Таким образом, прусская армия была блокирована в своем лагере и не могла из него выходить; очевидно, что при этих условиях добывать фураж и продовольствие было чрезвычайно трудно.

У австрийцев в Семилетнюю войну был еще отряд улан, набранный из жителей Украины; по одежде, снаряжению и образу действия они напоминали татар и калмыков. Вооружение их состояло из пик длиной в 15 футов, пистолетов, сабель и иногда карабинов; по словам генерала Ллойда, некоторые из них имели луки и стрелы.

Кроме того, в австрийской коннице было еще много легких иррегулярных отрядов кроатов, так что она была гораздо многочисленнее прусской.

Венгры организовали еще особый корпус конных стрелков, который принес много пользы. Корпус этот составлял часть армии герцога Брауншвейгского. Вооружение их состояло из нарезных ружей с коническими затравками.

В истории Фридриха Великого, написанной Карлейлем, приводится много примеров тех трудностей, которые встретил прусский король при добывании сведений о движениях неприятельской армии. Так, при открытии кампании в 1741 г. его армия была окружена тучами легких войск, и он был поставлен в совершенную неизвестность обо всем, что происходило вне его расположения. Его разъезды не отваживались выходить из лагеря, а более сильные части также не могли прорвать окружавшей завесы, скрывавшей врага и его действия.

В сентябре и октябре 1744 г. Фридрих попал опять в очень затруднительное положение благодаря превосходству неприятеля в легкой коннице. Последняя шныряла кругом по кустам, лесам и скалистым долинам. Прогнать или разбить эти легкие части было совершенно невозможно, так как они быстро уходили при приближении превосходных сил, но так же быстро и возвращались, когда прекращалось преследование. Фуражировки производились не иначе, как целыми полками; все письма и приказания перехватывались. Карлейль говорит, что легкие всадники в то время заслоняли свет солнца и что посылалось иногда до шести ординарцев с приказаниями к какому-нибудь генералу, стоявшему вне лагеря Фридриха, и все перехватывались. Три сумки с письмами, предназначавшимися для самого короля, были также захвачены, и он в течение 4 недель оставался без всяких известий и не знал, что делал император или французский король и т. п.

В бою при Тейнском мосту легкие австрийские всадники атаковали арьергард Цитена и захватили переправу; прусским гусарам удалось только с большим трудом отбить их и отступить в порядке. Когда в октябре 1744 г. Фридрих покинул лагерь при Конопиште, то он ясно увидел, что гарнизонам Будвейса, Табора и Фрауенберга угрожает опасность попасть в плен. Поэтому он тогда же послал восемь человек ординарцев одного за другим с приказанием этим гарнизонам присоединиться к нему. Все восемь были перехвачены австрийскими разъездами, так что не получившие никаких приказаний гарнизоны в числе 3000 человек действительно были взяты в плен.

Вообще, вся кампания 1744 г. была довольно несчастлива для Фридриха, и неудачи его, как кажется, должны быть скорее приписаны искусству австрийской конницы в малой войне, чем каким-либо другим обстоятельствам. Карлейль говорит по этому поводу: В то время, как перед старым Трауном все освещено дневным светом, Фридрих окружен все затемняющей атмосферой пандуров, которые его постоянно держат в полуночной темноте. Его положение освещается ему случайно, как бы вспыхиванием молнии…

При переходе австрийцев через Эльбу у Тейница 19 ноября 1744 г. легкая конница их, перейдя реку вплавь и вброд выше и ниже пункта переправы, бросилась в близлежащие леса. Цитен и Ведель, долго сдерживавшие австрийцев, несколько раз посылали просить подкреплений, но все посланные были убиты австрийскими всадниками; подкрепление не пришло, и пруссаки должны были отступить.

Битва при Зооре, как мы уже видели, была, в сущности, нечаянным нападением. Правое крыло Фридриха было обойдено 30 000 австрийцев под прикрытием завесы гусар, передовые части которых подоспели по кустам на 600 шагов к прусскому лагерю. Всем эти австрийцы были обязаны чрезвычайным способностям своей конницы к разведывательной службе. Фридрих был затем вынужден развертывать свою армию под сильным артиллерийским огнем и, по всей вероятности, потерпел бы сильное поражение, если бы не превосходство его кирасир и пехоты над австрийскими.

Сражение при Гохкирхене не было еще в большей степени нечаянным, чем Зоорское, но Цитен уже научился угадывать хитрости противника и своей бдительностью спас армию.

Генерал Ллойд, служивший в австрийской армии, говорит, что он с 200 егерей и 100 драгун держался в течение всей кампании 1760 г. так близко от прусской армии, что ни разу не потерял ее из виду, хотя австрийские главные силы и корпус, к которому он принадлежал, были иногда удалены от пруссаков на 2–3 перехода. Почти ни одного дня не проходило без стычки, и все-таки потеря этого отряда в течение всей кампании не превзошла 20 человек.

Вышеприведенные приметы дают понятие о замечательной ловкости в отправлении сторожевой и разведывательной службы австрийскими иррегулярными частями. Будь у Фридриха такая же конница, то успехи его были бы еще больше, чем они оказались на деле, и он никогда не попадал бы с армией в такие тяжелые, иногда отчаянные положения, как это часто с ним бывало.

Австрийская конница отличалась еще в одной очень важной отрасли кавалерийской службы, а именно в партизанских действиях и в операциях в тылу неприятеля на его сообщения. Самым замечательным из подобных поисков было нападение генерала Гаддика с 4000 человек и 4 орудиями на Берлин 17 октября 1757 г. Его отряд состоял преимущественно из кроатов. Он тщательно скрывал свое движение, шел преимущественно лесами и вместе с тем путем распространения слухов преувеличивал силу своего отряда. Комендант Берлина, генерал Рохов, имевший отряд такой же силы, как и Гаддик, и, следовательно, при полной возможности отбить его, поверил слухам о многочисленности австрийцев. Смелые действия партизан еще более укрепляли Рохова в этой уверенности, и, как только австрийцы атаковали шлезвигские ворота и фоштадт, он ушел с королевским семейством и архивами в Шпандау, бросив Берлин на произвол судьбы. После продолжительных переговоров Гаддик удовольствовался выкупом в 180 000 талеров и после 12-часовой остановки благополучно ушел за Шпрее. Все это предприятие было задумано очень искусно, выполнено чрезвычайно смело и произвело на некоторое время сильное впечатление; оно доказывает выдающиеся способности австрийской конницы к подобного рода службе.

Другим подобного рода предприятием, может быть, не столь блестящим, но несравненно более важным по своим последствиям, было нападение 30 июня 1758 г. на прусский транспорт полковника Мозеля, шедший из Троппау в Ольмюце. Отнятие этого транспорта австрийцами имело большое влияние на результат кампании, так как вынудило Фридриха бросить осаду Ольмюца и уйти в Богемию.

Полковник Мозель выступил из Троппау 26 июня с 4000 повозок и конвоем из 8 батальонов пехоты, 3000 рекрут и выздоровевших, сведенных в 4 маршевых батальона, и 1100 всадниками. Австрийский главнокомандующий, фельдмаршал Даун, принял все меры к тому, чтобы преградить путь Мозелю, так как очень хорошо понимал, что для спасения Ольмюца нужно или не допустить транспорта, или вступить в открытый бой с прусской армией. Чтобы ввести Фридриха в заблуждение, он стал маневрировать, как будто собираясь вступить в сражение, а между тем отрядил лучшего из партизан, генерал-майора Лаудона, для атаки транспорта с запада; одновременно с ним Зискович должен был атаковать с востока. Фридрих, однако, понимая, что все зависит от беспрепятственного подхода транспорта, и разгадав хитрости Дауна, не дался в обман, послал генерала Цитена с 20 эскадронами и 3 батальонами навстречу Мозелю.

Лаудон выполнил данное ему поручение очень искусно: он сумел скрыть свой марш от пруссаков и в исход третьего дня атаковал Мозеля близ Куннерсдорфа. Он занял высоты, господствующие над дефиле между Баучем и Альт-Либе, спрятал кроатов и венгерцев по лесам, а конницу поставил поперек дороги, чтобы со всех сторон атаковать голову неприятельской колонны, как только она покажется из лесу. Вместе с тем он выставил густую цепь постов к стороне Фридриха и выдвинул ее как можно ближе к Ольмюцу, чтобы лишить прусского короля возможности получить известия об опасности, угрожавшей транспорту; эти посты так исправно сделали свое дело, что первым известием, полученным Фридрихом о транспорте, было известие о его потере.

При первом нападении близ Бауча Лаудон потерпел неудачу; меры, принятые Мозелем, были столь целесообразны и люди его сражались так мужественно, что австрийцы были отбиты с потерей больше 500 человек. В тот же вечер присоединился к Мозелю Цитен, и на следующий день они сделали дневку, чтобы подтянуть весь длинный обоз. Утром 30 июня они двинулись дальше и дошли благополучно до дефиле у Домштедтеля. Уже 120 повозок прошли его и начали вытягиваться по лежащей у выхода из него равнине, как вдруг на противолежащих высотах показались австрийцы и открыли сильный орудийный огонь. Цитен приказал повозками по мере выхода из дефиле строить вагенбург, а сам ударил на австрийцев; первая его атака была сначала удачна, но, взятый во фланг саксонскими драгунами, он должен был отойти к транспорту. Между тем подошел генерал Зискович и атаковал середину транспорта. Прусские рекруты держались очень мужественно и умирали на своих местах; однако после упорного боя превосходство австрийцев в силах взяло верх, и Цитен вынужден был отойти к Троппау. Весь транспорт попал в руки неприятеля; генералу Крокову, начальнику авангарда, удалось провести только около 250 повозок.

Нельзя делать упреков пруссакам за эту неудачу, так как задача провести благополучно транспорт по пересеченной местности — одна из самых трудных. В данном же случае, кроме того, нападающий был гораздо сильнее обороняющегося, что позволяло с самого начала предсказать последнему неудачу.

Все приведенные выше примеры, с одной стороны, весьма поучительны как для изучения вообще, так и потому, что они дают читателю ясное представление об образе действий конницы в те времена. Они показывают поразительный контраст, который существовал в образе действий конницы обеих враждующих сторон.

Большие успехи, одержанные великим прусским королем, несмотря на значительное превосходство его противников в силах, доставили известность прусской армии и славу великого полководца ее предводителю. Все европейские государства стали в точности подражать сделанным им изменениям в организации и одежде, и прусская система послужила образцом для всего цивилизованного мира.

Эти обстоятельства имели важное значение для конницы; можно сказать, что до настоящего времени в основании всех конниц лежит система Зейдлица и Цитена. В 1749 г. один из лучших французских кавалерийских офицеров, граф Мельфор, посетил прусские лагеря и много говорил с тамошними кавалерийскими генералами о тактике конницы. Также и Маршал Саксонский бывал при дворе Фридриха Великого. Эти посещения вызвали обмен идей и подражание прусской конницы, ее организации и тактике в Англии, Франции, Ганновере и Австрии. Наполеону только удалось усовершенствовать методическое употребление кавалерии применением ее во всех видах ее деятельности. Он умел пользоваться ею для прикрытия движения армии для нанесения решительных ударов в бою, для развития успеха и для прикрытия отступлений. Его конница, однако, никогда не была так полно и хорошо обучена маневрированию на быстрых аллюрах, как фридриховская. Постоянные войны и многочисленные занятия другого рода не позволяли Наполеону лично входить в обучение своих всадников, как это постоянно делал Фридрих.

В течение довольно продолжительного времени прусской армии подражали во всем до последних мелочей, что нередко служило предметом порицания беспристрастных военных писателей. Так, генерал Ллойд, принимавший участие в военных походах против Фридриха, отзывается с горькой иронией и резким порицанием о той массе мелочей, на которые в те времена обращалось огромное внимание во всех армиях. Он говорит, что вся наука сводилась к правильной пригонке шляпы или пуговицы. Они приписывали, — прибавляет он, — славные победы прусского короля этим и тому подобным мелочам. Короткие мундиры, маленькие шляпы, узкие штаны, башмаки с высокими каблуками и множеством разных бесполезных движений при упражнениях и эволюциях были введены во всеобщее употребление только на том основании, что все это имелось в Пруссии.

Эта выписка из сочинений опытного генерала и выдающегося военного писателя дает понятие о том огромном влиянии, которое имела прусская военная система на все европейские армии во второй половине XVIII столетия.

Петр Великий привел свою конницу в очень хорошее состояние, но и после него не перестают делать в ней разные изменения и улучшения сообразно с понятиями времени. Так, при Елизавете Петровне было введено разделение полков на эскадроны; при ней же кирасиры получили железные кирасы, длинные палаши и по 2 пистолета; ездили они на тяжелых немецких лошадях. Около того же времени были введены повороты по три. Несколько позже началось и в России рабское подражание всему прусскому.

В 1763 г. была учреждена особая комиссия специально для реорганизации русской армии по прусскому образцу. Было поставлено, что должно состоять на каждые 2 пехотные полка — один полк тяжелой кавалерии, на каждые 2 эскадрона тяжелой конницы — эскадрон гусар и сотня казаков. Кирасиры были уничтожены и заменены карабинерами, вооруженными карабинами без штыков, как во Франции при Людовике XIV.

С 1763 по 1775 г. тяжелая конница имела длинные палаши, по 2 пистолета и железные кирасы; карабинеры — карабины и палаши; гусары — сабли, пистолеты и короткие карабины. В 1786 г. всадники носили кожаные штаны, ботики со шпорами и палаши с медными эфесами и кожаными ножнами. Драгуны и карабинеры имели карабины притороченными к седлам, которые были немецкого образца и клались поверх сложенной шерстяной попоны или подушки. Легкокавалерийское седло было венгерского образца и лежало на войлочной подушке, набитой коровьим волосом. Вся конница имела кобуры. В каждой роте было 20 топоров и 4 лопаты. Строились в 3 шеренги.

В 1766 г. была издана Инструкция командиру конного полка; в ней находятся все подробности по одиночному обучению. В 1766 г. эскадроны были разделены на взводы и полуэскадроны. Во взводе полагалось по 17 рядов, но на деле в эскадроне было часто только 60 или 80 человек. В названной выше инструкции обращено большое внимание на выездку и выдержку лошадей.

Чтобы поднять искусство езды в коннице, в каждый полк были назначены особые берейторы, которые должны были обучать всех офицеров полка и по 2 нижних чина с дивизиона. Затем в каждом полку было выбрано 5 нижних чинов, которые специально обучались берейторскому искусству, и никто не мог быть произведен в унтер-офицеры или капралы без знания его. Офицер, не умевший ездить верхом, считался ничего не стоящим, и от солдата ожидалась польза только в том случае, если он крепко сидел в седле. Все эти взгляды на одиночное обучение те же, которые проводил Фридрих.

Потемкин, Румянцев и Суворов ввели в коннице многие улучшения. Румянцев, сражавшийся в Семилетнюю войну, был горячим поклонником холодного оружия. В кампанию 1774 г. он начал строить свою конницу в 2 шеренги и ставил ее между пехотными каре на высоте задних их фасов. Употребление огнестрельного оружия было строго воспрещено, и только полковым командирам разрешалось прибегать к нему под их личной ответственностью. Высшей единицей в коннице была составленная из 2 полков бригада. Суворов, участвовавший в Семилетний войне и отличавшийся там своими партизанскими действиями, был чрезвычайно быстр в движениях. В 1768 г. он прошел с пехотным полком и 2 эскадронами кавалерии 1000 верст в один месяц и бил врага везде, где встречал. При занятии Туртукая он применял кавалерию чрезвычайно удачно. Саблю или палаш он считал за лучшее оружие для кавалериста.

Потемкин обращал особенное внимание на конницу, причем придавал большое значение драгунам и легким всадникам. Он увеличил вдвое численность первых и уменьшил тяжелую конницу. Он же улучшил одежду и снаряжение и приказал коротко стричь волосы и не пудрить их. Ему обязаны увеличением числа гусарских полков и сформированием конно-егерских. При нем было введено во всей коннице венгерское седло как более легкое, дешевое и удобное для лошади. Наконец, он особенно заботился о хорошей посадке, ловком владении оружием и искусном маневрировании заездами.

В битве при Кагуле 21 июля 1770 г. конница состояла из 2 кирасирских, 3 карабинерных, 2 гусарских, 6 казачьих полков и одного сборного полка из 5 эскадронов. Конница эта под командой графа Салтыкова и князя Долгорукова живыми и смелыми атаками в конце сражения решила дело в пользу русских.

Хотя употребление огнестрельного оружия и было строго воспрещено, но оно настолько вошло в обыкновение, что оказалось невозможным соблюдать это воспрещение против многочисленной и отличной турецкой конницы. Так, в битве при Кагуле значительное число карабинеров, стоявших между двумя большими каре, открыли с коня очень беспорядочный огонь.

По окончании войн Фридриха Великого наступило продолжавшееся до Французской революции мирное время, которым все правительства воспользовались, чтобы реорганизовать свои армии и ввести в них те улучшения, которым научились от Фридриха.

Мы видим в этот период особенно заботливое изучение военного искусства и усиленные занятия военными науками, что выразилось появлением большого числа сочинений по тактике и возбуждением многих новых вопросов, причем почти все примеры и указания брались из Семилетней войны.

Во Франции в это время было сделано в коннице очень много изменений. Так, королевским указом 1 января 1766 г. был окончательно и исключительно введен двухшереножный строй и установлены интервалы между эскадронами в одну четвертую часть длины фронта эскадрона. На некоторое время дистанция между шеренгами была еще оставлена в 12 шагов. Всадники обучались и стрельбе, но преимущественно атаке холодным оружием рысью и галопом. Однако атаки последним аллюром вследствие недостатка в упражнениях бывали обыкновенно беспорядочными и несомкнутыми. Тем не менее в общем замечался большой прогресс сравнительно с прежним.

Другим важным нововведением во французской армии, основанным, вероятно, на примере австрийцев, было сформирование многочисленной и очень хорошего качества легкой конницы, необходимость в которой становилась все более и более ощутительной ввиду сильного увеличения численности армий, которое вызвало более широкое применение аванпостной и разведывательной службы.

Эти легкие всадники получили одежду и снаряжение, вполне сообразное с их службой; они были вооружены карабином, пистолетом и саблей, действовали же преимущественно последней. Лошади их, однако, продолжали нести на себе большой груз в виде тяжелого седла, плаща, чемодана и жизненных припасов. Маршал Саксонский вполне осознавал весь вред этого и очень решительно высказывался против всех излишних предметов.

При Людовике XVI дистанция между шеренгами была уменьшена до 2 шагов, введены перестроения четырехрядными отделениями, учреждено много манежей и школ езды и обращено особенное внимание на одиночное обучение людей.

К началу революции французская конница состояла из 30 тяжелых полков численностью в 12 960 человек, 17 драгунских -6528 человек, 4 гусарских — 1280 человек и 3414 человек гвардейской конницы, всего — более 24 000 всадников.

Прусская конница уже в последние годы царствования Фридриха сильно ухудшилась. Лучшие офицеры или состарились, или умерли; старые солдаты были уволены и заменены новыми; и, хотя принципы воспитания и обучения и славные традиции были еще в коннице живы, все-таки в первые же годы после кончины Фридриха был замечен большой шаг назад. Вследствие этого конница не могла оказать в революционных войнах тех услуг, которые от нее ожидались по старой памяти. Вина в этом должна быть в значительной степени отнесена, по-видимому, на долю предводителей, так как при стычках мелких частей прусская конница в первые годы войны оказывалась на высоте своей прежней славы и гораздо выше французской; но во главе конницы не было ни одного генерала, который сумел бы управлять ее массами на поле сражения подобно тому, как во времена Фридриха.

У австрийцев конница была организована совершенно по прусскому образцу и заслужила в последних войнах в Богемии и Турции под начальством известного генерала Лаудона хорошую репутацию. Она была очень многочисленна и состояла в 1792 г. из 12 эскадронов карабинеров, 54 эскадронов кирасир, 42 эскадрона драгун, 36 эскадронов легкоконных (шеволежеров), 74 эскадронов гусар и 8 эскадронов улан, всего 226 эскадронов численностью в 44 000 человек.

Революция 13 американских колоний против Великобритании началась в 1776 г. Вызванная ею война продолжалась 7 лет и окончилась в 1783 г. признанием независимости Соединенных Штатов. Достижению этого результата много способствовали французы, помогавшие американцам войсками, кораблями, оружием и деньгами. Театр войны — непроходимые леса и пустыни без путей сообщения почти совершенно исключал участие конницы в военных операциях, и действительно, она не имела почти никакого влияния на исход кампании. Обе стороны организовали несколько партизанских отрядов, которые оказали некоторые услуги, но все это в очень ограниченных размерах, и изучение их действий представляет мало интереса. Пересеченный характер местности побуждал прибегать преимущественно к огнестрельному оружию; особенно часто пользовались им американцы, стреляя очень метко с дальних расстояний из-за различных местных укрытий, так как самые свойства их, в сущности, иррегулярной армии заставляли ограничиваться мелкими схватками, нечаянными нападениями и т. п. Единственным следствием этой войны для европейских армий было сформирование в них отдельных отрядов стрелков, которые действовали долгое время исключительно в рассыпном строю.

Французская революция, последовавшая вскоре за американской, оказала уже гораздо большее влияние на состояние военного искусства, причем влияние это коснулось не только тактики, но комплектования и организации армии. Восстание народа против своего законного короля и провозглашение республики влекло за собой столь важные последствия и опасности и для других государств, что они нашли вынужденными встать на защиту свергнутой монархии.

Коалиция стольких государств против Фридриха побудила правителей республики принять целый ряд чрезвычайных мер, чтобы иметь возможность бороться с надеждой на успех против угрожавшей опасности. Они решили привлечь насильно весь народ к защите страны и постановили в марте 1793 г. набрать 300 000 человек для пополнения действующей армии. С расширением военных операций появилась потребность в новых силах, и в июле было предписано набрать еще 1200 000 человек. Эти люди были распределены по старым полкам, чтобы скорее научиться военному делу, но подобный наплыв рекрут не только повредил дисциплине, но почти отнял у армии регулярный характер.

Эти большие массы, значительно превосходившие прежние армии, для более быстрой передачи приказаний и правильно поставленной ответственности требовали и другой организации.

Это повело за собой разделение войск на дивизии и корпуса, в состав которых входили все три рода оружия. Во главе бригад стояли бригадные, дивизий — дивизионные, корпусов — полные генералы, а во главе армии главнокомандующий. Благодаря такой организации значительно облегчалось управление массами. 3 пехотных батальона составляли полубригаду, 6 батальонов — бригаду, 2 бригады — дивизию, 2 или более дивизий — корпус. Каждой дивизии придавалось обыкновенно 2 полка конницы (легкой, тяжелой или драгун) и 2 батареи: пешая и конная.

Конница французской армии в 1793 г. была довольно многочисленна, но по отношению к сильно увеличившейся пехоте — очень слаба. Она состояла из 2 полков карабинеров и 16 полков тяжелой конницы, вооруженных только палашом и пистолетом, 20 полков драгун, 25 — конноегерей, 12 — гусар, вооруженных саблей, карабином и пистолетом. Легкой конницы было около 33 000 человек: 22 000 егерей и 11000 гусар; последние употреблялись очень редко для сомкнутых атак, между тем как егеря несли безразлично службу на поле сражения и вне его, так что они оказывались самым полезным родом конницы. Подобные полки разделялись обыкновенно на 4 эскадрона в 200 коней каждый.

Система распределения конницы по дивизиям была вскоре признана ошибочной, так как кавалерия, будучи вся распределена на мелкие части, не могла сделать ничего существенного. Генерал Гош первый понял это и по назначении своем в 1797 г. главнокомандующим армии Самбры и Мааса соединил гусар, драгун и конноегерей в отдельные дивизии. Эта принятая им мера составляет значительный шаг вперед.

Наполеон в итальянской армии также отделили конные полки от пехотных дивизий и свел их в бригады резервной конницы. Большая численность французских революционных армий имела еще другое очень важное последствие. Армии Фридриха Великого были малы, крепко сплочены и в совершенстве обучены; он мог с ними сделать фланговый марш на глазах противника со спокойствием и порядком марша на параде; он мог спокойно развертывать свои войска и делать перемену фронта под артиллерийским огнем, как при Зооре; он мог после нечаянного ночного нападения и неудачного боя очень скоро привести свои войска в порядок. Одним словом, он имел в своем войске превосходное орудие, с которым мог все себе позволить; это обстоятельство имело, конечно, большое влияние на его образ действий. Так как при этом люди его были обучены стрелять очень метко, то, чтобы вполне воспользоваться силой огня, он строил их развернутым строем; наконец, искусство его армий в маневрировании позволяло ему принимать косой порядок против того или другого фланга неприятельского расположения.

Французские генералы времен революции, напротив того, имели под своей командой массу солдат, правда, в высокой степени воодушевленных и исполненных стремлением к славе, но очень плохо обученных не только маневрированию, но даже и владению оружием. Еще задолго до революции между военными писателями возник спорный вопрос о том, что лучше для наступления пехоты: колонны или развернутый строй. Фолар написал несколько томов в пользу первых; Мениль Дюран и другие последовали за ним, и образовалась целая школа, державшаяся того мнения, что пехота должна атаковать в колоннах.

Теперь же французы самой силой обстоятельств были поставлены в необходимость принять это построение. Их плохо дисциплинированные массы воодушевленных рекрут не могли маневрировать с той же точностью, как австрийцы и пруссаки. Поэтому они приняли систему прямой атаки неприятельского расположения густыми колоннами, поддержанными огнем больших артиллерийских батарей. Впереди колонн шли застрельщики из лучших стрелков, которые подобно римским велитам начинали дело усиленным обстреливанием позиции противника и прикрывали тем наступление колонн, которые, следуя сзади, могут быть сравнены с фалангой древних времен.

От этих застрельщиков не требовалось высокой степени обучения для выполнения их обязанностей. Это был такой состав людей, который на другом поприще не мог принести большой пользы, а здесь мог пригодиться. Следовавшие за ними колонны состояли из совершенно необученных людей, которые черпали мужество и веру в успех в своей численности. Это естественный инстинкт как людей, так и животных — собираться в массы ввиду угрожающей опасности, и образ действия французов в колоннах был именно основан на этом инстинкте. При начале движения колонны их имели действительно вид строя, но затем они обращались просто в беспорядочные толпы тесно сплоченных людей. Подобная система, естественно, вызывала широкое применение артиллерии; коннице также придавались в значительном числе конные батареи. Наполеон еще бол ее увеличил их число и стал придавать их каждой кавалерийской дивизии.

Тяжелая конница была вооружена палашами и пистолетами; драгуны — ружьями, пистолетами и палашами; егеря — карабинами, пистолетами и саблями; гусары пистолетами и саблями; последние употреблялись преимущественно для сторожевой и разведывательной службы. В первых битвах республики конница почти не участвовала, ограничиваясь преимущественно мелкими схватками, где личная ловкость и воодушевление значительно влияли на успех. Тяжелая конница не имела почти никакого значения до появления на арене Наполеона.

Один из самых необыкновенных случаев в истории конницы произошел во время похода в Голландию в январе 1795 г. Каналы, пересекающие эту страну по всем направлениям, делают ее почти недоступной летом для конницы; но зима 1795 г. была очень холодная, вся вода покрылась льдом, и, таким образом, действия конницы и конной артиллерии стали вполне возможны. Благодаря этому обстоятельству войска вполне благополучно прошли по замерзшему озеру Бисбош и был захвачен арсенал в Дортрехте. Около того же времени французы узнали, что часть голландского флота замерзла во льду близ Текселя, и выслали против нее сильный отряд конницы с конной артиллерией. Он прошел форсированными маршами северную Голландию, перешел замерзшее Зюдер-зее и, окружив флот, потребовал сдачи. Удивленные появлением конницы и угрозой атаки с ее стороны обстоятельство, на которое они никак не рассчитывали, — командиры судов согласились спустить флаги, дав, таким образом, французским гусарам славу единственной конницы, овладевшей военными судами в море.

Прусская конница в первые годы войн с республикой также не отличалась в битвах, но действовала с успехом в мелких стычках и предприятиях. Одно из таких дел произошло 17 сентября 1792 г.; арьергард французской армии Дюмурье, бывший под командой генерала Шазо, в числе 10 000 с лишком человек был атакован 1500 прусских гусар с 4 конными орудиями, опрокинут первой же атакой и в большом беспорядке отброшен на главные силы и далее по направлению к Парижу. Незначительная горсть конницы чуть не разбила всей французской армии доказательство того сильного морального впечатления, которое производит лихая кавалерийская атака на молодые необученные войска.

В ноябре 1793 г. австрийцы нанесли сильное поражение французскому отряду в 10 000 человек, шедшему на выручку осажденному Кенуа, причем одно каре в 3000 человек было прорвано австрийской конницей и совершенно уничтожено.

Во всех войнах конца прошлого столетия конницы прусская и австрийская оказались гораздо выше французской, и, хотя ими не было одержано блестящих побед, подобных победам Фридриха, тем не менее они показали себя вполне на высоте своего назначения. Так, при Виллер-ан-Куше 86 австрийцев и 200 английских легких драгун атаковали французский отряд в 10 000 человек пехоты и конницы. Атака была произведена столь энергично и удачно, что французские всадники были сразу отброшены на свою пехоту, которая тоже была опрокинута, и весь отряд, с потерей 1200 человек убитыми и ранеными и 3 орудий, отошел в полном беспорядке на Камбре. И такой подвиг был совершен менее чем 300 человек! Австрийский император дал всем участвовавшим в этом деле офицерам орден За заслуги; английский же 15-й гусарский полк с тех пор в виде отличия носит название Виллер-ан-Куше.

Так же точно при Гандшусгейме в 1795 г. австрийская конница приняла деятельное участие в поражении французов, и она же покрыла себя славой при нападении на Майнцские укрепления линии. Каждой из трех колонн было при этом придано по нескольку эскадронов, а сильный конный отряд был в резерве, чтобы им довершить успех. Пехота очень скоро овладела частью укреплений и возвела там ложемент; вслед за ней проникла конница и очень скоро довершила победу с весьма незначительными потерями.

При Вюрцбурге в 1796 г. австрийская конница также много способствовала одержанию победы. Как кажется, это было первое сражение в революционных войнах, в котором конница приняла участие в значительных силах и на исход которого могла поэтому оказать влияние. Австрийцы выиграли это сражение благодаря искусному употреблению резерва.

В итальянских кампаниях 1796 и 1797 гг. конница могла принимать только небольшое участие. После битвы при Ровердо Наполеон послал своего адъютанта Ламарруа с 50 драгунами в середину бегущих австрийцев для занятия дефиле при Кальяно, через что значительные пехотные части оказались отрезанными и вынужденными к сдаче.

Во время египетской экспедиции Наполеона произошел целый ряд боев между воодушевленными солдатами Франции и блестящими всадниками Востока. По своей своеобразности бои эти особенно интересны для кавалерийского офицера тем, что конница одной из сторон состояла из иррегулярных легких всадников, великолепно ездивших верхом и отлично владевших оружием, но без всякой дисциплины и умения сомкнуто маневрировать.

Египетские мамелюки, бывшие настоящими владельцами страны, состояли из смеси кавказцев, албанцев, сербов и боснийцев, которые в детстве были взяты у родителей и посланы в Египет. Они были воинами по призванию и никогда ничем другим не занимались. Их лошади, оружие, блестящая одежда и военные подвиги составляли их гордость. Число их доходило до 12 000 под командой 24 беев, из которых каждый должен был одевать и снаряжать 500–600 мамелюков. При каждом воине было 2 ассистента наподобие рыцарского копья или галльской тримакрезии. Мамелюки составляли отличную иррегулярную конницу, не имели понятия о дисциплине, совсем не были обучены и даже неспособны к сомкнутому маневрированию.

Слуги их, кажется, совсем не участвовали в бою; один вел в поводу заводную лошадь с вещами и продовольствием, другой — возил карабин. Сами мамелюки имели пару пистолетов и кинжал за поясом, пару пистолетов у седла, саблю и мушкетон. Они носили шали и тюрбаны, обернутые в несколько раз и потому составлявшие нечто вроде предохранительного снаряжения; по словам Наполеона, некоторые имели кольчуги и шлемы. Но больше всего для избежания неприятельских ударов они полагались на своих прекрасных боевых коней; им мало могли помогать в этом случае их тонкие артистической работы клинки, которые предназначались скорее для резания, чем для рубки, и не могли поэтому парировать сильного удара.

Наполеон сообщает в своих мемуарах несколько интересных подробностей о мамелюках. Он говорит, что два мамелюка могли отлично держаться против трех французов, потому что были лучше вооружены и обучены, сидели на лучших лошадях и имели слуг для поддержки; но, с другой стороны, 100 французов не должны были опасаться 100 мамелюков, 300 французов превосходили такое же число мамелюков, а 1000 французов должны, несомненно, победить 1500 мамелюков. Так велико значение тактики, порядка и способности к маневрированию.

После того как французские кавалерийские генералы ознакомились с образом действия мамелюков, они начали при наступлении против них выстраивать несколько линий. Как только первая линия начинала движение, мамелюки старались охватить ее с фланга; сообразно с этим вторая линия шла вполоборота направо или налево, чтобы поддержать первую удлинением боевого порядка. Тогда мамелюки растягивались еще более, чтобы охватить и вторую линию. Этим моментом и пользовались французы для общей атаки, которой обыкновенно и опрокидывали противника. Впрочем, все первые битвы были выиграны пехотой и артиллерией без всякого содействия конницы.

Конское снаряжение мамелюков было очень массивно и богато изукрашено; мундштуки — очень строгие, так что останавливали сразу самых горячих жеребцов на полном карьере; стремена пригонялись очень коротко; обе луки были так высоки, что даже раненого всадника трудно было вышибить из седла. Несмотря на довольно тяжелое конское снаряжение, лошади не были слишком нагружены, так как всадники не носили багажа при себе.

Таков был неприятель, с которым приходилось бороться французам в Египте. Наполеон имел очень немногочисленную конницу, которая притом не была в состоянии вступать в одиночный бой со смелыми восточными всадниками, так что в начале он действовал исключительно пехотой и артиллерией. Первая стычка произошла в Раманиэ на Ниле. Вторая французская дивизия была внезапно атакована; начальник ее Дезе построил свои войска в несколько каре, имея орудия по углам и обоз в середине, и отбил нападение одним картечным огнем.

Распоряжения Наполеона для борьбы с мамелюками были очень своеобразны и вполне соображены с характером противника. Он разделил армию на 5 дивизий; каждая из них строила каре в 6 шеренг глубиной с орудиями по углам; гренадерские роты, распределенные повзводно, держались наготове броситься на помощь всякому угрожаемому пункту. Конница, всего 200 человек, была поставлена в середине между каре. В том же порядке совершала армия и марши, так что передний и задний фасы каре (последний повернувшись предварительно кругом) шли развернутым строем, а боковые, повернувшись направо и налево, — в колоннах. При нападении все останавливалось, поворачивалось во фронт и спокойно ожидало атаки. Если же французы сами намеревались атаковать, то 3 наружные шеренги каре выстраивали колонны и шли в атаку, а самые каре, уже в три шеренги глубиной, оставались на месте в виде резерва.

В таком порядке двигались французские дивизии после благополучно совершившейся высадки в Каире, причем за ними все время следили мамелюки, наготове воспользоваться малейшей оплошностью. Первое большое сражение произошло близ пирамид или, точнее, у деревни Эмбаба недалеко от Каира, где сам Мурад-бей с 8000 отборных всадников и множеством малообученной пехоты занял позицию для обороны доступов к столице. Он построил укрепление приблизительно на 40 орудий у берега реки, к которому примкнул правый фланг конницы; левый фланг простирался по пустыне до пирамид. Наполеон, заметивший тотчас, что орудия, помещенные в укреплении, стоят не на лафетах, а укреплены неподвижно и, следовательно, могут стрелять только в одном направлении, решил двинуться вправо, чтобы избежать их огня. Мурад-бей, увидев это движение и сразу поняв причину его, принял с быстротой опытного генерала решение атаковать французов на марше.

Атака была произведена 7000 всадников беспорядочной толпой. Дезе едва успел исполнить перестроение, как уже передовые всадники наскочили на него; человек 30–40 храбрейших ворвались внутрь каре, но все там и погибли. Прочие дивизии были совершенно готовы встретить атаку. Зрелище представлялось французам внушительное. Многочисленные толпы лихих всадников, великолепно одетые и на быстрых скакунах, неслись на них полным галопом, поднимая облака пыли, среди которых изредка блистало оружие и украшения. Громкие крики, разносившиеся по воздуху, и подобный грому топот нескольких тысяч копыт если и не навели панику на французскую пехоту, то все же заставили ее ожидать окончания дела с некоторым сомнением в успехе. Скоро артиллерия открыла картечный огонь; затем по фронту всех каре затрещали ружейные выстрелы, залп раздавался за залпом, поражая всадников и лошадей, беспомощно валявшихся и бившихся перед каре, преграждая путь остальным.

С редким мужеством прорвались мамелюки в интервалы между каре и бешено атаковали все их фасы одновременно. Не имея возможности прорвать прямым ударом сомкнутые ряды французов, некоторые из них перед самыми штыками поворачивали лошадей кругом и поднимали их на дыбы, надеясь этим путем проложить дорогу, хотя бы и ценой опрокидывания лошади. Другие стреляли из своих пистолетов и карабинов и затем бросали их в противника. Те всадники, лошади которых были убиты, подползали к каре и своими ганджарами рубили ноги солдат передней шеренги. Наконец, мамелюки должны были прекратить свои отчаянные атаки и уйти, оставив перед каре массу убитых и раненых людей и лошадей, свидетельствовавших об упорстве боя. Потери их были огромны, а французы потеряли всего около 200 человек. Это сражение показало, что французская пехота может бороться с мамелюками, и вместе с тем служит доказательством необходимости совершеннейшей дисциплины в коннице наряду с умением владеть конем и оружием. Кто усомнится, что мамелюки, если бы они были обучены сомкнутым единовременным атакам и поддержаны конными орудиями, разнесли бы французскую пехоту? Они почти достигли этого и так своими беспорядочными атаками и без всякой артиллерии. Огонь нескольких батарей причинил бы большие потери густым массам французов, а если бы для избежания их они развернулись, то неминуемо сделались бы жертвами этой чудной конницы.

В битве при Седимане во время экспедиции генерала Дезе в Верхний Египет произошел случай, доказывающий, что не штыки, а только огонь может защитить стоящую в каре пехоту от хорошей конницы. Дивизия Дезе при приближении сильного отряда мамелюков построила одно большое и два маленьких каре. Командир одного из последних от избытка самоуверенности, вероятно под впечатлением дела при пирамидах, приказал своим людям сберегать огонь до той поры, пока они увидят белки глаз противника. Залп действительно был дан, когда противник подскакал совсем вплотную, но это было поздно. Действие залпа в самом деле было ужасно, но лошади так расскакались, что их нельзя было ничем остановить, даже если бы всадники этого и пожелали. Каре было прорвано, много людей перебито, а всадники ворвались в середину, сражаясь и падая по мере того, как долго их лошади могли еще держаться на ногах, в зависимости от степени смертоносности полученной ими раны. Генерал Дезе выразил самое строгое порицание командиру каре, неосмотрительность которого была причиной почти совершенной гибели его части.

Во время осады Сен-Жан-д'Акр в следующем году Наполеон получил известие о приближении сильной турецкой армии, составленной из остатков мамелюков, янычар из Алеппо и Дамаска и многочисленной иррегулярной конницы. Навстречу ей и для соединения с Жюно, занимавшим передовой пост у Назарета, был выслан от Акры Клебер. На своем пути он встретил 4000 всадников, но, действуя по испробованной уже в Египте системе, отбил все их нападения. 16 апреля 1799 г., двигаясь для атаки турецкого лагеря близ горы Фавор, Клебер неожиданно наткнулся на всю турецкую армию, шедшую ему навстречу. Он немедленно построил свой слабый отряд в несколько каре с орудиями по углам; едва было окончено построение их, как уже на французов налетело 15 000 всадников, за которым шло столько же пехоты. Уверенные в себе и стойкие французские ветераны не поколебались ни на минуту; они открыли меткий и частый орудийный огонь, который вырывал целые ряды турок и покрыл в скором времени все пространство перед всеми каре массами тел людей и лошадей; французы держались таким образом 6 часов.

