Вы здесь: Home
«История этой страны состояла из нашествий завоевателей, угнетения местных жителей, войн завоевателей между собой за право обладать этой землей и ее жителями, вспышками борьбы за освобождение, которые заканчивались страшной резней и ужесточением ига. В эпоху последнего передела мира, когда империи теряли свои владения на всех континентах, страна стала свободной и впервые получила на политической карте свой особый цвет. Международное сообщество придумало для нее государственный флаг и герб, а молодые национальные поэты и музыканты сочинили гимн…» Рассказ из сборника «Отцы и дети 2.0».
«В этом году я был у родителей и в один из первых же дней, копаясь на огороде, услышал за забором детский требовательный голос: – Валя!.. Ва-ля! – Ау, – через некоторое время отозвался другой голос, старческий, бессильный. – А мама когда приедет? – А? – Мама когда приедет? – Скоро, сынок, потерпи. – А куда она поехала? – А? – Куда она поехала? – Работать поехала, деньги зарабатывать. С минуту за забором была тишина, а потом ребёнок снова позвал: – Валя-а! – А? – Валя, а когда мы кушать будем? – Скоро, сынок, сейчас доделаю… – Валя, я кушать хочу! – Ну пойдём, пойдём…» Рассказ из сборника «Русские женщины».
«Соседнюю с нашей пятиэтажку называли ветеранской. Может, в шестидесятые, когда ее сдали, в ней и поселили в основном ветеранов, но к началу восьмидесятых их там оставалось человек семь-восемь. Кто-то переехал, кто-то умер… Эти оставшиеся были еще нестарыми. Имели «Москвичи» и «Запорожцы», один, очень невысокий, – пацаны лет в четырнадцать перегоняли его в росте, – с обожженной половиной головы (даже волосы не росли), гонял на «Урале» с люлькой и иногда катал нас, ребятишек, по кварталу – мимо хоккейной коробки, кафе «Огонек», металлических складов, которые ни разу на моей памяти не открывали – ничего в них не загружали, ничего не выгружали… Тогда, в начале восьмидесятых, как раз началась дачная лихорадка: люди разбирали участки, но не для отдыха, а под картошку, грядки, – и ветераны были в первых рядах дачников-огородников; они часто ездили в тайгу, и по вечерам, вернувшись, чистили и мыли грибы во дворе, перебирали ягоду, громко обсуждали поездку…» Рассказ из сборника «Мы памяти победы верны».
«Поначалу это был не поселок, а дорожная станция. Устраивали такие на тракте километрах в тридцати-пятидесяти друг от друга, и старинные, с цепями на клыках «ЗИСы», «ГАЗы», «МАЗы», «КрАЗы» переползали по узкой, с крутыми подъемами и спусками ленточке дороги от одной станции до другой; шофера отдыхали, отсыпались и ползли на своих громоздких, но маломощных машинах дальше… Четыреста километров от одного города до другого, которые сейчас пролетают часов за пять-шесть, тогда, полвека назад, занимали три-четыре дня, а то и больше. Смотря по тому, какая погода, какой груз, есть ли горючее на заправках… Да и редко без поломки обходилось…» Рассказ из сборника «Крым, я тебя люблю».
«Ученые уже полторы тысячи лет спорят, с какого года отсчитывать очередное десятилетие, столетие. С того ли, где на конце стоит ноль или же с того, где единица. Думаю, по крайней мере россиянам надо послушаться Петра Первого, повелевшего в свое время: «будущаго Генваря съ 1-го числа настанетъ новый 1700-й годъ купно и новый столѣтній вѣкъ». Тем более это удобно и глазу и мозгу – ноль помогает очиститься, обнулиться. Поэтому в первые дни 2020 года самое время, перед тем как рвануть дальше, подвести итоги прошедшего десятилетия – десятилетия 10-х. Ограничусь литературой. На мировую не замахиваюсь – присмотрюсь к русской. И не ко всей, а лишь к так называемой художественной прозе. Что было замечательного, какие тенденции, на мой взгляд, прослеживаются, какие параллели напрашиваются…»
