Квинт Энний
Анналы (Отрывки)

Музы, о вы, что Олимп попираете гулко стопами!

Музами греки вас называют – для нас вы Камены[1].

Песни мои широко по земле и средь дальних народов

Будут греметь.

Встала старушка; внесла рукою дрожащей лампаду.

Илия с плачем ей молвит, виденьем испугана грозным:

«Выслушай, дочь Евридики! родителя милой супруги;

Страшен мой сон! Смертельной тоскою сжимается сердце.

Берег реки неизвестной, пышною ивой одетый,

Кто-то прекрасный меня увлекает… потом одиноко

Там я блуждаю, сестрица; стопою неверной дорогу

Тщетно пытаюсь найти, призываю тебя, но напрасно.

Замерло сердце… Не видно пути… Куда же идти мне?

Вдруг родителя голос – он имя моё называет:

«Милая дочь! Сулит тебе рок несчастье в грядущем,

Но из этой реки твоё счастье сугубо воспрянет».

Так он сказал мне, родная, и вдруг от глаз он сокрылся.

Сердцем стремлюсь я к нему, но увы! его нет предо мною.

В горе к лазурному небу не раз простирала я руки,

В слёзной мольбе призывая отца, но напрасно молила…

Здесь я проснулась, в тревоге смертельной, покой свой

утратив.

Сладкой тоскою их сердце пронзилось: царя славословят

Речью такой: «О Ромул божественный, Ромул – владыка,

Страх и блюститель отчизны, бессмертных славная отрасль.

Ты наш отец, ты родитель, божественной крови потомство,

Вывел на свет лучезарный ты нас из мрака забвенья.

Царскою властью прельстившись, безмерно престола желая,

Братья решают судьбу вопросить пернатых полётом.

Вот на холме Палатинском [2] с вершин его наблюдает

Рем со вниманием жадным; крылатого вестника ждёт он;

Ромул прекрасный тогда с высоты твердынь Авентинских

В той же надежде свой взор устремляет в безмолвное небо.

Ждёт и народ напряжённо, владыкой кто должен назваться.

Городу имя кто даст и будет он Рим иль Ремор.

Ждёт он, подобно толпе, устремившей на консула взоры.

Знак он подаст – и мгновенно арены затворы цветные

Настежь – и в бой полетят колесницы к победе желанной.

Так и теперь, в ожиданье безмолвном толпа цепенеет.

Братский тут жребий решался; и царский венец был

наградой.

Тою порою низверглась в Аид колесница ночная.

Радостным утром блеснуло на тверди дневное светило,

И понеслися с небес величавым слева [3] полётом

Стаи пернатых, в лучах утопая сверкающих солнца.

Трижды четыре священных спустилось вестника с неба,

К счастливым быстро местам они устремилися разом.

Видит Ромул, что стал он богам бессмертным любезен,

Царственный трон и земля – всё ему уж готово достаться.

Злата не требую я, и выкупа мне не давайте:

Мы не торгуем, войну мы ведём, и жребий о жизни

Нам подобает железом решать, а не златом презренным.

Вас ли владыка-Судьба, меня ль пожелает возвысить.

Храбростью нашей решим. Теперь моё слово послушай:

Ваших героев, кого и счастье войны пощадило,

Должно и мне пощадить – я решил даровать им свободу:

В дар их примите, того и великие боги желают.

[Пирр предлагает римлянам мир, но его послам возражает цензор Аппий

Клавдий Слепой, упрекая сенаторов, готовых было уступить:]

Где же рассудок у вас, что верной стезёю доселе

Шествовал? О вы, безумцы! Зачем вы с дороги свернули?

В битве отважной за римский народ умереть я готовлюсь;

Я добровольно жертвой паду за отчизну святую!

Ибо для нас недостаточно петь старинные войны…

Словно как дождь на трибуна отвсюду сыплются стрелы,

Щит прокололи, звенит вместе с ним от вражеских копий

Медный весь шлем, но не может никто поразить его тела;

Целые тучи он копий ломает и прочь сотрясает.

Тело всё покрывается потом в трудах его тяжких,

Некогда даже вздохнуть: стремительно снова и снова

Истряне стрелы бросают, ему не давая покоя.

Писали другие поэты стихами

Теми, что Фавны когда-то и вещие люди сложили;

К музам они не взбирались в высокие дебри Парнаса,

В гладкий стих свою речь уложить до меня не старались[6].

Этой науки тайник мы первые вскрыли отныне.