Между тем Наполеон, выступивший с значительными силами на поддержание Клебера, дошел до окружавших поле сражения высот и увидел в них французские каре, окруженные со всех сторон неприятелем и мужественно отбивавшие его атаки. Решение его было живо принято. Часть конницы и легкой кавалерии под командой генерала Лекурба была выслана против мамелюков, стоявших в резерве, а сам Наполеон с построенной в два каре дивизией Бона атаковал с тыла и фланга турок, сражавшихся с Клебером. Меры эти, в связи с превосходством дисциплины и тактики французов, дали им полную победу. Таким образом, 6000 французов-ветеранов одержали верх над 30-тысячным войском, составленным наполовину из конницы.

Последняя битва в Египте между французами и мамелюками произошла у Гелиополиса 20 марта 1800 г. и кончилась, как все предыдущие битвы, полной победой французов. Клебер имел всего 12 000 человек, которых он построил в четыре каре с артиллерией по углам и конницей в интервалах. В резерве, для поддержания углов и для произведения в случае возможности наступательных движений, были оставлены гренадерские роты. Атака на лежащий далеко впереди общего турецкого расположения лагерь янычар была вполне удачна, причем большая часть его защитников была перебита. Между тем главные силы турок уже приближались. Французы по обыкновению построили несколько каре, но поставили артиллерию в интервалы между ними, а конницу — за серединой. Боевой порядок этот был вполне целесообразен, что и показал успех боя. Сражение началось артиллерийским огнем обеих сторон, причем действие французских орудий было гораздо сильнее; они стали наносить, наконец, такие потери туркам, что последние решили произвести общее наступление. Сосредоточение их войск было замечено французами, которые и приготовились к встрече атаки. 20 000 всадников бросились на них карьером — зрелище, способное потрясти самые храбрые сердца. Французы, однако, стояли твердо; орудия их открыли сильный картечный огонь, который разметал неприятельские передние ряды; задние повернули назад и обратились в бегство ранее, чем по ним был дан хотя бы одни ружейный выстрел.

Великий визирь, однако, собрал свои войска и повел их вторично в атаку. В отбитии ее приняла участие и пехота, и все турецкое войско, не выдержав ее метких и смертельных залпов, обратилось в полное бегство.

В этих кампаниях вошло в обыкновение у французов сводить застрельщиков в группы из 4 человек для более успешного отбития нападений бедуинов и мамелюков. Кроме того, Бонапарт решил выдать своей пехоте пики с железными остриями на обоих концах, которые должны были втыкаться солдатами в землю перед собой при встрече кавалерийской атаки; эти же пики предназначались для обнесения лагеря по его окружности. Впрочем, сильная жара отражалась так неблагоприятно на здоровье войск, что Наполеон нашел более полезным не утруждать людей ноской лишней тяжести, и пики не были розданы. Употребление пик, подобное предлагавшемуся Наполеоном, мы уже видели при Азинкуре.

Другой особенностью кампании в Египте был организованный Наполеоном полк на дромадерах, который должен был нести драгунскую службу. Он принес большую пользу, потому что лошади с трудом двигались по пустыне. Полк этот был составлен из отборных людей из пехоты, которые сидели на некотором подобии турецкого седла, положенном на горбе дромадера; они имели с собой оружие и десятидневный провиант. Перед началом боя полк останавливался, дромадеры становились на колена, люди слезали и выстраивались в пешем строю — в развернутом строе или в каре смотря по обстоятельствам. Вначале на каждое животное сажали двух солдат, но впоследствии предпочли сажать только одного и брать зато с собой более значительный запас провианта.

Наполеон ставил конницу очень высоко и обладал глубоким пониманием ее свойств. Никто так не ценил легкую конницу при скрытии движений своей армии или для разведывания о движениях противника. Он также придавал огромное значение атакам конницы большими массами на поле сражения и умел ими пользоваться для нанесения удара целому флангу неприятеля.

Он изменил организацию конницы в составе французской армии, собрав рассеянные повсюду полки в отдельные бригады и дивизии, по родам конницы. Его уверенность в важности действия тяжелой конницы большими массами была так велика, что он свел дивизии в корпуса. Так, в 1805 г. сила кавалерийского корпуса Мюрата доходила до 22 000 кирасир и драгун и 1000 конных артиллеристов. В составе армии в кампанию 1812 г., кроме приданных корпусам легких кавалерийских дивизий, входило еще под общей командой Мюрата четыре резервных кавалерийских корпуса генералов Нансути, Монбрена, Груши и Латур-Мобура, всего 208 эскадронов, т. е. 38 200 коней.

Вскоре после принятия императорского титула Наполеон устроил при Булони большой лагерь, где войска обучались с величайшей заботливостью маневрированию большими массами. Обучение конницы было основано на принципах Фридриха. Так как Наполеон сам служил в артиллерии, то он был недостаточно знаком со всеми деталями кавалерийской службы, тогда как Фридрих, знавший до мельчайших подробностей службу всех трех родов оружия, мог своим вмешательством поставить одиночное обучение каждого человека на надлежащую высоту. Но во всяком случае Наполеон прекрасно знал цену кавалерии и ее службы во всех ее отраслях. Он отлично понимал задачи кавалерии по разведке и охранению и стоял даже выше Фридриха в смысле умения узнавать положение, движения и намерения противника.

Фридрих очень часто попадал в затруднительное положение именно вследствие невозможности правильно ориентироваться. Наполеон же только однажды был поставлен в такое положение, а именно после похода 1812 г., когда вся его конница погибла в снегах России или попала в плен.

Малочисленность и недостаток опытности его конницы в 1813 г. привели к тому, что перед сражением при Люцене он совершенно ничего не знал о близости союзников и был неожиданно вовлечен в генеральное сражение.

Наполеон, чувствовавший, что его коннице недостает маневренной способности конницы Фридриха, старался восполнить этот недостаток большими массами ее, что повело за собой движение в атаку рысью, так как только на этом аллюре значительные массы могли соблюдать должные порядок и сомкнутость.

Производство атаки медленным аллюром вызывало, однако, такие потери от пехотного огня, что Наполеон должен был принять особые меры для уменьшения их. Тяжелая конница, а позже и карабинеры получили опять кирасы и каску. Вновь сформированные кирасиры скоро заслужили себе громкую славу и совершали подвиги, нередко влиявшие на исход всей кампании. В армии Наполеона была конница всех родов. После боя при Боргетто в 1796 г. он сформировал отряд гидов, главная обязанность которых состояла в охранении его особы; он был составлен из ветеранов, прослуживших 10 лет и избранных с особой тщательностью. Этот отряд составил основание консульской гвардии, которая впоследствии разрослась почти в особую армию под именем императорской гвардии.

Карабинеров во французской армии было два полка. В1791 г. их вооружение состояло из карабина со штыком, пистолета и палаша; в 1794 г. они передали карабины нескольким стрелковым батальонам, не имевшим еще оружия. Несколько позже они захватили в одном австрийском замке склад английского оружия, вооружились мушкетами, которые и имели при Аустерлице. В войне 1809 г. и до обращений их в кирасиры они имели короткие мушкеты без штыков.

Кирасирские полки были вновь сформированы в декабре 1802 г. из 5-го, 6-го и 7-го конных полков. Они оказали такие важные услуги, что в 1804 г. еще 9 полков получили кирасы, и во всех кирасирских полках шляпы были заменены касками. В 1812 г. кирасирских полков было 14.

Драгун у Наполеона было очень много. В 1802 г. их было 21 полк в зеленых мундирах, с разными отличиями и в касках. Они тогда были пехотой, посаженной на коней, но скоро были преобразованы в настоящую конницу, только лучше обученную пешему бою. Драгуны, не особенно отличавшиеся в походах на Рейне, были посланы в Испанию, и здесь, при Сульте, Сюше и Сен-Сире, заслужили блестящую репутацию. Особенно важные услуги они оказали при действиях против гверильясов. В 1812 г. Наполеон довел число драгунских полков до 30.

Уланы появились впервые в тогдашней французской армии в 1807 г., когда Наполеон сформировал в Варшаве из поляков полк силой в 1000 коней под названием легкоконного уланского (chevaux legers lanciers) и зачислил его в гвардию. Уланы имели пику с флюгером, гусарскую саблю и 2 пистолета. В 1810 г. был сформирован второй полк, называвшийся по цвету одежды красным; а в июле 1812 г. — третий силой в 5 эскадронов. Все эти три полка были гвардейские. По декрету 25 ноября 1811 г. к каждой кирасирской дивизии должен был быть придан легкоконный уланский полк. Первый такого рода полк был вооружен карабинами, второй — мушкетонами; оба имели штыки. В 1811 г. девять драгунских полков были переформированы в уланские, так как Наполеон увидел необходимость иметь такие полки для борьбы с русскими и австрийскими уланами и казаками; и действительно, уланы оказали большие услуги.

Конно-егерских полков (chasseurs a cheval) в 1799 г. было 25, в 1804 г. 24, в 1812 г. — 31; они были вооружены саблями, пистолетами и мушкетонами.

Гусарских полков при восшествии Наполеона на престол было 10; в 1812 и 1813 гг. число их было увеличено до 13.

Наполеон основал значительное число кавалерийских школ, где основательно подготовлялись офицеры и инструкторы для конницы.

Познакомившись с составом и силой конницы Наполеона, перейдем теперь к способу употребления ее этим великим полководцем и к тем результатам, которых он ею достигал.

Как мы уже говорили, Наполеон отлично понимал роль конницы как при подготовительных к бою операциях, при завязке боя, для прикрытия движения пехоты и артиллерии во время сосредоточения и развертывания, так и во время самого боя для поддержания других родов оружия при атаке и для удержания натиска неприятеля. Так же хорошо умел он бросать ее в решительную минуту на потрясенного врага, чтобы этим ударом закрепить за собой успех.

Особенно хорошо достигал Наполеон сочетания и взаимодействия всех трех родов оружия. Первая его линия была обыкновенно построена развернутым строем, вторая — в батальонных колоннах; тяжелая конница — в резерве, легкая конница и артиллерия — перед фронтом и на флангах. Если неприятельской коннице удавалось прорвать первую линию, то, конечно, она могла еще проскакать в интервалы второй линии, но затем на утомленных и запыхавшихся лошадях она встречала совершенно свежую резервную конницу, которая ее опрокидывала и заставляла в полном беспорядке вторично проходить под сильным перекрестным огнем пехоты. Во время войны Империи принцип взаимной поддержки родов оружия проник в общее сознание, и Наполеону тем легче было поддерживать пехоту и кавалерию артиллерией и связывать действия пехоты и конницы между собой.

Но, держась принципа взаимодействия всех трех родов оружия, Наполеон никогда не доходил до того, чтобы перемешивать их между собой в мелких частях, как это мы неоднократно встречали прежде. Напротив того, действия массами были основным принципом его тактики. Так, он нередко соединял значительное число орудий в одну батарею, чтобы действовать сосредоточенным огнем по какому-либо важному пункту; например, такая батарея была сформирована при Ваграме, и она своим огнем разнесла центр австрийцев, проложив дорогу Макдональду. Также и в коннице только часть была придана пехотным корпусам, остальная же соединена в большие массы для нанесения решительных ударов на поле сражения, как, например, при Эйлау.

В дни сражений Наполеон держал конницу близко к боевой линии, чтобы иметь ее под рукой в решительную минуту; через это она несла иногда значительные потери от огня неприятельской артиллерии, если условия местности не давали возможности от него укрыться.

Несколько наиболее поучительных примеров лучше всего покажут употребление конницы и ее образ действия.

В битве при Кастильоне австрийцы, слишком удлинив позицию, сильно ослабили свой центр, что не ускользнуло от орлиного взгляда Наполеона. Он сосредоточил сильную пехотную колонну, поддержанную конницей, и направил ее для прорыва центра. Атака была удачна, и австрийская армия оказалась разрезанной на две части, из которых одна ушла за Минчио, а другая, отступавшая на присоединение к Кваздановичу, была преследуема Жюно с драгунами. Остановленная при Сало с фронта занимавшим этот город французским отрядом и настигнутая с тыла конницей, она была вся рассеяна с потерей 3000 человек пленными и 20 орудий.

С этого времени Наполеон постоянно посылал свою конницу для энергичного и безостановочного преследования разбитого неприятеля.

О походе в Египет мы уже говорили, а потому перейдем прямо к сражению при Маренго, которое в какие-нибудь 10 минут одной атакой французской конницы было обращено из полного поражения в блестящую победу, решившую всю кампанию.

Наполеон после знаменитого перехода через Альпы вышел на сообщения австрийской армии, которая вследствие этого вынуждена была принять фронтом к своему же тылу бой, от которого зависело ее спасение или гибель. Главнокомандующий ее Мелас оставался еще несколько дней после боя при Монтебелло в сильно укрепленной Александрии и этой непонятной беззаботностью ввел в заблуждение Наполеона, который начал опасаться, как бы тот не ускользнул от него, обойдя тот или другой его фланг. Для предупреждения этого Наполеон несколько разбросал французские дивизии, как вдруг рано утром 14 июня 1800 г. Мелас, выступив из Александрии, атаковал выдвинутую дальше всех вперед часть французской армии под командой Виктора и Гарданна. Превосходство австрийцев в силах дало им возможность оттеснить правое крыло французов за широкую, открытую равнину, тянущуюся между Маренго и Сан-Джулилио. При этом австрийцам представился случай воспользоваться своей многочисленной конницей, когда французы, обессиленные продолжительными четырехчасовыми усилиями удержаться на месте, оказались вынужденными к поспешному отступлению. Австрийцы следовали за ними по пятам, нанося им страшные потери из 50 орудий. Сначала отступление было произведено в нескольких каре, которые отходили уступами в полном порядке, но скоро французы оказались охваченными со всех сторон австрийскими всадниками, которых с большим трудом несколько сдерживала французская конница Келлермана и Шампо. Между тем венгерская пехота не переставала подвигаться вперед, а артиллерия, следуя между батальонами, обстреливала каре сильным картечным огнем. Понемногу равнина покрывалась все больше и больше беглецами; день казался безвозвратно потерянным. Прибытие Наполеона со свежими частями несколько подняло дух людей и дало им возможность на некоторое время приостановиться. Но и это поправило дело ненадолго. Мелас, уверенный в победе, уже уехал в задние линии, оставив начальника штаба в голове колонн, как подошел Дезе с французскими резервами и немедленно вступил в дело. В эту именно критическую минуту и была произведена кавалерийская атака, решившая участь дела. Австрийцы наступали сильными колоннами, и вид этих 6000 победоносно приближавшихся венгерских пехотинцев вселил некоторое колебание в рядах войск Дезе. Между тем Келлерман спрятал 800 кирасир за горой, покрытой виноградниками, совершенно защищавшей их от взглядов противника. Наблюдая отсюда за ходом боя, он заметил колебание пехоты Дезе и, поняв всю опасность положения, выскочил из засады, атаковал австрийскую колонну во фланг, опрокинул ее, взял 2000 человек, в том числе и начальника штаба генерала Цаха, в плен и погнал остальных на шедшее сзади подкрепление. В своем донесении об этом деле Келлерман говорит: Я увидел это. Я — между ними. Они сдаются. Все дело потребовало менее времени, чем сколько нужно для написания этих нескольких строк.

Этот блестящий подвиг дал французам победу. Австрийцы отошли в Александрию. На следующий день было заключено перемирие, по которому Пьемонт и Милан достались французам, а австрийцам было разрешено уйти за Минчио. Таким образом, одно сражение дало Наполеону 12 крепостей с 1500 пушек, и все это было результатом стойкости пехоты Дезе и блестящей атаки конницы Келлермана.

Кампания 1805 г. началась делом при Вертингене 8 октября между 8000 французской конницы Мюрата и 12 батальонами австрийских гренадер с 4 эскадронами кирасир генерала Ауфемберга. Австрийцы, считавшие себя в полной безопасности, были неожиданно окружены на марше значительным числом французских всадников. Ауфемберг немедленно построил свою дивизию в одно большое каре с кирасирами по углам и ожидал нападения. Французские драгуны быстрым натиском смели слабую австрийскую конницу, но, несмотря на все усилия, не могли прорвать каре. Попытки тяжелой конницы Нансути его прорвать оказались также неудачными. Дело очень долго колебалось, пока не подошел наконец Удино со своими гренадерами и артиллерией, которая огнем проложила дорогу коннице; каре было прорвано, причем взято 3000 пленных и вся австрийская артиллерия.

Этот бой придал французской коннице большую самоуверенность на всю кампанию и тем дал ей возможность достигнуть еще больших успехов. В первый период кампании конница неоднократно употреблялась для преследования разбитого врага. Целым рядом в высшей степени искусных маневров Наполеону удалось встать на сообщения австрийской армии и запереть ее в Ульме. Поняв безвыходность своего положения, главнокомандующий Мак решил послать эрцгерцога Фердинанда со всей конницей и легкой пехотой, чтобы попытаться прорваться и уйти в Богемию. Колонны эти вышли 15 октября по двум дорогам как раз во время самого разгара Эльхингенского боя; одной колонной командовал сам эрцгерцог, другой — генерал Вернек. Мюрат при первом известии о выступлении австрийцев получил приказание преследовать их; к вечеру следующего дня он настиг их арьергард при Неренштеттене и взял 2000 пленных. На другой день при Нересгейме он взял еще больше пленных; наконец, на следующий день он в третий раз насел на утомленных австрийцев и, окружив их, принудил генерала Вернека сдаться ему с 8000 человек. Затем неутомимый Мюрат продолжал преследование по дороге на Гундгаузен и Нюрнберг, где шла конница эрцгерцога. В следующую же ночь были захвачены большой артиллерийский и продовольственный парк, вся артиллерия и казна. Все 19-е число продолжалось преследование, и 20-го Мюрат вынудил австрийцев к принятию боя. После нескольких атак последние были рассеяны и большое число их взято в плен. Эрцгерцогу Фердинанду только с большим трудом удалось уйти с 3000 всадников — единственные остатки выступившего за несколько дней до того из Ульма сильного отряда!

При этом преследовании, продолжавшемся 4 дня, Мюрат делал ежедневно 50–60 верст и захватил в плен 17 генералов, 200 офицеров, 12 000 нижних чинов, 11 знамен, 120 орудий и 500 повозок. Кавалерия действительно много способствовала успеху этой кампании. Ее преследование может быть поставлено рядом с погоней Карла XII за саксонцами, когда он преследовал последних в течение 9 дней, не расседлывая коней.

Это был первый пример подобного рода употребления конницы при Наполеоне, но позже мы встречаем таких примеров еще несколько. Уже при последовавшем после капитуляции Ульма движении на Вену конница Мюрата опять идет впереди, постоянно наседая на отступающего противника.

При Аустерлице Наполеон пустил свою конницу в дело на той части поля сражения, которая по свойствам местности представляла наиболее к тому благоприятные условия. Между конницами обеих сторон произошел целый ряд схваток с переменным успехом. В одной из них австрийские кирасиры опрокинули конницу Келлермана и промчались вслед за ней через первую и даже вторую французские линии; но затем были встречены резервной конницей Мюрата, в свою очередь опрокинуты и прогнаны назад, причем им пришлось отходить под сильнейшим огнем французской пехоты, положившим более половины их. Так как немедленно по окончании сражения было заключено перемирие, то случая для преследования здесь не представилось.

В следующей кампании, 1806 г., мы встречаем дальнейшие примеры употребления конницы как в сражении, так и после него при преследовании.

Наполеон со свойственным ему искусством поставил свою армию в такое выгодное стратегическое положение, что она охватила пруссаков с фланга и с тыла ранее, чем они успели собраться и приготовиться к отпору. Решительно сражение произошло при Йене 14 октября 1806 г. Дело было начато Неем: его кирасиры захватили лихой атакой батарею в 13 орудий, стоявшую на небольшом возвышении. В свою очередь, прусская конница храбро атаковала пехоту Нея; но последняя, построив каре, отбила все атаки, пока наконец присланная Наполеоном конница не освободила ее окончательно. После того бой разгорелся по всей линии; превосходство французов в силах дало им возможность оттеснить пруссаков, захватить занятые этими последними деревни и принудить их к отступлению, которое пруссаки и начали в полном порядке. Настала минута для действия конницы. Наполеон послал Мюрата с 12 000 всадников атаковать отступающего врага. Успех был полный. Ничто не могло остановить их удара. Напрасно уже утомленная прусская конница бросилась на выручку своей пехоты и артиллерии: она была опрокинута и сметена с поля сражения, все орудия захвачены и пехота изрублена. Главнокомандующий прусской армии, князь Гогенлоэ, в своем приказании подошедшему с резервами генералу Рюхелю дает нам понятие о впечатлении, произведенном на него этой атакой Мюрата; приказав Рюхелю открыть в своих линиях отверстия для прохода отступающих, он продолжает: Будьте готовы встретить атаку неприятельской конницы, которая налетает самым бешеным образом, опрокидывает и рубит бегущих и уже смешала окончательно пехоту, конницу и артиллерию.

Победа французов была тем более полной, что в тот же день Даву нанес при Ауерштедте не менее тяжкое поражение другой части прусской армии. Беглецы обеих армий направлялись в Веймар, и Наполеон сделал все распоряжения для их преследования. Энергия, с которой было ведено это преследование, способствовала довершению полного успеха; французская кавалерия при этом действовала образцово.

Мюрат занял Веймар по пятам беглецов; часть его всадников вышла из города, а другая обошла его кругом и заняла все выходы из него, причем все еще не успевшие выйти пруссаки в числе 15 000 человек и 200 орудий попали в руки французов. На следующий день Мюрат, имея за собой пехоту Нея, подошел к Эрфурту, который немедленно сдался; это дало французам 14 000 пленных, 120 орудий и большие запасы. Остатки пруссаков потянулись к Магдебургу, и Мюрат пошел за ними, гоня перед собой всех беглецов, зная, что скоро они будут его пленниками. Оттуда он двинулся к Шпандау, который сдался по первому его требованию в тот же день, как Даву занял Берлин. Гогенлоэ, отрезанный, таким образом, от столицы, повернул через Гранзее и Цеденик на Штеттин, но и сюда неутомимый Мюрат поспел даже раньше авангардной прусской конницы, так что уже у Цеденика 26 октября гусары Ласалля и драгуны Груши внезапно атаковали пруссаков и отбросили их с потерей в 1000 человек. В следующие затем дни произошло еще несколько боев, в одном из которых прусские гвардейские жандармы были окружены на совершенно открытой местности французскими всадниками и вынуждены к сдаче.

Гогенлоэ, отрезанный от прямого пути в Штеттин, надеялся достигнуть этого города кружным путем через Пренцлау, но Мюрат, получив известие о новом направлении, взятом пруссаками, тотчас разгадал намерения Гогенлоэ, перевел ночью усиленным маршем по полям свой отряд с одной дороги на другую и утром 28 октября опять атаковал пруссаков с фронта и с фланга. Утомленная и деморализованная прусская конница была сразу опрокинута и отброшена на свои главные силы; как раз в это время подошла и пехота Ланна, которая шла всю ночь с примерной неутомимостью, и теперь появилась против правого фланга пруссаков. После короткого, но упорного боя пруссаки сдались, причем французы взяли в плен 16 000 пехоты и 6 полков конницы, 45 знамен и штандартов и 64 орудия. Почти в то же время Мило захватил с отрядом легкой конницы при Пасевальке 6000 человек, в том числе 2000 конницы.

На следующий день, 29 октября, Ласалль подошел с бригадой гусар к Штеттину и потребовал сдачи; после вторичного требования крепость со 160 орудиями и гарнизоном в 6000 человек сдалась на капитуляцию без единого выстрела.

Тотчас же после этого Мюрат повернул на запад и пошел за войсками, отошедшими под командой Блюхера к Любеку. 30 октября у Анклама был взят в плен генерал Била с 4000 человек; 1 ноября арьергард Блюхера потерпел поражение у Носсентина с потерей 500 человек; 4 ноября он был разбит вторично у Висмара. 6 ноября Любек был взят штурмом, прусская пехота перебита или захвачена в плен, а 7 ноября после боя при Швартау Блюхер был вынужден сдаться у Раткау на капитуляцию; французы захватили 4000 человек пехоты, 3700 конницы и 40 орудий.

Вся кампания длилась около месяца. Два кавалерийских дела, у Шлейца 9 октября и у Заалфельда 10 октября, послужили прологом к двойной битве у Йены и Ауерштедта 14 октября. Одержанная здесь победа была столь решительна, а преследование столь живо и энергично, что непосредственным следствием их было уничтожение военного могущества Пруссии. Следующая кампания Наполеона, бывшая следствием только что описанной, была ведена в Польше и Восточной Пруссии, куда он сейчас же выступил против сильной русской армии, шедшей на помощь пруссакам. Военные действия начались занятием Варшавы французами 30 ноября; затем последовали битвы при Пултуске и Голымине 26 декабря, в первой из которых Беннигсен очень искусно образовал завесу из своих казаков и за нею скрытно выполнил все подготовительные операции.

Сражение при Эйлау 8 февраля 1807 г. было одним из наиболее кровопролитных и упорных; обе стороны приписывают себе победу. Конница оказала огромные услуги и той и другой стороне. Сражение началось атакой корпусов Ожеро и Сульта, поддержанных 150 орудиями, на правый фланг русских. Как только Ожеро подошел на 100 шагов, русские открыли по нему страшный огонь из 200 орудий, причинивший ему тяжкие потери. Как раз в это время началась сильнейшая снежная вьюга, которой русские поспешили воспользоваться и атаковали один фланг французских дивизий пехотой Тучкова, а другой — сильным конным отрядом. Вьюга не позволяла ничего видеть, и казаки налетели на неприятельские колонны раньше, чем те успели их заметить, а не только приготовиться для встречи. Корпус Ожеро, атакованный одновременно с обоих флангов конницей и пехотой, был прорван и почти совершенно уничтожен; из 16 000 человек спаслись не более 1500. Поражению корпуса способствовало еще и то обстоятельство, что благодаря сырой погоде ружья отказывались действовать. Эта неудача отразилась на всем боевом порядке Наполеона: русский правый фланг и центр продвинулись сильно вперед, легкие войска заняли Эйлау, а одна колонна подошла совсем близко к холму, на котором находился Наполеон, и чуть не захватила его в плен.

Наполеон принял немедленно же с полным спокойствием все меры, чтобы остановить наступление русских: старой гвардии он приказал атаковать одно их крыло, коннице Мюрата — другое. Русские, увлеченные успехом, наступали в беспорядке и не успели опомниться, как французы уже на них насели. Началась ожесточенная резня. Русская колонна почти целиком легла на месте. Это несколько восстановило для французов ход боя в центре, но потребовалось еще самое энергичное вмешательство Наполеона на правом фланге для той же цели.

Атака была произведена корпусом Даву, поддержанным всей конницей; в первом было 25 000 человек и 200 орудий, во второй -14 000 коней.

Поднявшаяся опять вьюга на этот раз помогла французам: Мюрат со своими 70 эскадронами подошел почти вплотную к русским линиям прежде, чем его приближение было замечено. Удар был неотразим. Первая линия русских была прорвана, кавалерия отогнана, и начался упорный бой. Русские батальоны, не думая ни об отступлении, ни о сдаче, продолжали обороняться маленькими кучками с геройской стойкостью. Часть французских всадников доскакала до русских резервов, но была здесь встречена донскими казаками Платова и почти совершенно уничтожена; длинные пики казаков, их ловкость, свежесть их лошадей давали им полное преимущество в одиночном бою перед тяжелыми неповоротливыми кирасирами на утомленных запыхавшихся лошадях.

Затем Беннигсен выслал к деревне Серпаллен свою конницу для атаки во фланге пехоты Морана, которая и была действительно вынуждена отойти шагов на 400. Сражение кончилось около 10 часов вечера и осталось нерешенным. Скорее всего можно сказать, что обе стороны были побеждены, так как Беннигсен отступил, а Наполеон заметил это только настолько вовремя, чтобы не сделать того же самому; но через несколько дней он все-таки вынужден был отойти назад.

Сражение при Эйлау приводится многими писателями как пример вероятности такого случая, когда пехота, не имея возможности вследствие дождя или снега действовать из своих ружей, окажется совершенно беззащитной перед конницей. В настоящее время, однако, с введением заряжающихся с казны винтовок подобные случаи уже невозможны. Особенностью этого сражения представляется образ действий русской пехоты, которая, по словам Тьера, не имея возможности остановить атаку французских всадников, бросилась на землю, пропустила их через себя, затем поднялась и открыла огонь им в тыл.

После битвы при Эйлау русская конница оказала важные услуги. Мюрат попробовал с 12 кирасирскими полками преследовать Беннигсена по дороге на Кенигсберг, но после горячего боя был отброшен с потерей 400 убитых и 300 пленных.

В этом походе Наполеону впервые пришлось встретиться с трудностями вести войну против войска, имеющего такую деятельную конницу, как казаки.

Это превосходство русской иррегулярной конницы сделалось еще более заметным в походах 1812, 1813, 1814 гг. и повлекло за собой много неудач и потерь для французов.

После описанного выше поражения кирасир Мюрата казаки стали еще смелее и предприимчивее; они постоянно наседали на французов, не прекращая своей деятельности даже ночью; они отрезали фуражиров, перехватывали ординарцев, тревожили биваки. Дошло, наконец, до того, что французы были лишены всякой возможности делать какие-либо реквизиции, и продовольствие их армии встречало большие затруднения. Через 10 дней Наполеону пришлось отвести зимние квартиры более назад; за это время он потерял больше 1500 пленных кавалеристов, захваченных неутомимыми казаками.

Достойно замечания, что этот поход был первым, в котором успехи Наполеона не могли быть доведены до конца. Это должно быть приписано в значительной степени русской коннице, и мы скоро увидим, как деятельность ее иррегулярных всадников стала одним из наиболее важных факторов в деле разрушения гигантского военного могущества Наполеона.

В сражении при Экмюле 22 апреля 1809 г. произошло несколько кавалерийских схваток, причем баварские кирасиры захватили 16-орудийную явстрийскую батарею. При отступлении австрийцев к Регенсбургу они развернули впереди Эглофгейма своих кирасир и гусар, чтобы прикрыть пехоту и артиллерию. Французские колонны были вынуждены приостановиться до прибытия их конницы. Австрийцы атаковали первые; кирасиры Нансути и Сен-Сюльписа встретили их залпом из карабинов (неуместное употребление огнестрельного оружия), затем двинулись галопом и опрокинули их. Австрийские резервы вмешались в дело, и началась общая рукопашная свалка, которая продолжалась еще и при лунном освещении. Австрийские кирасиры, имевшие только грудные кирасы, находились поэтому в невыгодном положении относительно французских кирасир, имевших кирасы двойные, и после упорного сопротивления вынуждены были отступить, чем еще раз подтвердилось превосходство кавалерии Наполеона.

При Ваграме конницами обеих сторон было произведено много атак. Так, австрийские кирасиры очень удачно ударили во фланг пехоты Массены как раз в ту минуту, как она завладела деревней Адерклау и находилась в некотором беспорядке; атака эта расстроила почти весь корпус Массены, и дело было поправлено только личным вмешательством Наполеона с поддержкой значительных подкреплений. Кирасиры Сен-Сюльписа произвели повторные атаки на одну из австрийских колонн, наиболее угрожавшую французам, и тем дали время своей пехоте оправиться.

Много кавалерийских схваток произошло также на правом французском крыле, с которым Даву обошел левое австрийское, но эти стычки не представляют особенного интереса. В них только проявилась вполне вся важность резерва в кавалерийском бою. Вначале Груши опрокинул конницу Розенберга и погнал ее перед собой; затем подошли кирасиры Гогенлоэ и, в свою очередь, опрокинули Груши; но к последнему подоспел на помощь Монбрен, и дело решилось в пользу австрийцев.

На левом крыле французская конница понесла такие тяжкие потери от неприятельского артиллерийского огня, что, обессилев от этих потерь и утомившись от продолжительного боя, она не могла уже энергично преследовать отступавших австрийцев; в результате было захвачено очень мало пленных и ни одного орудия. Наполеон был этим очень недоволен и сделал строгий выговор своим кавалерийским генералам. Видано ли когда-нибудь что-либо подобное, сказал он им, — ни пленных, ни орудий. Этот день останется без всяких последствий.

В сражении при Дрездене в 1813 Г. Мюрат под прикрытием тумана обошел левый фланг союзников и построил свою конницу перпендикулярно к неприятельским линиям и близко от них, не будучи, однако, замеченным. Пока союзники вели ожесточенную борьбу с французской пехотой с фронта, эти 12 000 всадников неожиданно атаковали их с фланга и тыла; линия союзников была прорвана, и большая часть левого крыла перебита или взята в плен. Атака Мюрата решила сражение в пользу Наполеона.

Также и в последних кампаниях Наполеона мы встречаем много примеров удачного употребления конницы, например, при Лейпциге, Фер-Шампенуазе, Ватерлоо; но так как к тому времени конница прочих государств уже многому научилась от Наполеона и мы о ней будем говорить позже, то здесь не будем входить в дальнейшее описание этих сражений.

Приведенных примеров, впрочем, достаточно, чтобы дать читателю ясное представление об образе действий конницы Наполеона и о достигнутых ею успехах. Наполеон очень высоко ценил легкую конницу, благодаря которой получал сведения о движениях и намерениях противника. Его письма и мемуары дают ясное понятие о той заботливости, с которой он относился к этому делу. Способностью разгадывать намерения противника сам он обладал в высшей степени и очень ценил эту способность у своих кавалерийских офицеров. Его слова о генерале Штенгеле, убитом в первую итальянскую кампанию, показывают то высокое мнение, которое он имел об этом офицере, и вместе с тем представляют образец его требований от легкокавалерийского генерала.

Генерал Штенгель, эльзасец родом, был отличным гусарским офицером; он служил на севере под начальством Дюмурье; был ловок, умен и бдителен. Он сочетал качества юности с качествами зрелого возраста и был отличным начальником передовых постов. За два или три дня до смерти он первым занял Леценьо. Французский генерал вошел туда несколькими часами позже и нашел уже все сделанным: дефиле и броды были обрекогносцированы, проводники приготовлены, священник и почтмейстер допрошены, завязаны сношения с местными жителями, шпионы высланы по разным направлениям, письма на почте задержаны и те, в которых заключались какие-либо военные сведения, переведены и разобраны; наконец, приняты были меры для устройства продовольственных магазинов.

Взгляды Наполеона на различные способы добывания сведений так поучительны, что должны быть известны в полной подробности каждому кавалерийскому офицеру. Их можно, между прочим, найти в одном письме к брату Иосифу, королю испанскому. Мы не имеем никаких сведений о противнике; это объясняют тем, что таковых нельзя было добыть, как будто это было что-нибудь чрезвычайное, никогда ни в одной армии не имевшее место, как будто шпионы являются сами собой. Вы должны поступать в Испании так, как поступают в других местах. Высылайте разъезды. Прикажите задерживать алькадов, настоятелей монастырей, почтмейстеров и прежде всего письма. Запирайте этих людей, пока они не заговорят; спрашивайте их два раза в день; держите их как заложников. Заставляйте их посылать людей, которых должно обязать во что бы то ни стало доставлять сведения. Если принять решительные, а в случае необходимости и насильственные меры, то всегда можно добыть известия. Все почты должны быть заняты; письма задержаны. Единственная цель добыть сведения оправдывает посылку отряда в 4–5 тысяч человек, который занимает какой-либо большой город, берет письма с почты, задерживает наиболее состоятельных жителей с их письмами, бумагами, газетами и т. п. Представляется совершенно несомненным, что даже внутри французских линий жители очень хорошо знают, что делается у неприятеля; очевидно, что вне этих линий они знают это еще лучше; что же вам препятствует арестовать людей выдающегося общественного положения? Затем вы можете отсылать их обратно, причем во время их ареста следует обращаться с ними вполне хорошо. Можно признать за положительный факт, что если война ведется не в пустыне, а в населенной стране, то генерал, не умеющий добыть нужные ему сведения, не понимает своего дела. Местные жители будут оказывать содействие неприятельскому генералу не по доброй воле и даже не из-за денег; самое верное для этого средство — обеспечить их жизнь, имущество, города, монастыри охранительной стражей или каким-либо другим способом.

Наполеон так же хорошо умел пользоваться конницей и для сокрытия своих движений, и результатом этого был почти постоянный успех его блестящих стратегических планов. Его способность скрывать свои намерения была не меньше способности угадывать неприятельские.

Экспедиция в Египте была, в сущности, нечаянным нападением; его возвращение оттуда вряд ли окончилось бы столь удачно, если бы не глубокая тайна, его окружавшая. Маренгский поход был столь успешен благодаря искусству, с которым он скрыл от всего света избранный им путь. Марш его на Ульме в 1805 г. был совершенно скрыт от австрийского главнокомандующего конницей Мюрата, пока правый его фланг не был обойден, сообщения отрезаны, армия заперта в крепости и остался только один исход — капитуляция. Конница Наполеона играла действительно в эту кампанию роль завесы, через которую Мак ничего не мог видеть и благодаря которой удалась одна из наиболее блестящих стратегических комбинаций.

Мы видели, как в 1806 г. Наполеон застал пруссаков врасплох, что опять-таки должно быть в значительной степени приписано искусному употреблению конницы для сокрытия своих движений. В Испании маршалы пользовались драгунами совершенно в духе Наполеона. Здесь, однако, французам приходилось действовать при особенно неблагоприятных условиях, так как все население было настроено крайне враждебно и народная война была в полном разгаре. Тем не менее французские драгуны заслужили себе здесь громкую славу и оказались наиболее подходящим родом войск для борьбы с гверильясами.

Непир рассказывает, что в операциях в Португалии, предшествовавших битве при Вимейро в 1808 г. конница Жюно, многочисленная и деятельная, совершенно скрывала действия его от английского главнокомандующего, и британские войска были ею совершенно окружены, так что не знали ничего, происходящего вне их линий.

После сражения при Валенсии Сюше послал для преследования испанцев драгун, за каждым из которых было посажено по пехотинцу. Эти части быстротой своего движения помешали войскам противника собраться и рассеяли их окончательно. В испанских войнах случалось неоднократно, что драгуны спешивались и сражались в пешем строю.

Наполеоновские продолжительные войны дали несколько хороших кавалерийских генералов, хотя ни один из них не может быть поставлен наравне с Зейдлицем или Цитеном. Многие из них обладали бешеной дерзостью и смелостью, но при этом им недоставало разумной предусмотрительности — совершенно необходимого качества для кавалерийского вождя. Точно так же ни одни из них не может быть сравнен с Оливером Кромвелем.

Наиболее выдающимся кавалерийским генералом был, бесспорно, Мюрат. Его смелость, энергия, рыцарское обращение, мужественная красота делали его идолом всадников. Блестящая одежда, красивая посадка, богато изукрашенная лошадь сразу выделяли его и бросались в глаза. Он обязан был своей славой необыкновенной храбрости и постоянной неутомимости; но ему недоставало ума и рассудительности. Никто не понимал этого лучше Наполеона, который выразился о нем так: Это был рыцарь в поле, но без всякого мнения и решительности в совете; он любил, я могу даже сказать, обожал меня; он был моей правой рукой, но без меня он ничего не значил. В бою он был, может быть, храбрейшим воином в свете; предоставленный самому себе, это был глупец без всякого рассудка.

Приведем случай из жизни Мюрата, где особенно резко выразились его энергия и неутомимость. При вторжении в Россию в 1812 г. он командовал конницей авангарда. С 24 июня (день перехода через Неман) по 14 сентября французская армия все продвигалась вперед в постоянных стычках с русским арьергардом. Мюрат шел постоянно в голове авангарда; ежедневно с утра до вечера шли эскадроны под палящими лучами солнца, в облаках пыли, хотя лошади постоянно падали от усталости. Но труды, усталость — все было забыто при виде Москвы, которая всем солдатам представлялась конечной целью их усилий, местом полного отдохновения и наградой за перенесенные труды и лишения.

После 60 боев, после трехмесячных маршей подошел наконец Мюрат к Москве, которую русские очистили. Он вошел в город и не нашел там никого; не задумываясь ни минуты, он двинулся дальше, вышел из Москвы через другие ворота и продолжал преследование русских, имея перед собой необъятное пространство восточной России и затем Азии. Этот образчик неутомимой энергии дает более ясное представление о характере Мюрата, нежели какой-либо другой факт из его жизни.

Из других кавалерийских генералов Наполеона Келлерман отличился атакой при Маренго и еще в других случаях. По мнению маршала Мармона, Келлерман, Монбрен и Ласалль были единственными хорошими кавалерийскими генералами за все 20 лет наполеоновских войн. Бесьер, командир гвардейской кавалерии, был также хорошим кавалеристом; Штенгель, отзыв Наполеона о котором мы приводили уже, был убит раньше, чем имел возможность вполне выказать себя.