«Несколько лет назад мы заговорили с родителями о советской литературе времен так называемого застоя. Я, помню, утверждал, что с конца 1960 до начала 1980-х мало что появлялось стоящего, почти ничего не пережило испытание временем, многие и многие забыты, в том числе и Виль Липатов. С чего я упомянул именно его? Наверное, потому, что незадолго до того прочитал в старенькой, истрепанной «Роман-газете» его роман «Игорь Саввович», был впечатлен не столько сюжетом, сколько слогом, интонацией, какой-то тяжелой и крепкой авторской поступью. До «Игоря Саввовича» я читал повесть «Серая мышь» и видел два фильма по липатовским произведениям. Но ощущение прошлого, которое уносит река времён, было сильно. «Почему это забыт? – возмутилась мама. – Мы отлично помним и перечитываем». Хотелось ответит: «Отлично», – но остановило то, что родителям далеко за семьдесят. Может быть, отлично помнят шестидесятилетние, но для моего поколения, людей в районе пятидесяти, Виль Липатов и его сверстники – или неизвестны вовсе, или смутно знакомы по пионерско-комсомольской юности…»
««Мне кажется, я мог бы быть крупным писателем, если бы имел другой темперамент. По склонности я – кабинетный учёный, мне бы сидеть у себя в кабинете с книгами, больше мне ничего не надо. В жизнь меня не тянет… Часто, когда слушаю рассказы бывалого человека об его жизни… я думаю: «Эх, мне бы это пережить, – что бы я сумел дать!» – признавался дневнику Викентий Вересаев за три года до смерти. Вряд ли эти слова справедливы. Вспомним о жизни и творчестве писателя, 155-летие которого отмечаем 16 января…»
«Алена вспоминает обо мне раз в два-три года и просит провести с нею день. Ей, наверное, становится слишком хреново, и она набирает номер моего телефона. Мы учились в одном классе все десять лет, когда-то полудетски дружили, я носил ее сумку, пробовали целоваться, и туман этой близости не дает нам окончательно забыть друг о друге и теперь, когда у нас совсем разные жизни. Да нет, какие они разные… Цепь одинаково мертвых дней. И, чтобы почувствовать, что время идет, мы встречаемся и один день проводим вместе…» Рассказ из сборника «Первая любовь».
Новая книга от фаворита крупнейших отечественных литературных премий 2009–2010 годов Романа Сенчина. Жесткий реалист по манере письма, Сенчин – неисправимый романтик в душе. Его герои оказываются порой в безвыходных ситуациях – как отважный скалолаз из повести «Абсолютное соло», погибающий в снегах Гималаев с надеждой быть услышанным хотя бы одной живой душой. И даже если спасения нет, личный подвиг неотменим: буря и натиск, известные еще со времен Шиллера и Байрона, живут в сердцах сенчинских героев. Испытания закаляют их, иногда лишая жизни, но ни разу они не изменяют себе. Подражать им – безумно, любить их – обрекать себя на страдание. Но не восхищаться ими невозможно.
В новом сборнике известный писатель-реалист Роман Сенчин открывается с неожиданной стороны – в книгу включены несколько сюрреалистических рассказов, герои которых путешествуют по времени, перевоплощаются в исторических личностей, проваливаются в собственные фантазии. В остальном же все привычно – Оля ждет из тюрьмы мужа Сережу и беременеет от Вити, писатель Гущин везет благотворительную помощь голодающему Донбассу, талантливый музыкант обреченно спивается, а у Зои Сергеевны из палисадника воруют елку. Среди героев и прототипов – Аркадий Северный, Майк Науменко, Захар Прилепин.
Роман Сенчин – прозаик, лауреат премий «Большая книга» и «Ясная Поляна». Автор романов «Елтышевы», «Зона затопления», «Дождь в Париже», сборников малой прозы, в том числе «Остановка», «Нулевые». «Десятые» – сборник повестей и рассказов, написанных с 2011-го по 2020 год. Ностальгические и пророческие, про любовь и одиночество, жизнь и смерть, покой и тревогу. Простые сюжеты под пером Романа Сенчина складываются в летопись жизни, превращаются в историческое полотно.
«Юрий Андреевич почувствовал это довольно давно. Сначала оно слабенько, приятно щекотало, согревало, потом, особенно по вечерам, когда уже ложился спать, стало жечь и царапать. И вот вчера прокололо. Как боль в позвоночнике…»
Новые рассказы Романа Сенчина в сборнике «Остановка» написаны до 24 февраля 2022 года, но сейчас звучат особенно пронзительно. Герои – обычные люди с их надеждами, желаниями, нерешительностью, покорностью судьбе и обстоятельствам. Но в каждом рассказе возникает поворот, некая остановка, когда человек должен сделать выбор, решительный шаг, сказать «нет» или «да». Поступиться чем-то ради будущего, идеалов, наконец, добра. Отряхнуться от бытового морока и увидеть вещи как они есть. Произойдет ли это?