Насколько войны Наполеона выработали во Франции хорошую кавалерию, одинаково пригодную на поле сражения и к малой войне, настолько они же способствовали применению в России бесчисленных полчищ иррегулярной конницы.

Высокое честолюбие, неутомимая энергия и воинственный характер Наполеона вовлекли его в военные предприятия во всех климатах, от знойных пустынь Египта до снежных полей России. Вряд ли какой-либо другой генерал мог обладать такой широкой и многосторонней опытностью, как он. Он воевал и против отлично обученных и дисциплинированных солдат Пруссии и Австрии, и против беспорядочного необученного народного ополчения в Испании. В 1812 г. ему пришлось вести войну с народом, главная сила которого состояла в массе иррегулярных всадников, — противник, сходный с тем, который был столь пагубен для Красса и его легионов и поставил парфян единственным соперником Рима.

Действия русской конницы, и особенно казаков, в 1812–1813 гг. заслуживают особенного внимания, так как они во многом способствовали низвержению самой могущественной военной державы, когда-либо существовавшей до времен Рима. Конница Александра I состояла в 1810 г. из регулярных полков: 6 кирасирских, 36 драгунских, 11 гусарских и 5 уланских; кроме того, гвардейских: 2 кирасирских, 1 драгунского, 1 гусарского и уланского и 1 казачьего полка и уральской сотни. Армейские, гусарские и уланские полки имели по 10 эскадронов; гвардейский казачий — 3; все прочие полки, как гвардейские, так и армейские 5. В каждом эскадроне было коней: в гвардии — 159, в армии — 151. В 1811 г. было сформировано еще 2 кирасирских полка, и вся конница сведена в 11 дивизий, из них 1 гвардейская и 2 кирасирские. В каждой из последних было по 5 полков (в том числе в первой 2 гвардейских); прочие дивизии состояли каждая из 4 драгунских и 2 гусарских или уланских полков; 4-я дивизия имела еще лишний гусарский полк, а 8-я состояла всего из 3 драгунских и 1 гусарского полков.

Впрочем, главную силу русской конницы составляли не эти регулярные части, а казаки, которые при объявлении войны призывались в огромном числе под знамена и действительно оказали выдающиеся услуги. Почти все донские казаки собрались под начальством Платова, и их неутомимой деятельности во многом обязаны русские успехами в конце кампании 1812 г. Казаки, занимающиеся дома хлебопашеством и скотоводством, с детства приучаются ездить верхом и дают такую неутомимую, выносливую конницу, какой нельзя встретить ни в какой другой стране Европы.

Казаки вначале были вооружены пиками, составлявшими их главное оружие, шашками и пистолетами. Лошади их малого роста, но быстрые, выносливые и неприхотливые.

Способность их к быстрым движениям допускала совершение усиленных маршей с чрезвычайной легкостью в короткое время, и в этом отношении никто в Европе не мог с ними соперничать.

Пистолеты носились на поясном ремне, а не на седле. Казаки не имеют шпор, а вместо того нагайку. Их умение ездить верхом, управлять лошадью и владеть оружием позволяло им не бояться и не избегать рукопашного боя.

В начале войны они не умели делать сомкнутых атак подобно прочим конницам; они атаковали обыкновенно в разомкнутом строю, или лавой, с громким криком, причем каждый намечал себе заранее противника.

Позднее, в течение кампании, они прониклись большей дисциплиной и порядком и научились сомкнутым атакам, которые производились ими очень смело и нередко с успехом против французской регулярной конницы и даже против пехотных каре.

Все число сражений, данных Александром I Наполеону, очень велико, и в большей части русская конница оказалась на высоте своего назначения. Так, в сражении при Аустерлице 2000 русских гвардейских кирасир под личным начальством великого князя Константина Павловича ударили во фланг французской пехоте Вандамма, сражавшейся с резервной пехотой великого князя. Атака была выполнена в совершенном порядке и с полным мужеством; французы были рассеяны и потеряли одного орла. Наполеон, видевший это дело, выслал против русских свою гвардейскую пехоту под начальством Бессьера и Раппа. Русские, потерявшие порядок после первой атаки, были отброшены, но скоро собрались и атаковали вторично; завязалась отчаянная свалка, в которой обе стороны соперничали мужеством; наконец русские были вынуждены отойти к Аустерлицу. Влияние этой схватки отразилось на исходе сражения.

О блестящих подвигах русской конницы при Эйлау, где казаки Платова с успехом атаковали всадников Мюрата, было уже говорено выше.

В1807 г. Беннигсен выступает из занятой им позиции у Гейльсберга с целью атаковать Нея, но быстрое сосредоточение французских войск вынудило его возвратиться в укрепленный лагерь у этого города. Арьергард Багратиона должен был при этом прикрыть переправу через Алле (по четырем мостам) орудий и повозок. Багратион остановил свои войска (5000 пехоты и 2000 конницы) у Глоттау, выслал конницу навстречу французам, чтобы по возможности их задержать, и построил пехоту в несколько каре, с целью остановить, таким образом, следовавшего по пятам Мюрата с 12 000 всадников. Русская конница выказала при этом действительно изумительную храбрость. Превосходство неприятеля в силах было подавляющее, но русские сражались столь стойко и мужественно, что ни одно каре не было прорвано и ни один эскадрон не был опрокинут. После кровопролитного и нерешительного боя, когда артиллерия и обоз переправились, Багратион снялся с позиции и медленно в полном порядке отошел за Алле, без особенно значительных потерь. Образ действий русской конницы в этом сражении делает ей честь в полном смысле этого слова.

При движении Наполеона к Москве в 1812 г. русская конница не замедлила прибавить к прежним лаврам новые. Первые стычки произошли между казаками и польскими всадниками 9 и 10 июня; оба раза последние потерпели полное поражение.

Мы остановимся теперь на одном деле, которое произошло при Красном между отрядом Неверовского (6000 пехоты и 1200 коней) и войсками Нея и Мюрата. Неверовский был неожиданно окружен и атакован 18 000 неприятельских всадников, но решил не сдаваться, а сопротивляться до последней крайности. Построив свои войска в два каре, затем сведенные в одно, он начал отводить их медленно назад, останавливаясь для отпора французов, которые сделали в этот день более сорока атак. Последним удавалось иногда врываться в русские ряды, убивать офицеров среди каре, но русские сейчас же опять смыкались и продолжали огонь. К ночи они дошли до Корытни, потеряв 1000 человек и 5 орудий. Этот бой представляет замечательный пример сопротивления пехоты превосходной в силах коннице на совершенно ровной местности.[97]

При Бородино была произведена блестящая атака генералом Уваровым с первым кавалерийским корпусом и несколькими казачьими полками на левый фланг итальянского вице-короля Евгения. Уваров, перешедши Колочу, отбросил прежде всего кавалерийскую бригаду Орнано; итальянская дивизия Дельзона избежала той же участи только благодаря быстрому построению каре. Обоз и муниционные колонны обратились в беспорядочное бегство; сам вице-король с трудом избежал плена, бросившись в одно из каре. Наполеон, увидев, что беспорядок распространяется все далее и далее, счел нападение Уварова за серьезное и поскакал туда с гвардейской конницей и артиллерией. Между тем Уваров при приближении превосходных французских сил отошел обратно за реку, достигнув вполне своей цели — оттянуть часть неприятельских резервов от решительного пункта боя. Эта демонстрация повлекла, таким образом, за собой значительное замедление исхода боя.

В том же сражении произошло еще другое лихое кавалерийское дело — взятие большого редута (батареи Раевского) французской конницей. Пока Наполеон делал подготовления и распоряжения к решительной атаке, которая должна была быть произведена значительными пехотными массами, поддержанными 200 орудиями, он выдвинул вперед свою конницу с тем, чтобы прорвать ею неприятельские линии и взять редут с тыла. Дело было поручено кирасирам Монбреня под начальством Коленкура. Алисой описывает эту атаку следующим образом: Вы увидите меня победителем или мертвым, — сказал Коленкур, становясь во главе своих кирасир; затем он повел их вперед большим галопом, и они скоро исчезли в облаках пыли и дыма. Русские поддержали редут войсками Остермана, за которым в резерве были гвардейские полки — Преображенский и Семеновский. Между тем Коленкур, опрокинув высланную ему навстречу конницу, продолжал движение под градом пуль с редута. Следом за ним шла пехота Евгения, которая подошла почти к самому редуту, как вдруг в нем показались французские всадники. Огонь с редута прекратился, и на высших его точках заблистали каски кирасир.

Груши, следовавший для поддержки этой атаки, повернул против Остермана, но, встреченный двумя гвардейскими кавалерийскими полками, был опрокинут с большими потерями.

В бою при Кацбахе 26 августа 1813 г. союзники обязаны успехом преимущественно русской коннице корпуса Сакена под начальством Васильчикова. Эти храбрые всадники атаковали кирасир Себастиани, когда они выходили из дефиле, что привело в беспорядок все левое французское крыло и вынудило его к отступлению. Затем и сам Макдональд должен был отступить, причем во время преследования союзники взяли у него много пленных и трофеев.

В сражении при Кульме 30 августа 1813 г. союзники имели 10 000 отличной конницы, между тем как у Вандамма ее было всего 3000. Союзники сосредоточили всю конницу на своем правом фланге, где ровная открытая местность представляла все удобства для ее действия. Дело началось энергичной атакой союзной конницы на левое крыло французов, которое с первого же удара было опрокинуто на центр и правое крыло, что угрожало Вандамму потерей сообщений с Пирной. Боясь этого, он выслал на помощь левому крылу свежую бригаду, но она также была опрокинута и только увеличила общее смятение. Вследствие этого французы были вынуждены к отступлению; между тем прусский корпус Клейста отрезал им путь и Бандами с большей частью армии был взят в плен; но при этом французская конница Корбино дала блестящий пример того, как вообще следует коннице действовать при подобных обстоятельствах. Имея путь отступления отрезанным и будучи окружен превосходным неприятелем, Корбино все-таки решил пробиться. Встав во главе своих всадников, он бросился в крутое, труднодоступное дефиле, наполненное к тому же толпами пруссаков, прорвал их, перерубил прислугу при орудиях, захватил сами орудия, но, конечно, не мог их увезти и благополучно избежал плена. Этот пример может служить подтверждением правила, что конница в поле никогда не должна сдаваться.

16 октября 1813 г. началось при Лейпциге величайшее из сражений нового времени, и началось оно блестящей атакой двух русских кирасирских полков под командой Левашева против правого французского крыла. Вслед за тем Наполеон приказал своей коннице в значительных силах атаковать центр и левый фланг союзников. Келлерман во главе 6 тысяч всадников опрокинул Левашева и продвигался далее, когда, в свою очередь, его ударили во фланг только что. перешедшие Плейсу 6 австрийских кирасирских полков графа Ностица. Келлерман был опрокинут и ушел за свою пехоту и артиллерию, где опять привел в порядок свои части. Эта решительная атака австрийцев спасла центр союзников от поражения.

Несколько позднее этого дела конницей Мюрата и Латур-Мобура была произведена отчаянная попытка прорвать расположение союзников у Ваха. 4000–5000 кирасир, построенные в одну линию, без резерва, бросились с фланга на пехоту принца Евгения Вюртембергского, привели его в совершенный беспорядок, опрокинули десять эскадронов русской гвардии и захватили несколько орудий. Центр союзников был прорван. Император Александр и король Прусский должны были отъехать назад, чтобы не попасть в плен, и катастрофа казалась неминуемой. Но Александр I, сохранивший поразительное хладнокровие, направил на французских кирасир с фланга красных гвардейских казаков Орлова-Денисова, а с фронта — Барклая с резервной конницей. Эти распоряжения спасли союзников. Казаки ударили во фланг французов как раз в то время, когда они, лишенные предводителя (Латур-Мобур был тяжело ранен) и на запыхавшихся лошадях, пришли в некоторое расстройство. Кирасиры были с первого же удара опрокинуты и с большими потерями отброшены назад; 24 орудия взяты обратно. Таким образом, в одном сражении мы видим, что в течение каких-нибудь нескольких минут две кавалерийские атаки, сначала победоносные, оканчиваются полным поражением вследствие неимения резерва.

И в следующих сражениях этой кампании было несколько кавалерийских дел, но приводить их всех нет ни возможности, ни цели. Остановимся только на одном из этих сражений, интересном потому, что в нем 22 000 союзной конницы со 128 орудиями действовали против французского отряда почти той же силы, но состоявшего из 17 000 пехоты и 5000 конницы.

Сражение это произошло 25 марта 1814 г. при Фер-Шампенуазе и было начато русским авангардом из кавалергардов и кирасир.

Этот последний решительно атаковал французов, которые, построенные в несколько каре, отходили под прикрытием своей конницы и артиллерии. Между тем подошла вся союзная конница, бывшая под начальством великого князя Константина Павловича и графа Ностица, опрокинула французских драгун и захватила 44 орудия.

Внезапная паника охватила французскую пехоту, лишенную возможности вследствие сильного ливня действовать из своих ружей и к тому же лишенную поддержки артиллерии; она бросилась в беспорядке через Фер-Шампенуаз. Только геройское самопожертвование полка тяжелой конницы под командой генерала Леклерка, бросившегося вперед для прикрытия этого поспешного отступления, и наступившая ночь дали маршалам возможность восстановить некоторый порядок в своих частях.

Между тем на другом конце поля сражения император Александр I, сопровождаемый королем прусским и сильным конным отрядом, наткнулся на французскую дивизию Пакто, сопровождавшую большой артиллерийский парк и продовольственный транспорт и уже с большим мужеством выдержавшую несколько атак генералов Корфа и Васильчикова.

Сэр Арчибальд Алисон дает в своей. Истории Европы очень живое описание последовавшего за прибытием императора Александра блестящего дела.

Как только Александр I убедился, что это отряд противника, он поспешно принял меры, чтобы окружить его со всех сторон и уничтожить. Русские и прусские гвардейские кирасиры построились вправо, гусары Корфа — с фронта и драгуны Васильчикова — слева. Таким образом, 9000 всадников, поддержанные 70 орудиями, готовились атаковать 6000 пехоты со всего 16 орудиями. Когда неприятель был со всех сторон окружен, император, чтобы избежать напрасного кровопролития, послал французскому генералу предложение сдаться. Пакто, отлично сознававший невозможность спастись, тем не менее геройски отклонил это предложение и в краткой речи напомнил своим людям об их обязанности — умереть за родину; в ответ раздались громкие крики, и французы открыли огонь. Построенные в каре, имея артиллерию и повозки в середине их, они продолжали отступление на Фер-Шампенуазе, храбро отбивая атаки конницы, пока не были поведены ближе батареи, управление одной из которых было поручено Александром лорду Каткарту. Убийственный огонь их прорвал ряды одного каре, после чего конница ворвалась в него и все перерубила или захватила в плен. Между тем по русским полкам пронесся слух, что государь в опасности. Все устремилось вперед: гусары, драгуны, уланы, кирасиры поскакали к полю сражения, на котором, наконец, собралось около 13 000 всадников. Тем не менее второе французское каре все еще отказывалось сдаться; оно даже стреляло в адъютанта императора — Рапателя, которого он взял на службу по предсмертной просьбе генерала Моро. Наконец, Александр I дал приказание об атаке. Во главе своих кавалергардов он сам бросился на одно из каре и ворвался в него через одно из сделанных артиллерийским огнем прорывов. Гвардейцы, воспламененные присутствием любимого царя и опасностью, которой он себя подвергал, с неудержимой силой бросились в каре и ворвались в него со всех сторон. Французы все еще отказывались сдаться и продолжали поистине геройское сопротивление, пока не исстреляли всех патронов. Пакто передал свою шпагу лично государю. В этом деле пало около 3000 французов, в числе которых было много национальных гвардейцев.[98]

Приведенных примеров совершенно достаточно, чтобы дать читателю ясное представление об образе действий конницы во времена Наполеона. Но легкая конница союзных войск, и особенно казаки, имели такое решительное влияние на исход всех операций, что действия их не могут быть обойдены молчанием.

При описании тактики Фридриха Великого мы упоминали уже о том затруднительном положении, в которое он часто попадал благодаря австрийской легкой коннице, которая не могла противостоять коннице Фридриха в бою, но превосходила ее в искусстве нести сторожевую и разведывательную службу. Так же точно и Наполеон испытал первую неудачу благодаря превосходству противника в легкой, способной к партизанской войне коннице.

Мы уже обращали внимание читателя на этот факт в предыдущей главе при описании Эйлауского сражения. Это был первый случай в жизни Наполеона, когда он был вынужден отступить после генерального сражения. Хотя по техническим и тактическим причинам дело при Эйлау окончилось победой для французов, но в действительности это было сражение нерешительное, которое, однако, если бы в нем не принимали участие казаки, могло бы сделаться и бесспорной победой для французов.

С этого времени мы можем проследить шаг за шагом влияние, которое имели казаки на судьбу Наполеона до самого его отречения. Особенно важны их действия в 1812 г., причем они стали наиболее чувствительны для французов по вступлении их в Москву. Тут настало как бы перемирие между главными силами обеих сторон, и как раз в это время начались партизанские действия на флангах и в тылу Наполеона. Подвижные, внезапно появляющиеся и неуловимые партизаны захватывали все отдельные команды и, заняв все дороги в Москву, прекратили подвозы туда и держали армию Наполеона как бы в блокаде. Следствием этого явился недостаток продовольствия и фуража в Москве; драгуны должны были предпринимать очень отдаленные фуражировки, чтобы добывать продовольствие, причем они очень часто попадали в руки шнырявших везде кругом казаков. Таким образом, в течение трех недель октября французская армия, не дав ни одного сражения, потеряла 4180 человек. Мюрат в то же время доносил, что в ежедневных аванпостных стычках погибла половина французской конницы, достигнувшей Москвы. Такое уменьшение численности французской конницы имело очень печальные результаты и сделало действия казаков, вследствие их превосходства, еще более решительными.

18 октября русские открыли военные действия нападением на Мюрата при Винкове, причем конница Орлова-Денисова, остановившая с тыла левое его крыло, привела французов в расстройство и вынудила Мюрата к отступлению с потерей 1500 человек пленными, 38 орудий и всего обоза.

Немедленно после этого Наполеон двинулся на Калугу, но был остановлен при Малоярославце, причем не попал сам в плен. 25 октября утром он выехал, чтобы осмотреть место бывшего накануне сражения, и двигался среди своей армии, считая себя в полной безопасности, как вдруг раздался крик солдат: Это Плато! Их 10 000! Наполеон сначала не поверил и попал поэтому в величайшую опасность; его адъютант, генерал Рапп, был сброшен с лошади, и только необычайное мужество его конвоя и прибытие гвардейских конных гренадер и драгун спасло Наполеона от плена.

В действительности это неожиданное нападение было произведено Платовым с 20-м егерским и 10-м казачьим полками с целью отбить артиллерийский парк; орудия были взяты, но вследствие недостатка в лошадях и приближения неприятельской гвардейской конницы могло быть увезено только 11.

Это дело имело весьма важное влияние на исход кампании. Оно подействовало угнетающим образом на дух Наполеона, убедило его в превосходстве легкой конницы противника и в слабости его собственной как раз в ту минуту, когда многое зависело от смелости и решительности его действий. В ту же ночь был собран военный совет, и на нем возбужден и горячо обсуждался вопрос: следует ли сделать попытку проложить себе дорогу на Медынь или же лучше произвести отступление по той самой дороге, по которой шли на Москву.

Мюрат решительным образом настаивал на более смелом плане, но все другие генералы были противного мнения, и, как говорят, полученное как раз в это время известие о новом горячем бое с казаками у Боровска в тылу армии побудило Наполеона решиться на отступление, которое стало для него столь пагубным. В то время, как он начинал это отступление, Кутузов также собирался отойти на Калугу, следовательно, на этот раз совет Мюрата был наилучший и, вероятно, привел бы к хорошему результату.

Итак, началось знаменитое отступление, продолжавшееся с 26 октября по 13 декабря. За это время не проходило почти ни одного дня без того, чтобы казаки не оказали какой-нибудь важной услуги, так как Платов постоянно наседал на неприятельский арьергард. Скоро среди отступающих появился недостаток в продовольствии, что имело следствием самые страшные беспорядки. На каждом шагу вынуждены были бросать повозки, так как лошади падали с голоду. Люди начали разбегаться по окрестностям в поисках продовольствия; лошадей, которые нужны были для других целей, убивали и съедали.

2 ноября произошло горячее дело при Вязьме, где французский арьергард, почти отрезанный генералом Васильчиковым, пробился только с большим трудом и с потерей 6000 человек.

Казаки ни на минуту не упускали отступавших из виду, и французам оставалось одно из двух: или оставаться в рядах и умереть с голоду, или отделиться в сторону за продовольствием и быть убитыми крестьянами или взятыми в плен казаками. Ко всему этому прибавился еще и сильный мороз, все обстоятельства сложились так, чтобы сделать из этого отступления одну из самых страшных катастроф, какие только встречаются в военной истории.

Обыкновенно говорят, что суровая зима была главной причиной неудачи похода Наполеона в России; но если рассмотреть дело в подробностях, то нельзя не вывести заключения, что истинной причиной было превосходство русских в легкой коннице. Огромное расстояние, на которое Наполеон отдалился от своей базы и магазинов, сделало правильное продовольствие войск крайне трудным, тем более что армия была очень многочисленна. Как только выказалось превосходство казаков в малой войне, фуражировкам был положен конец, и скоро, под влиянием голода и лишений, во французской армии ослабла дисциплина и упал дух. Эти обстоятельства более холода способствовали уничтожению ее.

Алисон говорит, что война была бы для французов одинаково пагубна, если бы Москва не была сожжена и зима не была холодна.

Если армия бросается зря в середину скифской конницы, не имея возможности получать из своей страны продовольствие и фураж, то она неминуемо погибнет. Александр Великий благополучно избежал этой опасности, удовольствовавшись бесплодным поражением скифов на берегах Оксуса и не идя далее в глубь страны. Дарий же, вторгнувшийся в пределы страны со всеми персидскими силами, нашел там погибель. Легионы Марка Антония и Красса были уничтожены беспрерывными нападениями парфян; гения Юлиана было недостаточно для борьбы с ними, и точно так же геройство Ричарда Львиное Сердце разбилось о многочисленную конницу Саладина. Уже одно то огромное количество повозок, которое должна иметь европейская армия, вторгающаяся в азиатскую страну, губит ее, потому что увеличивает ее балласт и ускоряет минуту, когда армия, окруженная неприятельскими всадниками, должна погибнуть он недостатка продовольствия. Поэтому поход Наполеона против России был неправилен в самом своем основании по той самой причине, по которой все попытки цивилизованных народов вторгнуться в пустыни Востока оканчивались неудачами.[99]

Поход 1812 г. дал толчок началу партизанских действий. Полковник Давыдов, писавший о них, предложил их и сам же привел свое предложение в исполнение, производя беспрестанные нападения на пункты коммуникационной линии французов. Много отдельных отрядов было захвачено подобными смелыми и неутомимыми партизанами. Так, авангард генерала Бараге д'Илье под командой Ожеро, силой в 2000 человек, должен был при Ляхове сдаться графу Орлову-Денисову, соединившемуся для этого предприятия с Давыдовым, Сеславиным и Фигнером. Депо из 1300 французов было неожиданно атаковано при Клементьеве полковником Бистромом с отрядом из двух гвардейских егерских батальонов, эскадрона кирасир и сотни казаков и целиком взято в плен.

В русской коннице того времени было много выдающихся кавалерийских вождей, во главе которых нужно поставить Платова, затем идут: Уваров, Пален, Орлов-Денисов, Давыдов, Чернышев, Сеславин и Фигнер. В кампаниях 1813–1814 гг. великий князь Константин Павлович выказал качества храброго и блестящего генерала.

В войну 1813 г. партизанские действия в тылу французской армии были еще распространеннее и смелее; в этих предприятиях особенно выдавались русские всадники и их предводители.

Первым выдающимся делом этой кампании было взятие Гамбурга Теттенборном, деятельным и энергичным офицером, с отрядом из 3000 пехотинцев и 3000 казаков. Несколько времени спустя Чернышев, Бенкендорф и Дорнберг со своими отрядами, сделав в сутки 50 английских миль, разбили у Люнебурга генерала Морана, потерявшего 1000 человек убитыми и ранеными и сдавшегося с остальными 2000 в плен, и освободили жителей названного города. Эти успехи имели очень важное значение, так как они подняли дух народа и восстание скоро распространилось по всей Германии.

Позже, после победы Наполеона при Люцене и Бауцене, партизаны не переставали тревожить его тыл и причиняли ему много забот, тем более что воспоминание об отступлении из Москвы было еще очень живо в его памяти. 27 мая, несколько дней после Бауценского сражения, партизанский отряд захватил значительный артиллерийский парк, и в то же время конница Воронцова напала при Дессау на сильный конный французский отряд и разбила его, взяв 500 пленных.

Два дня спустя, 29 мая, находившийся близ Магдебурга генерал Чернышев получил известие о прибытии в Гальберштадт вестфальского генерала Окса с артиллерийским парком и решил напасть на него. Выступив в тот же день с гусарами и казаками, он безостановочно шел целый день и целую ночь и, сделав, таким образом, около 90 верст, приблизился к неприятелю на следующий день в 5 часов утра. Генерал Оке был застигнут совершенно врасплох, и весь его отряд в 1200 человек был перебит или взят в плен со всеми орудиями.

Затем Чернышев ушел обратно за Эльбу и остановился у Бернбурга, где начал делать приготовления к совместному нападению с Воронцовым на генерала Арриги, прикрывавшего с 5-тысячным отрядом значительные магазины в Лейпциге. Сделав в один день около 60 верст, Чернышев соединился с Воронцовым, и затем они бросились на Арриги, который совершенно не ожидал нападения. Как раз в ту минуту, как победа склонялась на сторону смелых партизан, пришло известие о заключенном между Наполеоном и союзниками перемирии.

По возобновлении военных действий Чернышев продолжал свои набеги. Он принимал участие в поражении Удино при Гросберге и затем перенес свои действия в тыл французам, в Вестфальское королевство. С отрядом из 3000 всадников при 4 орудиях он переправился чрез Эльбу у Дессау и с быстротой молнии пошел на Кассель, куда и прибыл 30 сентября. Его смелый марш и решительное поведение вселили во французов большое смущение. Иероним Бонапарт, король вестфальский, должен был покинуть свою столицу без единого выстрела, и Чернышев при громких, радостных криках населения вступил в Кассель и провозгласил уничтожение Вестфальского королевства. Целую неделю пробыл Чернышев в Касселе и затем вышел из него, не потеряв ни одного человека и захватив с собой все запасы из арсенала, королевских лошадей и экипажи и огромную добычу.

Моральное впечатление этого набега было сильнее производимого выигранным сражением. Он показал непрочность положения Наполеона в образованных им военных королевствах, и убеждение в этом распространилось по всей Германии.

Казаки, сражавшиеся сначала исключительно в разомкнутом строю, скоро научились маневрировать и в сомкнутом и тогда, благодаря быстроте движений и подвижности, получили решительное преимущество над французскими кирасирами, которые благодаря своему тяжелому вооружению утомлялись несравненно скорее в беспрерывных стычках.

Один или два примера, заимствованные из Истории и тактики конницы Нолана, дадут ясное представление об образе действий казаков и их превосходстве в малой войне.

19 августа 1813 года, по окончании перемирия, союзники начали теснить французов на Берлин и Потсдам. Полковник Быхалов получил приказание произвести с донским казачьим полком рекогносцировку по направлению на Люкенвальде. Он стоял биваком на Треббинской дороге и двинулся через Шарфенбрик и Вальтерсдорф. Французские пикеты начали отходить при его приближении, и мы получили возможность вполне ясно видеть поля, лежащие к северу и востоку от Люкенвальда. Как раз в это время сильный отряд конницы поспешно двигался из города прямо на нас и, подойдя, построился в сомкнутую эскадронную колонну; фланкеры пристроились к флангам. Затем французы двинулись рысью, плотно сомкнувшись, чтобы не дать русским возможности прорваться в интервалы, прямо на наш центр, который немедленно раздался, и казаки бросились на тыл и фланг колонны. Французы, не встречая с фронта никакого сопротивления, остановились, а. их мучители начали колоть фланговые ряды и стрелять в густую массу, где скоро возник совершенный беспорядок, лишивший возможности сделать какое-либо перестроение. Казаки даже и не пытались произвести общую атаку и продолжали колоть и стрелять, производя частные нападения, где представлялась к тому возможность. Между тем фланговые ряды французов повернули кнаружи, так что получилось нечто вроде каре, и открыли стрельбу из карабинов, продолжавшуюся около получаса.[100] Наконец появились головы французских пехотных колонн, и, как только артиллерия их открыла огонь, конница была освобождена из тяжелого положения. Полковник Быхалов отошел по дороге на Шарфенбрик, никем не преследуемый.[101]

18 сентября 1813 г. произошло близ Мюльберга другое дело между 1200 казаков генерала Иловайского и 2000 французских драгун. Нолан со слов капитана Ганцауге сообщает следующие подробности о нем:

Французы окончили перестроения, пока казаки развертывались; они построились в одну линию en muraille, с небольшим резервом. Казаки бросились, были встречены огнем из карабинов и повернули назад; французы совсем не обнажали сабель. Они заехали в колонну, взяли полные интервалы и вторичным заездом построились во фронт. Мы каждую минуту ожидали атаки, но, как кажется, намерение их состояло просто в удлинении протяжения фронта, чтобы не подвергнуться охвату — обыкновенному образу действия казаков.

После того, как обе стороны окончили почти одновременно приготовления к бою, казакам было строго приказано не поворачивать назад перед огнем неприятеля, а офицерам — рубить первого, кто повернет. Несколько сотен получили приказание атаковать противника во время боя с тыла и флангов. Все эти приказания были исполнены в точности. Казаки наскочили на французов и окружили их; я видел при этом собственными глазами, что многие из драгун, выстрелив, не успели вынуть сабли, как были зарублены или заколоты. Французы сначала сопротивлялись упорно, насколько это возможно для стоящей на месте конницы, против такого деятельного противника, наседающего со всех сторон; затем некоторые одиночные люди повернули назад, их примеру скоро последовали прочие. Резерв, вместо того чтобы восстановить бой, также обратился в бегство: все скакало по направлению к Якобсталю, и вся равнина была покрыта бегущими всадниками. Не было ни одного взвода, отступавшего в порядке; это была настоящая охота; многие падали с лошадей и затем захватывались в плен. Наконец, мы наскочили на линию кирасир, выходивших из леса, и ее сомкнутость остановила нас без всякой команды. Мы, впрочем, были довольны одержанной нами победой и ушли назад в Мюльберг.[102]

Генерал де Брак говорит следующее о казаках: Казаки были родом войск, делавшим войну в высшей степени опасной, в особенности для тех наших офицеров, которые посылались на рекогносцировку. Многие из них, особенно генерального штаба, выбранные начальником его для этого назначения, предпочитали привозить известия, собираемые у местных жителей, чем удаляться на значительное расстояние вперед и подвергнуться нападению казаков. Император не был, таким образом, в состоянии судить об обстановке. Трудно придумать большую похвалу этим легким всадникам, чем вышеприведенные слова.

Приведем еще мнение о казаках другого французского генерала — Морана. Он говорит: Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, наше правильное равнение, наша сомкнутость, которым мы придаем такое значение. Они крепко держат лошадь ногами и упираются в широкие стремена, которые служат им точкой опоры при действии оружием. Они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться; лошади кажутся одним телом с ними. Люди всегда бдительны, поворотливы. Нетребовательны и исполнены военного честолюбия. Какой прекрасный вид представляла французская конница, когда она стояла на берегах Немана, освещенная лучами июньского солнца, блестя золотом и сталью и полная мужества! Какое глубокое прискорбие возбуждает воспоминание о маневрах, которые ее напрасно утомляли в борьбе с казаками, ранее презираемыми, сделавшими для спасения России больше, чем все ее регулярные армии! Каждый день они появлялись на горизонте длинными линиями, а их смелые наездники подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу; в ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали и перед нами оказывались только сосны и березы; но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом, утомилась и растаяла храбрейшая и прекраснейшая конница в борьбе с людьми, которых она презирала, но которые сумели спасти родину, истинными защитниками и освободителями которой были они. Мы должны еще прибавить, что наша конница была многочисленнее казаков, что она была поддержана самой легкой и храброй артиллерией, которая когда-либо существовала! Вождь ее, предмет удивления для героев, поддерживал ее маневры самой неустрашимой пехотой; и, несмотря на это, казаки вернулись на берега Дона со славой и добычей, а все поля России были усеяны телами и оружием наших смелых несравненных воинов![103]

Интересно, что в 1813 и 1814 гг. казаки были вооружены и действовали совершенно так, как американская конница во время междоусобной войны; казаки часто заменяли посаженную на коней пехоту.

Указав, таким образом, на пользу, оказанную казаками, мы в заключение приведем выдержку из письма к Нолану прусского гвардейского уланского ротмистра фон Ганцауге:

Большую часть последней кампании против французов я был прикомандирован к донским казакам. В это время они были очень мало знакомы с употреблением огнестрельного оружия. Но во время движения по Западной Европе они оценили все выгоды, им доставляемые, особенно при действиях на пересеченной местности, и понемногу вооружились французскими ружьями. При этом на удобной для того местности они стали спешиваться и вести бой в рассыпном строю. Я видел, как они таким путем побеждали превосходную в силах конницу и даже пехоту, если они нападали на них в одиночку. В этих случаях пехота опасалась оставшейся верхом части казаков, которые прикрывала коноводом и держалась по возможности ближе от спешенных людей, постоянно готовых сесть на коней и броситься на противника, если он отступал или был выбит из своего закрытия.

Этому образу действий исключительно я приписываю успехи казаков во время кампании на Эльбе и на Рейне и то превосходство, которое они в малой войне и аванпостной службе постоянно имели над неприятельской конницей.

Австрийская конница в начале революционных войн стояла выше французской, но затем опустилась и нередко терпела от последней поражения.

При Аустерлице, впрочем, австрийская конница сражалась с большим мужеством для прикрытия отступления своей пехоты. Также и в других сражениях она проявила выдающуюся храбрость и самопожертвование при отступлении разбитой армии, например при Экмюле, Эглофсгейме и Регенбурге. В последнем сражении 40 эскадронов австрийских кирасир задержали более чем на три часа французскую конницу и тем дали время всей своей армии уйти за Дунай.

Прусская конница, хотя и хорошо снаряженная и обученная, в 1806 г. была без особенного труда побита при Йене и Ауэрштедте французской конницей, которая затем своим энергичным преследованием окончательно уничтожила прусскую армию. В 1813 и 1814 гг. союзники имели очень многочисленную конницу, но пользовались ею на полях сражений очень нерационально, перемешивая ее с пехотой, подобно тому как это делали маршалы Людовика XIV при Блиндгейме и Рамильи. Наполеон, которому вследствие этого удалось свободно действовать своей артиллерией, скоро лишил союзную конницу почти всякого значения, и дело дошло до того, что его конница, почти сплошь состоявшая из рекрутов, нередко побеждала союзную. При Люцене союзники имели конницу, значительно превосходившую французскую, но совершенно не воспользовались ею, и она осталась праздным зрителем поражения пехоты. Наполеон, вполне сознававший свою слабость в этом отношении, ожидал, что союзники будут атаковать его значительными массами конницы, и принял все меры для отпора, построив пехоту в большие каре, поддержанные артиллерией, и отведя конницу в резерв. Но союзная конница так и не вышла из бездействия, и потому Наполеон, несмотря на ее превосходство, одержал победу.

После сражения при Лейпциге конница союзников усилилась до 60 000 коней, и, конечно, при такой ее многочисленности можно бы было достигнуть больших результатов при преследовании Наполеона. Чернышев и Орлов-Денисов с казаками действительно постоянно наседали на французов и захватывали всех отсталых; но чего-нибудь вроде преследования после Иены и в помине не было. Интересно упомянуть здесь о решительном успехе, одержанном 26 прусскими эскадронами полковника Дольфса над французской дивизией Мезона близ Гайнау 26 мая 1813 г. Французы, построенные в восемь каре, поддержанные артиллерией, были решительно атакованы и почти совершенно уничтожены в какие-нибудь 15 минут времени; только небольшая часть конницы успела ускакать.

После сражения при Ватерлоо пруссаки преследовали французов в высшей степени энергично, хотя 1500 человек пруссаков под командой полковника Соора, неосторожно выдвинувшиеся вперед, были атакованы 1 июля 1815 г. у Роканкура близ Версаля и взяты в плен. Это дело интересно тем, что было последним в длинном ряде наполеоновских войн. Тактика кавалерии в этот период была во всех европейских армиях одинакова, и только казаки имели свой особый образ действий.

Английская конница отличалась во времена войн в Испании и поддержала там славу, заслуженную в нидерландских кампаниях 1793–1794 гг. В сражении при Саламанке дело было решено атакой кавалерии Ле Маршана и Ансона под командой сэра Коттона. В несколько минут левое французское крыло было совершенно расстроено, взято 2000 пленных и 5 орудий, остатки французской дивизии загнаны в лес, и дивизия перестала существовать.

В английской армии того времени служило много ганноверцев и других немцев, из которых был сформирован так называемый королевский немецкий легион; при нем числилось 2 полка тяжелых драгун и 3 полка гусар. Эта конница пользовалась большой известностью; первый гусарский полк полковника Ареншильда считался лучшей легкой конницей всей армии для аванпостной службы, а наиболее блестящая атака во всех испанских походах была произведена драгунской бригадой генерала Бока при Гарсии Хернандесе, на следующий день после Саламанского сражения.

В истории немецкого легиона Бемиша мы находим следующие подробности об этом деле:

Так как в начале дела французская пехота и артиллерия были скрыты неровностями местности, то бригады по приказанию лорда Веллингтона двинулись галопом на неприятельскую конницу. Пока полки шли ущельем, они вынуждены были двигаться по три; выйдя же из него, начали, не останавливаясь, выстраивать фронт по первым эскадронам. Головной эскадрон первого полка ротмистра Гатторфа с генералом Боком, штаб-офицером полка и английской артиллерии подполковником Майем, привезшим приказание, бросился прямо на неприятеля, не дожидаясь прочих.

Левый фланг французских всадников начал отходить перед атакой бригады Ансона, а находившиеся в центре повернули назад при приближении эскадрона Гатторфа. При преследовании эскадрон этот попал под огонь пехоты, которым Май и много людей и лошадей были ранены, и преследование остановлено.

Ротмистр Густав фон дер Декен, командовавший третьим или левофланговым эскадроном полка, заметил, что если он будет продолжать наступление в предписанном порядке, то неминуемо подставит свой фланг огню пехотного каре, и принял смелое решение атаковать его одним своим эскадроном.

Сомкнуто, в полном порядке тронулся эскадрон против каре, открывшего частый огонь; в 120 шагах от него Декен был смертельно ранен пулей в колено, лейтенант фон Фон и много людей и лошадей убито. Ротмистр фон Услан Глейхен, командир левого полуэскадрона, тотчас выскочил перед серединой эскадрона и, ободрив несколькими словами людей, повел их дальше; второй залп уложил еще больше драгун, но они продолжали движение и подскочили к самому каре, охватив его заездом правым плечом с двух сторон. Две передние шеренги каре на коленях выдвинули вперед штыки, задние четыре, стоя, направляли ружья в подскакавших драгун. В эту минуту случайный выстрел повалил одну лошадь с всадником на штыки и тем открыл дорогу прочим. Драгуны, несмотря на открытый по ним огонь, прорвались в каре, и весь батальон был перебит или взят в плен.

Ротмистр Ритценштейн, командир 2-го эскадрона, встретил на пути очень трудную местность и, заметя успех товарищей, решил также повернуть на пехоту и атаковать второе каре, стоявшее на вершине холма. Он был встречен сильным огнем; лейтенант Хюгель убит, лейтенант Трапп тяжело ранен. Но дух французских пехотинцев был уже потрясен только что происшедшим на их глазах уничтожением первого каре: некоторые из них оставили свои ряды, каре было прорвано и также частью перебито, частью взято в плен. Люди, успевшие спастись, построили третье каре; небольшая часть конницы прискакала к ним на помощь. Против них обратился ротмистр барон Маршальк с третьим эскадроном 2-го полка и полуэскадронам 2-го эскадрона лейтенанта Фуметти; он сначала рассеял неприятельскую конницу, затем атаковал пехоту и почти совершенно ее уничтожил.[105]

Генерал Фуа в своей истории испанских войн говорит, что это были самые блестящие атаки в этих войнах. Также и Веллингтон высказывает в своих донесениях, что он никогда не видал более лихих атак.

Ватерлоо, решающая и последняя битва наполеоновских войн, была высшим триумфом английской армии. В этом деле конница ее выказала необычайное мужество; справедливость требует, впрочем, сказать, что и противники ее, французские кирасиры и драгуны, проявили не меньше геройства.

Сражение при Ватерлоо 18 июня 1815 г. началось атакой французов на центр и левый фланг англичан с обеих сторон фермы Ла Гэ Сэнт. 20 000 человек Нея и Эрлона двинулись в четырех колоннах, поддержанные артиллерией и конницей; эта огромная масса шла в полном порядке, сопровождаемая огнем 74 орудий, и сбила первую линию союзников, которая в беспорядке отошла через интервалы второй, где находился мужественный генерал Пиктон, который уже водил свои части к победе на стольких полях сражений. У него было всего две слабые бригады силой в 3000 человек, растянутые в одну тонкую линию, между тем как наступающие колонны были, по крайней мере, вчетверо сильнее; тем не менее он спокойно и твердо ожидал нападения. Французы подошли и начали развертываться; Пиктон воспользовался очень удачно этим моментом: дав залп, он бросился на них в штыки, следуя в голове своих частей, но тут же был убит пулей в голову. Французы, приведенные в беспорядок, начали отходить; тогда английская кавалерийская бригада Понсонби, пройдя через интервалы своей пехоты, яростно их атаковала. Французы были окончательно рассеяны и потеряли в несколько минут 2000 пленных и 2 орла. Между тем английская конница, поддержанная слева бригадой Ванделера, продолжала движение, атаковала артиллерию, захватила 24 орудия и, перерезав хомуты и постромки, лишила их возможности передвигаться. Затем английские всадники помчались дальше, атаковали еще третью линию орудий и конницы и опрокинули их. Но тут Наполеон, увидав наступивший беспорядок, выдвинул из второй линии кирасир Мильго, и эти свежие части всадников отбросили пришедшие в расстройство эскадроны Понсонби и нанесли им страшные потери. Сам Понсонби был убит, и едва только пятая часть его людей возвратилась обратно.

Несмотря на столь печальный исход атаки, она имела очень большое значение, так как благодаря ей была уничтожена колонна в 5000 человек, взято 2000 пленных, сделаны негодными к употреблению 80 орудий и, главное, был остановлен предполагавшийся французами сильный удар; и, таким образом, на этой части поля сражения дело повернулось в пользу англичан.

Между тем Наполеон продолжал наступление на Ла Гэ Сент, взял ее и двинулся далее. Кирасиры Мильго уничтожили ганноверский батальон, но были сами атакованы английской гвардией и опрокинуты с большими потерями; затем англичане бросились преследовать; резервы их, горя желанием участвовать в деле, последовали за ними, как вдруг они, пришедшие уже в некоторый беспорядок, были атакованы французскими уланами и в свою очередь опрокинуты; тут вмешались в дело 12-й и 16-й английские конные полки и выручили своих, отбросив улан.

Тогда Наполеон решился на отчаянную попытку разбить своими кирасирами левый фланг союзников. Распоряжения Веллингтона для отражения этой атаки были очень искусны и верно рассчитаны; он расположил пехотные каре в шахматном порядке с артиллерией в интервалах и ожидал нападения. Французы открыли сильнейший орудийный и ружейный огонь, для укрытия от которого англичане вынуждены были лечь, но как только показалась конница, они вскочили и открыли пальбу залпами; артиллерия стреляла картечью до последней минуты и затем прислуга ушла в середину каре. Орудия попадали несколько раз в руки французских кирасир, во время их отчаянных попыток прорвать пехотные каре; всякий раз после отбитого нападения артиллеристы бежали к своим орудиям и открывали стрельбу вслед отступающим всадникам.

Почти вся конница Наполеона погибла в этих лихих, но бесплодных атаках левого крыла англичан. После отчаянных усилий и многих атак отошли в беспорядке остатки французской конницы. Это была только тень тех блестящих эскадронов, которые были выстроены в утро этого дня на полях Бель-Алльянса. Неразумное употребление резервной конницы в первые фазы этого боя и уничтожение императорской гвардии в последние его минуты были главными причинами совершенного поражения французской армии. Свежий кавалерийский резерв мог бы прикрыть отступление ее и предотвратить обращение неудачи в катастрофу.

Английская конница в эту войну состояла из лейб-гвардии, гвардейских или тяжелых драгун и из легких драгун и гусар, которые были вооружены, как и в прочих государствах, холодным оружием, пистолетами и карабинами. Улан в то время не было.

За время от окончания больших революционных войн до введения нарезного оружия, т. е. от Ватерлоо до Крымской кампании, не было ни больших войн, ни выдающихся улучшений в военном деле.

Наиболее важными войнами были: войны России с Турцией 1828–1829 гг., польская война 1830–1831 гг., походы французов в Алжире и англичан — в Индии. При рассмотрении их подробностей найдется очень мало перемен в образе действий конницы; мы укажем вкратце на некоторые из них.

В России деятельность императора Николая I по отношению к коннице была различна в разное время его царствования. В начале его 2 драгунские дивизии были переформированы в одну уланскую и одну гусарскую и все число конницы по экономическим причинам уменьшено. Напротив, после польской кампании 1831 г. значение конницы было оценено и число ее увеличено; все полки были переформированы в восьмиэскадронный состав и предположено формирование резервов.

В войне России с Персией, начавшейся в 1826 г., особенно замечательна битва при Елисаветполе. Персы, имевшие очень многочисленную конницу, построили пехоту в центре, конницу — на флангах и попытались обойти и окружить русскую армию. Огонь русской артиллерии остановил их наступление. Упорное сопротивление русских повело к неудаче атаки конницей, а центр русских прорвал и отбросил персидскую пехоту. Победа была докончена конницей, которая энергично преследовала и захватила много пленных.

Во время русско-турецкой кампании (1828–1829 гг.) при операциях против Шумлы генерал Мадатов был послан 29 августа 1829 г. со второй бригадой третьей гусарской дивизии, первым уланским полком и 6 конными орудиями в тыл турецкой армии для воспрепятствования доставки припасов в Шумлу. Он захватил 97 человек, 50 лошадей, много скота и 106 повозок с продовольствием.

В польскую кампанию отдельные отряды генералов Крейца и Ридигера имели в своем составе много конницы. У первого в 1831 г. было 9043 человека пехоты, 5137 коней и 71 орудие; а у второго -6686 человек пехоты, 6762 коня, исключая казаков, и 24 орудия.

Польская конница оказалась очень хорошей и деятельной и имела несколько выдающихся предводителей. Так, при Дембе-Вельке 31 марта 1831 г. генерал Скаржинский произвел очень удачную атаку на русский центр, которая, собственно, и решила дело, причем захватил пленных и орудия.

Одним из лучших польских кавалеристов был генерал Дверницкий. При его экспедиции на Волын в 1831 г. у него было 2700 коней, 1300 пехоты и несколько орудий. После боя при Боремле он был прижат к австрийской границе и вынужден сдаться австрийцам.

Самый интересный для кавалерийского офицера эпизод из польской кампании это поход генерала Дембинского через Литву в июле 1831 г., поход, который имел много общего с позднейшими партизанскими действиями междоусобной американской войны. Он заслуживает внимания, потому что показывает, что может сделать предприимчивый и смелый кавалерист.

В начале июля 1831 г. польская армия находилась в Куршанах, где решили разделить ее на три отряда, один из которых Дембинский взялся отвести в Варшаву окружным путем через Литву, где было много русских войск. Отряд состоял из 3800 человек при 6 орудиях. Дембинский выступил 9 июля и следовал через Мишкуцы и Покрой на Поневеж и Ованту, где его арьергарду пришлось выдержать упорный бой с колонной преследовавшего его генерала Савоини. С наступлением ночи движение было продолжено через Окмину, Маляту и Интурки на Подбродзе, куда его пехота была подвезена галопом на лошадях и затем храбро штурмовала неприятельскую позицию. Оттуда Дембинский повернул на север и шел некоторое время в этом направлении, чтобы ввести русских в заблуждение; затем круто повернул на юго-восток и форсированным маршем двинулся на Данушев, где перешел Вилию. Избежав с большим искусством всех посланных против него колонн, он продолжал движение сначала в южном, затем в юго-западном направлении через Сморгонь, Крево, Баруны и Ольшаны к Збойску на Немане, перешел здесь эту реку и двинулся через Дзенциол, Волю на Шаре, Порозово, Наревку на Нареве, Бельск, Hyp на Буге и Ядов в Варшаву, куда и прибыл 3 августа. Дембинский во время похода должен был переправиться через одну большую и шесть маленьких рек и ловкостью своих движений и искусством распоряжений сумел ввести противника в совершенное заблуждение, так что, сделав в 25 дней 130 польских (149 немецких) миль, привел свой отряд благополучно в Варшаву. Он захватил по пути большие денежные суммы и много запасов и нашел время и возможность переформировать два из своих орудий в конные. Для производства форсированных маршей он брал у местных жителей лошадей и давал их по пятидесяти на батальон для более утомленных людей; он сам говорит, что этой мерой, позволившей ему давать отдых усталым пехотинцам без прекращения движения, он обязан спасением и успехом. Кроме того, часть своей пехоты он обратил в ездящую, дав ей лошадей на все время; эта конная пехота оказалась ему очень полезной, так как она могла, увеличивая аллюр, следовательно, не задерживая движения всей колонны, рассеивать мелкие части, преграждавшие ей дорогу.

В Индии англичанам пришлось за последние 100 лет вести много войн, в большей части которых конница играла значительную роль с обеих сторон. Туземные войска во многих государствах содержали много конницы, из которых наибольшей известностью пользовалась конница маратов. Когда Хайдар-Али напал в 1780 г. на англичан, то в его войске было 28 000 человек конницы и 15 000 регулярной пехоты, кроме пионеров, рабочих и т. п. Всадники атаковали англичан беспорядочными массами и не могли сломить сомкнутые британские войска.

Большая подвижность туземных армий давала им всегда известное преимущество над англичанами, которые поэтому не были в состоянии довершить победу энергичным преследованием. Операции лорда Лэка в 1803–1806 гг. интересны потому, что полководец этот понимал свойства конницы и умел ею пользоваться. Лорд Лэк получил в ранней юности первоначальное военное обучение во время войн Фридриха Великого и там научился ценить хорошо обученную и организованную конницу. У Фридриха была уже тогда конная артиллерия; Лэк схватил эту мысль и придал каждому конному полку по 2 шестифунтовых орудия, прислуга к которым назначалась из рядов полка. Эти орудия имели запасных лошадей, чтобы сменять ими утомленных и никогда не отставать от конницы.

Всю зиму 1802 г. и весну 1803 г. Лэк обучал и упражнял свои войска, состоявшие из 3 английских драгунских полков и 5 полков легкой вспомогательной конницы при 16 орудиях. Таким путем он получил отлично обученную часть, соединявшую быстроту движения с возможностью поражать противника огнем. Такой род войск и был действительно необходим для борьбы с врагом, против которого он подготовлялся. Мараты, как мы уже говорили, имели отличную легкую конницу, действовавшую по образцу парфян или казаков и обладавшую гораздо большей подвижностью, чем англичане, вследствие чего она могла совершенно внезапно появляться на пунктах, где ее не ожидали, и также быстро исчезать, избегая поражения и преследования.

Голькар, имевший 60 000 легких всадников и 130 орудий, победив Синдия и раджу Берара в битве при Ассайе, Аргуме, Дели и Ласвари, выступил против англичан. Первые его операции в 1804 г. были удачны; так, ему удалось помешать движению полковников Муррэя и Монсона. Затем, при приближении Лэка с главными силами, Голькар разделил свое войско: регулярную пехоту с орудиями послал на юг, а сам с конницей двинулся на север для производства набега. Лэк быстро принял решение. Оставив генерала Фразера с пехотой и тяжелыми орудиями для наблюдения за неприятельской пехотой, он сам двинулся за Голькаром с 6 конными полками, несколькими конными и состоявшими при полках орудиями и бригадой туземной пехоты, признанной лучшей по неутомимости в ходьбе. Обоз был взят самый ограниченный, и были приняты все меры для достижения наибольшей подвижности.

Преследование началось 31 октября и продолжалось до 16 ноября без того, чтобы расстояние, отделявшее обе стороны (25–30 английских миль), уменьшилось. 16 ноября, когда Лэк сделал дневку, Голькар был уже на 36 миль впереди; тем не менее английский полководец решился произвести ночной марш и неожиданно атаковать Голькара. Дело удалось вполне. Англичане подошли к лагерю маратов на рассвете; лошади маратов были спутаны, люди спали, закутанные в одеяла; английская артиллерия открыла огонь, драгуны бросились в атаку; поражение маратов было полное, сам Голькар едва спасся. Преследование продолжалось на 10 миль, следовательно, англичане прошли в сутки около 70 английских миль, что должно быть признано за очень усиленное движение, особенно если принять в соображение, что перед тем в 15 дней было сделано около 350 миль.

Лэк потерял 2 убитых и около 20 раненых людей и 75 лошадей; мараты оставили на поле битвы 3000 убитых. Этот почти необыкновенный успех был одержан 3500 против 60 000 и должен быть приписан главным образом удачному сочетанию быстрых движений с действием огнем.

Другой операцией того же характера было преследование Амер-хана той же конницей, порученной Лэком генералу Смиту. На этот раз она прошла около 700 миль (175 немецких) в 43 дня и только у самой подошвы Гималаев, близ Цульгарка, 2 марта 1805 г., могла принудить Амер-хана принять бой. После упорной борьбы англичане одержали победу, но значительной части неприятельских всадников благодаря большой быстроте их коней удалось спастись бегством.

2 апреля 1805 г. Лэк вторично напал нечаянно, опять после ночного марша, на остатки конницы Голькара, перебил около 1000 человек и гнал остальных на 15 миль, потеряв сам всего около 20 человек. Приведенные примеры показывают, какое значение получает конница при такой организации и вооружении, которые дают ей возможность быстро двигаться, а когда нужно, действовать огнем.

Недостаток подобного рода конницы чувствовался англичанами при восстании сипаев в 1857 г., когда они действительно разбивали восставших, где встречали их, но им очень редко удавалось настичь их.

Французская конница в Алжире приобрела большую опытность в борьбе с толпами иррегулярных всадников, годившихся для одиночного боя, но не умевших сомкнуто маневрировать массами.

В целом ряде боев, как, например, при Буффарике в 1832 г., Зиг-Зиге и Хиффе в 1835 г., Тафнев 1835 г., Исли в 1845 г., французы оставались победителями. Так как эти битвы представляют много общего с описанными уже боями против мамелюков, то рассмотрение их в подробностях не может представить интереса.

Нарезное оружие и значение его, в смысле большей вероятности попадания, были уже известны в XVII столетии; но так как в то время ружья заряжались с дула, то приходилось втискивать пулю в ствол с большой силой, чтобы она заполнила нарезы и получила, таким образом, при выстреле вращательное движение. Вследствие этого заряжание требовало много времени, и нарезное оружие не нашло применения в войсках.

Заряжание ружей с казны было также давно известно (с 1540 г.), но техническое производство в то время было еще так мало развито, что никак не удавалось приготовить хорошего образца подобного рода ружья, и в обращении продолжали оставаться винтовки, заряжаемые с дула. Как мы видели, они получили в американских революционных войнах более широкое применение, особенно в руках стрелков, и по образцу последних были заведены в большинстве армий особенные части легкой пехоты, вооруженные винтовками.

Между тем новое открытие дало толчок этому делу. В 1823 г. 34-го английского полка капитан Нортон изобрел цилиндро-коническую пулю, но это изобретение так и заглохло до 1853 г., когда придуманная на тех же основаниях французским капитаном Минье пуля была принята в европейских армиях. Пуля эта, расширявшаяся при выстреле и таким образом заполнявшая нарезы, уничтожила трудность заряжания и дала пехоте возможность иметь оружие, обладавшее дальностью и меткостью.

Это был второй тяжелый удар, нанесенный коннице со времени изобретения пороха. Первым была увеличившаяся в огнестрельном оружии сила удара, вызвавшая уничтожение предохранительного снаряжения и возрождение пехоты как рода оружия в бою. Новый же удар должен был повлечь за собой еще более важные изменения в отношениях конницы и пехоты, так как вероятность попадания увеличилась значительно, а дальность — в 3 раза. Заряжание с казны увеличило вчетверо скорость стрельбы, так что теперь атакующая конница должна была ожидать, по крайней мере, 10 залпов, между тем как во времена Фридриха и Наполеона пехоте по большей части не приходилось давать более 1 залпа.

Нельзя отвергать, что эти новые изобретения имели весьма важное влияние на тактику конницы и ее применение, и, кажется, вполне будет уместно упомянуть о тех изменениях, которые должны были быть сделаны в организации, вооружении и употреблении конницы, чтобы бороться со вновь появившимися препятствиями.

Прежде всего мы рассмотрим то влияние, которое оказало нарезное и заряжаемое с казны оружие в войнах, последовавших за его изобретением, а затем на основании этого выскажем наши взгляды на современные требования по отношению к вооружению и к применению конницы.

Первая война, в которой были употреблены пули Минье, произошла между Россией и западноевропейскими союзными державами в Крыму в 1854 г. Операции этой войны состояли почти исключительно в продолжительной осаде и, следовательно, дали коннице мало случаев испробовать свои силы против пехоты.

В сражении при Альме союзники имели не более 1000 всадников; совершенно понятно, что они не только не могли бороться с многочисленной русской конницей, но и не появились на поле сражения. Даже после окончания битвы английский главнокомандующий не решился пустить конницу для преследования, так как опасался, что она будет уничтожена русской конницей и артиллерией.

В операциях, предшествовавших сражению при Альме и непосредственно за ним следовавших, например при фланговом марше к Балаклаве, конница обеих сторон дала очень слабые доказательства своего умения нести сторожевую и разведывательную службу. Сорок лет мира создали в армии совершенно новое поколение, умевшее прекрасно маневрировать, но без всякой боевой опасности.

Разведывательная служба исполнялась так плохо с обеих сторон, что англо-французская армия при марше на Балаклаву, выйдя на дорогу из Севастополя в Бахчисарай, внезапно и совершенно неожиданно для обеих сторон наткнулась на хвост русской армии, переходившей шоссе. Лорд Раглан был страшно поражен и чуть не попался в плен; русские, не менее пораженные, поспешили уйти. Английская конница лорда Лукана попала не на ту дорогу, на которую следовала, и пошла по ней, строго придерживаясь правил, указанных в уставе, в строю, обозначенном для авангарда, оставляя без всякого внимания соседние дороги и вокруг лежащую местность. Таким образом, две неприятельские армии двигались наперерез друг другу, так что даже сошлись на одном пункте, не угадав взаимных намерений и даже без столкновения между конницами. Этот факт указывает на полнейшее незнакомство кавалерийских офицеров обеих армий с одной из важнейших отраслей их службы.

От этого флангового марша до сражения при Балаклаве 25 октября 1854 г. действия конницы не заслуживают упоминания; здесь же на долю конницы выпала львиная доля. Сражение это было вызвано желанием генерала Липранди выбить союзников из Балаклавы, служившей базой англичанам.

Аванпостная служба продолжала выполняться в союзной армии очень неудовлетворительно и состояла почти исключительно в вопросах и ответах: Стой! Кто идет? — Рунд. Какой? — Поверочный. — Поверочный рунд может пройти. На посту ничего нового. Кинглэн говорит совершенно верно: Когда эти слова повторяются людьми несколько тысяч раз, то они производят такое же усыпляющее действие, как монотонные удары волн о берег. Человеческий дух может быть легко убит формулой, но никак не оживлен.

Результатом такой службы было то, что аванпосты англичан получили уведомление о приближении неприятеля от дежурного штаб-офицера, между тем как должно было быть как раз наоборот. Таким образом, русские подошли внезапно к линии передовых редутов, взяли их штурмом один за другим и, частью перебив, частью захватив в плен занимавших их турок, двинулись дальше на Балаклаву. Многочисленная конница в числе нескольких тысяч коней прикрывала это движение; четыре эскадрона ее, высланные к Кадыкию, встретили здесь 93-й шотландский полк, который в развернутом строю дал по ним залп, после чего русские всадники отошли. Об этом деле было много говорено: английские писатели старались выставить его важной победой пехоты над конницей, но на деле это совсем не так. Один известный английский кавалерийский офицер, присутствовавший при этом, говорит, что русские эскадроны совсем не собирались атаковать, а просто производили демонстрацию с целью побудить противника развернуть свои силы; поэтому когда 93-й полк показался на холме, то они, считая свое дело выполненным, повернули назад. Сэр Колин Кэмпбел, командир 93-го полка, опытный офицер, очень хорошо понимал, чего добиваются русские, и сообразно с этим принял свои меры; он же вполне признал искусство, выказанное командиром русской демонстрировавшей части, потому что сказал своему адъютанту: Шедуэль, этот офицер понимает свое дело.

Вскоре после того следовавший с частью английской тяжелой кавалерийской бригады к южной долине генерал Скерлет вдруг увидал у себя на фланге значительную массу русской конницы, которая, по-видимому, шла в его направлении, но, заметив его, приостановилась. Не медля ни минуты, Скерлет заехал во фронт и бросился прямо на центр русских. Атака эта на стоявшего на месте врага удалась вполне, тем более что русские поддержки стояли так близко от первой линии, что утратили совершенно значение резерва; Скерлет же был поддержан другими эскадронами своей бригады, атаковавшими неприятеля во фланг. Результатом столкновения было то, что русские вынуждены были начать отступление, которое и было произведено ими без преследования со стороны англичан. Поведение лорда Кардигана, остававшегося со своей легкой бригадой праздным зрителем боя, вместо того чтобы атаковать русских во фланг, должно быть признано, безусловно, ошибочным и доказывает, насколько продолжительная мирная служба вызывает рутину.

Час или два после только что описанного дела произошла знаменитая атака шестисот. Она была предпринята вследствие неверно понятого приказания, и лорд Кардиган прошел 3000 шагов под гору, все время под убийственным артиллерийским и пехотным перекрестным огнем. Самая атака была ведена в высшей степени блестящим образом и доказала высокую храбрость всех участников, но все было напрасно: пушечный и ружейный огонь уничтожил почти всю бригаду, из которой вернулись всего 195 человек. Дело это не представляет ничего поучительного для кавалерийского офицера и заслуживает упоминания только по тому беззаветному мужеству, с которым всадники эти пошли на верную смерть.[108]

Для прикрытия их отступления генерал д'Аллонвиль атаковал с только что прибывшим на поле битвы 4-м африканским конно-егерским полком русскую артиллерию, стоявшую на Федюхиных высотах. Атака была произведена разомкнутая, en f ourrageurs, и вынудила несколько русских батарей сняться с позиции; выполнена она была смело, искусно и своевременно.

Говорят, что потери, понесенные легкой английской бригадой, были причинены ей преимущественно штуцерниками, засевшими на окаймляющих северную долину холмах. В том же деле появились в первый раз в европейских войнах револьверы оружие, имеющее страшное действие. Многие английские офицеры были вооружены ими и воспользовались при атаке шестисот, особенно во время беспорядочно произведенного отступления. Под ныне умершим полковником Дженнинсом, 13-го гусарского полка, бывшего в то время ротмистром того же полка, была тяжело ранена лошадь и с трудом подвигалась вперед, когда на него бросилось трое русских: офицер и два солдата. Дженнинс вынул револьвер и угрозой выстрела удерживал преследователей на некотором расстоянии от себя. Наконец, офицер бросился на него с поднятой саблей; Дженнинс выстрелом уложил его на месте; тогда оба солдата прекратили преследование, и он добрался благополучно до своих. Было и еще несколько подобных случаев в эту войну.

В сражении при Баш-Кадыкларе 19 ноября 1853 г. на азиатском театре войны между князем Бебутовым и Рейс-Ахметом-пашой была произведена блистательная атака драгунами и линейными казаками на правый фланг турок. Атака увенчалась полным успехом: турецкие каре были прорваны, правое крыло и центр опрокинуты, 20 орудий захвачено и решена победа. Между тем на правом русском фланге князь Чавчавадзе с 3 дивизионами Нижегородских драгун, сотней конной милиции и 4 орудиями удерживал во время всего боя 5000 башибузуков и курдов, затем опрокинул турецкий конный полк, поддержанный 8 батальонами и 8 орудиями, и прогнал все эти войска с поля сражения, отняв у них 2 орудия. При Курюк-Дара 24 июля 1854 г. генерал-майор граф Нирод и полковник Куколевский атаковали с Тверским драгунским полком турецкую батарею под сильным артиллерийским и ружейным огнем; опрокинув неприятельских всадников, они захватили батарею и увезли 4 орудия с собой. Вслед затем вышеупомянутый князь Чавчавадзе с нижегородскими драгунами прорвал несколько турецких каре и уничтожил один батальон: впрочем, полк понес при этом большие потери; выбыло из строя: офицеров 23 (из 33) и половину нижних чинов. Несмотря на это, нижегородцы произвели еще атаку, причем отняли назад 2 взятых турками орудия и захватили еще 4 турецких.[109]

Во время войны Великобритании с Персией в 1857 г. была произведена блестящая атака 3-м бомбейским легким конным полком против сомкнутого и вполне готового к отпору персидского каре в 500 человек. Полковой адъютант Мур вскочил первым в каре; он повесил саблю на темляке на руку, взял поводья в обе руки и толкнул лошадь на штыки; лошадь была убита, но каре прорвано и уничтожено, а сам Мур даже не ранен.

В итальянской кампании 1859 г. конница не могла играть выдающейся роли преимущественно вследствие условий местности, покрытой виноградниками и деревьями и перерезанной канавами. При Мадженте было несколько кавалерийских атак,[110] но все слабыми частями. Также и при Сольферино было произведено несколько таковых около Медоле как австрийцами, так и французами; они происходили исключительно между конными частями и с колеблющимся успехом по мере того, как та или другая сторона вводила в дело резервы; конечный успех остался все-таки за французами. В одной из этих атак генерал Дево взял в плен 600 человек австрийской пехоты, а африканские конные егеря прорвали не успевшие еще окончательно построиться каре.

Вообще же можно сказать, что конница за все время похода ничего важного не сделала. Казалось, что обе стороны опасались бросать ее большими массами на противника и, по всей вероятности, причиной нежелания пускать конницу в атаку на пехоту было меткое и далеко несущее нарезное оружие.

При Монтебелло командир пьемонтского Монферратского полка полковник Морелли атаковал с 22 уланами австрийское каре и прорвал его, но потерял 11 человек убитыми; все прочие были ранены. Затем Морелли, хотя и смертельно раненый, атаковал еще три раза.

Убийственное действие нарезного оружия породило среди конницы некоторого рода панику, и многие известные военные люди выражали мнение, что деятельность ее отныне должна значительно сузиться. Даже мнение, что дни конницы сочтены и что она должна быть если не совершено уничтожена, то значительно сокращена, встретило много сторонников и очень мало противников.

От читателя, который внимательно следил за нами, не могло ускользнуть, как идеи возникают и затем легко доводятся до крайности и как в различные эпохи мнение склонялось то в пользу пехоты, то в пользу конницы, доходя в обоих случаях до крайностей.

В разбираемом периоде все поднялось против конницы, и можно было подумать, что и здесь дело будет слепо доведено до крайних увлечений. Но как в то время, когда рыцарство испытало впервые силу возрождающейся пехоты в лице швейцарских пикинеров и английских лучников, и позднее, когда коннице был нанесен удар применением огнестрельного оружия, кастовые предрассудки и esprit de corps рыцарей долгое время высоко держали знамя рыцарства, так и теперь те же чувства пробудились в коннице, противостали сторонникам мнения, что конница не нужна и что ее надо уничтожить. Гордость конницы своей службой, ее славный дух восстали против новых воззрений, утверждая, что если и произошли некоторые изменения в пользовании конницей, то все же время ее не прошло и перед ней лежит широкое поле деятельности.

Конечно, нельзя не согласиться с тем, что рамки деятельности ее на поле битвы сузились, что случаев для производства решающих атак стало меньше, что потери при таких атаках возросли до чрезвычайности. Эти обстоятельства неминуемо должны были вызвать различные перемены в конницах всех европейских государств.

В России уже в 1856 г., сейчас же по окончании Крымской кампании, были произведены важные изменения: армейские кирасиры упразднены, число драгунских полков уменьшено и вместо них сформировано 14 новых, более легких полков. Отмена кирас была, вероятно, вызвана силой удара пули Минье, делавшей это вооружение совершенно бесполезным.

В Австрии после 1859 г. конница была значительно уменьшена в числе. Она состояла в то время из 8 кирасирских, 8 драгунских, 12 уланских и 12 гусарских полков; каждый тяжелый полк имел по 6, легкий по 8 эскадронов, за исключением 6-го и 11-го уланских, в которых было по 4 эскадрона. Кроме того, было 2 полка гусар из охотников по 4 эскадрона. Следовательно, всего было 96 эскадронов тяжелой и 192 эскадрона легкой конницы. В марте 1860 г. конница получила новую организацию, по которой она была сокращена на 2 полка, а именно из 8 драгунских полков 1-й, 2-й, 3-й и 6-й обращены в кирасирские, 5-й и 7-й остались драгунскими, остальные два — 4-й и 8-й — расформированы. Легкая кавалерия сокращена до 24 эскадронов.[111] По словам генерала Ренера, у кирасир, хотя и сохранивших это название, была упразднена кираса.

В Пруссии, напротив того, конница, заключавшая в себе до итальянской войны 80 эскадронов тяжелой и 72 эскадрона легкой конницы, была доведена до 100 эскадронов в каждой. Сделано это было, чтобы несколько вознаградить уменьшение конницы по военному составу, происшедшее вследствие исключения ландверной конницы из войск первой линии и сохранения ее только в виде резерва.

Около этого времени, еще ранее, чем нарезное оружие успело выдержать окончательное испытание, в Соединенных Штатах Северной Америки вспыхнула междоусобная война вследствие стремления южных штатов (желавших сохранить невольников) отложиться от северных и западных и образовать самостоятельное государство. В войне этой, веденной обеими сторонами с необыкновенным упорством и продолжавшейся четыре года, участвовали такие огромные массы войск, какие до тех пор ни разу не появлялись в войнах между цивилизованными государствами.

Подробности войны очень интересны и поучительны, так как и обстоятельства, ее вызвавшие, и способ ее ведения представляют много своеобразного.

С 1812 по 1861 г. Соединенные Штаты вели очень мало войн, между которыми самыми важными, хотя сами по себе очень незначительными, были мексиканские; все же прочие были просто пограничными столкновениями с индейцами. Вследствие этого постоянное войско было очень малочисленно и народ не был знаком с правилами и необходимыми традициями, которые свойственны регулярной армии. Но, с другой стороны, борьба, которую все народонаселение в течение одного-двух поколений должно было вести с дикой природой, зверями, индейцами и авантюристами, не могла не иметь влияния на выработку его характера.

В пограничных участках винтовка была такой же необходимостью, как и топор. Почти все умели стрелять, а многие достигали замечательного искусства в стрельбе. Уже в войне за независимость колоний английские войска испытали на себе необыкновенную меткость стрельбы американцев. С другой стороны, во время войны 1812 г. канадские добровольцы, выросшие при тех же условиях, как и американцы, но вследствие более сурового климата еще более закаленные и выносливые, сильно помогли английским регулярным войскам, и эти последние смело шли против американских армий, нанося им поражения.

Одним из замечательнейших примеров способности канадской милиции к подобного рода действиям может служить бой при Шатогэ в 1813 г.: около 400 канадцев, вооруженных винтовками и топорами, преградили здесь дорогу американской армии генерала Гэмптона в 7000 человек. Одинаково искусные во владении топорами, как и винтовками, канадцы живо устраивали с помощью первых засеки, задерживая, таким образом, американцев на каждом шагу, и встречали противника смертоносным огнем из винтовок с фронта и флангов. Окруженные со всех сторон лесом, будучи не в силах преодолеть преграду из сваленных исполинских деревьев, американцы не выдержали направленного против них огня и поспешно отступили, преследуемые канадцами. Каждое вторжение в Канаду встречало подобное же мужественное и решительное сопротивление, и к концу войны американцы не владели ни одним дюймом канадской земли, между тем как британские войска занимали почти весь штат Мичиган.

Из опыта как этой войны, так и постоянных столкновений с индейцами, американцы вынесли очень высокое мнение об огнестрельном оружии. Вследствие этого явилась в 1812 г. мысль о конных стрелках, и действительно из жителей Кентукки был сформирован один полк таковых, вооруженный винтовками и пистолетами. Единственной победой, одержанной в этой войне американцами, они обязаны именно этому полку — в сражении при Моравиан Тоун в Западной Канаде 5 октября 1813 г. полковник Джонсон, командовавший Кентуккским полком, атаковал британскую пехоту, прорвал ее и захватил пленных; затем он повернул влево и бросился на сильный отряд индейцев, засевших в молодой роще; оказалось, однако, что почва была топкая, и лошади начали вязнуть. Тогда он приказал своим людям спешиться и атаковать в пешем строю; предводитель индейцев Текумсе был скоро убит и его храбрецы обращены в бегство. Это разительный пример удачного действия части, одинаково способной как к конному, так и к пешему бою.

Также и револьвер Кольта, который, по нашему мнению, будет играть важную роль в кавалерийских боях, был изобретен в Америке уже в 1838 г., и полковник Кольт попытался ввести его в употребление в войсках во время войны с семинолами во Флориде. Однако одно военное учреждение, которому поручено было представить отчет, высказалось против введения его, и поэтому большая часть этих револьверов была продана за очень низкую цену техасцам, которые в это время вели войну с команчами. Здесь револьверы получили большую славу, и поэтому во время скоро затем последовавшей мексиканской войны все старались добыть таковые и платили за них очень дорого. Ими очень удачно воспользовался в рукопашном бою состоявший в этой войне при американской армии Техасский полк конных стрелков; при каждом столкновении револьвер оказывал им большую услугу, и тогда со всех сторон раздались голоса, требовавшие введения его вновь в употребление. Так и было сделано, и скоро почти все обитатели пограничных штатов были вооружены револьверами и отлично научились из них стрелять. Отсутствие законности и порядка в новых поселениях, где каждый человек должен был сам защищать свою жизнь, сделало употребление револьвера или ножа всеобщим. Подобные условия жизни, требующие самостоятельности характера, и нужды новой страны, требующие изобретения и применения всяких средств для преодоления преград, на каждом шагу вызывали постоянное напряжение мыслительных способностей и имели результатом быстрое развитие американского народа. Отсюда явилось несомненное расположение к изобретениям на всех поприщах и выработался характер, подобного которому по изобретательности, самонадеянности и самомнению на свете не существует. Изобретательность прирожденных янки поистине изумительна.

Таково было население, его оружие и отношение к нему, когда началась война, в которой постоянное войско очень скоро расплылось и исчезло среди массы охотников, собравшихся под знаменами обеих партий. Интересно проследить весь ход войны и посмотреть, как практичность и отсутствие всяких предвзятых мыслей и рутины выработали тактику, совершенно новую, своеобразную, но подходившую к местным условиям.

Воспитание и обычаи народа имели большое влияние на исход войны, и сообразно с ними очень скоро проявилась значительная разница между войсками, набиравшимися в той или другой части страны.

Обитатели северо-восточных штатов были преимущественно фабрикантами, и потому войска их состояли большей частью из рабочих. Жители южных штатов, напротив того, занимались преимущественно земледелием и были привычны к обращению с оружием. Наконец, северо-западные штаты поставляли солдат из закаленных пограничных фермеров.

Если южные штаты и имели в своих частях лучший материал, то вместе с тем у них его было гораздо меньше. На восточном театре войны, т. е. в Виргинии, где южане имели против себя армии, комплектовавшиеся из жителей больших городов, превосходство первых обнаружилось очень скоро и продолжало выказываться во все время войны. Напротив, на западном театре войны федералисты находились в более выгодном положении; сторонники севера были в долине Миссисипи гораздо многочисленнее южан и нисколько не уступали им в военных качествах; поэтому превосходство сил дало им возможность именно здесь одержать первый успех (взятие форта Донельсон). С этого времени удача все более и более склонялась на сторону федералистов, которые шаг за шагом завоевали всю эту часть конфедерации, несмотря на упорное сопротивление южан, горячо отстаивавших каждую пядь земли.

К началу войны обе стороны были еще совершенно неподготовлены; им пришлось прежде, чем начать военные действия, набрать, организовать, вооружить и обучить свои войска. Понятно, что при этих условиях конница сначала не могла быть очень многочисленной. В первой большой битве, при Булль-Ране 21 июля 1861 г., 40-тысячная федеральная армия имела всего 7 рот конницы, т. е. один полк слабого состава; конница южан также не была многочисленнее. Американцы при формировании армии придерживались существовавших в то время взглядов, по которым кавалерия считалась бесполезной и неприменимой при новом оружии; но скоро практичный американский народ понял свою ошибку, и численность конницы стала быстро возрастать в течение всей войны, так что в последнем ее периоде северные штаты имели не менее 80 000 всадников — почти исключительно конных стрелков.

Военные действия в Виргинии сразу показали более знания и искусства со стороны предводителей, чем на Миссисипи; там были: Ли, Джонстон, Stonewall (Каменная стена) Джексон и их офицеры, способные и понимавшие военное дело. Напротив, на западном театре войны военные действия носили первые два года преимущественно партизанский характер, и тут-то конные стрелки заслужили себе славу.

Генерал-майор Джон Морган, кентуккиец родом — человек, совершенно незнакомый с военным делом, — первый понял значение отряда конных стрелков и направил конницу на новый путь, на котором и она могла воспользоваться улучшениями в огнестрельном оружии.

Средневековые рыцари после того, как первое впечатление, произведенное изобретением пороха, прошло, сами переняли новое оружие и, кроме того, увеличили прочность предохранительного вооружения, чем еще надолго поддержали свое превосходство над пехотой. Та же мысль пришла и Моргану, и он понял, что дальнобойная винтовка даст драгунам или конным стрелкам такие преимущества, каких они никогда не получат от менее метких карабинов, дававших притом возможность действовать только на незначительные расстояния. Сообразно с этим он организовал конную часть, способную к быстрым передвижениям и обученную вести как конный, так и пеший бой.

Была еще другая причина введения конных стрелков, которая представляется очень своеобразной европейскому читателю, и особенно кавалерийскому офицеру. Для этого последнего — и все европейские военные писатели поддерживают кавалериста в этой уверенности — нет сомнения, что сабля в различных своих видах и наименованиях есть самое действенное оружие для всадника. Поэтому и моральное впечатление, производимое конницей, атакующей с холодным оружием в руках, очень значительно во всех европейских армиях, и для них не существует более твердого убеждения, как то, что конница, полагающаяся на стрельбу, будет неминуемо опрокинута. В Америке распространен как раз противоположный взгляд. Там все питают полное презрение к холодному оружию; привычка всех граждан иметь при себе револьвер, и искусство, с которым они стреляют из винтовок, которые также имеются почти у всех, заставляют их решительно предпочитать огнестрельное оружие. В войсках южных штатов господствовало полное неуважение к холодному оружию, доходившее до того, что ничто на свете не могло их заставить отступить перед всадниками, атакующими холодным оружием, хотя у северян конница, и особенно регулярная ее часть, еще по старой традиции действовала саблей.

Один выдающийся генерал (южанин) сообщал автору книги, что видел цепи стрелков и развернутые линии пехоты, атакованные конницей северян, и, как только люди замечали приближение ее, между ними начинался такой разговор: Смотри, ребята! Вон скачут эти дураки опять со своими саблями; покажем им! При этом они удивлялись и смеялись, как будто употребление сабли было величайшей глупостью.

Автор слышал то же мнение от офицеров генерала Моргана. Вспоминая о столкновениях с федералистами, они говорили: Они атаковали нас саблями, и когда мы это видели, то вперед знали, что победа за нами, и было просто смешно с их стороны думать, что они могут нам нанести какой-либо вред своими саблями.

Это чувство было так сильно распространено по всему западу уже в самом начале войны, что наскоро собранная конница южных штатов, вооруженная отчасти обыкновенным охотничьими двустволками, заряжаемыми дробью, при атаке карьером давала при приближении к противнику залп из обоих стволов и затем действовала в рукопашном бою прикладами[113]

С таким материалом и при таких обстоятельствах Морган опять вызвал в жизнь двоеборцев-драгун и выполнил это с огромным успехом.