«Писатель больше всего боится забвения. Казалось бы, публикация произведений избавляет от него, но это не так. Тысячи лет назад выбитые на камнях надписи скалывали, слова с пергамента соскабливали и смывали, писали новое, свое. Позже книги сжигали, и не только потому, что они вредны – попросту печки топили, и в огонь летели последние экземпляры; а с увеличением тиражей и сжигать оказалось не надо – большинство книг, бумажных или цифровых, не замечают. Совершенно. Почти всё написанное, изданное, опубликованное тут же погружается в реку забвения. Вместе с именем автора…»
«Ближе к пятидесяти годам Свечин стал замечать, что становится не то чтобы трусоват… Вот говорят же: человек с годами мудреет. Наверное, мудрость проявляется не Детонация в способности мгновенно отличать добро от зла, находить истину, прекращать спор одной фразой. Скорее, всего, мудрый человек в первую очередь осторожен. Это хорошее качество. Оно удерживает его самого и близких к нему от совершения ошибок. До недавнего времени Свечин был уверен в себе. Еще младшим школьником ощутил внутри нечто вроде теплого, твердого камешка. Это было знание. Не накопленное жизненным опытом, а словно вложенное природой. И оно помогало не сбиваться с пути, не отвлекаться на разные миражи. Двигаться по жизни целеустремленно и смело…»
«Татьяна любила гастроли. Правда, раньше радоваться, наслаждаться впечатлениями мешала тревога: как там дети, справится ли с ними муж, который с восьми до восьми на работе. Ну, не всё это время на работе, конечно, но дорога туда и обратно съедала несколько часов… А теперь дети выросли, сами работали, опекать их нужда отпала. С мужем они не то чтобы отдалились друг от друга, а… Ну как это бывает у хорошо проживших вместе четверть века супругов, преодолевших трудности и, случалось, несчастья, – стали жить немножечко для себя…»
«– Настюш, да давай я сбегаю куплю. У нас тут внизу магазин хороший. – Может, не стоит заранее все-таки. Узнаем, тогда уж… – А что такого? Сейчас – за то, чтобы роды были удачные, а потом – за маленького. Ох, хоть бы скорей. Почти сутки мучается, еще кесарева не хватало. – Я тоже тяжело рожала…»
«Весь сентябрь и первую неделю октября стояла необыкновенная для этих мест, удивительная теплынь. Казалось, зимы не будет. Зацвела по второму разу смородина, взошло новое поколение лебеды и крапивы; отжившие было, засохшие огуречные плети и те вдруг выбросили свежие побеги, зажелтели цветочками. Девятого октября наконец-то подул с Саян, с уже белых, но далеких отсюда, еле различимых взглядом вершин, пахнущий снегом ветер, но снова обманула природа. Наверно, слишком быстро гнал ветер тучи, не дал им разродиться над этим селом, увел куда-то на юг, в степи. А здесь опять голубое, словно бы летнее, небо, солнце слепит глаза, чирикают воробьи – внеочередная весна продолжается. Только вот в воздухе нет больше жизни. Знаменитая хрустальность сковала его, каждый звук сопровождается еле уловимым перезвоном, предметы видятся до странности четко, выпукло. И, значит, скоро уже нагрянет мороз, вытравит аромат перезрелых трав, земляного пара, запах киснущих озерных водорослей. Превратится хрустальность в толстое ледяное стекло. Зима, зима-то будет, но вот поспеет ли снег…»
«Управившись с обычными утренними делами, Георгий Михайлович уходил в огород. Мало на что хватает времени и сил у жены… Жили последние годы Георгий Михайлович и его жена Ирина Павловна вдвоем. Оба сына осели в райцентре, обзавелись семьями, бывали на родине несколько раз в году. На Пасху приезжали, в конце мая, когда приходило время садить картошку, потом летом пару раз, тяпать, и осенью, на копку. Младшая дочь – Люда – здесь же, в Захолмово, но у нее тоже теперь своя семья, двое детишек, свое хозяйство. Конечно, старикам все тяжелее становилось, слабели силенки, однако уменьшать или упрощать посадки (вместо, например, прихотливых помидоров сеять морковь) они и не думали. Как когда-то закатывали пятьдесят банок соленых помидоров минимум, бочонок огурцов, так и старались не уменьшать…»
Российский рок давно уже покинул подполье и превратился в государственную музыку; борцы с благопристойностью сменили косухи на растянутые треники; протестное движение, которое в начале девяностых захватывало романтической героикой, теперь выглядит восстанием пупсиков. А мы всё ещё живём – рефлексирующие, не нашедшие достойного применения своим силам, счастья и покоя мятущемуся духу. Как быть и что делать людям потерянного рок-поколения, которые в силу возраста должны были стать двигателями нынешней российской жизни, её надеждой и опорой, но не стали никем, – на эти вопросы пытается ответить писатель-гуманист в вошедших в этот сборник знаменитом романе «Лёд под ногами» и повести «Один плюс один».