Генерал Дюк говорит в своей истории о коннице Моргана: Что бы ни говорили о генерале Моргане, во всяком случае от него нельзя отнять той заслуги, что он открыл совершенно до него неизвестное применение конницы или, вернее, конной пехоты. Тогда как другие кавалерийские офицеры слепо придерживались образцов, данных в прежних войнах или в школьных системах, хотя бы они совершенно не подходили к требованиям времени и образу ведения войны, Морган нашел и усовершенствовал не только новую тактику, новый образ действия, но и стратегию, столь же новую, сколь и действенную. Будучи совершенно незнакомым с военным искусством, как оно преподается в книгах и академиях, он ни в чем не является подражателем, всему научился сам, и успехи его были не менее поразительны, чем его гений.

Сам создатель и организатор своего маленького войска, которое никогда не превышало 4000 человек, он вывел из строя убитыми и ранеными почти такое же число врагов и взял более 15 000 пленных. Изобретатель дальних поисков, или рейдов, которые столь резко отличаются от бесцельного мотания конницы, он достигал с горстью людей результатов, которые иначе потребовали бы целых армий, дорогих приготовлений и продолжительных войн.

Люди Моргана были сначала вооружены совершенно невозможным образом; но во время войны он взял такое множество оружия у неприятеля, что мог дать всем своим людям винтовки и револьверы. Вначале часть людей имела винтовки, другая — гладкие ружья, кто — сабли, кто — револьверы, но впоследствии все получили винтовки или карабины и револьверы; с тех пор сабля употреблялась очень редко, чтобы не сказать никогда.

Отряд Моргана был обучен по тактике для конницы Мори, к которой Морган прибавил много эволюции для полков и бригад. Строй рот, подразделение, спешивание, развертывание в сторону фронта, флангов или тыла — все это было такое же, как и в регулярной коннице; отряд был вполне обучен всему, что касалось перестроения из развернутого строя в колонны и обратно, движения по различным направлениям, правильного действия поддержек и резервов и т. п.

Описание образа действий Моргана генералом Дюком, наверное, заинтересует каждого читателя.

Пусть читатель представит себе прежде всего развернутый одношереножный строй одного полка; фланговые роты — рассыпаны иногда фланкерами верхом, иногда стрелками пешком и притом так, что закрывают фронт всего полка; остальные люди спешены (коноводами были по одному человеку в каждом отделении из четырех человек и капралы) и развернуты в одну линию на интервалах в 6 футов между стрелками; затем эта линия продвигается вперед широким шагом, чаще — почти бегом — вот образ действий Моргана.

Те же самые эволюции производились и в конном, и в пешем строю; но последний способ действий употреблялся чаще — мы были скорее конными стрелками, чем конницей. Небольшая часть людей оставалась на конях в виде резерва, чтобы действовать на флангах, прикрыть отступление или преследовать; вообще люди редко сражались верхом, кроме как во время рейдов. Правда, все люди были отличными ездоками, с детства привычными ездить на самых диких лошадях, но условия местности, где нам приходилось действовать (густые леса, высокие заборы и недостаток времени для выездки лошадей), делали маневрирование большими конными частями очень затруднительным. Конечно, было легко произвести атаку по дороге в колонне по четыре, но очень трудно было атаковать по открытому месту, в развернутом строю и при этом сохранить еще подобие строя[114] Кроме того, мы почти никогда не действовали саблей, а огнестрельное оружие значительной длины не очень удобно для конных эволюции. Наконец, мы находили бой пешком более действенным; мы могли с большей легкостью маневрировать и наносить противнику большие потери, не подвергая себя таковым. Длинную гибкую линию, применявшуюся ко всякой местности, было очень трудно прорвать; если она была оттеснена на одном пункте, то отовсюду направлялся сильный огонь на этот пункт. Кроме того, она была очень удобна для маневрирования, могла быть свободно передвигаема в стороны и позволяла простым поворотом и быстрым движением собрать людей, куда было нужно.

Следует заметить, что Морган очень редко сражался вместе со всей армией; поэтому его отряд должен был быть совершенно самостоятельным. Если он терпел неудачу, то не мог укрыться за пехоту и там оправиться. Он должен был сражаться против пехоты, конницы, артиллерии; брать города, в которых каждый дом был крепостью; атаковать укрепления без всякой поддержки. Поэтому он был вынужден держаться такого образа действий, который давал ему возможность совершить многое в короткое время и постоянно, как при успехе, так и при неудаче, иметь людей в руках. На расстоянии 400–500 (английских) миль от всякой поддержки волей-неволей приходится рассчитывать только на себя.

Как офицеры, так и люди предпочитали среднюю винтовку Энфильда, но вначале люди были вооружены тем, что они могли найти. Поэтому одна рота имела длинные, другая — короткие, третья — средние винтовки Энфильда, четвертая — винтовки Миссисипи, пятая — охотничьи ружья, шестая — карабины Энфильда. Кроме того, почти каждый человек имел револьвер, иные — по два; впоследствии, когда было захвачено достаточное число их, все получили по два. Наиболее предпочитаемым был револьвер Кольта.

Морган имел еще 2 горные гаубицы, которые возились двумя лошадьми каждая и проходили почти по всякой местности. Эти орудия оказывали неоднократно существенные услуги и были страшно любимы людьми, которые называли их bullpups (буйволятами, телятами буйвола) и приветствовали всякое их появление в бою радостными криками.

Рассмотрев вооружение и образ действия Моргана, перейдем теперь к описанию его деятельности.

Морган, как говорят, был изобретателем дальних поисков или рейдов. По всей вероятности, мысль эта родилась у него в голове совершенно самостоятельно, так как вряд ли он слышал о действиях Чернышева, Теттенборна и вообще партизан в тылу французской армии в 1813 г. Вместе с тем его рейды по своим основаниям были вполне схожи с действиями Чернышева в 1813 г. и Дембинского в 1831 г. с той только разницей, что у Моргана не было пехоты и всего только два орудия.

Первый его рейд был произведен в 1862 г. в Кентукки. Он вышел 4 июля из Ноксвилля (в Теннесси) и двинулся через Спарту и Гласгов, между которыми переправился через реку Кумберлэнд, на Лебанон, где захватил значительные магазины с запасами разного рода. Оттуда Морган пошел через Спрингфильд и Мэквилль на Харродсбург, Лауренсбург и Мидуэ — железнодорожная станция между Франкфуртом и Лексингтоном. Последнее место было главным опорным пунктом федералистов, и как там, так и во Франкфурте находились сильные отряды, значительно превосходившие отряд Моргана. Тем не менее ему удалось искусными маршами, удачной высылкой отрядов и одновременной угрозой нескольким пунктам смутить федералистов и вселить в них сомнение насчет пункта, где они должны ожидать главного удара. Необыкновенная подвижность высылаемых им летучих колонн делала собирание сведений об их силах и намерениях крайне затруднительным. Способность войск Моргана к большим переходам видна из того, что ко времени приближения к Мидуэ они сделали за 8 дней несколько более 300 английских (или 75 немецких) миль и, несмотря на это, были совершенно свежи и бодры.

Прибыв в Мидуэ и имея, таким образом, превосходные силы на обоих флангах, Морган прибег к содействию телеграфа, для действия которым находился в его штабе необыкновенно искусный в этом деле канадец Эльсфорс. Заставив телеграф действовать в обе стороны, он соединил между собой обоих федералистских генералов, перехватывал их приказания, посылал депеши, вследствие которых войска северян были разосланы по различным, совершенно ложным направлениям.

Успех этого рейда, который был доведен до Цитияны, на железной дороге Лексингтон — Цинциннати, был чрезвычайный: о достигнутых при этом результатах говорится в донесении Моргана следующее:

Я выступил из Ноксвилля 4-го сего месяца с почти 900 человек и вернулся в Ливингстон 28-го с 1200 человек, пробыв, таким образом, в отсутствии 24 дня. За это время я сделал более 1000 миль, взял 17 городов и уничтожил все имевшиеся там правительственные запасы и оружие, рассеял около 1500 человек местной милиции (home-guards) и отпустил на слово около 1200 человек регулярных войск. Моя потеря убитыми, ранеными и пропавшими без вести простирается до 90 человек.

При втором рейде в августе 1862 г. Морган захватил железную дорогу Луисвилль — Ношвиль у Галлатина, в тылу армии Буэля и тем вынудил этого последнего, отрезанного, таким образом, от базы, отступить к Луисвиллю.

В происшедшем вскоре за взятием Галлатина бое у Гартсвилля часть отряда Моргана столкнулась с федеральной конницей, бросившейся на нее с саблями в руках. Об этой стычке Дюк говорит: Изгородь, шедшая с восточной стороны луга, была разрушена; около 300 человек ворвались в него и бросились наискось с обнаженными саблями на линию лошадей. Между тем роты В, С, Е и F[115] спешились и стали на колени за низким забором по ту сторону дороги; подпустив неприятеля на 30 ярдов (около 36 шагов), они дали залп, действие которого было убийственно. Тут можно было видеть силу огня этой длинной линии, которую так легко было прорвать. Каждый стрелок стоял свободно и мог выбрать, в кого целиться; поэтому, как только дым рассеялся, было видно, что две трети людей и лошадей лежали на земле. Конница этим залпом была отброшена и поспешила пробраться через то узкое отверстие в заборе, через которое вошла; наши люди поспешили за ней и дали второй залп, совершенно ее рассеявший. Тем не менее они еще попытались атаковать, но были опять отброшены. Затем остававшиеся на конях люди бросились преследовать отступавшего неприятеля и продолжали это на три мили, пока Джонсон не собрал своих людей и не спешил их на крепкой позиции за холмом. Преследовавшие, не долго думая, также спешились под прикрытием холма и взяли эту позицию штурмом.

Действовавшие здесь федеральные войска были отборные; конница была собрана наилучшая и поручена генералу Джонсону, который считался лучшим и храбрейшим кавалерийским офицером и был специально выбран для уничтожения отряда Моргана. Тем не менее Джонсон, который — напоминаем это вторично и просим никак не забывать — рассчитывал исключительно на холодное оружие, был наголову разбит и взят в плен с большей частью своих лошадей. Генерал Дюк вполне признает безупречную храбрость как офицеров, так и людей федеральной конницы и, рассказав об их атаке холодным оружием, прибавляет, что генерал Джонсон был выдающимся офицером, но, как кажется, совершенно не оценил нового рода конницы.

Это презрение к холодному оружию есть нечто совершенно своеобразное. Мы можем найти в истории конницы много примеров, где она действовала преимущественно огнестрельным оружием, но нет примера в военной истории, чтобы атака карьером с обнаженной саблей в руках не производила бы на противника сильного нравственного впечатления. Опыт американской междоусобной войны показывает совсем другое.

В июле 1863 г. Морган произвел свой самый смелый и дальний рейд через Кентукки и Индиану, который, наверное, увенчался бы совершенным успехом, если бы не неожиданное поднятие воды в Огайо, уничтожившее все броды. Наделав много вреда в тылу противника, он был приперт, наконец, к реке и взят в плен с большей частью своего отряда. Во время этого рейда Морган двигался с необыкновенной быстротой; самый усиленный марш, когда-либо им сделанный, был произведен именно теперь, когда он прошел расстояние от Суммансвилля в Индиане до Вильямсбурга, к востоку от Цинциннати, т. е. около 90 английских (или 22 немецких) миль в 35 часов.

Пример, данный Морганом, не остался без подражателей. Особенные услуги оказал в северовиргинской армии начальник кавалерии южан храбрый и лихой генерал Стюарт. Два раза он обходил вокруг всего расположения неприятеля, выступая с одного из своих флангов и возвращаясь на другой.

Первый такой поиск, когда была обойдена кругом расположенная против Ричмонда армия Макклелана, был произведен в июне 1862 г. Эта была, собственно, большая рекогносцировка, имевшая, впрочем, и характер рейда, так как уничтожением магазинов с разного рода запасами был нанесен большой вред федеральной армии. В ней участвовали 2500 всадников при двух конных орудиях. Небольшой отряд этот вышел из Тэлорсвилла и пробил себе дорогу через неприятельские линии, опрокинув все части войск, пытавшиеся преградить ему путь. Затем Стюарт взял и уничтожил все транспортные суда на реке Памункей и много обозов с различными запасами, разрушил железную дорогу и, наконец, переправившись через Чикагомини, благополучно вернулся к своим. Цель рекогносцировки — определение расположения противника — была вполне достигнута. Исполнена она была частью по образцу усиленных рекогносцировок, частью — скрытно, причем все время, несмотря на принятые меры к скрытию движений и к избежанию столкновения с противником, шли в полной готовности к самой решительной атаке, если бы она потребовалась против преграждающего путь неприятеля. Полковник фон Боркэ говорит в своих Воспоминаниях, что во время этого рейда неприятельские коммуникационные линии были уничтожены, имущество сожжено на несколько миллионов, захвачены сотни пленных, лошадей и мулов и нагнан страх и ужас на всю федеральную армию.

Добытые этим рейдом сведения были чрезвычайно важны и позволили генералу Ли составить план тех знаменитых операций, которые известны под именем семидневных боев и благодаря которому несколько дней спустя Stonewall Джексон атаковал с такой уверенностью и с таким успехом Макклелана с тыла и фланга.

Несколько недель спустя, 22 августа 1862 г., Стюарт напал на тыл армии генерала Попа у станции Кетлетт железной дороги Оранж — Александрия. Сам Поп спасся при этом только благодаря той счастливой для него случайности, что он как раз в это время выехал из своей главной квартиры на рекогносцировку. Полковник Боркэ говорил о результатах этого дела: Мы перебили множество врагов; взяли 400 пленных, в том числе много офицеров, и более 500 лошадей; уничтожили несколько сот палаток, большие запасы и много повозок; захватили кассу с 500 000 долларов в документах и 20 000 золотом и, что всего важнее, весь обоз федерального главнокомандующего со всеми служебными и частными бумагами, которые открыли нам истинную численность армии, размещение различных корпусов и составленный план действий. На добытых таким путем сведениях генерал Ли построил свой план обхода неприятельской армии Джексоном, обхода, кончившегося второй битвой при Манассасе и полным поражением федералистов.

В этой битве произошло несколько горячих кавалерийских схваток, показавших, что конница Стюарта обладала способностью не только к рейдам и рекогносцировкам, но и к атакам на поле сражения. Пехота федералистов находилась в полном отступлении и прикрывалась их конницей, когда против последней двинулся Стюарт с бригадой Робертсона. Второй Виргинский конный полк полковника Мунфорда шел несколько впереди других двух полков и немедленно бросился в атаку; первая линия федералистов была прорвана и опрокинута, но вторая их линия, в свою очередь, атаковала пришедших при преследовании в некоторое расстройство виргинцев и отбросила их с большим уроном. В эту критическую минуту подошли остальные два полка южан и с яростью бросились на неприятеля; удар этот решил дело: федералисты были окончательно опрокинуты, потеряв много убитых и раненых и несколько сот пленных и лошадей.

9 октября 1862 г. Стюарт начал свой самый дальний рейд, веденный через Пенсильванию кругом всей армии северян. Он выступил с 1800 конями и 4 орудиями конной артиллерии, 10 октября переправился через Потомак и быстро двинулся через Мерчерсбург на Чемберсбург, куда прибыл с наступлением темноты. Все телеграфные проволоки были немедленно перерезаны; железная дорога и правительственные магазины разрушены и захвачено много лошадей. Положение Стюарта в Чемберсбурге было, однако, очень опасно: он находился в тылу федеральной армии, в неприятельской стране и в 90 милях от своих. При подобных обстоятельствах он счел опасным возвращаться по той же самой дороге, по которой пришел, и решил двинуться на восток, обойти федеральную армию и переправиться через Потомак несколько ниже ее расположения, в окрестностях Лисбурга.

Были приняты всевозможные меры, чтобы ввести противника в заблуждение. Стюарт двинулся сначала по направлению на Геттисберг, до Катауна, затем повернул на юго-запад на Гагерстаун, потом скоро опять на восток к Эмметсбургу, пройдя который, пошел в южном направлении на Фредерик. Прежде чем дойти до последнего пункта, он повернул круто на восток и ночью прошел через Либерти, Ньюмаркет и Монровию, где перерезал телеграфные проволоки и разрушил железную дорогу в Балтимор. С рассветом он занял Гиаттстоун, на коммуникационной линии Макклелана с Вашингтоном, захватил несколько повозок и продолжал движение на Баркесвилль. Прибыв сюда, Стюарт достоверно узнал, что близ Пульсвилла стоит генерал Стонеман с 4–5 тысячами человек для наблюдения за бродами через Потомак. Чтобы обмануть противника, он двинулся сначала прямо на Пульсвилль, затем свернул вправо и, оставив этот пункт в 2–3 милях влево, вышел лесами на дорогу из Пульсвилля к Монокаси. Здесь он наткнулся на тянувшегося к Пульсвиллю противника. Это было первое серьезное столкновение в эту экспедицию, и в нем вполне выказалась польза конницы, умеющей вести пеший бой. Стюарт в своем донесении об этом деле говорит:

Я немедленно приказал атаковать, что и было прекрасно выполнено головным эскадроном (Ирвинга) бригады Ли; он отбросил неприятельскую конницу назад на ее пехоту, которая наступала с целью захватить гребень высот, откуда была только что прогнана конница. С быстротой мысли всадники Ли спешиваются, начинают стрелковый бой с пехотой и задерживают ее, пока не подоспела артиллерия храброго Пельгами, которая окончательно отогнала неприятеля к его батареям по ту сторону Монокаси…

Захваченный гребень высот был удержан, и им воспользовались для скрытия движения, которое предпринял Стюарт влево к Уайт-Форду, занятому 200 человек пехоты. Несмотря на сильную позицию, занятую ими в скалах, нескольких гранат и наступления спешенных людей было достаточно, чтобы сбить их, и переправа была совершена вброд, в порядке производства упражнения перехода через дефиле на учебном поле. Едва только последняя часть успела переправиться, как показался неприятель.

Потери Стюарта были очень незначительны, особенно если принять во внимание важность добытых им сведений и произведенное нравственное впечатление. Расстояние между Чемберсбургом и Лисбургом, равное 90 английским (20 немецким) милям, было пройдено в 36 часов — один из самых быстрых переходов, известных в истории.

Как важно для конницы умение вести пеший бой, ясно из описанного дела при Пульсвилле. Те же люди повели сначала конную атаку, которой сбросили неприятеля с высот, затем спешились и огнем своим задержали неприятельскую пехоту до прибытия артиллерии.

В июне 1863 г, конный отряд Стюарта был силой в 12 000 коней при 24 орудиях, и 9-го числа этого месяца произошел бой у станции Брэнди — самое большее из кавалерийских дел этой войны, где со стороны южан участвовали 12 000, а со стороны северян -15 000 всадников.

Битва эта имела совершенно своеобразный характер, так как обе стороны сражались преимущественно в пешем строю, хотя в то же время было произведено и несколько блестящих конных атак. Боевая линия тянулась почти на 3 мили, и огонь спешившихся стрелков был так силен, что трескотня ружей была, как в большом сражении. Во время боя две федеральные бригады генерала Перси Виндгама обошли Стюарта и неожиданно ударили в тыл его, чем почти решили участь боя. Однако подоспевшие два полка южан блестящей атакой опрокинули эти бригады и отбросили их, захватив батарею и много пленных. Сражение было решено лихой и успешной атакой бригад Уильяма Ли и Джонса на правый фланг северян. Федералисты вынуждены были отойти за Раппаганнок, остановив преследование противника многочисленными батареями, выставленными на другом его берегу.

Стюарт был убит 11 мая 1864 г. в бою против генерала Шеридана, пытавшегося захватить Ричмонд внезапным нападением; с Стюартом было 1100, у Шеридана 8000 всадников.

Стюарт был в высшей степени талантливый кавалерийский офицер, редкой энергии, блестящей храбрости и вместе с тем отличавшийся решительностью и способностью находить выход из самых затруднительных положений, чем он нередко спасал свой отряд в очень критические минуты. Его умение добывать сведения о противнике и его движениях было изумительно. Смерть его была тяжкой потерей для всей армии, но никто не чувствовал потери этой сильнее главнокомандующего Ли, который обязан был своими лучшими планами и наибольшими успехами сведениям, доставленным Стюартом. Это выказал ось вполне в очень скором времени в тех беспрестанных боях, которые разыгрались в том же 1864 г. между Уайльдернессом, Ганновер-Курт-Хаузом и Питерсбергом и при которых Ли было чрезвычайно трудно получить какие-либо сведения от своей конницы. Он посылал на разведки одного кавалерийского офицера за другим и однажды в очень критическую минуту воскликнул: О, если бы иметь генерала Стюарта хоть на час! Затем, обращаясь к штабу, продолжал: Я ничего не могу сделать, если не имею верных известий.

Стюарт был, без сомнения, самым даровитым из кавалерийских офицеров этой войны, за исключением, пожалуй, генерала Форреста, который, будучи человеком без всякой военной подготовки и образования, обладал необыкновенной энергией, железной волей и особенной способностью к командованию.

Форрест был ростом 6 футов и 1 1/2 Дюйма (1,87 метра), широкоплечий, здоровый, хорошо сложенный. Одним своим появлением, еще раньше, чем он успел чем-либо выказаться, он привлекал всеобщее внимание. При начале войны он получил полномочие на сформирование конного полка из охотников. И первое же его дело было совершенно необыкновенное, так как оно произошло между его полком и вооруженной 9 тяжелыми орудиями панцирной канонеркой, которая была послана в Кантон на реку Кумберленд, для уничтожения находившихся там запасов южан. Форрест, получив известие об этом, сделал ночной марш в 32 мили и прибыл к угрожаемому пункту ранее канонерки. Он немедленно спешил своих людей и рассыпал их вдоль по берегу за деревьями и пнями. Канонерка, прибыв, стала на якорь и открыла картечный огонь. Люди Форреста — отличные стрелки и расположенные за закрытиями, открыли такой меткий огонь в открытые люки, что канонерка вынуждена была немедленно закрыть таковые и уйти как можно дальше.

В1862 г. во время операции у порта Донельсона, столь печально окончившейся для южан, Форрест был начальником всей конницы и выказал вполне свои способности к этой должности и своим поведением, отличавшим его от других начальников, привлек к себе всеобщее внимание. После отчаянной вылазки, во время которой Форрест обошел крайний правый фланг северян и оттеснил его на значительно расстояние, начальник южан решил сдаться. Это решение было встречено Форрестом с большим неудовольствием, и он выражал его столь настойчиво, что генерал Пиллоу разрешил ему сделать попытку пробиться, причем потребовал только, чтобы он начал действия немедленно, пока еще не начаты переговоры. Форрест сейчас же выступил и провел свой отряд вполне благополучно, все же прочие части положили на следующий день оружие. Это дело утвердило славу Форреста, которую он поддержал и всеми дальнейшими своими действиями, доказав свои способности отличного кавалерийского начальника.

Несколько дней после битвы при Шайло, в которой конница Форреста отлично себя показала, южане начали отступление, причем Форрест составлял тыльный отряд со 150 всадниками. Близ Монтере его настигли два конных полка и одни пехотный. Форрест, к которому только что подошли 200 человек подкрепления, решил немедленно атаковать северян, несмотря на страшную несоразмерность сил. Атака была произведена карьером; в 25 шагах от неприятеля южане дали смертоносный на таком расстоянии залп из своих охотничьих винтовок и бросились на неприятеля с саблей и револьвером в руках. Атака была произведена столь неожиданно и с такой энергией, что северяне были моментально опрокинуты на свою пехоту, смяли и расстроили ее; Форрест, не дав ей времени опомниться и собраться, налетел на нее и обратил в полное бегство. Потери северян были очень значительны, и у них было взято много пленных; Форрест был при атаке тяжело ранен.

В июле 1862 г. Форрест выступил с отрядом в 1000 человек против генерала Криттендена, занимавшего с отрядом северян Мерфрисборо. После короткого, но отчаянного боя федералистский генерал с 1765 солдатами был взят в плен, и кроме того, было захвачено много лошадей, повозок, оружия, одежды и запасов. Благодаря этому Форрест получил возможность снабдить свой отряд лучшим оружием.

В Трентоне в декабре 1862 г. Форрест напал на неприятеля с частью своих конных людей и отбросил его на позицию, обнесенную бруствером из хлопчатобумажных тюков и табачных ящиков. Подскочив к ней на 60 шагов, Форрест отвел свой отряд на 300–400 шагов назад за закрытие, спешил только что атаковавших верхом людей, выдвинул орудия и открыл такой сильный пушечный и ружейный огонь, что неприятель вынужден был в скором времени положить оружие. Результаты этого дела, где с Форрестом участвовали какие-нибудь 275 человек, изумительны: южане захватили 400 солдат, 300 негров, 1000 лошадей и мулов, 13 повозок, 7 зарядных ящиков, 20 000 снарядов, 400 000 патронов и огромное число предметов одежды, разного рода запасов и т. п. Все было достигнуто атакой 200 всадников, вогнавших неприятеля в его укрепления и затем атаковавших вторично, но уже в пешем строю. Вообще, американская война дает многочисленные примеры такого рода действий конных стрелков, которые, как мы видели, не по плечу европейской коннице, а именно: одинаковая решительность и ловкость в действиях пешком и верхом.

На обратном пути к своим линиям Форрест с 1200 всадниками имел горячее дело у Паркере Кросс Роде с 1800 федералистами. Его боевая линия состояла из спешенных стрелков с сотней конных на каждом фланге; 2 орудия были поставлены в центр; по 2 — на флангах. Отряд северян после упорного сопротивления был побежден, отрезан от своего пути отступления и уже выставил белый флаг, как вдруг в тылу Форреста неожиданно появились 2 федералистские бригады и открыли огонь. Тогда собиравшийся сдаться отряд схватил опять оружие и возобновил бой. Форрест во главе остававшихся верхом 75 человек немедленно атаковал выставленные вновь прибывшими северянами орудия, рассеял прислугу, отбросил прикрывавшую их пехоту и захватил 3 передка.

Этой атакой он дал возможность спешенным людям сесть на коней; затем Форрест увел их с глаз многочисленной неприятельской пехоты, бросился на следовавший в хвосте ее обоз, захватил его и увез с собой.

Это еще доказательство необыкновенной способности всадников Форреста вести бой одинаково успешно как пешком, так и верхом. Отчасти это может быть приписано большему развитию того класса людей, из которого преимущественно комплектовались войска южан, — людей, уверенных в себе и толковых, которые очень живо схватывали выгоду того или другого образа действия в каждом данном случае. Следует, впрочем, при этом прибавить, что обстоятельства, при которых велась американская война, были совсем особые и что, может быть, подобный же образ действий встретил бы затруднение в европейских государствах, где войска комплектуются преимущественно из крестьян, гораздо менее развитых, чем американские граждане.

В битве при Чикамауге 19 и 20 сентября 1863 г. вся конница южан, в том числе и конница Форреста, сражалась спешенной на флангах армии и только небольшая ее часть оставалась верхом. Спешенные всадники действовали одинаково храбро и с одинаковым успехом, как и лучшая пехота. По одержании победы Форрест живо посадил своих людей на коней, бросился за отступавшими северянами и захватил много пленных. Ему оставалось не более полумили до Чатануги, когда он был вынужден с большим неудовольствием вернуться, так как не удалось убедить главнокомандующего на движение вперед для извлечения возможно большей пользы из победы.

В феврале 1864 г. произошел ряд боев между федеральной конницей генерала Смита, производившего рейд, и высланной для задержания его конницей Форреста. Важнейшим из этих боев был Околонский, где Форрест опять с полным успехом применил свой обыкновенный образ действий, то пешком, то верхом. Три спешенных полка южан атаковали позицию северян с фронта, а сам Форрест с одним полком в конном строю обошел неприятеля и атаковал его правый фланг. Северяне вынуждены были очистить свою позицию и отойти на вторую, где заняли холм и расположились в четыре линии. Форрест, следовавший вплотную за ними с небольшой частью отряда, пришедшей при преследовании в некоторое расстройство, не решился атаковать сильную позицию противника, к тому же более многочисленного, а отвел своих людей назад на выгодную позицию и спешил их в одну линию. Тогда северяне перешли в наступление; атаки из трех линий были отбиты огнем, и только четвертой, самой сильной, удалось прорвать южан. Эти последние, нисколько не смутившись, вступили в рукопашный бой со своими конными противниками, действуя из револьверов; завязался в высшей степени упорный бой, кончившийся поражением северян, которые оставили в руках южан много пленных.

Одним из выдающихся подвигов Форреста было взятие штурмом 12 апреля 1864 г. спешенными людьми форта Пиллоу, вооруженного шестью орудиями и имевшего гарнизон в 580 человек.

В сражении при Тишимонго-Крике 10 июня 1864 г. многочисленная пехота северян атаковала три спешенных полка Форреста и подошла уже к ним на 30 шагов, когда последние вынули свои револьверы и открыли из них стрельбу по наступающему противнику, который и был опрокинут и вынужден к отступлению; южане бросились за ним, продолжая действовать из револьверов, затем приостановились, сели на подошедших между тем лошадей и продолжали преследование уже верхом. У Форреста было всего 3200 человек, а у федералистского генерала Стержиса по крайней мере втрое больше, но все-таки последний вынужден был отступить на 58 миль в течение 2 дней, потеряв 1900 человек убитыми и 2000 пленными, 19 орудий, более 200 повозок, 30 лазаретных линеек и много разных запасов. Если успех может служить мерилом годности известного принципа, то этот бой сильного отряда из 3 родов оружия со слабой летучей конницей конных стрелков раз и навсегда решил бы вопрос о пригодности конницы, организованной по образцу американской.

21 августа 1864 г. Форрест неожиданным нападением захватил город Мемфис, занятый многочисленным неприятелем, взял много пленных и благополучно совершил отступление с самыми незначительными потерями. При этом авангард его, состоявший из 40 отборных всадников, атаковал с револьвером в руках шестиорудийную батарею, перебил и разогнал человек 20 прислуги и захватил орудия. Как мы видели, всадники Форреста участвовали во всех предприятиях, какие могут выпасть на долю войска: они сражались и как конница, и как пехота; участвовали в больших сражениях, прогоняли канонерку, брали укрепления, строили мосты. Им предстояло перед окончанием их деятельности совершить еще одно дело, совсем из ряда выходящее.

В октябре 1864 г. Форрест решил прекратить судоходство по Теннесси, по которой ходило много федералистских канонерок и транспортных судов. Он избрал себе на берегу позицию, где скрытно расположил свои войска и орудия и ожидал приближения неприятельских судов. 29 октября пароход Мазепа с баржей на буксире был атакован и приведен в невозможность двигаться дальше, после чего матросы спустили его к противоположному берегу и спаслись бегством. Капитан Греси, переплыв реку, захватил лодку, и конфедераты овладели судном со всеми находившимися на нем запасами.

Вскоре затем показалась канонерка Ундина, сопровождавшая транспортный пароход Венера; артиллерия и стрелки южан открыли по нему усиленный огонь и принудили их к сдаче. Сейчас же на них были посажены отборные люди, поднят флаг конфедерации, и Форрест, чтобы убедиться, все ли в порядке, совершил на них пробный рейс до форта Химэн, а оставшиеся на берегу приветствовали товарищей громкими криками в их новой деятельности.

Федералисты выслали тогда несколько канонерок для обратного завладения Ундиной и Венерой. Южане вынуждены были оставить на второй федералистского механика для управления машиной, который привел руль в негодность, вследствие чего назначенный командиром судна полковник Даусон должен был выброситься на берег и опять обратился со своими людьми в конницу. Несколько дней спустя и Ундина, атакованная превосходными силами противника, выбросилась на берег и была сожжена, а люди обратились в конницу.

Хотя таким образом Форресту и не удалось окончательно прекратить сообщение по реке, но тем не менее уничтожение нескольких неприятельских судов, перерыв сообщения на несколько дней и, главное, нравственное впечатление, произведенное этими действиями, следует признать очень важными результатами.

Мы окончим наше описание действий конницы Форреста рассказом о преследовании и пленении им полковника Стрейта с его отрядом в мае 1863 г. в Алабаме.

Когда Форрест получил известие, что Стрейт намерен произвести поиск в глубь конфедерации, то принял самые серьезные меры, чтобы задержать его. Они встретились у Дэ-Гап; после короткого боя федералисты отошли на крепкую позицию на горе Сэнд. Форрест немедленно атаковал их, но безуспешно, и должен был отвести людей назад, чтобы устроить их и затем атаковать вторично. Стрейт воспользовался этим временем и начал отступление, преследуемый Форрестом; он попробовал остановиться у Лонк-Крика, но после горячего боя был опрокинут и вынужден продолжать отступление. С наступлением ночи, отойдя на 10 миль, Стрейт опять остановился, но неутомимый Форрест атаковал его уже в полной темноте и опять опрокинул.

Через 6 миль произошел опять ночной бой, и опять северяне были разбиты. Затем Форрест сделал привал на 2 часа, чтобы накормить людей и лошадей, не евших ничего уже 24 часа, дать подтянуться отсталым и вообще привести отряд в порядок. С рассветом преследование было возобновлено при восторженных криках людей, и северяне настигнуты в 11 часов утра у Блоунтсвилля и выбиты оттуда, причем оставили в городе снаряжение и продовольствие. Стрейт отошел на 10 миль дальше к Блэк-Уариору Крику, где опять загорелось дело, по окончании которого, с наступлением ночи, Форрест сделал привал на 3–4 часа. В полночь он выступил опять и, пройдя 15 миль, нагнал неприятеля у Уильс-Крика, откуда вытеснил его, захватив пленных, лошадей и фураж. Тут пришлось опять сделать привал на несколько часов, чтобы покормить лошадей. Но столь быстрое движение не могло не отозваться на отряде Форреста: много лошадей отказалось идти дальше, оказалось значительное число отсталых; у него оставалось всего 600 человек, да и те были крайне утомлены трехсуточным движением и боем, так что засыпали, сидя верхом. Воспламенив их мужество краткой речью, Форрест, однако, продолжал движение; неприятель был скоро настигнут, и опять начался бой, тянувшийся 10 миль до Бязи-Крика. Федералисты перешли через эту речку по мосту, который под прикрытием своей артиллерии сожгли за собой. В это время к Форресту прибыла молодая дама, сочувствовавшая южанам, хорошо знавшая окрестности и понявшая необходимость быстрой переправы. Она предложила указать недалеко от моста старый, малоизвестный брод и, сев на лошадь позади Форреста, поскакала с ним к месту брода, указала его под огнем неприятельских стрелков; спустя немного времени южане продолжали преследование. В Гадсдене Форрест выбрал 300 доброконных всадников и в 5 часов дня 2 мая, сделав 9-10 миль, настиг северян у Тюркейтоуна. Здесь Стрейт устроил засаду, но южане пронеслись мимо нее, стреляя в обе стороны из винтовок и револьверов, ударили на неприятеля по ту сторону засады и опрокинули его. Между тем стало совершенно темно, и Форрест остановился на всю ночь, чтобы дать хорошенько отдохнуть лошадям. С рассветом 3 мая южане в числе 500 человек выступили далее и в 9 часов утра настигли северян. Между тем Форрест решил попробовать окончить дело хитростью и послал неприятелю предложение сдаться. Вместе с тем, желая скрыть свою малочисленность, он разделил свой отряд на части и приказал им показываться в различных пунктах, чтобы вселить в федералистов убеждение, что они окружены превосходными силами.

Обманутые таким образом северяне согласились положить оружие, и Форрест, чтобы не открывать своей слабости, заявляет им, что ввиду трудности доставления фуража он назначает для конвоирования пленных только два полка, остальные же части ставит по квартирам в близлежащих городах. Сообразно с этим он в присутствии Стрейта дает несуществующим полкам приказание следовать в тот или другой пункт. Таким образом, 1700 человек сложили оружие перед 500.

Мы привели этот эпизод в полной подробности потому, что трудно найти другой пример такого безостановочного и энергичного преследования. В течение 3 дней люди Форреста делали по 41 (более 10 немецких) миле в день и притом ежедневно имели несколько боев днем и ночью; в последние же 48 часов они сделали 90 (около 22 немецких) миль. Правда, что ко времени заключения капитуляции люди были так утомлены, что с трудом держали глаза открытыми.

Представленных описаний более выдающихся предприятий Моргана, Стюарта и Форреста совершенно достаточно, чтобы дать ясное понятие об образе действий конницы, впервые появившейся в американской войне. Моргану и Форресту, не получившим никакого военного образования, принадлежит заслуга изобретения нового тактического и стратегического употребления конницы и чрезвычайно удачного применения нового огнестрельного оружия к потребности конницы.

Самая мысль о быстром передвижении верхом людей на важные пункты, где они затем сражаются пешком, и употребление метательного оружия с коня совсем не новы. Александр Македонский так употреблял своих димахов, парфяне — своих стрелков; римляне часто спешивались; рыцари пользовались петронелями, жандармы — аркебузами и пистолетами; наконец, драгуны неоднократно применялись так, но не всегда с успехом. Ниже мы рассмотрим причины этого факта и увидим, существуют ли они и в настоящее время. В американской войне конница оказала большие услуги и именно — в качестве конных стрелков. Южане первые применили этот способ действий и действовали с успехом, пока его не переняли у них северяне и вскоре побили их собственным оружием благодаря своему превосходству в силах и богатстве.

Обратимся теперь к обзору действий конницы северян и изложим их действия в том же духе в последние годы войны.

Весной 1863 г. стало заметно, что североамериканское правительство поняло значение нового рода всадников и ту пользу, которую можно извлечь из многочисленной, способной к дальним поискам конницы. В предыдущую зиму были приложены усилия для сформирования отрядов конных стрелков, которые были отлично вооружены, снаряжены и подготовлены к предстоящей им деятельности.

Первый большой рейд со стороны северян был произведен в 1863 г. генералом Грирсоном. Он выступил 17 апреля из Ла-Гранжа (в Теннесси, восточнее Мемфиса) с бригадой в 2000 с лишком коней и прошел через середину штата Миссисипи, уничтожая запасы, портя железнодорожные и телеграфные линии, предавая огню мосты, магазины и т. п. Он прошел через Риплей, Нью-Олбани, Понтоток, Филадельфию, Декатур и 24 апреля прибыл в Ньютон на железной дороге Виксбург Меридиан. По разрушении здесь нескольких вагонов, машин и мостов он продолжал движение через Гэрландвилль на Джорстаун, где была совершена переправа через реку Перль, и отсюда до Хазельхурста на железной дороге Нью-Орлеан — Джексон Мемфис, которая была также разрушена; затем рейд продолжался вдоль полотна на Бруксхавен, где были сожжены железнодорожные депо и находившиеся там вагоны, а отсюда на Магнолию и Батон-Руж (по Миссисипи), куда отряд прибыл 2 мая, сделав более 300 миль в неприятельской стране, значительно попортив сообщения противника и не понеся почти никакой потери. Нужно, впрочем, добавить, что Грирсону очень помогли произведенные в то же время Доджем и Страйтом поиски, которые привлекли на себя конницу Форреста и не дали ей возможности помешать Грирсону.

Несколько дней спустя генерал Стонеман предпринял экспедицию в тыл армии Ли одновременно с предполагавшимся нападением генерала Хукера на тыл левого фланга южан. Раньше всего выступил Авериль, который должен был оттянуть неприятельскую конницу к ее левому флангу и тем открыть дорогу Стонеману. Авериль имел 1 мая горячее дело с бригадой У.Г.Ф. Ли у станции Рапидан, и в тот же день Стонеман двинулся с 10 000 всадников через Ракун на Луизия-Корт-Хауз, куда и прибыл рано утром 2 мая в то время, пока Авериль отступал обратно за правый фланг Хукера. Освободившийся, таким образом, У. Ли с 900 человек имел в тот же день дело с частью отряда Стонемана между Гордожвиллем и Луизия-Корт-Хауз и, подавленный превосходством, вынужден был отойти. Вечером 2 мая Стонеман прибыл в Томпсон-Кросс-Род в тылу армии южан, как раз между ее расположением и базой. Здесь он решил разделить отряд на части и пустить его по разным направлениям. Один полк, под командой Уиндгэма, был послан на юг в Колумбию на реке Джемс, уничтожил там все казенное имущество, завладел некоторым числом лошадей и мулов и в ту же ночь вернулся к Стонеману. У. Ли все время следовал за ним, но по причине большой несоразмерности в силах не мог предпринять ничего серьезного.

Другой отряд, под командой полковника Кильпатрика, двинулся в восточном направлении на станцию Кунгари Фредериксбургской железной дороги, куда и прибыл 4 мая утром; здесь было уничтожено депо и разрушена железная дорога между Ричмондом и армией южан. Затем отряд двинулся к Мидсу-Бридж на центральной железной дороге, которая также была разрушена. Оттуда Кильпатрик переправился через Памункей у Ганновертауна через Матапони прошел по Эссексу и граничащим с ним графствам и 7-го благополучно прибыл в Глочестер-Пойнт, уничтожив еще несколько вагонов и складов.

Третий отряд полковника Дэвиса спустился по Южной Анне, разрушил Фредериксбургскую железную дорогу у Ашландса и перехватил шедший из Чакселлорсвилла лазаретный поезд, причем было взято несколько пленных. По разрушении нескольких машин движение было продолжено к центральной железной дороге, которая также была разрушена, а затем на Ричмонд и по направлению к Вилльамсбургу. Здесь Дэвис столкнулся с высланным против него отрядом и вынужден был после неудачного нападения уйти влево. Он переправился затем через Памункей и Матапони и прибыл благополучно в Глочестер-Пойнт.

Прочие высланные небольшие отряды, сделав назначенные им рейды и разрушив на пути мосты и все, что им попадалось, 5 мая соединились также у Томпсон-Кросс-Род со Стонеманом, который по сборе их всех, кроме отрядов Кильпатрика и Дэвиса, отошел обратно через Ракон-Форд и Келлис-Форд и 8 мая соединился с Хукером.

Несмотря на кажущуюся его удачу, рейд этот не может считаться особенно успешным. Повреждения на железных дорогах были очень незначительны и легко исправлены; экспедиция захватила большую полосу земли почти без помехи, а между тем пленных почти не было захвачено; нравственного впечатления не было произведено никакого. Во время производства рейда разыгралась трехдневная битва при Ченлорсвилле, в которой южане одержали блестящую победу и тем вышли из очень затруднительного положения. План главнокомандующего их был очень смел и рискован и в значительной степени обязан своей удачей отсутствию конницы на правом фланге северян. Дело было решено обходом правого фланга Хукера, сделанным корпусом Джексона. При этом и без того слабейшая числом армия южан должна была разделиться на две части; очевидно, что движение, чтобы удалось, должно было быть произведено чрезвычайно скрытно и быстро, а это было возможно только при отсутствии кавалерии северян. Если бы Стонеман вместо производства почти бесцельного рейда находился на правом фланге Хукера, то, несомненно, войска Джексона при их движении по труднодоступной местности были бы окружены и уничтожены. На деле же они совершили свое обходное движение совершенно скрытно и с полным успехом. Таким образом, рейд Стонемана может служить примером неудачного и несвоевременного применения очень хорошей мысли. Если бы Стонеман, выйдя в тыл Ли, повернул на север и смело двинулся против его расположения, то, по крайней мере, произвел бы весьма полезную диверсию и, быть может, появился бы на поле сражения в самую решительную минуту, когда атака его 10 000 всадников с тылу могла бы иметь последствием полное поражение южан.

Перейдем теперь к описанию большого рейда, произведенного через всю Алабаму в 1865 г. федеральной конницей под командой Вильсона, и остановимся на некоторых его подробностях, так как он имел весьма важное влияние на исход кампании на юго-западе.

В первой половине 1865 г. вся конница федеральной армии, действовавшей на Миссисипском театре войны, в числе 22 000 человек была расположена на северном берегу Теннесси между Ватерлоо и Гревелли-Стринг. Начальником ее был генерал Вильсон, пользовавшийся репутацией хорошего кавалериста. Он в течение многих недель с большой энергией занимался обучением, организацией, снаряжением и дисциплинировкой своих частей. При неиссякаемых источниках, находившихся в распоряжении правительства Соединенных Штатов, ему удалось отлично снарядить и вооружить своих всадников. Кавалеристов тщательно обучали и старались достигнуть наибольшей выносливости и подвижности. Строились они в две шеренги. Недостаток был только в лошадях, так что из всего числа людей было только 17 000 конных.

Против Вильсона действовал Форрест — противник, которого нельзя было не опасаться, но положение его было очень неблагоприятное, так как ему приходилось рассылать своих людей во все стороны, чтобы добыть себе фураж, одежду, лошадей и рекрутов, в то время как Вильсон спокойно обучал и снаряжал своих людей.

18 марта Вильсон начал свою экспедицию в Алабаму. Это не должен был быть простой поиск. За 4 года войны войска южан сильно ослабли; северяне же, напротив того, довели свою конницу до небывалых размеров, так что в данном случае дело шло просто о нашествии целой армии, составленной исключительно из конницы.

Сила федералистов простиралась до 12 000 коней с соответствующей артиллерией и 1500 пеших людей для охраны обоза и пополнения конных рядов по мере приобретения лошадей. Не было забыто ничего, что могло дать отряду большую подвижность: каждый солдат имел с собой 5-дневный провиант, 24 фунта зерна, 100 патронов и 2 запасные подковы. На вьючных лошадях было взято хлеба на 5 дней, чаю, кофе, сахара и соли на 10 дней; на повозках везлось: кофе — на 45, сахара — на 20, соли — на 15 дней и по 8 патронов на винтовку. При этом в провиантском обозе было всего 250 повозок. Полагали, что если принять в соображение запасы, которые можно было найти на месте, то отряд был обеспечен продовольствием на 60 дней. Кроме того, при нем состоял понтонный парк из 30 лодок, которые со всеми принадлежностями перевозились на 50 повозках.

Форрест имел всего 6400 человек, разбросанных на огромном пространстве; продовольствие их было затруднительно. Кроме того, Вильсон так скоро шел, что Форрест не был в состоянии сосредоточить свои войска, и Вильсон без труда их оттеснил.

25 марта Вильсон вышел в южном направлении из Чикасоу. Чтобы ввести неприятеля в заблуждение и вместе с тем легче продовольствовать свои войска, он двинулся по нескольким дорогам: дивизия Антона через Руссельвиль и Моунт-Хоп на Джаспер; дивизия Лонга — через станцию Чероки. Франкфурт и Торнгилль также на Джаспер; дивизия Маккука — через Эльдридж туда же. Из Джаспера весь отряд пошел вместе через Елейтон на Монтевалло. Здесь произошли первые стычки с конницей южан под командой Родди и Кросланда; слабые ее части были скоро оттеснены на Сикс-Майл-Крик, где попытались остановиться, но были отброшены еще дальше на Рендольф. На следующее утро шнырявшие по всей окрестности разъезды северян поймали неприятельского ординарца, и из бывших у него депеш Вильсон узнал о распределении конницы Форреста и о слабости встреченных ими накануне неприятельских конных частей. Тогда он решил насесть на них как можно решительнее и вогнать их в укрепления, окружавшие город Сельму — цель операции всей кампании. При Эбенецер-Черч, 6 миль севернее Плентерсвиля, произошло горячее дело. Форрест мог противопоставить 9000 северян только 1500 человек и 6 орудий. Дело было начато шедшей в голове дивизией Лонга, который спешил 72-й индианский полк конной пехоты и, оттеснив передовые посты южан, послал против них в атаку на конях с саблями в руках часть 17-го индианского полка конной пехоты. Атака эта опрокинула стрелков южан и прорвала их главные силы, после чего, понеся некоторые потери, 17-й полк, обойдя кругом левого фланга противника, вернулся назад. Южане, однако, скоро оправились и продолжали бой с ожесточением. Как раз в это время подошла дивизия Антона, следовавшая несколько восточнее Лонга; услышав выстрелы, она повернула направо и рысью поспешила к месту боя, прибыв на который, всадники спешились и атаковали правый фланг неприятеля. Это движение решило дело и вынудило южан, понесших значительные потери, к отступлению. Бой произошел 1 апреля. Вильсон провел следующую за сим ночь на биваке у Плентерсвилля, в 90 милях от Сельмы.

С рассветом следующего дня движение на этот пункт энергично продолжалось. Город был обнесен укреплением бастионного начертания, которое начиналось у реки, в 3 милях ниже города, и, обойдя его полукругом, оканчивалось также у реки, выше города. Доступ к укреплению как с востока, так и с запада затруднялся глубокими, труднодоступными протоками с вязким дном; профиль был следующий: высота бруствера = 6–8 футам, толщина = 8 футам, глубина рва = 5 футам, ширина = 10–15 футам, высота палисад на гласисе = 5 футам.

Таким образом, федеральной коннице приходилось иметь дело с укреплением, состоявшим из непрерывной ограды, фланкированной бастионами и усиленной палисадом на гласисе. Форрест занимал город с 3000–4000 человек.

Вильсон подошел около 4 часов дня. Штурм был начат дивизией Лонга в пешем строю; правый фланг составлял 17-й индианский полк, затем шли 123-й и 98-й иллинойские, 4-й огайский и 4-й мичиганский — всего 1500 человек. Пройдя под сильным огнем около 700 шагов по совсем открытой местности, они, одолев палисады и прочие препятствия, ворвались в укрепление и прогнали южан в город. Так же точно и дивизия Антона проникла в город, перелезши через палисады, причем люди подсаживали друг друга. Город был взят, и Форрест с оставшимися людьми отошел по дороге на Берневилль. Трофеи Вильсона, имевшего 9000 всадников и 8 орудий, состояли из 31 полевого орудия, одного 30-фунтового орудия системы Паррота, 2770 пленных (в том числе 150 офицеров), нескольких знамен и огромных запасов разного рода. Вильсон остался несколько дней в Сельме, поджидая высланные им отряды, и воспользовался этим временем для постройки моста через Алабаму, ширина которой в этом пункте доходит до 870 футов. 10-го числа он переправился по этому мосту с северного берега реки на южный, разрушив предварительно до основания все литейные заведения, арсеналы и магазины и уничтожив оружие и запасы, чем был нанесен страшный удар делу Конфедерации.

При взятии Сельмы было захвачено столько лошадей, что Вильсон мог снабдить ими всех своих пеших людей. Он пополнил свои запасы, уничтожил лишние повозки и принял вообще все меры, чтобы довести свой отряд до возможной степени подвижности. Затем Вильсон двинулся через Монгомери в Джорджию с целью разрушить и уничтожить там все, что возможно, и затем соединиться с Шерманом в Северной Каролине. Монгомери был скоро взят, причем сами южане до прибытия неприятеля сожгли 99 000 хлопчатобумажных тюков; северяне же разрушили все магазины и затем 14-го двинулись дальше. 16-го Вильсон взял укрепленные пункты Колумбус и Вест-Пойнт; а 20-го прибыл в Макон, где получил известие о заключенном перемирии. Вместе с тем он узнал, что президент Южной Конфедерации Джефферсон Дэвис бежал. Вильсон выслал за ними в погоню войска, и 11 мая взял его в плен.

Вышеописанная экспедиция Вильсона была одним из замечательнейших предприятий кавалерии во всю войну. Удача ее должна быть, конечно, в значительной степени приписана тому страшному истощению, в котором находилась Конфедерация в последний период войны. Но все же она составляет выдающееся предприятие отряда, состоявшего исключительно из конницы, и несколько напоминает крестовые походы, когда такого рода отряды брали укрепления. Экспедиция эта показывает, что может сделать отряд конных стрелков при искусном и смелом управлении.[116]

Мы закончим повествование о действиях конницы в американскую войну описанием операций Шеридана и его отряда конных стрелков весной 1865 г. в окрестностях Питерсберга и Ричмонда. Эти операции имели решительное влияние на исход кампании и повлекли за собой очищение Ричмонда и сдачу армии Ли, а потому и заслуживают изучения кавалерийским офицером.

Четыре года северяне напрягали все усилия, чтобы овладеть главным городом Конфедерации; однажды они уже появились совсем близ него, но были отражены с огромными потерями. Почти во всех более значительных битвах южане оказывались победителями, и превосходство их генералов в искусстве управления войсками и их солдат в храбрости и стойкости было неоспоримо. Время, однако, многое изменяет, и на долю южан выпало быть побежденными той системой, которую они сами изобрели, но которую противники их дополнили и привели в действие в гораздо большем масштабе благодаря большим средствам.

После целого ряда боев Гранту удалось занять позицию к югу от Питерсберга, где он был в состоянии, имея в Сити-Пойнт близкую и обеспеченную базу, без всякого затруднения продовольствовать свою армию и, стоя спокойно на месте, выжидать успешного окончания своего плана — ударами по всей линии истощить силы южан. С июня 1864 г. до весны 1865 г. Грант оставался на этой позиции, к югу от реки Джемс, но все его попытки выбить конфедератов из их расположения не удавались; слабая, но геройская армия Ли стойко держалась, несмотря на повторные нападения превосходного в силах противника.

Кажется, в половине января Гранту пришла мысль, что если он отрежет Ричмонд и прекратит все подвозы, то очищение или сдача его неминуемы. Задача эта была возложена на конницу. Главных коммуникационных путей, ведущих к Ричмонду, было три: река Джемс, Данвильская железная дорога и железная дорога Бюрксилль — Питерсберг с лишком 10 000 всадников и еще большим числом пехоты в долине Шенандоа, к северу от реки Джемс; за ним наблюдал генерал Эрли с незначительным отрядом. Шеридан получил весной приказание разбить Эрли, двинуться на Линчбург, разрушить там канал, переправиться через реку Джемс, предпринять отсюда поиск в южном направлении, разрушить обе железные дороги и затем, описав большую дугу, соединиться с Шериданом в Северной Каролине. 27 февраля Шеридан вступил и 2 марта дошел до Вейнсборо, где совершенно раздавил Эрли своей массой всадников; затем быстрым движением достиг канала, который разрушением шлюзов и плотин был приведен в состояние совершенной негодности. Реку Джемс Шеридан не мог перейти по причине прибыли вод и поэтому пошел вдоль берега ее по направлению на Ричмонд, который обошел с севера. 10 марта он достиг Уайт-Хауза на Памункее и вошел там в связь с крайним правым флангом Гранта; 26-го переправился через Джемс у Сити-Пойнта и расположился в тылу Гранта, линия которого тянулась от Сити-Пойнта на 25 миль в юго-западном направлении. Против него и в том же направлении, но не на столь большое протяжение простирались линии Ли. Вся местность к западу представляла отличное поле действий для конницы, которая теперь имелась в большом количестве в распоряжении Гранта.

Последний и решил обойти ею фланг Ли и направить ее на обе вышеупомянутые железные дороги, которые оставались единственными путями сообщений Ричмонда с внутренностью страны.

В это время у северян было 160 000 человек, а у южан всего 45 000, если не менее. Следовательно, Грант имел полную возможность послать в обход сильный отряд, имея достаточные силы в центре. Отряд этот был составлен из всей конницы Шеридана, поддержанной 2-м и 5-м корпусами. Он должен был, делая охватывающее движение влево, укрепить занятые позиции, чтобы прикрывать армию во время движения от удара во фланг.

Шеридан выступил 29 марта с 10 000 всадников и двинулся через станцию Римс на Курт-Хауз, который и был занят в ту же ночь; 2-й и 5-й корпуса шли правее Шеридана и поддерживали связь с левым флангом главных сил. Занятые позиции были укреплены, так как ожидали неприятельской атаки, которая действительно была произведена в тот же день дивизией южан, но была отбита. Рано утром 30-го генерал Меритт двинулся с 4 конными бригадами на рекогносцировку Файв-Форкса, опорного пункта правого фланга Ли, сильно укрепленного. Передовые посты южан были оттеснены в укрепления, подойдя к которым, северяне должны были повернуть назад и отступить. Между тем 30-го числа подошла пехота, которая встала на ночь на Бойдтаунской дороге, между Гравелли-Ран и Хатчерс-Ран. 31-го утром прибывшая пехота произвела нападение на позицию южан, тянувшуюся вдоль Уайт-Окской дороги и усиленную укреплениями и засеками. Северяне были отражены и отброшены до Бойдтаунской дороги.

В это время шедший на левом фланге Шеридан продолжал движение, и, таким образом, конфедераты получили возможность обратиться против него; нападение было произведено конницей Фитц-Ли и двумя пехотными дивизиями, но безуспешно. При второй атаке южанам удалось отрезать часть конницы Шеридана, которая и могла присоединиться к своим главным силам только путем дальнего обхода. Завязался в высшей степени упорный бой; северяне спешились, укрылись за наскоро сложенными из рельс брустверами и огнем из своих магазинок отбили отчаянные атаки всей кавалерии и двух пехотных дивизий южан. Ночь разделила сражающихся; северяне удержали все свои позиции. Так кончился первый день Файв-Форкского сражения.

Сэр Генри Хэвелок, у которого мы заимствовали много подробностей, говорит при описании этого боя следующее: Всякий английский боевой офицер, прочтя вышеприведенное, должен откровенно признаться, что будь он поставлен с конницей в подобное положение, имея карабины, стреляющие на 350 шагов, и несколько винтовок, стреляющих на 700 шагов, людей, одетых в стесняющее их платье, обутых в сапоги с длинными шпорами, при болтающихся железных ножнах, и, следовательно, людей, совершенно неспособных к пешему бою, то он сначала попытался бы задержать неприятеля огнем наездников (столь же мало действительным, как огонь из детских игрушечных ружей), затем произвел бы несколько конных атак, которые все были бы отражены, принеся ему только тяжкие потери, и, наконец, утешаясь тем, что конница есть оружие наступательное, а не оборонительное, пришел бы к заключению, что он ничего больше сделать не может, и отступил бы с большим уроном, без успеха и пользы для дела. Очевидно, что при этом вся предыдущая трехдневная работа была бы потеряна, и ее пришлось бы еще раз проделать всю сначала.[117]

Напротив того, конница Шеридана обладала такой оборонительной силой, что ее стойкость дала возможность расположенным правее ее корпусам собраться и устроиться. Очевидно, что эта оборонительная сила при другом образе действий или другом вооружении не могла бы выказаться в той же мере. Грант говорит в своем донесении: Генерал Шеридан выказал себя в данном случае выдающимся полководцем. Вместо того чтобы отступить на главные силы, ссылаясь на встреченные им превосходные силы, он спешивает свою конницу, оставляя верхом только самое необходимое число коноводов. Это принудило неприятеля развернуться и перейти в наступление на большое протяжение по лесам и пересеченной местности и задержало его действия.

1 апреля утром Шеридан двинулся с целью обойти южан и отрезать часть их войск. Медленность движения корпуса Уоррена и поспешное отступление южан на их позицию у Файв-Форкса помешали ему. Тогда он сделал демонстративное обходное движение правого крыла южан, между тем как на самом деле 5-й корпус обошел их левое крыло и отрезал их от Питерсберга и остальной части армии Ли.

В то же время Меррит с 3 конными бригадами целым рядом атак вогнал правый фланг южан в их временные укрепления, затем спешил своих людей и повел их в атаку на эти последние. Все было готово к всеобщему наступлению, и 5-й корпус получил приказание зайти правым плечом вперед, обойти левое неприятельское крыло и отбросить его в файв-форкские укрепления. Федеральная пехота двинулась скорым шагом в атаку укрепления с востока в то время, как конница, как мы уже видели, готовилась атаковать их с запада. Три спешенные бригады бросились яростно на южан; завязалась отчаянная рукопашная схватка; люди несколько раз колебались и начинали отступать, но затем опять бросались вперед, и наконец южане, атакованные с трех сторон и совершенно обессиленные, прекратили неравный бой и отступили. Спешенные всадники проникли тогда во многих местах внутрь укреплений и встретились там с людьми 5-го корпуса, ворвавшимися одновременно с ними с другой стороны. Южане были совершенно рассеяны. Остававшиеся верхом бригады Меррита начали преследование, причемюжане уже более нигде не сопротивлялись, а уходили в полном беспорядке. 5–6 тысяч человек было взято в плен, а остальным отрезана дорога к армии Ли, так что вся потеря южан доходила до 13 000 человек. Сражение при Файв-Форксе, в сущности, решило исход кампании.

Ли оставалось теперь на выбор: или очистить Ричмонд и Питерсберг и уйти в Западную Вирджинию, где постараться протянуть войну на некоторое время без всякой надежды на успех, или оставаться на своей позиции, причем ему угрожала опасность быть окруженным со всех сторон и окончательно отрезанным, в каковом случае сдача, вследствие недостатка припасов, становилась только вопросом времени. Он остановился на первом решении, а именно отступить по направлению на Данвилль, а если это окажется невыполнимым, то на Линчберг, где гористая местность давала некоторую возможность бороться против превосходных сил. При последовавшем затем преследовании на долю конницы северян выпала главная роль; надо сказать, что ей удалось окончательно отрезать отступление Ли только благодаря тому, что всадники Шеридана были обучены спешиваться и могли занимать и удерживать в пешем строю важные оборонительные позиции. Ли начал отступление в ночь на 3 апреля. Меррит последовал за ним в утро того же дня и нагнал его арьергард у Немоцин-Крик, где мост был уничтожен и набросано несколько укреплений для обороны переправы. Меррит переправился немедленно вброд, поддержанный артиллерией, обошел позицию неприятеля и принудил его, таким образом, к отступлению. Конница последовала за ним еще на 20 миль, а Шеридан с 5-м корпусом держался возможно ближе к ней. В этот день было взято 300 пленных, 4 орудия и 2 знамени. Рано утром на следующий день преследование было возобновлено 9 конными бригадами. Южане заняли столь сильную позицию, что северяне не решились атаковать ее ночью, но, получив в 11 часов вечера известие об отступлении южан, Шеридан немедленно пошел за ними и прибыл в Джеттерсвилль около 6 часов утра, почти одновременно с 5-м корпусом, шедшим туда другой дорогой. Таким образом, Ли был отрезан от пути отступления на Данвилль и оттеснен на Линчберг.

Между Диттинсвиллем и Сэйлорс-Крик Шеридан нагнал арьергард южан силой в 10 000 человек. Тут имел место крайне оригинальный способ применения кавалерии при преследовании.

Признавая, что неприятель слишком силен, чтобы можно было ожидать успеха от атаки на него с фронта, Шеридан решился пройти к западу, несколько обогнать колонну и своей головной дивизией атаковать обоз и его прикрытие. Так он и сделал; но так как неприятеля было довольно много и последний состоял из отличных солдат, то дивизия только могла наседать на него своими спешенными стрелками, задерживать его движение. Между тем постепенно подходили следующие дивизии, и каждая из них, проходя вперед предыдущей, опять атаковала южан во фланг. Благодаря такому образу действий северяне достигли Сэйлорс-Крик раньше неприятеля, живо заняли позицию на высотах противоположного берега и, встав, таким образом, поперек дороги, преградили путь южанам. Первым результатом действий Шеридана был захват 16 орудий, 400 повозок и многих пленных, а теперь целых три дивизии южан оказались отрезанными и должны были сложить оружие.

Так же точно было продолжено преследование и дальше: конница кружным путем обходила южан, становилась поперек их пути отступления, спешивалась и задерживала их своим огнем. Наконец, 9 апреля 1865 г. у Аппоматокс-Курт-Хауза вся армия Ли, если только можно было назвать ее армией, была вынуждена положить оружие.

Замечания по поводу этих событий сэра Генри Хэвелок заслуживают быть приведенными, как принадлежащие высокообразованному и опытному офицеру. Он говорит: Образ действий Шеридана очень характерен и показывает, до какой высокой степени умения применяться к разным обстоятельствам была доведена в то время конница северян благодаря своему вооружению и обучению: Шеридан настигает арьергард противника, обгоняет его, поворачивает кругом и строится фронтом к нему, с полным спокойствием выбирает удобную позицию и упорно на ней держится, несмотря на отчаянные усилия выбить его. Опыт четырехлетней войны, полное доверие, которым пользовались генералы, показавшие себя хорошо на деле, свобода, которая им была предоставлена в изобретении и применении разного рода улучшений, — все это вместе взятое дало Шеридану и еще одному или двум таким же выдающимся полководцам возможность стряхнуть с себя вредную рутину европейских кавалерийских теорий и организовать свою собственную конницу не в виде звенящей, блестящей, дорогой, но почти ненужной игрушки, какова она у нас, а как род оружия, способный к серьезной деятельности на всякой местности, при всяких обстоятельствах и без всякой поддержки со стороны пехоты.

Не только между европейскими конницами, известными автору, нет ни одной, которая могла бы проявить ту же деятельность, как конница Шеридана, но и в истории всех войн настоящего и прошлого столетий не встречается ни одного случая подобного рода расправы с сильным арьергардом.

Затем он продолжает: Если бы какая-нибудь европейская конница без магазинных винтовок и без умения сражаться пешком пожелала преградить им дорогу невинной стрельбой фланкеров или повторными атаками холодным оружием, южанам было бы легко с ней справиться. Они могли построить батальонные или бригадные каре с обозом в середине; разместить эти каре в шахматном порядке, чтобы дать им возможность взаимной поддержки, и затем, спокойно наступая, огнем проложить себе дорогу среди неприятельской конницы. Как не вспомнить при этом известного рассказа Непира о двух каре: одного — из 5-го и 77-го британских, другого — из 21-го португальского полков, которые с полным успехом проложили себе дорогу в Эль-Бодока среди блестящих и храбрых французских кирасир Монбрена, не пострадав нисколько, как три священных мужа из ассирийской огненной печи? Кто из знающих военную историю не вспомнит отступления английской пехоты через открытую, длиной в 3 мили, равнину у Фуентес д'Оноро, когда более 500 этих самых отборных всадников, старавшихся преградить ей дорогу, было оставлено ею лежащими, убитыми и ранеными за собой; или такого же блестящего отступления русских каре при Краоне и Реймсе в 1814 г.?[118] Арьергард южан под командой ветерана Юэла состоял из людей, доказавших во множестве сражений, начиная с Буль-Рана, свое мужество. Дело было не в людях, но времена и средства совершенно переменились. Употребление конных стрелков для пешего боя из-за закрытий делало огонь конницы северян столь же действенным, как и огонь лучшей пехоты; постоянно занимая одну позицию за другой быстро двигавшимися конными частями, северяне, укрываясь местностью, не терпя сами потерь, наносили огнем страшный вред противнику, а затем, не задерживаясь долго на месте, могли его обгонять и ставить опять новые преграды движению. Южане же не могли строиться в каре, потому что в этом построении они терпели бы еще вдесятеро больше потери от магазинок.

К словам этим можно еще прибавить, что пехота при Эль-Бодоне, Фуетнес д'Оноро, Краоне и Реймсе была вооружена кремневыми ружьями, не обладавшими ни меткостью, ни дальнобойностью, между тем как южане имели отличные винтовки. Нельзя поэтому не прийти к заключению, что ни одна регулярная конница при настоящем ее положении не могла бы сделать того, что сделала конница Шеридана, особенно если мы вспомним, что действие происходило на местности крайне пересеченной.

Из вышеприведенного очерка действий конницы в американскую войну видно, что обе стороны изобрели и применили на деле новый способ употребления конницы, обещающий большие выгоды. Нельзя прочесть описания поисков Моргана, экспедиций Форреста, больших усиленных рекогносцировок Стюарта, операций Грирсона в Миссисипи, нашествия конного отряда Вильсона, маневров Шеридана и т. д. без того, чтобы не прийти к убеждению, что конные стрелки составляют истинное применение конницы при нынешнем состоянии огнестрельного оружия.

Тот кавалерийский офицер, который, прочтя вышеприведенные описания, останется верным традициям Фридриха Великого и Наполеона, ссылаясь на неудачное применение идеи драгун в XVII столетии, будет продолжать верить, что конница, возлагающая свои надежды на огнестрельное оружие, всегда должна гибнуть — тот только докажет, что не умеет сделать правильных выводов из истории американской войны.[119]

Утверждают, что страна не благоприятствовала действиям в конном строю, что не было времени обучить набранных до и во время войны солдат конным атакам и что, наконец, удачные действия конных стрелков не доказывают еще, что действия обученной на старых основаниях конницы были бы хуже. Но при этом упускают из виду, что четырехлетние непрерывные военные действия должны были выработать войска наилучшие; армия южан под командой Ли при Ченслорсвилле была одной из наиболее дисциплинированных и способных к делу армий, и самое сражение при Ченслорсвилле доказывает это как нельзя лучше.

Перейдем теперь к кампаниям 1866 г. в Австрии и 1870–1871 гг. во Франции и посмотрим, превосходят ли результаты, добытые в них кавалерией в настоящем значении этого слова, на благоприятной местности, против улучшенного оружия, те результаты, которых новая конница достигла в Америке.

Численность прусской конницы в эту кампанию простиралась до 30 000 человек, не считая 7200 человек в запасных эскадронах. Она состояла со включением гвардии из полков: 10 кирасирских по 4 эскадрона, вооруженных кирасами, касками, палашами и пистолетами; 15 уланских по 4 эскадрона, вооруженных пиками, саблями и пистолетами; 10 драгунских и 13 гусарских, вооруженных одинаково саблями и игольчатыми карабинами. Кирасиры и уланы составляли тяжелую, драгуны и гусары — легкую конницу. Кроме того, было 12 ландверных конных полков, 6 тяжелых и 6 легких, вооруженных подобно действующим.

Австрийская конница была сокращена после кампании 1859 г. и состояла из полков: 12 кирасирских (не имевших кирас, которые были отменены незадолго до войны), 2 драгунских, 14 гусарских, 13 уланских, всего — 26 621 человек. В кирасирских полках было по 4 эскадрона (в одном было 5) и при каждом полку был эскадрон депо.

Итальянская конница состояла из полков: 4 тяжелых, 7 уланских, 7 легкоконных, 1 гидов. Все полки, кроме последнего, делились на 6 действующих эскадронов по 150 человек и 1 эскадрон депо; всего — 12 600 человек. Полк гидов был в 8 эскадронов и силой в 60 офицеров, 1074 нижних чина и 858 коней; он предназначался преимущественно для ординарческой службы. Тяжелая конница и уланы имели пики.

Во время всей кампании 1866 г. конница не только не имела влияния на ее исход, но даже за ней не числится никаких важных заслуг. Тщетно искали бы мы массовые атаки кавалерии, которые отличали бои Фридриха и Наполеона.

Ни один бой, кроме Находского, не был решен вполне или отчасти прусской кавалерией. Что касается австрийской легкой конницы, то она не только не окружала подобно ее предкам прусскую армию и не отрезала ее сообщений, но она не сумела даже скрывать движение своей армии и была столь небрежна в отправлении сторожевой и разведывательной службы, что в битве при Кениггреце прусский гвардейский корпус мог почти совершенно незамеченным захватить ключ позиции и тем решить дело.

В Гичинском бою австрийской конницей генерала Эдельсгейма была сделана попытка остановить наступление пруссаков и вырвать атакой победу из их рук. Прусская пехота только что овладела деревней Подолом, перед тем зажженной гранатой. Эдельсгейм во главе трех лучших конных полков повел отчаянную атаку на горящую деревню, но лошади, испугавшись огня и дыма, повернули кругом, и полки должны были отступить не без потерь. Несколько позже пруссаки, во время преследования ими австрийцев, были атакованы гусарским полком, но, полагаясь на свои скорострелки, они, даже не потрудившись строить каре, встретили атаку развернутым строем. Доверие к своему оружию их не обмануло, гусары должны были с тяжелыми потерями повернуть назад перед непрерывным свинцовым дождем, вырывавшим целые ряды.

Бой при Находе 27 июня начался схваткой между прусскими уланами и драгунами и австрийскими кирасирами, в которой австрийцы после горячего рукопашного боя вынуждены были отступить. Этот бой был между пикой и саблей подобно кавалерийским боям прежних времен. Легкие австрийские всадники должны были уступить сильному напору тяжелых пруссаков и их лошадей.

Дальнейшие подробности этого боя малоинтересны, так как не способствуют уяснению влияния нового оружия на тактику конницы.

После поражения австрийцев при Кениггреце превосходство заряжаемого с казны оружия стало неоспоримо. Разбитая пехота их отступила на всех пунктах от Хлума до Росница, и прусская конница и артиллерия выехали для ее преследования. Для прикрытия отступления австрийские орудия открыли по преследователям огонь, а когда прусские всадники подъезжали слишком близко к отступавшей пехоте, то она поворачивалась и отбрасывала их залпами.

Австрийская конница была под рукой, но не могла атаковать неприятельской пехоты из опасения полного и притом бесполезного своего уничтожения. Но когда быстрое наступление прусской конницы замаскировало огонь пехоты и артиллерии, то австрийские всадники немедленно обратились против нее и с полным самопожертвованием приняли на себя прикрытие отступления своей пехоты. Бой продолжался с колеблющимся успехом по мере того, как вводились свежие части. Кажется, не было ни одной удачной атаки конницы против пехоты, так как отступавшие австрийцы, как только прусская конница наседала слишком близко, останавливались и отбрасывали ее огнем своих нарезных винтовок.

Конница обеих сторон была отлично организована и снаряжена и состояла из мужественных солдат, что она и доказывала на деле, так как несколько раз происходили рукопашные схватки после взаимной атаки в карьер, например 10 июля при Сааре и 11 — го при Тишновице. 15-го числа 5-м прусским кирасирским полком полковника Бредова была произведена лихая атака на австрийскую артиллерию, на шоссе Ольмюц — Тобитчау. Мы приведем здесь описание из сочинения Гозье о семинедельной войне:

Бредов под прикрытием холмистой местности построил свой полк уступами поэскадронно. Для атаки батареи 1 эскадрон прикрывал движение справа против могущей появиться австрийской конницы; 2-й и 4-й были направлены прямо на орудия, а 3-й, следуя за 2-м, составлял резерв.

Эскадроны тронулись сначала маленькой, затем полной рысью, в совершенном порядке, как на плацу, несмотря на сильный огонь, причинивший им некоторые потери. За несколько сот шагов от орудий они перешли в широкий галоп, все увеличивавшийся по мере приближения к австрийцам. Орудия пускали выстрел за выстрелом; снопы огня вырывались одни за другим из дула их, сопровождая гранаты, с шумом рассекавшие густые облака дыма, собиравшиеся впереди орудий. Фланговые эскадроны несколько отделились, взяв направление на фланги линии орудий, ожидая встретить хоть какое-нибудь прикрытие; средние бросились прямо на орудия и, проскочив в интервалы, налетели на прислугу.

Огонь внезапно прекратился, дым начал понемногу рассеиваться, но шум все продолжался: предсмертные крики людей, зарубленных палашами, просьбы о пощаде, топот коней, звук стали, крики радости и победы — все это перемешалось и поднималось к небу, смешиваясь с молитвами, которые в то же время возносились в нескольких милях от поля сражения: в это самое воскресенье в армии Фридриха-Карла было отслужено благодарственное молебствие за дарованные до сих пор победы. Пруссаки захватили 18 орудий, 7 повозок, 170 пленных и 168 лошадей — хорошая добыча для одного полка. Потеряли они всего 12 человек и 8 лошадей, так как слегка поднимавшаяся местность и быстрое движение атакующих эскадронов ввели в заблуждение артиллеристов, которые целили слишком высоко, так что большая часть гранат перелетела через головы пруссаков. Из 18 орудий 17 было доставлено в Просниц, а одно брошено, так как оказалось слишком испорченным.

Пока кирасиры возились у орудий, подошел от Ненаковица неприятельский эскадрон. Бредов лично стал во главе своего 1 — го эскадрона и повел его в атаку для прикрытия увозимых трофеев. Как могучий вал, налетел эскадрон на противника. Легкие австрийские всадники были отброшены и рассеяны; попытки их вновь собраться были неудачны, и они принуждены были уйти за Ненаковиц.

В этом бою Бредов выказал себя мужественным и предприимчивым кавалерийским офицером. Приведенное описание может научить лучше многих толстых томов, как следует атаковать артиллерию. Мы видим прежде всего, что Бредов обеспечил свой фланги и оставил резерв; затем он обскакал фланги орудий, захватил и тотчас увез их; наконец, предусмотрительно сохранив в руках один или два эскадрона, он мог отразить неприятеля, пытавшегося вернуть орудия.

Если бы он сразу бросил в бой весь полк, то не добился бы большего успеха, но зато внезапно появившийся свежий неприятельский эскадрон мог бы опрокинуть его полк, пришедший после удачной атаки в некоторый беспорядок.

Наиболее блестящие атаки всей кампании были произведены в битве при Лангензальце 27 июня, где ганноверский драгунский герцога Кэмбриджского полк бросился на отступавшую прусскую пехоту и взял несколько пленных. Еще блестящее была атака ганноверской конницы, которая прорвала два прусских каре и захватила батарею. Правда, ганноверцы понесли при этом тяжкие потери от огня игольчатых винтовок, так как кирасиры атаковали на открытой местности и потеряли около трети состава. Это был, впрочем, единственный пример подобной атаки во всю кампанию, и нужно прибавить, что пруссаки уже отступали, когда были атакованы.

Хотя кампания 1866 г. произошла только год по окончании американской, но последняя не оказала никакого влияния на образ действий европейских армий. Бенедек почти не воспользовался своей легкой конницей, что наводит на мысль, что война американцев прошла для него бесследно. Действуя в своей стране, среди дружеского населения, австрийская конница почти ничего не знала о движениях пруссаков; она не производила поисков на фланг и в тыл противника, не захватывала обозов, не разрушала железных дорог, не уничтожала телеграфов, не нападала на аванпосты, одним словом, не делала ничего того, что так часто и с таким успехом производилось американскими конными стрелками.

Также и прусская конница не была настолько искусна в отправлении сторожевой и разведывательной службы, чтобы суметь прикрыть вторжение своей армии. Она большей частью соображала свои движения с пехотой и никогда не отделялась далеко. Когда обе неприятельские конницы соединялись и начинали бороться, то доказывали, что они отлично обучены искусно маневрировать и обладают мужеством, но можно ли при сравнении их деятельности с деятельностью американских конных стрелков не сказать, что вторые сделали неизмеримо больше первых? Так же точно нельзя не прийти к заключению, что образ действий американцев больше подходит к новому, усовершенствованному огнестрельному оружию.

Война 1866 г. продолжалась очень недолго; собственно говоря, было только одно решительное сражение, и вопрос о влиянии заряжающегося с казны оружия на военное искусство оставался открытым. Напротив того, отчаянная борьба между французами и немцами в 1870–1871 гг., в которой обе армии были вооружены отличным оружием усовершенствованной конструкции, дает много данных по этому вопросу. Поэтому мы остановимся на кампании 1870–1871 гг. несколько подробнее и посмотрим, какие можно из нее вывести заключения по вопросу о действиях конницы в будущих войнах.

Война 1870 г., разразившаяся между Францией и Германией, была первой, в которой обе стороны пользовались улучшенным оружием. Поэтому она представляет единственный источник, из которого можно почерпнуть материалы для практического разрешения вопроса: какое влияние имеет новое оружие на относительное значение различных родов оружия и их действия.

Как французы, так и немцы обладали значительной конницей, которая была хорошо снаряжена и обучена; процентное, впрочем, содержание конницы в армии уменьшилось сравнительно с прежними войнами не столько вследствие уменьшения ее численности, сколько вследствие непомерного возрастания самих армий.

Французская конница состояла из 11 кирасирских и 1 карабинерного полков тяжелой или резервной конницы, 13 драгунских и 9 уланских полков линейной конницы, 17 конно-егерских и 9 гусарских полков и 3 полков спагисов легкой конницы. Гвардейские и легкие полки имели по 5 эскадронов действующих и по 1 запасному; прочие — по 4 эскадрона действующих и 1 запасному. Вся численность конницы по военному составу доходила круглым числом до 40 000 коней. Она была организована в дивизии из 2–3 бригад; в каждой бригаде было обыкновенно 2 полка.

Каждому корпусу из 3–4 пехотных дивизий придавалась кавалерийская дивизия, подчиненная непосредственно командиру корпуса; начальники дивизий особой конницы в своем распоряжении не имели. Подобная организация представляет значительную разницу с германской, где при каждой пехотной дивизии состоял конный полк. Совершенное отсутствие хотя бы самой незначительной конной части ставили иногда начальников французских пехотных дивизий в очень затруднительное положение, например при Вейсенбурге, где генерал Дуэ, занимавший со второй дивизией 1-го корпуса очень выдвинутое положение, не имел ни одного взвода конницы для производства разведок впереди фронта. И действительно, произведенное на него нападение было для него совершенной неожиданностью и кончилось полным уничтожением дивизии.

Кроме конных дивизий, состоящих при корпусах, имелся еще резервный кавалерийский корпус из 3 дивизий, всего 48 эскадронов при 30 орудиях и 6 картечницах.

Вооружение конницы было следующее: кирасиры имели палаши и пистолеты; уланы — пики, сабли и пистолеты; драгуны, егеря и гусары имели сабли и карабины Шаспо, стрелявшие на 800 шагов. Эти части составляли, таким образом, нечто вроде конных стрелков; на деле, впрочем, они употреблялись одинаково со всеми прочими конными частями, хотя бывали случаи, что они спешивались и вели бой в пешем строю.

Северогерманская конница состояла из 10 кирасирских, 21 уланского, 21 драгунского, 18 гусарских и 6 легких полков; всего 76 полков по 4 действующих эскадрона и 1 запасному. В полку было около 600 коней. Вся численность конницы, как северной, так и южной Германии, доходила до 369 эскадронов, или 56 000 человек. При каждой пехотной дивизии состоял конный полк, остальные полки были сведены в дивизии и приданы разным армиям; дивизии, состоявшие из 2 бригад по 2 полка, имели по конной батарее.

С самого начала кампании выказалось все превосходство германцев в организации и искусстве действий. Войны Наполеона, кампании Крымская и 1859 г. вселили во французов веру в их непобедимость; они успокоились на пожатых ими лаврах, не следя за улучшениями в военном деле. Опыт междоусобной американской войны прошел для них бесследно, так как они были убеждены, что действия тамошних армий, составленных из необученных людей, не могут дать ничего поучительного для европейских регулярных армий. Они упустили при этом из виду, что четыре года непрерывной войны могут выработать более опытных в военном деле людей, чем целая жизнь, проведенная в мирных занятиях военной службы. Так же точно мало воспользовались французы и новым способом действий конницы, примененным американцами. Поэтому сторожевая и разведывательная служба их конницы оказалась ниже всякой критики, а действия ее в бою, бесспорно в высшей степени храбрые и мужественные, но настолько же неосмысленные, привели только к бесплодному жертвованию ею при Верте и Седане.

Но ничто так рельефно не бросается в глаза в кампании 1870 г., как совершенное неумение французской конницы исполнять сторожевую и разведывательную службу. Или она не исполнялась вовсе, как при Бомоне, или же исполнялась столь небрежно, что французские войска были неоднократно атакованы неприятелем врасплох на биваках среди белого дня.

Немецкой коннице четыре года до того пришлось иметь дело с австрийцами, также очень небрежно относившимися к передовой службе, поэтому она приобрела большую смелость в разведках, и это обстоятельство в связи с совершенной бездеятельностью французских всадников дало ей возможность с первых же шагов бдительностью и широким применением рекогносцировок оказать армии в высшей степени серьезные услуги. Благодаря небрежности французов немецкие разъезды имели полную возможность безнаказанно появляться в тылу французского расположения, совершать самыми маленькими частями необыкновенно смелые поиски и добывать таким путем важные сведения о положении и движениях противника. Тщательное обучение немецких всадников в мирное время сторожевой и разведывательной службе дало прекрасные плоды на войне.

Уже в ночь с 23 на 24 июля прусский уланский разъезд пробрался в тыл французского расположения и взорвал железнодорожный виадук у Сааргемюнда. С этого дня превосходство немецкой кавалерии проявлялось постоянно. 26 июля вертюмбергский офицер генерального штаба граф Цеппелин с 4 офицерами и 4 нижними чинами прошел вблизи Лаутербурга через французские передовые посты и в течение 36 часов разведывал у них в тылу. Правда, затем разъезд этот был застигнут врасплох в Ширленгофе, небольшом трактире к югу от Верта и на 10 миль позади французских аванпостов, и только одному Цеппелину удалось благополучно ускакать; но сведения, им привезенные, были очень важны, и на них был построен план движения армии кронпринца.

Французская конница в то же время совершенно бездействовала. Генерал Абель Дуэ, стоявший на далеко выдвинутой вперед позиции у Вейсенбурга, не имел вовсе конницы и поэтому был застигнут врасплох и наголову разбит 3-й германской армией. За этим первым успехом последовал через два дня второй: весь правый фланг французов потерпел полное поражение при Верте от той же армии. Французы дрались в обоих сражениях с замечательной храбростью, но были атакованы неожиданно и притом превосходными силами.

Из сражения при Верте мы упомянем об атаке, произведенной французской кирасирской бригадой Мишеля против левого германского крыла, которое, наступая через Морсбронн, угрожало обходом правому флангу французов. Бригада силой в тысячу коней двинулась в трех линиях по направлению на Морсбронн по очень труднодоступной местности. Несмотря на ружейный огонь, обстреливавший ее левый фланг, она быстро продолжала движение и бросилась на неприятеля, чтобы застать его во время построения боевого порядка. Немцы встретили атаку в том строю, в котором находились, сильнейшим огнем, нанесшим кирасирам в самое короткое время сильнейшие потери. Оставшиеся в живых продолжали движение, но большинство попало в плен, и только немногим удалось проскочить и уйти кружным путем. Но и эти остатки бригады были атакованы прусским гусарским полком. В результате атаки было то, что бригада Мишеля и атаковавший вместе в ней 6-й уланский полк были почти уничтожены. Прусские гусары потеряли 1 человека убитым, 23 ранеными и 35 лошадей; потери пехоты были самые ничтожные.

Бригада была пожертвована с целью дать время отступить французскому правому флангу. Атака была произведена блестящим образом; не произошло ни малейшего колебания или остановки, тем не менее она кончилась полной неудачей благодаря только огню пехоты, которая даже не нашла нужным строить каре. Мы еще встретим при описании этой кампании случаи, которые показывают, как мало может иметь надежды на успех конница, действующая по-старому.

После сражения при Верте и Шпихерне французы должны были начать всеобщее отступление в различных направлениях; Мак-Магон отошел сначала на юг и затем кружным путем на Шалон, а остальная армия — на Мец.

В это же время немецкая конница блестящим образом показала, что для этого рода оружия есть широкое поле деятельности, на котором она может оказать неоценимые услуги, несмотря на улучшение огнестрельного оружия и на уменьшение вследствие этого деятельности ее на поле сражения.

Немецкая конница шла все время на 1–2 перехода впереди, не упуская ни на минуту из виду противника и в то же время образуя завесу, совершенно скрывавшую движения германских армий, пользовавшихся, таким образом, полным спокойствием и безопасностью. Конница делала свое дело смело, энергично, искусно и на деле показала все выгоды, какие дает армии превосходная в числе и правильно веденная кавалерия.

В то время как многие другие державы, считая, что время конницы прошло, уменьшили ее численность, немцы ни на минуту не упустили из виду важной ее роли и скорее заботились об увеличении ее. Теперь они и пожали то, что посеяли.

Далеко выдвинутые вперед конные части немцев совершенно скрывали от французских генералов расположение и намерения их противника. Мелкие уланские и гусарские разъезды появлялись отовсюду, и никак нельзя было догадаться, из-за какого пункта этой завесы покажутся главные силы. Корпуса шли на 20–30 английских (или 5–7 немецких) миль позади своих кавалерийских частей в полной безопасности как во время движения, так и при расположении на отдых, не ожидая каждую минуту быть внезапно атакованными. Всадники, все продвигаясь вперед, оттеснили Мак-Магона на юг от Меца и наводнили всю страну между Мак-Магоном и Базеном. Скоро они достигли Мозеля.

Нанси, главный город Лотарингии, сдался 6 полкам улан, за которыми, правда, следовали более сильные конные части; скоро вся линия Мозеля, почти до самых стен Меца, была занята прусской конницей. Благодаря ей подкрепления Мак-Магона не могли подойти к главной армии.

Когда затем немцы перешли через Мозель у Понт-а-Муссона, конница в значительных силах повернула к северу, чтобы охватить правый фланг находившихся у Меца французских войск. В это время выяснилось, что французы намереваются отступить на Верден, и было очень важно воспрепятствовать им в этом и, если возможно, перехватить их отступления. Главные силы немцев находились, однако, еще далеко, хотя и шли форсированными маршами. Вследствие этого на долю конницы выпала задача задержать французов до прибытия своей пехоты.

Утром 15 августа передовые конные части немцев появились на дороге Мец Верден, и действительно им удалось остановить противника на 24 часа. Конная дивизия Фортона, шедшая во главе французской армии, натолкнулась на бригаду Редерна (5-й прусской кавалерийской дивизии) с конной батареей; Редерн действовал с большей смелостью и огнем своей артиллерии приостановил движение всей южной неприятельской колонны. Здесь недостаток самостоятельности и инициативы вполне выказала французская конница; у Фортона было ее достаточно, чтобы энергичным наступлением сбить бригаду Редерна и продолжать свое движение; он же вместо этого отступил к Вионвилю, и этим была решена судьба армии Базена.

На следующий день начали подходить одна за другой немецкие пехотные дивизии; попытки французов возобновить движение на Верден привели к сражению при Марс-ла-Тур — Вионвиль и окончились неудачно. Они отступили на Гравелотт, где и произошло самое большее из всей кампании сражение, окончившееся окружением Базена в Меце, а затем последовала и его капитуляция.

В сражении при Вионвиле 16 августа наступил критический момент, когда французы, вначале превосходившие немцев численностью, перешли в наступление 6-м корпусом маршала Канробера против измученных частей генерала Альвенслебена у Вионвиля и Флавиньи. Альвенслебен не имел уже больше в резерве ни пехоты, ни артиллерии; единственной его надеждой была конница, и он бросил ее в атаку в твердой уверенности, что она погибнет, но зато выручит своих. Дело было поручено бригаде генерала Бредова из 7-го кирасирского и 16-го уланского полков, в каждом по 3 эскадрона. Уланы несколько отстали, так что атака была произведена как бы уступами. Прежде всего полки бросились на орудия, изрубили прислугу и помчались далее на пехоту, открывшую по ним усиленный огонь; тем не менее она была прорвана; затем при дальнейшем движении немцы, уже в совершенном беспорядке, захватили еще несколько картечниц, но тут были остановлены французскими кирасирами, конно-егерями и спагами. Они были вынуждены вернуться, понеся сильные потери; тем не менее атака достигла своей цели, так как наступление 6-го корпуса, угрожавшее большой опасностью, было остановлено. Это была атака чрезвычайно смелая и единственная, которая до известной степени может считаться удачной.

Несколько позже в тот же день была произведена атака 1-м прусским гвардейским полком, чтобы выручить пехотную бригаду Веделя; полк наткнулся на нерасстроенную французскую пехоту и был отброшен ее огнем, понеся сильные потери.

Еще позже генерал Барби с 6 прусскими конными полками атаковал 10 полков французской конницы генерала Клерамбо, которая встретила атаку эту огнем из карабинов. Пруссаки, презирая этот огонь, бросились на французов и после короткой рукопашки опрокинули их.

В конце сражения, уже когда стемнело, была произведена атака 6-й прусской кавалерийской дивизией, причем гусарская бригада Рауха прорвала несколько каре, в чем ей значительно помогла темнота, способствовавшая скрытному приближению. Вслед за тем по дивизии был открыт со всех сторон сильный огонь, и она вынуждена была уйти.

В сражении при Гравелотте 18 августа действовали почти исключительно пехота и артиллерия, почему мы на нем и не останавливаемся.

При последовавших затем операциях, до Седана, выказывается очень резко разница в образе действий конницы обеих сторон.

Правительство принудило Мак-Магона, несмотря на его близкое знакомство с обстоятельствами и против его желания, сделать попытку к выручке Базена обходным движением. План этот мог удасться только при условии большой быстроты и совершенной скрытности. Следовательно, здесь являлся для французской конницы случай оказать деятельную помощь армии и вновь поднять свою репутацию, но она не сделала ни того, ни другого, в чем, впрочем, значительная доля вины падает на главнокомандующего. Казалось бы, самым правильным собрать всю конницы целиком на правом фланге и, выставив линию постов с поддержками, сделать из нее завесу, за которой армия скрытно выполнила бы передвижения. Всякий день, который выигрывали французы, был очень важен. У них же часть конницы шла в голове колонн, часть — поровну на обоих флангах и часть была распределена по корпусам. Вначале хоть половина резервной конницы была поставлена на правом фланге, но 25 августа она была притянута к Ле-Шену, и, таким образом, правый фланг был оставлен без прикрытия как раз в том направлении, откуда угрожала наибольшая опасность; резервная же дивизия Боннемена все время двигалась на крайнем левом фланге, где никак нельзя было ожидать нападения. Таким образом, во все время дальнейшего движения французская армия была прикрыта только конными частями, приданными к корпусам.

Результат можно было предсказать заранее: немцы узнали очень скоро о движении французов, и вся их армия сделала захождение направо и двинулась в северном направлении. Конница шла впереди и совершенно скрывала пехоту, которая в скором времени появилась вблизи и в тылу французских колонн, продолжавших свое движение без самых элементарных мер предосторожности.

30 августа произошло первое столкновение немцев с 5-м корпусом Фальи, стоявшим на биваке к северу от Бомона. По совершенно непонятной причине французы совершенно упустили из виду осмотреть леса к югу от Бомона или, по крайней мере, организовать наблюдение за ними. Эта небрежность была тем непростительнее, что французы имели полное основание ожидать нападения именно в этом направлении. Немцы, закрытые лесами, подошли настолько близко, что увидели французских солдат, спокойно лежащих или варящих пищу. Немедленно был открыт орудийный огонь по биваку, и затем последовало решительное нападение, увенчавшееся успехом. Французская артиллерия не имела даже времени запрячь лошадей; орудия, палатки, обоз, запасы — все досталось немцам.

Это было как бы прологом седанской катастрофы. В этом последнем сражении императорской армии конница опять доказала блестящим образом, что в мужестве у нее нет недостатка. В конце сражения генерал Дюкро решился сделать последнее отчаянное усилие, чтобы задержать неприятеля атакой конной массы и затем пробиться с пехотой, следовавшей непосредственно за конницей. Дело было возложено на резервную кавалерийскую дивизию генерала Маргерита, которая по прорыве неприятельских линий должна была повернуть направо и смять противника в этом направлении; 2-я резервная дивизия Боннемена должна была поддержать эту атаку, а конные полки 12-го корпуса — служить резервом.

Конница двинулась вперед; казалось, масса ее совершенно сметет и задавит прусскую пехоту. Действительно, всадники промчались через стрелковую цепь и бросились на наступавшие сзади сомкнутые батальоны, которые встретили их смертоносным огнем из развернутого строя. Атаки повторялись одна за другой с блестящим мужеством, но все разбивались об этот огонь; целые груды трупов, людей и лошадей лежали перед немецкими линиями. Эта атака была ужасной и бесполезной жертвой храбрецов.

Автор получил вскоре после сражения от выдающегося офицера высокой опытности письмо, в котором говорится:

Вопрос о возможности атаки конницы на пехоту, вооруженную заряжающимися с казны винтовками, по-моему, бесповоротно решен опытом последней кампании. Где и при каких обстоятельствах атака ни производилась — 8-й и 9-й французские кирасирские полки при Верте, 7-й прусский кирасирский полк при Вионвиле, обе французские легкокавалерийские бригады при Седане — результат был всегда один и тот же: тяжелые потери без всякого успеха.

Генерал Шеридан внимательно следил за всеми четырьмя атаками французской легкой конницы при Седане, и я ему обязан в высшей степени подробным описанием их. Я был на месте 30 часов спустя, когда еще убитые люди и лошади не были убраны, так что я мог составить себе такое же ясное понятие, как если бы сам был очевидцем.

Первая атака 1-го гусарского полка была произведена при самых благоприятных обстоятельствах, и притом очень искусно. Когда стрелки, предшествовавшие прусской пехоте, взобрались на холм, за которым выжидали гусары, то эти последние обошли холм кругом и вышли стрелкам в тыл и правый фланг; подойдя незамеченными шагов на 120, они бросились на стрелков, которые немедленно построили кучки и открыли огонь; человек 25–30, которые бросились бежать назад, были изрублены. Гусары понесли большие потери от огня и следовавшие позади два эскадрона спустились вполне благоразумно под прикрытие холма; те гусары, которые прорвались через прусские линии, были убиты, ранены или взяты в плен. Все дело не задержало прусскую пехоту даже и на 5 минут. Следовавшие затем атаки 1-го, 3-го и 4-го африканских и 6-го конно-егерского полков также не привели ни к чему, хотя были произведены с блестящей храбростью и необыкновенным упорством. Пруссаки подпускали их шагов на 180 и затем сметали залпом, так что французы не подходили ближе 60 шагов. Это была совершенно бесцельная бойня, и притом без всякого успеха. Весь холм был буквально покрыт телами людей и их маленьких белых арабских коней. Эти пять полков обеих бригад потеряли, наверное, не менее 350 человек убитыми, не считая раненых и пленных. Генерал Шеридан говорил мне, что люди вели себя безукоризненно и по сигналу немедленно возобновляли атаку.

Они были до последней минуты укрыты от неприятельского огня и очень искусно и храбро ведены. Протяжение атаки было не более 500 шагов, и все-таки она окончилась совершенным уничтожением конницы без всякого успеха. Один из моих друзей, с которым я десять лет тому назад познакомился в Африке и который в чине майора командовал двумя эскадронами одного из атаковавших полков, показывал мне список своих людей с отметкой против имени каждого человека. Оказалось, что из 216 человек, пошедших в бой, вернулись 58; при этом части находились в огне менее четверти часа.

После Седана война свелась почти исключительно к осадам Парижа и Меца, причем на долю конницы выпало прикрытие операции и коммуникационных линий. Конечно, бывали и еще примеры удачных действий конницы в различных частях Франции, но все в мелком масштабе: так, при Амьене несколько немецких эскадронов изрубили морской батальон и взяли несколько орудий; при Орлеане 4-й гусарский полк, а при Суаньи 11-й уланский захватили орудия. Но все эти мелкие успехи ничто в сравнении с тем, что могло бы быть достигнуто массой конницы, выставленной немцами, — 70 000 коней.

Французы вскоре после начала обложения Парижа приступили к формированию маленьких партизанских отрядов, получивших название франтирьеров, или вольных стрелков. По мере увеличения числа этих отрядов прусским уланам становилось все труднее и труднее удаляться на значительное расстояние от главных сил и действовать самостоятельно; им начали придавать пехоту, которая и очищала деревни, леса и вообще закрытые места от храбро сражавшихся вольных стрелков. Это обстоятельство доказывает, что значительные успехи прусской конницы в первую половину кампании должны быть приписаны скорее бездействию французов, чем какому-либо превосходству в организации или вооружении знаменитых улан.

Придача пехоты совершенно лишила конницу подвижности. С той минуты как конница поступила под защиту пехоты, исчезли ее главные, присущие ей одной качества.

Более серьезное изучение американской войны показало бы немцам, что если бы их всадники были вооружены винтовками или карабинами,[122] то они сделали бы так же хорошо, если не лучше, то, что выпало на их долю в первой половине кампании, и вместе с тем они были бы в состоянии с полным успехом бороться с вольными стрелками.

В Америке конные стрелки брали штурмом города и деревни, даже если они были заняты пехотой и артиллерией. Местные милиции (home guards), войска того же рода, как и франтиреры, никогда не были в состоянии воспрепятствовать движению конницы южан, и эти последние, наверное, ответили бы смехом на предложение связать себя придачей пехоты при рейдах и поисках. В этом отношении опыт войны 1870 г. очень поучителен: блестящие успехи немецкой конницы в первую половину кампании давали право предполагать, что она ни в каком случае не позволит себя остановить недисциплинированным иррегулярным войскам. Это самое поучительное указание для каждого кавалерийского офицера из войны после Седана; немного нужно труда, чтобы увидеть, где слабая сторона и как ее исправить.

Война 1870–1871 гг. была последней, из которой мы можем извлечь указания для будущего. Пока эта книга писалась, загорелась война между Турцией и Сербией, о которой до сих пор нет точных сведений, так что в данную минуту не представляется возможности сказать, принесет ли эта война что-либо поучительное. Но, кажется, можно утверждать, что конница в ней пока не играет роли, и, следовательно, для кавалерийского офицера кампания эта особенного интереса представить не может.

Следующая выписка из газеты заслуживает, однако, упоминания, потому что говорит в пользу револьвера и, следовательно, может иметь значение при решении вопроса о пользе этого оружия.

В сражении при Зайчаре сербский офицер капитан Фрасанович оказал следующий подвиг: взяв саблю в зубы и держа револьвер в руке, он бросился в турецкий полубатальон, прорвался через него до знамени, которое схватил и благополучно принес к своим, оставляя каждым выстрелом убитого или раненого турка за собой.

Здесь мы закончим наш очерк о коннице и ее службе. Мы проследили судьбу этого рода оружия от седой старины до последнего времени и надеемся, что нам удалось представить читателю ясную картину постепенного ее развития. Теперь нам остается еще, пользуясь указаниями прошедшего, выразить наше мнение о наилучшей системе организации, вооружения и употребления конницы в будущем.

От самых древних времен, когда лошадь служила только средством передвижения знатных воинов, и до новейшего времени кавалерийская служба имела свои особенности, отличающие ее от других родов оружия.

Быстрота движения на Лошади и дух смелости, вырабатываемый во всаднике верховой ездой, были причинами того, что конная служба окружалась всегда ореолом предприимчивости и рыцарского духа. Пехота и артиллерия должны были отличаться преимущественно гражданскими доблестями — стойкостью и упорством, а конница — более дворянскими отличительными качествами — смелостью и живостью.

Вначале пользовались быстротой лошади только для передвижений, для боя же воины спешивались; но затем возникла мысль пользоваться всадником и лошадью для удара и как бы бросать их полным ходом на неприятеля. Подобный образ действий держался очень долгое время, и очевидно, что при нем конница могла действовать исключительно наступательно. Результатом этого было то, что пехота могла действовать на всякой местности и притом как наступательно, так и оборонительно; для конницы же нужна была ровная, горизонтальная, открытая местность, и вместе с тем конница не могла ни атаковать защищенные какими-либо закрытиями позиции, ни встречать неприятельской атаки, стоя на месте.

Обстоятельства эти повлекли за собой сильное увеличение пехоты в составе армий, когда огнестрельное оружие и пики дали ей возможность защищаться от налета всадников.

Но польза конницы при несении сторожевой и разведывательной службы, благодаря ее подвижности и быстроте, поддерживала ее значение и вызывала необходимость ее существования в значительном числе во всех армиях. В этой службе она всегда была наиболее пригодна вне зависимости от ее вооружения и рода противника.

Легкие всадники греков, персов, римлян, вообще всякая хорошая легкая конница была и будет всегда для этой службы совершенно необходима, независимо от времени и обстоятельств, начиная с той минуты, как ассирийские воины, сражавшиеся на колесницах, сели в первый раз на своих упряжных лошадей, и до того времени, когда прусские уланы распространяли страх и ужас по всей Франции.

В разъездах, набегах, преследовании отступающего врага, прикрытии движения и т. п. конница всегда занимала первое место и не имела соперников. Напротив того, относительно важности на поле сражения всегда велась постоянная борьба между различными родами оружия, и трудно надеяться, чтобы вопрос мог окончательно выясниться в пользу той или другой стороны. На изложенных ваше страницах нам выпала задача представить постоянно изменяющиеся условия, которые при беспристрастном отношении к делу заставляли отдавать преимущества на поле сражения то коннице, то пехоте.

В древнейшие времена пехота была единственным родом оружия. Скоро появились воины на колесницах, которые начали составлять важную часть армии. Затем появилась конница в ее истинном значении, примененная Александром Македонским по новому способу, — атаки быстрым аллюром, и скоро она своими успехами завоевала себе на некоторое время преобладающее влияние.

У римлян, напротив того, пехота занимала первое место до тех пор, пока действия Ганнибала не дали опять перевеса коннице. При Юлии Цезаре благодаря сделанным им улучшениям в пехоте для противодействия всадникам Помпея пехота взяла верх. Но ослабление в ней дисциплины и упадок доблести во времена императоров сделали ее легкой добычей всадников варварских народов, и это обстоятельство опять воскресило веру в непобедимость конницы на поле сражения.

Введение ленной системы и появление рыцарства подняли еще более значение кавалерии и низвели пехоту до нуля, пока английские лучники и швейцарские пикинеры не нашли средства для удачной борьбы с всадниками — в пиках, луках, а затем в огнестрельном оружии.

Всадники, однако, оправились от этого удара и изобрели средство вернуть себе на время независимое положение. Заметив, что им не пробить сомкнутых масс пехоты с торчащими пиками, за которыми спокойно стреляли аркебузиры; они, с одной стороны, усилили предохранительное вооружение, с другой воспользовались новым оружием в виде аркебуз или петронелей, причем подскакивали совсем близко к густым массам пехоты и стреляли по плохо снаряженным пехотинцам, будучи сами обеспечены предохранительным вооружением от их огня.

Этим путем коннице удалось сохранить свое превосходство до тех пор, пока улучшения в огнестрельном оружии не дали возможности пробивать всякое предохранительное вооружение. Тогда последнее было опять облегчено, и всадники, подскакивая к противнику, открывали огонь из пистолетов, которыми и пробивали себе отверстия для прорыва пехотных масс. Тем не менее положение пехоты стало более выгодным и продолжало быть таковым, пока она в преувеличенной надежде на свой огонь не отбросила пику и не заменила ее штыком. При этом следует заметить, что штык сам по себе не представляет достаточного оружия против конной атаки и что никакая пехотная часть не остановит такой атаки одними штыками, без огня.

В таком положении было дело при появлении Фридриха Великого. Все сложилось так, что хорошая конница могла достигнуть больших успехов. Пехота была хорошо обучена, но привыкла действовать только по ровной гладкой местности; способ ее действия был построен на предположении медленной тяжелой атаки конницы, и она неминуемо должна была потерпеть поражение при лихой быстрой атаке хорошо обученных масс конницы. Вследствие этого во всех кампаниях Фридриха прусская конница при-. обрела большую славу, которая скоро перешла на конницу вообще, и так как пехота не изменила своего образа действий и не нашла нового оружия для восстановления утраченного первенства, то и во время наполеоновских войн существовало убеждение в важной роли конницы на поле сражения.

Так продолжалось до изобретения нарезного, а затем и заряжаемого с казны оружия, дальнобойного, меткого и скорострельного. Оно восстановило значение пехоты, и напрасно конница будет обращаться к прошедшему, чтобы вывести заключение, что она и теперь должна иметь успех, так как она имела таковой прежде. Следует окончательно бросить попытки примирить старый образ действий с новыми требованиями и обстоятельствами.

Мы видим, что в XVI столетии, когда изобретение пороха дало сильное оружие пехоте, конница прибегла к двум средствам для восстановления своего значения: первое средство заключалось в возвращении к древнему употреблению лошади как средства передвижения, причем воины для боя спешивались, — отсюда явилась мысль о драгунах; другое средство заключалось в подскакивании на близкое расстояние к пехоте и стрельбе из пистолетов. При обсуждении желательной организации конницы в настоящее время рассмотрим подробно, какие нужны изменения, чтобы кавалерии воспользоваться новым способом ведения боя.

Что касается вообще особенностей боя конницы против конницы, то прежде всего бросается в глаза, что большей частью та сторона одерживает верх, у которой сохранился последний резерв. Отсюда вытекает важная необходимость для конницы иметь всегда резерв; нет более опасного времени для нее, как минута после атаки, даже успешной. Люди и лошади запыхались, линии пришли в беспорядок, всюду суета, приказания не слышат или не слушают, и всякая атака свежей части в эту минуту хаоса будет, наверное, удачна.

Затем конница находится в полной зависимости от состояния лошадей. Если они не втянуты, если пока не в надлежащей исправности, если не приняты все меры против набивок спины, то лошади скоро гибнут, и тогда конница перестает существовать.

Далее конница никогда не смеет сдаваться, по крайней мере пока она действует на открытой местности. Это должно быть аксиомой, правилом, которого никогда не следует забывать. Она должна пробиться, а если это невозможно, то рассыпаться поодиночке и этим путем ускользнуть от преследования. В этом отношении кавалерия находится в исключительно благоприятных условиях. Конница есть род оружия, управление которым очень трудно; она очень легко выходит из рук, и затем ее очень трудно опять прибрать. Верхом она может действовать только на удобной для того местности; она не может вести оборонительного боя, а должна встречать атаку атакой же.

Кавалерия не должна смущаться неудачей. Было много случаев, когда опрокинутая конница вновь собиралась и атаковала с большим успехом.

Конница одинаково необходима как для прикрытия отступления потерпевшей поражение армии, так и для преследования разбитого противника. Атака конницы должна быть произведена быстро, энергично, решительно; раз дано приказание об атаке, осторожность уступает место беззаветной смелости.

Люди в коннице должны быть толковые и лучше обучены, чем в других родах оружия. На передовых постах и в разъездах они часто совершенно предоставлены самим себе и должны руководствоваться только собственным разумением. Подобные случаи встречаются в пехоте и артиллерии далеко не столь часто и не имеют такой важности.

Всякий, кто внимательно наблюдал за развитием военного искусства в последние двадцать лет, не мог не заметить, что значительные улучшения в огнестрельном оружии повлекли за собой перемены в условиях ведения войны и что, между прочим, деятельность конницы на поле сражения сильно сузилась и уменьшилась возможность достижения ею какого-нибудь успеха. Система Фридриха сделала свое дело; теперь пора осмотреться и принять новую систему, подходящую к новым потребностям.

Опыт франко-германской войны, как кажется, твердо установил некоторые положения. Прежде всего сделалось очевидным, что храбрейшая энергичная конница не может рассчитывать на успех при атаке на пехоту благодаря меткому и действенному огню заряжающихся с казны винтовок. Прусская пехота встречала атаки в том строю, в котором находилась, и отражала их одним огнем.

При Верте, Марс-ла-Туре, Седане результат был всегда один и тот же — почти полное уничтожение конницы. При Верте французские кирасиры были почти истреблены, но атака их не была бесполезна, так как она приостановила, хоть и на короткое время, наступление немцев и тем облегчила французам отступление. При Вионвиле атака кирасир и улан Бредова, хотя и сопряженная с огромными потерями, все-таки не может считаться неуспешной, так как остановила удар, который, по всем вероятиям, должен был привести к поражению немецкой армии, и тем способствовала дальнейшей победе. Принесена была тяжелая жертва, но результат оказался важнее потерь.

Эти атаки и были единственными, которые можно считать до известной степени успешными; число же тех, которые остались совершенно безрезультатными, очень велико. Так, при Вионвиле, 16 августа, днем, генерал дю Прейль получил от генерала Фроссара приказание немедленно атаковать пруссаков, так как иначе могло бы пропасть все. Атака была произведена блестящим образом построенными в две линии кирасирами. Они смело бросились на противника, но были встречены таким смертоносным огнем, что вынуждены были повернуть назад; в несколько минут они потеряли убитыми и ранеными 22 офицера, 208 нижних чинов и 243 лошади; прусская же пехота не потеряла от атаки ни одного человека.

То же показывают и атаки при Седане: тяжкие потери конницы и никакого результата. Таким образом, вывод из уроков кампаний 1870 г. может быть сделан следующий: есть возможность ценой огромных потерь и почти полного уничтожения пожертвованной для того конницы при известных обстоятельствах выиграть время в критическую минуту, остановить наступление неприятеля и даже склонить колеблющуюся победу на свою сторону, причем во всех этих случаях принесенные жертвы с лихвой окупаются приобретенным результатом. Но обстоятельства в нынешнее время складываются крайне редко таким образом, чтобы явилась возможность не к совершенно напрасному принесению этих жертв, вследствие чего деятельность конницы, примененной старым способом на поле сражения, не могла не потерпеть значительного ограничения.

Тем не менее, так как, несомненно, и в будущем будут встречаться случаи, когда конница окажется необходимой для действия против того или другого рода оружия, то в составе каждой армии часть конницы должна быть организована, снаряжена, вооружена и обучена сообразно с этой целью. Такой конницы должно быть приблизительно четверть ее состава.

Остановимся теперь на ее организации и вооружении.

Здесь прежде всего является вопрос: нельзя ли извлечь известную долю пользы из новейшего огнестрельного оружия? Всадники уже однажды прибегали к этому средству, и хотя впоследствии опять вернулись к образу действий Александра Македонского, но все же это еще не служит доказательством, что рыцари, воспользовавшись петронелями, не сделали самого лучшего, что только было возможно в их положении.

Первая мысль, которая при этом приходит, — это дать коннице те же винтовки, которыми вооружена пехота; но так как винтовка требует тщательной прицелки и спокойной стрельбы, то она для действия на поле совершенно непригодна, тем более что всадник представляет большую цель, а своего пешего врага он почти не видит и, следовательно, не может в него попасть.

Поэтому стрельба с коня из винтовок не должна допускаться ни при каких обстоятельствах ни против пехоты, ни против конницы. Таким образом, выходит, что конница при атаке не может извлечь никакой пользы из самой усовершенствованной винтовки.

Есть другое средство — револьвер; здесь положение конницы является несколько более выгодным, поэтому мы на нем и остановимся.

Изобретение револьвера дало коннице оружие, которое стоит к пистолету в том же отношении, как заряжаемая с казны винтовка к мушкету. Револьвер есть самое смертоносное оружие из всех когда-либо изобретенных. Ни меч, ни копье, ни карабин, ни даже винтовка или пушка не имеют такого страшного действия. Причин тому много. Прежде всего он употребляется исключительно на самом близком расстоянии, когда люди ведут рукопашный бой, причем большая часть выстрелов попадает.[123] Затем стрельба из револьвера не требует продолжительного и тщательного прицеливания. Человеку достаточно бросить взгляд на предмет и затем нажать на спуск, и симпатическая связь между рукой и глазом вернее приведет пулю прямо в цель, чем старание достичь механической и математической точности прицеливания во время стрельбы, когда люди не имеют необходимого спокойствия и времени, чтобы точно схватить прицельную линию. С другой стороны, пуля не может быть отбита подобно удару или уколу холодного оружия, и раз она попадает, то наносит тяжелую рану. Револьвер не требует быстроты или силы, разбега лошади, подобно пике,[124] ни тонкой выездки лошади, которая совершенно необходима для удачного действия саблей. Вместе с тем пуля поражает на более далеком расстоянии, чтобы воспользоваться своим холодным оружием.

Опыт прошедших лет показал, что конница, вооруженная пистолетом, будет неминуема опрокинута атакой конницы холодным оружием, что и вполне понятно. Кремниевый пистолет бил недалеко и был очень несовершенным оружием; он, можно сказать, не имел никакого значения, так как при движении лошади порох мог очень легко ссыпаться с полки, или кремень не давал искры, или огонь не сообщался заряду, или пуля выпадала из ствола раньше выстрела. Наконец, никогда нельзя было быть уверенным в направлении, по которому пуля вылетит из ствола. Вполне понятно, что тогда полагавшиеся исключительно на такое оружие были постоянно разбиваемы.

Но теперь, с введением револьвера, все изменилось. Дальность значительно увеличилась и дошла до 250–300 шагов; на 100–124 шага можно дать очень верный выстрел; а в рукопашном бою действие его просто ужасное. Очевидно, что все, что было справедливо относительно гладкого кремниевого пистолета, совершенно неверно для револьвера.

С другой стороны, холодное оружие за 20 столетий нисколько не улучшилось, и потому понятно, что отношение между ним и пистолетом, при столь значительном улучшении последнего, существенно изменилось в его пользу.[125] В американской междоусобной войне револьвер часто действовал против сабли, карабина и ружья; несколько примеров оттуда могут подтвердить, что в будущем револьвер будет служить коннице сильным вспомогательным средством.

В ноябре 1864 г. произошли в Вирджинии стычки между эскадроном майора Ричарда из партизанского отряда Мосби и эскадроном северян капитана Блазера. После горячего рукопашного боя, в котором южане действовали исключительно револьвером, северяне дотерпели полное поражение; потери были: первых -1 убитый и несколько раненых; вторых — 24 убитых, 12 раненых и 62 пленных.[126] Таким образом, убитых и раненых вместе было 36 на 100, т. е. несколько более одной трети, а вся потеря почти равнялась численности всего эскадрона.

Нельзя не обратить внимания при этом на большое число убитых сравнительно с ранеными, что прямо указывает на смертоносное действие револьвера.

Как противоположный пример приведем дело при Эгмон-оп-Зее 2 октября 1799 г. между английскими драгунами и французской конницей. Два полуэскадрона драгун атаковали около 500 победоносных французских всадников и после горячей схватки опрокинули их. Затем французы собрались, и уже сами перешли в наступление против англичан, которые между тем были подкреплены еще полуэскадроном. Произошла вторая схватка холодным оружием, и все-таки общая потеря англичан в обеих схватках простиралась только до 3 убитых и 9 раненых; результат был бы совсем другой, если бы обе стороны действовали из револьверов.

В деле при Гейльсберге 18 июня 1806 г. между французской кирасирской дивизией и прусской конной бригадой один французский офицер получил 52 раны, а прусский — 20. Человек получил 52 укола и удара пикой и саблей и не только остался жив, но даже не потерял ни одного члена. А много ли нужно огнестрельных ран, чтобы вывести человека из строя?

Обратимся опять к американской войне. Генерал Дюк говорит следующее об атаке конницы Моргана на пехотный полк северян в сражении при Шайло в 1862 г.: Мы подскочили к федералистам совсем близко, прежде чем они успели выстрелить. Они дали поспешный залп; дым окутал нас совершенно, и звук оглушил нас, подобно грому. В следующую секунду мы уже насели на них, причем некоторые из наших людей рубили их саблями, но из этого ничего не выходило, другие же делали настоящее дело винтовками и револьверами.[127] Это — замечательное показание о значении револьвера, которое также указывает на ту особенность американской конницы, что она сочетала атаку карьером с употреблением огнестрельного оружия, так как, по-видимому, люди Моргана действовали револьвером, не убавляя для этого аллюра.

Генерал Стефан Д. Ли, опытный офицер, выражается очень определенно: Сабля потеряла большую часть своего значения с изобретением револьвера, с которым кавалеристы будут производить лихие атаки с большей уверенностью. Я убедился, что всадник, вооруженный саблей, не может долго держаться против вооруженного револьвером и при первом удобном случае старается заменить первую вторым… Я всегда замечал, что револьвер в противоположность сабле поднимает дух человека, вооруженного им. В рукопашном бою, который, впрочем, будет встречаться редко благодаря улучшенному огнестрельному оружию, дело будет решено силой удара или лихостью[128] прежде, чем будут выпущены 18 выстрелов; а сила удара будет у хорошей конницы совершенно одинакова, вооружена ли она револьвером или саблей. По моим наблюдениям, сабля всегда теряет против револьвера. Револьвер есть самое лучшее оружие для всадника при движении и составляет необходимую принадлежность его вооружения.

Это свидетельство высокоопытного офицера заслуживает полного внимания, между прочим, также и потому, что он вполне рекомендует сочетать действие из револьвера с силой удара конницы. Конница должна быть и теперь употребляема совершенно так, как это делали Александр и Ганнибал, с той только разницей, что в револьвере она получила вполне действенное и улучшенное оружие.

Полковник Гилмор, один из храбрейших офицеров-южан, совершенно того же мнения. При описании в своем сочинении Четыре года в седле одного боя, в котором он с успехом действовал саблей, он замечает: Если бы я захватил револьвер вместо сабли, то было бы много пострадавших, так как бой был рукопашный.

В другом месте он приводит еще следующий пример: Мы почти все прошли уже через изгородь, когда я увидел, что Кемп дерется со здоровым малым, который наступал на него с поднятой саблей. У Кемпа было всегда при себе два револьвера; в одном из них оставался один заряд, который он и выпустил по противнику, но промахнулся; тогда он бросил в него револьвер и попал ему в грудь. Но тот наскочил на Кемпа раньше, чем он успел выхватить другой револьвер, схватил его за волосы, стараясь стащить с лошади, и ударил саблей по плечу. Кемп только наклонил голову и все пытался вытащить револьвер. В это время я успел пробиться до него и уже поднял саблю, как Кемпу удалось вытащить револьвер и одним выстрелом он отделался от врага.[129]

Описывая другой рукопашный бой, он говорит: Револьверами действовали мало, иначе наши потери были бы, наверное, вдвое больше.

Также и в книге майора Скотта Партизанская жизнь с Мосби мы находим много такого же рода примеров. Так он описывает стычку между сотней южан, действовавших револьверами, и почти таким же числом северян, в которой вторые потеряли 36 человек убитыми и ранеными, 54 пленными[130] и 80 лошадей, между тем как первые не имели никакой потери. Аналогичный пример представляет случай с одним поручиком-федералистом. Он ехал только с одним ординарцем и был атакован несколькими всадниками Мосби. Выстрелами из револьвера от уложил четверых и прогнал остальных. Скотт говорит по этому поводу: В скором времени этот храбрый офицер остался победителем; верная смерть угрожала тому, кто попадался под его не дававший промаха револьвер.

Мы несколько подробно остановились на американской войне, так как это единственный пример, где револьвер получил обширное применение у обеих враждующих сторон. Притом мы хотели собрать возможно полный материал для доказательства необходимости вооружения конницы этим смертоносным оружием.

Франко-германская война, с другой стороны, представляет разительный пример малой действенности холодного оружия. Германское медицинское управление опубликовало недавно отчет, в котором все потери германцами определены сообразно с оружием, нанесшим рану. Общая потеря убитыми и ранеными доходит до 65 160 человек[131] Из всего этого числа только 218 человек было убито или ранено ударами сабли или приклада; к сожалению, эти две категории не разделены, так что нельзя точно определить, сколько именно потерь было от сабельных ударов; впрочем, даже и все число в своем роде замечательно. В коннице приходится 138 человек, убитых или раненных саблей, на общую потерю в 2236 человек. Всего же любопытнее незначительное число убитых сабельными ударами — всего-навсего 6 человек на 212 раненых. Таким образом, во всех кавалерийских боях при Верте, Вионвиле, Седане, на Луаре и в северных провинциях, во всех аванпостных стычках 40 000 всадников в течение 6-месячной кампании потеряли от сабли всего 6 человек убитыми,[132] между тем как в вышеприведенных примерах из американской войны в одном бою из 100 человек было убито 12 и ранено 24, а в другом из такого же числа — 26.

Автору приходилось слышать ироничное замечание, что американская конница не была в состоянии произвести атаку холодным оружием и что причина этого лежит в боязни, которую ей внушала холодная сталь. Вместо ответа мы просто спросим читателя, какой образ действий более опасен и требует более мужества: тот ли, при котором в незначительной стычке в течение нескольких минут выбывает 24 человека из 100, или тот, при котором 60-тысячная конница теряет от сабельных ударов в течение шестимесячной кампании по одному человеку в месяц?

Сообразно со всем вышеизложенным мы считаем себя вправе утверждать, что конница должна быть вооружена саблей и револьвером. В настоящее время конница будет атаковать пехоту, и только когда эта последняя расстроена, приведена в беспорядок. При этом, если судить по опытам франко-германской войны, пехота встретит атаку или в развернутом строю, или в рассыпном, причем от дельные стрелки, может быть, соберутся в кучки; во всяком случае она откроет живой огонь и будет поддерживать его до последней минуты. Огонь этот нанесет такие потери коннице и приведет ее ряды в такой беспорядок, что лошади будут обходить кучки и будут стараться проскочить в интервалы между ними, находясь все время под огнем при наступлении и отступлении. Поэтому можно, кажется, с уверенностью сказать, что большая часть кучек останется целой и невредимой, а если некоторые и будут прорваны, то понесенные при этом потери будут самые незначительные. Следовательно, все шансы будут на стороне пехоты. Казалось бы, что сомкнутая атака, произведенная в полном порядке, смело и энергично, подобно атакам конницы Фридриха, и теперь может иметь успех, но обстоятельства сильно изменились. За исключением некоторых совершенно исключительных случаев конница, вынесшая во время пробега в несколько сот шагов сильнейший и частый огонь, наскочит на пехоту уже в полном беспорядке и совершенно расстроенной. Что же могут сделать всадники с их саблями против пехотных кучек? Удары и уколы могут быть очень легко отбиты ружьем; единственная возможность успеха заключается в силе налета, но сила эта нисколько не зависит от сабли; она была бы совершенно та же и у безоружного человека. Эта истина, между прочим, подтвердилась атакой полковника Шеуэля при Балаклаве: он, не вынимая сабли, разобрал поводья в обе руки и повел своих людей полным ходом на русских всадников, через которых прорвался и вышел вполне благополучно из боя, хотя, в сущности, он был совершенно безоружен. Так же точно адъютант Мур при Бушире в Персии повесил саблю на темляк, взял поводья в обе руки и прорвал неприятельское каре, не получив ни одной раны.

Теперь попробуем выяснить себе, каким образом должна в будущем конница, вооруженная револьвером, атаковать пехоту. Каждый человек должен быть обучен стрелять на галопе и сейчас же бросаться в отверстие, которое он себе выстрелом пробьет в неприятельских рядах. Почему это не может быть более действительным образом действия, нежели простой налет с холодным оружием в руках? Два-три выстрела, сделанных каждым всадником, начиная с 75 шагов от пехоты, должны же причинить некоторые потери или же по крайней мере помешать спокойному прицеливанию пехоты, произвести известный беспорядок, а быть может, и побудить некоторых к отступлению. Если затем коннице действительно удастся ворваться в ряды, то разве револьвер не окажется действенным и смертоносным оружием?

Заботливым обучением можно без особенного труда довести людей до того, что они будут с достаточной меткостью стрелять на карьере: и так как всеми признано, что в будущем конница, чтобы иметь возможность действовать, должна быть отлично обучена, то почему бы стрельба из револьвера не могла быть включена в число предметов обучения? Если затем соединить силу удара коня с действием из револьвера, то разве не получится гораздо более вероятности для прорыва неприятельской пехоты, чем теперь при условии вооружения всадников только саблей?

Придают большое значение моральному впечатлению, производимому блеском стали на пехоту; но если вникнуть в дело поближе, то нельзя будет не прийти к заключению, что сабля здесь совершенно ни при чем. Представьте себе только, что конница с обнаженным оружием идет медленным аллюром на противника или выжидает его приближения, стоя на месте, — произвел ли бы тогда блеск стали какое-нибудь впечатление на пехоту? Вероятно, ровно никакого. Если, напротив, представить себе несущиеся полным ходом сомкнутые линии всадников с оружием в ножнах, то разве вид их не произведет при всяких обстоятельствах сильного нравственного впечатления? И разве удар их не будет более чувствителен для пехоты, чем удар медленно подходящей конницы с обнаженным оружием?[133]

Мы вполне убеждены, что главное значение, как физическое, так и моральное, имеет сила удара; если же к ней присоединить еще смертоносное действие револьвера, то разве это не будет способствовать подъему нравственной силы всадника, им вооруженного? Самое доверие пехоты к огнестрельному оружию поможет делу и будет способствовать тому, что она станет опасаться быстро следующих друг за другом выстрелов из револьвера более, чем блеска сабельного клинка.

Поэтому, казалось бы, что если действительно желают иметь конницу, которая была бы в состоянии атаковать с успехом на поле сражения пехоту и артиллерию, то ее совершенно необходимо вооружить револьвером и обучить искусному действию из него на полном ходу. Саблю следует оставить для преследования и борьбы с неприятельской конницей,[134] когда порядок может быть лучше сохранен, так как если нет потерь при приближении, то сабля может быть употреблена с успехом. Как кажется, в армии южан каждому всаднику было предоставлено действовать тем оружием, которым он желал: поэтому мы видим, что одновременно в той же части одни люди рубят саблей, другие — стреляют из револьвера.

Та армия, которая организует подобную конную часть (причем людям должно быть строго внушено, что стрельба никак не должна уменьшать быстроту движения), будет иметь много шансов на успех. Опасение выстрелов из револьвера помешает неприятельской пехоте спокойно прицеливаться и, таким образом, уменьшит потери конницы, а эта последняя, сознавая свою силу в рукопашном бою, будет усиленно к нему стремиться[135] Нескольких атак достаточно, чтобы сильно поднять дух конницы и ослабить уверенность пехоты в себя, и тогда последует победа за победой.

Вместе с тем длинный револьвер вполне пригоден и для отбития удара сабли. В американской войне он неоднократно применялся подобным образом без всякого для него вреда.

Чем больше вникаешь в дело, тем более проникаешься убеждением в необходимости снабдить конницу этим превосходным оружием. Многие старые кавалеристы сочтут подобное мнение за ересь и, положась на опыт прошедших веков, будут держаться сабли. Это можно объяснить только одним слепым подражанием старому.

Разумное отношение к истории конницы не может не привести к убеждению, что иногда известные изменения совершенно необходимы сообразно с изменившимися обстоятельствами, и мы думаем, что теперь настало время такого изменения, которое выразится в вооружении линейной конницы револьвером.[136]

Мы сказали, что линейная конница должна составлять только четвертую часть всего рода оружия в составе армии. Деятельность конницы на поле битвы настолько сузилась, что будет большой ошибкой отделять слишком много в ту часть, которая найдет редкое применение. Напротив того, на долю легкой конницы выпадает самая деятельная служба, как-то: сторожевая и разведывательная, поиски, конвоирование, прикрытие маршей и т. п.; поэтому численность ее должна быть более значительна.

Всякого, кто занимался изучением военной истории, не могло не поразить, какое огромное влияние в хорошую или дурную сторону имела деятельность легких войск, смотря по тому, как она выполнялась. Может быть, ничто так сильно не отразилось на исходе кампании 1870 г., как слабые действия французской конницы в сторожевой и разведывательной службе в противоположность искусным действиям германской кавалерии.

Надо еще заметить, что скорость движения играла всегда большую роль в военных операциях. Наполеон был того мнения, что 10-тысячная армия, делающая в день 20 верст, может сделать то же, что и 20-тысячная армия, делающая по 10 верст в сутки. Если это верно, а вряд ли кто-нибудь с этим не согласится, то, посадив 10 000 человек на лошадей, мы как бы удваиваем их силу и значение. Мы уже видели, однако, что конница не может оборонять позицию, действовать на всякой местности, атаковать укрепления; вследствие этого во всех этих случаях значение вышеупомянутых 10 000 всадников сильно уменьшится и быстрота их движений не принесет всей пользы, какую можно было бы из нее извлечь. Если же всадники эти по прибытии на место назначения могут спешиться и сражаться, как пехотинцы, то они могут быть употреблены на всякого рода местности, не опасаясь вместе с тем в случае неудачи быть отрезанными. Это обстоятельство вызывало в разное время существование драгун.

Мы помним, что Александр при преследовании Дария посадил 500 отборных пехотинцев на коней, чем приобрел возможность двигаться с большей быстротой. Раньше того для той же цели употреблялись колесницы. Позже мы неоднократно встречаем применение той же идеи в виде драгун, составлявших значительную часть армий. Наполеон был высокого мнения об этом роде конницы. По его мнению, все всадники должны быть вооружены огнестрельным оружием и обучены пешему бою.

Следовательно, важное значение драгун[137] сознавалось во все времена; тем не менее бывали обстоятельства, при которых драгуны отходили на второй план, и значение их забывалось; так, например, необыкновенно удачные атаки конницы Фридриха Великого привели к убеждениям, что идея драгун — ложная и ошибочная. Вместе с тем многие другие обстоятельства препятствовали в прежние времена довести идею эту до полного развития. Одно то, что сражения разыгрывались на совершенной открытой местности, значительно уменьшало число случаев для применения пешего боя драгун; было гораздо разумнее в таких случаях пускать их в атаку в конном строю. Вследствие этого в большей части армий драгунские полки имели совершенно тот же характер, как и все прочие конные полки, и употреблялись, как таковые. Самое их снаряжение совсем не было приспособлено к удобному действию пешком, и идея настоящих драгун почти окончательно заглохла.

В настоящее время многие из затруднений устранены. Драгуны были прежде вооружены гладкими карабинами, из которых можно было стрелять только на близкие дистанции и с весьма малой вероятностью попадания. Такие же ружья имела и пехота, вследствие чего сам бой велся совершенно иначе, чем теперь. При Фридрихе и Наполеоне армии выстраивали боевой порядок на очень незначительном удалении друг от друга. Бой пехоты начинался с 300–400 шагов и продолжался до сближения на 50–60 шагов и даже до скрещивания штыков без решительного результата. Теперь это переменилось. Во франко-германской войне огонь открывался с 1500 шагов, и стороны редко сближались на 200 шагов без того, чтобы одна из них не сдавала. Вообще же пехотные бои велись на 600–150 шагов, причем при сближении на 400 шагов уже наступал кризис боя. Следовательно, при настоящем вооружении обороняющийся может причинить наступающему потери уже с 1000 шагов, затем огонь все усиливается, в 600 шагах становится чрезвычайно действенным, и движение в этой сфере сопряжено с огромным уроном.

Если затем к большей дальнобойности нынешнего оружия прибавить еще его большую меткость и скорость стрельбы, то выйдет, что не только увеличилась для наступающего опасная (в смысле сильных потерь) зона, но и само число выпускаемых на каждую сотню шагов этой зоны выстрелов, и притом вполне метких, увеличилось по крайней мере вчетверо.

Из вышеизложенного становится понятным, что прежде драгуны, спешившиеся для занятия какой-либо позиции и оставив лошадей скрытыми за 150–250 шагов сзади, успевали дать всего несколько выстрелов, как неприятельская пехота уже наседала на них. Затем всякий бой решался по большей части холодным оружием другого не было; если теперь предположить, что драгуны вступили в рукопашный бой с насевшей на них пехотой и затем были вынуждены к отступлению, то они имели очень мало шансов беспрепятственно добраться до своих лошадей и сесть на них.[138] Опасение очутиться в таком затруднительном положении вело, вероятно, часто к раннему отступлению, вследствие чего многие позиции были сданы неприятелю почти даром, между тем как упорная оборона их могла стоить неприятелю очень дорого, а иногда даже привести его атаки к неудаче.

Как все изменилось теперь! Драгуны или конные стрелки могут, спешившись, вполне спокойно расположиться на позиции; открыть огонь уже по приближении неприятеля на 1000 шагов, с 600 шагов нанести ему сильные потери и затем частым огнем решить дело раньше, чем противник подойдет на 250 шагов. Вместе с тем ничто не мешает драгунам продолжать огонь до приближения противника на 200 шагов и затем в худшем случае добежать до своих лошадей, спрятанных в роще или позади деревни, сесть на них и уйти.

Вероятно, все согласятся, что новое оружие откроет широкое поле действий для драгун. Увеличившаяся дальность обстрела вообще и увеличившееся расстояние, с которого бой может быть решен огнем, все перевернули. Время, потребное всадникам, чтобы сесть в случае неудачи на коней, не изменилось; время же, которым они для этого располагают, возросло в значительной степени. Вместе с тем дальнобойность, скорострельность и меткость их оружия также увеличились в необыкновенной степени.[139] Было бы совершенно безумно при совершенно изменившихся обстоятельствах продолжать придерживаться прежних взглядов.

Все нами сказанное — не есть одна теория. Кто, прочитав о деятельности конных стрелков в американскую междоусобную войну, может еще усомниться в огромной пользе, которую они могут принести? Эти всадники исполняли необыкновенно умело службу сторожевую и разведывательную; они сражались пешком против пехоты, конницы и артиллерии; они штурмовали укрепления, атаковывали канонерские лодки — одним словом, делали все, что только может выпасть на долю солдата. Тем более удивительно, что ни немцы, ни французы совсем не воспользовались опытом этой великой войны.

Действительно, неужели можно допустить, что пруссаки не извлекут никакой для себя пользы из уроков второй половины кампании, когда вольные стрелки вынудили их знаменитых улан искать защиты или, по крайней мере, поддержки у пехоты? Вряд ли они их позабудут. Между тем дело стоит так, что то государство, которое к будущей войне сумеет применить в больших силах конных стрелков, будет иметь на своей стороне большое преимущество. Мы и видим, что немцы вооружают значительную часть своей конницы дальнобойными карабинами, вероятно, чтобы применять своих всадников по образцу американских конных стрелков.

Другое большое достоинство конных стрелков состоит еще в том, что, будучи сведены в отдельные отряды и снабжены конной артиллерией, они будут обладать полной самостоятельностью, соединенной с быстротой движения конницы и способностью действовать на всякого рода местности наступательно и оборонительно. Такой отряд будет особенно пригоден для разведывательной службы в больших размерах, почему его и следует специально обучать этому делу. При спешивании следовало бы раз и навсегда установить, что коноводами остаются третьи номера каждого четырехрядного отделения в обеих шеренгах, которые и будут держать двух лошадей справа, одну слева. Коноводов следует старательно обучить движениям вперед и назад и поворотам, чтобы они могли следовать за движениями спешенных людей, укрываться за местными предметами и быстро подавать лошадей.

Подобного рода отряд принесет всегда большую пользу, особенно же в партизанской войне. Генерал Стефен Ли говорит: Вооружение всадников магазинным ружьем и револьвером новейшей системы, по моему убеждению, увеличивает способность конницы к действию в большей степени, чем то сделало новое оружие для пехоты и артиллерии. Главнокомандующий получает возможность перенести сильный отряд пехоты с быстротой движения конницы на какой-либо взятый пункт театра войны или поля сражения. Сильный конный отряд представляет теперь целое войско и может выполнить всякую задачу как на поле сражения, так и вне его.

Она должна комплектоваться из сильных людей, быть посажена на массивных лошадей и доведена до высшей степени сомкнутости при движениях. Вооружение ее — сабля и два револьвера, один на себе, другой — на седле.

Мундир должен облегать плотно тело, но никак не быть узким, а оставлять полную свободу движениям. Лучший головной убор — легкая металлическая каска, защищающая от сабельных ударов. Кирасы, чтобы они доставляли действительную защиту против огнестрельного оружия, должны быть слишком тяжелы; если же они этой защиты не доставляют, то они более вредны, чем полезны. Так как, кроме того, от конницы требуется полное развитие быстроты, чтобы как можно скорее доскакать до неприятельской пехоты, то мы того мнения, что кирасы следует совершенно отменить, а ограничиться для защиты от сабельных ударов погонами из металлических цепочек и прикрепить к перчаткам легкие стальные краги, доходящие до локтя.

Высокие, до колен, сапоги очень полезны, так как защищают от сырости, предохраняют несколько ногу от повреждения при сжатии соседями во время движения и позволяют солдату по снятии их ложиться спать в сухих рейтузах; в этом отношении высокие сапоги гораздо лучше обшитых кожей рейтуз, которые приняты в некоторых армиях.

Подобным образом снаряженная конница, атакующая с револьвером в руках конницу, вооруженную саблями,[140] будет почти непобедима и может причинить противнику сильные поражения. Шлем защищает голову, погоны — плечи, сапоги ноги и перчатки — руки, из которых одна держит револьвер; все шансы в рукопашном бою будут на стороне такого всадника.

Раны, причиненные саблей, удивляют нас как своим незначительным числом, так и легким характером. Полковник фон Боркэ, например, рассказывает следующее о нечаянном ночном нападении, в котором два конных полка южан по ошибке атаковали друг друга: 1-й и 3-й виргинские полки пронеслись друг через друга в блестящей атаке, которая, к счастью, не имела никаких серьезных последствий, кроме нескольких сабельных ударов.

Нужно обратить особенное внимание на уменьшение тяжести вьюка. Запасной одежды следует брать как можно меньше; лучше ее возить на повозках в тылу армии. Следовало бы запретить людям возить чемоданы на лошадях, так как, будучи постоянно наполнены, они представляют значительную тяжесть.

Плащ должен быть с разрезом сзади для верховой езды, непременно с рукавами, так как иначе он очень неудобен, и устроен так, чтобы можно было надевать портупею как поверх, так и под него.

Гозье в своей истории кампании 1866 г. делает замечание, которое может служить подтверждением мнения, что не следует разрешать людям возить чемоданы на лошадях. Он говорит, что прусская пехота была удручена тяжестью своих ранцев, которые, хотя и лучшей конструкции, чем в других армиях, все-таки оказались совершенно бесполезными, так как их во время всей кампании очень редко открывали. Железные дороги и улучшения другого рода в путях сообщения сократили продолжительность войн и облегчили доставку всего необходимого. Солдаты поэтому не должны бы более носить на спине тяжесть, которая обращает их в вьючных животных и мешает истинному назначению — двигаться и драться.

Это замечание может быть применено еще в большей степени к коннице, полезность которой находится в прямой зависимости от быстроты движений и выносливости.

Снаряжение их должно быть легче, чем тяжелой конницы; все, что может помешать действию в пешем строю, должно быть отброшено, например каска и перчатки. Вместо каски должен быть принят другой, более легкий, головной убор, возможно, более плотно прилегающий к голове, так как конным стрелкам приходится очень часто ходить по лесам и пересеченной местности. Сапоги должны быть также высокие, но не такие тяжелые, как в линейной коннице. Карабины должны носиться на седле в особом футляре позади правой ноги всадника. Карабины, по нашему мнению, лучше делать несколько длиннее, чем принято теперь; но пехотная винтовка уже слишком длинна и неудобна для действия ею с лошади. Нужно взять нечто среднее между ними; такой карабин должен, конечно, быть заряжаемым с казны, но может и не быть магазинным. Револьвер в виде запасного оружия для рукопашного боя верхом и пешком должен носиться на поясе, а сабля — прикреплена к седлу, так как ею приходится сражаться только верхом и притом в исключительных случаях, например при недостатке патронов, при преследовании и т. д.

У южан многие конные стрелки совсем не имели холодного оружия. Ношение сабли самим человеком нам кажется нежелательным, так как она представляет большое неудобство в пешем строю.[141] Сабля вместе с высоким кивером, узкими рейтузами и шпорами сделала все, чтобы лишить прежних драгун возможности удобно действовать пешком. Это снаряжение привело их к убеждению, что в принципе драгуны бесполезны. Странно, что никому не пришла в голову мысль о снятии со всадника сабли: ведь в пешем строю она совершенно бесполезна. Карабин должен употребляться в конном строю очень редко, чтобы не сказать никогда; всякая конная атака должна производиться с револьвером или холодным оружием в руках.

Тяжесть вьюка должна быть так же, если еще не больше, уменьшена у конных стрелков, так как на них лежит вся сторожевая и разведывательная служба и партизанские действия.

Известное число людей должно иметь топоры в кожаных футлярах, которые прикрепляются к седлу. Они должны быть распределены повзводно и служить для разрушения заборов, возведения брустверов, рубки дров, постройки шалашей, рубки телеграфных столбов и т. д. Распределение топоров по рукам удобнее перевозки их в повозках.

Конные стрелки ввиду рода их службы должны комплектоваться из людей сметливых; их следует снабжать в возможно большем количестве картами театра войны, которые должны уметь читать, по крайней мере, все унтер-офицеры.

Что касается лошадей, то наиболее высокие, тяжелые, массивные назначаются в линейную конницу; прочие предоставляются легкой. Способность каждой конной части к действию зависит прежде всего от состояния ее лошадей, и потому следует обращать особенное внимание на фураж, ковку и седловку. Вся деятельность конницы обусловлена силами лошадей, и поэтому не следует нагружать их слишком большими тяжестями. Всякий кавалерийский офицер должен постоянно это помнить.

Если действительно деятельность конницы на поле сражения сузилась, то появляется вопрос: не вознаградилась ли она вполне расширением деятельности ее вне поля сражения? Новое огнестрельное оружие придало конным стрелкам такое значение, какого они никогда не могли получить прежде, и увеличило случаи их применения.

Железные дороги, телеграфы и другие пути сообщения — весьма важные объекты для действий, и их сохранение так существенно, что значительные конные массы становятся необходимыми как для охранения, так и для разрушения их. Сильный отряд конных стрелков с конными орудиями будет всегда иметь возможность жить за счет страны и, с одной стороны, благодаря быстроте своих движений, ускользать от крупных неприятельских частей, а с другой — благодаря вооружению и полной самостоятельности — разбивать мелкие.

В самом начале войны эти всадники выставляют передовые наблюдательные посты, которые должны иметь своего отдельного начальника и наступают неразрывной упругой линией; они не должны позволить остановить себя мелким пехотным частям, но должны их разбивать и продолжать движение, осматривая всю местность кругом, пока не наткнутся на неприятельские передовые посты. Раз достигнуто соприкосновение с неприятелем, оно ни под каким видом не должно быть больше потеряно. Напирая на неприятеля в слабых пунктах, задерживая его в сильных, понемногу определяют его силу и расположение.

Подобный отряд идет на 2–3 перехода впереди армии, которая под его прикрытием двигается с большими удобствами и в полной безопасности. Конница уже по одному тому, что она двигается быстрее пехоты, должна быть постоянно впереди фронта армии; тогда достигается, кроме того, еще и возможность более легкого ее продовольствования. Опыт показал, что подобный образ действий, безусловно, самый лучший. Австрийские всадники времен Фридриха, раз вступив в соприкосновение с неприятелем, никогда больше его не теряли, примерами чего могут служить Зоор и Гохкирхен. Так же действовали казаки против Наполеона. В войну 1870 г. германские армии спокойно двигались под прикрытием выдвинутой далеко вперед конницы, пока деятельность последней, благодаря недостаткам ее вооружения и образу действий, не была в высшей степени затруднена франтирьерами.

Небольшие разъезды должны шнырять как на фронте, так и на флангах армии; это — ее щупальца, ее глаза и уши, а часто и ее кормильцы. Главнокомандующий без конницы блуждает в совершенных потемках; он может двигаться только медленно и нерешительно; не знает, куда направить свои удары, откуда ожидать неприятеля.

Фридрих Великий обязан удачному исходу своих походов, несмотря на окружавших его со всех сторон легких неприятельских всадников, только своему гению, выдающимся способностям своих генералов и необыкновенному искусству и стойкости своей армии. Наполеон же, покоривший почти весь свет, пал жертвой партизанских действий неприятеля. Кавалерийские офицеры должны постоянно помнить ту обязанность, которая на них лежит, и ответственность, которую они несут перед всем войском и даже государством: ценой всяких жертв, лишений и даже смерти добывать сведения о противниках, прикрывать свою армию и предохранять ее от нечаянного нападения. Обязанность эту конница может теперь выполнять легче, чем когда бы то ни было, будучи вооружена и снаряжена по образцу конных стрелков. Ей больше не приходится дожидаться пехоты, чтобы выбить противника из-за какого-нибудь закрытия; ей больше не нужно пехоты, чтобы на крепкой позиции задержать неприятеля. Поэтому коннице в будущих войнах предстоит, по-видимому, более значительная роль, чем когда бы то ни было.

Затем нам остается еще сказать о другой, не менее важной, задаче конницы, именно о действиях на сообщения противника. Не входя в подробности, вспомним только рейды Стюарта, Форреста, Моргана, Вильсона и Грирсона, которые наилучшим образом показывают, как должны производиться подобного рода предприятия и чего можно ими достигнуть.

На поле сражения конным стрелкам может быть поручен обход фланга противника, тем более что все фронтальные атаки будут стоить громадных жертв.

В оборонительных боях спешенные конные стрелки, поставив своих лошадей за какое-нибудь закрытие, могут действовать на одной линии с пехотой, и с не меньшим успехом. Так сражались при Чикамауге люди Форреста, а затем, по одержании победы, сели на коней и бросились преследовать отступающего противника, как лучшая конница.

Вместе с тем конные стрелки при помощи своих револьверов будут в состоянии производить конные атаки с таким же успехом, как и линейная конница. Американские всадники умели отлично вести пеший бой и не менее отлично производить лихие конные атаки, и нет основания думать, что это вообще невозможно.[142]

При преследовании конные стрелки могут также оказать весьма существенные услуги не только простым наседанием с тыла, но и обходными движениями и перехватыванием пути отступления. Вспомним только Шеридана при отступлении армии Ли в 1865 г.; действия его поучительнее всяких теоретических указаний.

Есть один элемент величайшей важности, значение и влияние которого кавалерийский офицер должен глубоко понимать и никогда не упускать из виду, это — элемент морали. Наполеон вполне понимал все его важное значение и выразился так: моральные факторы относятся к физическим, как 3 к 1. Вряд ли можно усомниться в справедливости этого замечания; действительно моральное настроение имело постоянно гораздо большее влияние на исход боя, чем физическая сила. Теперь же, когда дело доходит крайне редко до рукопашного боя, а решается огнем с дальних дистанций, то физическая сила будет играть роль еще реже или почти никогда — никогда в пехоте, очень редко в коннице.[143] Теперь, следовательно, дело решается силой моральной, и одной из главных задач главнокомандующего будет довести эту силу до высшей степени развития у своих войск и по возможности ослабить ее у противника.

Представим себе, например, 2 пехотные линии, наступающие одна на другую, из которых одна физически сильнее другой; очевидно, более сильная опрокинет при прочих одинаковых условиях менее сильную. На деле же никогда не дойдет до того, чтобы. они действительно столкнулись; одна из них заколеблется до столкновения, остановится и повернет, отходя в большем или меньшем порядке, смотря по мужеству и дисциплине войск. Точно так же и конница при атаке на пехоту повернет часто после первого же залпа; это отнюдь не будет результатом физической силы залпа, так как те, которые повернули назад, по большей части даже не были тронуты пулей, а прямо следствием морального впечатления, произведенного залпом на людей. Поэтому нельзя и представить себе, каких результатов могут достигнуть войска высокого нравственного достоинства против войск, более многочисленных, но деморализированных.

Чисто моральные факторы дали горсти людей Кортеса и Писарро победу над гораздо превосходнейшими силами. Другой пример, может быть еще более замечательный, представляет восстание сипаев в 1857 г., когда эти туземные солдаты, вооруженные, обученные и организованные совершенно так же, как и английские регулярные части, всегда и везде, несмотря на свою сравнительную многочисленность, были побеждаемы англичанами.

Невозможно перечислить всех обстоятельств, которые имеют влияние на нравственную сторону войск в бою; каждый офицер должен обратить на них особенное внимание. Одно из важнейших — это доверие к вождю. Stonewall Джексон, известный предводитель южан в американской междоусобной войне, обладал этим доверием своих людей до такой степени, что они под его начальством становились положительно непобедимыми; вместе с тем его появление действовало на противника крайне деморализующим образом: беглецы, возвращавшиеся из передовой линии с криком: Джексон идет, немедленно распространяли сильнейшую панику среди резерва, совсем еще не бывшего в огне.

Затем победа в первом сражении кампании имеет очень важное значение, результаты которого бывают иногда заметны в течение всей войны. Примеры этому находятся в истории с древнейших времен чуть ли не на каждой странице. Захват инициативы в свои руки также способствует подъему нравственной силы людей; это особенно должна помнить конница: для нее самый смелый и решительный образ действий есть почти при всех обстоятельствах и наилучший.

Наполеон говорит: Худший образ действий на войне есть малодушный или, как его принято называть, благоразумный; истинная мудрость заключается в смелости и решительности. Это одно из самых важных положений Наполеона. Чем более занимаешься военной историей, тем усиленнее проникаешься убеждением, что если первое достоинство главнокомандующего — правильное суждение, то непосредственно за ним идет крайняя энергия и железная воля, без которых соображение ничего не стоит. Кавалерийскому же генералу энергия нужнее, чем кому бы то ни было.

Stonewall Джексон обладал и этим достоинством в значительной степени. Свою стремительностью он довел свои войска, состоявшие преимущественно из пехоты, до такой быстроты движений, что они заслужили почетное звание пешей конницы. В один из критических моментов, которых много выпало на долю Вирджинской армии, кто-то из штаба Джексона выразил громко в его присутствии мысль, что, пожалуй, армии придется отступить. Он немедленно резким голосом возразил: Кто это говорит? Нет, милостивый государь, мы не будем отступать, мы сейчас же начнем наступление. Действительно, наступление было произведено, и его результатом была полная победа, одержанная 2 или 3 дня спустя над северянами при Ченслорсвилле. Его единственным приказанием людям, построенным в боевой порядок, было: Только вперед! Это было его ответом на все вопросы, его поручение всем генералам. По получении им поздно вечером смертельной раны он отправил главнокомандующему следующее донесение: Неприятель должен быть завтра утром снова атакован. Это необыкновенная железная воля и огненная энергия сильно поднимали дух его людей и совершенно деморализировали противника.

Арриан говорит, что ночью перед битвой при Арбеллах, вследствие долгого ожидания и опасений за исход ее, деморализация вкралась в армию Дария; она внедрилась в сердцах многих и обратила их в трусов. Он прибавляет, что обстоятельство это немало способствовало ее поражению.

Известный генерал-губернатор Москвы в 1812 г. Ростопчин употребил оригинальное средство, чтобы поднять дух своих людей. Он приказал выбрать самых маленьких и слабых из французских пленных и показал их народу, чтобы несчастным видом последних поднять их дух. Это был удачный способ, который не мог не достигнуть цели.

Обстоятельства, от которых зависит нравственное состояние армии, так многочисленны и разнообразны, что всех их перечислить невозможно; мы старались обратить на них внимание читателей и этим ограничимся. Не подлежит, однако, никакому сомнению, что внимательное и подробное изучение всех их чрезвычайно важно; должны быть приложены все усилия, чтобы извлечь из них всю возможную пользу.

Изучая историю военного искусства, мы приходим к заключению, что во все времена бывали хорошие пехотные и артиллерийские начальники, но кавалерийские генералы составляли во все времена и у всех народов величайшую редкость. Различные роды оружия так не схожи между собой по своим свойствам, вооружению и образу действий, что начальствование над каждым из них требует совершенно особых талантов и способностей.

Кавалерийский генерал должен обладать такими способностями, сочетание которых в одном лице встречается очень редко. Он должен иметь высокий ум, необходимый всякому офицеру, занимающему ответственное положение, соединенный с мгновенной сообразительностью и чрезвычайной смелостью; полным хладнокровием в связи с величайшей стремительностью. Для составления плана действий необходим ум, для его выполнения — стремительность; при отступлении в случае неудачи — осторожность.

Начальник конницы должен наносить удары с быстротой молнии; слова колебание, нерешительность должны быть раз и навсегда вычеркнуты из его лексикона. Но среди бурных порывов конной атаки, среди величайшего возбуждения быстрого преследования, среди рукопашного боя, среди сверкающих клинков и свистящих пуль начальник конницы должен сохранять полнейшее хладнокровие. Его соображения должны быть быстры и немедленно приведены в исполнение. Он должен обладать в полной мере способностью не выпускать из рук своих людей в самые горячие минуты. Без этого никто не может быть истинным, великим кавалерийским генералом. Не мудрено после этого, что история занесла на свои страницы столь малое число их.

Все знаменитые кавалерийские генералы выдавались своей стремительностью, энергией, огнем; разница между ними заключалась только в большей или меньшей рассудительности или осторожности, которой они обладали. Бывали известные кавалеристы, вовсе этими последними качествами не обладавшие, но никогда не заслуживал названия хорошего кавалериста тот, у которого не хватало стремительности и энергии.

При начальствовании над передовыми частями армии кавалерийский генерал должен быть очень осторожен и в высшей степени деятелен. Всякая сколько-нибудь проходимая дорога должна быть наблюдаема, всякий местный предмет осмотрен, приняты самые строгие предосторожности против нечаянного нападения. Напротив того, на рекогносцировке должна преобладать смелость; при этом чем смелее тем лучше. Архидиакон Денисон из Таунтона, довольно известный писатель, говорит: Я не выношу этой мелкой, пошлой, противной добродетели, называемой рассудительностью. Эти слова показывают, что у него, пожалуй, не было недостатка в кавалерийских способностях.

Что еще совершенно необходимо для кавалерийского генерала, это — умение по самым мелким признакам угадывать намерения противника. Генерал Шелби, начальник конницы южан в Миссури, обладал, по-видимому, вполне этой способностью. Его осторожность при выставлении постов и пикетов и при посылке разъездов для охранения от нечаянного нападения обратилась почти что в манию.

С другой стороны, он был чрезвычайно смел, никогда не избегая столкновения с неприятелем. Когда ему сообщалось о приближении неприятеля, он спрашивал: Вы его видели? — и после утвердительного ответа продолжал: И сосчитали? — Нет, не считал. — Ну, так мы его встретим как следует! Бригаде развернуться, артиллерии выехать вперед и приготовиться к открытию огня. Он никогда не отступал перед противником, не определив его численность и не нанеся ему хоть некоторых потерь.

Это — настоящий образ действий конницы; тот дух, в котором ее надо вести. В принятии мер предосторожности против нечаянного нападения, в подготовлении всего необходимого для одержания успеха нужно быть рассудительным, почти боязливым; в самих действиях, раз настала минута для них, — смелым и решительным.

Кавалерийский генерал должен уметь выпутаться из самого затруднительного положения; он должен всеми силами избегать рутинных путей, шаблонного образа действий; вся его деятельность должна быть строго соображена с современными требованиями.

Продолжительный мир оказывает дурное влияние в смысле ограничения, сужения кругозора и природных способностей офицеров. Люди обучаются по правилам, установленным раз и навсегда с математической точностью. Все это очень хорошо, но нельзя этим ограничиваться; при подобном способе действий рассудок не упражняется, сметливость не требуется. Слепое исполнение приказаний и придерживание рутины считается в некоторых армиях высшей целью воинской дисциплины и доказательством способности к действиям.

Влияние, оказываемое этим на способность думать, никогда не принималось достаточно в расчет. Офицеры, которые провели всю свою жизнь в механическом повторении все тех же мелочей, в обстановке, где правила вперед устанавливают, чем занять каждую минуту времени, никогда не будут иметь той мгновенной сообразительности, той быстроты суждений, которая так необходима в постоянно меняющейся обстановке войны. Даже самые богато одаренные от природы натуры не избегнут подавляющего влияния такой жизни.

Нет системы хуже этой. Как нельзя требовать от ребенка, которого держали целые годы на азбуке, быстрого чтения без предварительного ознакомления со слогами, так нельзя требовать, чтобы офицер, проделывавший из года в год все те же притупляющие мелочи, потом вдруг, как бы под наитием свыше, сумел правильно применяться к требованиям военного времени.

Последствия подобного рода системы выказались очень резко в английской армии во время Крымской кампании. Лорд Кардиган и лорд Лукан — образцы офицеров, подобным образом воспитанных. Мы видели, как при подобных начальниках английская конница после сражения при Альме двигалась в одной колонне по фальшивой дороге и, слепо придерживаясь практики мирного времени, приносила такую же пользу, как если бы находилась в Китае. При Балаклаве Кардиган остается праздным зрителем боя, в котором противник подставляет свой фланг; Кинглек делает по этому поводу справедливое замечание: Всякий хороший миссионер, всякий дельный избиратель, всякий известный охотник сумел бы действовать лучше, чем этот генерал, хотя и ветеран в военной службе, но совершенный новичок на войне.

Пруссаки, давно осознавшие свои ошибки в этом смысле, несмотря на строжайшую дисциплину, приучили на осенних маневрах своих офицеров к самостоятельности, так что вряд ли была другая кампания, в которой корпусные командиры и начальники дивизий так часто решались действовать под своей личной ответственностью, как в 1870 г.

Достойно замечания, что недостатки, подобные вышеописанным, встречались у военных людей еще в древние времена: Ксенофонт описывает разговор между Сократом и одним афинским юношей, посещавшим лекции военного искусства. Сократ спрашивает его, с чего начал профессор лекцию о качествах генерала: Он начал, отвечал юноша, — с того же, чем и кончил, так как он меня обучал только тактике и больше ничему. — Но, — возразил Сократ, — ведь это только самая незначительная часть сведений, необходимых генералу.

Затем, перечислив несколько таковых, он спросил: Неужели он вас в самом деле учил только тому, как располагается армия, или же он говорил еще, каким образом и с какою целью вы должны пользоваться каждой отдельной частью ваших войск? — Ничему подобному он не учил. — Обстоятельства бывают, однако, очень различны, так что нельзя располагать армию постоянно одним и тем же образом. Клянусь Зевсом, он ничего такого не говорил. — Ну, так ступайте к нему и спросите его; если он это знает и вам не сообщил, то, если только он не потерял всего стыда, наверное, покраснеет, что взял ваши деньги и ничему не выучил.

Затем кавалерийский генерал должен иметь изобретательный ум и быть настолько самостоятельным, чтобы идти своей дорогой и вводить улучшения и нововведения, какие признает необходимыми. Мы видели, как по временам поступали среди конницы преобразователи, успехи которых должны быть именно приписаны их дару изобретательности.

Александр Македонский ввел стремительную атаку на конях, что и дало ему многие победы. Искусство Ганнибала в употреблении конницы производило на римлян ошеломляющее впечатление и доставляло ему часто успех. Сципион Африканский заимствовал образ действий своего великого противника и ввел некоторые улучшения, что и дало ему возможность в конце концов победить Ганнибала его собственным оружием. Генрих Птицелов и Черный Принц отличались также изобретательным гением и могут служить примерами кавалерийских реформаторов. Тюренн отлично умел применять свои планы действий к местности поля сражения, что было совершенной новостью. Густав-Адольф и Фридрих Великий частью были самостоятельными изобретателями, частью отличались способностью так искусно пользоваться прежними изобретениями, что они почти становились чем-то новым. Наполеон поверг в изумление весь свет своей стратегией и тактическим употреблением всех трех родов оружия, которое при тогдашнем состоянии военного искусства казалось идеалом совершенства.

Напротив того, нельзя указать ни на одного великого полководца, который был бы слепым подражателем прошлому. Все великие люди вводили большие или меньшие изменения, чтобы быть на высоте современных им требований военного искусства. Это касается не только улучшений чисто военных: например, в вооружении и т. п., но и многие изобретения другого рода: например, телеграф и т. д. могут оказать большое влияние на военное дело. Таким образом, лучшим генералом будет тот, который своим гением сумеет достигнуть имеющимися у него средствами наибольших результатов и извлечь всю возможную пользу из обстоятельств, в которых находится. Кавалерийский генерал должен быть больше всех проникнут этой мыслью и не жалеть никаких усилий, чтобы принести какую только может пользу своему делу.